Страница:
— Господин Бенуа! С добрым утром! Чему я обязан удовольствием видеть вас?
— Да я просто зашел напомнить, что нынче пятнадцатое апреля.
— Уже! Как летит время! Прямо-таки непостижимо! Пора покупать новые брюки! Пятнадцатое апреля! Подумать только! Если бы не вы, господин Бенуа, мне это ни за что не пришло бы в голову! Примите мою сердечную признательность.
— Я готов принять также и сто шестьдесят два франка, — продолжал господин Бенуа, — пора погасить этот должок.
— Я особенно не тороплюсь… Вы не стесняйтесь, господин Бенуа. Я потерплю… И должок подрастет.
— Но вы уже несколько раз откладывали платеж, — сказал хозяин.
— В таком случае — пожалуйста, пожалуйста. Давайте рассчитаемся. Мне, господин Бенуа, совершенно безразлично — что сегодня, что завтра… Да и то сказать — все мы под богом ходим… Рассчитаемся!
Морщины хозяина расплылись в любезной улыбке, и не только его сердце, но даже мешок затрепетал от надежды.
— Сколько я вам должен?
— Во-первых, за квартиру — за три месяца по двадцать пять франков, итого семьдесят пять франков.
— Совершенно верно, — заметил Родольф. — И еще?
— Еще за три пары штиблет по двадцать франков.
— Постойте, постойте, господин Бенуа, не следует смешивать разные вещи! Тут я уже имею дело не с хозяином, а с сапожником… Это уже другой счет. Цифры — вещь не шуточная, не сбивайте меня с толку.
— Будь по-вашему, — согласился господин Бенуа, обольщенный надеждой, что ему наконец удастся получить долг. — Вот отдельный счет за обувь. Три пары штиблет по двадцать франков, итого — шестьдесят франков.
Родольф бросил жалостливый взгляд на пару стоптанных штиблет.
— Увы, даже если бы они побывали на ногах Вечного Жида — и то не пришли бы в столь плачевное состояние. А ведь они так износились от беготни за Марией!… Продолжайте, господин Бенуа…
— Итак, шестьдесят франков, — повторил тот. — Затем взято взаймы двадцать семь франков.
— Минутку, господин Бенуа. Мы условились: каждому святому своя свеча. Взаймы вы мне дали как друг. Поэтому забудем про обувь и перенесемся в область доверия и дружбы, — она требует особого счета. Какой цифры достигло ваше расположение ко мне?
— Двадцати семи франков.
— Двадцати семи франков? Дешево же вам достался друг, господин Бенуа! Итак, мы насчитали: семьдесят пять, шестьдесят и двадцать семь… Итого?
— Сто шестьдесят два франка, — господин Бенуа, подавая Родольфу три счета.
— Сто шестьдесят два франка, — вздохнул Родольф. — Просто невероятно! Какая прекрасная вещь счет! Итак, господин Бенуа, раз теперь все подсчитано, мы оба можем быть совершенно спокойны. Достигнута полная ясность. Через месяц я попрошу у вас расписку, а так как за это время ваше доверие и дружба ко мне только возрастут, вы предоставите мне, в случае надобности, новую отсрочку? А если хозяин и сапожник будут уж очень настаивать, я попрошу своего друга уговорить их. Удивительное дело, господин Бенуа, стоит мне только подумать о вашем тройственном облике — хозяина, сапожника и друга, как я начинаю верить в святую троицу.
От слов Родольфа лицо хозяина гостиницы пошло багровыми, зелеными, желтыми и белыми пятнами, и при каждой новой насмешке эта радуга становилась все ярче и ярче.
— Я не позволю над собой издеваться, сударь! — сказал он. — Довольно уж я ждал. До свидания, а если вы к вечеру не принесете денег… то берегитесь!
— Денег! Денег! А я у вас разве прошу денег? — ответил Родольф. — Впрочем, даже если бы они у меня и были, я бы вам их не дал… Расплачиваться в пятницу — дурная примета.
Негодование господина Бенуа достигло ураганной силы, и не будь мебель его собственностью, он, несомненно, вдребезги разбил бы что-нибудь.
Он ушел, изрыгая угрозы.
— Мешок забыли! — крикнул ему вслед Родольф.
— Ну и занятие! — прошептал несчастный юноша, оставшись в одиночестве. — По-моему, тигров укрощать и то легче! Однако мне нельзя оставаться здесь, — продолжал он, вскочив с постели и поспешно одеваясь. — Нашествие союзников будет продолжаться. Надо бежать, более того — надо где-нибудь позавтракать. Не заглянуть ли к Шонару? Попрошу у него чего-нибудь поесть и заодно позаимствую несколько су. Ста франков мне, пожалуй, хватит… Итак, к Шонару!
На лестнице Родольф наткнулся на господина Бенуа, судя по тому, что его мешок, истинное произведение искусства, был пуст, он потерпел такую же неудачу и с другими жильцами.
— Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал в деревню… на Альпы…— бросил ему Родольф. — Впрочем, нет! Лучше скажите, что я отсюда съехал.
— Я скажу то, что есть, — многозначительно буркнул господин Бенуа.
Шонар жил на Монмартре. Значит, Родольфу предстояло пройти через весь Париж. Это дальнее странствие было чревато всевозможными опасностями.
«Сегодня улицы вымощены кредиторами», — размышлял он.
Тем не менее он не пошел по кольцу опоясывающих Париж бульваров, как собирался. Напротив, какая-то шальная надежда побудила его смело направиться через столь опасный центр города. Родольфу подумалось, что в день, когда на спинах кассиров по улицам разгуливают миллионы франков, быть может, какая-нибудь тысячефранковая ассигнация валяется на тротуаре, поджидая своего Венсана де Поля. Поэтому Родольф шел не спеша, устремив взор на землю. Но попались ему всего лишь три шпильки.
Через два часа он добрался до Шонара.
— А! Это ты! — воскликнул музыкант.
— Я. Пришел закусить.
— Пришел невпопад, дорогой мой. Только что вошла ко мне моя приятельница, мы с ней не виделись целых две недели. Что бы тебе явиться минут на десять раньше…
— Так дай мне сотню франков взаймы, — продолжал Родольф.
— Ну вот! И ты туда же! — ответил Шонар, вне себя от изумления. — Требуешь денег! Ты что же — заодно с моими недругами?
— Я верну в четверг.
— После дождика? Дорогой мой, ты, верно, забыл, которое сегодня число. Ничего не могу для тебя сделать. Но не отчаивайся, впереди еще целый день. Ты еще можешь повстречать Провидение, оно встает не раньше двенадцати.
