Страница:
Мария осуждающе взглянула на меня, будто хотела сказать: «Эх, бабник ты, бабник!» Я понял, что Тимирязьев дал Маше телефон мадам Колосовой, и приготовился к худшему.
– На следующий день, – продолжала Мария, – я ей позвонила. С утра…
– Утром она работает, – смущенно вставил я. – Надо вечером…
– Все-то ты о ней знаешь! – прошипела мадам Еписеева, но тут же смягчилась: – Вечером я к ней зашла. На работе пришлось взять отгул за свой счет. Подруга у тебя тоже не сахар. Мымра какая-то. И разговаривать по-человечески не умеет.
Это она Катькины шуточки имеет в виду. С непривычки они действительно немного шокируют. Но почему мымра? Мне, например, Кэт всегда казалась очень интересной женщиной.
– Открывает мне дверь какое-то чудище. Рыжее, волосенки короткие, ресницами хлопает, как коровища… И бородавка отвратительная на плече.
Вот женщины! И когда только Маша успела разглядеть?! У Катьки на плече действительно есть родинка, но уж никак не бородавка. Вполне симпатичная родинка.
– Я вежливо спрашиваю: вы не знаете, где Арсений? А она, – голос Марии опять стал ехидным и тоненьким: – По какому это такому праву вы, мол, интересуетесь судьбой Арсения? Я отвечаю, что ты мне срочно нужен. А она лопочет какую-то чушь.
– Так, значит, это Катька дала тебе адрес? – догадался я.
– Дала! – передразнила Маша. – Клещами из нее еле вырвала. Эта шалава под конец даже дверью хлопнула. А я думаю: хлопай-хлопай, все равно не нахлопаешься. До Арсения тебе нет никакого дела, а еще любовница называешься…
– Да Катька мне вовсе не любовница! – взмолился я. – Мы просто учились с ней вместе…
– В месте! Знаю уж я эти места. Пришлось вот опять отпрашиваться.
Теперь мне все стало ясно. У мадам Еписеевой очевидный детективный талант. Чтобы поставить точку в нашем разговоре, я наклонился и крепко поцеловал Машу. Мы стояли напротив Анютиного домика. Ну и черт с ней!
Глава 37
Глава 38
Глава 39
– На следующий день, – продолжала Мария, – я ей позвонила. С утра…
– Утром она работает, – смущенно вставил я. – Надо вечером…
– Все-то ты о ней знаешь! – прошипела мадам Еписеева, но тут же смягчилась: – Вечером я к ней зашла. На работе пришлось взять отгул за свой счет. Подруга у тебя тоже не сахар. Мымра какая-то. И разговаривать по-человечески не умеет.
Это она Катькины шуточки имеет в виду. С непривычки они действительно немного шокируют. Но почему мымра? Мне, например, Кэт всегда казалась очень интересной женщиной.
– Открывает мне дверь какое-то чудище. Рыжее, волосенки короткие, ресницами хлопает, как коровища… И бородавка отвратительная на плече.
Вот женщины! И когда только Маша успела разглядеть?! У Катьки на плече действительно есть родинка, но уж никак не бородавка. Вполне симпатичная родинка.
– Я вежливо спрашиваю: вы не знаете, где Арсений? А она, – голос Марии опять стал ехидным и тоненьким: – По какому это такому праву вы, мол, интересуетесь судьбой Арсения? Я отвечаю, что ты мне срочно нужен. А она лопочет какую-то чушь.
– Так, значит, это Катька дала тебе адрес? – догадался я.
– Дала! – передразнила Маша. – Клещами из нее еле вырвала. Эта шалава под конец даже дверью хлопнула. А я думаю: хлопай-хлопай, все равно не нахлопаешься. До Арсения тебе нет никакого дела, а еще любовница называешься…
– Да Катька мне вовсе не любовница! – взмолился я. – Мы просто учились с ней вместе…
– В месте! Знаю уж я эти места. Пришлось вот опять отпрашиваться.
Теперь мне все стало ясно. У мадам Еписеевой очевидный детективный талант. Чтобы поставить точку в нашем разговоре, я наклонился и крепко поцеловал Машу. Мы стояли напротив Анютиного домика. Ну и черт с ней!
Глава 37
Человек человеку…
Поцелуй мадам Еписеевой был зеркальным отражением змеиного и расчетливого прикосновения Анютиных губ. Мария целовалась непоследовательно и искренне. И никакого привкуса детского крема, лишь легкий аромат губной помады.
Мы с Марией еще немного потоптались на дороге. Наконец она спросила:
– Мы когда-нибудь куда-нибудь дойдем?
– Мы почти пришли, – правдиво сказал я. – Видишь стеклянную крышу? Там я и живу.
В этот момент из дома Анюты вынырнул Альфред Бега. Из овчинного полушубка торчала маленькая непокрытая голова с усиками.
– Бонжур, Арсений, – невесело проговорил он.
– Это еще что за чучело? – тихо спросила Мария.
– Месье Бега, маэстро английских лужаек и газонов, – представил я француза. – А это Мария. – Я помялся, не зная, как охарактеризовать свою спутницу. – Моя невеста…
– О! Кель бель! – только и сказал француз.
Мадам Еписеева ничуть не удивилась своей новой должности. Она потянула меня за рукав к дому Афанасия Никитича. Я оглянулся и крикнул:
– Прощай, Альфред! Я, наверное, скоро уеду…
– Я присмотрю за твоей землей, – ответил месье Бега. – Если хочешь, могу разбить огромный газон… – Он вжал голову в плечи, посмотрел на спину Марии и пробормотал: – Такая фемина! Ку же пар эль? Но что мне до нее, – перевел Альфред. – Мне предстоит скорбный путь, виз долороза.
– Анюта? – прохрипел я, влекомый мадам Еписеевой.
Бега кивнул и двинулся в противоположную сторону. Его тщедушная фигура вскоре скрылась из виду. А мы с Марией подошли к дому-теплице.
Афанасий Никитич сидел за столом и вязал очередную жилетку или берет. Я сказал ему, что уезжаю.
– С этой? – недовольно буркнул старик. – Что-то она больно быстро взяла тебя в оборот. Хлебнешь ты с ней горя. Брал бы лучше мою Катьку.
Ну как объяснить суть наших с Кэт отношений и не обидеть старика? Я решил сказать, что Мария моя сестра.
– Что-то не похожа. – Афанасий Никитич недоверчиво посмотрел на Машу, которая разглаживала мой костюм.
За время, проведенное в деревне, костюм превратился в бесформенную тряпку.
– Двоюродная, – пояснил я.
– Ну что, сестра, – неожиданно прокряхтел старик и застучал спицами, – увозишь, значит, Арсения моего? С кем же я теперь пули отливать буду?
