въ карманы макинтоша, и напeвала, какъ всегда дeлала, когда нервничала.
"Остался бы дома, -- сказала она, когда Мартынъ съ ней поравнялся, -- ну,
что тебe eхать..." Изъ двери направо, надъ которой была голова серны, вышелъ
дядя Генрихъ и, глядя на Мартына исподлобья, спросилъ: "Ты увeренъ, что
взялъ достаточно {207} денегъ?" "Вполнe, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Благодарю
тебя". "Прощай, -- сказалъ дядя Генрихъ. -- Я съ тобой прощаюсь здeсь,
оттого что сегодня избeгаю выходить. Если бы у другого такъ болeли зубы,
какъ у меня, онъ давно былъ бы въ сумасшедшемъ домe".
"Ну, пойдемъ, -- сказала Софья Дмитрiевна, -- я боюсь, что ты опоздаешь
на поeздъ".
Дождь, вeтеръ. У Софьи Дмитрiевны сразу растрепались волосы, и она все
гладила себя по ушамъ. "Постой, -- сказала она, недоходя калитки сада, близъ
двухъ еловыхъ стволовъ, между которыми лeтомъ натягивался гамакъ. -- Постой
же, я хочу тебя поцeловать". Онъ опустилъ чемоданъ наземь. "Поклонись ей отъ
меня", -- шепнула она съ многозначительной улыбкой, -- и Мартынъ кивнулъ
("Поскорeй бы уeхать, это невыносимо...").
Шоферъ услужливо открылъ калитку. Сыро блестeлъ автомобиль, дождь
слегка звенeлъ, ударяясь въ него. "И пожалуйста, пиши, хоть разъ въ недeлю",
-- сказала Софья Дмитрiевна. Она отступила и съ улыбкой замахала рукой, и,
шурша по грязи, черный автомобиль скрылся за еловой просадью.
XLVI.
Ночь въ вагонe, -- въ укачливомъ вагонe темно-дикаго цвeта, -- длилась
безъ конца: мгновенiями Мартынъ проваливался въ сонъ и, содрогнувшись,
просыпался, и опять катился внизъ -- словно съ американскихъ горъ, и опять
взлеталъ, и среди глухого стука колесъ улавливалъ дыханiе пассажира на
нижней койкe, равномeрный {208} храпъ, какъ бы участвующiй въ общемъ
движенiи поeзда.
Задолго до прieзда, пока всe еще въ вагонe спали, Мартынъ спустился со
своей вышки и, захвативъ съ собой губку, мыло, полотенце и складной табъ въ
непромокаемомъ чехлe, прошелъ въ уборную. Тамъ, предварительно распластавъ
на полу листы купленнаго въ Лозаннe "Таймза", онъ выправилъ валкiе края
резиновой ванны и, скинувъ пижаму, облeпилъ мыльной пeной все свое крeпкое,
темное отъ загара тeло. Было тeсновато, сильно качало, чувствовалась
какая-то сквозная близость бeгущихъ рельсъ, была опасность ненарокомъ
коснуться стeнки; но Мартынъ не могъ обойтись безъ утренней ванны, видя въ
этомъ своего рода героическую оборону: такъ отбивается упорная атака земли,
наступающей едва замeтнымъ слоемъ пыли, точно ей не терпится -- до сроку --
завладeть человeкомъ. Послe ванны, какъ бы дурно онъ ни спалъ, Мартынъ
проникался благодатной бодростью. Въ такiя минуты мысль о смерти, о томъ,
что когда-нибудь -- и, можетъ быть, -- какъ знать? -- скоро -- придется
сдаться и продeлать то, что продeлали биллiоны, триллiоны людей, эта мысль о
неминуемой, общедоступной смерти, едва волновала его, и только постепенно къ
вечеру она входила въ силу и къ ночи раздувалась иногда до чудовищныхъ
размeровъ. Мартыну казалось, что въ обычаe казнить на разсвeтe есть
милосердiе: дай Богъ, чтобы это случилось утромъ, когда человeкъ владeетъ
собой, -- покашливаетъ, улыбается и вотъ -- сталъ и раскинулъ руки.
Выйдя на дебаркадеръ Ангальтскаго вокзала, онъ съ наслажденiемъ
вдохнулъ дымно-холодный утреннiй воздухъ. {209} Вдали, съ той стороны,
откуда пришелъ поeздъ, видно было въ пролетe желeзно-стекляннаго свода
чистое, блeдно-голубое небо, блескъ рельсъ, и, по сравненiю съ этой
свeтлостью, здeсь, подъ сводомъ, было темновато. Онъ прошелъ мимо тусклыхъ
вагоновъ, мимо громаднаго, шипящяго, потнаго паровоза, и, отдавъ билетъ въ
человeческую руку контрольной будки, спустился по ступенямъ и вышелъ на
улицу. Изъ привязанности къ образамъ дeтства, онъ рeшилъ избрать исходной
точкой своего путешествiя вокзалъ Фридриха, гдe нeкогда ловила
Нордъ-Экспрессъ русская семья, жившая въ Континенталe. Чемоданъ былъ изрядно
тяжелъ, но Мартынъ чувствовалъ такую неусидчивость, такое волненiе, что
отправился пeшкомъ; однако, дойдя до угла Потсдамской улицы, онъ ощутилъ
сильный голодъ, прикинулъ оставшееся разстоянiе и благоразумно сeлъ въ
автобусъ. Съ самого начала этого необыкновеннаго дня всe его чувства были
заострены, -- ему казалось, что онъ запоминаетъ лица всeхъ встрeчныхъ,
воспринимаетъ живeе, чeмъ когда-либо, цвeта, запахи, звуки, -- и
автомобильные рожки, которые, бывало, въ дождливыя ночи терзали слухъ
отвратительнымъ сырымъ хрюканiемъ, теперь звучали какъ-то отрeшенно,
мелодично и жалобно. Сидя въ автобусe, онъ услышалъ недалеко отъ себя
переливъ русской рeчи. Пожилая чета и двое круглоглазыхъ мальчиковъ. Старшiй
устроился поближе къ окну, младшiй нeсколько напиралъ на брата. "Ресторанъ",
-- сказалъ старшiй съ восторгомъ. "Мотри, ресторанъ", -- сказалъ младшiй,
напирая. "Самъ вижу", -- огрызнулся старшiй. "Это ресторанъ", -- сказалъ
младшiй убeжденно. "А ты, дуракъ, заткнись", -- проговорилъ {210} старшiй.
"Это еще не Линденъ?" -- заволновалась мать. "Это еще Почтамеръ", -- вeско
сказалъ отецъ. "Почтамеръ уже проeхали", -- закричали мальчики, и вспыхнулъ
короткiй споръ. "Арка, во классъ!" -- восхитился старшiй, тыча въ стекло
пальцемъ. "Не ори такъ", -- замeтилъ отецъ. "Чего?" "Говорю, не ори." Тотъ
обидeлся: "Я, во-первыхъ, сказалъ тихо и вовсе не оралъ". "Арка", -- съ
почтенiемъ произнесъ младшiй. Всe заглядeлись на видъ Бранденбургскихъ
воротъ. "Историческiя мeста", -- сказалъ старшiй мальчикъ. "Да, старинная
арка", -- подтвердилъ отецъ. "Какъ же онъ пролeзетъ, -- спросилъ старшiй,
тревожась за бока автобуса. -- Ужина-то какая!" "Пролeзъ", -- прошепталъ
младшiй съ облегченiемъ. "Это Унтеръ, -- всполошилась мать. -- Надо
вылазить!" "Унтеръ длинный-длинный, -- сказалъ старшiй мальчикъ. -- Я на
картe видeлъ". "Это Президентъ страсе", -- мечтательно проговорилъ младшiй.
"Заткнись, дуракъ! Это Унтеръ". Затeмъ всe вмeстe хоромъ: "Унтеръ
длинный-длинный", и мужское соло: "Вeкъ будемъ eхать..."