— Ну, у Провидения достаточно забот и без меня, ему надо накормить всех птичек, — отвечал Родольф. — Пойду к Марселю.
Марсель жил тогда на улице Бреда. Когда Родольф вошел к художнику, тот с грустью любовался своей монументальной картиной, которая должна была изображать переход евреев через Чермное море.
— Что с тобою? — его Родольф. — Ты как будто сам не свой.
— Увы, у меня уже двадцатые сутки продолжается страстная неделя, — ответил художник, прибегая к аллегории.
Для Родольфа ответ был ясен как день.
— Селедка и редька? Понимаю. Помню.
И в самом деле, у Родольфа было еще солоно на душе от воспоминаний о времени, когда он поневоле питался одной селедкой.
— Черт возьми! Проклятье! Дело дрянь, — промолвил он. — А я собирался занять у тебя сто франков.
— Сто франков! — вскричал Марсель. — Ну и чудак! Просить такую сказочную сумму в день, когда всякий порядочный человек сидит на мели! Ты что, гашиша наглотался?
— Увы, я вообще ничего не ел, — Родольф. И он оставил приятеля на берегу Чермного моря.
С полудня до четырех Родольф поочередно брал курс на все знакомые дома, он обегал полгорода, прошел по меньшей мере восемь лье, но все безуспешно. Пятнадцатое число давало себя знать решительно всюду, между тем приближалось обеденное время. Но обед, судя по всему, не приближался, и Родольфу стало мерещиться, будто он находится на плоту «Медузы».
На мосту Пон-Неф его вдруг осенила мысль.
— Да что же это я! — вспомнил он и повернул обратно. — Ведь сегодня пятнадцатое апреля! Пятнадцатое апреля! У меня ведь на сегодня приглашение к обеду!
Он пошарил в кармане и вынул карточку, где было напечатано:
Застава Ля-Виллет.
«Великий победитель». Зал на 300 персон. 15 апреля 184… года.
Годичный банкет в честь дня рождения
Мессии Человечества.
Пропуск на одного человека.
Внимание!
Пропуск дает право лишь на полбутылки вина!
«Я не разделяю убеждений учеников Мессии… но охотно разделю с ними трапезу», — подумал Родольф. И он стремительно, как на крыльях, преодолел расстояние, отделявшее его от заставы.
Когда он примчался к «Великому победителю», там уже собралась огромная толпа… В зале, рассчитанном на триста человек, набилось по крайней мере пятьсот. Перед взором Родольфа до самого горизонта тянулась лента из телятины с морковным гарниром. Наконец подали суп.
Гости только было поднесли ложку ко рту, как пятеро штатских и несколько полицейских во главе с комиссаром ворвались в зал.
— Господа, — объявил комиссар, — по распоряжению начальства банкет запрещен. Предлагаю разойтись.
— Что за досада! — говорил Родольф, выходя вместе с остальными. — Злой рок у меня под самым носом расплескал суп!
Он уныло поплелся домой и пришел к себе около одиннадцати.
Господин Бенуа его поджидал.
— А, наконец-то! — воскликнул хозяин. — Вы не забыли того, что я сказал вам утром? Принесли деньги?
— Я должен получить их ночью, а вам отдам завтра утром, — отвечал Родольф и стал искать в швейцарской свои ключ и свечку. Но их там не оказалось.
— Очень сожалею, господин Родольф, но вашу комнату я сдал, а свободной у меня нет, — господин Бенуа. — Придется вам поискать пристанища в другом месте.
Родольф был человек мужественный, и перспектива провести ночь под открытым небом не пугала его.
В крайнем случае, если погода испортится, можно переночевать в литерной ложе «Одеона», как это ему уже случалось. Но он решил потребовать у господина Бенуа свои вещи, каковые состояли из связки рукописей.
— Что правильно, то правильно, — ответил хозяин, — имущество ваше я не имею права задерживать. Оно осталось в комнате. Если особа, которая в ней поселилась, еще не спит, мы можем туда войти.
Комнату сняла девушка по имени Мими — та самая, с которой Родольф некогда исполнял чувствительный дуэт.
Они сразу же узнали друг друга. Родольф что-то шепнул Мими и тихонько пожал ей руку.
— Смотрите, какой ливень! — сказал он, обращая ее внимание на разразившуюся грозу.
Мадемуазель Мими тут же направилась к господину Бенуа, который дожидался в уголку.
— Сударь, — проговорила она, указывая на Родольфа, — это тот самый господин, который должен был прийти ко мне… Если меня будут спрашивать — скажите, что я не принимаю.
— Вот как! — пробормотал господин Бенуа, передернувшись. — Что же, ладно!
Пока мадемуазель Мими наспех готовила ужин, пробило двенадцать.
«Ну вот, — подумал Родольф, — пятнадцатое число позади, и теперь можно считать, что я благополучно миновал Мыс бурь».
— Дорогая Мими, — сказал он, — обнимая и целуя девушку в шею у затылка. — Вы ни в коем случае не могли бы выставить меня за дверь. У вас есть шишка гостеприимства.
XI
— Да я просто зашел напомнить, что нынче пятнадцатое апреля.
— Уже! Как летит время! Прямо-таки непостижимо! Пора покупать новые брюки! Пятнадцатое апреля! Подумать только! Если бы не вы, господин Бенуа, мне это ни за что не пришло бы в голову! Примите мою сердечную признательность.
— Я готов принять также и сто шестьдесят два франка, — продолжал господин Бенуа, — пора погасить этот должок.
— Я особенно не тороплюсь… Вы не стесняйтесь, господин Бенуа. Я потерплю… И должок подрастет.
— Но вы уже несколько раз откладывали платеж, — сказал хозяин.
— В таком случае — пожалуйста, пожалуйста. Давайте рассчитаемся. Мне, господин Бенуа, совершенно безразлично — что сегодня, что завтра… Да и то сказать — все мы под богом ходим… Рассчитаемся!
Морщины хозяина расплылись в любезной улыбке, и не только его сердце, но даже мешок затрепетал от надежды.
— Сколько я вам должен?
— Во-первых, за квартиру — за три месяца по двадцать пять франков, итого семьдесят пять франков.
— Совершенно верно, — заметил Родольф. — И еще?
— Еще за три пары штиблет по двадцать франков.
— Постойте, постойте, господин Бенуа, не следует смешивать разные вещи! Тут я уже имею дело не с хозяином, а с сапожником… Это уже другой счет. Цифры — вещь не шуточная, не сбивайте меня с толку.