– Увожу, дедушка, – ответила она. – А для пуль вы другого дурака найдите. Мой проживет и без уголовщины.
Афанасий Никитич пожал плечами, не понимая, какая связь между уголовщиной и преферансом.
Мария взглянула на меня.
– Ну, Сеня, одевайся. Пора ехать.
Я печально оглядел скромное убранство дома Афанасия Никитича. Верстак, карта Московской области, буфет. Все-таки здесь я был немного счастлив. Да, я тосковал, но это была тоска по несбыточному, реальность же вполне устраивала меня.
Чуть дольше мой взгляд задержался на Катькиной детской фотографии в рамочке. Снимок висел на самом видном месте. Фотограф словно предугадал излюбленную позу взрослой Кэт. Симпатичная девчушка с бантиками прижимала к уху трубку игрушечного телефона. Лицо ее было серьезным, словно на том конце бутафорского провода кто-то жаловался на свою судьбу. Возможно, на том конце был толстый мальчиш с недовольным лицом. Помнится, у меня тоже где-то завалялась подобная фотография с телефоном.
Я влез в костюм, надел пальто и обнял старика:
– Ну, Никитич, спасибо тебе за все…
– Мы когда-нибудь уйдем отсюда или нет? – проворчала Мария и сверкнула синими глазами.
Меня ее вопрос неожиданно разозлил. Я повысил голос:
– Может, ты все же позволишь проститься с человеком?
Мой окрик подействовал. Мадам Еписеева затихла и принялась сердито копаться в своей сумочке.
– Прощай, Никитич, – сказал я. – Когда еще теперь увидимся…
Катькин дед глянул на Марию.
– Попомни мои слова, – прошептал он, – я еще на вашей с Катькой свадьбе погуляю. – Афанасий Никитич сдернул со спиц готовую жилетку коричневого цвета и протянул мне. – Вот держи, на память. Галстук грудь не греет – замерзнешь в костюмчике-то своем.
Я поблагодарил и стянул пальто. Мадам Еписеева демонстративно вздохнула и вышла на крыльцо.
Наконец с приготовлениями было покончено. Я не совсем поверил Машиным словам, что опасность миновала, вернее, что ее вообще не существовало.
– Ты уж иди один, – пробормотал старик. – Не люблю я эти провожания…
Выйдя в сильно расширившийся после моей удачной игры двор, я взял Машу под руку. Мы подошли к забору, я привычно отодвинул одну из секций и шагнул на улицу. Смеркалось.
– Странный какой-то старик, – сказала мадам Еписеева. – Он случайно не сумасшедший, как все твои друзья?
– Он, между прочим, профессор математики, – холодно ответил я.
– Понятно, – протянула Мария. – Они все немного с приветом, математики эти. Про пули какие-то твердит, жилетки вяжет, весь дом зеленью загадил. И называет меня как-то странно – сестра. Может, он с твоим Тимирязьевым из одной секты? Тот тоже все талдычил: сестра да сестра.
Когда мы миновали щит с надписью «Путь к рассвету», я оглянулся. Теплица на доме Никитича излучала сияние, словно маленький уголок рая на этой грешной, заснеженной земле. Перед домом лежал квадрат света. Неожиданно в этот квадрат огромным слизнем вползла массивная черная тень. Это был Барсэг. Что могло выгнать изнеженного кота на улицу в такой мороз? Неужто провожал меня?
Преодолев заснеженное поле, мы вышли на шоссе. До ближайшего автобуса оставалось еще полтора часа.
– Может, пешком пойдем? До станции. Не стоять же здесь, – предложила Маша.
Но во мне проснулось мужское самолюбие. Тем более деньги у меня были.
– Зачем же тогда придуманы автомобили? – поинтересовался я и шутливо заявил: – Я не позволю такой женщине идти пешком.
Вдали замерцал огонек. Я вскинул руку.
Около нас притормозил грузовик.
– Чего тебе, земеля?
– До станции подбросишь? Заплачу сколько скажешь.
Шофер потер красные уши и философски заметил:
– На все в этой жизни денег не хватит. Садись. Тут всего-то километра три.
«Да, есть же люди в наше время!» – почти по-лермонтовски подумал я и открыл дверцу. Подсадил мадам Еписееву и следом забрался сам. Шофер лукаво блеснул глазами на мою спутницу и пропел:
Эх, ехал я ухаба-а-ми,
Да не один, а с баба-а-ми…
Маша рассмеялась и слегка порозовела. Шофер газанул. С панели под стеклом скатилась какая-то книжка. Я пригляделся. Это был потрепанный «Словарь атеиста».
– Я вот религией интересуюсь, философией, – проговорил шофер, одной рукой поднимая словарь с пола, – а все не пойму: как жить? Ты вот, небось, в Москву едешь, с виду умный вроде человек. В очках… Вот скажи, почему так: я за баранкой целый день, а жена все пилит – денег нету?
Вопрос был риторический. Я понял намек и полез в карман. Шофер-философ заметил мое движение.
– Я ж тебе сказал, что за так отвезу. – Вдалеке показалось темное здание железнодорожной станции. – Ну вот и приехали. Спешу я. Мне ведь в другую сторону. Не на вокзал…
– Что ж ты тогда нас согласился подвезти?
– А что ж вам стоять на морозе? – искренне удивился шофер. – Машины-то в час по чайной ложке пробегают… Может, и ты мне когда подмогнешь. Что я, ирод, что ли, за маленький крюк бабки с тебя брать. Разве ж в деньгах счастье-то?
– А в чем же оно? – заинтересовался я.
– Да вот в этом самом. Чтоб человек человеку… А то помешались все на бабках этих, свихнулись прямо… Лучше бы на бабах этак-то свихивались. Ты вот на своей, – он посмотрел на притихшую Марию, – а я на своей. А там пусть хоть съест! А? – Он засмеялся, стыдливо прикрыв ладонью щербатый рот.
Я спрыгнул на землю и подал руку своей прекрасной даме.
– Нам прямо везет на сумасшедших, – весело сказала она, когда красные огоньки грузовика скрылись. – Но оно и к лучшему…
Возможно, что под «лучшим» Мария имела в виду то, что мы доехали до вокзала бесплатно. Но я понадеялся, что ее слова относились к замечательным мыслям шофера-альтруиста.
– Побольше бы таких сумасшедших, – заметил я, и мадам Еписеева согласно закивала.
Я прижал ее к себе и, промахнувшись, поцеловал куда-то в краешек носа.
– Ты меня еще любишь? – внезапно спросила она.
– Разумеется.
