Николаев Константин Николаевич. Брачный сезон или Эксперименты с женой

   Однако через секунду Ленька ворвался в комнату. В руках его сиял саксофон. Он вспрыгнул на кресло и заиграл одну из своих психоделических композиций.
   Сзади к нам подкралась тетя Рая и, обхватив за плечи толстыми руками, потихоньку повлекла к детско-хулиганской комнате, где была застелена кровать.
   Мы остались наедине с мадам Еписеевой. Из-за плотно закрытой двери неслись приглушенные саксофонные стоны.
   – Ты меня любишь? – зачем-то спросил я.
   – Не говори глупостей, – раздалось из-под тюля.
   Мария выбиралась из платья.
   – Ну ты хотя бы счастлива? – не отставал я.
   – Весь праздник мне испортил!
   Чувствуя свою вину, я попытался обнять Машу, но она оттолкнула меня и отвернулась к столу, заваленному железяками.
   – Ну что я должен сделать, чтобы ты меня простила?
   Мария оттопырила нижнюю губу и притворным обиженным голосом пропищала:
   – Купить мне шубу.
   – Помилуй, да ведь весна!
   – Шуба – понятие растяжимое, – мечтательно проговорила она. – Это у тебя вон живот греет и зимой и летом! А я?..
   Я слегка обиделся и сказал:
   – Живот тоже растяжимое понятие.
   Но шубу я все-таки пообещал. С первой же получки. К своему стыду, я вспомнил, что ничегошеньки не подарил невесте. Забыл впопыхах…
   Мария тут же отошла от стола и потерлась об меня, как кошка.
   – Вот теперь я тебя люблю, дорогой!
   В этот момент звуки саксофона из комнаты резко оборвались. Послышался звук падения, какие-то шлепки и грохот.
   – Убью, фраер! – взревел голос Василька. – «Таганку» давай!
   Я в одних трусах выскочил из комнаты. Судя по звукам, Леньке приходилось нелегко.
   И точно! На ковре была куча мала. Дядя Миша пытался растащить дерущихся. Толстые барышни упоенно визжали. Виталька с Ларисой испуганными истуканами замерли у окна. Я почувствовал на голом плече пухлую ладонь тети Раи.
   – Иди, касатик, иди, – спокойно проговорила она. – Какая же свадьба без драки? Мы уж тут как-нибудь сами…
   Опять, значит, русские народные традиции! А если Ленька падет жертвой этого народничества?
   Лезть в самое пекло мне не хотелось, и тут у меня мелькнула спасительная мысль. Я тряхнул головой и запел, вспомнив свое давнишнее выступление в ресторане «Полевой стан»:
   – Тага-анка! Все ночи…
   Клубок тел на ковре дернулся и окаменел, словно по нему пропустили электрический разряд. Между Ленькиных ног просунулась репейная голова Василька. Он открыл рот и раскатисто подхватил:
   – …полные огня…
   Мы допели песню до конца. Публика миролюбиво расселась за столом, потирая бока. Виталька с Ларисой зааплодировали.
   – А у тебя ничего получается, – сказал Рыбкин. – Может, ты и мою любимую споешь?
   – Ему к жене пора! – вступилась за меня тетя Рая и вытолкала за дверь.
   Там меня поджидал дядя Миша со складным туристским стаканчиком.
   – Глотни для храбрости, – он понимающе мигнул желтым козлиным глазом.
   Мне обожгло гортань, я пару раз споткнулся об мотоцикл и пробрался в полутемную спальню.
   – Маш! – шепотом позвал я.
   Никто не отзывался.
   – Ты спишь?
   Я похлопал по кровати. Никого. Я встревожился. Наконец мои пальцы нащупали нос законной супруги. Из него вырывались равномерные порции теплого воздуха. Мадам Еписеева, намаявшись за день, спала сном праведницы.
   Я включил настольную лампу и с нежностью посмотрел на жену. Она лежала, подтянув ноги к подбородку. Я решил не будить ее. Из комнаты раздались залихватские звуки саксофона. Неужели Ленька опять за свое? Еще одну песню мои связки просто не выдержат! Но вслед за мяукающими звуками послышался дробный перестук женских каблуков.
