Страница:
— Защищайся! — крикнул я.
— Хорошо, — ответил он и вытащил меч. Мидис, рыдая, бросилась между нами на колени.
— Нет! — причитала она. — Убейте лучше Мидис!
— Я убью тебя прямо у нее на глазах, — бросил я Табу. — А потом подвергну ее пыткам.
— Да, да, убейте Мидис, — рыдала она. — Только дайте ему уйти! Пусть он уйдет!
— Но почему, почему ты это сделала? — закричал я. — Почему?
— Я люблю его, — рыдая, пробормотала она. — Люблю!
Я расхохотался.
— Ты любишь? Ты не можешь любить, — бросил я ей. — Ты ведь Мидис — маленькая, ничтожная, эгоистичная, тщеславная дрянь! Ты не можешь любить никого, кроме себя!
— Я люблю его, — прошептала она. — Люблю.
— А меня ты не любишь? — спросил я.
— Нет, — покачала она головой. — Не люблю.
— Но ведь я дал тебе так много… всего, — я чувствовал, как слезы подступают у меня к глазам. — И разве я не дал тебе самое большое удовольствие?
— Да, — ответила она. — Вы дали мне очень многое.
— А удовольствие? — допытывался я. — Разве ты не получила наивысшего наслаждения?
— Да, — ответила она, — получила.
— Тогда почему? — закричала я.
— Я не люблю вас, — ответила она.
— Нет, ты любишь! — кричал я. — Любишь!
— Нет, — сказала она, — не люблю. И никогда не любила.
Слезы покатились у меня по щекам. Я снова спрятал меч в ножны.
— Забирай ее, — сказал я Табу. — Она твоя.
— Я люблю ее, — сказал он.
— Забирай ее! взорвался я. — И чтоб я тебя больше не видел! Убирайтесь отсюда!
— Мидис, — хрипло пробормотал Таб.
Она бросилась к нему, и он обнял ее за плечи. Так он и оставил мою комнату: обнимая девушку и продолжая сжимать в руке забытый, все еще обнаженный меч.
Я принялся бродить из угла в угол. Затем устало опустился на каменное ложе, устеленное шкурами, и стиснул голову руками.
Сколько я так просидел — не знаю.
Внезапно мое внимание привлек донесшийся с порога комнаты легкий шорох.
Я поднял голову.
В дверях стояла Телима.
Я удивленно посмотрел на нее.
— Ты пришла натирать полы в комнате? — недовольно спросил я.
Она улыбнулась.
— Это было сделано раньше, — ответила она, — чтобы вечером я смогла прислуживать на празднестве.
Мидис больше не принадлежит мне. Она предпочла мне другого. Я потерял ее. Я навсегда потерял ее.
— Мидис, — повторял я, не в силах остановиться. — Мидис!
Затем, несколько успокоившись, я встал на ноги и, вытерев лицо краем туники, долго стоял, борясь со сжимающими горло спазмами, уперев невидящий взгляд в стену. Бесцельно походив по комнате, я опустился на покрывающие каменное ложе шкуры и низко опустил голову.
— Это очень тяжело — любить и не быть любимым, — пробормотал я, обращаясь к Телиме.
— Я знаю, — прошептала она. Я задумчиво посмотрел на нее. Ее волосы были аккуратно расчесаны.
— Ты причесана, — заметил я. Она улыбнулась.
— Одна из кухонных работниц, — ответила она, — нашла сломанный гребень, брошенный Улой.
— И она разрешила тебе его взять, — заметил я.
— Мне пришлось выполнить за нее много работы, — сказала Телима, — чтобы она позволила мне в одну из ночей, которую я сама выберу, воспользоваться им.
— Возможно, эта новая девчонка, — сказал я, — чтобы понравиться этому мальчишке, Фишу, тоже когда-нибудь пожелает им воспользоваться.
Телима улыбнулась.
— Тогда ей тоже придется много работать за ту девушку, — ответила она. Я рассмеялся.
— Иди сюда, — позвал я ее. Она послушно подошла и снова стала передо мной на колени. Я прикоснулся ладонями к ее лицу.
— И это моя гордая Телима, моя прежняя хозяйка, — сказал я, глядя на нее, босую, стоящую передо мной на коленях, в измятой, заляпанной жирными пятнами тунике посудомойки, со стягивающим ей горло стальным рабским ошейником.
— Да, мой убар, — прошептала окр,
— Хозяин, — строго поправил я ее,
— Хозяин, — послушно повторила она. Я стащил с ее руки золотой браслет и внимательно оглядел его.
— И как ты посмела, рабыня, — спросил я, — носить его в моем присутствии?
Она удивленно посмотрела на меня.
— Я хотела сделать тебе приятное, — прошептала она.
Я отшвырнул браслет в сторону.
— Кухонная рабыня, — сказал я. Она низко опустила голову; из глаз у нее закапали слезы. — Ты рассчитываешь добиться моего расположения, — заметил я, — явившись сюда в такую минуту. Она подняла на меня глаза,
— Нет, — покачала она головой.
— Но твой трюк не удался.
Она снова покачала головой.
Я взял ее за ошейник, вынуждая ee смотреть прямо мне в глаза.
— Ты достойна своего ошейника, — продолжал я выговаривать ей.
Ее глаза вспыхнули; в них появилось что-то от прежней Телимы.
— На тебе тоже ошейник! — ответила она.
Я сорвал висевшую у меня на шее широкою алую ленту c золотой медалью, на лицевой стороне которой с раздутыми парусами бежал по волнам отчеканенный корабль, и отшвырнул ее в угол комнаты.
— Ты — дерзкая рабыня! — сказал я. Она не ответила.
— Ты явилась сюда, чтобы еще больше помучить меня!
— Нет, нет! — воскликнула она.