Тутъ Мартынъ вышелъ и, идя по направленiю къ вокзалу, онъ со странной
печалью вспомнилъ свое дeтство, свое дeтское волненiе, -- такое же и совсeмъ
другое. Но это было только мгновенное сопоставленiе: оно пропeло и замерло.
Сдавъ чемоданъ на храненiе и взявъ билетъ до Риги на вечернiй поeздъ,
онъ усeлся въ гулкомъ залe буфета, заказалъ аргусоподобную глазунью и въ
послeднемъ номерe "Зарубежнаго Дeла", которое читалъ, пока eлъ, нашелъ между
прочимъ ехиднeйшую критику на бубновскую {211} "Каравеллу". Насытившись, онъ
закурилъ и оглядeлся. За сосeднимъ столомъ сидeла барышня, что-то писала и
вытирала слезы, -- а потомъ смутными и влажными глазами взглянула на него,
прижавъ къ губамъ карандашъ, и, найдя нужное слово, продолжала быстро
писать, держа карандашъ, какъ дeти, почти у самаго острiя и напряженно
скрючивъ палецъ. Открытое на груди черное пальто съ потрепанной заячьей
шкуркой на воротe, янтарныя бусы, нeжная бeлизна шеи, платокъ, зажатый въ
кулакe... Онъ расплатился и принялся ждать, когда она встанетъ, чтобы
послeдовать за ней; но, кончивъ писать, она облокотилась на столъ, глядя
вверхъ и полуоткрывъ губы. Такъ она сидeла долго, и гдe-то за стеклами
уходили поeзда, и Мартынъ, которому слeдовало не опоздать въ консульство,
рeшилъ подождать еще пять минутъ, не больше. Пять минутъ прошло. "Я бы
условился съ ней гдe-нибудь кофе выпить, -- только это", -- умоляюще
подумалъ онъ и представилъ себe, какъ будетъ ей намекать на далекiй путь, на
опасность, и какъ она будетъ плакать. Прошла еще одна минута. "Хорошо, не
надо", -- сказалъ Мартынъ и, англiйскимъ манеромъ перебросивъ черезъ плечо
макинтошъ, направился къ выходу.
XLVII.
Быстро шелестeлъ открытый таксомоторъ, пестрeлъ кругомъ великолeпный
Тиргартенъ, и прекрасны были теплые, рыжiе оттeнки листвы, -- "унылая пора,
очей очарованье"... Дальше въ воду канала глядeлись пышные, {212} блеклые
каштаны, а проeзжая по мосту, Мартынъ отмeтилъ, что у каменнаго льва Геракла
отремонтированная часть хвоста все еще слишкомъ свeтлая и вeроятно не скоро
приметъ матерую окраску всей группы: сколько еще лeтъ, -- десять,
пятнадцать? Почему такъ трудно вообразить себя сорокалeтнимъ человeкомъ?
Въ Латвiйскомъ консульствe, въ подвальномъ этажe, было оживленно и
тeсно. "Тукъ-тукъ", -- стучалъ штемпель. Черезъ нeсколько минутъ швейцарецъ
Эдельвейсъ уже вышелъ оттуда и неподалеку, въ мрачномъ особнякe, получилъ,
по дешевой цeнe, литовскую проeздную визу.
Теперь можно было отправиться къ Дарвину. Гостиница находилась противъ
Зоологическаго сада. "Онъ уже ушелъ, -- отвeтилъ человeкъ въ конторe. --
Нeтъ, я не знаю, когда онъ вернется".
"Какъ досадно, -- подумалъ Мартынъ, выходя опять на улицу. -- Надо было
ему указать точную дату, а не просто "на-дняхъ". Промахъ, промахъ... Какъ
это досадно". Онъ посмотрeлъ на часы. Половина двeнадцатаго. Паспортъ былъ
въ порядкe, билетъ купленъ. День, который намeчался столь нагруженнымъ
всякими дeлами, вдругъ оказался пустымъ. Что дeлать дальше? Пойти въ
Зоологическiй садъ? Написать матери? Нeтъ, это потомъ.
И пока онъ такъ размышлялъ, все время въ глубинe сознанiя происходила
глухая работа. Онъ противился ей, старался ее не замeчать, ибо твердо рeшилъ
еще во Францiи, что больше Соню не увидитъ никогда. Но берлинскiй воздухъ
былъ Соней насыщенъ, -- вонъ тамъ, въ Зоологическомъ {213} саду, они вмeстe
глазeли на румяно-золотого китайскаго фазана, на чудесныя ноздри
гиппопотама, на желтую собаку Динго, такъ высоко прыгавшую. "Она сейчасъ на
службe, -- подумалъ Мартынъ, -- а къ Зилановымъ все-таки нужно зайти..."
Поплылъ, разматываясь, Курфюрстендамъ. Автомобили обгоняли трамвай,
трамвай обгонялъ велосипеды; потомъ мостъ, дымъ поeздовъ далеко внизу,
тысяча рельсъ, загадочно-голубое небо; поворотъ и осенняя прелесть
Груневальда.
И дверь ему открыла именно Соня. Она была въ черной вязаной кофточкe,
слегка растрепанная, тусклые раскосые глаза казались заспанными, на блeдныхъ
щекахъ были знакомыя ямки. "Кого я вижу?" -- протянула она и низко-низко
поклонилась, болтая опущенными руками. "Ну, здравствуй, здравствуй", --
сказала она, разогнувшись, и одна черная прядь дугой легла по виску. Она
отмахнула ее движенiемъ указательнаго пальца. "Пойдемъ", -- сказала она и
пошла впередъ по коридору, мягко топая ночными туфлями. "Я боялся, что ты на
службe", -- проговорилъ Мартынъ, стараясь не смотрeть на ея прелестный
затылокъ. "Голова болитъ", -- сказала она, не оглядываясь и, тихонько
крякнувъ, подняла на ходу половую тряпку и бросила ее на сундукъ. Вошли въ
гостиную. "Присаживайся и все говори", -- сказала она, плюхнулась въ кресло,
тутъ же привстала, подобрала подъ себя ногу и усeлась опять.
Въ гостиной все было то же, темный Беклинъ на стeнe, потрепанный плюшъ,
какiя-то вeчныя блeдно-листыя растенiя въ вазe, удручающая люстра въ видe
плывущей {214} хвостатой женщины, съ бюстомъ и головой баварки и съ оленьими
рогами, растущими отовсюду.
"Я, собственно говоря, прieхалъ сегодня, -- сказалъ Мартынъ и сталъ
закуривать. -- Я буду здeсь работать. То-есть, собственно говоря, не здeсь,
а въ окрестностяхъ. Это фабрика, и я, значитъ, какъ простой рабочiй". "Да
ну", -- протянула Соня и добавила, замeтивъ его ищущiй взглядъ: "Ничего,
брось прямо на полъ". "И вотъ какая забавная вещь, -- продолжалъ Мартынъ. --
Я, видишь-ли, собственно, не хочу, чтобы моя мать знала, что я работаю на
фабрикe. Такъ что, если она случайно Ольгe Павловнe напишетъ, -- она,
знаешь, иногда любитъ такимъ окружнымъ путемъ узнать, здоровъ ли я и такъ
далeе, -- вотъ, понимаешь, тогда нужно отвeтить, что часто у васъ бываю. Я,
конечно, буду очень, очень рeдко бывать, некогда будетъ".
"Ты подурнeлъ, -- задумчиво сказала Соня. -- Огрубeлъ какъ-то. Это,
можетъ быть, отъ загара".
"Скитался по всему югу Францiи, -- сипло проговорилъ Мартынъ, ударомъ
пальца стряхивая пепелъ. -- Батрачилъ на фермахъ, бродяжничалъ, а по
воскресеньямъ одeвался бариномъ и eздилъ кутить въ Монте-Карло. Очень
интересная вещь -- рулетка. А ты что подeлываешь? Всe у васъ здоровы?"