К перрону подошла электричка. Времени на покупку билетов не оставалось, и мы, понадеявшись на всеобщее человеколюбие, зайцами прыгнули в вагон. Я то и дело озирался по сторонам. Неприятно все-таки, если нас поймают контролеры. Страх перед этими грозными существами свойствен, наверное, всем мужчинам, даже самым отчаянным храбрецам. И отъявленный задира, и хладнокровный скалолаз тушуются при появлении горластой контролерши. Что уж говорить обо мне. Я вздрагивал каждый раз, когда слышался скрежет вагонных дверей. Маша, которая уютно устроилась у меня под боком, просыпалась от этих вулканических толчков и сонно бормотала:
– Ты всегда так дергаешься во сне?
Наивная, она думала, что я тоже сплю.
Двери распахнулись в очередной раз. Я внутренне сжался и приготовился к худшему. Но худшее оказалось еще хуже, чем я мог себе представить. По вагону разнесся апокалиптический голос:
– Уникальнейшая книга «1000 и одна ночь секса»! Патентованные методы! Американские профессора советуют русским девушкам! Тысяча способов пробудить у мужчины интерес к себе и один способ закрепить его навсегда!
Зашелестели купюры. Те же русские девушки с изможденными лицами, что недавно покупали книгу «Как кормить мужа», клюнули теперь на тысяча первый способ. Они, наверное, уже попробовали пробраться к каменным сердцам своих мужей через их луженные водкой желудки и убедились, что путь этот – ложный. Теперь бедные женщины решили попытать счастья на пути, который вел к сердцу через области, пролегающие чуть ниже желудка. Анютин голос был все ближе и ближе.
– Интереснейшая газета «Московское дно», – продолжала вещать несостоявшаяся мать моих детей. – Теннисный маньяк убивает в первом сете! Украинец ждет ребенка от инопланетянина! Логопед на обломках квартиры!
Мадам Еписеева заворочалась у меня под мышкой и, к моему ужасу, открыла сонные глаза.
– Почитать, что ли, от нечего делать, – она достала из сумочки деньги.
Я уставился в темное окно вагона. Там маячило отражение Анюты.
Отражение газетчицы протянуло отражению матери хулигана газету с перевернутым заголовком и гневно посмотрело на меня. Я скосил глаз. Анюта чуть задержалась около нашей лавки, но потом, тяжело ступая, двинулась по вагону. Видимо, не узнала! Внезапно мадемуазель Веточкина обернулась и прошипела, в упор глядя на мадам Еписееву:
– Погоди, милая, он тебе еще накрутит кренделей!
«Кренделей-дренделей», – забилась страшная мысль в моей озябшей голове. Мария подозрительно посмотрела на меня:
– Что это значит?
– Просто девушка плохо воспитана, – ответил я и шумно выдохнул воздух.
Мы с Марией еще немного потоптались на дороге. Наконец она спросила:
– Мы когда-нибудь куда-нибудь дойдем?
– Мы почти пришли, – правдиво сказал я. – Видишь стеклянную крышу? Там я и живу.
В этот момент из дома Анюты вынырнул Альфред Бега. Из овчинного полушубка торчала маленькая непокрытая голова с усиками.
– Бонжур, Арсений, – невесело проговорил он.
– Это еще что за чучело? – тихо спросила Мария.
– Месье Бега, маэстро английских лужаек и газонов, – представил я француза. – А это Мария. – Я помялся, не зная, как охарактеризовать свою спутницу. – Моя невеста…
– О! Кель бель! – только и сказал француз.
Мадам Еписеева ничуть не удивилась своей новой должности. Она потянула меня за рукав к дому Афанасия Никитича. Я оглянулся и крикнул:
– Прощай, Альфред! Я, наверное, скоро уеду…
– Я присмотрю за твоей землей, – ответил месье Бега. – Если хочешь, могу разбить огромный газон… – Он вжал голову в плечи, посмотрел на спину Марии и пробормотал: – Такая фемина! Ку же пар эль? Но что мне до нее, – перевел Альфред. – Мне предстоит скорбный путь, виз долороза.
– Анюта? – прохрипел я, влекомый мадам Еписеевой.
Бега кивнул и двинулся в противоположную сторону. Его тщедушная фигура вскоре скрылась из виду. А мы с Марией подошли к дому-теплице.
Афанасий Никитич сидел за столом и вязал очередную жилетку или берет. Я сказал ему, что уезжаю.
– С этой? – недовольно буркнул старик. – Что-то она больно быстро взяла тебя в оборот. Хлебнешь ты с ней горя. Брал бы лучше мою Катьку.
Ну как объяснить суть наших с Кэт отношений и не обидеть старика? Я решил сказать, что Мария моя сестра.
– Что-то не похожа. – Афанасий Никитич недоверчиво посмотрел на Машу, которая разглаживала мой костюм.
За время, проведенное в деревне, костюм превратился в бесформенную тряпку.
– Двоюродная, – пояснил я.
– Ну что, сестра, – неожиданно прокряхтел старик и застучал спицами, – увозишь, значит, Арсения моего? С кем же я теперь пули отливать буду?
– Увожу, дедушка, – ответила она. – А для пуль вы другого дурака найдите. Мой проживет и без уголовщины.
Афанасий Никитич пожал плечами, не понимая, какая связь между уголовщиной и преферансом.
Мария взглянула на меня.
– Ну, Сеня, одевайся. Пора ехать.
Я печально оглядел скромное убранство дома Афанасия Никитича. Верстак, карта Московской области, буфет. Все-таки здесь я был немного счастлив. Да, я тосковал, но это была тоска по несбыточному, реальность же вполне устраивала меня.
Чуть дольше мой взгляд задержался на Катькиной детской фотографии в рамочке. Снимок висел на самом видном месте. Фотограф словно предугадал излюбленную позу взрослой Кэт. Симпатичная девчушка с бантиками прижимала к уху трубку игрушечного телефона. Лицо ее было серьезным, словно на том конце бутафорского провода кто-то жаловался на свою судьбу. Возможно, на том конце был толстый мальчиш с недовольным лицом. Помнится, у меня тоже где-то завалялась подобная фотография с телефоном.
Я влез в костюм, надел пальто и обнял старика:
– Ну, Никитич, спасибо тебе за все…
– Мы когда-нибудь уйдем отсюда или нет? – проворчала Мария и сверкнула синими глазами.
Меня ее вопрос неожиданно разозлил. Я повысил голос:
– Может, ты все же позволишь проститься с человеком?
Мой окрик подействовал. Мадам Еписеева затихла и принялась сердито копаться в своей сумочке.
– Прощай, Никитич, – сказал я. – Когда еще теперь увидимся…
Катькин дед глянул на Марию.
– Попомни мои слова, – прошептал он, – я еще на вашей с Катькой свадьбе погуляю. – Афанасий Никитич сдернул со спиц готовую жилетку коричневого цвета и протянул мне. – Вот держи, на память. Галстук грудь не греет – замерзнешь в костюмчике-то своем.
