Страница:
Через два дня торпедовцы улетели. В самолете комментатор Николай Озеров, взглянув в иллюминатор, сказал: «Все, Эдик, теперь ты — выездной». Границу перелетели.
…Вместо Валентина Иванова в Риме на поле вышел Валентин Денисов. В середине сезона он вернулся в «Торпедо» — и в первом же матче забил гол. Денисов не был вполне хорош физически, играл с заметным даже с трибун лишним весом, но его умение комбинировать, оказавшееся ненужным в ЦСКА, здесь проявилось, как будто «Денис» никуда и не уходил из «Торпедо».
Засчитай рефери Ченчер из ФРГ гол Бреднева — а мы по телевизору ясно видели, что мяч от перекладины опустился за линией ворот, — автозаводская команда прошла бы в следующий тур Кубка чемпионов: «Интер» славился не атакой, а защитой.
Подводя итоги матча с «Торпедо», тренер «Интера» осторожно заметил, что Эдуарда Стрельцова не вполне понимают партнеры по атаке, не приученные к столь интеллектуальному футболу, который предлагает им торпедовский лидер… Но и от комплимента не удержался: «Само присутствие Стрельцова на поле и стиль игры обеспечивают команде численное превосходство на любом участке…»
Эдик в своих мемуарах эмоционально задержался на этом матче:
«Мы вышли играть с „Интером“, договорившись между собой, что будем биться до конца. И бились. К несчастью, удачи нам в Милане не хватило.
Один итальянский журналист написал, что «такого международного опыта, каким обладают игроки „Интера“, нет ни у одного другого клуба в мире».
Конечно, когда в составе у противника такие именитые игроки, как Факетти, Бургнич, Жаир, Суарес, Корсо, всегда немного не по себе — и тем особенно, кто в такого уровня соревнованиях еще не играл. Тут уж чистая психология. И вопрос: как это напряжение снять? Я знал по своему опыту, что уж паниковать точно не стоит. И не надо слушать тех, кто все эти громкие имена на разные лады произносит… Перед игрой с ФРГ в пятьдесят пятом году нам тоже твердили: Фриц Вальтер, Фриц Вальтер. Он тогда и действительно красавцем был. И сыграл лучше еще, чем ожидали, — мяч у него не могли отобрать, приставленный к нему полузащитник только бегал за ним по пятам. Но в итоге-то не проиграли, победили, переломили в середине ход игры — и никакой Фриц Вальтер немцев не спас. Так что какой же резон самих себя пугать чужой славой?
Перед игрой, конечно, понервничали. И от страха перед именами не все, на мой взгляд, избавились. Главное, переживали, что с нашей стороны никаких современных знаменитостей нет, кроме Валерки Воронина. Он, кстати, на чемпионате в Лондоне с итальянцами-то здорово и сыграл. И мы на него надеялись. Он, по-моему, не подвел. Жаль только, что единственный мяч в наши ворота, все решивший, влетел от Маццолы, задев Воронина.
А наш гол — Володька Бреднев отлично под перекладину пробил, мяч от нее рикошетом за линию ворот отскочил — судья не захотел увидеть. Очень, конечно, обидно. Володька на четырнадцатой минуте гол сделал, когда мы уже успокоились, в свою заиграли игру. Первый тайм прошел с нашим преимуществом. Потом тот журналист, который про опыт игроков «Интера» писал, отметил, что мы заставили «Интер» играть по нашим нотам…
А вот в ответной игре в Москве у нас, как ни странно, шансов было меньше. Команды уже хорошо узнали друг друга. Но итальянцы, действительно, поопытнее. И вообще «Интер» в целом потехничнее, чем «Торпедо». Кроме нас двоих с Ворониным, все наши уступали итальянцам, прежде всего в технике.
И очень грамотно сыграла защита «Интера». У нас же без Дениса — его Щербаком заменили — сильной атаки не получилось (Эррера говорил, что когда увидел в московском матче Щербакова вместо Денисова, сразу успокоился. — А. Н.). Защитников «Интера» без выдумки не проведешь. До сих пор думаю, что сыграй мы в Москве вместе с другим Валей — Ивановым, — разобрались бы в ситуации и обязательно забили бы…
Мне передавали, что Эррера сказал про меня: «Стрельцова трудно разгадать нашим защитникам, но и для партнеров он не меньшая загадка».
Да нет, к тому времени, мне кажется, понимание у меня с партнерами уже установилось более или менее. Может быть, просто не всем удавалось исполнить задуманное нами технически? Случалось: я иду назад и готов пяткой отдать мяч вперед, если партнер открылся, а он не открывается, упрощает итальянским защитникам их задачу.
В общем, в Москве — 0:0. Из Кубка выбыли. Но особенно ругать нас не за что. Мы выглядели пристойно. Не забывайте, что сезон шестьдесят шестого для «Торпедо» оказался не из лучших. Правда, на будущий год дела наши не только не улучшились, а, напротив, стали еще хуже. Мы на двенадцатое место скатились, как в самые несчастливые времена».
Но главным, как у нас любили и до сих пор, по-моему, любят говорить, итогом проигранного состязания с итальянцами стало разрешение Стрельцову играть теперь за сборную СССР.
Правда, нервы поручителям он потрепал. В ночь после матча с «Интером» сопровождающий команду чекист, полковник — ни больше, ни меньше! — Борис Орлов заглянул в номер к Вольскому, огорошив парторга ЦК на ЗИЛе сообщением, что Стрельцова в гостинице нет. Искали — и не нашли. А утром — в аэропорт. Позднее в предисловии к одной из книг о Стрельцове Аркадий Иванович комментировал случившееся не без сохраненного в передрягах начальственной жизни юмора: «Жаль, подумал, партийного билета, но ничего не поделаешь — сам виноват: надо возвращаться в Москву без Стрельцова». Но Эдик появился в аэропорту как ни в чем не бывало. Спокойно объяснил, что его пригласили игроки «Интера» — вместе погуляли. Итальянские журналисты застали отдыхавших футболистов в каком-то развлекательном заведении — и не преминули задать вопрос Стрельцову: «Не хотел бы он остаться за рубежом?» Эдик ответил: «А что мне тут делать? У вас президентов убивают». (Пока Эдик находился в заключении, в США застрелили президента Кеннеди.) В данном случае ругаемые у нас тогда за «продажность» иностранные писаки очень выручили Эдика. Про ночную гулянку забыли, а ответ патриота-футболиста, уевшего буржуев, те, кому это полагалось по службе, прочли, получив большое политическое удовольствие.
