— Нет, — ответил Марсель. — Нам не хочется есть.
— Вот счастливые! — простодушно сказала Мими. От этих слов сердце Родольфа мучительно сжалось. Он сделал Марселю знак, который тот сразу понял.
— Что ж, Мими, раз вы пришли, так уж разделите с нами трапезу, — предложил художник. — Мы с Родольфом собирались отпраздновать сочельник, а потом… как-то отвлеклись.
— Значит, я пришла вовремя, — сказала Мими, с жадностью глядя на еду. — Сегодня я, друг мой, не обедала, — шепнула она художнику так, чтобы не слышал Родольф, который кусал носовой платок, боясь разрыдаться.
— Садись же к столу, Родольф, — обратился Марсель к приятелю, — поужинаем втроем.
— Я не буду, — послышалось из угла.
— Вы сердитесь, что я пришла, Родольф? — ласково спросила Мими. — Мне уйти? Но куда же деться?
— Нет, Мими, — ответил Родольф. — Но мне тяжело видеть вас в таком состоянии.
— Я сама виновата, Родольф, и не собираюсь жаловаться. Что прошло — то прошло, и не думайте об этом, как и я не думаю. Неужели вы не можете быть моим другом только потому, что были со мной в более близких отношениях? Конечно, можете. Правда ведь? Так не смотрите же на меня с таким мрачным видом и садитесь вместе с нами за стол.
Она встала и хотела взять его за руку, но была так слаба, что, не ступив и шага, снова опустилась на стул.
— Меня разморило от тепла, — сказала она, — еле стою на ногах.
— Иди же, поддержи компанию, — обратился Марсель к поэту.
Родольф сел за стол, и они принялись за еду. Мими быстро развеселилась.
Когда покончили со скудным ужином, Марсель сказал Мими:
— Деточка, мы никак не можем похлопотать, чтобы вам тут сдали комнату.
— Значит, надо уходить! — вздохнула Мими и попыталась встать.
— Да нет же, нет! — воскликнул Марсель. — Дело можно уладить иначе: вы оставайтесь в моей комнате, а я переселюсь к Родольфу.
— Но я очень стесню вас, — ответила Мими. — Правда, это не надолго, всего на два дня.
— Ничуть не стесните, — успокоил ее Марсель. — Итак, решено: будьте здесь как дома, а мы устроимся у Родольфа. Спокойной ночи, Мими! Приятных сновидений!
— Благодарю! — сказала она, протягивая молодым людям руку.
— Хотите запереться? — в дверях Марсель.
— Зачем? — Мими, взглянув на Родольфа. — Я не боюсь.
Когда друзья оказались одни в комнате Родольфа, находившейся на той же площадке, Марсель спросил товарища:
— Ну, что же ты теперь будешь делать?
— Гм… не знаю, — нерешительно ответил Родольф.
— Перестань, нечего ломаться! Ступай-ка к Мими. Если пойдешь, ручаюсь, что вы помиритесь.
— А если бы пришла Мюзетта, как бы ты поступил? — спросил Родольф.
— Если бы в соседней комнате находилась Мюзетта, то я, откровенно говоря, и четверти часа не просидел бы тут, — ответил Марсель.
— Ну, так я буду мужественнее тебя, я не пойду.
— Посмотрим, — бросил Марсель, уже лежавший в постели. — Так ты ложишься?
— Конечно, ложусь, — ответил Родольф.
Но, проснувшись среди ночи, Марсель обнаружил, что Родольфа нет.
Утром он осторожно постучался к Мими.
— Входите, — сказала она и сделала ему знак говорить шепотом, чтобы не разбудить Родольфа. Поэт сидел в кресле, которое он придвинул к кровати, голова его лежала на подушке, рядом с головой Мими.
— Вы так провели всю ночь? — удивился Марсель.
— Да, — ответила молодая женщина.
Тут Родольф проснулся, поцеловал Мими и протянул руку Марселю, который казался крайне озадаченным.
— Я сейчас раздобуду денег на завтрак, — сказал Родольф приятелю, — а ты поболтай с Мими.
— Так что же произошло ночью? — спросил Марсель, когда они остались одни.
— Произошло нечто очень печальное, — отвечала Мими. — Родольф по-прежнему любит меня.
— Знаю.
— Да, вы всячески старались отвлечь его от меня, я не сержусь на вас за это, Марсель, вы были правы. Я причинила бедняжке много горя.
— А вы? Вы тоже все еще любите его?
— Еще бы! — она, складывая руки. — Это-то и мучает меня. Ведь я очень изменилась, дорогой мой, и за такое короткое время!
— Ну что ж, раз он вас любит, а вы любите его, раз уж вы не можете обойтись друг без друга, то соединитесь опять и уж на этот раз постарайтесь не разлучаться.
— Это невозможно, — ответила Мими.
— Почему? — сказал Марсель. — Конечно, разумнее было бы расстаться, но чтобы больше не видеться, вам пришлось бы жить на расстоянии тысячи лье друг от друга.
— В недалеком будущем я буду и того дальше.
— Как? Что вы хотите сказать?
— Не говорите ничего Родольфу, ему это будет тяжело… Я скоро уйду навсегда.
— Куда?
— Вот, дорогой Марсель, — посмотрите, — сказала Мими, вздрагивая от рыданий.
И, слегка откинув одеяло, она обнажила плечи, шею и руки.
— Боже мой! Бедняжка! — горестно воскликнул Марсель.
— Ведь правда, я не ошибаюсь? Я скоро умру?
— Но как вы дошли до такого состояния за столь короткий срок?