— Будь по-вашему, — согласился господин Бенуа, обольщенный надеждой, что ему наконец удастся получить долг. — Вот отдельный счет за обувь. Три пары штиблет по двадцать франков, итого — шестьдесят франков.
Родольф бросил жалостливый взгляд на пару стоптанных штиблет.
— Увы, даже если бы они побывали на ногах Вечного Жида — и то не пришли бы в столь плачевное состояние. А ведь они так износились от беготни за Марией!… Продолжайте, господин Бенуа…
— Итак, шестьдесят франков, — повторил тот. — Затем взято взаймы двадцать семь франков.
— Минутку, господин Бенуа. Мы условились: каждому святому своя свеча. Взаймы вы мне дали как друг. Поэтому забудем про обувь и перенесемся в область доверия и дружбы, — она требует особого счета. Какой цифры достигло ваше расположение ко мне?
— Двадцати семи франков.
— Двадцати семи франков? Дешево же вам достался друг, господин Бенуа! Итак, мы насчитали: семьдесят пять, шестьдесят и двадцать семь… Итого?
— Сто шестьдесят два франка, — господин Бенуа, подавая Родольфу три счета.
— Сто шестьдесят два франка, — вздохнул Родольф. — Просто невероятно! Какая прекрасная вещь счет! Итак, господин Бенуа, раз теперь все подсчитано, мы оба можем быть совершенно спокойны. Достигнута полная ясность. Через месяц я попрошу у вас расписку, а так как за это время ваше доверие и дружба ко мне только возрастут, вы предоставите мне, в случае надобности, новую отсрочку? А если хозяин и сапожник будут уж очень настаивать, я попрошу своего друга уговорить их. Удивительное дело, господин Бенуа, стоит мне только подумать о вашем тройственном облике — хозяина, сапожника и друга, как я начинаю верить в святую троицу.
От слов Родольфа лицо хозяина гостиницы пошло багровыми, зелеными, желтыми и белыми пятнами, и при каждой новой насмешке эта радуга становилась все ярче и ярче.
— Я не позволю над собой издеваться, сударь! — сказал он. — Довольно уж я ждал. До свидания, а если вы к вечеру не принесете денег… то берегитесь!
— Денег! Денег! А я у вас разве прошу денег? — ответил Родольф. — Впрочем, даже если бы они у меня и были, я бы вам их не дал… Расплачиваться в пятницу — дурная примета.
Негодование господина Бенуа достигло ураганной силы, и не будь мебель его собственностью, он, несомненно, вдребезги разбил бы что-нибудь.
Он ушел, изрыгая угрозы.
— Мешок забыли! — крикнул ему вслед Родольф.
— Ну и занятие! — прошептал несчастный юноша, оставшись в одиночестве. — По-моему, тигров укрощать и то легче! Однако мне нельзя оставаться здесь, — продолжал он, вскочив с постели и поспешно одеваясь. — Нашествие союзников будет продолжаться. Надо бежать, более того — надо где-нибудь позавтракать. Не заглянуть ли к Шонару? Попрошу у него чего-нибудь поесть и заодно позаимствую несколько су. Ста франков мне, пожалуй, хватит… Итак, к Шонару!
На лестнице Родольф наткнулся на господина Бенуа, судя по тому, что его мешок, истинное произведение искусства, был пуст, он потерпел такую же неудачу и с другими жильцами.
— Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал в деревню… на Альпы…— бросил ему Родольф. — Впрочем, нет! Лучше скажите, что я отсюда съехал.
— Я скажу то, что есть, — многозначительно буркнул господин Бенуа.
Шонар жил на Монмартре. Значит, Родольфу предстояло пройти через весь Париж. Это дальнее странствие было чревато всевозможными опасностями.
«Сегодня улицы вымощены кредиторами», — размышлял он.
Тем не менее он не пошел по кольцу опоясывающих Париж бульваров, как собирался. Напротив, какая-то шальная надежда побудила его смело направиться через столь опасный центр города. Родольфу подумалось, что в день, когда на спинах кассиров по улицам разгуливают миллионы франков, быть может, какая-нибудь тысячефранковая ассигнация валяется на тротуаре, поджидая своего Венсана де Поля. Поэтому Родольф шел не спеша, устремив взор на землю. Но попались ему всего лишь три шпильки.
Через два часа он добрался до Шонара.
— А! Это ты! — воскликнул музыкант.
— Я. Пришел закусить.
— Пришел невпопад, дорогой мой. Только что вошла ко мне моя приятельница, мы с ней не виделись целых две недели. Что бы тебе явиться минут на десять раньше…
— Так дай мне сотню франков взаймы, — продолжал Родольф.
— Ну вот! И ты туда же! — ответил Шонар, вне себя от изумления. — Требуешь денег! Ты что же — заодно с моими недругами?
— Я верну в четверг.
— После дождика? Дорогой мой, ты, верно, забыл, которое сегодня число. Ничего не могу для тебя сделать. Но не отчаивайся, впереди еще целый день. Ты еще можешь повстречать Провидение, оно встает не раньше двенадцати.
— Ну, у Провидения достаточно забот и без меня, ему надо накормить всех птичек, — отвечал Родольф. — Пойду к Марселю.
Марсель жил тогда на улице Бреда. Когда Родольф вошел к художнику, тот с грустью любовался своей монументальной картиной, которая должна была изображать переход евреев через Чермное море.
— Что с тобою? — его Родольф. — Ты как будто сам не свой.
— Увы, у меня уже двадцатые сутки продолжается страстная неделя, — ответил художник, прибегая к аллегории.
Для Родольфа ответ был ясен как день.
— Селедка и редька? Понимаю. Помню.
И в самом деле, у Родольфа было еще солоно на душе от воспоминаний о времени, когда он поневоле питался одной селедкой.
— Черт возьми! Проклятье! Дело дрянь, — промолвил он. — А я собирался занять у тебя сто франков.
— Сто франков! — вскричал Марсель. — Ну и чудак! Просить такую сказочную сумму в день, когда всякий порядочный человек сидит на мели! Ты что, гашиша наглотался?
— Увы, я вообще ничего не ел, — Родольф. И он оставил приятеля на берегу Чермного моря.
С полудня до четырех Родольф поочередно брал курс на все знакомые дома, он обегал полгорода, прошел по меньшей мере восемь лье, но все безуспешно. Пятнадцатое число давало себя знать решительно всюду, между тем приближалось обеденное время. Но обед, судя по всему, не приближался, и Родольфу стало мерещиться, будто он находится на плоту «Медузы».
На мосту Пон-Неф его вдруг осенила мысль.