…«Советский спорт» с отчетом о матче нашей сборной с турками я развернул возле газетного киоска в центре Новосибирска — был там в командировке — и на душе стало легче, когда увидел фамилию Стрельцова в составе команды Морозова. Хоть что-то, может быть, в нашей жизни наладится, раз футбол поумнел, восстановив Эдуарда почти во всех правах (звания заслуженного мастера ему в шестьдесят шестом не вернули).
Немножечко встревожило, что при Стрельцове проиграли в Москве туркам — они тогда не котировались. Но надеялся, что у футбольных начальников хватит ума не обвинять в поражении Эдика. Хотя, судя по отчету, он никак себя не проявил. Однако как раз в том, что не проявил — не лез из кожи вон, оправдывая высокое доверие, — и был Стрельцов.
Он привыкал к партнерам по сборной — и в следующей игре (играли снова в Москве, против сборной ГДР) забил первый гол. Матч 23 октября памятен тем, что провожали любимого футболиста Майи Плисецкой — Виктора Понедельника. Ровесник Эдуарда заканчивал путь свой в большом футболе, пройденный им не бесславно. А Стрельцову еще многое предстояло…
Понедельника, ритуально вышедшего на поле, заменил Анатолий Бышовец — дебютант сборной. Но пять минут Понедельник поиграл в атаке со Стрельцовым — один сюжет, не состоявшись, заканчивался, зато завязывался новый…
Бышовец со Стрельцовым до конца года побывали еще в Италии (Эдик вторично — ездить так уж ездить). Итальянцы на «Сан-Сиро» взяли у нас реванш за поражение на чемпионате мира. Единственный в матче гол Гуарнери забил Яшину в середине первого тайма.
Воронин после чемпионата мира не очень стремился играть — чувствовал себя эмоционально и всячески переутомленным — и в трех из четырех осенних матчей сборной Морозов его не занимал. Но в сборной появился другой торпедовец — хорошо себя в том сезоне проявивший Андреюк. Слава Андреюк следовал автозаводским традициям в соблюдении режима — и не очень долго удержался в основном составе «Торпедо» (возможно, что и с Ивановым, когда стал тот тренером, не пришел к согласию, не помню уже). Но заговорили о нем журналисты в конце шестидесятых в связи со Стрельцовым — Слава играл за свердловский «Уралмаш» и, когда в кубковой встрече пришлось ему противостоять Эдику, вцепился в него мертвой хваткой…
Советская власть, как никакая другая, умела сделать заложниками времени тех, кому положено быть заложниками вечности. С футбольными тренерами — чья профессия и не предполагает постоянного работодателя — такое удавалось легче легкого.
В спорте гениальность чаше, чем где-либо измеряют результатом — чем же еще? Но гений футбольного тренера — в невидимом слепому миру зодчестве. Так уж устроена эта, не поддающаяся последовательной аналитике игра, при том, что на саму аналитику футбольную претендуют все кому не лень языком ворочать. Но примиримся с парадоксом: наиболее широко и смело тренер мыслит, когда остается без работы. Правда, в качестве выведенного за штат мудреца он мало кого интересует. И все же счастлив тренер, который, становясь во главе многосложного, многослойного процесса руководства командой, не забывает о тех завиральных идеях, что посещали и волновали его в дни бездействия. Кстати, на такое бездействие великие тренеры советской поры были обрекаемы чаше, чем их зарубежные коллеги. Конечно, во времена Якушина сильных клубов в нашем отечестве было побольше, чем сейчас. Но ведь и работающих одновременно великих тренеров было не один и не два, а… нет, некорректно прибегать к перечню или перечислению: обязательно кого-нибудь запамятуешь. Кроме того, в те времена к поименованию великих относились осторожно. Это потом, когда поздно было, спохватывались, что некоторые из по-настоящему больших специалистов так и остались недооцененными. А новым работникам захотелось считать и чувствовать себя наследниками не иначе, как великих — теперь ушедшие из жизни великие им не мешали.
Но при жизни великие живут не в истории футбола, а в его противоречивой практике — и тренер обязан заботиться о своей физической, рабочей форме ничуть не меньше, чем игрок.
К моменту назначения старшим тренером сборной Михаилу Иосифовичу Якушину шел пятьдесят седьмой год. Внимательный читатель, возможно, заметил, что с пятьдесят второго года «Хитрый Михей» так или иначе причастен к делам сборной. Не на первых ролях, но ведь и не скажешь, что на вторых: первые по складу своему люди не бывают вторыми. И от их исполнения вторых ролей толку меньше, чем было бы, властвуй они над обстоятельствами безраздельно.
Кратковременное пребывание Якушина старшим тренером — не в счет. Не он собирал ту сборную, которой считанные дни руководил, а кто же не знает, что тренерская концепция прежде всего в собственном выборе игроков и дальнейшей их расстановке.
Якушин принял сборную у Морозова позднее, чем следовало бы. Осенними играми в шестьдесят шестом году Николай Петрович ничего никому доказать уже не мог. А у Михаила Иосифовича отнималось время для подготовки к европейскому чемпионату шестьдесят восьмого года.
Качалин и Морозов, не работавшие подолгу или вообще не работавшие с ведущими клубами, привыкли приходить в сборную специалистами со стороны, которым в плюс хотелось кому-то поставить ведомственную беспристрастность. Якушин, несмотря на небезуспешные сезоны в Тбилиси, был в первую очередь тренером классического московского «Динамо».
Причем в классики отечественного футбола Михей самолично выводил команду и как игрок, и как тренер. В динамовской истории не было человека крупнее Якушина, как в позднейшей торпедовской истории никто по совокупности заслуг и вложений не превосходит Валентина Козьмича Иванова.
И все же назначение Михаила Иосифовича, на мой взгляд, было насилием над исторической логикой. Пиршество тренерской мысли и острейшее противостояние тренерских интеллектов происходили в сезоне шестьдесят седьмого года в соперничестве двух динамовских клубов — московского и киевского.
После триумфа шестьдесят шестого года все ожидали диктата футбольной моды от киевского «Динамо» и пророчили Виктору Маслову повторение успеха.