   – Их! Их! Их! – послышались визгливо-придурошные голоса кузин.
   Тимирязьев резко сменил ритм. Послышался басовитый страдающий голос тети Раи:
   – Охуе…
   Ничего себе! Тетка, видно, разошлась не на шутку! Тимирязьев послушно дудел на саксофоне вторым голосом, а усатая женщина продолжала страдать:
 
   Ох, уехал мой сердешный!
   Наеба… Но я бантик повяжу,
   Палец в жо… Палец в желтеньком колечке,
   Я посса… Я по садику брожу!
 
   Песня была нескончаемой и убаюкивающей. На словах «Только сра… Только сразу сообщи!» я уткнулся в теплую спину мадам Еписеевой и заснул.

Глава 47
Все хорошо?

   На деревьях распустились почки. Уже почти два месяца я жил с Марией Еписеевой суровой супружеской жизнью. Шубу я ей купил, но она надела ее только пару раз. Неожиданно потеплело и, как я уже говорил, распустились почки. Вместе с ними в моей душе распустились смешанные чувства. Хотелось воли! Но не очень, а в допустимых размерах. Так что на уговоры Тимирязьева, после моей брачной ночи ставшего прежним гулякой, я не поддавался.
   Кстати сказать, моя жена неожиданно изменила свое негативное мнение о нем. Ее родственники в один голос нахваливали Леньку, и даже Василек перед отъездом хмыкнул нечто невразумительное:
   – Ну, в натуре, он не полный дрек! Чтоб я тогда лук ел!
   К такому емкому замечанию добавить было нечего. Мария время от времени спрашивала меня:
   – Что же ты Леонида в гости не позовешь? Пусть сыграет нам что-нибудь.
   Но Леонид весной был занят по горло. И не только ресторанно-музыкальной деятельностью, а в основном барышнями, наводнившими московские улицы.
   Полюбила Мария и Игоря Хренова, с которым я неожиданно сдружился. И не только за то, что он платил мне немалые деньги за преподавание Чейза. Просто ни одна женщина на свете не могла плохо относиться к Хренову.
   Он иногда появлялся в нашей квартирке с цветами для хозяйки и дорогим коньяком для меня. (С Игорем выпивать мне разрешалось. «Потому что с ним не напьешься», – говорила мадам Еписеева.) Он любезничал с женой, шутил и обсуждал дела со мной и обкуривал шторы душистым трубочным дымом. От него исходила прямо-таки солнечная энергия! Он постоянно строил планы. И не только строил, но и воплощал их в жизнь.
   Например, слова Игоря о введении в гимназии курса го и мацзяна не оказались пустым звуком. Еще зимой я разыскал подвал, где в полном одиночестве сидел Автоклав Борисович, склонясь над своими костяшками и пуговками. Немолодой уже человек в очках с толстыми линзами, с бледным лицом грустного клоуна. Я предложил Автоклаву работу, и Хренов не только принял его, но и не забыл выплатить мне приличные комиссионные.
   Чего не хватает обычно друзьям, так это бережного отношения к твоим финансам. У Игоря Хренова имелось и это достоинство. Так как же его не полюбить?
   – Вот, учись, – иногда говорила Мария после его визита, – и цветочки тебе, и обхождение, и костюмчик, и проборчик на месте. А ты все рохля рохлей.
   Я отзывался, что не мешало бы и мне обзавестись какой-нибудь приличной вещью. Маша отмалчивалась, а на следующий день я слышал отвратительное:
   – Дорогой, это тебе…
   Мадам Еписеева с заговорщицким видом протягивала мне маленький сверточек. И в мое безраздельное владение поступала пара носков или новая зубная щетка.