— Да что же это я! — вспомнил он и повернул обратно. — Ведь сегодня пятнадцатое апреля! Пятнадцатое апреля! У меня ведь на сегодня приглашение к обеду!
Он пошарил в кармане и вынул карточку, где было напечатано:
Застава Ля-Виллет.
«Великий победитель». Зал на 300 персон. 15 апреля 184… года.
Годичный банкет в честь дня рождения
Мессии Человечества.
Пропуск на одного человека.
Внимание!
Пропуск дает право лишь на полбутылки вина!
«Я не разделяю убеждений учеников Мессии… но охотно разделю с ними трапезу», — подумал Родольф. И он стремительно, как на крыльях, преодолел расстояние, отделявшее его от заставы.
Когда он примчался к «Великому победителю», там уже собралась огромная толпа… В зале, рассчитанном на триста человек, набилось по крайней мере пятьсот. Перед взором Родольфа до самого горизонта тянулась лента из телятины с морковным гарниром. Наконец подали суп.
Гости только было поднесли ложку ко рту, как пятеро штатских и несколько полицейских во главе с комиссаром ворвались в зал.
— Господа, — объявил комиссар, — по распоряжению начальства банкет запрещен. Предлагаю разойтись.
— Что за досада! — говорил Родольф, выходя вместе с остальными. — Злой рок у меня под самым носом расплескал суп!
Он уныло поплелся домой и пришел к себе около одиннадцати.
Господин Бенуа его поджидал.
— А, наконец-то! — воскликнул хозяин. — Вы не забыли того, что я сказал вам утром? Принесли деньги?
— Я должен получить их ночью, а вам отдам завтра утром, — отвечал Родольф и стал искать в швейцарской свои ключ и свечку. Но их там не оказалось.
— Очень сожалею, господин Родольф, но вашу комнату я сдал, а свободной у меня нет, — господин Бенуа. — Придется вам поискать пристанища в другом месте.
Родольф был человек мужественный, и перспектива провести ночь под открытым небом не пугала его.
В крайнем случае, если погода испортится, можно переночевать в литерной ложе «Одеона», как это ему уже случалось. Но он решил потребовать у господина Бенуа свои вещи, каковые состояли из связки рукописей.
— Что правильно, то правильно, — ответил хозяин, — имущество ваше я не имею права задерживать. Оно осталось в комнате. Если особа, которая в ней поселилась, еще не спит, мы можем туда войти.
Комнату сняла девушка по имени Мими — та самая, с которой Родольф некогда исполнял чувствительный дуэт.
Они сразу же узнали друг друга. Родольф что-то шепнул Мими и тихонько пожал ей руку.
— Смотрите, какой ливень! — сказал он, обращая ее внимание на разразившуюся грозу.
Мадемуазель Мими тут же направилась к господину Бенуа, который дожидался в уголку.
— Сударь, — проговорила она, указывая на Родольфа, — это тот самый господин, который должен был прийти ко мне… Если меня будут спрашивать — скажите, что я не принимаю.
— Вот как! — пробормотал господин Бенуа, передернувшись. — Что же, ладно!
Пока мадемуазель Мими наспех готовила ужин, пробило двенадцать.
«Ну вот, — подумал Родольф, — пятнадцатое число позади, и теперь можно считать, что я благополучно миновал Мыс бурь».
— Дорогая Мими, — сказал он, — обнимая и целуя девушку в шею у затылка. — Вы ни в коем случае не могли бы выставить меня за дверь. У вас есть шишка гостеприимства.
XI
КАФЕ БОГЕМЫ
Вот благодаря какому стечению обстоятельств Каролюс Барбемюш, литератор и философ-платоник, на двадцать четвертом году жизни приобщился к богеме.
В те дни Гюстав Коллин — великий философ, Марсель — великий живописец, Шонар — великий музыкант и Родольф — великий поэт (так они величали друг друга) были завсегдатаями кафе «Мои», где их окрестили «четырьмя мушкетерами», потому что они никогда не разлучались. И в самом деле, они вместе приходили и вместе уходили, вместе играли, а иной раз вместе должали хозяину, — словом, это был слаженный квартет, который сделал бы честь Консерватории.
Для своих сборищ они избрали зал, где легко поместилось бы человек сорок, однако, кроме них, там никого нельзя было увидеть, ибо для прочих посетителей облюбованный ими зал сделался совершенно не-Доступным.
Если случайный посетитель заходил в этот вертеп, он сразу же становился жертвою свирепой четверки и спешил унести ноги, не дочитав газеты и не допив чашки кофея, где сливки свертывались от неслыханных афоризмов на тему об искусстве, любви и политической экономии. Четверо приятелей вели такие разговоры, что официант, подававший им, во цвете лет стал идиотом.
Кончилось тем, что хозяин заведения, потеряв терпение, явился к ним и изложил следующие свои претензии:
«1. Господин Родольф, приходя утром позавтракать, забирает в свой зал все газеты, поступающие в кафе, он даже позволяет себе возмущаться, если бандероль на той или иной газете оказывается уже сорванной. Вследствие этого остальные посетители, лишившись возможности ознакомиться с мнением органов печати, остаются до обеда в полном неведении о том, что творится в политике. Так, компания господина Боскета даже не знает имен членов последнего кабинета министров.
Господин Родольф заставил хозяина кафе подписаться на журнал «Касторовая шляпа», который выходит под его редакцией. Хозяин сначала было отказался, но господин Родольф и его приятели стали через каждые четверть часа вызывать официанта и кричать: «Касторовую шляпу»! Принеси нам «Касторовую шляпу»! Тогда другие посетители, подзадоренные их неистовыми требованиями, тоже стали требовать «Касторовую шляпу». Волей-неволей пришлось подписаться на этот ежемесячник шляпной промышленности, благо он выходит с виньеткой и с философской статьей Гюстава Коллина в разделе «Всякая всячина».
2. Означенный господин Коллин вместе со своим другом господином Родольфом, отдыхая от умственных трудов, играют в триктрак с десяти часов утра до полуночи, а так как в заведении имеется всего лишь один столик для игры, то другие особы обижаются, не имея возможности удовлетворить свою страсть к этому развлечению, ибо всякий раз, как господ Коллина и Родольфа просят освободить столик, они отвечают:
— Триктрак занят, зайдите завтра.
Друзьям господина Боскета остается только делиться воспоминаниями о своей первой любви или заняться игрой в пикет.
3. Господин Марсель, забыв, что кафе место общественное, позволил себе перенести сюда мольберт, ящик с красками и прочие свои принадлежности. Попирая всякие приличия, он приводит в кафе натурщиков и натурщиц.