"Предки здоровы, -- сказала со вздохомъ Соня, -- а вотъ съ Ириной прямо
бeда. Это крестъ какой-то... Ну и съ деньгами полный мракъ. Папа говоритъ,
что нужно переeхать въ Парижъ. Ты въ Парижe тоже былъ?"
"Да, проeздомъ, -- небрежно отвeтилъ Мартынъ (день въ Парижe много лeтъ
тому назадъ, по пути изъ Бiаррица {215} въ Берлинъ, дeти съ обручами въ
Тюильрiйскомъ саду, игрушечные парусники на водe бассейна, старикъ, кормящiй
воробьевъ, серебристая сквозная башня, склепъ Наполеона, гдe колонны похожи
на витые сюкръ д'оржъ...). -- Да, проeздомъ. А знаешь, между прочимъ, какая
новость, -- Дарвинъ здeсь".
Соня улыбнулась и заморгала. "Ахъ, приведи его! Приведи его непремeнно,
это безумно интересно".
"Я его еще не видалъ. Онъ здeсь по дeламъ Морнингъ Ньюса. Его, знаешь,
посылали въ Америку, настоящимъ сталъ журналистомъ. А главное, -- у него
есть въ Англiи невeста, и онъ весной женится".
"Да вeдь это восхитительно, -- тихо проговорила Соня. -- Все, какъ по
писаному. Я такъ ясно представляю ее, -- высокая, глаза, какъ тарелки, а
мать вeроятно очень на нее похожа, только суше и краснeе. Бeдный Дарвинъ!"
"Чепуха, -- сказалъ Мартынъ, -- я увeренъ, что она очень хорошенькая и
умная".
"Ну, еще что-нибудь разскажи", -- попросила Соня послe молчанiя.
Мартынъ пожалъ плечами. Какъ онъ поступилъ опрометчиво, пустивъ въ оборотъ
сразу весь свой разговорный запасъ. Ему казалось дико, что вотъ, передъ
нимъ, въ двухъ шагахъ отъ него, сидитъ Соня, и онъ не смeетъ ничего ей
сказать важнаго, не смeетъ намекнуть на послeднее ея письмо, не смeетъ
спросить, выходитъ ли она за Бубнова замужъ, -- ничего не смeетъ. Онъ
попытался вообразить, какъ будетъ вотъ тутъ, въ этой комнатe сидeть послe
возвращенiя, какъ она будетъ слушать его, -- и неужели онъ, какъ сейчасъ,
все выпалить разомъ, неужели Соня такъ же, какъ сейчасъ, будетъ {216} сквозь
шелкъ почесывать голень и глядeть мимо него на вещи, ему неизвeстныя? Онъ
подумалъ, что вeроятно пришелъ некстати, что быть можетъ она ждетъ
кого-нибудь, и что съ нимъ ей тягостно. Но уйти онъ не могъ, какъ не могъ
придумать ничего занимательнаго, и Соня своимъ молчанiемъ какъ бы нарочно
старалась довести его до крайности, -- вотъ онъ совсeмъ потеряется и
выболтаетъ все, -- и про экспедицiю, и про любовь, и про все то сокровенное,
заповeдное, чeмъ связаны были между собой эта экспедицiя и его любовь, и
"унылая пора, очей очарованье".
Стукнула дверь въ прихожей, раздались шаги, и въ гостиную вошелъ съ
портфелемъ подмышкой Зилановъ. "А, очень радъ, -- сказалъ онъ. -- Какъ
поживаетъ ваша матушка?" Погодя появилась изъ другой двери Ольга Павловна и
задала тотъ же вопросъ. "Откушайте съ нами", -- сказала она. Перешли въ
столовую. Ирина, войдя, застыла, и вдругъ кинулась къ Мартыну и принялась
его цeловать мокрыми губами. "Ира, Ирочка", -- съ виноватой улыбкой
приговаривала ея мать. На большомъ блюдe были маленькiя черныя котлетки.
Зилановъ развернулъ селфетку и заложилъ уголъ за воротникъ.
За обeдомъ Мартынъ показалъ Иринe, какъ нужно скрестить третiй и второй
палецъ, чтобы, касаясь ими хлeбнаго шарика, осязать не одинъ шарикъ, а два.
Она долго не могла приладить руку, но, когда, наконецъ, съ помощью Мартына,
шарикъ подъ ея пальцами волшебно раздвоился, Ирина заворковала отъ восторга.
Какъ обезьянка, которая, видя свое отраженiе въ осколкe зеркала,
подглядываетъ снизу, нeтъ ли тамъ другой обезьянки, она {217} все пригибала
голову, думая, что и впрямь подъ пальцами два катыша; когда же Соня послe
обeда повела Мартына къ телефону, находившемуся за угломъ коридора, возлe
кухни, Ирина со стономъ кинулась за ними, боясь, что Мартынъ совсeмъ
уходитъ, а убeдившись, что это не такъ, вернулась въ столовую и полeзла подъ
столъ отыскивать закатившiйся шарикъ. "Я хочу, собственно говоря, позвонить
Дарвину, -- сказалъ Мартынъ. -- Нужно посмотрeть въ книжкe, какъ номеръ
гостиницы". У Сони озарилось лицо, она сказала, захлебываясь: "Ахъ, дай мнe,
я сама, я съ нимъ поговорю, это будетъ восхитительно. Я, знаешь, его
хорошенько заинтригую". "Нeтъ, не надо, зачeмъ же", -- отвeтилъ Мартынъ.
"Ну, тогда я только соединю. Вeдь соединить можно? Какъ номеръ?" Она
наклонилась надъ телефоннымъ фолiантомъ, въ который онъ глядeлъ, и пахнуло
тепломъ отъ ея головы; на щекe, подъ самымъ глазомъ, была блудная рeсничка.
Вполголоса скороговоркой повторяя номеръ, чтобы его не забыть, она сeла на
сундукъ и сняла трубку. "Только соединить, помни", -- строго замeтилъ
Мартынъ. Соня со старательной ясностью сказала номеръ и принялась ждать,
бeгая глазами и мягко стуча пятками о стeнку сундука. Потомъ она улыбнулась,
прижавъ еще плотнeе трубку къ уху, и Мартынъ протянулъ руку, но Соня ее
оттолкнула плечомъ, и вся сгорбилась, звонко прося Дарвина къ телефону. "Дай
мнe трубку, -- сказалъ Мартынъ. -- Это нечестно". Соня еще больше собралась.
"Я разъединю", -- сказалъ Мартынъ. Она сдeлала рeзкое движенiе, чтобы
защитить рычажокъ, и въ это же мгновенiе настороженно подняла брови. "Нeтъ,
спасибо, ничего", -- сказала {218} она и повeсила трубку. "Дома нeтъ, --
обратилась она къ Мартыну, глядя на него исподлобья. -- Можешь быть
спокоенъ, я больше не позвоню. А ты какой былъ невeжа, такой и остался".
"Соня", -- протянулъ Мартынъ. Она соскользнула съ сундука, надeла, шаркая,
свалившуюся туфлю и пошла въ столовую. Тамъ убирали со стола, Елена Павловна
говорила что-то Иринe, которая отъ нея отворачивалась. "Я васъ еще увижу?"
-- спросилъ Зилановъ. "Да я не знаю, -- сказалъ Мартынъ. -- Мнe уже,
пожалуй, нужно итти". "На всякiй случай я съ вами попрощаюсь", --
проговорилъ Зилановъ и ушелъ работать къ себe въ спальню...