Я поблагодарил и стянул пальто. Мадам Еписеева демонстративно вздохнула и вышла на крыльцо.
Наконец с приготовлениями было покончено. Я не совсем поверил Машиным словам, что опасность миновала, вернее, что ее вообще не существовало.
– Ты уж иди один, – пробормотал старик. – Не люблю я эти провожания…
Выйдя в сильно расширившийся после моей удачной игры двор, я взял Машу под руку. Мы подошли к забору, я привычно отодвинул одну из секций и шагнул на улицу. Смеркалось.
– Странный какой-то старик, – сказала мадам Еписеева. – Он случайно не сумасшедший, как все твои друзья?
– Он, между прочим, профессор математики, – холодно ответил я.
– Понятно, – протянула Мария. – Они все немного с приветом, математики эти. Про пули какие-то твердит, жилетки вяжет, весь дом зеленью загадил. И называет меня как-то странно – сестра. Может, он с твоим Тимирязьевым из одной секты? Тот тоже все талдычил: сестра да сестра.
Когда мы миновали щит с надписью «Путь к рассвету», я оглянулся. Теплица на доме Никитича излучала сияние, словно маленький уголок рая на этой грешной, заснеженной земле. Перед домом лежал квадрат света. Неожиданно в этот квадрат огромным слизнем вползла массивная черная тень. Это был Барсэг. Что могло выгнать изнеженного кота на улицу в такой мороз? Неужто провожал меня?
Преодолев заснеженное поле, мы вышли на шоссе. До ближайшего автобуса оставалось еще полтора часа.
– Может, пешком пойдем? До станции. Не стоять же здесь, – предложила Маша.
Но во мне проснулось мужское самолюбие. Тем более деньги у меня были.
– Зачем же тогда придуманы автомобили? – поинтересовался я и шутливо заявил: – Я не позволю такой женщине идти пешком.
Вдали замерцал огонек. Я вскинул руку.
Около нас притормозил грузовик.
– Чего тебе, земеля?
– До станции подбросишь? Заплачу сколько скажешь.
Шофер потер красные уши и философски заметил:
– На все в этой жизни денег не хватит. Садись. Тут всего-то километра три.
«Да, есть же люди в наше время!» – почти по-лермонтовски подумал я и открыл дверцу. Подсадил мадам Еписееву и следом забрался сам. Шофер лукаво блеснул глазами на мою спутницу и пропел:
Эх, ехал я ухаба-а-ми,
Да не один, а с баба-а-ми…
Маша рассмеялась и слегка порозовела. Шофер газанул. С панели под стеклом скатилась какая-то книжка. Я пригляделся. Это был потрепанный «Словарь атеиста».
– Я вот религией интересуюсь, философией, – проговорил шофер, одной рукой поднимая словарь с пола, – а все не пойму: как жить? Ты вот, небось, в Москву едешь, с виду умный вроде человек. В очках… Вот скажи, почему так: я за баранкой целый день, а жена все пилит – денег нету?
Вопрос был риторический. Я понял намек и полез в карман. Шофер-философ заметил мое движение.
– Я ж тебе сказал, что за так отвезу. – Вдалеке показалось темное здание железнодорожной станции. – Ну вот и приехали. Спешу я. Мне ведь в другую сторону. Не на вокзал…
– Что ж ты тогда нас согласился подвезти?
– А что ж вам стоять на морозе? – искренне удивился шофер. – Машины-то в час по чайной ложке пробегают… Может, и ты мне когда подмогнешь. Что я, ирод, что ли, за маленький крюк бабки с тебя брать. Разве ж в деньгах счастье-то?
– А в чем же оно? – заинтересовался я.
– Да вот в этом самом. Чтоб человек человеку… А то помешались все на бабках этих, свихнулись прямо… Лучше бы на бабах этак-то свихивались. Ты вот на своей, – он посмотрел на притихшую Марию, – а я на своей. А там пусть хоть съест! А? – Он засмеялся, стыдливо прикрыв ладонью щербатый рот.
Я спрыгнул на землю и подал руку своей прекрасной даме.
– Нам прямо везет на сумасшедших, – весело сказала она, когда красные огоньки грузовика скрылись. – Но оно и к лучшему…
Возможно, что под «лучшим» Мария имела в виду то, что мы доехали до вокзала бесплатно. Но я понадеялся, что ее слова относились к замечательным мыслям шофера-альтруиста.
– Побольше бы таких сумасшедших, – заметил я, и мадам Еписеева согласно закивала.
Я прижал ее к себе и, промахнувшись, поцеловал куда-то в краешек носа.
– Ты меня еще любишь? – внезапно спросила она.
– Разумеется.
К перрону подошла электричка. Времени на покупку билетов не оставалось, и мы, понадеявшись на всеобщее человеколюбие, зайцами прыгнули в вагон. Я то и дело озирался по сторонам. Неприятно все-таки, если нас поймают контролеры. Страх перед этими грозными существами свойствен, наверное, всем мужчинам, даже самым отчаянным храбрецам. И отъявленный задира, и хладнокровный скалолаз тушуются при появлении горластой контролерши. Что уж говорить обо мне. Я вздрагивал каждый раз, когда слышался скрежет вагонных дверей. Маша, которая уютно устроилась у меня под боком, просыпалась от этих вулканических толчков и сонно бормотала:
– Ты всегда так дергаешься во сне?
Наивная, она думала, что я тоже сплю.
Двери распахнулись в очередной раз. Я внутренне сжался и приготовился к худшему. Но худшее оказалось еще хуже, чем я мог себе представить. По вагону разнесся апокалиптический голос:
– Уникальнейшая книга «1000 и одна ночь секса»! Патентованные методы! Американские профессора советуют русским девушкам! Тысяча способов пробудить у мужчины интерес к себе и один способ закрепить его навсегда!
Зашелестели купюры. Те же русские девушки с изможденными лицами, что недавно покупали книгу «Как кормить мужа», клюнули теперь на тысяча первый способ. Они, наверное, уже попробовали пробраться к каменным сердцам своих мужей через их луженные водкой желудки и убедились, что путь этот – ложный. Теперь бедные женщины решили попытать счастья на пути, который вел к сердцу через области, пролегающие чуть ниже желудка. Анютин голос был все ближе и ближе.
– Интереснейшая газета «Московское дно», – продолжала вещать несостоявшаяся мать моих детей. – Теннисный маньяк убивает в первом сете! Украинец ждет ребенка от инопланетянина! Логопед на обломках квартиры!
Мадам Еписеева заворочалась у меня под мышкой и, к моему ужасу, открыла сонные глаза.
– Почитать, что ли, от нечего делать, – она достала из сумочки деньги.