   Моя жена подружилась и с Ларисой Пастернак. Их симпатию я отметил еще в день свадьбы, но апогея эта дружба достигла к весне. Едва ли не каждый вечер Лариса торчала у нас на кухне, листая женские журналы и рассуждая о чем-то непонятном:
   – Спинка прямая… Вытачки косые… Сплошная лайкра…
   Маша внимала этой белиберде с открытым ртом. Мне все это не слишком нравилось, так как через пару дней после такого ликбеза жена отправлялась в поход по магазинам, не забыв раздраженно сказать:
   – Посмотри на Лариску! Одевается, как богиня. Одна я хожу – чучело чучелом. Ничего приличного нет. Зачем только на работе надрываюсь?
   – А это как же? – кивал я на Машины бедра, обтянутые новой юбкой. – Вы же вместе выбирали?
   – Все равно у Лариски лучше, – недовольно отвечала она. – Ей Виталька из Германии тряпки привозит.
   Я боязливо соглашался с тем, что «у Лариски лучше», и нарывался на взрыв гнева.
   – Значит, я тебе не нравлюсь?
   Что ж это такое! Но я все понимал. Давным-давно у моей матери была подруга – продавщица в шляпном отделе ГУМа. Однажды она задумчиво сказала мне:
   – Знаешь, Сеня, двадцать лет уже работаю в магазине, но еще ни разу не видела, чтобы подруга посоветовала подруге именно ту шляпку, которая ей больше всего идет.
   Я запомнил эти слова. Но Маше не говорил – еще подумает, будто я стараюсь очернить ее лучшую подругу. И ведь будет права! Ларису Пастернак я и в самом деле на дух не переносил. Бедный Рыбкин! Его первая жена куда как лучше.
   Кстати, Света по-прежнему жила в моей квартире на «Красногвардейской». Мария, разумеется, думала, что квартиру снимает исключительно занятая иностранка. Для убедительности я показал жене журнальную фотографию Маргарет Тэтчер, сообщив, что увидеться с нашей квартиранткой нет никакой возможности, потому как помещение нужно ей только на время краткосрочных визитов в Москву.
   – Вот людям денег-то некуда девать! – изумилась Маша. – Эта дура и проживет-то, небось, один день, а платит за целый месяц.
   Знала бы она, кто и, главное, сколько платит! Факультативный преферанс у меня уже сидел в печенках.
   Мадам Еписеева частенько гостила у Ларисы (то есть у Витальки Рыбкина), заодно наведываясь и в мое холостяцкое жилище проведать обстановку и выяснить, не поцарапала ли Маргарет Тэтчер мебель. Но я вовремя предупреждал Светку, она придавала жилплощади необжитой вид и смывалась к своему директору.
   Все было бы довольно сносно, особенно в бытовом смысле, если бы не мой пасынок. Радовало только, что хулиган Еписеев теперь учился в другой школе (к себе в гимназию я его устраивать не стал). Но мне хватало Вовочки и дома.
   Те редкие часы, когда он не пропадал у гаражей, не слушал свою скрежещущую музыку и не возился с мотоциклом, Еписеев использовал для того, чтобы издеваться надо мной. Наверное, ревновал к матери. Шутки его были просты.
   Однажды вечером, когда Маша была на работе, кто-то позвонил в дверь. Я открыл. В ноги мне бросилось пламя от горящей на коврике газеты. Огня я, после известного происшествия, побаивался, так что бросился затаптывать готовый разгореться пожар. Пламя я потушил, но тапочки пришлось выбросить – под газетой оказалась изрядная куча сами знаете чего.
   По ночам, когда Маша уходила на службу в вечернюю смену, а хулиган Еписеев на прогулку, я частенько просыпался от зловещего дребезжания. В бешенстве избегав всю квартиру, я лишь под утро обнаруживал источник мерзкого звука. В деревянную раму снаружи была воткнута иголка с ниткой, уходящей в темноту. За нитку можно было дергать со двора. Иголка колотилась о стекло, не давая мне заснуть.
   Вспоминается и другой случай (Вовочка точно знал, когда я бывал дома один). Опять раздался звонок. Что же мне теперь, не открывать? Я подошел к двери. Но открыть ее не смог. Тогда я рванул посильнее. Кто-то тянул дверь на себя. Я еще сильнее. Дверь не открывалась. Рванув раз в двадцатый, я заорал благим матом:
   – Отпусти, пока не поздно, скотина! Я подожду десять минут, чтобы дать тебе смыться!