А это может нанести ущерб добронравию посетителей кафе.
4. Следуя примеру приятеля, господин Шонар поговаривает о том, что привезет в кафе свой рояль, в ожидании этого он осмелился предложить посетителям. Кафе спеть хором арию из его симфонии под названием «Значение синего цвета в искусстве». Более того, господин Шонар вложил в фонарь, служащий вывеской, транспарант со следующей надписью:
Бесплатное обучение
вокальной и инструментальной музыке
лиц обоего пола.
Обращаться в контору.
После этого контору каждый вечер стали осаждать какие-то оборванцы и спрашивать: «Как туда попасть?».
Кроме того, господин Шонар назначает в кафе свидания некоей особе по имени Феми Красильщица, и она не раз появлялась тут без чепца.
Поэтому господин Боскет-младший заявил, что ноги его больше не будет в заведении, где происходят такие противоестественные вещи.
5. Мало того что эти господа потребляют только дешевые кушанья и вина, они попытались еще более сократить свои заказы. Под предлогом, будто они установили здесь преступную связь кофея с цикорием, они принесли в заведение спиртовку и стали сами варить кофей, а сахар стали по дешевке покупать вне заведения, что является оскорблением для местной кухни.
6. Тлетворными речами эти господа совратили официанта Бергами (прозванного так за бакенбарды), и означенный официант, позабыв о своем скромном происхождении и пренебрегая всеми правилами приличия, позволил себе обратиться к буфетчице с посланием в стихах, побуждая ее пренебречь материнским и супружеским долгом. По нескромному стилю письма легко было установить, что оно написано под пагубным влиянием господина Родольфа и его произведений.
В силу всего изложенного, к крайнему своему сожалению, владелец заведения вынужден просить компанию Коллина избрать другое место для своих бунтарских сборищ».
Гюстав Коллин, в качестве Цицерона компании, взял слово и a priori доказал владельцу кафе, что все его жалобы необоснованны и нелепы, что, сделав его заведение очагом остроумия, Коллин и его приятели оказали ему великую честь, что их уход приведет к полному захирению предприятия, а между тем, благодаря их присутствию, оно возвысилось до уровня художественного и литературного кафе.
— Но ведь и сами вы, и те, кто приходит сюда повидаться с вами, — все очень мало заказывают.
— Скромность, на которую вы жалуетесь, лишь подтверждает наше добронравие, — возразил Коллин. — К тому же, от вас одного зависит, чтобы мы тратили больше, надо только открыть нам кредит — вот и все.
— Тогда мы значительно увеличим счет, — подсказал Марсель.
Хозяин, как видно, ничего не уразумел, он потребовал объяснений относительно поджигательного письма, посланного официантом его жене. Родольф, которому было предъявлено обвинение в том, что он поощрил эту недозволенную страсть и послужил секретарем, стал горячо оправдываться.
— К тому же, — добавил он, — добродетель вашей супруги — такая непреодолимая преграда, что…
— Еще бы, — согласился хозяин, самодовольно ухмыльнувшись, — моя жена воспитывалась в Сен-Дени…
Словом, Коллин уловил его в сети своего красноречия, и конфликт кончился тем, что приятели дали хозяину следующие обещания: они перестанут сами варить кофеи, «Касторовая шляпа» будет высылаться в заведение бесплатно, Феми Красильщица будет появляться не иначе, как в чепце, стол для триктрака предоставляется отныне компании господина Боскета по воскресеньям с двенадцати до двух часов дня, а главное — друзья будут расплачиваться наличными.
Несколько дней все шло хорошо.
В сочельник четверо друзей явились в кафе в обществе своих супруг.
Были тут мадемуазель Мюзетта, мадемуазель Мими, новая подружка Родольфа, прелестное существо с. необычайно звонким голоском, звучавшим как цимбалы, и Феми Красильщица, кумир Шонара. Феми Красильщица была в чепце. Что же касается подруги жизни Коллина, которую вообще никто никогда не видел, то в этот вечер она осталась дома и, как всегда, расставляла знаки препинания в рукописях супруга. После кофея, который, против обыкновения, сопровождался целым батальоном рюмочек, был заказан пунш. Официант до того отвык от таких грандиозных ужинов, что пришлось дважды повторять ему требование. Феми впервые в жизни попала в кафе и испытывала неописуемый восторг, что пьет из бокала на ножке. Марсель придирался к Мюзетте из-за новой шляпки, происхождение которой казалось ему подозрительным. Мими с Родольфом еще переживали медовый месяц и были заняты безмолвной беседой, которая сопровождалась каким-то непонятным чмоканием. А Коллин переходил от дамы к даме, и с его губ, сложенных сердечком, так и сыпались любезности в духе «Альманаха Муз»,
Жизнерадостная компания веселилась и дурачилась вовсю, а тем временем какой-то незнакомец, одиноко сидевший в сторонке за столиком, с интересом наблюдал за нею.
Уже недели две он являлся сюда каждый вечер: из всех завсегдатаев кафе он один выдерживал невообразимый шум, который поднимали богемцы. Даже их самые оглушительные выкрики не выводили его из равновесия, он просиживал в зале весь вечер, покуривал трубку, с удивительной регулярностью выпуская клубы дыма, пристально глядел в одну точку, точно сторожил какое-то сокровище, и выслушивал все, что говорилось за столиком богемы. С виду это был человек смирный и состоятельный, в кармане у него имелись часы, находившиеся в плену на золотой цепи. А однажды Марсель застал его у стойки как раз в тот момент, когда он разменивал луидор, чтобы расплатиться за ужин. С этого дня друзья-богемцы прозвали его капиталистом.
Вдруг Шонар, отличавшийся необычайно острым зрением, заметил, что бокалы у них пусты.
— Господа! — воскликнул Родольф. — А ведь сегодня сочельник, все мы христиане и по этому случаю должны заказать что-нибудь сверхъестественное.
— Коллин, вызови-ка официанта — добавил Родольф.
Философ яростно тряхнул звоночком.
— Что же нам заказать? — спросил Марсель. Коллин изогнулся в дугу и молвил, указывая на женщин:
— Выбрать вина предоставим дамам.
— Что до меня, — сказала Мюзетта, прищелкнув языком, — я не отказалась бы от шампанского.
— С ума сошла! — воскликнул Марсель. — Прежде всего — шампанское не вино.
— Ну и пусть! Люблю шампанское, оно стреляет.
— А я предпочитаю бальзам в корзиночке, — сказала Мими, не спуская с Родольфа влюбленного взгляда.