Я уставился в темное окно вагона. Там маячило отражение Анюты.
Отражение газетчицы протянуло отражению матери хулигана газету с перевернутым заголовком и гневно посмотрело на меня. Я скосил глаз. Анюта чуть задержалась около нашей лавки, но потом, тяжело ступая, двинулась по вагону. Видимо, не узнала! Внезапно мадемуазель Веточкина обернулась и прошипела, в упор глядя на мадам Еписееву:
– Погоди, милая, он тебе еще накрутит кренделей!
«Кренделей-дренделей», – забилась страшная мысль в моей озябшей голове. Мария подозрительно посмотрела на меня:
– Что это значит?
– Просто девушка плохо воспитана, – ответил я и шумно выдохнул воздух.
Глава 38
Дома ждет холодная постель
Мадам Еписеева развернула «Московское дно» и принялась с интересом читать статью об украинце, который ждал, да так и не дождался ребенка от инопланетянина. Я приходил в себя после потрясения, вызванного встречей с Анютой. Мало-помалу я успокоился и начал поглядывать в газету через плечо Марии.
Заголовки были набраны жирно, однако меня они не привлекли. Зачем, скажите, нормальному человеку читать о каких-то маньяках, инопланетянах и прочей нечисти? Я скользил взглядом по странице и неожиданно наткнулся на бледную надпись в самом низу газетного листа:
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
ЛОГОПЕД НА ОБЛОМКАХ КВАРТИРЫ
Заголовок почему-то заинтересовал меня, и я принялся читать:
Недавно мы сообщили об ужасном происшествии, случившемся с одним из московских педагогов. А именно – В. (по понятным причинам не называем его фамилию полностью).
К сожалению, когда верстался номер, в него закралась досадная ошибка. На самом деле была разгромлена квартира логопеда Б., а не педагога В. И не мафиозной группировкой, а строителями, так как дом логопеда давно значился в списках на снос. Приносим свои глубочайшие извинения педагогу В. и искренние поздравления логопеду Б. – в связи с новосельем.
Порадовавшись за логопеда, я откинулся на деревянную спинку и оглядел вагон. Мне казалось, что все вокруг залито ослепительным сиянием. Знала бы редакция «Дна», сколько страха она нагнала на меня своей идиотской статейкой. И знала бы, какую гору свалила с моих плеч последующим опровержением. В приступе внезапного веселья я схватил увлеченную чтением Марию за плечи, потряс, захохотал и принялся звонко целовать. Мадам Еписеева трепыхалась в моих объятиях, как цыпленок в лапах опытного мясника.
– Ты-ы что-о-о, с ума-а-а со-ошел? – проговорила она, сотрясаясь от мощных поцелуев.
Я прекратил свои монументальные ласки. Мария по-куриному встряхнулась и принялась чистить перышки. Она заглянула в зеркальце и недовольно протянула:
– Всю помаду стер! То сидит куль кулем, а то набрасывается как тигр! Может, у тебя малярия?
Прекрасные голубые глаза с маковыми зрачками наивно взирали на меня. Душу мою затопила нежность.
– Просто я так люблю тебя, Машка!
Сзади что-то стукнуло меня по голове. Обещанная лопата месье Бега? Я испуганно обернулся.
Это был человек в ватных штанах и шапочке с детским помпоном. Он пытался забросить на багажную полку лыжи. Лыжник блеснул очками в мою сторону: извини, мол. Я сигнализировал условным блеском своей пары линз: да что там, пустяки.
– Ты слышала, что я тебе сказал? – взглянул я на свою спутницу.
– Я тебя тоже люблю, но не воображай, что теперь тебе не надо завоевывать мою любовь! – многозначительно изрекла она.
– Обещаю завоевывать тебя ежедневно…
Поезд затормозил.
– Москва. Конечная, – объявил машинист.
Мы стояли на эскалаторе напротив друг друга. Мария положила голову мне на плечо. Я ощущал ее теплое дыхание и глазел на лестницу, движущуюся в обратном направлении.
Женщины постарше умильно таращились на нас, вспоминая молодость. Особы помоложе наметанным взглядом пробегали по фигуре Маши, после чего ехидные глаза принимались за мою персону. Мол, не долго вам осталось наслаждаться романтическими вздохами, скоро начнется эпоха сковородок и грязных пеленок.
Юные же девушки не обращали на нас никакого внимания. Они были целиком и полностью заняты собой. Их волновали куда более насущные проблемы: «Достаточно ли хорошо я смотрюсь на эскалаторе? А если мужчина посмотрит снизу? Не покажется ли ему, что мой зад слишком великоват? А если сверху? Не коротковаты ли ноги?»
Зато все без исключения мужики любовались мадам Еписеевой. Лица ее они, правда, не видели, потому что Маша уткнулась мне в шею. Но это их лишь интриговало. Некоторые даже слегка перегибались через перила, пытаясь выяснить, что скрывается под шапкой светлых волос. Мне это почему-то льстило. Я приосанился, собственнически положил руку Марии на талию и почувствовал себя хозяином жизни.
Однако эскалатор не собирался растягивать нашу идиллию. Ноги нащупали скользкую мраморную поверхность. Наши пути лежали в противоположные стороны. Марии на север, мне – на юг. Что же дальше? Попрощаться и договориться о встрече? А может, проводить ее? Или пригласить к себе? Она тоже, казалось, ждала разрешения этой дилеммы.
– Тебе когда на работу? – катнул я пробный шар.
– С утра.
Я помялся и все же предложил:
– Может, ко мне? Чайку попьем? А завтра…
– Ну вот, я так и знала, – капризно сказала Мария. – Стоило намекнуть, что я к тебе неравнодушна, и ты уже позволяешь себе вольности. Как может холостяк предлагать ночлег незамужней девушке?!
Где только она нахваталась таких старомодных понятий? Неужели в гостинице, от этих лордов? Я вовсе и не собирался приставать к ней с непристойными предложениями…
– И вообще, Арсений, ты должен знать, – голос мадам Еписеевой слегка зазвенел, – близость возможна только тогда, когда в паспорте стоит соответствующий штампик.
Интересно, она понимает, что говорит? Не хватало еще штампиков о «близости»! Первая, вторая, третья степень близости – теперь можно. Старт!
Пришлось мучительно долго провожать мадам Еписееву в ее медвежий угол. Мы с честью преодолели все препятствия в виде гаражей и помоек и оказались у Машиного подъезда. Она предложила мне зайти.
Честно говоря, мне не хотелось лишний раз встречаться с хулиганом Еписеевым. Я округлил глаза.
– Машенька! Как может незамужняя дама предлагать ночлег неопытному юноше?!
Она заливисто расхохоталась, оценив мою иронию.