   Честно прождав десять минут, я тихонько попробовал дверь. Проклятая не открывалась! Причем с той стороны опять чувствовалось чье-то сопротивление.
   – Выйду – убью! – опять завопил я. – Тебе не жить, собака!
   С лестничной клетки доносилась приглушенная ругань соседа из квартиры напротив. Развязала этот гордиев узел только мадам Еписеева, когда вернулась с работы. Оказалось, что ее любезный сынок связал длинной веревкой наши с соседом двери, позвонил в обе квартиры и удалился, предоставив нам возможность ругаться сколько влезет.
   К сожалению, я не мог воспользоваться привычной отдушиной и пожаловаться Катьке Колосовой на свою жизнь. После мальчишника что-то в наших отношениях надломилось. Я несколько раз, украдкой, чтобы Мария не слышала, набирал Катькин номер. Однако разговор не клеился.
   – Как делишки, как детишки? – спрашивал я тихим, но нарочито веселым голосом.
   – Нормально, – буднично отвечала Кэт.
   – Все пашешь на своих бандитов?
   – Пашу…
   – Когда же мы увидимся, любовь моя нетленная? – продолжал я упражняться в остроумии, надеясь расшевелить мадам Колосову. – Когда я прикоснусь к твоим нарумяненным ланитам усталыми губами? Доколе мои мозолистые от праведных трудов длани будут печально пусты и не заняты чашей зелена вина? Когда я воздену очи на твои перси?
   – Как-нибудь… – равнодушно отвечала Кэт.
   Не понимаю, что ей еще надо? Раньше ведь она разговаривала совсем иначе. Наверное, боится, что кто-нибудь услышит нашу беседу и у меня будут неприятности. Ха! Я же осторожный…

Глава 48
Суббота есть суббота

   Суббота – самый неприятный день для женатого мужчины. Если кто-то по-прежнему осмеливается называть этот день выходным, то он последний дурень! Но особенно мерзко субботнее утро.
   В один из таких «выходных» я проснулся от нудного звука, доносящегося из ванной. Гул прервался и через несколько секунд с удвоенной силой разнесся по квартире. Я потянул носом воздух. Теплая сырость и запах стирального порошка. Большая стирка! Вот ужас!
   Сунув ноги в тапочки, я побрел умываться. В коридоре мне встретилось взмыленное злое существо в халате и с полотенцем на голове.
   – Проснулся! – прошипело существо. – А некоторые, между прочим, с семи утра на ногах!
   – Могла бы и разбудить, – проворчал я. Шутить не хотелось.
   В ванной – полный раздрай. Везде разложены скрученные трубочки белья, на полу пена, посредине вибрирует старенькая стиральная машина, от которой к крану тянется шланг цвета дохлой лягушки. Значит, умыться я не смогу? Ну уж нет!
   Я отцепил шланг, пустил теплую воду, взял бритву и намылил щеки.
   – Да что ж ты творишь, ирод?! – внезапно раздался за моей спиной яростный вопль.
   Я оглянулся. Из шланга по кафельному полу растекалась серая пенная вода. Она вот-вот готова была добраться до моих тапочек. Мария схватила тряпку и, хлестнув меня по спине, принялась собирать мыльную воду. Выкрутив в ванну последние капли, она плаксиво сказала:
   – Совсем ты меня не жалеешь! Нашел себе служанку! А что сулил перед женитьбой?
   И в самом деле, что? По-моему, кроме любви до гроба, ничего.
   – Ну как же не жалею, – натужно выдавил я и попытался прикоснуться мыльным лицом к щеке жены. – Очень даже…
   Не дав договорить, мадам Еписеева вытолкнула меня из ванной со словами:
   – Всем вам, мужикам, одного только надо!
   Обиженный, я ушел курить в туалет. «Господи! – молил я, просовывая намокший фильтр в намыленный рот. – Сделай так, чтобы этот день прошел побыстрее!» Но у Господа, видимо, было и своих забот по уши, суббота только началась.
