глазeть, -- игра сразу пошла жаркая, и ему все время приходилось дeлать
стойку въ ожиданiи атаки. Нeсколько разъ онъ ловилъ, согнувшись вдвое,
пушечное ядро, нeсколько разъ взлеталъ, отражая его кулакомъ, и сохранилъ
дeвственность своихъ воротъ до конца игры, счастливо улыбнувшись, когда, за
секунду до свистка, голкиперъ противниковъ выронилъ скользкiй мячъ, который
Армстронгъ тотчасъ и залeпилъ въ ворота.
Все кончилось, публика затопила поле, никакъ нельзя было найти Соню и
Дарвина. Уже за трибунами онъ нагналъ Вадима, который, въ тeснотe пeшихъ,
тихо eхалъ на велосипедe, осторожно повиливая и дудя губами. "Давно драпу
дали, -- отвeтилъ онъ на вопросъ Мартына, -- сразу послe хафтайма, и,
знаешь, у мамки --" -- тутъ слeдовало что-то смeшное, чего, впрочемъ,
Мартынъ не дослушалъ, такъ какъ, густо тарахтя, протиснулся одинъ изъ
игроковъ, Фильпотъ, на красной мотоциклеткe и предложилъ его подвезти.
Мартынъ сeлъ сзади, и Фильпотъ нажалъ акселераторъ. "Вотъ я и напрасно
удержалъ тотъ, послeднiй, подъ самую перекладину, -- она все равно не
видeла", -- думалъ Мартынъ, морщась отъ пестраго вeтра. Ему сдeлалось тяжело
и горько, и, когда онъ на перекресткe слeзъ и направился къ себe, онъ съ
отвращенiемъ прожвакалъ вчерашнiй день, коварство Розы, и стало еще {130}
обиднeе. "Вeроятно гдe-нибудь чай пьютъ", -- пробормоталъ онъ, но на всякiй
случай заглянулъ въ комнату Дарвина. На кушеткe лежала Соня, и въ то
мгновенiе, какъ Мартынъ вошелъ, она сдeлала быстрый жестъ, ловя въ горсть
пролетавшую моль. "А Дарвинъ?" -- спросилъ Мартынъ. "Живъ, пошелъ за
пирожными", -- отвeтила она, недоброжелательно слeдя глазами за непойманной,
бeлесой точкой. "Вы напрасно не дождались конца, -- проговорилъ Мартынъ и
опустился въ бездонное кресло. -- Мы выиграли. Одинъ на ноль". "Тебe хорошо
бы вымыться, -- замeтила она. -- Посмотри на свои колeни. Ужасъ. И наслeдилъ
чeмъ-то черненькимъ". "Ладно. Дай отсапать". Онъ нeсколько разъ глубоко
вздохнулъ и, охая, всталъ. "Постой, -- сказала Соня. -- Это ты долженъ
послушать, -- просто уморительно. Онъ только-что мнe предложилъ руку и
сердце. Вотъ я чувствовала, что это должно произойти: зрeлъ, зрeлъ и
лопнулъ". Она потянулась и темно взглянула на Мартына, который сидeлъ высоко
поднявъ брови. "Умное у тебя личико", -- сказала она и, отвернувшись,
продолжала: "Просто не понимаю, на что онъ расчитывалъ. Милeйшiй и все
такое, -- но вeдь это дубъ, англiйскiй дубъ, -- я бы черезъ недeлю померла
бы съ тоски. Вотъ она опять летаетъ, голубушка". Мартынъ прочистилъ горло и
сказалъ: "Я тебe не вeрю. Я знаю, что ты согласилась". "Съ ума сошелъ! --
крикнула Соня, подскочивъ на мeстe и хлопнувъ обeими ладонями по кушеткe. --
Ну какъ ты себe можешь это представить?" "Дарвинъ -- умный, тонкiй, -- вовсе
не дубъ", -- напряженно сказалъ Мартынъ. Она опять хлопнула. "Но вeдь это не
настоящiй человeкъ, -- какъ ты не понимаешь, балда! {131} Ну, право же, это
даже оскорбительно. Онъ не человeкъ, а нарочно. Никакого нутра и масса
юмора, -- и это очень хорошо для бала, -- но такъ, надолго, -- отъ юмора на
стeнку полeзешь". "Онъ писатель, отъ него знатоки безъ ума", -- тихо, съ
трудомъ, проговорилъ Мартынъ и подумалъ, что теперь его долгъ исполненъ,
довольно ее уговаривать, есть предeлъ и благородству. "Да-да, вотъ именно,
-- только для знатоковъ. Очень мило, очень хорошо, но все такъ поверхностно,
такъ благополучно, такъ..." Тутъ Мартынъ почувствовалъ, какъ, прорвавъ
шлюзы, хлынула сiяющая волна, онъ вспомнилъ, какъ превосходно игралъ
только-что, вспомнилъ, что съ Розой все улажено, что вечеромъ банкетъ въ
клубe, что онъ здоровъ, силенъ, что завтра, послeзавтра и еще много, много
дней -- жизнь, биткомъ набитая всякимъ счастьемъ, и все это налетeло сразу,
закружило его, и онъ, разсмeявшись, схватилъ Соню въ охапку, вмeстe съ
подушкой, за которую она уцeпилась, и сталъ ее цeловать въ мокрые зубы, въ
глаза, въ холодный носъ, и она брыкалась, и ея черные, пахнущiе фiалкой,
волосы лeзли ему въ ротъ, и, наконецъ, онъ уронилъ ее съ громкимъ смeхомъ на
диванъ, и дверь открылась, показалась сперва нога, нагруженный свертками
вошелъ Дарвинъ, попытался ногой же дверь закрыть, но уронилъ бумажный
мeшокъ, изъ котораго высыпались меренги. "Мартынъ швыряется подушками, --
жалобнымъ, запыхавшимся голосомъ сказала Соня. -- Подумаешь, -- одинъ: ноль,
-- нечего ужъ такъ бeситься". {132}
XXVIII.
А на другой день и у Мартына и у Дарвина было съ утра тридцать восемь
подмышечной температуры, -- ломота, сухость въ горлe, звонъ въ ушахъ, -- всe
признаки сильнeйшей инфлуэнцы. И, какъ ни было прiятно думать, что
передаточной инстанцiей послужила вeроятно Соня, -- оба чувствовали себя
отвратительно, и Дарвинъ, который ни за что не хотeлъ оставаться въ постели,
выглядeлъ въ своемъ цвeтистомъ халатe тяжеловeсомъ-боксеромъ, краснымъ и
встрепаннымъ послe долгаго боя, и Вадимъ, героически презирая заразу, носилъ
лeкарства, а Мартынъ, накрывшись поверхъ одeяла пледомъ и зимнимъ пальто,
мало, впрочемъ, сбавляющими ознобъ, лежалъ въ постели съ сердитымъ
выраженiемъ на лицe и во всякомъ узорe, во всякомъ соотношенiи между любыми
предметами въ комнатe, тeнями, пятнами, видeлъ человeческiй профиль, -- тутъ
были кувшинныя рыла, и бурбонскiе носы, и толстогубые негры, -- неизвeстно
почему лихорадка всегда такъ усердно занимается рисованiемъ довольно
плоскихъ карикатуръ. Онъ засыпалъ, -- и сразу танцовалъ фокстротъ со
скелетомъ, который во время танца начиналъ развинчиваться, терять кости, ихъ
слeдовало подхватить, попридержать, хотя бы до конца танца; а не то --
начинался безобразный экзаменъ, вовсе непохожiй на тотъ, который, спустя
нeсколько мeсяцевъ, въ маe, дeйствительно пришлось Мартыну держать. Тамъ, во
снe, {133} предлагались чудовищныя задачи съ большими желeзными иксами,
завернутыми въ вату, а тутъ, на яву, въ просторномъ залe, косо пересeченномъ
пыльнымъ лучомъ, студенты-филологи въ черныхъ плащахъ отмахивали по три
сочиненiя въ часъ, и Мартынъ, посматривая на стeнные часы, крупнымъ,
круглымъ своимъ почеркомъ писалъ объ опричникахъ, о Баратынскомъ, о
петровскихъ реформахъ, о Лорисъ-Меликовe...