Я поднялся на ноги и толкнул ее на холодный пол.
— Ты хочешь занять место первой девушки! — закричал я.
Она медленно поднялась, продолжая смотреть себе под ноги.
— Нет, — тихо произнесла она, — не для того я пришла сюда в эту ночь.
— Хочешь стать первой девушкой! — кричал я. — Хочешь, я знаю!
Внезапно она подняла на меня горящие злобой глаза.
— Да! — крикнула она. — Хочу! Я хочу стать первой девушкой в этом доме!
Я расхохотался, услышав от нее самой это признание собственной вины.
— Ты, рабыня-посудомойка! Стать первой! — смеялся я. — Я сейчас же отправлю тебя на кухню, где тебя хорошенько угостят плетьми!
Она смотрела на меня со слезами на глазах.
— А кто будет первой девушкой? — спросила она.
— Сандра, конечно, — ответил я.
— Она очень красива, — согласилась Телима.
— Может быть, ты видела ее танец? — поинтересовался я.
— Да, — ответила Телима, — она очень, очень красивая.
— Ты умеешь так танцевать? — спросил я.
— Нет, — жалобно улыбнулась она.
— Сандра, кажется, действительно старается во всем мне угодить, — заметил я. — Она хочет мне понравиться.
Телима заглянула мне в лицо.
— Я тоже стараюсь тебе понравиться, — прошептала она.
Я рассмеялся над ней, над гордой Телимой, подвергающей себя таким унижениям.
— Ты прекрасно научилась пользоваться всеми хитрыми уловками рабыни, — заметил я. Она уронила голову на грудь.
— Неужели на кухне тебе так не нравится? — продолжал я издеваться.
Сквозь пелену слез на глазах она обожгла меня гневным взглядом.
Я отвернулся.
— Можешь возвращаться на кухню, — бросил я ей.
Через секунду я почувствовал, что она собирается уходить.
— Подожди! — окликнул я ее, и она, остановившись у самой двери, обернулась.
И тут у меня вырвались слова, пришедшие, казалось, откуда-то из самых глубин моего сердца, из тех глубин, о существовании которых я даже не подозревал. Ни разу с тех пор, когда я стоял перед Хо-Хаком на ренсовом острове связанный, на коленях, подобные столь мучительные слова не всплывали в моем сознании.
— Я так несчастен, — сказал я. — И так одинок.
У нее снова потекли слезы по щекам.
— Я тоже одинока, — прошептала она.
Мы медленно, словно невольно, подошли друг к другу и протянули руки. Наши ладони соприкоснулись. И тут слова, вместе со слезами, потекли сами собой, и мы заговорили разом, перебивая один другого.
— Я люблю тебя, — пробормотал я.
— И я люблю тебя, мой убар, — воскликнула она. — Я так давно тебя люблю!
Глава шестнадцатая. ТЕМНОЙ НОЧЬЮ В ПОРТ-КАРЕ
— Хорошо, — ответил он и вытащил меч. Мидис, рыдая, бросилась между нами на колени.
— Нет! — причитала она. — Убейте лучше Мидис!
— Я убью тебя прямо у нее на глазах, — бросил я Табу. — А потом подвергну ее пыткам.
— Да, да, убейте Мидис, — рыдала она. — Только дайте ему уйти! Пусть он уйдет!
— Но почему, почему ты это сделала? — закричал я. — Почему?
— Я люблю его, — рыдая, пробормотала она. — Люблю!
Я расхохотался.
— Ты любишь? Ты не можешь любить, — бросил я ей. — Ты ведь Мидис — маленькая, ничтожная, эгоистичная, тщеславная дрянь! Ты не можешь любить никого, кроме себя!
— Я люблю его, — прошептала она. — Люблю.
— А меня ты не любишь? — спросил я.
— Нет, — покачала она головой. — Не люблю.
— Но ведь я дал тебе так много… всего, — я чувствовал, как слезы подступают у меня к глазам. — И разве я не дал тебе самое большое удовольствие?
— Да, — ответила она. — Вы дали мне очень многое.
— А удовольствие? — допытывался я. — Разве ты не получила наивысшего наслаждения?
— Да, — ответила она, — получила.
— Тогда почему? — закричала я.
— Я не люблю вас, — ответила она.
— Нет, ты любишь! — кричал я. — Любишь!
— Нет, — сказала она, — не люблю. И никогда не любила.
Слезы покатились у меня по щекам. Я снова спрятал меч в ножны.
— Забирай ее, — сказал я Табу. — Она твоя.
— Я люблю ее, — сказал он.
— Забирай ее! взорвался я. — И чтоб я тебя больше не видел! Убирайтесь отсюда!
— Мидис, — хрипло пробормотал Таб.
Она бросилась к нему, и он обнял ее за плечи. Так он и оставил мою комнату: обнимая девушку и продолжая сжимать в руке забытый, все еще обнаженный меч.
Я принялся бродить из угла в угол. Затем устало опустился на каменное ложе, устеленное шкурами, и стиснул голову руками.
Сколько я так просидел — не знаю.
Внезапно мое внимание привлек донесшийся с порога комнаты легкий шорох.
Я поднял голову.
В дверях стояла Телима.
Я удивленно посмотрел на нее.
— Ты пришла натирать полы в комнате? — недовольно спросил я.
Она улыбнулась.
— Это было сделано раньше, — ответила она, — чтобы вечером я смогла прислуживать на празднестве.
Мидис больше не принадлежит мне. Она предпочла мне другого. Я потерял ее. Я навсегда потерял ее.
— Мидис, — повторял я, не в силах остановиться. — Мидис!
Затем, несколько успокоившись, я встал на ноги и, вытерев лицо краем туники, долго стоял, борясь со сжимающими горло спазмами, уперев невидящий взгляд в стену. Бесцельно походив по комнате, я опустился на покрывающие каменное ложе шкуры и низко опустил голову.