— Ты забываешься! — заметил Родольф.
— Нет, я только хочу забыться, — ответила Мими, на которую бальзам оказывал совершенно особое действие. Родольф был ошеломлен ее признанием.
— А мне хотелось бы «эликсира любви». Это полезно для желудка, — сказала Феми Красильщица и подпрыгнула на пружинах дивана.
Шонар прогнусавил нечто такое, от чего Феми вся затрепетала.
— Ну что ж! Хоть раз в жизни прокутим сто тысяч франков! — возгласил Марсель.
— Тем более что хозяин обвиняет нас в скаредности. Удивим же его не на шутку!
— Вот именно — закатим роскошное пиршество, — заявил Коллин. — Ведь мы должны беспрекословно подчиняться дамам. Любовь всегда самоотверженна, вино — спутник веселья, веселье — неразлучно с юностью, женщины — цветы, их надо поливать. Польем же! Официант! Официант!
Коллин неистово зазвонил в колокольчик.
Официант прилетел словно на крыльях ветра.
Пока он выслушивал распоряжения о шампанском, о бальзаме и всевозможных ликерах, его лицо выражало все оттенки изумления.
— У меня в желудке пусто, — призналась Мими, — хорошо бы ветчинки.
— А мне бы сардинок и масла, — вставила Мюзетта.
— А мне редиски и кусочек мяса в виде гарнира… — добавила Феми.
— Тогда так и скажите, что хотите ужинать, — заключил Марсель.
— Мы не против ужина, — согласились дамы.
— Итак, подайте нам ужин, — важно сказал Коллин.
От изумления официант покраснел как рак. Он не спеша отправился к хозяину и доложил о том, какие необыкновенные вещи ему заказаны.
Хозяин решил, что молодежи вздумалось пошутить. Но когда вновь зазвенел колокольчик, он самолично отправился в зал и подошел к Коллину, который внушал ему некоторое уважение. Философ пояснил, что они решили отпраздновать сочельник в его заведении, и попросил подать все, что они заказали.
Хозяин молча попятился к двери, теребя в руках салфетку. С четверть часа он совещался с женой, как женщина, получившая утонченное воспитание в Сен-Дени и вдобавок питающая слабость к искусству и изящной словесности, она посоветовала мужу подать заказанный ужин.
— Да и в самом деле, в кои-то веки могут же у них оказаться деньги, — сдался хозяин и распорядился, чтобы молодым людям подали все, что они требуют.
После этого он засел за игру в пикет с одним из своих старинных клиентов. Роковая неосторожность!
С десяти часов до полуночи официант, не переставая, носился вверх и вниз по лестнице. Молодые люди то и дело заказывали новые блюда и напитки. Мюзетта требовала, чтобы ей подавали по английскому обычаю и беспрестанно меняли тарелку, Мими отведывала всех вин из всех стаканов, Шонар уверял, что у него в городе сухо, как в Сахаре, Коллин метал на сотрапезников гневные взгляды, жевал салфетку и щипал ножку стола, принимая ее за ножку Феми. Только Марсель и Родольф не теряли самообладания и не без тревоги ждали развязки.
Незнакомец наблюдал кутеж с каким-то сосредоточенным любопытством, временами губы его приоткрыть как бы в улыбке, затем слышался некий скрип, словно кто-то затворял окно с ржавыми петлями, — это он смеялся про себя.
Без четверти двенадцать конторщица прислала счет. Он достигал невероятной суммы — двадцати пяти франков семидесяти пяти сантимов.
— Теперь давайте тянуть жребий — кому идти объясняться с хозяином, — сказал Марсель. — Разговор предстоит нешуточный.
Взяли косточки домино и решили, что пойдет тот, кому выпадет больше очков.
На беду, жребий пал на Шонара. Он был редкостный виртуоз, но никуда не годный дипломат. В контору он вошел как раз в ту минуту, когда хозяин проиграл своему старинному клиенту. Удрученный тремя проигрышами, Мом был в самом убийственном настроении и при первых же звуках Шонаровой увертюры пришел в неописуемую ярость. Шонар был отличный музыкант, но характер у него был прескверный. Он стал дерзить. Ссора разгоралась, хозяин отправился наверх и потребовал, чтобы ему немедленно же заплатили, иначе он их не выпустит. Коллин попробовал было прибегнуть к своему изысканному красноречию, но когда хозяин заметил салфетку, всю изжеванную Коллином и превратившуюся в корпию, он еще больше распалился и, блюдя свои интересы, святотатственно наложил руку на дамские шубки и ореховое пальто философа.
Между молодыми людьми и хозяином завязалась ожесточенная перестрелка — с обеих сторон летели оскорбления и брань.
Тем временем девушки болтали о нарядах и любовных делах.
Но вот сидевший неподвижно незнакомец зашевелился, он встал, сделал шаг, потом другой, затем зашагал, как все люди, подошел к хозяину, отвел его в сторону и стал что-то шептать ему. Родольф и Марсель впились в него глазами.
Наконец хозяин удалился, предварительно сказав незнакомцу:
— На это я, конечно, согласен, господин Барбемюш. Столкуйтесь с ними.
В те дни Гюстав Коллин — великий философ, Марсель — великий живописец, Шонар — великий музыкант и Родольф — великий поэт (так они величали друг друга) были завсегдатаями кафе «Мои», где их окрестили «четырьмя мушкетерами», потому что они никогда не разлучались. И в самом деле, они вместе приходили и вместе уходили, вместе играли, а иной раз вместе должали хозяину, — словом, это был слаженный квартет, который сделал бы честь Консерватории.
Для своих сборищ они избрали зал, где легко поместилось бы человек сорок, однако, кроме них, там никого нельзя было увидеть, ибо для прочих посетителей облюбованный ими зал сделался совершенно не-Доступным.
Если случайный посетитель заходил в этот вертеп, он сразу же становился жертвою свирепой четверки и спешил унести ноги, не дочитав газеты и не допив чашки кофея, где сливки свертывались от неслыханных афоризмов на тему об искусстве, любви и политической экономии. Четверо приятелей вели такие разговоры, что официант, подававший им, во цвете лет стал идиотом.
Кончилось тем, что хозяин заведения, потеряв терпение, явился к ним и изложил следующие свои претензии:
«1. Господин Родольф, приходя утром позавтракать, забирает в свой зал все газеты, поступающие в кафе, он даже позволяет себе возмущаться, если бандероль на той или иной газете оказывается уже сорванной. Вследствие этого остальные посетители, лишившись возможности ознакомиться с мнением органов печати, остаются до обеда в полном неведении о том, что творится в политике. Так, компания господина Боскета даже не знает имен членов последнего кабинета министров.