Кембриджское житье подходило къ концу, и какимъ то сiяющимъ апофеозомъ
показались послeднiе дни, когда, въ ожиданiи результатовъ экзаменовъ, можно
было съ утра до вечера валандаться, грeться на солнцe, томно плыть, лежа на
подушкахъ, внизъ по рeкe, подъ величавымъ покровительствомъ розовыхъ
каштановъ. Весной Соня съ семьей переселилась въ Берлинъ, гдe Зилановъ
затeялъ еженедeльную газету, и теперь Мартынъ, лежа навзничь подъ тихо
проходившими вeтвями, вспоминалъ послeднюю свою поeздку въ Лондонъ. Дарвинъ
поeхать не пожелалъ, лeниво попросилъ передать Сонe привeтъ и, помахавъ въ
воздухe пальцами, погрузился опять въ книгу. Когда Мартынъ прибылъ, въ домe
у Зилановыхъ былъ тотъ печальный кавардакъ, который такъ ненавидятъ пожилыя,
домовитыя собаки, толстыя таксы, напримeръ. Горничная и вихрастый малый съ
папироской за ухомъ несли внизъ по лeстницe сундукъ. Заплаканная Ирина
сидeла въ гостиной, кусая ногти и неизвeстно о чемъ думая. Въ одной изъ
спаленъ разбили что-то стеклянное, и сразу въ отвeтъ зазвонилъ въ кабинетe
телефонъ, но никто не подошелъ. Въ столовой покорно ждала тарелка, прикрытая
другой, а что тамъ была за пища -- неизвeстно. {134} Откуда-то прieхалъ
Зилановъ, въ черномъ пальто несмотря на теплынь, и, какъ ни въ чемъ не
бывало, сeлъ въ кабинетe писать. Ему, кочевнику, было, вeроятно, совершенно
все равно, что черезъ часъ надобно eхать на вокзалъ, и что въ углу торчитъ
еще незаколоченный ящикъ съ книгами, -- такъ сидeлъ онъ и ровно писалъ, на
сквознякe, среди какихъ-то стружекъ и смятыхъ газетныхъ листовъ. Соня стояла
посреди своей комнаты и, прижимая ладони къ вискамъ, сердито переводила
взглядъ съ большого пакета на уже вполнe сытый чемоданъ. Мартынъ сидeлъ на
низкомъ подоконникe и курилъ. Нeсколько разъ входили то Ольга Павловна, то
ея сестра, искали чего-то и, не найдя, уходили. "Ты рада eхать въ Берлинъ?"
-- уныло спросилъ Мартынъ, глядя на свою папиросу, на пепельный наростъ,
схожiй съ сeдой хвоей, въ которой сквозитъ зловeщiй закатъ. "Безъ. Разъ.
Лично", -- сказала Соня, прикидывая въ умe, закроется ли чемоданъ. "Соня",
-- сказалъ Мартынъ черезъ минуту. "А? Что?" -- очнулась она и вдругъ быстро
завозилась, расчитывая взять чемоданъ врасплохъ, натискомъ. "Соня, --
сказалъ Мартынъ, -- неужели -- ". Вошла Ольга Павловна, посмотрeла въ уголъ
и, кому-то въ коридорe отвeчая отрицательно, торопливо ушла, не прикрывъ
двери. "Неужели, -- сказалъ Мартынъ, -- мы больше никогда не увидимся?" "Всe
подъ Богомъ ходимъ", -- отвeтила Соня разсeянно. "Соня", -- началъ опять
Мартынъ. Она посмотрeла на него и не то поморщилась, не то улыбнулась.
"Знаешь, онъ мнe отослалъ всe письма, всe фотографiи, -- все. Комикъ. Могъ
бы эти письма оставить. Я ихъ полчаса рвала и спускала, теперь тамъ
испорчено". "Ты съ нимъ поступила {135} дурно, -- хмуро проговорилъ Мартынъ.
-- Нельзя было подавать надежду и потомъ отказать". "Что за тонъ, что за
тонъ! -- съ легкимъ взвизгомъ крикнула Соня. -- На что надежду? Какъ ты
смeешь говорить о надеждe? Вeдь это пошлость, мерзость. Ахъ, вообще --
отстань отъ меня! Лучше-ка сядь на этотъ чемоданъ", -- добавила она нотой
ниже. Мартынъ сeлъ и напыжился. "Не закроется, -- сказалъ онъ хрипло. -- И я
не знаю, почему ты приходишь въ такой ражъ. Я просто хочу сказать" -- Тутъ
что-то неохотно щелкнуло, и, не давъ чемодану опомниться, Соня повернула въ
замкe ключикъ. "Теперь все хорошо, -- сказала она. -- Поди сюда, Мартынъ.
Поговоримъ по душамъ". Въ комнату заглянулъ Зилановъ. "Гдe мама? -- спросилъ
онъ. -- Я вeдь просилъ оставить мой столъ въ покоe. Теперь исчезла
пепельница, тамъ было двe почтовыхъ марки". Когда онъ ушелъ, Мартынъ взялъ
Сонину руку въ свои, сжалъ ее между ладонями, тяжко вздохнулъ. "Ты все-таки
очень хорошiй, -- сказала Соня. -- Мы будемъ переписываться, и ты можетъ
быть когда-нибудь прieдешь въ Берлинъ, а не то -- въ Россiи встрeтимся,
будетъ очень весело". Мартынъ качалъ головой и чувствовалъ, какъ накипаютъ
слезы. Соня выдернула руку. "Ну, если хочешь кукситься, -- сказала она
недовольно, -- пожалуйста, сколько угодно". "Ахъ, Соня", -- проговорилъ онъ
сокрушенно. "Да чего же ты отъ меня, собственно, хочешь? -- спросила она
щурясь. -- Скажи мнe, пожалуйста, чего ты отъ меня хочешь?" Мартынъ,
отвернувъ голову, пожалъ плечами.
"Слушай, -- сказала она -- надо итти внизъ, надо eхать, меня злитъ, что
ты такой надутый. Неужели нельзя все {136} просто?" "Ты въ Берлинe выйдешь
замужъ", -- безнадежно пробормоталъ Мартынъ. Влетeла горничная, забрала
чемоданъ. За ней появилась Ольга Павловна, уже въ шляпe. "Пора, пора, --
сказала она. -- Ты все здeсь взяла, ничего не оставила? Это ужасъ, --
обратилась она къ Мартыну, -- мы думали спокойно завтра eхать..." Она
исчезла, но ея голосъ въ коридорe нeкоторое время еще объяснялъ кому-то о
неотложныхъ дeлахъ мужа, и Мартыну стало такъ пронзительно, такъ невыразимо
грустно отъ всей этой кутерьмы, безалаберности, что захотeлось скорeе ужъ
спровадить, сбыть Соню и вернуться въ Кембриджъ, къ лeнивому солнцу.
Соня улыбнулась, взяла его за щеки и поцeловала въ переносицу. "Не
знаю, можетъ быть", -- прошептала она и, быстро вывернувшись изъ метнувшихся
Мартыновыхъ рукъ, подняла палецъ. "Тубо", -- сказала она, а потомъ сдeлала
круглые глаза, такъ какъ снизу вдругъ донеслись ужасныя, невозможныя,
потрясавшiя весь домъ рыданiя. "Пойдемъ, пойдемъ, -- заторопилась Соня. -- Я
не понимаю, почему этой бeдняжкe такъ не хочется отсюда уeзжать. Перестань,
чортъ возьми, оставь мою руку!"
Внизу у лeстницы билась, рыдая, Ирина, цeплялась за балюстраду. Елена
Павловна тихо ее уговаривала, -- "Ира, Ирочка", -- а Михаилъ Платоновичъ,
употребляя уже не разъ испытанное средство, вынулъ платокъ, быстро сдeлалъ
толстый узелъ съ длиннымъ ушкомъ, надeлъ платокъ на руку, и, вертя ею,
показалъ человeчка въ ночной рубашкe и колпакe, уютно укладывающагося спать.