— Ах! — отвечала Мими. — Тут нет ничего удивительного. Если бы вы знали, как я живу эти два месяца! Ночи напролет я плачу, дни провожу в холодных мастерских, недоедаю, меня гложет тоска. Да вы еще не все знаете: я пробовала отравиться жавелем. Меня спасли, но сами видите, не надолго. У меня и без того здоровье было слабое. Во всяком случае, я сама виновата. Если бы я спокойно жила с Родольфом, со мной бы этого не случилось. Бедный друг мой, опять ему придется заботиться обо мне! Но теперь это будет уже не долго. Последнее платье, которое он подарит мне, будет совершенно белое, милый Марсель, и в этом платье меня похоронят. Ах, если бы вы знали, как тяжело сознавать, что скоро умрёшь! Родольф понимает, что я больна. Вчера, когда он увидел мои исхудавшие руки и плечи, он целый час не мог вымолвить ни слова. Он не узнавал свою Мими. Даже мое зеркало не узнает меня! Что ж! Все-таки я когда-то была красива, и он очень любил меня. О боже! — воскликнула она, прижавшись лицом к плечу Марселя. — Друг мой, скоро я вас покину и Родольфа тоже. Боже мой! — И рыдания заглушили ее слова.
— Что вы! Что вы, Мими! — стал успокаивать ее Марсель. — Не отчаивайтесь так, вы еще поправитесь. Вам только нужен хороший уход и покой.
— Нет, все кончено, я это чувствую, — возразила Мими. — У меня совсем нет сил, вчера вечерам я поднималась к вам по лестнице больше часа. Если бы я застала тут женщину, то я просто выбросилась бы из окна. Хотя я и знала, что он свободен, раз мы уже не живем вместе. Но, говоря по правде, Марсель, я была уверена, что он еще любит меня. Поэтому-то, — продолжала она, рыдая, — поэтому-то мне и не хочется теперь умирать. Но все кончено. А ведь каким надо быть добрым, Марсель, чтобы принять меня после всех огорчений, которые я ему причинила! Господь несправедлив, раз он не дает мне времени загладить в сердце Родольфа раны, которые я ему нанесла. Он не подозревает о моем состоянии. Знаете, я не позволила ему лечь рядом со мной, — мне кажется, что возле меня уже копошатся могильные черви. Мы всю ночь проплакали и вспоминали прошлое. Ах, как тяжело, друг мой, оглядываться на счастье, мимо которого ты прошла, не заметив его! В груди у меня жжет, а когда я двигаюсь, мне кажется, что у меня вот-вот отломятся руки и ноги. Подайте мне, пожалуйста, платье, — сказала она. — Я погадаю: принесет Родольф денег или нет. Мне хочется хорошенько позавтракать с вами, как раньше. Мне это не повредит, еще тяжелее я уже не могу заболеть. Смотрите, — сказала она, снимая колоду и показывая карту, — пики! Это масть смерти. А вот трефы, — объявила она повеселее. — Да, деньги будут.
Марсель не знал, что отвечать на бредовые и вместе с тем разумные слова больной, возле которой, по ее выражению, уже копошились могильные черви.
Час спустя вернулся Родольф. Вместе с ним пришли Шонар и Гюстав Коллин. На музыканте было летнее пальто. Теплые вещи он продал, чтобы достать Родольфу денег, когда узнал о болезни Мими. Коллин продал, кое-что из дорогих его сердцу книг. Он предпочел бы пожертвовать рукой или ногой, но Шонар напомнил ему, что на такие вещи вряд ли найдется покупатель. Мими овладела собой и старалась встретить старых друзей как можно веселее.
— Теперь я уже не такая плохая, и Родольф меня простил, — обратилась она к ним. — Если он согласится оставить меня при себе, я буду ходить в сабо и косынке, — мне все равно. Шелк мне решительно вреден, — добавила она с жуткой улыбкой.
По совету Марселя Родольф послал за товарищем, недавно окончившим медицинский факультет. Это был тот самый, что в свое время лечил Франсину. Когда он пришел, его оставили наедине с Мими.
Родольф уже знал, в каком опасном состоянии его возлюбленная: Марсель ему все рассказал. Осмотрев больную, доктор заявил поэту:
— Оставить ее здесь нельзя. Она безнадежна, разве что совершится чудо. Ее необходимо поместить в больницу. Я дам вам записку в Питье, там у меня знакомый практикант, за ней будет хороший уход. Если она доживет до весны, мы еще, может быть, выходим ее. Но если она останется здесь — через неделю ее уже не станет.
— У меня не хватит духу предложить ей больницу, — прошептал Родольф.
— Я уже сказал ей, — ответил врач, — она согласна. Завтра я пришлю вам свидетельство для больницы.
— Доктор прав, друг мой, вы здесь не справитесь со мной, — сказала Мими Родольфу. — В больнице меня, может быть, вылечат, надо меня туда отвезти. Знаешь, мне теперь так хочется жить, что я готова положить руку в огонь, лишь бы другая была в твоей. Кроме того, ты же будешь меня навещать. Не горюй. Молодой человек уверяет, что там за мной будут хорошо ухаживать. Там кормят курами, там тепло. Пока меня будут лечить, ты будешь трудиться и зарабатывать деньги, а когда я поправлюсь, мы заживем вместе. Я теперь так надеюсь! Я вернусь красивая, как прежде. Раньше, еще прежде чем мы с тобой познакомились, я тоже хворала, тогда меня спасли. Но ведь в то время я не была счастлива, тогда мне бы лучше было умереть. А теперь, когда ты снова мой и когда мы можем быть счастливы, меня опять спасут, потому что я изо всех сил буду бороться с болезнью. Я стану глотать всю дрянь, какою меня будут пичкать, и смерти нелегко будет меня одолеть. Подай мне зеркало, мне кажется, я зарумянилась. Да, — сказала она, смотрясь в зеркало, — опять возвращается мой обычный цвет лица. А руки, — посмотри, — они все такие же красивые. Поцелуй их еще разок, дорогой мой, и пусть это будет не последний, — сказала она и обняла Родольфа за шею, совсем закрыв его лицо распущенными волосами.