"Не забывайте насъ", -- сказали Ольга и Елена Павловны вмeстe и,
улыбнувшись, тронули другъ дружку за рукава черныхъ платьевъ. Мартынъ
поклонился. Ирина приложила руку къ груди и вдругъ бросилась къ нему и
вцeпилась въ отвороты его пиджака. Онъ смутился, попробовалъ осторожно
разжать ея пальцы; но она держала его крeпко, а когда мать взяла ее сзади за
плечи, Ирина въ голосъ зарыдала. Мартынъ невольно поморщился, глядя на
ужасное выраженiе ея лица, на красную сыпь между бровями. Рeзкимъ, чуть
грубымъ движенiемъ онъ оторвалъ ея пальцы. Ее увлекли въ другую комнату, ея
грудной ревъ удалился, замеръ. "Вeчныя исторiи", -- сказала Соня, провожая
Мартына въ прихожую. Мартынъ надeлъ макинтошъ, -- макинтошъ былъ сложный, и
для устройства пояска требовалось нeкоторое время. "Заходи какъ-нибудь
вечеркомъ", -- сказала Соня, глядя на его манипуляцiи и держа руки въ
переднихъ карманчикахъ черной своей кофточки. Мартынъ хмуро покачалъ
головой. {219} "Собираемся и танцуемъ", -- сказала Соня и тeсно сложивъ
ноги, двинула носками, потомъ пятками, опять носками, опять пятками, чуть
подвигаясь вбокъ. "Ну вотъ, -- промолвилъ Мартынъ, хлопая себя по карманамъ.
-- Пакетовъ у меня, кажется, не было". "Помнишь?" -- спросила Соня и тихо
засвистала мотивъ лондонскаго фокстрота. Мартынъ прочистилъ горло. "Мнe не
нравится твоя шляпа, -- замeтила она. -- Теперь такъ не носятъ". "Прощай",
-- сказалъ Мартынъ и очень ловко сгребъ Соню, толкнулся губами въ ея
оскаленные зубы, въ щеку, въ нeжное мeсто за ухомъ, отпустилъ ее (при чемъ
она попятилась и чуть не упала) и быстро ушелъ, невольно хлопнувъ дверью.
XLVIII.
Онъ замeтилъ, что улыбается, что запыхался, что сильно бьется сердце.
"Ну вотъ, ну вотъ", -- сказалъ онъ вполголоса и размашистымъ шагомъ пошелъ
по панели, словно куда-то спeшилъ. Спeшить же было некуда. Отсутствiе
Дарвина путало его расчеты; межъ тeмъ до отхода поeзда оставалось еще
нeсколько часовъ. Возвратившись пeшкомъ по Курфюрстендаму, онъ со смутной
грустью смотрeлъ на знакомыя подробности Берлина; вотъ суровая церковь на
перекресткe, такая одинокая среди языческихъ кинематографовъ. Вотъ
Тауэнцiенская, гдe пeшеходы почему то избeгаютъ проложеннаго посрединe
бульвара, предпочитая тeсно течь вдоль витринъ. Вотъ слeпецъ, продающiй
свeтъ, -- протягивающiй въ вeчную тьму вeчный коробокъ спичекъ; лотки съ
верескомъ и астрами, {220} лотки съ бананами и яблоками; человeкъ въ рыжемъ
пальто, стоящiй на сидeнiи стараго автомобиля и вeеромъ держащiй плитки
безымяннаго шоколада, о волшебномъ качествe котораго онъ рeчисто
разсказываетъ кучкe зeвакъ. Мартынъ завернулъ за уголъ, зашелъ въ русскiй
магазинъ купить книжку. Учтивый полный господинъ, нeсколько похожiй на
черепаху, выложилъ на прилавокъ то, что зовется "новинки". Ничего не найдя,
Мартынъ купилъ "Панчъ" и опять оказался на улицe. Тутъ онъ съ чувствомъ
неудовлетворенности вдругъ вспомнилъ скудный зилановскiй обeдъ. Расчитавъ,
что изъ ресторана умeстно будетъ еще разъ позвонить Дарвину, онъ направился
въ "Пиръ Горой", гдe въ прошломъ году столовался. Изъ гостиницы ему
отвeтили, что Дарвинъ еще не вернулся. "Двадцать пфенниговъ съ васъ, --
сказала напудренная дама за прилавкомъ. -- Мерси".
Хозяиномъ ресторана являлся тотъ самый художникъ Данилевскiй, который
бывалъ въ Адреизe, -- небольшого роста, пожилой уже человeкъ, въ стоячемъ
воротникe, съ румянымъ дeтскимъ лицомъ и русой бородавкой подъ глазомъ. Онъ
подошелъ къ столику Мартына и застeнчиво спросилъ: "Бабарщокъ вкусный?" --
(онъ испытывалъ странное тяготeнiе какъ разъ къ тeмъ звукамъ, которые ему
трудно давались). "Очень", -- отвeтилъ Мартынъ и, -- какъ всегда, съ
чувствомъ щемящей нeжности, -- увидeлъ Данилевскаго на фонe крымской ночи.
Тотъ сeлъ бокомъ къ столу, поощрительно глядя, какъ Мартынъ хлебаетъ
супъ. "Я вамъ говорилъ, что по нeкоторымъ свeдeнiямъ они-бы, они-бы, они
безвыeздно живутъ въ усадьбe, -- удивительно..." {221}
("Неужели ихъ не трогаютъ? -- подумалъ Мартынъ. -- Неужели все осталось
попрежнему, -- эти, напримeръ, сушеныя маленькiя груши на крышe веранды?").
"Могикане", -- задумчиво сказалъ Данилевскiй.
Въ зальцe было пустовато. Плюшевые диванчики, печка съ колeнчатой
трубой, газеты на древкахъ.
"Все это измeнится къ лучшему. Знаете, я-бы бабами, большими бабами,
хотeлъ расписать стeны, если-бы это не было такъ грустно. Одежды -- прямо
пожары, но блeдныя лица съ глазами лошадей. Такъ у меня выходитъ, по крайней
мeрe. Япъ, япъ, пробовалъ. Или можно тута, а внизу, а внизу -- опушку.
Помeщенiе мы расширимъ, тутъ, тутъ и тамъ все снимемъ, я вчера вызвалъ
мастера, но онъ почему-то не пришелъ".
"Много бываетъ народу?" -- спросилъ Мартынъ.
"Обыкновенно -- да. Сейчасъ не обeденный часъ, не судите. Но вообще...
И хорошо представлена литературная быратья. Ракитинъ, напримeръ, ну, знаете,
журналистъ, всегда въ гетрахъ, большой проникёръ... А на дняхъ, бу, а
на-дняхъ, бу, Сережа Бубновъ, буй, буй, -- неистовствовалъ, билъ посуду, у
него запой, любовное несчастье, нехорошо, -- а вeдь это же жениховствомъ
папахло".
Данилевскiй вздохнулъ, постукалъ пальцами по столу и, медленно вставъ,
ушелъ на кухню. Онъ опять появился, когда Мартынъ снималъ свою шляпу съ
вeшалки. "Завтра шашлыкъ, -- сказалъ Данилевскiй, -- ждемъ васъ", -- и у
Мартына мелькнуло желанiе сказать что-нибудь очень хорошее этому милому,
грустному, такъ мелодично заикающемуся человeку; но что, собственно, можно
было сказать? {222}
XLIX.
Пройдя черезъ мощеный дворъ, гдe посрединe, на газонe, стояла безносая
статуя и росло нeсколько туй, онъ толкнулъ знакомую дверь, поднялся по
лeстницe, отзывавшей капустой и кошками, и позвонилъ. Ему открылъ молодой
нeмецъ, одинъ изъ жильцовъ, и, предупредивъ, что Бубновъ боленъ, постучалъ
на ходу къ нему въ дверь. Голосъ Бубнова хрипло и уныло завопилъ: "Херайнъ".