На вокзалe она расплакалась опять, но уже тише, безнадежнeе. Мартынъ
сунулъ ей коробку конфетъ, предназначенную, {137} собственно говоря, Сонe.
Зилановъ, какъ только усeлся, развернулъ газету. Ольга и Елена Павловны
считали глазами чемоданы. Съ грохотомъ стали захлопываться дверцы; поeздъ
тронулся. Соня высунулась въ окно, облокотясь на спущенную раму, и Мартынъ
нeсколько мгновенiй шелъ рядомъ съ вагономъ, а потомъ отсталъ, и уже сильно
уменьшившаяся Соня послала ему воздушный поцeлуй, и Мартынъ споткнулся о
какой-то ящикъ.
"Ну вотъ -- уeхали", -- сказалъ онъ со вздохомъ и почувствовалъ
облегченiе. Онъ перебрался на другой вокзалъ, купилъ свeжiй номеръ
юмористическаго журнала съ носастымъ, крутогорбымъ Петрушкой на обложкe, а
когда все было высосано изъ журнала, засмотрeлся на нeжные луга,
проплывавшiе мимо. "Моя прелесть, моя прелесть", -- произнесъ онъ нeсколько
разъ и, глядя сквозь горячую слезу на зелень, вообразилъ, какъ, послe
многихъ приключенiй, попадетъ въ Берлинъ, явится къ Сонe, будетъ, какъ,
Отелло, разсказывать, разсказывать... "Да, такъ дальше нельзя, -- сказалъ
онъ, пальцемъ потирая вeко и напрягая надгубье, -- нельзя, нельзя. Больше
активности". Прикрывъ глаза, удобно вдвинувшись въ уголъ, онъ принялся
готовиться къ опасной экспедицiи, изучалъ карту, никто не зналъ, что онъ
собирается сдeлать, зналъ, пожалуй, только Дарвинъ, прощай, прощай, ни пуха,
ни пера, отходитъ поeздъ на сeверъ, -- и на этихъ приготовленiяхъ онъ
заснулъ, какъ прежде засыпалъ, надeвая въ мечтe футбольные доспeхи. Было
темно, когда онъ прибылъ въ Кембриджъ. Дарвинъ читалъ все ту же книгу и,
какъ левъ, зeвнулъ, когда онъ къ нему вошелъ. И тутъ Мартынъ поддался
маленькому озорному соблазну, -- за что {138} впослeдствiи поплатился. Онъ
съ нарочитой задумчивой улыбкой уставился въ уголъ, и Дарвинъ, неторопливо
доканчивая зeвокъ, посмотрeлъ на него съ любопытствомъ. "Я счастливeйшiй
человeкъ въ мiрe, -- тихо и проникновенно сказалъ Мартынъ. -- Ахъ, если бъ
можно было все разсказать". Онъ, впрочемъ, не лгалъ: давеча въ вагонe, когда
онъ заснулъ, ему привидeлся сонъ, выросшiй изъ двухъ-трехъ Сониныхъ словъ,
-- она прижимала его голову къ своему гладкому плечу, наклонялась, щекоча
губами, говорила что-то придушенно-тепло и нeжно, и теперь было трудно
отдeлить сонъ отъ яви. "Что жъ, очень радъ за тебя", -- сказалъ Дарвинъ.
Мартыну вдругъ сдeлалось неловко, и онъ, посвистывая, пошелъ спать. Черезъ
недeлю онъ получилъ открытку съ видомъ Бранденбургскихъ воротъ и долго
разбиралъ паукообразный Сонинъ почеркъ, тщетно пытаясь найти скрытый смыслъ
въ незначительныхъ словахъ.
И вотъ, плывя по рeкe подъ низкими цвeтущими вeтвями, Мартынъ
вспоминалъ, провeрялъ, испытывалъ разными кислотами послeднюю встрeчу съ
ней, -- прiятная, хотя не очень плодотворная работа. Было жарко, сквозь
закрытыя вeки солнце проникало томнымъ клубничнымъ румянцемъ, слышенъ былъ
сдержанный плескъ воды и далекая нeжная музыка плывущихъ грамофоновъ. Погодя
Мартынъ открылъ глаза и въ потокe солнца увидeлъ Дарвина, лежащаго въ
подушкахъ напротивъ, въ такихъ же бeлыхъ фланелевыхъ штанахъ и открытой
рубашкe, какъ и онъ. На ютe этой плотоподобной шлюпки съ плоскимъ,
неглубокимъ днищемъ и тупымъ носомъ стоялъ Вадимъ и налегалъ на упорный
шестъ. Потрескавшiяся бальныя {139} туфли сверкали отъ брызгъ, на остромъ
лицe было внимательное выраженiе, -- онъ любилъ воду, онъ
священнодeйствовалъ, искусно, плавно орудуя шестомъ, вынимая его изъ воды
ритмическими перехватами и снова на него налегая. Шлюпка скользила между
цвeтущихъ береговъ; въ прозрачно-зеленоватой водe отражались то каштаны, то
млечные кусты ежевики; иногда падалъ лепестокъ, и было видно въ водe, какъ
изъ глубины спeшитъ къ нему навстрeчу отраженiе, и вотъ -- сошлись. Мимо,
лeниво и безмолвно, если не считать воркотни грамофоновъ, проплывали такiя
же плоскiя шлюпки, а изрeдка байдарка или пирога со вздернутымъ носомъ.
Мартынъ замeтилъ впереди открытый цвeтной зонтикъ, который колесомъ вращался
то вправо, то влeво, но отъ женщины, тихо вращавшей его, ничего не было
видно, кромe руки -- почему-то въ бeлой перчаткe. На кормe стоялъ молодой
человeкъ въ очкахъ и очень неумeло дeйствовалъ шестомъ, такъ что шлюпка
виляла, и Вадимъ кипeлъ презрeнiемъ и не зналъ, съ какой стороны ее
перегнать. На первой же излучинe она неуклонно пошла на берегъ, при чемъ
выпуклый зонтикъ обернулся въ профиль, и Мартынъ узналъ Розу. "Посмотри,
какъ забавно", -- сказалъ онъ, и Дарвинъ, не мeняя положенiя толстыхъ
заломленныхъ рукъ, посмотрeлъ по направленiю его взгляда. "Запрещаю съ ней
здороваться", -- сказалъ онъ спокойно. Мартынъ улыбнулся: "Нeтъ-нeтъ,
непремeнно". "Если ты это сдeлаешь, -- протяжно проговорилъ Дарвинъ, -- я
отшибу тебe голову". Было что-то странное въ его глазахъ, и Мартыну
сдeлалось не по себe; но именно потому, что онъ разслышалъ въ словахъ
Дарвина нешуточную угрозу и испугался ея, Мартынъ, {140} проплывая мимо
застрявшей въ кустахъ шлюпки, крикнулъ: "Алло, алло, Роза!" И она молча
улыбнулась, сiяя глазами и вертя зонтикомъ, и молодой человeкъ въ очкахъ
уронилъ со шлепкомъ шестъ въ воду, и въ слeдующее мгновенiе поворотъ ихъ
закрылъ, и Мартынъ опять закинулъ голову и сталъ смотрeть въ небо. Черезъ
нeсколько минутъ молчаливаго скольженiя вдругъ раздался голосъ Дарвина:
"Здорово, Джонъ, -- рявкнулъ онъ. -- Подплывай сюда!"
Джонъ осклабился и затабанилъ. Этотъ чернобровый, ежомъ остриженный
толстякъ былъ даровитымъ математикомъ и недавно получилъ за одну изъ своихъ
работъ стипендiю. Онъ глубоко сидeлъ въ пирогe, двигая вдоль самаго борта
блестящимъ гребкомъ. "Вотъ что, Джонъ, -- сказалъ Дарвинъ. -- Тутъ меня
вызвали на драку, такъ что будь свидeтелемъ. Мы выберемъ мeсто потише и
пристанемъ". "Ладно, -- отвeтилъ Джонъ, не выказавъ никакого удивленiя, и,
плывя рядомъ, сталъ длинно разсказывать о студентe, недавно купившемъ
гидропланъ и немедленно разбившемъ его при попыткe подняться вотъ съ этой
узкой рeки. Мартынъ лежалъ въ подушкахъ, не шевелясь. Знакомая дрожь и
слабость въ ногахъ. Быть можетъ Дарвинъ все-таки шутитъ. Съ чего бы ему такъ
взъерепениться?