Ей захотелось, прежде чем отправиться в больницу, провести вечер с друзьями-богемцами.
— Посмешите меня, — сказала она, мне это полезно. Из-за этого колпака-виконта я потеряла здоровье. Представьте себе, он вздумал обучать меня правописанию! На что мне правописание? А друзья его — вот уж сборище! Прямо птичий двор, а сам виконт там за павлина. Он сам вышивает метки на своем белье. Если он со временем женится, я уверена, что рожать детей будет он!
Трудно представить себе что-нибудь трагичнее этого веселья, от которого уже веяло могильным холодом. Богемцы делали отчаянные усилия, чтобы скрыть слезы и поддержать беседу в том шутливом тоне, в каком вела ее несчастная девушка, для которой судьба уже торопливо пряла нити ее последнего одеяния.
Утром Родольф получил документ для больницы. Мими еле держалась на ногах, — до кареты ее пришлось донести на руках. По дороге, в экипаже, она очень страдала от тряски. Но последнее, с чем расстаются женщины, — кокетство, — все еще сказывалось в ней, два-три раза она просила остановиться у витрин модных магазинов, чтобы посмотреть, что там продается.
Когда Мими вошла в назначенную ей палату, у нее мучительно сжалось сердце, какой-то внутренний голос подсказал ей, что именно среди этих унылых, облупленных стен и кончится ее жизнь. Она собрала всю силу воли, чтобы скрыть мрачное впечатление, от которого ее бросало в холод.
Устроившись на койке, она в последний раз поцеловала Родольфа, попрощалась с ним и наказала непременно прийти к ней в приемный день, в воскресенье.
— Как здесь нехорошо пахнет, — сказала она. — Принеси мне немного цветов, фиалок, — сейчас они еще есть.
— Хорошо, — пообещал Родольф. — До свиданья. До воскресенья.
И он задернул полог над койкой. Но когда Мими услыхала звук его удаляющихся шагов, ее охватил какой-то безумный ужас. Она порывисто распахнула полог и, приподнявшись на постели, закричала сквозь рыдания:
— Родольф, возьми меня отсюда! Я не хочу здесь оставаться!
На крик прибежала монахиня и стала ее успокаивать.
— Я здесь умру! — рыдала Мими.
В воскресенье, собираясь навестить подругу, Родольф вспомнил, что обещал ей фиалки. Суеверный, как все поэты и влюбленные, он, несмотря на отвратительную погоду, отправился пешком за цветами в леса Онэ и Фонтенэ, где столько раз гулял с нею. Природа, живая и радостная в солнечные июньские и августовские дни, теперь была холодной и хмурой. Целых два часа он пробродил среди заснеженного кустарника, тросточкой приподнимал ветки, раздвигал вереск и в конце концов нашел несколько цветочков — как раз на той лужайке, около пруда Плесси, где они с Мими любили отдыхать во время загородных прогулок.
На обратном пути, когда Родольф проходил по селу Шатийон, он увидел на церковной площади процессию, направлявшуюся к храму. Это несли крестить младенца. Родольф узнал своего приятеля, который был крестным отцом и шел в паре с оперной певицей.
— Как это вы сюда попали? — удивился приятель. Поэт рассказал ему события последних дней. Молодой человек знал Мими, и рассказ Родольфа очень огорчил его, он порылся в кармане, вынул оттуда кулечек конфет, какие дарят «на зубок» новорожденному, и протянул его Родольфу.
— Бедняжка Мими! — сказал он. — Передайте ей это от меня и скажите, что я непременно ее навещу.
— Приходите поскорее, если хотите застать ее, — проронил Родольф, расставаясь с товарищем.
Когда Родольф появился в больнице, Мими устремилась к нему только взглядом, — двигаться она не могла.
— Ах, вот и мои фиалки! — воскликнула она и радостно улыбнулась.
Родольф рассказал ей, как он ездил в деревню, в места, где они в пору своей любви проводили такие счастливые минуты.
— Милые цветочки! — говорила бедная девушка, целуя фиалки. Конфеты тоже очень порадовали ее. — Значит, меня еще не совсем забыли. Какие вы добрые, друзья мои! Ведь я всех твоих приятелей очень люблю, — добавила она.
Свидание прошло довольно весело. К Родольфу присоединились Шонар и Коллин. Они сидели так долго, что санитарам пришлось напомнить им о том, что положенное время истекло.
— До свиданья, — сказала Мими. — До четверга. Приходите непременно. И пораньше.
На другой день, вечером, Родольф нашел у себя письмо студента-практиканта, которому он поручил заботиться о Мими. Письмо состояло всего из нескольких слов:
«Друг мой, должен сообщить вам крайне печальную новость: № 8 скончалась. Утром, когда я вошел в палату, я нашел ее койку пустой».
Родольф опустился на стул. Он не плакал. Когда Марсель вернулся домой, он застал своего друга в этой позе, — казалось, он совсем отупел. Поэт молча указал товарищу на письмо.
— Бедняжка! — вздохнул Марсель.
— Странно, я ничего не чувствую, — проговорил Родольф. — Неужели моя любовь умерла, как только я узнал, что Мими скоро умрет?
— Как знать! — прошептал художник.
Смерть Мими повергла всех друзей в глубокую печаль.
Неделю спустя Родольф встретил на улице практиканта, который сообщил ему о смерти Мими.
— Дорогой Родольф, — воскликнул тот, бросаясь к поэту, — простите, что я так огорчил вас! Всему виной моя опрометчивость!
— Что такое? — удивился Родольф.
— Как? Вы не знаете? Вы ее больше не видели?
— Кого не видел? — вскричал Родольф.
— Ее. Мими.
— Что? — простонал Родольф, побледнев.