— Это очень тяжело — любить и не быть любимым, — пробормотал я, обращаясь к Телиме.
— Я знаю, — прошептала она. Я задумчиво посмотрел на нее. Ее волосы были аккуратно расчесаны.
— Ты причесана, — заметил я. Она улыбнулась.
— Одна из кухонных работниц, — ответила она, — нашла сломанный гребень, брошенный Улой.
— И она разрешила тебе его взять, — заметил я.
— Мне пришлось выполнить за нее много работы, — сказала Телима, — чтобы она позволила мне в одну из ночей, которую я сама выберу, воспользоваться им.
— Возможно, эта новая девчонка, — сказал я, — чтобы понравиться этому мальчишке, Фишу, тоже когда-нибудь пожелает им воспользоваться.
Телима улыбнулась.
— Тогда ей тоже придется много работать за ту девушку, — ответила она. Я рассмеялся.
— Иди сюда, — позвал я ее. Она послушно подошла и снова стала передо мной на колени. Я прикоснулся ладонями к ее лицу.
— И это моя гордая Телима, моя прежняя хозяйка, — сказал я, глядя на нее, босую, стоящую передо мной на коленях, в измятой, заляпанной жирными пятнами тунике посудомойки, со стягивающим ей горло стальным рабским ошейником.
— Да, мой убар, — прошептала окр,
— Хозяин, — строго поправил я ее,
— Хозяин, — послушно повторила она. Я стащил с ее руки золотой браслет и внимательно оглядел его.
— И как ты посмела, рабыня, — спросил я, — носить его в моем присутствии?
Она удивленно посмотрела на меня.
— Я хотела сделать тебе приятное, — прошептала она.
Я отшвырнул браслет в сторону.
— Кухонная рабыня, — сказал я. Она низко опустила голову; из глаз у нее закапали слезы. — Ты рассчитываешь добиться моего расположения, — заметил я, — явившись сюда в такую минуту. Она подняла на меня глаза,
— Нет, — покачала она головой.
— Но твой трюк не удался.
Она снова покачала головой.
Я взял ее за ошейник, вынуждая ee смотреть прямо мне в глаза.
— Ты достойна своего ошейника, — продолжал я выговаривать ей.
Ее глаза вспыхнули; в них появилось что-то от прежней Телимы.
— На тебе тоже ошейник! — ответила она.
Я сорвал висевшую у меня на шее широкою алую ленту c золотой медалью, на лицевой стороне которой с раздутыми парусами бежал по волнам отчеканенный корабль, и отшвырнул ее в угол комнаты.
— Ты — дерзкая рабыня! — сказал я. Она не ответила.
— Ты явилась сюда, чтобы еще больше помучить меня!
— Нет, нет! — воскликнула она.
Я поднялся на ноги и толкнул ее на холодный пол.
— Ты хочешь занять место первой девушки! — закричал я.
Она медленно поднялась, продолжая смотреть себе под ноги.
— Нет, — тихо произнесла она, — не для того я пришла сюда в эту ночь.
— Хочешь стать первой девушкой! — кричал я. — Хочешь, я знаю!
Внезапно она подняла на меня горящие злобой глаза.
— Да! — крикнула она. — Хочу! Я хочу стать первой девушкой в этом доме!
Я расхохотался, услышав от нее самой это признание собственной вины.
— Ты, рабыня-посудомойка! Стать первой! — смеялся я. — Я сейчас же отправлю тебя на кухню, где тебя хорошенько угостят плетьми!
Она смотрела на меня со слезами на глазах.
— А кто будет первой девушкой? — спросила она.
— Сандра, конечно, — ответил я.
— Она очень красива, — согласилась Телима.
— Может быть, ты видела ее танец? — поинтересовался я.
— Да, — ответила Телима, — она очень, очень красивая.
— Ты умеешь так танцевать? — спросил я.
— Нет, — жалобно улыбнулась она.
— Сандра, кажется, действительно старается во всем мне угодить, — заметил я. — Она хочет мне понравиться.
Телима заглянула мне в лицо.
— Я тоже стараюсь тебе понравиться, — прошептала она.
Я рассмеялся над ней, над гордой Телимой, подвергающей себя таким унижениям.
— Ты прекрасно научилась пользоваться всеми хитрыми уловками рабыни, — заметил я. Она уронила голову на грудь.
— Неужели на кухне тебе так не нравится? — продолжал я издеваться.
Сквозь пелену слез на глазах она обожгла меня гневным взглядом.
Я отвернулся.
— Можешь возвращаться на кухню, — бросил я ей.
Через секунду я почувствовал, что она собирается уходить.
— Подожди! — окликнул я ее, и она, остановившись у самой двери, обернулась.
И тут у меня вырвались слова, пришедшие, казалось, откуда-то из самых глубин моего сердца, из тех глубин, о существовании которых я даже не подозревал. Ни разу с тех пор, когда я стоял перед Хо-Хаком на ренсовом острове связанный, на коленях, подобные столь мучительные слова не всплывали в моем сознании.
— Я так несчастен, — сказал я. — И так одинок.
У нее снова потекли слезы по щекам.
— Я тоже одинока, — прошептала она.
Мы медленно, словно невольно, подошли друг к другу и протянули руки. Наши ладони соприкоснулись. И тут слова, вместе со слезами, потекли сами собой, и мы заговорили разом, перебивая один другого.
— Я люблю тебя, — пробормотал я.
— И я люблю тебя, мой убар, — воскликнула она. — Я так давно тебя люблю!
Глава шестнадцатая. ТЕМНОЙ НОЧЬЮ В ПОРТ-КАРЕ
Я держал в руках милое, любящее существо без стягивающего ее горло ошейника.