Вадимъ, поглощенный навигаторскимъ таинствомъ, ничего повидимому не
слышалъ. Послe трехъ-четырехъ поворотовъ Дарвинъ попросилъ его пристать. Уже
близился вечеръ. Рeка въ этомъ мeстe была пустынна. Вадимъ направилъ шлюпку
на зеленый мысокъ, выдававшiйся изъ-подъ навeса листвы. Мягко стукнулись.
{141}
XXIX.
Дарвинъ первый выскочилъ на берегъ и помогъ Вадиму причалиться. Мартынъ
потянулся, неторопясь встала, вышелъ тоже. "Я вчера началъ читать Чехова, --
сказалъ ему Джонъ, шевеля бровями. -- Очень благодарю васъ за совeтъ. Милый,
человeческiй писатель". "О, еще бы", -- отвeтилъ Мартынъ и быстро подумалъ:
"Неужто и впрямь будетъ драка?"
"Ну вотъ, -- сказалъ Дарвинъ подойдя. -- Теперь можно приступить; если
пройти сквозь эти кусты, мы выйдемъ на поляну. Съ рeки ничего не будетъ
видно".
Вадимъ только теперь понялъ, что затeвается. "Мамка тебя убьетъ", --
сказалъ онъ по-русски Мартыну. "Пустяки, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Я боксую не
хуже его". "Не надо бокса, -- лихорадочно шепнулъ Вадимъ. -- Дай ему сразу
ногой", -- и онъ опредeлилъ, куда именно. Стоялъ онъ за Мартына только изъ
любви къ отечеству.
Полянка, окруженная орeшникомъ, оказалась ровной, бархатной. Дарвинъ
засучилъ рукава, но, подумавши, развернулъ ихъ опять и снялъ рубашку:
освeтилось крупное розовое тeло съ мускулистымъ лоскомъ на плечахъ и съ
дорожкой золотистыхъ волосъ посрединe широкой груди. Онъ покрeпче затянулъ
ремень пояса и вдругъ заулыбался. "Все это шутка", -- радостно подумалъ
Мартынъ, но, на всякiй случай, тоже обнажилъ торсъ: кожа у него была болeе
кремоваго оттeнка съ многочисленными {142} родинками, какъ часто бываетъ у
русскихъ. По сравненiю съ Дарвиномъ онъ казался болeе поджарымъ, хотя былъ
плотенъ и плечистъ. Онъ снялъ черезъ голову крестъ, загребъ въ ладонь
цeпочку, и эту горсточку текучаго золота сунулъ въ карманъ. Вечернее солнце
обдавало тепломъ лопатки.
"Вы какъ хотите, -- съ перерывами?" -- спросилъ Джонъ, удобно
растянувшись на травe. Дарвинъ вопросительно взглянулъ на Мартына, который
стоялъ, сложивъ руки на груди и разставя ноги. "Мнe все равно", -- замeтилъ
Мартынъ, а въ мысляхъ пронеслось: "Нeтъ, повидимому драка будетъ, -- это
ужасно..." Кругомъ да около безпокойно слонялся Вадимъ, заложивъ руки въ
карманы, посапывалъ, смущенно ухмылялся, а потомъ сeлъ по-турецки рядомъ съ
Джономъ. Джонъ вынулъ часы. "Имъ все-таки не слeдуетъ дать больше пяти
минутъ, -- правда, Вадимъ?" Вадимъ растерянно закивалъ. "Ну-съ, можете
начать", -- сказалъ Джонъ.
Дарвинъ и Мартынъ, мгновенно сжавъ кулаки, подняли согнутыя въ локтяхъ
руки (правая заслоняетъ животъ, лeвая ходитъ поршнемъ) и принялись упруго и
живо переступать на напряженныхъ ногахъ, словно потанцовывая. Въ эту минуту
Мартыну еще казалось невозможнымъ ударить Дарвина въ лицо, въ это большое,
гладко-выбритое, доброе лицо съ мягкими морщинками у рта; но когда кулакъ
Дарвина вдругъ вылетeлъ и Мартына треснулъ по челюсти, все измeнилось:
пропалъ страхъ, стало на душe хорошо, свeтло, а звонъ въ головe отъ встряски
пeлъ о Сонe, -- настоящей виновницe поединка. Увильнувъ отъ новаго выпада,
онъ хватилъ Дарвина по его доброму лицу, {143} во время нырнулъ
(стремительная рука Дарвина метеоромъ пронеслась надъ самымъ теменемъ) и
хотeлъ двинуть еще разъ снизу вверхъ, но промахнулся и получилъ самъ въ
глазъ такой черный и звeздный ударъ, что пошатнулся и уже не могъ
отклониться отъ пяти-шести кулаковъ, летавшихъ вокругъ его головы, но самый
опасный изъ нихъ ему все же удалось пропустить черезъ плечо: нагнувшись, онъ
обманулъ Дарвина проворнымъ маневромъ и со всей силы хряпнулъ его по
мокрому, твердому отъ зубовъ рту, -- и тутъ же самъ екнулъ, почувствовавъ,
словно налетeлъ животомъ на торчащiй конецъ желeзнаго бруса. Оба отскочили
другъ отъ друга и пошли опять кружить, и у Дарвина изъ угла рта текла
красная струйка, и онъ дважды сплюнулъ. Схватились снова. Джонъ, задумчиво
покуривая трубку, мысленно противопоставлялъ опытность Дарвина быстротe
Мартына и думалъ, что, пожалуй, въ рингe онъ, выбирая между этими двумя
тяжеловeсами, отдалъ бы предпочтенiе старшему. У Мартына лeвый глазъ
закрылся и уже распухъ, и оба бойца были мокрые и лоснящiеся, въ
красноватыхъ пятнахъ. Вадимъ межъ тeмъ разошелся, что-то азартно кричалъ,
Джонъ на него шикалъ. Бабахъ въ ухо: Мартынъ не удержался на ногахъ, и, пока
онъ валился, Дарвинъ успeлъ его еще разъ хватить, и Мартынъ сильно сeлъ на
траву, ушибивъ копчикъ, но тотчасъ вспрянулъ и налетeлъ. Несмотря на боль въ
головe, на глухоту, на багровый туманъ въ глазахъ, Мартыну казалось, что онъ
причиняетъ Дарвину больше увeчiй, чeмъ тотъ ему, но Джонъ, знатокъ бокса,
уже ясно видeлъ, что Дарвинъ только входитъ во вкусъ, еще немножко, и
младшiй будетъ уложенъ. Мартынъ, однако, {144} чудомъ выдержалъ рeшительный
напоръ Дарвина, состоявшiй изъ звучныхъ заушинъ, кои зовутся раскатихами, и
успeлъ еще разъ брякнуть его по рту, а случайно коснувшись своихъ бeлыхъ
штановъ, оставилъ на нихъ красный отпечатокъ. Онъ дышалъ съ присвистомъ,
мало уже соображалъ, и то, что было передъ нимъ, называлось уже не Дарвинъ,
-- и вообще не носило человeческаго имени, -- а было только розовой,
скользкой, быстроходной громадой, по которой слeдовало шмякать изъ
послeднихъ силъ. Ему удалось очень плотно и ладно ударить куда-то, -- куда
-- онъ не видeлъ, -- но тотчасъ множество кулаковъ, справа, слeва, куда ни
сунься, продолжало его обрабатывать, онъ упрямо искалъ въ этомъ вихрe брешь,
нашелъ, забарабанилъ по какой-то чмокающей мякинe, почувствовалъ вдругъ, что
у самого отлетаетъ голова, и, поскользнувшись, повисъ на Дарвинe, зажимая
сдвинутыми локтями его мокрыя, горячiя руки. "Время!" -- донесся вдругъ изъ
отдаленныхъ пространствъ голосъ Джона, и бойцы расцeпились, Мартынъ рухнулъ
на мураву, Дарвинъ, улыбаясь окровавленнымъ ртомъ, присeлъ рядомъ, нeжно
стойку въ ожиданiи атаки. Нeсколько разъ онъ ловилъ, согнувшись вдвое,
пушечное ядро, нeсколько разъ взлеталъ, отражая его кулакомъ, и сохранилъ
дeвственность своихъ воротъ до конца игры, счастливо улыбнувшись, когда, за
секунду до свистка, голкиперъ противниковъ выронилъ скользкiй мячъ, который
Армстронгъ тотчасъ и залeпилъ въ ворота.