Но тренером московского «Динамо» стал Константин Бесков, столь успешно проведший предсезонные сборы, что уже после весеннего приза «Подснежник», тогда регулярно проводившегося (где москвичи победили дублем, пока основной состав совершал зарубежную поездку), заговорили о том, что столица Советского Союза своими футбольными принципами больше не поступится…
Я бы никогда не стал выражать сомнений в перспективе ведомой Якушиным сборной, если бы не волнение за Стрельцова — обозначится ли Эдуард в представлениях зарубежной публики о футбольном величии? Строго говоря, единственным популярным за рубежом игроком из СССР оставался Лев Яшин — о футболистах поколения, предшествующего яшинскому, почти не слышали, а если видели, то, как мы знаем, крайне редко. В середине шестидесятых стал приглашаться в символические сборные ФИФА Валерий Воронин. На лондонском чемпионате заметили бы Игоря Численко, но команда боролась за медали в его отсутствие.
В пятьдесят седьмом году, когда к товарищеским международным встречам относились внимательнее, «Франс-Футбол» выдвигал двадцатилетнего Стрельцова на «Золотой мяч» лучшего европейского футболиста среди таких кандидатур, как ди Стефано, Копа… Эдик шел седьмым в списке кандидатов. Но европейские обозреватели были под впечатлением всего лишь нескольких матчей во Франции, о которых на родине Стрельцова никто ничего не говорил, не представляя себе силы побитых «Торпедо» клубов. И вот десять лет спустя тридцатилетний Эдуард Стрельцов по существу дебютировал на мировой арене — того потрясшего многих специалистов здоровяка-юнца, конечно же, давно успели забыть.
Дело прошлое, но Якушин не слишком высоко ставил Стрельцова. Не спорил с теми, кто Эдика превозносил, однако со своими восторгами не торопился. Пожалуй, что на тот момент, когда он работал со сборной, Михей-тренер выше всех ставил Игоря Численко. Численко действительно очень талантливый форвард, что совсем немаловажно, очень понятный массовому зрителю игрок — и у нас, и за рубежом («Франс-Футбол» по результатам сезона шестьдесят седьмого именно «Число» поставил в десятку сильнейших европейских футболистов). Игорь провел в национальной команде столько же матчей, сколько и Стрельцов, но забил на четыре гола больше, чем он, — десять.
Собственно, очень уж принципиальных изменений в составе Якушин не произвел. В атаке, например, оставались те, кто так или иначе котировался и ранее: и Малофеев, и Банишевский, и Еврюжихин в шестьдесят седьмом году не раз выходили на весь матч в составе сборной. Михаил Иосифович не очень бывал доволен неприкрытым индивидуализмом Бышовца, но и не пытался заставить его играть контактнее с партнерами. По-моему, Якушин в работе со сборной сильной тренерской воли не проявил. Дал дважды почувствовать — правда, уже в шестьдесят восьмом году — свою твердую руку, но лучше было бы, наверное, для футбола, если бы он этого не делал.
Якушин любил повторять, что относится к игрокам как к своим коллегам. Он знаменит был своим умением руководить выдающимися мастерами. Но сборная СССР образца шестьдесят седьмого года по качеству футбола уступала, на мой взгляд, и московскому «Динамо» послевоенных лет, и тбилисскому «Динамо» в пятидесятом году, когда Якушина сослали в Грузию.
Разумеется, глубина понимания футбола и вообще весь его гений оставались при нем — и ругать его сборную, особенно сегодня, как-то не пристало. «Франс-Футбол» поставил ее по итогам года первой в Европе. Были у сборной СССР выразительные победы — и в Глазго над шотландцами в мае, и в Париже в начале лета, когда победили на «Парк-де-Пренс» 4:2. Численко по голу забил в каждом тайме, и Бышовец со Стрельцовым довершили дело во второй половине игры…
И Москву через неделю побаловали выразительным — и не без драматизма — зрелищем. Тогда Лев Иванович сплоховал, и при 3:1 в нашу пользу «глотнули», что называется, два мяча. Яшин тогда и вышел из доверия Якушина — круг их отношений замкнулся. Михаил Иосифович дал Льву сыграть еще тайм в конце месяца в Хельсинки, но гол от Линдхольма на сороковой минуте стал для Яшина последним в сборной. Однако тридцативосьмилетний вратарь за клуб еще поиграет — и так поиграет, что перед чемпионатом семидесятого года в Мексике его заявят резервным вратарем опять же в сборную…
Но тогда с австрийцами от конфуза — ничьей на глазах лужниковских ста тысяч — спас Эдуард Стрельцов: вбежал в штрафную площадку, напугав и одновременно запутав защитников изгибами корпуса, и головой забил четвертый мяч, заставив себя для такого чрезвычайного случая сыграть головой, чего делать не любил, однако умел, как выясняется…
С поляками играли во Вроцлаве и в Москве отборочные матчи XIX Олимпиады — у Эдика оставался призрачный шанс поехать в Мексику. Я про игру с поляками вспомнил из-за того, что польскую звезду Любаньского считали похожим на Стрельцова в молодости, но для нас уже привычнее был новый Эдуард — кто понимал в футболе, не мог не видеть, как он продвинулся в своем искусстве.
И все бы хорошо, но мы помнили, как четыре года назад ваял сборную команду Бесков, и видели, отрываясь на события чемпионата страны, как работают со своими командами Бесков и Маслов.
Нет, как театрал в юности я не упускал из виду приверженности Михея к Малому театру — театру Актера. Я понимал и его полемику с тренерами, настаивающими на режиссерском примате профессии. Но и Малый театр не бывал по-настоящему велик во времена, когда в труппе невелик бывал выбор «первачей». И у Якушина выдающихся игроков было разве что треть команды, а лепить вдохновенно из того, что есть, как Бесков, он считал ниже своего тренерского достоинства. А может быть, и не очень умел: в его «Динамо» совсем уж посредственностей брать стали попозднее; он как тренер такого почти не застал. Правда, после сборной он кое-чего добился в непредставительном «Пахтакоре». Однако заметьте, после сборной… Но, повторяю, я чересчур придираюсь к великому тренеру, удрученный несостоявшимся признанием Стрельцова за границей.