— Убар мой, — прошептала Тешима.
— Хозяин, — поправил я ее.
Она укоризненно отшатнулась от меня.
— Неужели тебе не хотелось бы быть моим убаром, а не хозяином?
— Хотелось бы, — ответил я, глядя ей в лицо.
— Ты и тот и другой сразу, — сказала она, снова осыпая меня поцелуями.
— Убара моя, — бормотал я.
— Да, — шептала она, — я твоя убара и твоя рабыня.
— Но ошейника на тебе, кстати, нет, — заметил я.
— Это хозяин снял его, чтобы ему удобнее было покрывать поцелуями мою шею.
Я кивнул, соглашаясь, и крепко прижал ее к себе. Она вскрикнула.
— Что-то не так?
— Все в порядке, — рассмеялась она.
Я провел рукой у неe по спине и ощутил под ладонью покрытые корочкой следы от плети кухoнного мастера.
— Несколько часов назад я доставила неудовольствие своему хозяину, — напомнила она, — и меня наказали плетьми.
— Ну, извини, — пробормотал я, не найдя ничего более умного. Она рассмеялась.
— Убар мой, ты иногда бываешь таким глупым, — призналась она. — Я ушла без разрешения, и меня за это, конечно, наказали. Так что все правильно.
По-своему она была права, но логика ее меня удивляла.
— Я довольно часто заслуживаю наказания, — поведала она, — но далеко не всегда его получаю. — Она снова рассмеялась.
Нет, она, конечно, горианка до глубины души. Во мне хотя бы частично продолжал жить землянин. Я крепче прижал к себе Телиму. И ведь никогда, никогда, твердил я себе, ты не сможешь даже всерьез рассматривать вопрос об отправке этой женщины на Землю. Это будет равнoсильно ее убийству. В этой запруженной толпами людей пустыне, с их лицемерным эгоизмoм и бессмысленной жестокостью, она мгновенно зачахнет, завянет, как редкий, прекрасный болотный цветок, вырванный с корнем и втиснутый среди безжизненных камней.
— Ты все еще расстроен, мой убар? — спросила она.
— Нет, — ответил я, целуя ее.
Она ласково провела ладонью у меня по щеке.
— Не будь таким грустным, — попросила она. Я огляделся и нашел золотой браслет. Поднял его и снова надел ей на руку.
Она вскочила на ноги, приминая лежащие на полу шкуры, и вскинула вверх левую руку.
— Я убара! — воскликнула она. — Убара!
— Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета.
— Даже в постели? — удивилась она.
— Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости.
— Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне.
— Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке.
Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха.
— Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она.
— Это я — раб?
— А кто же?
Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник.
— Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник.
— Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня.
Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку.
Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры.
Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня.
Я сжал ее запястья.
— Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее.
— Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся.
Я заглушил ее слова следующим поцелуем.
— Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь.
Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться.
— Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она.
Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной.
— Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она.
— Я тоже люблю тебя, Телима.
— Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций.
— Все тебе не так, — посетовал я.
— Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню.
Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания.
Потом мы долго лежали в объятиях друг друга.
— Убар мой, — обратилась ко мне Телима.
— Да?
— Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал?
— Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок.
— Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском.
— На болотах?
— Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина.
Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след. На болотах я имел несчастье на себе испытать частицу продолжавшей тлеть в ее сердце ненависти. Рана, нанесенная ей прежним владельцем, очевидно, оказалась так глубока, что породила в ней ответное желание поиздеваться над любым другим мужчиной, подвергнуть его унизительным оскорблениям, что делало для нее месть еще более сладкой.
Странная она женщина.
Интересно, откуда все же у нее этот золотой браслет? И что самое странное: она, девушка из Богом забытой ренсоводческой общины, оказалась грамотной, сумела прочесть надпись на ошейнике, когда я его на нее надевал.
Но я снова не заговорил с ней об этих вещах, а наоборот, стал прислушиваться к ее словам.
— Еще девчонкой, на ренсовом острове, и потом, рабыней в клетке моего хозяина, я часто по ночам лежала без сна и думала об этих песнях и о героях, о которых в них говорится.
Я отыскал ее руку.
— Чаще всего я размышляю о Тэрле Бристольском.
Я продолжал молчать.
— Как ты думаешь, такой человек где-то есть? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— А раньше разве он не мог существовать?
Она перекатилась на живот и заглянула мне в лицо. Я все еще лежал на спине, уставившись в потолок.
— В песнях — мог, — сказал я. — Такие люди могут встречаться только в песнях.
— А в жизни разве героев не бывает? — рассмеялась она.
— В жизни — не бывает, — ответил я. Она подавленно замолчала.
— В жизни есть только человеческие существа, жалкие и ничтожные, — добавил я.
Долгое время я тоже молчал, остановив на потолке свой невидящий взгляд.
— Человеческие существа слабы, — наконец, словно откуда-то издалека, донесся мой собственный голос. — Они жадны и эгоистичны, тщеславны и самолюбивы. Они злобны и завистливы, уродливы и достойны лишь презрения, — я посмотрел на нее. — Они продажны и жестоки. Нет, таких героев, как Тэрл Бристольский, на свете нет.
— На свете есть только золото и меч, — рассмеялась она.
— И тела женщин, — добавил я.
— И песни.
— Да, и песни.
Она положила голову мне на плечо.
Мы начали уплывать куда-то в темноту, в тишину и спокойствие.
Вдруг я различил где-то вдалеке глухие, едва слышные удары большого гонга. Вслед за ними, несмотря на столь ранний час, в доме послышался какой-то шум. Шаги людей по коридорам, их громкие разговоры.
Я стряхнул с себя остатки сна, сел на постели и стал натягивать на себя одежду.
Кто-то бежал по коридору, приближаясь к моей комнате.