Все кончилось, публика затопила поле, никакъ нельзя было найти Соню и
Дарвина. Уже за трибунами онъ нагналъ Вадима, который, въ тeснотe пeшихъ,
тихо eхалъ на велосипедe, осторожно повиливая и дудя губами. "Давно драпу
дали, -- отвeтилъ онъ на вопросъ Мартына, -- сразу послe хафтайма, и,
знаешь, у мамки --" -- тутъ слeдовало что-то смeшное, чего, впрочемъ,
Мартынъ не дослушалъ, такъ какъ, густо тарахтя, протиснулся одинъ изъ
игроковъ, Фильпотъ, на красной мотоциклеткe и предложилъ его подвезти.
Мартынъ сeлъ сзади, и Фильпотъ нажалъ акселераторъ. "Вотъ я и напрасно
удержалъ тотъ, послeднiй, подъ самую перекладину, -- она все равно не
видeла", -- думалъ Мартынъ, морщась отъ пестраго вeтра. Ему сдeлалось тяжело
и горько, и, когда онъ на перекресткe слeзъ и направился къ себe, онъ съ
отвращенiемъ прожвакалъ вчерашнiй день, коварство Розы, и стало еще {130}
обиднeе. "Вeроятно гдe-нибудь чай пьютъ", -- пробормоталъ онъ, но на всякiй
случай заглянулъ въ комнату Дарвина. На кушеткe лежала Соня, и въ то
мгновенiе, какъ Мартынъ вошелъ, она сдeлала быстрый жестъ, ловя въ горсть
пролетавшую моль. "А Дарвинъ?" -- спросилъ Мартынъ. "Живъ, пошелъ за
пирожными", -- отвeтила она, недоброжелательно слeдя глазами за непойманной,
бeлесой точкой. "Вы напрасно не дождались конца, -- проговорилъ Мартынъ и
опустился въ бездонное кресло. -- Мы выиграли. Одинъ на ноль". "Тебe хорошо
бы вымыться, -- замeтила она. -- Посмотри на свои колeни. Ужасъ. И наслeдилъ
чeмъ-то черненькимъ". "Ладно. Дай отсапать". Онъ нeсколько разъ глубоко
вздохнулъ и, охая, всталъ. "Постой, -- сказала Соня. -- Это ты долженъ
послушать, -- просто уморительно. Онъ только-что мнe предложилъ руку и
сердце. Вотъ я чувствовала, что это должно произойти: зрeлъ, зрeлъ и
лопнулъ". Она потянулась и темно взглянула на Мартына, который сидeлъ высоко
поднявъ брови. "Умное у тебя личико", -- сказала она и, отвернувшись,
продолжала: "Просто не понимаю, на что онъ расчитывалъ. Милeйшiй и все
такое, -- но вeдь это дубъ, англiйскiй дубъ, -- я бы черезъ недeлю померла
бы съ тоски. Вотъ она опять летаетъ, голубушка". Мартынъ прочистилъ горло и
сказалъ: "Я тебe не вeрю. Я знаю, что ты согласилась". "Съ ума сошелъ! --
крикнула Соня, подскочивъ на мeстe и хлопнувъ обeими ладонями по кушеткe. --
Ну какъ ты себe можешь это представить?" "Дарвинъ -- умный, тонкiй, -- вовсе
не дубъ", -- напряженно сказалъ Мартынъ. Она опять хлопнула. "Но вeдь это не
настоящiй человeкъ, -- какъ ты не понимаешь, балда! {131} Ну, право же, это
даже оскорбительно. Онъ не человeкъ, а нарочно. Никакого нутра и масса
юмора, -- и это очень хорошо для бала, -- но такъ, надолго, -- отъ юмора на
стeнку полeзешь". "Онъ писатель, отъ него знатоки безъ ума", -- тихо, съ
трудомъ, проговорилъ Мартынъ и подумалъ, что теперь его долгъ исполненъ,
довольно ее уговаривать, есть предeлъ и благородству. "Да-да, вотъ именно,
-- только для знатоковъ. Очень мило, очень хорошо, но все такъ поверхностно,
такъ благополучно, такъ..." Тутъ Мартынъ почувствовалъ, какъ, прорвавъ
шлюзы, хлынула сiяющая волна, онъ вспомнилъ, какъ превосходно игралъ
только-что, вспомнилъ, что съ Розой все улажено, что вечеромъ банкетъ въ
клубe, что онъ здоровъ, силенъ, что завтра, послeзавтра и еще много, много
дней -- жизнь, биткомъ набитая всякимъ счастьемъ, и все это налетeло сразу,
закружило его, и онъ, разсмeявшись, схватилъ Соню въ охапку, вмeстe съ
подушкой, за которую она уцeпилась, и сталъ ее цeловать въ мокрые зубы, въ
глаза, въ холодный носъ, и она брыкалась, и ея черные, пахнущiе фiалкой,
волосы лeзли ему въ ротъ, и, наконецъ, онъ уронилъ ее съ громкимъ смeхомъ на
диванъ, и дверь открылась, показалась сперва нога, нагруженный свертками
вошелъ Дарвинъ, попытался ногой же дверь закрыть, но уронилъ бумажный
мeшокъ, изъ котораго высыпались меренги. "Мартынъ швыряется подушками, --
жалобнымъ, запыхавшимся голосомъ сказала Соня. -- Подумаешь, -- одинъ: ноль,
-- нечего ужъ такъ бeситься". {132}
XXVIII.
А на другой день и у Мартына и у Дарвина было съ утра тридцать восемь
подмышечной температуры, -- ломота, сухость въ горлe, звонъ въ ушахъ, -- всe
признаки сильнeйшей инфлуэнцы. И, какъ ни было прiятно думать, что
передаточной инстанцiей послужила вeроятно Соня, -- оба чувствовали себя
отвратительно, и Дарвинъ, который ни за что не хотeлъ оставаться въ постели,
выглядeлъ въ своемъ цвeтистомъ халатe тяжеловeсомъ-боксеромъ, краснымъ и
встрепаннымъ послe долгаго боя, и Вадимъ, героически презирая заразу, носилъ
лeкарства, а Мартынъ, накрывшись поверхъ одeяла пледомъ и зимнимъ пальто,
мало, впрочемъ, сбавляющими ознобъ, лежалъ въ постели съ сердитымъ
выраженiемъ на лицe и во всякомъ узорe, во всякомъ соотношенiи между любыми
предметами въ комнатe, тeнями, пятнами, видeлъ человeческiй профиль, -- тутъ
были кувшинныя рыла, и бурбонскiе носы, и толстогубые негры, -- неизвeстно
почему лихорадка всегда такъ усердно занимается рисованiемъ довольно
плоскихъ карикатуръ. Онъ засыпалъ, -- и сразу танцовалъ фокстротъ со
скелетомъ, который во время танца начиналъ развинчиваться, терять кости, ихъ
слeдовало подхватить, попридержать, хотя бы до конца танца; а не то --
начинался безобразный экзаменъ, вовсе непохожiй на тотъ, который, спустя
нeсколько мeсяцевъ, въ маe, дeйствительно пришлось Мартыну держать. Тамъ, во
снe, {133} предлагались чудовищныя задачи съ большими желeзными иксами,
завернутыми въ вату, а тутъ, на яву, въ просторномъ залe, косо пересeченномъ
пыльнымъ лучомъ, студенты-филологи въ черныхъ плащахъ отмахивали по три
сочиненiя въ часъ, и Мартынъ, посматривая на стeнные часы, крупнымъ,
круглымъ своимъ почеркомъ писалъ объ опричникахъ, о Баратынскомъ, о
петровскихъ реформахъ, о Лорисъ-Меликовe...