   Ну почему Маша так неласкова ко мне? Ну и что с того, что вода вылилась на пол? Это же сущие пустяки. А у человека теперь испорчено настроение.
   Покурив, я отправился умываться на кухню. Там было не лучше, чем в ванной. На плите, над синими языками пламени, высились чаны с бельем. Под потолком клубилось удушливое облако пара. Я кое-как умылся и присел на табуретку. Маша то и дело сновала мимо, забирая новые порции тряпья. Спотыкаясь о мои ноги, она чертыхалась и выразительно вскидывала блеклые глаза. Наконец мне это надоело.
   – Мы завтракать когда-нибудь будем или нет? – крикнул я в удаляющуюся спину супруги.
   Мария повернулась, швырнула таз с бельем на пол и уперла в бока красные, распаренные руки.
   – Куда тебе еще жрать-то? – удивилась она, будто в обычном человеческом желании позавтракать было что-то неестественное и порочное. – Ты на себя-то посмотри!
   Согласен. Вид толстого человека в майке и трусах не очень приятен. Гораздо приятней, например, встретить утром на кухне того же Алена Делона. Или Хренова в бабочке. Но я-то что могу поделать? Похудеть за ночь дано не каждому, а вся одежда клубится и вертится в стиральной машине. Но ведь и сама мадам Еписеева в чалме и халате – отнюдь не пеннорожденная Венера, хотя как раз пены-то сегодня хватит для доброго десятка богинь!
   – Машунь, – проворковал я ласково, – ну неужели я так мало зарабатываю, что не могу рассчитывать хотя бы на бутерброд и стаканчик чаю?
   Мадам Елисеева подошла к холодильнику, распахнула дверцу, достала оттуда тарелку, где покоился вчерашний ссохшийся бутерброд, и с грохотом поставила передо мной.
   – Чай в состоянии налить? Или ты меня решил в гроб загнать?
   Представьте себе, я не встречал ни одного человека, которого эта мелкая деятельность довела бы до гробовой доски. Правда, покойники по улицам не расхаживают.
   Я пережевывал бутерброд, а мимо, вытирая пол, суетливой креветкой носилась Маша.
   – Давай помогу, – предложил я. Но она лишь зло пропыхтела. Тогда я сказал: – Вот ты все ругаешься, а лучше бы дала мне какой-нибудь фронт работ. Глядишь, все быстрее бы пошло, а вечером можно будет куда-нибудь сходить. Хоть в театр…
   Мария распрямилась.
   – Да что я тебе, девка, что ли, по театрам-то шастать? Кончились шуры-муры, Арсений, запомни, кончились! Вон, Лариске-то Виталька давно машину автоматическую купил! Она грязное тряпье и в руки-то не берет. Оттого они у нее такие гладкие. Театр он мне свой предлагает… Тьфу! – И скрылась в ванной.
   Нет, с ней не договоришься. Я сам предлагаю свою помощь! Нет, не хочет! Стиральная машина ей теперь понадобилась. Да что я – Рокфеллер, что ли? Или кетчупом торгую?
   Я прошел в комнату, сложил диван и включил телевизор. Тут же влетела мадам Еписеева с металлической трубкой наперевес. Взревел пылесос. Я вылетел из комнаты вне себя от ярости.
   Может, прогуляться? Нет, не получится. Вся одежда в стирке. В коридоре я столкнулся с хулиганом Володей. Его одежду она почему-то не постирала! Вон какая спецовка-то промасленная! Давно пора ее в стиральную машину. Еписеев торжествующе глянул на меня, ухватил мотоцикл за руль и загромыхал вниз по лестнице.
   Я же продолжал метаться между комнатой и кухней. Отовсюду меня теснили бытовые приборы. Неожиданно раздался звонок в дверь. Я заглянул в глазок и ничего не увидел. Только какое-то расплывшееся месиво. На Еписеева месиво не тянуло.
   – Маша! – крикнул я и сжал выглядывающие из трусов коленки. – Звонят!