Бубновъ сидeлъ на постели, въ черныхъ штанахъ, въ открытой сорочкe,
лицо у него было опухшее и небритое, съ багровыми вeками. На постели, на
полу, на столe, гдe мутной желтизной сквозилъ стаканъ чаю, валялись листы
бумаги. Оказалось, что Бубновъ одновременно заканчиваетъ новеллу и пытается
составить по-нeмецки внушительное письмо Финансовому Вeдомству, требующему
отъ него уплаты налога. Онъ не былъ пьянъ, однако и трезвымъ его тоже нельзя
"Остался бы дома, -- сказала она, когда Мартынъ съ ней поравнялся, -- ну,
что тебe eхать..." Изъ двери направо, надъ которой была голова серны, вышелъ
дядя Генрихъ и, глядя на Мартына исподлобья, спросилъ: "Ты увeренъ, что
взялъ достаточно {207} денегъ?" "Вполнe, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Благодарю
тебя". "Прощай, -- сказалъ дядя Генрихъ. -- Я съ тобой прощаюсь здeсь,
оттого что сегодня избeгаю выходить. Если бы у другого такъ болeли зубы,
какъ у меня, онъ давно былъ бы въ сумасшедшемъ домe".
"Ну, пойдемъ, -- сказала Софья Дмитрiевна, -- я боюсь, что ты опоздаешь
на поeздъ".
Дождь, вeтеръ. У Софьи Дмитрiевны сразу растрепались волосы, и она все
гладила себя по ушамъ. "Постой, -- сказала она, недоходя калитки сада, близъ
двухъ еловыхъ стволовъ, между которыми лeтомъ натягивался гамакъ. -- Постой
же, я хочу тебя поцeловать". Онъ опустилъ чемоданъ наземь. "Поклонись ей отъ
меня", -- шепнула она съ многозначительной улыбкой, -- и Мартынъ кивнулъ
("Поскорeй бы уeхать, это невыносимо...").
Шоферъ услужливо открылъ калитку. Сыро блестeлъ автомобиль, дождь
слегка звенeлъ, ударяясь въ него. "И пожалуйста, пиши, хоть разъ въ недeлю",
-- сказала Софья Дмитрiевна. Она отступила и съ улыбкой замахала рукой, и,
шурша по грязи, черный автомобиль скрылся за еловой просадью.
XLVI.
Ночь въ вагонe, -- въ укачливомъ вагонe темно-дикаго цвeта, -- длилась
безъ конца: мгновенiями Мартынъ проваливался въ сонъ и, содрогнувшись,
просыпался, и опять катился внизъ -- словно съ американскихъ горъ, и опять
взлеталъ, и среди глухого стука колесъ улавливалъ дыханiе пассажира на
нижней койкe, равномeрный {208} храпъ, какъ бы участвующiй въ общемъ
движенiи поeзда.
Задолго до прieзда, пока всe еще въ вагонe спали, Мартынъ спустился со
своей вышки и, захвативъ съ собой губку, мыло, полотенце и складной табъ въ
непромокаемомъ чехлe, прошелъ въ уборную. Тамъ, предварительно распластавъ
на полу листы купленнаго въ Лозаннe "Таймза", онъ выправилъ валкiе края
резиновой ванны и, скинувъ пижаму, облeпилъ мыльной пeной все свое крeпкое,
темное отъ загара тeло. Было тeсновато, сильно качало, чувствовалась
какая-то сквозная близость бeгущихъ рельсъ, была опасность ненарокомъ
коснуться стeнки; но Мартынъ не могъ обойтись безъ утренней ванны, видя въ
этомъ своего рода героическую оборону: такъ отбивается упорная атака земли,
наступающей едва замeтнымъ слоемъ пыли, точно ей не терпится -- до сроку --
завладeть человeкомъ. Послe ванны, какъ бы дурно онъ ни спалъ, Мартынъ
проникался благодатной бодростью. Въ такiя минуты мысль о смерти, о томъ,
что когда-нибудь -- и, можетъ быть, -- какъ знать? -- скоро -- придется
сдаться и продeлать то, что продeлали биллiоны, триллiоны людей, эта мысль о
неминуемой, общедоступной смерти, едва волновала его, и только постепенно къ
вечеру она входила въ силу и къ ночи раздувалась иногда до чудовищныхъ
размeровъ. Мартыну казалось, что въ обычаe казнить на разсвeтe есть
милосердiе: дай Богъ, чтобы это случилось утромъ, когда человeкъ владeетъ
собой, -- покашливаетъ, улыбается и вотъ -- сталъ и раскинулъ руки.
Выйдя на дебаркадеръ Ангальтскаго вокзала, онъ съ наслажденiемъ
вдохнулъ дымно-холодный утреннiй воздухъ. {209} Вдали, съ той стороны,
откуда пришелъ поeздъ, видно было въ пролетe желeзно-стекляннаго свода
чистое, блeдно-голубое небо, блескъ рельсъ, и, по сравненiю съ этой
свeтлостью, здeсь, подъ сводомъ, было темновато. Онъ прошелъ мимо тусклыхъ
вагоновъ, мимо громаднаго, шипящяго, потнаго паровоза, и, отдавъ билетъ въ
человeческую руку контрольной будки, спустился по ступенямъ и вышелъ на
улицу. Изъ привязанности къ образамъ дeтства, онъ рeшилъ избрать исходной
точкой своего путешествiя вокзалъ Фридриха, гдe нeкогда ловила
Нордъ-Экспрессъ русская семья, жившая въ Континенталe. Чемоданъ былъ изрядно
тяжелъ, но Мартынъ чувствовалъ такую неусидчивость, такое волненiе, что
отправился пeшкомъ; однако, дойдя до угла Потсдамской улицы, онъ ощутилъ
сильный голодъ, прикинулъ оставшееся разстоянiе и благоразумно сeлъ въ
автобусъ. Съ самого начала этого необыкновеннаго дня всe его чувства были
заострены, -- ему казалось, что онъ запоминаетъ лица всeхъ встрeчныхъ,
воспринимаетъ живeе, чeмъ когда-либо, цвeта, запахи, звуки, -- и
автомобильные рожки, которые, бывало, въ дождливыя ночи терзали слухъ
отвратительнымъ сырымъ хрюканiемъ, теперь звучали какъ-то отрeшенно,
мелодично и жалобно. Сидя въ автобусe, онъ услышалъ недалеко отъ себя
переливъ русской рeчи. Пожилая чета и двое круглоглазыхъ мальчиковъ. Старшiй
устроился поближе къ окну, младшiй нeсколько напиралъ на брата. "Ресторанъ",
-- сказалъ старшiй съ восторгомъ. "Мотри, ресторанъ", -- сказалъ младшiй,
напирая. "Самъ вижу", -- огрызнулся старшiй. "Это ресторанъ", -- сказалъ
младшiй убeжденно. "А ты, дуракъ, заткнись", -- проговорилъ {210} старшiй.
"Это еще не Линденъ?" -- заволновалась мать. "Это еще Почтамеръ", -- вeско
сказалъ отецъ. "Почтамеръ уже проeхали", -- закричали мальчики, и вспыхнулъ
короткiй споръ. "Арка, во классъ!" -- восхитился старшiй, тыча въ стекло
пальцемъ. "Не ори такъ", -- замeтилъ отецъ. "Чего?" "Говорю, не ори." Тотъ
обидeлся: "Я, во-первыхъ, сказалъ тихо и вовсе не оралъ". "Арка", -- съ
почтенiемъ произнесъ младшiй. Всe заглядeлись на видъ Бранденбургскихъ
воротъ. "Историческiя мeста", -- сказалъ старшiй мальчикъ. "Да, старинная
арка", -- подтвердилъ отецъ. "Какъ же онъ пролeзетъ, -- спросилъ старшiй,
тревожась за бока автобуса. -- Ужина-то какая!" "Пролeзъ", -- прошепталъ
младшiй съ облегченiемъ. "Это Унтеръ, -- всполошилась мать. -- Надо
вылазить!" "Унтеръ длинный-длинный, -- сказалъ старшiй мальчикъ. -- Я на
картe видeлъ". "Это Президентъ страсе", -- мечтательно проговорилъ младшiй.
"Заткнись, дуракъ! Это Унтеръ". Затeмъ всe вмeстe хоромъ: "Унтеръ
длинный-длинный", и мужское соло: "Вeкъ будемъ eхать..."