– Ты просто Володьку боишься. А если я с ним поговорю, зайдешь?
Мария скрылась в темноте подъезда. Я несколько минут тупо разглядывал формулу с тремя неизвестными, написанную на стене.
– Эй! – раздалось сверху. – Путь свободен.
Подняв голову, я увидел женский силуэт.
– Проходи, только тихо, – прошептала Маша, когда я протиснулся в прихожую, едва не задев жутковатый мотоцикл. – Он уже спит. Проходи в комнату, а я чай заварю.
Я прошмыгнул в комнату. Там ничего не изменилось. На стене по-прежнему красовался увеличенный портрет героя-летчика. Однако под ним, в кувшине на полочке, я увидел сушняк, который подарил мадам Еписеевой. Среди сухостоя затесалась одинокая роза. Я пригляделся. Пыль, покрывавшая ветки, исчезла, и гербарий словно ожил. Рядом с букетом я заметил пожелтевшую фотографию надменного типа с косым пробором. Он с прищуром смотрел на меня.
– Ну что ж ты стоишь? Садись. – Мария вошла с подносом в руках и водрузила его на стол.
Она, похоже, уловила мое напряженное перемигивание с мужиком на фотографии.
– А это кто? – без стеснения спросил я. – Тоже какой-нибудь родственник твоего сына? Штурман с разбившегося самолета?
– Так, один знакомый, – беззаботно ответила мадам Еписеева, явно желая спровоцировать у меня приступ ревности.
– И как давно длится это знакомство?
– Чуть больше недели…
Ага, и уже фотография на полочке! Яд ревности немедля проник в мою кровь. Я насупился. Ты бы еще дольше пробыл в своей добровольной ссылке, глядишь, тут красовалась бы целая галерея подозрительных портретов! Я взял себя в руки и отхлебнул чаю.
– Ая-я-я-яй! – жалобно взвыл я и высунул язык.
В чашке был кипяток.
Мария метнулась в ванную за аптечкой. Я выскочил в прихожую. Язык нещадно саднил. Путаясь в рукавах пальто, я опрокинул мотоцикл. Раздался грохот.
– Тише, тише! – перепуганно зашипела Маша, высунувшись из ванной. – Ты куда?
Мне было наплевать на хулигана Еписеева.
– Домой! – зло крикнул я, с трудом ворочая языком.
Ее глаза насмешливо блеснули. Мария попыталась ухватить меня за обожженный речевой орган и приложить к нему ватку с какой-то дрянью.
– Дай я тебе хоть язык помажу…
Я по-телячьи замотал головой, выскочил на лестницу и загрохотал вниз.
– Позвони, когда доедешь, – донеслось сверху.
«Фиг тебе, неверная!» – подумал я.
На морозе язык немного отошел. Плутая в закоулках гаражей и спотыкаясь об асфальтово-ледяные колдобины, я двигался к метро. На душе у меня было муторно. Снова навалилось одиночество. Вот так всегда: стоит только наладиться личной жизни, как все опять идет прахом. В голове засвербила привычная мысль. Я никогда больше не увижу Машу… Я представил светлые волосы, спадающие на хрупкие плечи; тонкие пальцы тургеневской барышни; лилейную шею с тонкой пульсирующей жилкой… С этой мечтой вампира в голове я вошел в метро.
Злость прошла, но ее место заняла тоска. К тому же на светлый облик Марии стали наслаиваться облупившиеся фрески, изображающие мою квартиру. Даже если ее не разгромили, все равно – хорошего мало.
– Дома ждет холодная постель… – тихо пропел я что-то из Ленькиного кабацкого репертуара, пытаясь хоть как-то взбодриться.
Но песня почему-то не взбодрила мое исстрадавшееся сердце. Никто меня не ждет! Даже пьяная соседка. Лишь ледяная постель не первой свежести…
Я завернул за угол своего дома и с надеждой взглянул на окна. Они были на месте. И даже не разбиты. Я поднялся по лестнице – дверь цела. Значит, зря я скрывался? Подвело воображение? Дурак! А Маша за это время успела обзавестись поклонником… Надо с ней все-таки поговорить.
Я открыл дверь, прошел к телефону и набрал номер мадам Еписеевой. Занято. Попробуем еще раз. Опять. Полежав в темноте, я совершил еще несколько попыток. Мимо!
Через час было по-прежнему занято, занято, занято… Черт! Надо что-то делать! С кем она разговаривает так долго? Наверняка с этим неприятным типом, чей портрет красуется у нее на полке. Обхватив голову руками, я исступленно заметался по комнате. Ревность душила меня, словно я был не самый обычный житель Москвы, а венецианский мавр.
Заголовки были набраны жирно, однако меня они не привлекли. Зачем, скажите, нормальному человеку читать о каких-то маньяках, инопланетянах и прочей нечисти? Я скользил взглядом по странице и неожиданно наткнулся на бледную надпись в самом низу газетного листа:
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
ЛОГОПЕД НА ОБЛОМКАХ КВАРТИРЫ
Заголовок почему-то заинтересовал меня, и я принялся читать:
Недавно мы сообщили об ужасном происшествии, случившемся с одним из московских педагогов. А именно – В. (по понятным причинам не называем его фамилию полностью).
К сожалению, когда верстался номер, в него закралась досадная ошибка. На самом деле была разгромлена квартира логопеда Б., а не педагога В. И не мафиозной группировкой, а строителями, так как дом логопеда давно значился в списках на снос. Приносим свои глубочайшие извинения педагогу В. и искренние поздравления логопеду Б. – в связи с новосельем.
Порадовавшись за логопеда, я откинулся на деревянную спинку и оглядел вагон. Мне казалось, что все вокруг залито ослепительным сиянием. Знала бы редакция «Дна», сколько страха она нагнала на меня своей идиотской статейкой. И знала бы, какую гору свалила с моих плеч последующим опровержением. В приступе внезапного веселья я схватил увлеченную чтением Марию за плечи, потряс, захохотал и принялся звонко целовать. Мадам Еписеева трепыхалась в моих объятиях, как цыпленок в лапах опытного мясника.
– Ты-ы что-о-о, с ума-а-а со-ошел? – проговорила она, сотрясаясь от мощных поцелуев.
Я прекратил свои монументальные ласки. Мария по-куриному встряхнулась и принялась чистить перышки. Она заглянула в зеркальце и недовольно протянула:
– Всю помаду стер! То сидит куль кулем, а то набрасывается как тигр! Может, у тебя малярия?
Прекрасные голубые глаза с маковыми зрачками наивно взирали на меня. Душу мою затопила нежность.
– Просто я так люблю тебя, Машка!
Сзади что-то стукнуло меня по голове. Обещанная лопата месье Бега? Я испуганно обернулся.