Как-то — уже в конце восьмидесятых — я беседовал с Бесковым, и он к чему-то сказал, что Пеле, Марадона, Стрельцов стоят в одном ряду, а игроки они по всему складу своему разные, что никак не противоречит мнению Стрельцова о себе и Пеле. Я, каюсь, провокационно, чтобы вовлечь в интересующий меня разговор Константина Ивановича, ввернул реплику, что Эдуард, мол, никогда на таком престижном уровне, как Пеле, не выступал — не участвовал, например, в первенствах мира. Я ожидал в оценке Эдика Бесковым того непременного «но», какое обычно возникает в разговорах о нем — о судьбе его, не сложившейся так, как могла и должна бы. Тем более что максимализм требований Константина Ивановича всем известен (и к тому же в момент беседы он был действующим тренером и от состязательных мотивов в мыслях о футболе не мог, казалось мне, отрешиться). Но Бесков спокойно сказал, что для любителя (в смысле болельщика) нужен какой-то обязательно общеизвестный, общепринятый престижный уровень, а для специалиста совершенно достаточно оценить, что в игроке есть, а где он себя проявил — во внутреннем чемпионате или на чемпионате мира — не столь важно.
Но много ли в мире специалистов, много ли людей, разбирающихся в футболе с той тонкостью, какой он заслуживает? Все равно бесконечно жаль отнятых у Стрельцова лет для сборной — вернись он в нее пусть не в шестьдесят пятом, но хоть с начала шестьдесят шестого, успело бы возникнуть вокруг него партнерство совсем иного уровня эрудированности. А в якушинской сборной Эдуард оставался в значительной степени непонятым — и команда с ее тренером не взяли от него очень многого из того, что для успеха всего дела должны были взять…
Состав у «Деда» в киевском «Динамо» был посильнее московского во всех смыслах — и выбор обширнее, и уверенность чемпионская. Однако не настолько же, чтобы забыть, что значит в футболе Москва, что значит столичное «Динамо». А тем, кто видел сборную шестьдесят третьего — шестьдесят четвертого годов, не надо было объяснять, на что способен Бесков.
Бесков выступил, с одной стороны, как суперреалист. Не декларировал на этот раз, что без двух-трех лет работы новую команду не представит. Он выразил готовность дать киевлянам бой сегодня же — и силой тех, кто есть в его распоряжении сейчас.
Замысел Константина Ивановича был для него совсем необычен. Он соглашался поставить игру на нынешних звезд и лидеров. Но с оговоркой, выдающей тренера с головой.
Он предложил Валерию Маслову, Виктору Аничкину и — куда денешься — Численко, отлично поработавшему у него в сборной, пожертвовать ради большой цели тремя годами частной жизни. Иначе говоря, отдать три года футболу безраздельно — от всего, что может стать помехой спортивному совершенству, от всех житейских удовольствий отказаться, поселиться на базе в Новогорске безвыездно — и в результате превратить себя в игроков мирового класса, а команду возвести в ранг суперклуба, какого, вполне возможно, еще не бывало в футболе…
Не скажешь даже сразу: чего в тренерском предложении динамовским лидерам было больше — максимализма или наивности? Но возможность такого сочетания в характере Бескова совсем не кажется мне противоестественной. Добавлю, что сам сорокасемилетний тогда Константин Иванович — человек, приучивший себя к режиму, но ни в коей мере по душевному складу не аскет (Стрельцов мне рассказывал, что однажды, году, кажется, в шестьдесят шестом так наугощался в гостях у Бескова, что заснул в прихожей, а потом кто-то из заводских начальников, чуть ли не Вольский, звонил Константину Ивановичу с претензиями: почему не окоротил Эдика с выпивкой?) — готов был к такому подвижничеству.
Однако у динамовских лидеров предложение тренера ни малейшего сочувствия не вызвало. И не думаю, что болельщиков и вообще близких к футболу людей, знающих жизнелюбие этой троицы талантливых игроков и замечательно компанейских парней, удивила бы, знай и они про инициативу Бескова, реакция на нее Численко и Маслова с Аничкиным.
Маслову и Аничкину минуло двадцать семь лет, Численко приближался к тридцати — зачем им было превращать для себя футбол в «шагреневую кожу»?
Я думаю, что и Константин Иванович — в чем-то же и скептик (иначе был бы он тренером?) при всех тогдашних динамовских своих мечтаниях — всерьез не рассчитывал на немедленное и безоговорочное согласие жизнелюбов-звезд. Но тренерское самолюбие было ранено не столько ожидаемым сопротивлением, сколько той иронией, с какой игроки отнеслись к его предложению.
Бесков провел один из принципиально лучших своих сезонов и потому еще, что сумел переступить через раздражение теми, кто не захотел пойти за ним в новое для них и неизвестное. Он распорядился талантами непослушных игроков все равно наилучшим образом — и все равно увлек их своими футбольными идеями.
Ни одна из команд в сезонах конца шестидесятых годов не имела столько разнообразных вариантов и систем ведения игры. За эти годы зритель увидел и динамовских полузащитников, играющих в защите, и крайних нападающих, превратившихся в связующих и маневрирующих в центре поля игроков, увидел игру с двумя и четырьмя форвардами, с пятью и тремя защитниками, «взрывы» на флангах и мощные атаки по центру…
Того, кто хоть чуточку разбирается в футболе, не надо убеждать в значимости Бескова-тактика. Но стоит, наверное, сказать, что в сезоне шестьдесят седьмого он преуспел — что не всегда с ним и в успешных сезонах бывало — и в тактике взаимоотношений с командой.
Может быть, только в самом конце — если верить герою того сезона Валерию Маслову, удивившему всех нас и в роли «либеро», и в неутомимости подключений в атаку — он поспешил с тем, чтобы поставить Владимира Козлова на место Юрия Вшивцева, а команда уже привыкла к Вшивцеву и не воспринимала Козлова: партнерам казалось, что он замедляет атаку. Константину Ивановичу немалых трудов стоило пробить разрешение Козлову выступать за «Динамо» — параллельно за такое же разрешение партнеру Владимира по «Локомотиву» Гершковичу бились торпедовские руководители. И ему не терпелось, чтобы его воспитанник вошел в состав. Он уже смотрел вперед — в будущее, где видел двадцатилетнего талантливого Козлова, а не двадцатисемилетнего и, на его взгляд, ординарного Вшивцева. Собственно, и Вшивцев никуда не делся, просто чаще выходил во втором круге на замену, а в победном финале Кубка Юрий вообще провел весь матч, при том, что Козлова тренер выпустил за пять минут до конца — правда, вместо игрока сборной Геннадия Еврюжихина. Константину Ивановичу, видимо, хотелось, чтобы на историческом снимке с выигранным Кубком запечатлен был и его любимец. Но, может быть, нападающим, отлично начавшим и второй круг, виделось недоверие к себе Бескова в его желании уточнить атаку лишним штрихом? Они, кстати, могли и ревновать Константина Ивановича к юному Володе…
…Вместо Валентина Иванова в Риме на поле вышел Валентин Денисов. В середине сезона он вернулся в «Торпедо» — и в первом же матче забил гол. Денисов не был вполне хорош физически, играл с заметным даже с трибун лишним весом, но его умение комбинировать, оказавшееся ненужным в ЦСКА, здесь проявилось, как будто «Денис» никуда и не уходил из «Торпедо».