— Меч, — сказал я Телиме.
Она вскочила на ноги и принесла меч, лежавший у стены, куда я отшвырнул его несколько часов назад, когда чуть было не убил ее.
Я вложил меч в ножны и надел их на пояс. Шаги были совсем рядом, и через секунду в дверь комнаты постучали.
— Капитан! — услышал я голос Турнока.
— Войди, — разрешил я.
Он ворвался в комнату и остановился у порога, с горящими бешенством глазами, в которых отражался отсвет принесенного им факела, и с растрепанными, торчащими во все стороны волосами.
— Вернулись патрульные корабли, — срывающимся голосом сообщил он. — Объединенная флотилия Тироса и Коса в часе отсюда!
— Подготовьте мои корабли к отплытию, — приказал я.
— На это нет времени! — воскликнул он. — Капитаны разбегаются! Все, кто может, спешат оставить Порт-Кар!
Я хмуро посмотрел на него.
— Бегите, капитан! — крикнул он. — Бегите!
— Ты можешь идти, Турнок, — сказал я.
Он смущенно взглянул на меня, нерешительно потоптался у порога и, вздохнув, вышел из комнаты. Я услышал, как где-то на пути у него испуганно вскрикнула женщина.
— Забирай свои корабли и людей, которые еще с тобой остались, — помогая мне собираться, бормотала Телима. — Погрузи в них свои сокровища и беги отсюда, мой убар.
Я окинул ее внимательным взглядом; она была сейчас очень красива.
— Беги! — воскликнула она. — Пусть Порт-Кар умрет!
Я подобрал с полу медаль на широкой алой ленте, с отчеканенным на ее лицевой части боевым кораблем в окружении надписи «Совет капитанов Порт-Кара», и положил его в свой кошель.
— Беги, не теряй времени! — сказала Телима. — Пусть Порт-Кар сгорит! Пусть он умрет!
— Ты очень красива сейчас, — сказал я ей.
— Пусть он умрет! — она разрыдалась.
Шагая по коридору, я еще слышал ее рыдания.
У меня было странное ощущение, будто я наблюдаю за собой со стороны.
Я точно знал, что именно буду делать, и понятия не имел, почему я это делаю.
В центральном зале, где еще недавно пир стоял горой, я неожиданно для себя застал своих офицеров.
По-моему, они были в полном составе.
Я посмотрел на их лица: широкоплечего, громадного Турнока, быстрого, всегда спокойного Клинтуса, опытного гребного мастера и многих других. Большинство из этих людей были отъявленными головорезами, грабителями и убийцами. Что же заставило их собраться в этом зале?
Боковая дверь открылась, и в комнату быстро вошел Таб.
— Прошу прощения, капитан, — извинился он. — Я занимался проверкой кораблей.
Мы обменялись оценивающими взглядами. Я улыбнулся.
— Я счастлив, что под моим началом служат люди столь усердные и старательные, — сказал я.
— К вашим услугам, капитан, — ответил он.
— А я как раз отдаю Турноку приказы подготовить корабли к выходу в море, — заметил я.
— Ваши приказы выполняются еще до того, как вы их отдаете, — расплылся в улыбке Турнок, демонстрируя дырку во рту вместо правого верхнего зуба.
— Что будем делать? — спросил один из моих капитанов.
Что им можно было сказать? Если объединенная флотилия Тироса и Коса действительно находится на подступах к Порт-Кару, тогда нам не оставалось ничего, кроме как спасаться бегством или принимать бой. Хотя ни к тому, ни к другому мы не были по-настоящему готовы. Даже если бы я сразу по возвращении в город пустил на это все сокровища, добытые мной во время последнего плавания, мы к настоящему времени не сумели бы подготовить флотилию, способную сравниться по мощи с той, что, очевидно, надвигалась сейчас на нас.
— Какова, по-твоему, численность флотилии Тироса и Коса? — спросил я Таба.
— Четыре тысячи судов, — без колебаний ответил он.
— И сколько из них боевых кораблей?
— Все.
Его предположение вполне согласовывалось с докладами моих агентов. Согласно полученным мной сообщениям, флотилия должна была состоять из четырех тысяч двухсот кораблей, две тысячи пятьсот из которых принадлежат Косу и тысяча семьсот — Тиросу. При этом тысяча пятьсот из них являются галерами тяжелого класса, две тысячи — среднего класса и семьсот — легкого.
Я усмехнулся.
Обо всем, кажется, смогли проинформировать меня агенты, вот только дата выхода вражеской флотилии в море осталась им неизвестной. И все же я не мог их в этом обвинить. Едва ли кто широко афиширует подобные вещи. К тому же корабли могут быть снаряжены и готовы к отправке в очень короткие сроки, особенно если все необходимое, включая экипажи судов, находятся под рукой. Мы с членами Совета, по-видимому, ошиблись в определении урона, который мы нанесли Тиросу и Косу захватом их кораблей с сокровищами, и того, каким образом это повлияет на развитие их военных планов. Мы не предполагали, что они начнут боевые действия еще до наступления весны, а то и лета. Сейчас, в се'кара, уже не сезон, чтобы спускать на воду корабли. Большинство переходов, за исключением, конечно, плаваний на круглых судах, делаются, как правило, начиная с конца весны и до начала осени. В се'кара, тем более в конце месяца, море очень неспокойно. Да, наши противники захватили нас совершенно не подготовленными. Сейчас их нападение было особенно опасным. В том, как нанесен был этот дерзкий, самоуверенный удар, чувствовалась рука не Луриуса, убара Коса, а Чембара из Кастры, убара Тироса, этого Морского Слина.
Я восхищался этим человеком. Это настоящий капитан.
— Что будем делать, капитан? — снова спросил офицер.