Тутъ Мартынъ вышелъ и, идя по направленiю къ вокзалу, онъ со странной
печалью вспомнилъ свое дeтство, свое дeтское волненiе, -- такое же и совсeмъ
другое. Но это было только мгновенное сопоставленiе: оно пропeло и замерло.
Сдавъ чемоданъ на храненiе и взявъ билетъ до Риги на вечернiй поeздъ,
онъ усeлся въ гулкомъ залe буфета, заказалъ аргусоподобную глазунью и въ
послeднемъ номерe "Зарубежнаго Дeла", которое читалъ, пока eлъ, нашелъ между
прочимъ ехиднeйшую критику на бубновскую {211} "Каравеллу". Насытившись, онъ
закурилъ и оглядeлся. За сосeднимъ столомъ сидeла барышня, что-то писала и
вытирала слезы, -- а потомъ смутными и влажными глазами взглянула на него,
прижавъ къ губамъ карандашъ, и, найдя нужное слово, продолжала быстро
писать, держа карандашъ, какъ дeти, почти у самаго острiя и напряженно
скрючивъ палецъ. Открытое на груди черное пальто съ потрепанной заячьей
шкуркой на воротe, янтарныя бусы, нeжная бeлизна шеи, платокъ, зажатый въ
кулакe... Онъ расплатился и принялся ждать, когда она встанетъ, чтобы
послeдовать за ней; но, кончивъ писать, она облокотилась на столъ, глядя
вверхъ и полуоткрывъ губы. Такъ она сидeла долго, и гдe-то за стеклами
уходили поeзда, и Мартынъ, которому слeдовало не опоздать въ консульство,
рeшилъ подождать еще пять минутъ, не больше. Пять минутъ прошло. "Я бы
условился съ ней гдe-нибудь кофе выпить, -- только это", -- умоляюще
подумалъ онъ и представилъ себe, какъ будетъ ей намекать на далекiй путь, на
опасность, и какъ она будетъ плакать. Прошла еще одна минута. "Хорошо, не
надо", -- сказалъ Мартынъ и, англiйскимъ манеромъ перебросивъ черезъ плечо
макинтошъ, направился къ выходу.
XLVII.
Быстро шелестeлъ открытый таксомоторъ, пестрeлъ кругомъ великолeпный
Тиргартенъ, и прекрасны были теплые, рыжiе оттeнки листвы, -- "унылая пора,
очей очарованье"... Дальше въ воду канала глядeлись пышные, {212} блеклые
каштаны, а проeзжая по мосту, Мартынъ отмeтилъ, что у каменнаго льва Геракла
отремонтированная часть хвоста все еще слишкомъ свeтлая и вeроятно не скоро
приметъ матерую окраску всей группы: сколько еще лeтъ, -- десять,
пятнадцать? Почему такъ трудно вообразить себя сорокалeтнимъ человeкомъ?
Въ Латвiйскомъ консульствe, въ подвальномъ этажe, было оживленно и
тeсно. "Тукъ-тукъ", -- стучалъ штемпель. Черезъ нeсколько минутъ швейцарецъ
Эдельвейсъ уже вышелъ оттуда и неподалеку, въ мрачномъ особнякe, получилъ,
по дешевой цeнe, литовскую проeздную визу.
Теперь можно было отправиться къ Дарвину. Гостиница находилась противъ
Зоологическаго сада. "Онъ уже ушелъ, -- отвeтилъ человeкъ въ конторe. --
Нeтъ, я не знаю, когда онъ вернется".
"Какъ досадно, -- подумалъ Мартынъ, выходя опять на улицу. -- Надо было
ему указать точную дату, а не просто "на-дняхъ". Промахъ, промахъ... Какъ
это досадно". Онъ посмотрeлъ на часы. Половина двeнадцатаго. Паспортъ былъ
въ порядкe, билетъ купленъ. День, который намeчался столь нагруженнымъ
всякими дeлами, вдругъ оказался пустымъ. Что дeлать дальше? Пойти въ
Зоологическiй садъ? Написать матери? Нeтъ, это потомъ.
И пока онъ такъ размышлялъ, все время въ глубинe сознанiя происходила
глухая работа. Онъ противился ей, старался ее не замeчать, ибо твердо рeшилъ
еще во Францiи, что больше Соню не увидитъ никогда. Но берлинскiй воздухъ
былъ Соней насыщенъ, -- вонъ тамъ, въ Зоологическомъ {213} саду, они вмeстe
глазeли на румяно-золотого китайскаго фазана, на чудесныя ноздри
гиппопотама, на желтую собаку Динго, такъ высоко прыгавшую. "Она сейчасъ на
службe, -- подумалъ Мартынъ, -- а къ Зилановымъ все-таки нужно зайти..."
Поплылъ, разматываясь, Курфюрстендамъ. Автомобили обгоняли трамвай,
трамвай обгонялъ велосипеды; потомъ мостъ, дымъ поeздовъ далеко внизу,
тысяча рельсъ, загадочно-голубое небо; поворотъ и осенняя прелесть
Груневальда.
И дверь ему открыла именно Соня. Она была въ черной вязаной кофточкe,
слегка растрепанная, тусклые раскосые глаза казались заспанными, на блeдныхъ
щекахъ были знакомыя ямки. "Кого я вижу?" -- протянула она и низко-низко
поклонилась, болтая опущенными руками. "Ну, здравствуй, здравствуй", --
сказала она, разогнувшись, и одна черная прядь дугой легла по виску. Она
отмахнула ее движенiемъ указательнаго пальца. "Пойдемъ", -- сказала она и
пошла впередъ по коридору, мягко топая ночными туфлями. "Я боялся, что ты на
службe", -- проговорилъ Мартынъ, стараясь не смотрeть на ея прелестный
затылокъ. "Голова болитъ", -- сказала она, не оглядываясь и, тихонько
крякнувъ, подняла на ходу половую тряпку и бросила ее на сундукъ. Вошли въ
гостиную. "Присаживайся и все говори", -- сказала она, плюхнулась въ кресло,
тутъ же привстала, подобрала подъ себя ногу и усeлась опять.
Въ гостиной все было то же, темный Беклинъ на стeнe, потрепанный плюшъ,
какiя-то вeчныя блeдно-листыя растенiя въ вазe, удручающая люстра въ видe
плывущей {214} хвостатой женщины, съ бюстомъ и головой баварки и съ оленьими
рогами, растущими отовсюду.
"Я, собственно говоря, прieхалъ сегодня, -- сказалъ Мартынъ и сталъ
закуривать. -- Я буду здeсь работать. То-есть, собственно говоря, не здeсь,
а въ окрестностяхъ. Это фабрика, и я, значитъ, какъ простой рабочiй". "Да
ну", -- протянула Соня и добавила, замeтивъ его ищущiй взглядъ: "Ничего,
брось прямо на полъ". "И вотъ какая забавная вещь, -- продолжалъ Мартынъ. --
Я, видишь-ли, собственно, не хочу, чтобы моя мать знала, что я работаю на
фабрикe. Такъ что, если она случайно Ольгe Павловнe напишетъ, -- она,
знаешь, иногда любитъ такимъ окружнымъ путемъ узнать, здоровъ ли я и такъ
далeе, -- вотъ, понимаешь, тогда нужно отвeтить, что часто у васъ бываю. Я,
конечно, буду очень, очень рeдко бывать, некогда будетъ".
"Ты подурнeлъ, -- задумчиво сказала Соня. -- Огрубeлъ какъ-то. Это,
можетъ быть, отъ загара".
"Скитался по всему югу Францiи, -- сипло проговорилъ Мартынъ, ударомъ
пальца стряхивая пепелъ. -- Батрачилъ на фермахъ, бродяжничалъ, а по
воскресеньямъ одeвался бариномъ и eздилъ кутить въ Монте-Карло. Очень
интересная вещь -- рулетка. А ты что подeлываешь? Всe у васъ здоровы?"