Засчитай рефери Ченчер из ФРГ гол Бреднева — а мы по телевизору ясно видели, что мяч от перекладины опустился за линией ворот, — автозаводская команда прошла бы в следующий тур Кубка чемпионов: «Интер» славился не атакой, а защитой.
Подводя итоги матча с «Торпедо», тренер «Интера» осторожно заметил, что Эдуарда Стрельцова не вполне понимают партнеры по атаке, не приученные к столь интеллектуальному футболу, который предлагает им торпедовский лидер… Но и от комплимента не удержался: «Само присутствие Стрельцова на поле и стиль игры обеспечивают команде численное превосходство на любом участке…»
Эдик в своих мемуарах эмоционально задержался на этом матче:
«Мы вышли играть с „Интером“, договорившись между собой, что будем биться до конца. И бились. К несчастью, удачи нам в Милане не хватило.
Один итальянский журналист написал, что «такого международного опыта, каким обладают игроки „Интера“, нет ни у одного другого клуба в мире».
Конечно, когда в составе у противника такие именитые игроки, как Факетти, Бургнич, Жаир, Суарес, Корсо, всегда немного не по себе — и тем особенно, кто в такого уровня соревнованиях еще не играл. Тут уж чистая психология. И вопрос: как это напряжение снять? Я знал по своему опыту, что уж паниковать точно не стоит. И не надо слушать тех, кто все эти громкие имена на разные лады произносит… Перед игрой с ФРГ в пятьдесят пятом году нам тоже твердили: Фриц Вальтер, Фриц Вальтер. Он тогда и действительно красавцем был. И сыграл лучше еще, чем ожидали, — мяч у него не могли отобрать, приставленный к нему полузащитник только бегал за ним по пятам. Но в итоге-то не проиграли, победили, переломили в середине ход игры — и никакой Фриц Вальтер немцев не спас. Так что какой же резон самих себя пугать чужой славой?
Перед игрой, конечно, понервничали. И от страха перед именами не все, на мой взгляд, избавились. Главное, переживали, что с нашей стороны никаких современных знаменитостей нет, кроме Валерки Воронина. Он, кстати, на чемпионате в Лондоне с итальянцами-то здорово и сыграл. И мы на него надеялись. Он, по-моему, не подвел. Жаль только, что единственный мяч в наши ворота, все решивший, влетел от Маццолы, задев Воронина.
А наш гол — Володька Бреднев отлично под перекладину пробил, мяч от нее рикошетом за линию ворот отскочил — судья не захотел увидеть. Очень, конечно, обидно. Володька на четырнадцатой минуте гол сделал, когда мы уже успокоились, в свою заиграли игру. Первый тайм прошел с нашим преимуществом. Потом тот журналист, который про опыт игроков «Интера» писал, отметил, что мы заставили «Интер» играть по нашим нотам…
А вот в ответной игре в Москве у нас, как ни странно, шансов было меньше. Команды уже хорошо узнали друг друга. Но итальянцы, действительно, поопытнее. И вообще «Интер» в целом потехничнее, чем «Торпедо». Кроме нас двоих с Ворониным, все наши уступали итальянцам, прежде всего в технике.
И очень грамотно сыграла защита «Интера». У нас же без Дениса — его Щербаком заменили — сильной атаки не получилось (Эррера говорил, что когда увидел в московском матче Щербакова вместо Денисова, сразу успокоился. — А. Н.). Защитников «Интера» без выдумки не проведешь. До сих пор думаю, что сыграй мы в Москве вместе с другим Валей — Ивановым, — разобрались бы в ситуации и обязательно забили бы…
Мне передавали, что Эррера сказал про меня: «Стрельцова трудно разгадать нашим защитникам, но и для партнеров он не меньшая загадка».
Да нет, к тому времени, мне кажется, понимание у меня с партнерами уже установилось более или менее. Может быть, просто не всем удавалось исполнить задуманное нами технически? Случалось: я иду назад и готов пяткой отдать мяч вперед, если партнер открылся, а он не открывается, упрощает итальянским защитникам их задачу.
В общем, в Москве — 0:0. Из Кубка выбыли. Но особенно ругать нас не за что. Мы выглядели пристойно. Не забывайте, что сезон шестьдесят шестого для «Торпедо» оказался не из лучших. Правда, на будущий год дела наши не только не улучшились, а, напротив, стали еще хуже. Мы на двенадцатое место скатились, как в самые несчастливые времена».
21
Но главным, как у нас любили и до сих пор, по-моему, любят говорить, итогом проигранного состязания с итальянцами стало разрешение Стрельцову играть теперь за сборную СССР.
Правда, нервы поручителям он потрепал. В ночь после матча с «Интером» сопровождающий команду чекист, полковник — ни больше, ни меньше! — Борис Орлов заглянул в номер к Вольскому, огорошив парторга ЦК на ЗИЛе сообщением, что Стрельцова в гостинице нет. Искали — и не нашли. А утром — в аэропорт. Позднее в предисловии к одной из книг о Стрельцове Аркадий Иванович комментировал случившееся не без сохраненного в передрягах начальственной жизни юмора: «Жаль, подумал, партийного билета, но ничего не поделаешь — сам виноват: надо возвращаться в Москву без Стрельцова». Но Эдик появился в аэропорту как ни в чем не бывало. Спокойно объяснил, что его пригласили игроки «Интера» — вместе погуляли. Итальянские журналисты застали отдыхавших футболистов в каком-то развлекательном заведении — и не преминули задать вопрос Стрельцову: «Не хотел бы он остаться за рубежом?» Эдик ответил: «А что мне тут делать? У вас президентов убивают». (Пока Эдик находился в заключении, в США застрелили президента Кеннеди.) В данном случае ругаемые у нас тогда за «продажность» иностранные писаки очень выручили Эдика. Про ночную гулянку забыли, а ответ патриота-футболиста, уевшего буржуев, те, кому это полагалось по службе, прочли, получив большое политическое удовольствие.