   – Ты что, уже и открыть не можешь? Не видишь, я занята?
   Звонок настойчиво дребезжал.
   – Да как же я открою? – внятно прокричал я. – Мне даже надеть нечего!
   – Свадебный костюм накинь…
   Просто замечательно! Свадебный костюм! Может, еще бабочку прицепить? Тем не менее я достал из шкафа свой маскарадный наряд, влез в полосатые брюки и надел белую рубашку с загнутым воротничком. «Утро аристократа», да и только. «Он напряг мускулистую руку, поцеловал графиню и вынес помойное ведро…»
   – Кто там? – тривиально спросил я, приложив губы к замочной скважине.
   – Да я… – ответил женский голос.
   Я опять прильнул к глазку, но в круглом окошечке виднелись только какие-то клетчатые тюки.
   – Кто – «я»?
   Ну и манера! Трудно, что ли, сообщить свое имя или фамилию, на худой конец? Женщина за дверью пробормотала:
   – Да Лена же из Орехова…
   Что-о?!! Этого еще не хватало! Внезапно мне вспомнилась записка, которую я еще зимой нашел под дверью своей квартиры. Что-то там вроде «ждала, в следующий раз сообщу», кажется. Значит, «следующий раз» наступил. И как назло, именно сегодня! Что ж ты не сообщила-то, дура?
   Я лихорадочно огляделся по сторонам – нет ли поблизости жены – и приоткрыл дверь. Она тут же распахнулась настежь под напором сумок, тюков, баулов и узлов. За этой горой возвышалась довольно толстая особа, обмотанная платком. Она сверкнула золотым зубом.
   – Доброе утро, Арсен!
   – Здравствуй, Леночка, здравствуй, – промямлил я, пытаясь оттеснить гостью на лестницу. Я ухватил с вешалки пальто. – Давай посидим где-нибудь, ты, небось, устала с дороги…
   – А вещи-то? – недоуменно протянула она.
   Да, действительно, вещи! Девушку Елену я, может, и сумею нейтрализовать. А вот как быть с ее баулами?!
   Ухватив первый попавшийся мешок, я швырнул его в комнату Еписеева-младшего. За мешком последовал остальной багаж.
   – Такое ощущение, что ты к нам навсегда, – сдержанно пошутил я.
   – Нет, всего на пару недель, – серьезно ответила Елена.
   Я вытолкал ее из прихожей и заглянул в комнату. Маша стояла на табурете и вытирала пыль с фотографии неизвестного летчика.
   – Маш, пойду я, что ль, прогуляюсь, – сказал я непринужденно, – раз мне уже нет места в этом доме. Может, купить чего?
   Мадам Еписеева глянула на меня.
   – Что-то ты заспешил, – подозрительно пробормотала она и глянула в мои расширенные от ужаса зрачки. – Смотри рубашку не изгваздай!
   – Так, может, я в магазин зайду?
   – Сейчас я тебе список напишу.
   Я едва не схватился за голову. Маша медленно спустила ногу с табуретки.
   – Не надо! Не надо! Я так запомню! – проговорил я испуганной скороговоркой.
   – Ну тогда купишь стирального порошка. Две пачки. Шесть кило картошки, два десятка яиц и… – Мария задумалась.
   – Хорошо-хорошо, любовь моя! – вскрикнул я и пулей вылетел на лестницу, где покорно топталась девушка Елена.
   – Рубашку не изгваздай! – опять донеслось из комнаты.
   – Жена? – осведомилась моя старая знакомая.
   Я сдержанно кивнул и обреченно повлек Елену вниз по лестнице.

Глава 49
Арсений Кириллыч меняет профессию

   В кафе «Минутка», что около метро, народу было немного. Несколько таких же, как я, по-субботнему неприкаянных мужичков. Их сизоватые носы уныло свисали над пивными кружками. За отдельным столиком беззаботно хохотали длинноволосые студентки в ярких куртках, угощаясь баночной пепси-колой.
   Я молча поставил перед Еленой тарелку салата, колбасу и бутылку минералки, перед собой – рюмку коньяка. Елена сняла платок, по ее круглому лицу стекали капельки пота.