"Предки здоровы, -- сказала со вздохомъ Соня, -- а вотъ съ Ириной прямо
бeда. Это крестъ какой-то... Ну и съ деньгами полный мракъ. Папа говоритъ,
что нужно переeхать въ Парижъ. Ты въ Парижe тоже былъ?"
"Да, проeздомъ, -- небрежно отвeтилъ Мартынъ (день въ Парижe много лeтъ
тому назадъ, по пути изъ Бiаррица {215} въ Берлинъ, дeти съ обручами въ
Тюильрiйскомъ саду, игрушечные парусники на водe бассейна, старикъ, кормящiй
воробьевъ, серебристая сквозная башня, склепъ Наполеона, гдe колонны похожи
на витые сюкръ д'оржъ...). -- Да, проeздомъ. А знаешь, между прочимъ, какая
новость, -- Дарвинъ здeсь".
Соня улыбнулась и заморгала. "Ахъ, приведи его! Приведи его непремeнно,
это безумно интересно".
"Я его еще не видалъ. Онъ здeсь по дeламъ Морнингъ Ньюса. Его, знаешь,
посылали въ Америку, настоящимъ сталъ журналистомъ. А главное, -- у него
есть въ Англiи невeста, и онъ весной женится".
"Да вeдь это восхитительно, -- тихо проговорила Соня. -- Все, какъ по
писаному. Я такъ ясно представляю ее, -- высокая, глаза, какъ тарелки, а
мать вeроятно очень на нее похожа, только суше и краснeе. Бeдный Дарвинъ!"
"Чепуха, -- сказалъ Мартынъ, -- я увeренъ, что она очень хорошенькая и
умная".
"Ну, еще что-нибудь разскажи", -- попросила Соня послe молчанiя.
Мартынъ пожалъ плечами. Какъ онъ поступилъ опрометчиво, пустивъ въ оборотъ
сразу весь свой разговорный запасъ. Ему казалось дико, что вотъ, передъ
нимъ, въ двухъ шагахъ отъ него, сидитъ Соня, и онъ не смeетъ ничего ей
сказать важнаго, не смeетъ намекнуть на послeднее ея письмо, не смeетъ
спросить, выходитъ ли она за Бубнова замужъ, -- ничего не смeетъ. Онъ
попытался вообразить, какъ будетъ вотъ тутъ, въ этой комнатe сидeть послe
возвращенiя, какъ она будетъ слушать его, -- и неужели онъ, какъ сейчасъ,
все выпалить разомъ, неужели Соня такъ же, какъ сейчасъ, будетъ {216} сквозь
шелкъ почесывать голень и глядeть мимо него на вещи, ему неизвeстныя? Онъ
подумалъ, что вeроятно пришелъ некстати, что быть можетъ она ждетъ
кого-нибудь, и что съ нимъ ей тягостно. Но уйти онъ не могъ, какъ не могъ
придумать ничего занимательнаго, и Соня своимъ молчанiемъ какъ бы нарочно
старалась довести его до крайности, -- вотъ онъ совсeмъ потеряется и
выболтаетъ все, -- и про экспедицiю, и про любовь, и про все то сокровенное,
заповeдное, чeмъ связаны были между собой эта экспедицiя и его любовь, и
"унылая пора, очей очарованье".
Стукнула дверь въ прихожей, раздались шаги, и въ гостиную вошелъ съ
портфелемъ подмышкой Зилановъ. "А, очень радъ, -- сказалъ онъ. -- Какъ
поживаетъ ваша матушка?" Погодя появилась изъ другой двери Ольга Павловна и
задала тотъ же вопросъ. "Откушайте съ нами", -- сказала она. Перешли въ
столовую. Ирина, войдя, застыла, и вдругъ кинулась къ Мартыну и принялась
его цeловать мокрыми губами. "Ира, Ирочка", -- съ виноватой улыбкой
приговаривала ея мать. На большомъ блюдe были маленькiя черныя котлетки.
Зилановъ развернулъ селфетку и заложилъ уголъ за воротникъ.
За обeдомъ Мартынъ показалъ Иринe, какъ нужно скрестить третiй и второй
палецъ, чтобы, касаясь ими хлeбнаго шарика, осязать не одинъ шарикъ, а два.
Она долго не могла приладить руку, но, когда, наконецъ, съ помощью Мартына,
шарикъ подъ ея пальцами волшебно раздвоился, Ирина заворковала отъ восторга.
Какъ обезьянка, которая, видя свое отраженiе въ осколкe зеркала,
подглядываетъ снизу, нeтъ ли тамъ другой обезьянки, она {217} все пригибала
голову, думая, что и впрямь подъ пальцами два катыша; когда же Соня послe
обeда повела Мартына къ телефону, находившемуся за угломъ коридора, возлe
кухни, Ирина со стономъ кинулась за ними, боясь, что Мартынъ совсeмъ
уходитъ, а убeдившись, что это не такъ, вернулась въ столовую и полeзла подъ
столъ отыскивать закатившiйся шарикъ. "Я хочу, собственно говоря, позвонить
Дарвину, -- сказалъ Мартынъ. -- Нужно посмотрeть въ книжкe, какъ номеръ
гостиницы". У Сони озарилось лицо, она сказала, захлебываясь: "Ахъ, дай мнe,
я сама, я съ нимъ поговорю, это будетъ восхитительно. Я, знаешь, его
хорошенько заинтригую". "Нeтъ, не надо, зачeмъ же", -- отвeтилъ Мартынъ.
"Ну, тогда я только соединю. Вeдь соединить можно? Какъ номеръ?" Она
наклонилась надъ телефоннымъ фолiантомъ, въ который онъ глядeлъ, и пахнуло
тепломъ отъ ея головы; на щекe, подъ самымъ глазомъ, была блудная рeсничка.
Вполголоса скороговоркой повторяя номеръ, чтобы его не забыть, она сeла на
сундукъ и сняла трубку. "Только соединить, помни", -- строго замeтилъ
Мартынъ. Соня со старательной ясностью сказала номеръ и принялась ждать,
бeгая глазами и мягко стуча пятками о стeнку сундука. Потомъ она улыбнулась,
прижавъ еще плотнeе трубку къ уху, и Мартынъ протянулъ руку, но Соня ее
оттолкнула плечомъ, и вся сгорбилась, звонко прося Дарвина къ телефону. "Дай
мнe трубку, -- сказалъ Мартынъ. -- Это нечестно". Соня еще больше собралась.
"Я разъединю", -- сказалъ Мартынъ. Она сдeлала рeзкое движенiе, чтобы
защитить рычажокъ, и въ это же мгновенiе настороженно подняла брови. "Нeтъ,
спасибо, ничего", -- сказала {218} она и повeсила трубку. "Дома нeтъ, --
обратилась она къ Мартыну, глядя на него исподлобья. -- Можешь быть
спокоенъ, я больше не позвоню. А ты какой былъ невeжа, такой и остался".
"Соня", -- протянулъ Мартынъ. Она соскользнула съ сундука, надeла, шаркая,
свалившуюся туфлю и пошла въ столовую. Тамъ убирали со стола, Елена Павловна
говорила что-то Иринe, которая отъ нея отворачивалась. "Я васъ еще увижу?"
-- спросилъ Зилановъ. "Да я не знаю, -- сказалъ Мартынъ. -- Мнe уже,
пожалуй, нужно итти". "На всякiй случай я съ вами попрощаюсь", --
проговорилъ Зилановъ и ушелъ работать къ себe въ спальню...