— У вас есть какие-нибудь предложения? — усмехнувшись, повернулся я к нему.
— По-моему, у нас только один выход, — удивленно начал он, — погрузить на борт ваши сокровища и рабов, благо корабли уже наготове, и скорее удирать отсюда. Мы вполне сильны и сумеем захватить себе какой-нибудь небольшой остров на севере. Там вы сможете стать нашим убаром, а мы — вашими людьми.
— Многие из капитанов давно лелеют эту мечту, — заметил второй офицер, — и готовы хоть сейчас осесть где-нибудь на северных островах.
— Или на южных, — подхватил стоящий рядом с ним.
— Тасса широка, — заметил их товарищ, — выбор у нас есть.
— А как же Порт-Кар? — поинтересовался я.
— А что за него держаться? Домашнего Камня у него все равно нет.
Я усмехнулся.
Это верно. Порт-Кар единственный из городов Гора не имел Домашнего Камня. Не знаю, то ли жители не любили его, потому что у него не было Домашнего Камня, то ли у него не было Домашнего Камня именно потому, что город не пользовался любовью.
Офицеры яснее ясного предлагали оставить город на разграбление и уничтожение матросам Тироса и Коса.
Ничего удивительного: Порт-Кар — город без Домашнего Камня.
— И многие из вас считают, — спросил я, — что у Порт-Кара нет Домашнего Камня?
Собравшиеся удивленно переглянулись: каждый знал, что Камня нет.
Воцарилось молчание.
Затем Таб сказал:
— Я думаю, нашему городу можно было бы иметь свой Домашний Камень.
— Но он его еще не имеет, — уточнил я.
— Нет, — покачал он головой.
— Интересно, — мечтательно произнес один из капитанов, — каково это — жить в городе, у которого есть свой священный Камень?
— А как город приобретает свой Домашний Камень? — спросил я.
— Люди решают, что он у него будет, вот и все, — пожал плечами Таб.
— Правильно, — сказал я. — Именно так у города и появляется свой Камень,
Присутствующие снова обменялись взглядами.
— Пришлите ко мне мальчишку-раба, Фиша, — распорядился я.
Приказ мой не прибавил капитанам понимания происходящего, но один из них отправился за Фишем.
Я знал, что никто из рабов не убежит. Им это не удастся. Тревога поднялась ночью, а в это время суток рабов, по горианскому обычаю, где-нибудь запирают. Я ни на шаг не отступал от этой традиции; даже Мидис, после того, как она в достаточной степени ублажила меня на шкурах любви, я всегда пристегивал цепью к кольцу, вделанному в основание моего ложа. Фиш сейчас тоже сидел на цепи на кухне, вместе с Виной.
Через минуту мальчишку, бледного и испуганного, привели в зал.
— Выйди на улицу, — приказал я, — найди какой-нибудь камень и принеси сюда. Он недоуменно взглянул на меня.
— Давай быстро! — прикрикнул я. Он мигом выскочил из зала.
Мы терпеливо, в полном молчании ждали, пока он не вернулся. В руках он держал камень размером с мой кулак — обычный голыш, серый с прожилками.
Я взял у него камень.
— Нож, — потребовал я.
Мне протянули нож, и я вырезал им на камне заглавные буквы названия Порт-Кара.
Покончив с этим занятием, я поднял камень над головой, так, чтобы его могли видеть все присутствующие.
— Итак, что у меня в руке? — обратился я к ним.
— Домашний Камень Порт-Кара, — едва слышно ответил Таб.
— Ну, — взглянул я в лицо офицеру, предлагавшему нам спасаться бегством, — можем мы теперь убегать?
Тот, не отрываясь, смотрел на камень у меня в руке, как на какое-то чудо.
— У меня еще никогда не было Домашнего Камня, — пробормотал он.
— Но теперь, когда он у нас есть, — допытывался я, — можем ли мы бежать отсюда?
— Нет, — не совсем уверенно ответил офицер. Я снова обвел глазами присутствующих.
— Так есть у нас теперь свой Камень или нет? — спросил я их.
— Я признаю этот камень своим священным Домашним Камнем, — торжественно произнес мальчишка-раб, Фиш.
— Убар мой, — прошептала Тешима.
— Хозяин, — поправил я ее.
Она укоризненно отшатнулась от меня.
— Неужели тебе не хотелось бы быть моим убаром, а не хозяином?
— Хотелось бы, — ответил я, глядя ей в лицо.
— Ты и тот и другой сразу, — сказала она, снова осыпая меня поцелуями.
— Убара моя, — бормотал я.
— Да, — шептала она, — я твоя убара и твоя рабыня.
— Но ошейника на тебе, кстати, нет, — заметил я.
— Это хозяин снял его, чтобы ему удобнее было покрывать поцелуями мою шею.
Я кивнул, соглашаясь, и крепко прижал ее к себе. Она вскрикнула.
— Что-то не так?
— Все в порядке, — рассмеялась она.
Я провел рукой у неe по спине и ощутил под ладонью покрытые корочкой следы от плети кухoнного мастера.
— Несколько часов назад я доставила неудовольствие своему хозяину, — напомнила она, — и меня наказали плетьми.
— Ну, извини, — пробормотал я, не найдя ничего более умного. Она рассмеялась.
— Убар мой, ты иногда бываешь таким глупым, — призналась она. — Я ушла без разрешения, и меня за это, конечно, наказали. Так что все правильно.
По-своему она была права, но логика ее меня удивляла.
— Я довольно часто заслуживаю наказания, — поведала она, — но далеко не всегда его получаю. — Она снова рассмеялась.