Это был человек в ватных штанах и шапочке с детским помпоном. Он пытался забросить на багажную полку лыжи. Лыжник блеснул очками в мою сторону: извини, мол. Я сигнализировал условным блеском своей пары линз: да что там, пустяки.
– Ты слышала, что я тебе сказал? – взглянул я на свою спутницу.
– Я тебя тоже люблю, но не воображай, что теперь тебе не надо завоевывать мою любовь! – многозначительно изрекла она.
– Обещаю завоевывать тебя ежедневно…
Поезд затормозил.
– Москва. Конечная, – объявил машинист.
Мы стояли на эскалаторе напротив друг друга. Мария положила голову мне на плечо. Я ощущал ее теплое дыхание и глазел на лестницу, движущуюся в обратном направлении.
Женщины постарше умильно таращились на нас, вспоминая молодость. Особы помоложе наметанным взглядом пробегали по фигуре Маши, после чего ехидные глаза принимались за мою персону. Мол, не долго вам осталось наслаждаться романтическими вздохами, скоро начнется эпоха сковородок и грязных пеленок.
Юные же девушки не обращали на нас никакого внимания. Они были целиком и полностью заняты собой. Их волновали куда более насущные проблемы: «Достаточно ли хорошо я смотрюсь на эскалаторе? А если мужчина посмотрит снизу? Не покажется ли ему, что мой зад слишком великоват? А если сверху? Не коротковаты ли ноги?»
Зато все без исключения мужики любовались мадам Еписеевой. Лица ее они, правда, не видели, потому что Маша уткнулась мне в шею. Но это их лишь интриговало. Некоторые даже слегка перегибались через перила, пытаясь выяснить, что скрывается под шапкой светлых волос. Мне это почему-то льстило. Я приосанился, собственнически положил руку Марии на талию и почувствовал себя хозяином жизни.
Однако эскалатор не собирался растягивать нашу идиллию. Ноги нащупали скользкую мраморную поверхность. Наши пути лежали в противоположные стороны. Марии на север, мне – на юг. Что же дальше? Попрощаться и договориться о встрече? А может, проводить ее? Или пригласить к себе? Она тоже, казалось, ждала разрешения этой дилеммы.
– Тебе когда на работу? – катнул я пробный шар.
– С утра.
Я помялся и все же предложил:
– Может, ко мне? Чайку попьем? А завтра…
– Ну вот, я так и знала, – капризно сказала Мария. – Стоило намекнуть, что я к тебе неравнодушна, и ты уже позволяешь себе вольности. Как может холостяк предлагать ночлег незамужней девушке?!
Где только она нахваталась таких старомодных понятий? Неужели в гостинице, от этих лордов? Я вовсе и не собирался приставать к ней с непристойными предложениями…
– И вообще, Арсений, ты должен знать, – голос мадам Еписеевой слегка зазвенел, – близость возможна только тогда, когда в паспорте стоит соответствующий штампик.
Интересно, она понимает, что говорит? Не хватало еще штампиков о «близости»! Первая, вторая, третья степень близости – теперь можно. Старт!
Пришлось мучительно долго провожать мадам Еписееву в ее медвежий угол. Мы с честью преодолели все препятствия в виде гаражей и помоек и оказались у Машиного подъезда. Она предложила мне зайти.
Честно говоря, мне не хотелось лишний раз встречаться с хулиганом Еписеевым. Я округлил глаза.
– Машенька! Как может незамужняя дама предлагать ночлег неопытному юноше?!
Она заливисто расхохоталась, оценив мою иронию.
– Ты просто Володьку боишься. А если я с ним поговорю, зайдешь?
Мария скрылась в темноте подъезда. Я несколько минут тупо разглядывал формулу с тремя неизвестными, написанную на стене.
– Эй! – раздалось сверху. – Путь свободен.
Подняв голову, я увидел женский силуэт.
– Проходи, только тихо, – прошептала Маша, когда я протиснулся в прихожую, едва не задев жутковатый мотоцикл. – Он уже спит. Проходи в комнату, а я чай заварю.
Я прошмыгнул в комнату. Там ничего не изменилось. На стене по-прежнему красовался увеличенный портрет героя-летчика. Однако под ним, в кувшине на полочке, я увидел сушняк, который подарил мадам Еписеевой. Среди сухостоя затесалась одинокая роза. Я пригляделся. Пыль, покрывавшая ветки, исчезла, и гербарий словно ожил. Рядом с букетом я заметил пожелтевшую фотографию надменного типа с косым пробором. Он с прищуром смотрел на меня.
– Ну что ж ты стоишь? Садись. – Мария вошла с подносом в руках и водрузила его на стол.
Она, похоже, уловила мое напряженное перемигивание с мужиком на фотографии.
– А это кто? – без стеснения спросил я. – Тоже какой-нибудь родственник твоего сына? Штурман с разбившегося самолета?
– Так, один знакомый, – беззаботно ответила мадам Еписеева, явно желая спровоцировать у меня приступ ревности.
– И как давно длится это знакомство?
– Чуть больше недели…
Ага, и уже фотография на полочке! Яд ревности немедля проник в мою кровь. Я насупился. Ты бы еще дольше пробыл в своей добровольной ссылке, глядишь, тут красовалась бы целая галерея подозрительных портретов! Я взял себя в руки и отхлебнул чаю.
– Ая-я-я-яй! – жалобно взвыл я и высунул язык.
В чашке был кипяток.
Мария метнулась в ванную за аптечкой. Я выскочил в прихожую. Язык нещадно саднил. Путаясь в рукавах пальто, я опрокинул мотоцикл. Раздался грохот.
– Тише, тише! – перепуганно зашипела Маша, высунувшись из ванной. – Ты куда?
Мне было наплевать на хулигана Еписеева.
– Домой! – зло крикнул я, с трудом ворочая языком.
Ее глаза насмешливо блеснули. Мария попыталась ухватить меня за обожженный речевой орган и приложить к нему ватку с какой-то дрянью.
– Дай я тебе хоть язык помажу…
Я по-телячьи замотал головой, выскочил на лестницу и загрохотал вниз.
– Позвони, когда доедешь, – донеслось сверху.
«Фиг тебе, неверная!» – подумал я.
На морозе язык немного отошел. Плутая в закоулках гаражей и спотыкаясь об асфальтово-ледяные колдобины, я двигался к метро. На душе у меня было муторно. Снова навалилось одиночество. Вот так всегда: стоит только наладиться личной жизни, как все опять идет прахом. В голове засвербила привычная мысль. Я никогда больше не увижу Машу… Я представил светлые волосы, спадающие на хрупкие плечи; тонкие пальцы тургеневской барышни; лилейную шею с тонкой пульсирующей жилкой… С этой мечтой вампира в голове я вошел в метро.