"Не забывайте насъ", -- сказали Ольга и Елена Павловны вмeстe и,
улыбнувшись, тронули другъ дружку за рукава черныхъ платьевъ. Мартынъ
поклонился. Ирина приложила руку къ груди и вдругъ бросилась къ нему и
вцeпилась въ отвороты его пиджака. Онъ смутился, попробовалъ осторожно
разжать ея пальцы; но она держала его крeпко, а когда мать взяла ее сзади за
плечи, Ирина въ голосъ зарыдала. Мартынъ невольно поморщился, глядя на
ужасное выраженiе ея лица, на красную сыпь между бровями. Рeзкимъ, чуть
грубымъ движенiемъ онъ оторвалъ ея пальцы. Ее увлекли въ другую комнату, ея
грудной ревъ удалился, замеръ. "Вeчныя исторiи", -- сказала Соня, провожая
Мартына въ прихожую. Мартынъ надeлъ макинтошъ, -- макинтошъ былъ сложный, и
для устройства пояска требовалось нeкоторое время. "Заходи какъ-нибудь
вечеркомъ", -- сказала Соня, глядя на его манипуляцiи и держа руки въ
переднихъ карманчикахъ черной своей кофточки. Мартынъ хмуро покачалъ
головой. {219} "Собираемся и танцуемъ", -- сказала Соня и тeсно сложивъ
ноги, двинула носками, потомъ пятками, опять носками, опять пятками, чуть
подвигаясь вбокъ. "Ну вотъ, -- промолвилъ Мартынъ, хлопая себя по карманамъ.
-- Пакетовъ у меня, кажется, не было". "Помнишь?" -- спросила Соня и тихо
засвистала мотивъ лондонскаго фокстрота. Мартынъ прочистилъ горло. "Мнe не
нравится твоя шляпа, -- замeтила она. -- Теперь такъ не носятъ". "Прощай",
-- сказалъ Мартынъ и очень ловко сгребъ Соню, толкнулся губами въ ея
оскаленные зубы, въ щеку, въ нeжное мeсто за ухомъ, отпустилъ ее (при чемъ
она попятилась и чуть не упала) и быстро ушелъ, невольно хлопнувъ дверью.
XLVIII.
Онъ замeтилъ, что улыбается, что запыхался, что сильно бьется сердце.
"Ну вотъ, ну вотъ", -- сказалъ онъ вполголоса и размашистымъ шагомъ пошелъ
по панели, словно куда-то спeшилъ. Спeшить же было некуда. Отсутствiе
Дарвина путало его расчеты; межъ тeмъ до отхода поeзда оставалось еще
нeсколько часовъ. Возвратившись пeшкомъ по Курфюрстендаму, онъ со смутной
грустью смотрeлъ на знакомыя подробности Берлина; вотъ суровая церковь на
перекресткe, такая одинокая среди языческихъ кинематографовъ. Вотъ
Тауэнцiенская, гдe пeшеходы почему то избeгаютъ проложеннаго посрединe
бульвара, предпочитая тeсно течь вдоль витринъ. Вотъ слeпецъ, продающiй
свeтъ, -- протягивающiй въ вeчную тьму вeчный коробокъ спичекъ; лотки съ
верескомъ и астрами, {220} лотки съ бананами и яблоками; человeкъ въ рыжемъ
пальто, стоящiй на сидeнiи стараго автомобиля и вeеромъ держащiй плитки
безымяннаго шоколада, о волшебномъ качествe котораго онъ рeчисто
разсказываетъ кучкe зeвакъ. Мартынъ завернулъ за уголъ, зашелъ въ русскiй
магазинъ купить книжку. Учтивый полный господинъ, нeсколько похожiй на
черепаху, выложилъ на прилавокъ то, что зовется "новинки". Ничего не найдя,
Мартынъ купилъ "Панчъ" и опять оказался на улицe. Тутъ онъ съ чувствомъ
неудовлетворенности вдругъ вспомнилъ скудный зилановскiй обeдъ. Расчитавъ,
что изъ ресторана умeстно будетъ еще разъ позвонить Дарвину, онъ направился
въ "Пиръ Горой", гдe въ прошломъ году столовался. Изъ гостиницы ему
отвeтили, что Дарвинъ еще не вернулся. "Двадцать пфенниговъ съ васъ, --
сказала напудренная дама за прилавкомъ. -- Мерси".
Хозяиномъ ресторана являлся тотъ самый художникъ Данилевскiй, который
бывалъ въ Адреизe, -- небольшого роста, пожилой уже человeкъ, въ стоячемъ
воротникe, съ румянымъ дeтскимъ лицомъ и русой бородавкой подъ глазомъ. Онъ
подошелъ къ столику Мартына и застeнчиво спросилъ: "Бабарщокъ вкусный?" --
(онъ испытывалъ странное тяготeнiе какъ разъ къ тeмъ звукамъ, которые ему
трудно давались). "Очень", -- отвeтилъ Мартынъ и, -- какъ всегда, съ
чувствомъ щемящей нeжности, -- увидeлъ Данилевскаго на фонe крымской ночи.
Тотъ сeлъ бокомъ къ столу, поощрительно глядя, какъ Мартынъ хлебаетъ
супъ. "Я вамъ говорилъ, что по нeкоторымъ свeдeнiямъ они-бы, они-бы, они
безвыeздно живутъ въ усадьбe, -- удивительно..." {221}
("Неужели ихъ не трогаютъ? -- подумалъ Мартынъ. -- Неужели все осталось
попрежнему, -- эти, напримeръ, сушеныя маленькiя груши на крышe веранды?").
"Могикане", -- задумчиво сказалъ Данилевскiй.
Въ зальцe было пустовато. Плюшевые диванчики, печка съ колeнчатой
трубой, газеты на древкахъ.
"Все это измeнится къ лучшему. Знаете, я-бы бабами, большими бабами,
хотeлъ расписать стeны, если-бы это не было такъ грустно. Одежды -- прямо
пожары, но блeдныя лица съ глазами лошадей. Такъ у меня выходитъ, по крайней
мeрe. Япъ, япъ, пробовалъ. Или можно тута, а внизу, а внизу -- опушку.
Помeщенiе мы расширимъ, тутъ, тутъ и тамъ все снимемъ, я вчера вызвалъ
мастера, но онъ почему-то не пришелъ".
"Много бываетъ народу?" -- спросилъ Мартынъ.
"Обыкновенно -- да. Сейчасъ не обeденный часъ, не судите. Но вообще...
И хорошо представлена литературная быратья. Ракитинъ, напримeръ, ну, знаете,
журналистъ, всегда въ гетрахъ, большой проникёръ... А на дняхъ, бу, а
на-дняхъ, бу, Сережа Бубновъ, буй, буй, -- неистовствовалъ, билъ посуду, у
него запой, любовное несчастье, нехорошо, -- а вeдь это же жениховствомъ
папахло".
Данилевскiй вздохнулъ, постукалъ пальцами по столу и, медленно вставъ,
ушелъ на кухню. Онъ опять появился, когда Мартынъ снималъ свою шляпу съ
вeшалки. "Завтра шашлыкъ, -- сказалъ Данилевскiй, -- ждемъ васъ", -- и у
Мартына мелькнуло желанiе сказать что-нибудь очень хорошее этому милому,
грустному, такъ мелодично заикающемуся человeку; но что, собственно, можно
было сказать? {222}
XLIX.
Пройдя черезъ мощеный дворъ, гдe посрединe, на газонe, стояла безносая
статуя и росло нeсколько туй, онъ толкнулъ знакомую дверь, поднялся по
лeстницe, отзывавшей капустой и кошками, и позвонилъ. Ему открылъ молодой
нeмецъ, одинъ изъ жильцовъ, и, предупредивъ, что Бубновъ боленъ, постучалъ
на ходу къ нему въ дверь. Голосъ Бубнова хрипло и уныло завопилъ: "Херайнъ".
Бубновъ сидeлъ на постели, въ черныхъ штанахъ, въ открытой сорочкe,
лицо у него было опухшее и небритое, съ багровыми вeками. На постели, на
полу, на столe, гдe мутной желтизной сквозилъ стаканъ чаю, валялись листы
бумаги. Оказалось, что Бубновъ одновременно заканчиваетъ новеллу и пытается
составить по-нeмецки внушительное письмо Финансовому Вeдомству, требующему
отъ него уплаты налога. Онъ не былъ пьянъ, однако и трезвымъ его тоже нельзя