Нет, она, конечно, горианка до глубины души. Во мне хотя бы частично продолжал жить землянин. Я крепче прижал к себе Телиму. И ведь никогда, никогда, твердил я себе, ты не сможешь даже всерьез рассматривать вопрос об отправке этой женщины на Землю. Это будет равнoсильно ее убийству. В этой запруженной толпами людей пустыне, с их лицемерным эгоизмoм и бессмысленной жестокостью, она мгновенно зачахнет, завянет, как редкий, прекрасный болотный цветок, вырванный с корнем и втиснутый среди безжизненных камней.
— Ты все еще расстроен, мой убар? — спросила она.
— Нет, — ответил я, целуя ее.
Она ласково провела ладонью у меня по щеке.
— Не будь таким грустным, — попросила она. Я огляделся и нашел золотой браслет. Поднял его и снова надел ей на руку.
Она вскочила на ноги, приминая лежащие на полу шкуры, и вскинула вверх левую руку.
— Я убара! — воскликнула она. — Убара!
— Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета.
— Даже в постели? — удивилась она.
— Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости.
— Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне.
— Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке.
Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха.
— Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она.
— Это я — раб?
— А кто же?
Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник.
— Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник.
— Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня.
Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку.
Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры.
Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня.
Я сжал ее запястья.
— Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее.
— Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся.
Я заглушил ее слова следующим поцелуем.
— Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь.
Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться.
— Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она.
Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной.
— Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она.
— Я тоже люблю тебя, Телима.
— Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций.
— Все тебе не так, — посетовал я.
— Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню.
Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания.
Потом мы долго лежали в объятиях друг друга.
— Убар мой, — обратилась ко мне Телима.
— Да?
— Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал?
— Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок.
— Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском.
— На болотах?
— Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина.
Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след. На болотах я имел несчастье на себе испытать частицу продолжавшей тлеть в ее сердце ненависти. Рана, нанесенная ей прежним владельцем, очевидно, оказалась так глубока, что породила в ней ответное желание поиздеваться над любым другим мужчиной, подвергнуть его унизительным оскорблениям, что делало для нее месть еще более сладкой.
Странная она женщина.
Интересно, откуда все же у нее этот золотой браслет? И что самое странное: она, девушка из Богом забытой ренсоводческой общины, оказалась грамотной, сумела прочесть надпись на ошейнике, когда я его на нее надевал.
Но я снова не заговорил с ней об этих вещах, а наоборот, стал прислушиваться к ее словам.
— Еще девчонкой, на ренсовом острове, и потом, рабыней в клетке моего хозяина, я часто по ночам лежала без сна и думала об этих песнях и о героях, о которых в них говорится.
Я отыскал ее руку.
— Чаще всего я размышляю о Тэрле Бристольском.
Я продолжал молчать.
— Как ты думаешь, такой человек где-то есть? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— А раньше разве он не мог существовать?
Она перекатилась на живот и заглянула мне в лицо. Я все еще лежал на спине, уставившись в потолок.
— В песнях — мог, — сказал я. — Такие люди могут встречаться только в песнях.
— А в жизни разве героев не бывает? — рассмеялась она.
— В жизни — не бывает, — ответил я. Она подавленно замолчала.
— В жизни есть только человеческие существа, жалкие и ничтожные, — добавил я.
Долгое время я тоже молчал, остановив на потолке свой невидящий взгляд.
— Человеческие существа слабы, — наконец, словно откуда-то издалека, донесся мой собственный голос. — Они жадны и эгоистичны, тщеславны и самолюбивы. Они злобны и завистливы, уродливы и достойны лишь презрения, — я посмотрел на нее. — Они продажны и жестоки. Нет, таких героев, как Тэрл Бристольский, на свете нет.
— На свете есть только золото и меч, — рассмеялась она.
— И тела женщин, — добавил я.
— И песни.
— Да, и песни.
Она положила голову мне на плечо.
Мы начали уплывать куда-то в темноту, в тишину и спокойствие.
Вдруг я различил где-то вдалеке глухие, едва слышные удары большого гонга. Вслед за ними, несмотря на столь ранний час, в доме послышался какой-то шум. Шаги людей по коридорам, их громкие разговоры.
Я стряхнул с себя остатки сна, сел на постели и стал натягивать на себя одежду.
Кто-то бежал по коридору, приближаясь к моей комнате.
— Меч, — сказал я Телиме.
Она вскочила на ноги и принесла меч, лежавший у стены, куда я отшвырнул его несколько часов назад, когда чуть было не убил ее.
Я вложил меч в ножны и надел их на пояс. Шаги были совсем рядом, и через секунду в дверь комнаты постучали.
— Капитан! — услышал я голос Турнока.
— Войди, — разрешил я.
Он ворвался в комнату и остановился у порога, с горящими бешенством глазами, в которых отражался отсвет принесенного им факела, и с растрепанными, торчащими во все стороны волосами.
— Вернулись патрульные корабли, — срывающимся голосом сообщил он. — Объединенная флотилия Тироса и Коса в часе отсюда!
— Подготовьте мои корабли к отплытию, — приказал я.
— На это нет времени! — воскликнул он. — Капитаны разбегаются! Все, кто может, спешат оставить Порт-Кар!
Я хмуро посмотрел на него.
— Бегите, капитан! — крикнул он. — Бегите!
— Ты можешь идти, Турнок, — сказал я.
Он смущенно взглянул на меня, нерешительно потоптался у порога и, вздохнув, вышел из комнаты. Я услышал, как где-то на пути у него испуганно вскрикнула женщина.
— Забирай свои корабли и людей, которые еще с тобой остались, — помогая мне собираться, бормотала Телима. — Погрузи в них свои сокровища и беги отсюда, мой убар.
Я окинул ее внимательным взглядом; она была сейчас очень красива.
— Беги! — воскликнула она. — Пусть Порт-Кар умрет!