   – Ты зачем приехала-то? – грубовато спросил я и для храбрости хлебнул коньяка.
   – В Лужники, – просто ответила Елена.
   – На соревнования по метанию ядра?
   – Зачем? На базар вещевой. Жить-то надо, – пробубнила она с набитым ртом.
   – У тебя вроде хорошо зарабатывающий муж был?
   – Да их колонну еще в январе – того… расформировали, – привычно стала рассказывать она. – Запил он. Завод наш встал совсем. Говорят, какие-то шипсы из картофеля гнать будут…
   – Чипсы? – удивился я. – На химпредприятии?
   – Бес их знает, начальство-то, – отмахнулась Елена и продолжала: – Зарплату все равно никто не плотит. А Томка с гальванического в Москву наладилась. Накупит здесь и продает у нас полгода втридорога. Так и живет… А чем плохо?
   Кому как. Мне, например, очень даже плохо. Что я Маше скажу? Приехала, мол, старая знакомая, поторговать в Лужниках пару недель? Разговоров не оберешься…
   – Как же ты мой новый адрес узнала?!
   Елена посмотрела на меня бараньими глазами.
   – А мне та рыжая, что в твоей квартире сидит, так и сказала: иди-ка ты, милая, к Арсену. Он теперь в другом месте обретается. Ну я и пошла…
   – Понятно, – протянул я, задумавшись, куда бы пристроить незваную гостью.
   К Леньке – нельзя. В одной комнате у него мама, а в другой – он сам с девушками. К Витальке? Вообще бред. Во-первых, неудобно, а во-вторых, там Лариса. Она такой шухер поднимет, что Рыбкину самому, того и гляди, на работе ночевать придется.
   Если бы с Катькой у меня были прежние отношения, то проблем нет – приводи и сели к ней кого хочешь. Не то что какую-то там бабу из Орехова! А может, вот он, повод для возобновления теплых отношений? – внезапно осенило меня. Я оставил Елену в кафе, а сам бросился к телефонной будке.
   – Кэт, – закричал я, – выручай! – И изложил подруге свою нелепую просьбу.
   Она помолчала и взорвалась:
   – Слушай, Васильев, ты со своим бабьем отстанешь от меня когда-нибудь или нет?! Совсем меня за дурочку держишь, что ли?!
   Вот оно! Сработало! Привычный тон мадам Колосовой. Но ничего не сработало. Катька сухо и едко сказала:
   – Нет, Арсений, извини, это невозможно. У меня не гостиница. К тому же у меня тоже есть небольшая, совсем крохотная, но все-таки личная жизнь…
   У нее кто-то есть? Как это мне до сих пор не приходило в голову! Да не может быть! В моей душе вдруг вспыхнула ярость, я представил, как лощеный мерзавец сидит на Катькином диване, хлещет вино и сыплет пошлыми комплиментами. Господи, какая гнусность и какая… несправедливость!
   Девушка Елена доела салат, перед ней на тарелке лежал кусок колбасы с неровной выемкой от золотого зуба. Раньше у нее были обычные и вполне здоровые человеческие зубы. Принято так у них, в Орехове, что ли, для красоты вставлять в рот драгметаллы? Мол, все у меня хорошо, граждане, дом полная чаша!
   Жилищная проблема навалилась на меня с новой силой. Надо было что-то срочно придумать. Я сел за стол и отодвинул недопитую рюмку. Пить больше не стоит. Маша может учуять запах спиртного, тогда уж точно жди скандала.
   Может, сказать ей, что это – я с отвращением посмотрел на толстые ноги Елены в синих тренировочных штанах – моя родственница? Но Мария резонно спросит, почему она до сих пор ничего о ней не знала? Ладно, надо за порошком, по пути что-нибудь придумаю.
   – Так ты говоришь, на две недели в Москву? – спросил я Елену, когда мы выходили из магазина.
   Ничего путного я так и не придумал. Черт, и зачем только три года назад я ответил на ее письмо?!
   Елена завертела головой.