— Я ошибся. Я написал вам то ужасное письмо по недоразумению. Вот как это случилось. Я два дня не был в больнице. Когда я пришел туда, то во время обхода увидел, что койка вашей жены пуста. Я спросил сестру, где больная, и та мне ответила, что ночью она скончалась. А произошло следующее. В мое отсутствие Мими перевели в другую палату. На освободившуюся койку номер восемь положили новую больную, которая в ту же ночь умерла. Этим и объясняется моя ошибка. Через день, после того как я послал вам записку, я увидел Ми-ми в другой палате. Вы не приходили, и она ужасно волновалась. Она передала мне письмо для вас. Я немедленно же отнес его к вам.
— Боже мой! — вскричал Родольф. — Ведь с тех пор, как я узнал о смерти Мими, я не возвращался домой. Я ночевал в разных местах, у друзей. Мими жива! Боже мой, боже! Что она думает теперь, раз я не прихожу! Несчастная! Несчастная! В каком она состоянии! Когда вы ее видели?
— Позавчера утром. Ей было ни лучше, ни хуже. Она очень беспокоилась, думала, что вы больны.
— Идемте сейчас же в больницу, я должен непременно повидаться с ней.
— Подождите здесь, — сказал практикант, когда они подошли к подъезду больницы. — Я попрошу разрешения у директора.
Родольф прождал около четверти часа. Когда практикант вернулся, он взял Родольфа за руку и сказал:
— Друг мой, считайте, что известие, которое вы получили неделю тому назад, было верным.
— Что вы! — воскликнул Родольф и прислонился к колонне. — Мими…
— Сегодня утром, в четыре часа.
— Отведите меня в морг, — сказал Родольф, — я хочу увидеть ее.
— Ее там уже нет, — ответил практикант.
И, кивнув на большой фургон, стоявший во дворе возле здания с надписью «Морг», он добавил:
— Она там.
То был фургон, в котором отвозят покойников, тела которых никто не потребовал, — для погребения в общей могиле.
— Прощайте, — сказал Родольф практиканту.
— Проводить вас? — предложил тот.
— Нет, — ответил Родольф. — Мне хочется побыть одному.
XXIII
— Вот счастливые! — простодушно сказала Мими. От этих слов сердце Родольфа мучительно сжалось. Он сделал Марселю знак, который тот сразу понял.
— Что ж, Мими, раз вы пришли, так уж разделите с нами трапезу, — предложил художник. — Мы с Родольфом собирались отпраздновать сочельник, а потом… как-то отвлеклись.
— Значит, я пришла вовремя, — сказала Мими, с жадностью глядя на еду. — Сегодня я, друг мой, не обедала, — шепнула она художнику так, чтобы не слышал Родольф, который кусал носовой платок, боясь разрыдаться.
— Садись же к столу, Родольф, — обратился Марсель к приятелю, — поужинаем втроем.
— Я не буду, — послышалось из угла.
— Вы сердитесь, что я пришла, Родольф? — ласково спросила Мими. — Мне уйти? Но куда же деться?
— Нет, Мими, — ответил Родольф. — Но мне тяжело видеть вас в таком состоянии.
— Я сама виновата, Родольф, и не собираюсь жаловаться. Что прошло — то прошло, и не думайте об этом, как и я не думаю. Неужели вы не можете быть моим другом только потому, что были со мной в более близких отношениях? Конечно, можете. Правда ведь? Так не смотрите же на меня с таким мрачным видом и садитесь вместе с нами за стол.
Она встала и хотела взять его за руку, но была так слаба, что, не ступив и шага, снова опустилась на стул.
— Меня разморило от тепла, — сказала она, — еле стою на ногах.
— Иди же, поддержи компанию, — обратился Марсель к поэту.
Родольф сел за стол, и они принялись за еду. Мими быстро развеселилась.
Когда покончили со скудным ужином, Марсель сказал Мими:
— Деточка, мы никак не можем похлопотать, чтобы вам тут сдали комнату.
— Значит, надо уходить! — вздохнула Мими и попыталась встать.
— Да нет же, нет! — воскликнул Марсель. — Дело можно уладить иначе: вы оставайтесь в моей комнате, а я переселюсь к Родольфу.
— Но я очень стесню вас, — ответила Мими. — Правда, это не надолго, всего на два дня.
— Ничуть не стесните, — успокоил ее Марсель. — Итак, решено: будьте здесь как дома, а мы устроимся у Родольфа. Спокойной ночи, Мими! Приятных сновидений!
— Благодарю! — сказала она, протягивая молодым людям руку.
— Хотите запереться? — в дверях Марсель.
— Зачем? — Мими, взглянув на Родольфа. — Я не боюсь.
Когда друзья оказались одни в комнате Родольфа, находившейся на той же площадке, Марсель спросил товарища:
— Ну, что же ты теперь будешь делать?
— Гм… не знаю, — нерешительно ответил Родольф.
— Перестань, нечего ломаться! Ступай-ка к Мими. Если пойдешь, ручаюсь, что вы помиритесь.
— А если бы пришла Мюзетта, как бы ты поступил? — спросил Родольф.
— Если бы в соседней комнате находилась Мюзетта, то я, откровенно говоря, и четверти часа не просидел бы тут, — ответил Марсель.
— Ну, так я буду мужественнее тебя, я не пойду.
— Посмотрим, — бросил Марсель, уже лежавший в постели. — Так ты ложишься?
— Конечно, ложусь, — ответил Родольф.
Но, проснувшись среди ночи, Марсель обнаружил, что Родольфа нет.
Утром он осторожно постучался к Мими.
— Входите, — сказала она и сделала ему знак говорить шепотом, чтобы не разбудить Родольфа. Поэт сидел в кресле, которое он придвинул к кровати, голова его лежала на подушке, рядом с головой Мими.
— Вы так провели всю ночь? — удивился Марсель.
— Да, — ответила молодая женщина.
Тут Родольф проснулся, поцеловал Мими и протянул руку Марселю, который казался крайне озадаченным.