…«Советский спорт» с отчетом о матче нашей сборной с турками я развернул возле газетного киоска в центре Новосибирска — был там в командировке — и на душе стало легче, когда увидел фамилию Стрельцова в составе команды Морозова. Хоть что-то, может быть, в нашей жизни наладится, раз футбол поумнел, восстановив Эдуарда почти во всех правах (звания заслуженного мастера ему в шестьдесят шестом не вернули).
Немножечко встревожило, что при Стрельцове проиграли в Москве туркам — они тогда не котировались. Но надеялся, что у футбольных начальников хватит ума не обвинять в поражении Эдика. Хотя, судя по отчету, он никак себя не проявил. Однако как раз в том, что не проявил — не лез из кожи вон, оправдывая высокое доверие, — и был Стрельцов.
Он привыкал к партнерам по сборной — и в следующей игре (играли снова в Москве, против сборной ГДР) забил первый гол. Матч 23 октября памятен тем, что провожали любимого футболиста Майи Плисецкой — Виктора Понедельника. Ровесник Эдуарда заканчивал путь свой в большом футболе, пройденный им не бесславно. А Стрельцову еще многое предстояло…
Понедельника, ритуально вышедшего на поле, заменил Анатолий Бышовец — дебютант сборной. Но пять минут Понедельник поиграл в атаке со Стрельцовым — один сюжет, не состоявшись, заканчивался, зато завязывался новый…
Бышовец со Стрельцовым до конца года побывали еще в Италии (Эдик вторично — ездить так уж ездить). Итальянцы на «Сан-Сиро» взяли у нас реванш за поражение на чемпионате мира. Единственный в матче гол Гуарнери забил Яшину в середине первого тайма.
Воронин после чемпионата мира не очень стремился играть — чувствовал себя эмоционально и всячески переутомленным — и в трех из четырех осенних матчей сборной Морозов его не занимал. Но в сборной появился другой торпедовец — хорошо себя в том сезоне проявивший Андреюк. Слава Андреюк следовал автозаводским традициям в соблюдении режима — и не очень долго удержался в основном составе «Торпедо» (возможно, что и с Ивановым, когда стал тот тренером, не пришел к согласию, не помню уже). Но заговорили о нем журналисты в конце шестидесятых в связи со Стрельцовым — Слава играл за свердловский «Уралмаш» и, когда в кубковой встрече пришлось ему противостоять Эдику, вцепился в него мертвой хваткой…
22
Советская власть, как никакая другая, умела сделать заложниками времени тех, кому положено быть заложниками вечности. С футбольными тренерами — чья профессия и не предполагает постоянного работодателя — такое удавалось легче легкого.
В спорте гениальность чаше, чем где-либо измеряют результатом — чем же еще? Но гений футбольного тренера — в невидимом слепому миру зодчестве. Так уж устроена эта, не поддающаяся последовательной аналитике игра, при том, что на саму аналитику футбольную претендуют все кому не лень языком ворочать. Но примиримся с парадоксом: наиболее широко и смело тренер мыслит, когда остается без работы. Правда, в качестве выведенного за штат мудреца он мало кого интересует. И все же счастлив тренер, который, становясь во главе многосложного, многослойного процесса руководства командой, не забывает о тех завиральных идеях, что посещали и волновали его в дни бездействия. Кстати, на такое бездействие великие тренеры советской поры были обрекаемы чаше, чем их зарубежные коллеги. Конечно, во времена Якушина сильных клубов в нашем отечестве было побольше, чем сейчас. Но ведь и работающих одновременно великих тренеров было не один и не два, а… нет, некорректно прибегать к перечню или перечислению: обязательно кого-нибудь запамятуешь. Кроме того, в те времена к поименованию великих относились осторожно. Это потом, когда поздно было, спохватывались, что некоторые из по-настоящему больших специалистов так и остались недооцененными. А новым работникам захотелось считать и чувствовать себя наследниками не иначе, как великих — теперь ушедшие из жизни великие им не мешали.
Но при жизни великие живут не в истории футбола, а в его противоречивой практике — и тренер обязан заботиться о своей физической, рабочей форме ничуть не меньше, чем игрок.
К моменту назначения старшим тренером сборной Михаилу Иосифовичу Якушину шел пятьдесят седьмой год. Внимательный читатель, возможно, заметил, что с пятьдесят второго года «Хитрый Михей» так или иначе причастен к делам сборной. Не на первых ролях, но ведь и не скажешь, что на вторых: первые по складу своему люди не бывают вторыми. И от их исполнения вторых ролей толку меньше, чем было бы, властвуй они над обстоятельствами безраздельно.
Кратковременное пребывание Якушина старшим тренером — не в счет. Не он собирал ту сборную, которой считанные дни руководил, а кто же не знает, что тренерская концепция прежде всего в собственном выборе игроков и дальнейшей их расстановке.
Якушин принял сборную у Морозова позднее, чем следовало бы. Осенними играми в шестьдесят шестом году Николай Петрович ничего никому доказать уже не мог. А у Михаила Иосифовича отнималось время для подготовки к европейскому чемпионату шестьдесят восьмого года.
Качалин и Морозов, не работавшие подолгу или вообще не работавшие с ведущими клубами, привыкли приходить в сборную специалистами со стороны, которым в плюс хотелось кому-то поставить ведомственную беспристрастность. Якушин, несмотря на небезуспешные сезоны в Тбилиси, был в первую очередь тренером классического московского «Динамо».
Причем в классики отечественного футбола Михей самолично выводил команду и как игрок, и как тренер. В динамовской истории не было человека крупнее Якушина, как в позднейшей торпедовской истории никто по совокупности заслуг и вложений не превосходит Валентина Козьмича Иванова.
И все же назначение Михаила Иосифовича, на мой взгляд, было насилием над исторической логикой. Пиршество тренерской мысли и острейшее противостояние тренерских интеллектов происходили в сезоне шестьдесят седьмого года в соперничестве двух динамовских клубов — московского и киевского.
После триумфа шестьдесят шестого года все ожидали диктата футбольной моды от киевского «Динамо» и пророчили Виктору Маслову повторение успеха.