Господин Родольф заставил хозяина кафе подписаться на журнал «Касторовая шляпа», который выходит под его редакцией. Хозяин сначала было отказался, но господин Родольф и его приятели стали через каждые четверть часа вызывать официанта и кричать: «Касторовую шляпу»! Принеси нам «Касторовую шляпу»! Тогда другие посетители, подзадоренные их неистовыми требованиями, тоже стали требовать «Касторовую шляпу». Волей-неволей пришлось подписаться на этот ежемесячник шляпной промышленности, благо он выходит с виньеткой и с философской статьей Гюстава Коллина в разделе «Всякая всячина».
2. Означенный господин Коллин вместе со своим другом господином Родольфом, отдыхая от умственных трудов, играют в триктрак с десяти часов утра до полуночи, а так как в заведении имеется всего лишь один столик для игры, то другие особы обижаются, не имея возможности удовлетворить свою страсть к этому развлечению, ибо всякий раз, как господ Коллина и Родольфа просят освободить столик, они отвечают:
— Триктрак занят, зайдите завтра.
Друзьям господина Боскета остается только делиться воспоминаниями о своей первой любви или заняться игрой в пикет.
3. Господин Марсель, забыв, что кафе место общественное, позволил себе перенести сюда мольберт, ящик с красками и прочие свои принадлежности. Попирая всякие приличия, он приводит в кафе натурщиков и натурщиц.
А это может нанести ущерб добронравию посетителей кафе.
4. Следуя примеру приятеля, господин Шонар поговаривает о том, что привезет в кафе свой рояль, в ожидании этого он осмелился предложить посетителям. Кафе спеть хором арию из его симфонии под названием «Значение синего цвета в искусстве». Более того, господин Шонар вложил в фонарь, служащий вывеской, транспарант со следующей надписью:
Бесплатное обучение
вокальной и инструментальной музыке
лиц обоего пола.
Обращаться в контору.
После этого контору каждый вечер стали осаждать какие-то оборванцы и спрашивать: «Как туда попасть?».
Кроме того, господин Шонар назначает в кафе свидания некоей особе по имени Феми Красильщица, и она не раз появлялась тут без чепца.
Поэтому господин Боскет-младший заявил, что ноги его больше не будет в заведении, где происходят такие противоестественные вещи.
5. Мало того что эти господа потребляют только дешевые кушанья и вина, они попытались еще более сократить свои заказы. Под предлогом, будто они установили здесь преступную связь кофея с цикорием, они принесли в заведение спиртовку и стали сами варить кофей, а сахар стали по дешевке покупать вне заведения, что является оскорблением для местной кухни.
6. Тлетворными речами эти господа совратили официанта Бергами (прозванного так за бакенбарды), и означенный официант, позабыв о своем скромном происхождении и пренебрегая всеми правилами приличия, позволил себе обратиться к буфетчице с посланием в стихах, побуждая ее пренебречь материнским и супружеским долгом. По нескромному стилю письма легко было установить, что оно написано под пагубным влиянием господина Родольфа и его произведений.
В силу всего изложенного, к крайнему своему сожалению, владелец заведения вынужден просить компанию Коллина избрать другое место для своих бунтарских сборищ».
Гюстав Коллин, в качестве Цицерона компании, взял слово и a priori доказал владельцу кафе, что все его жалобы необоснованны и нелепы, что, сделав его заведение очагом остроумия, Коллин и его приятели оказали ему великую честь, что их уход приведет к полному захирению предприятия, а между тем, благодаря их присутствию, оно возвысилось до уровня художественного и литературного кафе.
— Но ведь и сами вы, и те, кто приходит сюда повидаться с вами, — все очень мало заказывают.
— Скромность, на которую вы жалуетесь, лишь подтверждает наше добронравие, — возразил Коллин. — К тому же, от вас одного зависит, чтобы мы тратили больше, надо только открыть нам кредит — вот и все.
— Тогда мы значительно увеличим счет, — подсказал Марсель.
Хозяин, как видно, ничего не уразумел, он потребовал объяснений относительно поджигательного письма, посланного официантом его жене. Родольф, которому было предъявлено обвинение в том, что он поощрил эту недозволенную страсть и послужил секретарем, стал горячо оправдываться.
— К тому же, — добавил он, — добродетель вашей супруги — такая непреодолимая преграда, что…
— Еще бы, — согласился хозяин, самодовольно ухмыльнувшись, — моя жена воспитывалась в Сен-Дени…
Словом, Коллин уловил его в сети своего красноречия, и конфликт кончился тем, что приятели дали хозяину следующие обещания: они перестанут сами варить кофеи, «Касторовая шляпа» будет высылаться в заведение бесплатно, Феми Красильщица будет появляться не иначе, как в чепце, стол для триктрака предоставляется отныне компании господина Боскета по воскресеньям с двенадцати до двух часов дня, а главное — друзья будут расплачиваться наличными.
Несколько дней все шло хорошо.
В сочельник четверо друзей явились в кафе в обществе своих супруг.
Были тут мадемуазель Мюзетта, мадемуазель Мими, новая подружка Родольфа, прелестное существо с. необычайно звонким голоском, звучавшим как цимбалы, и Феми Красильщица, кумир Шонара. Феми Красильщица была в чепце. Что же касается подруги жизни Коллина, которую вообще никто никогда не видел, то в этот вечер она осталась дома и, как всегда, расставляла знаки препинания в рукописях супруга. После кофея, который, против обыкновения, сопровождался целым батальоном рюмочек, был заказан пунш. Официант до того отвык от таких грандиозных ужинов, что пришлось дважды повторять ему требование. Феми впервые в жизни попала в кафе и испытывала неописуемый восторг, что пьет из бокала на ножке. Марсель придирался к Мюзетте из-за новой шляпки, происхождение которой казалось ему подозрительным. Мими с Родольфом еще переживали медовый месяц и были заняты безмолвной беседой, которая сопровождалась каким-то непонятным чмоканием. А Коллин переходил от дамы к даме, и с его губ, сложенных сердечком, так и сыпались любезности в духе «Альманаха Муз»,
Жизнерадостная компания веселилась и дурачилась вовсю, а тем временем какой-то незнакомец, одиноко сидевший в сторонке за столиком, с интересом наблюдал за нею.