Кембриджское житье подходило къ концу, и какимъ то сiяющимъ апофеозомъ
показались послeднiе дни, когда, въ ожиданiи результатовъ экзаменовъ, можно
было съ утра до вечера валандаться, грeться на солнцe, томно плыть, лежа на
подушкахъ, внизъ по рeкe, подъ величавымъ покровительствомъ розовыхъ
каштановъ. Весной Соня съ семьей переселилась въ Берлинъ, гдe Зилановъ
затeялъ еженедeльную газету, и теперь Мартынъ, лежа навзничь подъ тихо
проходившими вeтвями, вспоминалъ послeднюю свою поeздку въ Лондонъ. Дарвинъ
поeхать не пожелалъ, лeниво попросилъ передать Сонe привeтъ и, помахавъ въ
воздухe пальцами, погрузился опять въ книгу. Когда Мартынъ прибылъ, въ домe
у Зилановыхъ былъ тотъ печальный кавардакъ, который такъ ненавидятъ пожилыя,
домовитыя собаки, толстыя таксы, напримeръ. Горничная и вихрастый малый съ
папироской за ухомъ несли внизъ по лeстницe сундукъ. Заплаканная Ирина
сидeла въ гостиной, кусая ногти и неизвeстно о чемъ думая. Въ одной изъ
спаленъ разбили что-то стеклянное, и сразу въ отвeтъ зазвонилъ въ кабинетe
телефонъ, но никто не подошелъ. Въ столовой покорно ждала тарелка, прикрытая
другой, а что тамъ была за пища -- неизвeстно. {134} Откуда-то прieхалъ
Зилановъ, въ черномъ пальто несмотря на теплынь, и, какъ ни въ чемъ не
бывало, сeлъ въ кабинетe писать. Ему, кочевнику, было, вeроятно, совершенно
все равно, что черезъ часъ надобно eхать на вокзалъ, и что въ углу торчитъ
еще незаколоченный ящикъ съ книгами, -- такъ сидeлъ онъ и ровно писалъ, на
сквознякe, среди какихъ-то стружекъ и смятыхъ газетныхъ листовъ. Соня стояла
посреди своей комнаты и, прижимая ладони къ вискамъ, сердито переводила
взглядъ съ большого пакета на уже вполнe сытый чемоданъ. Мартынъ сидeлъ на
низкомъ подоконникe и курилъ. Нeсколько разъ входили то Ольга Павловна, то
ея сестра, искали чего-то и, не найдя, уходили. "Ты рада eхать въ Берлинъ?"
-- уныло спросилъ Мартынъ, глядя на свою папиросу, на пепельный наростъ,
схожiй съ сeдой хвоей, въ которой сквозитъ зловeщiй закатъ. "Безъ. Разъ.
Лично", -- сказала Соня, прикидывая въ умe, закроется ли чемоданъ. "Соня",
-- сказалъ Мартынъ черезъ минуту. "А? Что?" -- очнулась она и вдругъ быстро
завозилась, расчитывая взять чемоданъ врасплохъ, натискомъ. "Соня, --
сказалъ Мартынъ, -- неужели -- ". Вошла Ольга Павловна, посмотрeла въ уголъ
и, кому-то въ коридорe отвeчая отрицательно, торопливо ушла, не прикрывъ
двери. "Неужели, -- сказалъ Мартынъ, -- мы больше никогда не увидимся?" "Всe
подъ Богомъ ходимъ", -- отвeтила Соня разсeянно. "Соня", -- началъ опять
Мартынъ. Она посмотрeла на него и не то поморщилась, не то улыбнулась.
"Знаешь, онъ мнe отослалъ всe письма, всe фотографiи, -- все. Комикъ. Могъ
бы эти письма оставить. Я ихъ полчаса рвала и спускала, теперь тамъ
испорчено". "Ты съ нимъ поступила {135} дурно, -- хмуро проговорилъ Мартынъ.
-- Нельзя было подавать надежду и потомъ отказать". "Что за тонъ, что за
тонъ! -- съ легкимъ взвизгомъ крикнула Соня. -- На что надежду? Какъ ты
смeешь говорить о надеждe? Вeдь это пошлость, мерзость. Ахъ, вообще --
отстань отъ меня! Лучше-ка сядь на этотъ чемоданъ", -- добавила она нотой
ниже. Мартынъ сeлъ и напыжился. "Не закроется, -- сказалъ онъ хрипло. -- И я
не знаю, почему ты приходишь въ такой ражъ. Я просто хочу сказать" -- Тутъ
что-то неохотно щелкнуло, и, не давъ чемодану опомниться, Соня повернула въ
замкe ключикъ. "Теперь все хорошо, -- сказала она. -- Поди сюда, Мартынъ.
Поговоримъ по душамъ". Въ комнату заглянулъ Зилановъ. "Гдe мама? -- спросилъ
онъ. -- Я вeдь просилъ оставить мой столъ въ покоe. Теперь исчезла
пепельница, тамъ было двe почтовыхъ марки". Когда онъ ушелъ, Мартынъ взялъ
Сонину руку въ свои, сжалъ ее между ладонями, тяжко вздохнулъ. "Ты все-таки
очень хорошiй, -- сказала Соня. -- Мы будемъ переписываться, и ты можетъ
быть когда-нибудь прieдешь въ Берлинъ, а не то -- въ Россiи встрeтимся,
будетъ очень весело". Мартынъ качалъ головой и чувствовалъ, какъ накипаютъ
слезы. Соня выдернула руку. "Ну, если хочешь кукситься, -- сказала она
недовольно, -- пожалуйста, сколько угодно". "Ахъ, Соня", -- проговорилъ онъ
сокрушенно. "Да чего же ты отъ меня, собственно, хочешь? -- спросила она
щурясь. -- Скажи мнe, пожалуйста, чего ты отъ меня хочешь?" Мартынъ,
отвернувъ голову, пожалъ плечами.
"Слушай, -- сказала она -- надо итти внизъ, надо eхать, меня злитъ, что
ты такой надутый. Неужели нельзя все {136} просто?" "Ты въ Берлинe выйдешь
замужъ", -- безнадежно пробормоталъ Мартынъ. Влетeла горничная, забрала
чемоданъ. За ней появилась Ольга Павловна, уже въ шляпe. "Пора, пора, --
сказала она. -- Ты все здeсь взяла, ничего не оставила? Это ужасъ, --
обратилась она къ Мартыну, -- мы думали спокойно завтра eхать..." Она
исчезла, но ея голосъ въ коридорe нeкоторое время еще объяснялъ кому-то о
неотложныхъ дeлахъ мужа, и Мартыну стало такъ пронзительно, такъ невыразимо
грустно отъ всей этой кутерьмы, безалаберности, что захотeлось скорeе ужъ
спровадить, сбыть Соню и вернуться въ Кембриджъ, къ лeнивому солнцу.
Соня улыбнулась, взяла его за щеки и поцeловала въ переносицу. "Не
знаю, можетъ быть", -- прошептала она и, быстро вывернувшись изъ метнувшихся
Мартыновыхъ рукъ, подняла палецъ. "Тубо", -- сказала она, а потомъ сдeлала
круглые глаза, такъ какъ снизу вдругъ донеслись ужасныя, невозможныя,
потрясавшiя весь домъ рыданiя. "Пойдемъ, пойдемъ, -- заторопилась Соня. -- Я
не понимаю, почему этой бeдняжкe такъ не хочется отсюда уeзжать. Перестань,
чортъ возьми, оставь мою руку!"
Внизу у лeстницы билась, рыдая, Ирина, цeплялась за балюстраду. Елена
Павловна тихо ее уговаривала, -- "Ира, Ирочка", -- а Михаилъ Платоновичъ,
употребляя уже не разъ испытанное средство, вынулъ платокъ, быстро сдeлалъ
толстый узелъ съ длиннымъ ушкомъ, надeлъ платокъ на руку, и, вертя ею,
показалъ человeчка въ ночной рубашкe и колпакe, уютно укладывающагося спать.
На вокзалe она расплакалась опять, но уже тише, безнадежнeе. Мартынъ
сунулъ ей коробку конфетъ, предназначенную, {137} собственно говоря, Сонe.