— Я сейчас раздобуду денег на завтрак, — сказал Родольф приятелю, — а ты поболтай с Мими.
— Так что же произошло ночью? — спросил Марсель, когда они остались одни.
— Произошло нечто очень печальное, — отвечала Мими. — Родольф по-прежнему любит меня.
— Знаю.
— Да, вы всячески старались отвлечь его от меня, я не сержусь на вас за это, Марсель, вы были правы. Я причинила бедняжке много горя.
— А вы? Вы тоже все еще любите его?
— Еще бы! — она, складывая руки. — Это-то и мучает меня. Ведь я очень изменилась, дорогой мой, и за такое короткое время!
— Ну что ж, раз он вас любит, а вы любите его, раз уж вы не можете обойтись друг без друга, то соединитесь опять и уж на этот раз постарайтесь не разлучаться.
— Это невозможно, — ответила Мими.
— Почему? — сказал Марсель. — Конечно, разумнее было бы расстаться, но чтобы больше не видеться, вам пришлось бы жить на расстоянии тысячи лье друг от друга.
— В недалеком будущем я буду и того дальше.
— Как? Что вы хотите сказать?
— Не говорите ничего Родольфу, ему это будет тяжело… Я скоро уйду навсегда.
— Куда?
— Вот, дорогой Марсель, — посмотрите, — сказала Мими, вздрагивая от рыданий.
И, слегка откинув одеяло, она обнажила плечи, шею и руки.
— Боже мой! Бедняжка! — горестно воскликнул Марсель.
— Ведь правда, я не ошибаюсь? Я скоро умру?
— Но как вы дошли до такого состояния за столь короткий срок?
— Ах! — отвечала Мими. — Тут нет ничего удивительного. Если бы вы знали, как я живу эти два месяца! Ночи напролет я плачу, дни провожу в холодных мастерских, недоедаю, меня гложет тоска. Да вы еще не все знаете: я пробовала отравиться жавелем. Меня спасли, но сами видите, не надолго. У меня и без того здоровье было слабое. Во всяком случае, я сама виновата. Если бы я спокойно жила с Родольфом, со мной бы этого не случилось. Бедный друг мой, опять ему придется заботиться обо мне! Но теперь это будет уже не долго. Последнее платье, которое он подарит мне, будет совершенно белое, милый Марсель, и в этом платье меня похоронят. Ах, если бы вы знали, как тяжело сознавать, что скоро умрёшь! Родольф понимает, что я больна. Вчера, когда он увидел мои исхудавшие руки и плечи, он целый час не мог вымолвить ни слова. Он не узнавал свою Мими. Даже мое зеркало не узнает меня! Что ж! Все-таки я когда-то была красива, и он очень любил меня. О боже! — воскликнула она, прижавшись лицом к плечу Марселя. — Друг мой, скоро я вас покину и Родольфа тоже. Боже мой! — И рыдания заглушили ее слова.
— Что вы! Что вы, Мими! — стал успокаивать ее Марсель. — Не отчаивайтесь так, вы еще поправитесь. Вам только нужен хороший уход и покой.
— Нет, все кончено, я это чувствую, — возразила Мими. — У меня совсем нет сил, вчера вечерам я поднималась к вам по лестнице больше часа. Если бы я застала тут женщину, то я просто выбросилась бы из окна. Хотя я и знала, что он свободен, раз мы уже не живем вместе. Но, говоря по правде, Марсель, я была уверена, что он еще любит меня. Поэтому-то, — продолжала она, рыдая, — поэтому-то мне и не хочется теперь умирать. Но все кончено. А ведь каким надо быть добрым, Марсель, чтобы принять меня после всех огорчений, которые я ему причинила! Господь несправедлив, раз он не дает мне времени загладить в сердце Родольфа раны, которые я ему нанесла. Он не подозревает о моем состоянии. Знаете, я не позволила ему лечь рядом со мной, — мне кажется, что возле меня уже копошатся могильные черви. Мы всю ночь проплакали и вспоминали прошлое. Ах, как тяжело, друг мой, оглядываться на счастье, мимо которого ты прошла, не заметив его! В груди у меня жжет, а когда я двигаюсь, мне кажется, что у меня вот-вот отломятся руки и ноги. Подайте мне, пожалуйста, платье, — сказала она. — Я погадаю: принесет Родольф денег или нет. Мне хочется хорошенько позавтракать с вами, как раньше. Мне это не повредит, еще тяжелее я уже не могу заболеть. Смотрите, — сказала она, снимая колоду и показывая карту, — пики! Это масть смерти. А вот трефы, — объявила она повеселее. — Да, деньги будут.
Марсель не знал, что отвечать на бредовые и вместе с тем разумные слова больной, возле которой, по ее выражению, уже копошились могильные черви.
Час спустя вернулся Родольф. Вместе с ним пришли Шонар и Гюстав Коллин. На музыканте было летнее пальто. Теплые вещи он продал, чтобы достать Родольфу денег, когда узнал о болезни Мими. Коллин продал, кое-что из дорогих его сердцу книг. Он предпочел бы пожертвовать рукой или ногой, но Шонар напомнил ему, что на такие вещи вряд ли найдется покупатель. Мими овладела собой и старалась встретить старых друзей как можно веселее.
— Теперь я уже не такая плохая, и Родольф меня простил, — обратилась она к ним. — Если он согласится оставить меня при себе, я буду ходить в сабо и косынке, — мне все равно. Шелк мне решительно вреден, — добавила она с жуткой улыбкой.
По совету Марселя Родольф послал за товарищем, недавно окончившим медицинский факультет. Это был тот самый, что в свое время лечил Франсину. Когда он пришел, его оставили наедине с Мими.