Но тренером московского «Динамо» стал Константин Бесков, столь успешно проведший предсезонные сборы, что уже после весеннего приза «Подснежник», тогда регулярно проводившегося (где москвичи победили дублем, пока основной состав совершал зарубежную поездку), заговорили о том, что столица Советского Союза своими футбольными принципами больше не поступится…
23
Я бы никогда не стал выражать сомнений в перспективе ведомой Якушиным сборной, если бы не волнение за Стрельцова — обозначится ли Эдуард в представлениях зарубежной публики о футбольном величии? Строго говоря, единственным популярным за рубежом игроком из СССР оставался Лев Яшин — о футболистах поколения, предшествующего яшинскому, почти не слышали, а если видели, то, как мы знаем, крайне редко. В середине шестидесятых стал приглашаться в символические сборные ФИФА Валерий Воронин. На лондонском чемпионате заметили бы Игоря Численко, но команда боролась за медали в его отсутствие.
В пятьдесят седьмом году, когда к товарищеским международным встречам относились внимательнее, «Франс-Футбол» выдвигал двадцатилетнего Стрельцова на «Золотой мяч» лучшего европейского футболиста среди таких кандидатур, как ди Стефано, Копа… Эдик шел седьмым в списке кандидатов. Но европейские обозреватели были под впечатлением всего лишь нескольких матчей во Франции, о которых на родине Стрельцова никто ничего не говорил, не представляя себе силы побитых «Торпедо» клубов. И вот десять лет спустя тридцатилетний Эдуард Стрельцов по существу дебютировал на мировой арене — того потрясшего многих специалистов здоровяка-юнца, конечно же, давно успели забыть.
Дело прошлое, но Якушин не слишком высоко ставил Стрельцова. Не спорил с теми, кто Эдика превозносил, однако со своими восторгами не торопился. Пожалуй, что на тот момент, когда он работал со сборной, Михей-тренер выше всех ставил Игоря Численко. Численко действительно очень талантливый форвард, что совсем немаловажно, очень понятный массовому зрителю игрок — и у нас, и за рубежом («Франс-Футбол» по результатам сезона шестьдесят седьмого именно «Число» поставил в десятку сильнейших европейских футболистов). Игорь провел в национальной команде столько же матчей, сколько и Стрельцов, но забил на четыре гола больше, чем он, — десять.
Собственно, очень уж принципиальных изменений в составе Якушин не произвел. В атаке, например, оставались те, кто так или иначе котировался и ранее: и Малофеев, и Банишевский, и Еврюжихин в шестьдесят седьмом году не раз выходили на весь матч в составе сборной. Михаил Иосифович не очень бывал доволен неприкрытым индивидуализмом Бышовца, но и не пытался заставить его играть контактнее с партнерами. По-моему, Якушин в работе со сборной сильной тренерской воли не проявил. Дал дважды почувствовать — правда, уже в шестьдесят восьмом году — свою твердую руку, но лучше было бы, наверное, для футбола, если бы он этого не делал.
Якушин любил повторять, что относится к игрокам как к своим коллегам. Он знаменит был своим умением руководить выдающимися мастерами. Но сборная СССР образца шестьдесят седьмого года по качеству футбола уступала, на мой взгляд, и московскому «Динамо» послевоенных лет, и тбилисскому «Динамо» в пятидесятом году, когда Якушина сослали в Грузию.
Разумеется, глубина понимания футбола и вообще весь его гений оставались при нем — и ругать его сборную, особенно сегодня, как-то не пристало. «Франс-Футбол» поставил ее по итогам года первой в Европе. Были у сборной СССР выразительные победы — и в Глазго над шотландцами в мае, и в Париже в начале лета, когда победили на «Парк-де-Пренс» 4:2. Численко по голу забил в каждом тайме, и Бышовец со Стрельцовым довершили дело во второй половине игры…
И Москву через неделю побаловали выразительным — и не без драматизма — зрелищем. Тогда Лев Иванович сплоховал, и при 3:1 в нашу пользу «глотнули», что называется, два мяча. Яшин тогда и вышел из доверия Якушина — круг их отношений замкнулся. Михаил Иосифович дал Льву сыграть еще тайм в конце месяца в Хельсинки, но гол от Линдхольма на сороковой минуте стал для Яшина последним в сборной. Однако тридцативосьмилетний вратарь за клуб еще поиграет — и так поиграет, что перед чемпионатом семидесятого года в Мексике его заявят резервным вратарем опять же в сборную…
Но тогда с австрийцами от конфуза — ничьей на глазах лужниковских ста тысяч — спас Эдуард Стрельцов: вбежал в штрафную площадку, напугав и одновременно запутав защитников изгибами корпуса, и головой забил четвертый мяч, заставив себя для такого чрезвычайного случая сыграть головой, чего делать не любил, однако умел, как выясняется…
С поляками играли во Вроцлаве и в Москве отборочные матчи XIX Олимпиады — у Эдика оставался призрачный шанс поехать в Мексику. Я про игру с поляками вспомнил из-за того, что польскую звезду Любаньского считали похожим на Стрельцова в молодости, но для нас уже привычнее был новый Эдуард — кто понимал в футболе, не мог не видеть, как он продвинулся в своем искусстве.
И все бы хорошо, но мы помнили, как четыре года назад ваял сборную команду Бесков, и видели, отрываясь на события чемпионата страны, как работают со своими командами Бесков и Маслов.
Нет, как театрал в юности я не упускал из виду приверженности Михея к Малому театру — театру Актера. Я понимал и его полемику с тренерами, настаивающими на режиссерском примате профессии. Но и Малый театр не бывал по-настоящему велик во времена, когда в труппе невелик бывал выбор «первачей». И у Якушина выдающихся игроков было разве что треть команды, а лепить вдохновенно из того, что есть, как Бесков, он считал ниже своего тренерского достоинства. А может быть, и не очень умел: в его «Динамо» совсем уж посредственностей брать стали попозднее; он как тренер такого почти не застал. Правда, после сборной он кое-чего добился в непредставительном «Пахтакоре». Однако заметьте, после сборной… Но, повторяю, я чересчур придираюсь к великому тренеру, удрученный несостоявшимся признанием Стрельцова за границей.