Уже недели две он являлся сюда каждый вечер: из всех завсегдатаев кафе он один выдерживал невообразимый шум, который поднимали богемцы. Даже их самые оглушительные выкрики не выводили его из равновесия, он просиживал в зале весь вечер, покуривал трубку, с удивительной регулярностью выпуская клубы дыма, пристально глядел в одну точку, точно сторожил какое-то сокровище, и выслушивал все, что говорилось за столиком богемы. С виду это был человек смирный и состоятельный, в кармане у него имелись часы, находившиеся в плену на золотой цепи. А однажды Марсель застал его у стойки как раз в тот момент, когда он разменивал луидор, чтобы расплатиться за ужин. С этого дня друзья-богемцы прозвали его капиталистом.
Вдруг Шонар, отличавшийся необычайно острым зрением, заметил, что бокалы у них пусты.
— Господа! — воскликнул Родольф. — А ведь сегодня сочельник, все мы христиане и по этому случаю должны заказать что-нибудь сверхъестественное.
— Коллин, вызови-ка официанта — добавил Родольф.
Философ яростно тряхнул звоночком.
— Что же нам заказать? — спросил Марсель. Коллин изогнулся в дугу и молвил, указывая на женщин:
— Выбрать вина предоставим дамам.
— Что до меня, — сказала Мюзетта, прищелкнув языком, — я не отказалась бы от шампанского.
— С ума сошла! — воскликнул Марсель. — Прежде всего — шампанское не вино.
— Ну и пусть! Люблю шампанское, оно стреляет.
— А я предпочитаю бальзам в корзиночке, — сказала Мими, не спуская с Родольфа влюбленного взгляда.
— Ты забываешься! — заметил Родольф.
— Нет, я только хочу забыться, — ответила Мими, на которую бальзам оказывал совершенно особое действие. Родольф был ошеломлен ее признанием.
— А мне хотелось бы «эликсира любви». Это полезно для желудка, — сказала Феми Красильщица и подпрыгнула на пружинах дивана.
Шонар прогнусавил нечто такое, от чего Феми вся затрепетала.
— Ну что ж! Хоть раз в жизни прокутим сто тысяч франков! — возгласил Марсель.
— Тем более что хозяин обвиняет нас в скаредности. Удивим же его не на шутку!
— Вот именно — закатим роскошное пиршество, — заявил Коллин. — Ведь мы должны беспрекословно подчиняться дамам. Любовь всегда самоотверженна, вино — спутник веселья, веселье — неразлучно с юностью, женщины — цветы, их надо поливать. Польем же! Официант! Официант!
Коллин неистово зазвонил в колокольчик.
Официант прилетел словно на крыльях ветра.
Пока он выслушивал распоряжения о шампанском, о бальзаме и всевозможных ликерах, его лицо выражало все оттенки изумления.
— У меня в желудке пусто, — призналась Мими, — хорошо бы ветчинки.
— А мне бы сардинок и масла, — вставила Мюзетта.
— А мне редиски и кусочек мяса в виде гарнира… — добавила Феми.
— Тогда так и скажите, что хотите ужинать, — заключил Марсель.
— Мы не против ужина, — согласились дамы.
— Итак, подайте нам ужин, — важно сказал Коллин.
От изумления официант покраснел как рак. Он не спеша отправился к хозяину и доложил о том, какие необыкновенные вещи ему заказаны.
Хозяин решил, что молодежи вздумалось пошутить. Но когда вновь зазвенел колокольчик, он самолично отправился в зал и подошел к Коллину, который внушал ему некоторое уважение. Философ пояснил, что они решили отпраздновать сочельник в его заведении, и попросил подать все, что они заказали.
Хозяин молча попятился к двери, теребя в руках салфетку. С четверть часа он совещался с женой, как женщина, получившая утонченное воспитание в Сен-Дени и вдобавок питающая слабость к искусству и изящной словесности, она посоветовала мужу подать заказанный ужин.
— Да и в самом деле, в кои-то веки могут же у них оказаться деньги, — сдался хозяин и распорядился, чтобы молодым людям подали все, что они требуют.
После этого он засел за игру в пикет с одним из своих старинных клиентов. Роковая неосторожность!
С десяти часов до полуночи официант, не переставая, носился вверх и вниз по лестнице. Молодые люди то и дело заказывали новые блюда и напитки. Мюзетта требовала, чтобы ей подавали по английскому обычаю и беспрестанно меняли тарелку, Мими отведывала всех вин из всех стаканов, Шонар уверял, что у него в городе сухо, как в Сахаре, Коллин метал на сотрапезников гневные взгляды, жевал салфетку и щипал ножку стола, принимая ее за ножку Феми. Только Марсель и Родольф не теряли самообладания и не без тревоги ждали развязки.
Незнакомец наблюдал кутеж с каким-то сосредоточенным любопытством, временами губы его приоткрыть как бы в улыбке, затем слышался некий скрип, словно кто-то затворял окно с ржавыми петлями, — это он смеялся про себя.
Без четверти двенадцать конторщица прислала счет. Он достигал невероятной суммы — двадцати пяти франков семидесяти пяти сантимов.
— Теперь давайте тянуть жребий — кому идти объясняться с хозяином, — сказал Марсель. — Разговор предстоит нешуточный.
Взяли косточки домино и решили, что пойдет тот, кому выпадет больше очков.
На беду, жребий пал на Шонара. Он был редкостный виртуоз, но никуда не годный дипломат. В контору он вошел как раз в ту минуту, когда хозяин проиграл своему старинному клиенту. Удрученный тремя проигрышами, Мом был в самом убийственном настроении и при первых же звуках Шонаровой увертюры пришел в неописуемую ярость. Шонар был отличный музыкант, но характер у него был прескверный. Он стал дерзить. Ссора разгоралась, хозяин отправился наверх и потребовал, чтобы ему немедленно же заплатили, иначе он их не выпустит. Коллин попробовал было прибегнуть к своему изысканному красноречию, но когда хозяин заметил салфетку, всю изжеванную Коллином и превратившуюся в корпию, он еще больше распалился и, блюдя свои интересы, святотатственно наложил руку на дамские шубки и ореховое пальто философа.
Между молодыми людьми и хозяином завязалась ожесточенная перестрелка — с обеих сторон летели оскорбления и брань.
Тем временем девушки болтали о нарядах и любовных делах.
Но вот сидевший неподвижно незнакомец зашевелился, он встал, сделал шаг, потом другой, затем зашагал, как все люди, подошел к хозяину, отвел его в сторону и стал что-то шептать ему. Родольф и Марсель впились в него глазами.
Наконец хозяин удалился, предварительно сказав незнакомцу:
— На это я, конечно, согласен, господин Барбемюш. Столкуйтесь с ними.