Родольф уже знал, в каком опасном состоянии его возлюбленная: Марсель ему все рассказал. Осмотрев больную, доктор заявил поэту:
— Оставить ее здесь нельзя. Она безнадежна, разве что совершится чудо. Ее необходимо поместить в больницу. Я дам вам записку в Питье, там у меня знакомый практикант, за ней будет хороший уход. Если она доживет до весны, мы еще, может быть, выходим ее. Но если она останется здесь — через неделю ее уже не станет.
— У меня не хватит духу предложить ей больницу, — прошептал Родольф.
— Я уже сказал ей, — ответил врач, — она согласна. Завтра я пришлю вам свидетельство для больницы.
— Доктор прав, друг мой, вы здесь не справитесь со мной, — сказала Мими Родольфу. — В больнице меня, может быть, вылечат, надо меня туда отвезти. Знаешь, мне теперь так хочется жить, что я готова положить руку в огонь, лишь бы другая была в твоей. Кроме того, ты же будешь меня навещать. Не горюй. Молодой человек уверяет, что там за мной будут хорошо ухаживать. Там кормят курами, там тепло. Пока меня будут лечить, ты будешь трудиться и зарабатывать деньги, а когда я поправлюсь, мы заживем вместе. Я теперь так надеюсь! Я вернусь красивая, как прежде. Раньше, еще прежде чем мы с тобой познакомились, я тоже хворала, тогда меня спасли. Но ведь в то время я не была счастлива, тогда мне бы лучше было умереть. А теперь, когда ты снова мой и когда мы можем быть счастливы, меня опять спасут, потому что я изо всех сил буду бороться с болезнью. Я стану глотать всю дрянь, какою меня будут пичкать, и смерти нелегко будет меня одолеть. Подай мне зеркало, мне кажется, я зарумянилась. Да, — сказала она, смотрясь в зеркало, — опять возвращается мой обычный цвет лица. А руки, — посмотри, — они все такие же красивые. Поцелуй их еще разок, дорогой мой, и пусть это будет не последний, — сказала она и обняла Родольфа за шею, совсем закрыв его лицо распущенными волосами.
Ей захотелось, прежде чем отправиться в больницу, провести вечер с друзьями-богемцами.
— Посмешите меня, — сказала она, мне это полезно. Из-за этого колпака-виконта я потеряла здоровье. Представьте себе, он вздумал обучать меня правописанию! На что мне правописание? А друзья его — вот уж сборище! Прямо птичий двор, а сам виконт там за павлина. Он сам вышивает метки на своем белье. Если он со временем женится, я уверена, что рожать детей будет он!
Трудно представить себе что-нибудь трагичнее этого веселья, от которого уже веяло могильным холодом. Богемцы делали отчаянные усилия, чтобы скрыть слезы и поддержать беседу в том шутливом тоне, в каком вела ее несчастная девушка, для которой судьба уже торопливо пряла нити ее последнего одеяния.
Утром Родольф получил документ для больницы. Мими еле держалась на ногах, — до кареты ее пришлось донести на руках. По дороге, в экипаже, она очень страдала от тряски. Но последнее, с чем расстаются женщины, — кокетство, — все еще сказывалось в ней, два-три раза она просила остановиться у витрин модных магазинов, чтобы посмотреть, что там продается.
Когда Мими вошла в назначенную ей палату, у нее мучительно сжалось сердце, какой-то внутренний голос подсказал ей, что именно среди этих унылых, облупленных стен и кончится ее жизнь. Она собрала всю силу воли, чтобы скрыть мрачное впечатление, от которого ее бросало в холод.
Устроившись на койке, она в последний раз поцеловала Родольфа, попрощалась с ним и наказала непременно прийти к ней в приемный день, в воскресенье.
— Как здесь нехорошо пахнет, — сказала она. — Принеси мне немного цветов, фиалок, — сейчас они еще есть.
— Хорошо, — пообещал Родольф. — До свиданья. До воскресенья.
И он задернул полог над койкой. Но когда Мими услыхала звук его удаляющихся шагов, ее охватил какой-то безумный ужас. Она порывисто распахнула полог и, приподнявшись на постели, закричала сквозь рыдания:
— Родольф, возьми меня отсюда! Я не хочу здесь оставаться!
На крик прибежала монахиня и стала ее успокаивать.
— Я здесь умру! — рыдала Мими.
В воскресенье, собираясь навестить подругу, Родольф вспомнил, что обещал ей фиалки. Суеверный, как все поэты и влюбленные, он, несмотря на отвратительную погоду, отправился пешком за цветами в леса Онэ и Фонтенэ, где столько раз гулял с нею. Природа, живая и радостная в солнечные июньские и августовские дни, теперь была холодной и хмурой. Целых два часа он пробродил среди заснеженного кустарника, тросточкой приподнимал ветки, раздвигал вереск и в конце концов нашел несколько цветочков — как раз на той лужайке, около пруда Плесси, где они с Мими любили отдыхать во время загородных прогулок.
На обратном пути, когда Родольф проходил по селу Шатийон, он увидел на церковной площади процессию, направлявшуюся к храму. Это несли крестить младенца. Родольф узнал своего приятеля, который был крестным отцом и шел в паре с оперной певицей.
— Как это вы сюда попали? — удивился приятель. Поэт рассказал ему события последних дней. Молодой человек знал Мими, и рассказ Родольфа очень огорчил его, он порылся в кармане, вынул оттуда кулечек конфет, какие дарят «на зубок» новорожденному, и протянул его Родольфу.
— Бедняжка Мими! — сказал он. — Передайте ей это от меня и скажите, что я непременно ее навещу.
— Приходите поскорее, если хотите застать ее, — проронил Родольф, расставаясь с товарищем.
Когда Родольф появился в больнице, Мими устремилась к нему только взглядом, — двигаться она не могла.
— Ах, вот и мои фиалки! — воскликнула она и радостно улыбнулась.
Родольф рассказал ей, как он ездил в деревню, в места, где они в пору своей любви проводили такие счастливые минуты.