Зилановъ, какъ только усeлся, развернулъ газету. Ольга и Елена Павловны
считали глазами чемоданы. Съ грохотомъ стали захлопываться дверцы; поeздъ
тронулся. Соня высунулась въ окно, облокотясь на спущенную раму, и Мартынъ
нeсколько мгновенiй шелъ рядомъ съ вагономъ, а потомъ отсталъ, и уже сильно
уменьшившаяся Соня послала ему воздушный поцeлуй, и Мартынъ споткнулся о
какой-то ящикъ.
"Ну вотъ -- уeхали", -- сказалъ онъ со вздохомъ и почувствовалъ
облегченiе. Онъ перебрался на другой вокзалъ, купилъ свeжiй номеръ
юмористическаго журнала съ носастымъ, крутогорбымъ Петрушкой на обложкe, а
когда все было высосано изъ журнала, засмотрeлся на нeжные луга,
проплывавшiе мимо. "Моя прелесть, моя прелесть", -- произнесъ онъ нeсколько
разъ и, глядя сквозь горячую слезу на зелень, вообразилъ, какъ, послe
многихъ приключенiй, попадетъ въ Берлинъ, явится къ Сонe, будетъ, какъ,
Отелло, разсказывать, разсказывать... "Да, такъ дальше нельзя, -- сказалъ
онъ, пальцемъ потирая вeко и напрягая надгубье, -- нельзя, нельзя. Больше
активности". Прикрывъ глаза, удобно вдвинувшись въ уголъ, онъ принялся
готовиться къ опасной экспедицiи, изучалъ карту, никто не зналъ, что онъ
собирается сдeлать, зналъ, пожалуй, только Дарвинъ, прощай, прощай, ни пуха,
ни пера, отходитъ поeздъ на сeверъ, -- и на этихъ приготовленiяхъ онъ
заснулъ, какъ прежде засыпалъ, надeвая въ мечтe футбольные доспeхи. Было
темно, когда онъ прибылъ въ Кембриджъ. Дарвинъ читалъ все ту же книгу и,
какъ левъ, зeвнулъ, когда онъ къ нему вошелъ. И тутъ Мартынъ поддался
маленькому озорному соблазну, -- за что {138} впослeдствiи поплатился. Онъ
съ нарочитой задумчивой улыбкой уставился въ уголъ, и Дарвинъ, неторопливо
доканчивая зeвокъ, посмотрeлъ на него съ любопытствомъ. "Я счастливeйшiй
человeкъ въ мiрe, -- тихо и проникновенно сказалъ Мартынъ. -- Ахъ, если бъ
можно было все разсказать". Онъ, впрочемъ, не лгалъ: давеча въ вагонe, когда
онъ заснулъ, ему привидeлся сонъ, выросшiй изъ двухъ-трехъ Сониныхъ словъ,
-- она прижимала его голову къ своему гладкому плечу, наклонялась, щекоча
губами, говорила что-то придушенно-тепло и нeжно, и теперь было трудно
отдeлить сонъ отъ яви. "Что жъ, очень радъ за тебя", -- сказалъ Дарвинъ.
Мартыну вдругъ сдeлалось неловко, и онъ, посвистывая, пошелъ спать. Черезъ
недeлю онъ получилъ открытку съ видомъ Бранденбургскихъ воротъ и долго
разбиралъ паукообразный Сонинъ почеркъ, тщетно пытаясь найти скрытый смыслъ
въ незначительныхъ словахъ.
И вотъ, плывя по рeкe подъ низкими цвeтущими вeтвями, Мартынъ
вспоминалъ, провeрялъ, испытывалъ разными кислотами послeднюю встрeчу съ
ней, -- прiятная, хотя не очень плодотворная работа. Было жарко, сквозь
закрытыя вeки солнце проникало томнымъ клубничнымъ румянцемъ, слышенъ былъ
сдержанный плескъ воды и далекая нeжная музыка плывущихъ грамофоновъ. Погодя
Мартынъ открылъ глаза и въ потокe солнца увидeлъ Дарвина, лежащаго въ
подушкахъ напротивъ, въ такихъ же бeлыхъ фланелевыхъ штанахъ и открытой
рубашкe, какъ и онъ. На ютe этой плотоподобной шлюпки съ плоскимъ,
неглубокимъ днищемъ и тупымъ носомъ стоялъ Вадимъ и налегалъ на упорный
шестъ. Потрескавшiяся бальныя {139} туфли сверкали отъ брызгъ, на остромъ
лицe было внимательное выраженiе, -- онъ любилъ воду, онъ
священнодeйствовалъ, искусно, плавно орудуя шестомъ, вынимая его изъ воды
ритмическими перехватами и снова на него налегая. Шлюпка скользила между
цвeтущихъ береговъ; въ прозрачно-зеленоватой водe отражались то каштаны, то
млечные кусты ежевики; иногда падалъ лепестокъ, и было видно въ водe, какъ
изъ глубины спeшитъ къ нему навстрeчу отраженiе, и вотъ -- сошлись. Мимо,
лeниво и безмолвно, если не считать воркотни грамофоновъ, проплывали такiя
же плоскiя шлюпки, а изрeдка байдарка или пирога со вздернутымъ носомъ.
Мартынъ замeтилъ впереди открытый цвeтной зонтикъ, который колесомъ вращался
то вправо, то влeво, но отъ женщины, тихо вращавшей его, ничего не было
видно, кромe руки -- почему-то въ бeлой перчаткe. На кормe стоялъ молодой
человeкъ въ очкахъ и очень неумeло дeйствовалъ шестомъ, такъ что шлюпка
виляла, и Вадимъ кипeлъ презрeнiемъ и не зналъ, съ какой стороны ее
перегнать. На первой же излучинe она неуклонно пошла на берегъ, при чемъ
выпуклый зонтикъ обернулся въ профиль, и Мартынъ узналъ Розу. "Посмотри,
какъ забавно", -- сказалъ онъ, и Дарвинъ, не мeняя положенiя толстыхъ
заломленныхъ рукъ, посмотрeлъ по направленiю его взгляда. "Запрещаю съ ней
здороваться", -- сказалъ онъ спокойно. Мартынъ улыбнулся: "Нeтъ-нeтъ,
непремeнно". "Если ты это сдeлаешь, -- протяжно проговорилъ Дарвинъ, -- я
отшибу тебe голову". Было что-то странное въ его глазахъ, и Мартыну
сдeлалось не по себe; но именно потому, что онъ разслышалъ въ словахъ
Дарвина нешуточную угрозу и испугался ея, Мартынъ, {140} проплывая мимо
застрявшей въ кустахъ шлюпки, крикнулъ: "Алло, алло, Роза!" И она молча
улыбнулась, сiяя глазами и вертя зонтикомъ, и молодой человeкъ въ очкахъ
уронилъ со шлепкомъ шестъ въ воду, и въ слeдующее мгновенiе поворотъ ихъ
закрылъ, и Мартынъ опять закинулъ голову и сталъ смотрeть въ небо. Черезъ
нeсколько минутъ молчаливаго скольженiя вдругъ раздался голосъ Дарвина:
"Здорово, Джонъ, -- рявкнулъ онъ. -- Подплывай сюда!"
Джонъ осклабился и затабанилъ. Этотъ чернобровый, ежомъ остриженный
толстякъ былъ даровитымъ математикомъ и недавно получилъ за одну изъ своихъ
работъ стипендiю. Онъ глубоко сидeлъ въ пирогe, двигая вдоль самаго борта
блестящимъ гребкомъ. "Вотъ что, Джонъ, -- сказалъ Дарвинъ. -- Тутъ меня
вызвали на драку, такъ что будь свидeтелемъ. Мы выберемъ мeсто потише и
пристанемъ". "Ладно, -- отвeтилъ Джонъ, не выказавъ никакого удивленiя, и,
плывя рядомъ, сталъ длинно разсказывать о студентe, недавно купившемъ
гидропланъ и немедленно разбившемъ его при попыткe подняться вотъ съ этой
узкой рeки. Мартынъ лежалъ въ подушкахъ, не шевелясь. Знакомая дрожь и
слабость въ ногахъ. Быть можетъ Дарвинъ все-таки шутитъ. Съ чего бы ему такъ
взъерепениться?