Злость прошла, но ее место заняла тоска. К тому же на светлый облик Марии стали наслаиваться облупившиеся фрески, изображающие мою квартиру. Даже если ее не разгромили, все равно – хорошего мало.
– Дома ждет холодная постель… – тихо пропел я что-то из Ленькиного кабацкого репертуара, пытаясь хоть как-то взбодриться.
Но песня почему-то не взбодрила мое исстрадавшееся сердце. Никто меня не ждет! Даже пьяная соседка. Лишь ледяная постель не первой свежести…
Я завернул за угол своего дома и с надеждой взглянул на окна. Они были на месте. И даже не разбиты. Я поднялся по лестнице – дверь цела. Значит, зря я скрывался? Подвело воображение? Дурак! А Маша за это время успела обзавестись поклонником… Надо с ней все-таки поговорить.
Я открыл дверь, прошел к телефону и набрал номер мадам Еписеевой. Занято. Попробуем еще раз. Опять. Полежав в темноте, я совершил еще несколько попыток. Мимо!
Через час было по-прежнему занято, занято, занято… Черт! Надо что-то делать! С кем она разговаривает так долго? Наверняка с этим неприятным типом, чей портрет красуется у нее на полке. Обхватив голову руками, я исступленно заметался по комнате. Ревность душила меня, словно я был не самый обычный житель Москвы, а венецианский мавр.
Глава 39
Свершилось!
Я все ходил и ходил. Мой маршрут не ограничивался одной лишь комнатой. Он пролегал через всю квартиру, включая ванную и туалет. Каждый раз, оказываясь рядом с телефоном, я хищником набрасывался на его пластмассовую плоть. Но все впустую – мерзкая тварь продолжала издавать короткие гудки, и я возобновлял свои странствия.
Моя голова пылала, как новая звезда. Обожженный язык давно уже был не в силах конкурировать с ней. Я сунул голову под кран. Холодные струи стекали с моих волос, как речной водопад с веток ивы. Внезапно сквозь журчание я уловил заливистые трели.
Телефон! Это наверняка она! Я выскочил из ванной и, по-собачьи отряхиваясь, поскакал в комнату.
– Да! Да! Слушаю! – заорал я в трубку.
– Васильев, ты что кричишь? Соседей разбудишь, – проговорил знакомый голос.
– Кто это? – несколько тише крикнул я.
– Во дает, чудила! – изумилась женщина, словно я был обязан помнить голоса всех своих дам. – Я это. Светлана…
Светлана. Бывшая жена моего бывшего друга. А я и забыл о ее существовании.
– Ты где? – глупо спросил я.
– В Черустях. Но завтра буду в Москве. Названиваю тебе битый час.
– А я-то здесь при чем?
Она помолчала. В нашу связь вклинился далекий голос телефонистки:
– Освободите линию.
– Получается так, что ты у меня один остался в Москве, – оживилась моя собеседница. – Ничего, если я у тебя остановлюсь ненадолго? Пока квартиру не сниму?
А что, если Маша вздумает нанести мне визит? Если я ей дозвонюсь, конечно. Хорошо же я буду выглядеть: добиваюсь ее любви, а сам живу с посторонней женщиной. Более того, эту постороннюю особу Маша наверняка прекрасно помнит!
– Пожалуйста, только могут возникнуть некоторые трудности, – попытался я отвязаться от незваной гостьи.
– Ну, Сенечка, – заныла трубка. – Позарез надо. Не могу я здесь больше, в провинции, задыхаюсь… Я в Москве работу нашла. Хорошую… Что она, ждать меня будет, пока я соизволю появиться?
– Что же ты к Витальке не поедешь? Он ведь твой бывший муж?
– Ха! К Витальке! Да он же меня выставил из дому!
– …свобод… ли… – опять прорвалась телефонистка.
– Так я приеду? А, Сень? Ты ключ оставь под ковриком, у тебя все равно красть нече…
Связь оборвалась. Тьфу ты, пропасть!
Минут пять я уныло размышлял, что бы предпринять, но тут мой мозг словно иглой пронзило. «Маша!!!»
Я опять забегал по квартире, но сообразил, что это ни к чему путному не приведет, и схватился за телефонную трубку. Мадам Еписеева соизволила наконец ответить.
Моя голова пылала, как новая звезда. Обожженный язык давно уже был не в силах конкурировать с ней. Я сунул голову под кран. Холодные струи стекали с моих волос, как речной водопад с веток ивы. Внезапно сквозь журчание я уловил заливистые трели.
Телефон! Это наверняка она! Я выскочил из ванной и, по-собачьи отряхиваясь, поскакал в комнату.
– Да! Да! Слушаю! – заорал я в трубку.
– Васильев, ты что кричишь? Соседей разбудишь, – проговорил знакомый голос.
– Кто это? – несколько тише крикнул я.
– Во дает, чудила! – изумилась женщина, словно я был обязан помнить голоса всех своих дам. – Я это. Светлана…
Светлана. Бывшая жена моего бывшего друга. А я и забыл о ее существовании.
– Ты где? – глупо спросил я.
– В Черустях. Но завтра буду в Москве. Названиваю тебе битый час.
– А я-то здесь при чем?
Она помолчала. В нашу связь вклинился далекий голос телефонистки:
– Освободите линию.
– Получается так, что ты у меня один остался в Москве, – оживилась моя собеседница. – Ничего, если я у тебя остановлюсь ненадолго? Пока квартиру не сниму?
А что, если Маша вздумает нанести мне визит? Если я ей дозвонюсь, конечно. Хорошо же я буду выглядеть: добиваюсь ее любви, а сам живу с посторонней женщиной. Более того, эту постороннюю особу Маша наверняка прекрасно помнит!
– Пожалуйста, только могут возникнуть некоторые трудности, – попытался я отвязаться от незваной гостьи.
– Ну, Сенечка, – заныла трубка. – Позарез надо. Не могу я здесь больше, в провинции, задыхаюсь… Я в Москве работу нашла. Хорошую… Что она, ждать меня будет, пока я соизволю появиться?
– Что же ты к Витальке не поедешь? Он ведь твой бывший муж?
– Ха! К Витальке! Да он же меня выставил из дому!
– …свобод… ли… – опять прорвалась телефонистка.
– Так я приеду? А, Сень? Ты ключ оставь под ковриком, у тебя все равно красть нече…
Связь оборвалась. Тьфу ты, пропасть!
Минут пять я уныло размышлял, что бы предпринять, но тут мой мозг словно иглой пронзило. «Маша!!!»
Я опять забегал по квартире, но сообразил, что это ни к чему путному не приведет, и схватился за телефонную трубку. Мадам Еписеева соизволила наконец ответить.