— Милые цветочки! — говорила бедная девушка, целуя фиалки. Конфеты тоже очень порадовали ее. — Значит, меня еще не совсем забыли. Какие вы добрые, друзья мои! Ведь я всех твоих приятелей очень люблю, — добавила она.
Свидание прошло довольно весело. К Родольфу присоединились Шонар и Коллин. Они сидели так долго, что санитарам пришлось напомнить им о том, что положенное время истекло.
— До свиданья, — сказала Мими. — До четверга. Приходите непременно. И пораньше.
На другой день, вечером, Родольф нашел у себя письмо студента-практиканта, которому он поручил заботиться о Мими. Письмо состояло всего из нескольких слов:
«Друг мой, должен сообщить вам крайне печальную новость: № 8 скончалась. Утром, когда я вошел в палату, я нашел ее койку пустой».
Родольф опустился на стул. Он не плакал. Когда Марсель вернулся домой, он застал своего друга в этой позе, — казалось, он совсем отупел. Поэт молча указал товарищу на письмо.
— Бедняжка! — вздохнул Марсель.
— Странно, я ничего не чувствую, — проговорил Родольф. — Неужели моя любовь умерла, как только я узнал, что Мими скоро умрет?
— Как знать! — прошептал художник.
Смерть Мими повергла всех друзей в глубокую печаль.
Неделю спустя Родольф встретил на улице практиканта, который сообщил ему о смерти Мими.
— Дорогой Родольф, — воскликнул тот, бросаясь к поэту, — простите, что я так огорчил вас! Всему виной моя опрометчивость!
— Что такое? — удивился Родольф.
— Как? Вы не знаете? Вы ее больше не видели?
— Кого не видел? — вскричал Родольф.
— Ее. Мими.
— Что? — простонал Родольф, побледнев.
— Я ошибся. Я написал вам то ужасное письмо по недоразумению. Вот как это случилось. Я два дня не был в больнице. Когда я пришел туда, то во время обхода увидел, что койка вашей жены пуста. Я спросил сестру, где больная, и та мне ответила, что ночью она скончалась. А произошло следующее. В мое отсутствие Мими перевели в другую палату. На освободившуюся койку номер восемь положили новую больную, которая в ту же ночь умерла. Этим и объясняется моя ошибка. Через день, после того как я послал вам записку, я увидел Ми-ми в другой палате. Вы не приходили, и она ужасно волновалась. Она передала мне письмо для вас. Я немедленно же отнес его к вам.
— Боже мой! — вскричал Родольф. — Ведь с тех пор, как я узнал о смерти Мими, я не возвращался домой. Я ночевал в разных местах, у друзей. Мими жива! Боже мой, боже! Что она думает теперь, раз я не прихожу! Несчастная! Несчастная! В каком она состоянии! Когда вы ее видели?
— Позавчера утром. Ей было ни лучше, ни хуже. Она очень беспокоилась, думала, что вы больны.
— Идемте сейчас же в больницу, я должен непременно повидаться с ней.
— Подождите здесь, — сказал практикант, когда они подошли к подъезду больницы. — Я попрошу разрешения у директора.
Родольф прождал около четверти часа. Когда практикант вернулся, он взял Родольфа за руку и сказал:
— Друг мой, считайте, что известие, которое вы получили неделю тому назад, было верным.
— Что вы! — воскликнул Родольф и прислонился к колонне. — Мими…
— Сегодня утром, в четыре часа.
— Отведите меня в морг, — сказал Родольф, — я хочу увидеть ее.
— Ее там уже нет, — ответил практикант.
И, кивнув на большой фургон, стоявший во дворе возле здания с надписью «Морг», он добавил:
— Она там.
То был фургон, в котором отвозят покойников, тела которых никто не потребовал, — для погребения в общей могиле.
— Прощайте, — сказал Родольф практиканту.
— Проводить вас? — предложил тот.
— Нет, — ответил Родольф. — Мне хочется побыть одному.
XXIII
ЮНОСТЬ МИМОЛЁТНА
Через год после смерти Мими Родольф и Марсель, по-прежнему жившие вместе, шумно праздновали свое вступление в свет. Марсель в конце концов проник в Салон, где выставил две картины, причем одну из них приобрел богатый англичанин, бывший любовник Мюзетты. Благодаря этой продаже, а также деньгам, полученным за картину, заказанную правительством, Марсель частично расплатился с давнишними долгами. Он прилично обставил свою квартиру, обзавелся настоящей мастерской. Почти в то же время и Шонар с Родольфом предстали перед публикой, одобрение которой приносит славу и благополучие, — один — с тетрадью романсов, которые исполнялись повсюду и положили начало его известности, другой — с книгой, приковавшей к себе внимание критики на целый месяц. Что касается Барбемюша, то он давно отрекся от богемы. Гюстав Коллин получил наследство, выгодно женился и теперь задавал вечера, услаждая гостей музыкой и роскошными ужинами.
Как— то вечером, когда Родольф сидел в своем кресле, вытянув ноги на своем ковре, к нему вошел Марсель, у художника был взволнованный вид.
— Ты и представить себе не можешь, что сейчас произошло! — он.
— Никак не могу, — ответил поэт. — Знаю только, что я заходил к тебе, знаю, что ты был дома и меня не впустили.
— Да. Я слышал, как кто-то стучался. Но угадай, с кем я был.
— Откуда же мне знать?
— С Мюзеттой! Она свалилась ко мне вчера как снег на голову.
— Мюзетта? Ты опять встретился с Мюзеттой? — спросил Родольф огорченным тоном.
— Не беспокойся, враждебные действия не возобновлялись. Мюзетта пришла провести у меня свою богемную последнюю ночь.
— Как так?
— Она выходит замуж.
— Скажи пожалуйста! — воскликнул Родольф. — За кого же? Бог ты мой!