Вадимъ, поглощенный навигаторскимъ таинствомъ, ничего повидимому не
слышалъ. Послe трехъ-четырехъ поворотовъ Дарвинъ попросилъ его пристать. Уже
близился вечеръ. Рeка въ этомъ мeстe была пустынна. Вадимъ направилъ шлюпку
на зеленый мысокъ, выдававшiйся изъ-подъ навeса листвы. Мягко стукнулись.
{141}
XXIX.
Дарвинъ первый выскочилъ на берегъ и помогъ Вадиму причалиться. Мартынъ
потянулся, неторопясь встала, вышелъ тоже. "Я вчера началъ читать Чехова, --
сказалъ ему Джонъ, шевеля бровями. -- Очень благодарю васъ за совeтъ. Милый,
человeческiй писатель". "О, еще бы", -- отвeтилъ Мартынъ и быстро подумалъ:
"Неужто и впрямь будетъ драка?"
"Ну вотъ, -- сказалъ Дарвинъ подойдя. -- Теперь можно приступить; если
пройти сквозь эти кусты, мы выйдемъ на поляну. Съ рeки ничего не будетъ
видно".
Вадимъ только теперь понялъ, что затeвается. "Мамка тебя убьетъ", --
сказалъ онъ по-русски Мартыну. "Пустяки, -- отвeтилъ Мартынъ. -- Я боксую не
хуже его". "Не надо бокса, -- лихорадочно шепнулъ Вадимъ. -- Дай ему сразу
ногой", -- и онъ опредeлилъ, куда именно. Стоялъ онъ за Мартына только изъ
любви къ отечеству.
Полянка, окруженная орeшникомъ, оказалась ровной, бархатной. Дарвинъ
засучилъ рукава, но, подумавши, развернулъ ихъ опять и снялъ рубашку:
освeтилось крупное розовое тeло съ мускулистымъ лоскомъ на плечахъ и съ
дорожкой золотистыхъ волосъ посрединe широкой груди. Онъ покрeпче затянулъ
ремень пояса и вдругъ заулыбался. "Все это шутка", -- радостно подумалъ
Мартынъ, но, на всякiй случай, тоже обнажилъ торсъ: кожа у него была болeе
кремоваго оттeнка съ многочисленными {142} родинками, какъ часто бываетъ у
русскихъ. По сравненiю съ Дарвиномъ онъ казался болeе поджарымъ, хотя былъ
плотенъ и плечистъ. Онъ снялъ черезъ голову крестъ, загребъ въ ладонь
цeпочку, и эту горсточку текучаго золота сунулъ въ карманъ. Вечернее солнце
обдавало тепломъ лопатки.
"Вы какъ хотите, -- съ перерывами?" -- спросилъ Джонъ, удобно
растянувшись на травe. Дарвинъ вопросительно взглянулъ на Мартына, который
стоялъ, сложивъ руки на груди и разставя ноги. "Мнe все равно", -- замeтилъ
Мартынъ, а въ мысляхъ пронеслось: "Нeтъ, повидимому драка будетъ, -- это
ужасно..." Кругомъ да около безпокойно слонялся Вадимъ, заложивъ руки въ
карманы, посапывалъ, смущенно ухмылялся, а потомъ сeлъ по-турецки рядомъ съ
Джономъ. Джонъ вынулъ часы. "Имъ все-таки не слeдуетъ дать больше пяти
минутъ, -- правда, Вадимъ?" Вадимъ растерянно закивалъ. "Ну-съ, можете
начать", -- сказалъ Джонъ.
Дарвинъ и Мартынъ, мгновенно сжавъ кулаки, подняли согнутыя въ локтяхъ
руки (правая заслоняетъ животъ, лeвая ходитъ поршнемъ) и принялись упруго и
живо переступать на напряженныхъ ногахъ, словно потанцовывая. Въ эту минуту
Мартыну еще казалось невозможнымъ ударить Дарвина въ лицо, въ это большое,
гладко-выбритое, доброе лицо съ мягкими морщинками у рта; но когда кулакъ
Дарвина вдругъ вылетeлъ и Мартына треснулъ по челюсти, все измeнилось:
пропалъ страхъ, стало на душe хорошо, свeтло, а звонъ въ головe отъ встряски
пeлъ о Сонe, -- настоящей виновницe поединка. Увильнувъ отъ новаго выпада,
онъ хватилъ Дарвина по его доброму лицу, {143} во время нырнулъ
(стремительная рука Дарвина метеоромъ пронеслась надъ самымъ теменемъ) и
хотeлъ двинуть еще разъ снизу вверхъ, но промахнулся и получилъ самъ въ
глазъ такой черный и звeздный ударъ, что пошатнулся и уже не могъ
отклониться отъ пяти-шести кулаковъ, летавшихъ вокругъ его головы, но самый
опасный изъ нихъ ему все же удалось пропустить черезъ плечо: нагнувшись, онъ
обманулъ Дарвина проворнымъ маневромъ и со всей силы хряпнулъ его по
мокрому, твердому отъ зубовъ рту, -- и тутъ же самъ екнулъ, почувствовавъ,
словно налетeлъ животомъ на торчащiй конецъ желeзнаго бруса. Оба отскочили
другъ отъ друга и пошли опять кружить, и у Дарвина изъ угла рта текла
красная струйка, и онъ дважды сплюнулъ. Схватились снова. Джонъ, задумчиво
покуривая трубку, мысленно противопоставлялъ опытность Дарвина быстротe
Мартына и думалъ, что, пожалуй, въ рингe онъ, выбирая между этими двумя
тяжеловeсами, отдалъ бы предпочтенiе старшему. У Мартына лeвый глазъ
закрылся и уже распухъ, и оба бойца были мокрые и лоснящiеся, въ
красноватыхъ пятнахъ. Вадимъ межъ тeмъ разошелся, что-то азартно кричалъ,
Джонъ на него шикалъ. Бабахъ въ ухо: Мартынъ не удержался на ногахъ, и, пока
онъ валился, Дарвинъ успeлъ его еще разъ хватить, и Мартынъ сильно сeлъ на
траву, ушибивъ копчикъ, но тотчасъ вспрянулъ и налетeлъ. Несмотря на боль въ
головe, на глухоту, на багровый туманъ въ глазахъ, Мартыну казалось, что онъ
причиняетъ Дарвину больше увeчiй, чeмъ тотъ ему, но Джонъ, знатокъ бокса,
уже ясно видeлъ, что Дарвинъ только входитъ во вкусъ, еще немножко, и
младшiй будетъ уложенъ. Мартынъ, однако, {144} чудомъ выдержалъ рeшительный
напоръ Дарвина, состоявшiй изъ звучныхъ заушинъ, кои зовутся раскатихами, и
успeлъ еще разъ брякнуть его по рту, а случайно коснувшись своихъ бeлыхъ
штановъ, оставилъ на нихъ красный отпечатокъ. Онъ дышалъ съ присвистомъ,
мало уже соображалъ, и то, что было передъ нимъ, называлось уже не Дарвинъ,
-- и вообще не носило человeческаго имени, -- а было только розовой,
скользкой, быстроходной громадой, по которой слeдовало шмякать изъ
послeднихъ силъ. Ему удалось очень плотно и ладно ударить куда-то, -- куда
-- онъ не видeлъ, -- но тотчасъ множество кулаковъ, справа, слeва, куда ни
сунься, продолжало его обрабатывать, онъ упрямо искалъ въ этомъ вихрe брешь,
нашелъ, забарабанилъ по какой-то чмокающей мякинe, почувствовалъ вдругъ, что
у самого отлетаетъ голова, и, поскользнувшись, повисъ на Дарвинe, зажимая
сдвинутыми локтями его мокрыя, горячiя руки. "Время!" -- донесся вдругъ изъ
отдаленныхъ пространствъ голосъ Джона, и бойцы расцeпились, Мартынъ рухнулъ
на мураву, Дарвинъ, улыбаясь окровавленнымъ ртомъ, присeлъ рядомъ, нeжно