Как-то — уже в конце восьмидесятых — я беседовал с Бесковым, и он к чему-то сказал, что Пеле, Марадона, Стрельцов стоят в одном ряду, а игроки они по всему складу своему разные, что никак не противоречит мнению Стрельцова о себе и Пеле. Я, каюсь, провокационно, чтобы вовлечь в интересующий меня разговор Константина Ивановича, ввернул реплику, что Эдуард, мол, никогда на таком престижном уровне, как Пеле, не выступал — не участвовал, например, в первенствах мира. Я ожидал в оценке Эдика Бесковым того непременного «но», какое обычно возникает в разговорах о нем — о судьбе его, не сложившейся так, как могла и должна бы. Тем более что максимализм требований Константина Ивановича всем известен (и к тому же в момент беседы он был действующим тренером и от состязательных мотивов в мыслях о футболе не мог, казалось мне, отрешиться). Но Бесков спокойно сказал, что для любителя (в смысле болельщика) нужен какой-то обязательно общеизвестный, общепринятый престижный уровень, а для специалиста совершенно достаточно оценить, что в игроке есть, а где он себя проявил — во внутреннем чемпионате или на чемпионате мира — не столь важно.
Но много ли в мире специалистов, много ли людей, разбирающихся в футболе с той тонкостью, какой он заслуживает? Все равно бесконечно жаль отнятых у Стрельцова лет для сборной — вернись он в нее пусть не в шестьдесят пятом, но хоть с начала шестьдесят шестого, успело бы возникнуть вокруг него партнерство совсем иного уровня эрудированности. А в якушинской сборной Эдуард оставался в значительной степени непонятым — и команда с ее тренером не взяли от него очень многого из того, что для успеха всего дела должны были взять…
24
Состав у «Деда» в киевском «Динамо» был посильнее московского во всех смыслах — и выбор обширнее, и уверенность чемпионская. Однако не настолько же, чтобы забыть, что значит в футболе Москва, что значит столичное «Динамо». А тем, кто видел сборную шестьдесят третьего — шестьдесят четвертого годов, не надо было объяснять, на что способен Бесков.
Бесков выступил, с одной стороны, как суперреалист. Не декларировал на этот раз, что без двух-трех лет работы новую команду не представит. Он выразил готовность дать киевлянам бой сегодня же — и силой тех, кто есть в его распоряжении сейчас.
Замысел Константина Ивановича был для него совсем необычен. Он соглашался поставить игру на нынешних звезд и лидеров. Но с оговоркой, выдающей тренера с головой.
Он предложил Валерию Маслову, Виктору Аничкину и — куда денешься — Численко, отлично поработавшему у него в сборной, пожертвовать ради большой цели тремя годами частной жизни. Иначе говоря, отдать три года футболу безраздельно — от всего, что может стать помехой спортивному совершенству, от всех житейских удовольствий отказаться, поселиться на базе в Новогорске безвыездно — и в результате превратить себя в игроков мирового класса, а команду возвести в ранг суперклуба, какого, вполне возможно, еще не бывало в футболе…
Не скажешь даже сразу: чего в тренерском предложении динамовским лидерам было больше — максимализма или наивности? Но возможность такого сочетания в характере Бескова совсем не кажется мне противоестественной. Добавлю, что сам сорокасемилетний тогда Константин Иванович — человек, приучивший себя к режиму, но ни в коей мере по душевному складу не аскет (Стрельцов мне рассказывал, что однажды, году, кажется, в шестьдесят шестом так наугощался в гостях у Бескова, что заснул в прихожей, а потом кто-то из заводских начальников, чуть ли не Вольский, звонил Константину Ивановичу с претензиями: почему не окоротил Эдика с выпивкой?) — готов был к такому подвижничеству.
Однако у динамовских лидеров предложение тренера ни малейшего сочувствия не вызвало. И не думаю, что болельщиков и вообще близких к футболу людей, знающих жизнелюбие этой троицы талантливых игроков и замечательно компанейских парней, удивила бы, знай и они про инициативу Бескова, реакция на нее Численко и Маслова с Аничкиным.
Маслову и Аничкину минуло двадцать семь лет, Численко приближался к тридцати — зачем им было превращать для себя футбол в «шагреневую кожу»?
Я думаю, что и Константин Иванович — в чем-то же и скептик (иначе был бы он тренером?) при всех тогдашних динамовских своих мечтаниях — всерьез не рассчитывал на немедленное и безоговорочное согласие жизнелюбов-звезд. Но тренерское самолюбие было ранено не столько ожидаемым сопротивлением, сколько той иронией, с какой игроки отнеслись к его предложению.
Бесков провел один из принципиально лучших своих сезонов и потому еще, что сумел переступить через раздражение теми, кто не захотел пойти за ним в новое для них и неизвестное. Он распорядился талантами непослушных игроков все равно наилучшим образом — и все равно увлек их своими футбольными идеями.
Ни одна из команд в сезонах конца шестидесятых годов не имела столько разнообразных вариантов и систем ведения игры. За эти годы зритель увидел и динамовских полузащитников, играющих в защите, и крайних нападающих, превратившихся в связующих и маневрирующих в центре поля игроков, увидел игру с двумя и четырьмя форвардами, с пятью и тремя защитниками, «взрывы» на флангах и мощные атаки по центру…
Того, кто хоть чуточку разбирается в футболе, не надо убеждать в значимости Бескова-тактика. Но стоит, наверное, сказать, что в сезоне шестьдесят седьмого он преуспел — что не всегда с ним и в успешных сезонах бывало — и в тактике взаимоотношений с командой.
Может быть, только в самом конце — если верить герою того сезона Валерию Маслову, удивившему всех нас и в роли «либеро», и в неутомимости подключений в атаку — он поспешил с тем, чтобы поставить Владимира Козлова на место Юрия Вшивцева, а команда уже привыкла к Вшивцеву и не воспринимала Козлова: партнерам казалось, что он замедляет атаку. Константину Ивановичу немалых трудов стоило пробить разрешение Козлову выступать за «Динамо» — параллельно за такое же разрешение партнеру Владимира по «Локомотиву» Гершковичу бились торпедовские руководители. И ему не терпелось, чтобы его воспитанник вошел в состав. Он уже смотрел вперед — в будущее, где видел двадцатилетнего талантливого Козлова, а не двадцатисемилетнего и, на его взгляд, ординарного Вшивцева. Собственно, и Вшивцев никуда не делся, просто чаще выходил во втором круге на замену, а в победном финале Кубка Юрий вообще провел весь матч, при том, что Козлова тренер выпустил за пять минут до конца — правда, вместо игрока сборной Геннадия Еврюжихина. Константину Ивановичу, видимо, хотелось, чтобы на историческом снимке с выигранным Кубком запечатлен был и его любимец. Но, может быть, нападающим, отлично начавшим и второй круг, виделось недоверие к себе Бескова в его желании уточнить атаку лишним штрихом? Они, кстати, могли и ревновать Константина Ивановича к юному Володе…