— За почтового чиновника, который был опекуном ее последнего любовника. Странный, по-видимому, тип… Мюзетта заявила ему: «Милостивый государь, прежде чем окончательно дать вам согласие и отправиться в мэрию, я требую неделю полной свободы. Мне надо уладить кое-какие личные дела, я хочу выпить последний бокал шампанского, протанцевать последнюю кадриль и поцеловать моего любовника Марселя, который, по слухам, теперь живет не хуже других». И милое создание целую неделю разыскивало меня. Так вот она заявилась ко мне вчера, как раз в то время, когда я думал о ней. Ах, друг мой, в общем, мы провели очень грустную ночь, это уже совсем, совсем не то. Это была как бы скверная копия с шедевра. По поводу этого последнего прощания я даже сочинил небольшой «плач», который и пропою тебе, если хочешь.
— Бедный друг мой! У тебя разум борется с сердцем, смотри, как бы сердце не было убито.
— Оно уже убито, — отвечал художник. — Мы люди конченые, старина. Мы умерли и похоронены. Юность мимолетна! Где ты ужинаешь сегодня? Хочешь, пойдем поужинаем, как бывало, за двенадцать су в ресторане на улице Дюфур, где подают на деревенских фаянсовых тарелках и где мы после обеда вставали совсем голодные, — предложил Родольф.
— Ну, уж нет! — возразил Марсель. — Я готов созерцать прошлое, но только сквозь бутылку хорошего вина, сидя в удобном кресле. Что поделаешь, я уже развратился. Теперь у меня самый изощренный вкус.
Как— то вечером, когда Родольф сидел в своем кресле, вытянув ноги на своем ковре, к нему вошел Марсель, у художника был взволнованный вид.
— Ты и представить себе не можешь, что сейчас произошло! — он.
— Никак не могу, — ответил поэт. — Знаю только, что я заходил к тебе, знаю, что ты был дома и меня не впустили.
— Да. Я слышал, как кто-то стучался. Но угадай, с кем я был.
— Откуда же мне знать?
— С Мюзеттой! Она свалилась ко мне вчера как снег на голову.
— Мюзетта? Ты опять встретился с Мюзеттой? — спросил Родольф огорченным тоном.
— Не беспокойся, враждебные действия не возобновлялись. Мюзетта пришла провести у меня свою богемную последнюю ночь.
— Как так?
— Она выходит замуж.
— Скажи пожалуйста! — воскликнул Родольф. — За кого же? Бог ты мой!
— За почтового чиновника, который был опекуном ее последнего любовника. Странный, по-видимому, тип… Мюзетта заявила ему: «Милостивый государь, прежде чем окончательно дать вам согласие и отправиться в мэрию, я требую неделю полной свободы. Мне надо уладить кое-какие личные дела, я хочу выпить последний бокал шампанского, протанцевать последнюю кадриль и поцеловать моего любовника Марселя, который, по слухам, теперь живет не хуже других». И милое создание целую неделю разыскивало меня. Так вот она заявилась ко мне вчера, как раз в то время, когда я думал о ней. Ах, друг мой, в общем, мы провели очень грустную ночь, это уже совсем, совсем не то. Это была как бы скверная копия с шедевра. По поводу этого последнего прощания я даже сочинил небольшой «плач», который и пропою тебе, если хочешь.
— Ну что, теперь ты мне веришь? — Марсель, пропев последние строки. — Моя любовь к Мюзетте окончательно умерла, и я даже ее отпел, — добавил он с иронией.
И Марсель стал напевать следующие куплеты:
При виде ласточки проворной,
Что к нам с весной примчалась вновь,
Я вспомнил взор и смех задорный
И милой девушки любовь.
Сидел печально целый день я
И старый календарь листал.
Мелькали светлые виденья,
И счастьем каждый лист дышал.
Нет, песня юности не спета,
Неугасим любовный пыл,
И, услыхав твой стук, Мюзетта,
Тебе поспешно б я открыл.
Коль сердце у меня, как прежде,
Дрожит при имени твоем, Вернись!
Я буду жить в надежде,
Что гимн любви мы вновь споем.
Свидетельница страсти нашей -
Вся мебель в комнате моей
Становится нарядней, краше
И ждет тебя. Приди скорей!
Тоскует по тебе кушетка
И мой вместительный бокал,
Когда мы пили, я нередко
Тебе глоточек уступал.
Тебя я вижу в белом платье,
И ты опять его надень.
Хочу, как раньше, погулять я
С тобой в лесах в воскресный день.
А вечером под сенью дуба
Мы сможем вновь вина хлебнуть,
В котором ты мочила губы,
Пред тем как песню ввысь метнуть…
Неверной негде приютиться.
О друге стала вспоминать
И прилетела резвой птицей
На старое гнездо опять.
Но я не трепетал, целуя
Уста красотки молодой.
Я видел пред собой чужую,
И стал Мюзетте я чужой.
Прощай! Ты умерла, я знаю,
С любовью краткой, как весна.
И наша юность огневая
В календаре погребена.
Но все ж из пепла гробового
Блеснет воспоминанья луч
И нам на миг подарит снова
Потерянного рая ключ.
— Бедный друг мой! У тебя разум борется с сердцем, смотри, как бы сердце не было убито.
— Оно уже убито, — отвечал художник. — Мы люди конченые, старина. Мы умерли и похоронены. Юность мимолетна! Где ты ужинаешь сегодня? Хочешь, пойдем поужинаем, как бывало, за двенадцать су в ресторане на улице Дюфур, где подают на деревенских фаянсовых тарелках и где мы после обеда вставали совсем голодные, — предложил Родольф.
— Ну, уж нет! — возразил Марсель. — Я готов созерцать прошлое, но только сквозь бутылку хорошего вина, сидя в удобном кресле. Что поделаешь, я уже развратился. Теперь у меня самый изощренный вкус.