Я подобрал с полу медаль на широкой алой ленте, с отчеканенным на ее лицевой части боевым кораблем в окружении надписи «Совет капитанов Порт-Кара», и положил его в свой кошель.
— Беги, не теряй времени! — сказала Телима. — Пусть Порт-Кар сгорит! Пусть он умрет!
— Ты очень красива сейчас, — сказал я ей.
— Пусть он умрет! — она разрыдалась.
Шагая по коридору, я еще слышал ее рыдания.
У меня было странное ощущение, будто я наблюдаю за собой со стороны.
Я точно знал, что именно буду делать, и понятия не имел, почему я это делаю.
В центральном зале, где еще недавно пир стоял горой, я неожиданно для себя застал своих офицеров.
По-моему, они были в полном составе.
Я посмотрел на их лица: широкоплечего, громадного Турнока, быстрого, всегда спокойного Клинтуса, опытного гребного мастера и многих других. Большинство из этих людей были отъявленными головорезами, грабителями и убийцами. Что же заставило их собраться в этом зале?
Боковая дверь открылась, и в комнату быстро вошел Таб.
— Прошу прощения, капитан, — извинился он. — Я занимался проверкой кораблей.
Мы обменялись оценивающими взглядами. Я улыбнулся.
— Я счастлив, что под моим началом служат люди столь усердные и старательные, — сказал я.
— К вашим услугам, капитан, — ответил он.
— А я как раз отдаю Турноку приказы подготовить корабли к выходу в море, — заметил я.
— Ваши приказы выполняются еще до того, как вы их отдаете, — расплылся в улыбке Турнок, демонстрируя дырку во рту вместо правого верхнего зуба.
— Что будем делать? — спросил один из моих капитанов.
Что им можно было сказать? Если объединенная флотилия Тироса и Коса действительно находится на подступах к Порт-Кару, тогда нам не оставалось ничего, кроме как спасаться бегством или принимать бой. Хотя ни к тому, ни к другому мы не были по-настоящему готовы. Даже если бы я сразу по возвращении в город пустил на это все сокровища, добытые мной во время последнего плавания, мы к настоящему времени не сумели бы подготовить флотилию, способную сравниться по мощи с той, что, очевидно, надвигалась сейчас на нас.
— Какова, по-твоему, численность флотилии Тироса и Коса? — спросил я Таба.
— Четыре тысячи судов, — без колебаний ответил он.
— И сколько из них боевых кораблей?
— Все.
Его предположение вполне согласовывалось с докладами моих агентов. Согласно полученным мной сообщениям, флотилия должна была состоять из четырех тысяч двухсот кораблей, две тысячи пятьсот из которых принадлежат Косу и тысяча семьсот — Тиросу. При этом тысяча пятьсот из них являются галерами тяжелого класса, две тысячи — среднего класса и семьсот — легкого.
Я усмехнулся.
Обо всем, кажется, смогли проинформировать меня агенты, вот только дата выхода вражеской флотилии в море осталась им неизвестной. И все же я не мог их в этом обвинить. Едва ли кто широко афиширует подобные вещи. К тому же корабли могут быть снаряжены и готовы к отправке в очень короткие сроки, особенно если все необходимое, включая экипажи судов, находятся под рукой. Мы с членами Совета, по-видимому, ошиблись в определении урона, который мы нанесли Тиросу и Косу захватом их кораблей с сокровищами, и того, каким образом это повлияет на развитие их военных планов. Мы не предполагали, что они начнут боевые действия еще до наступления весны, а то и лета. Сейчас, в се'кара, уже не сезон, чтобы спускать на воду корабли. Большинство переходов, за исключением, конечно, плаваний на круглых судах, делаются, как правило, начиная с конца весны и до начала осени. В се'кара, тем более в конце месяца, море очень неспокойно. Да, наши противники захватили нас совершенно не подготовленными. Сейчас их нападение было особенно опасным. В том, как нанесен был этот дерзкий, самоуверенный удар, чувствовалась рука не Луриуса, убара Коса, а Чембара из Кастры, убара Тироса, этого Морского Слина.
Я восхищался этим человеком. Это настоящий капитан.
— Что будем делать, капитан? — снова спросил офицер.
— У вас есть какие-нибудь предложения? — усмехнувшись, повернулся я к нему.
— По-моему, у нас только один выход, — удивленно начал он, — погрузить на борт ваши сокровища и рабов, благо корабли уже наготове, и скорее удирать отсюда. Мы вполне сильны и сумеем захватить себе какой-нибудь небольшой остров на севере. Там вы сможете стать нашим убаром, а мы — вашими людьми.
— Многие из капитанов давно лелеют эту мечту, — заметил второй офицер, — и готовы хоть сейчас осесть где-нибудь на северных островах.
— Или на южных, — подхватил стоящий рядом с ним.
— Тасса широка, — заметил их товарищ, — выбор у нас есть.
— А как же Порт-Кар? — поинтересовался я.
— А что за него держаться? Домашнего Камня у него все равно нет.
Я усмехнулся.
Это верно. Порт-Кар единственный из городов Гора не имел Домашнего Камня. Не знаю, то ли жители не любили его, потому что у него не было Домашнего Камня, то ли у него не было Домашнего Камня именно потому, что город не пользовался любовью.
Офицеры яснее ясного предлагали оставить город на разграбление и уничтожение матросам Тироса и Коса.
Ничего удивительного: Порт-Кар — город без Домашнего Камня.
— И многие из вас считают, — спросил я, — что у Порт-Кара нет Домашнего Камня?
Собравшиеся удивленно переглянулись: каждый знал, что Камня нет.
Воцарилось молчание.
Затем Таб сказал:
— Я думаю, нашему городу можно было бы иметь свой Домашний Камень.
— Но он его еще не имеет, — уточнил я.
— Нет, — покачал он головой.
— Интересно, — мечтательно произнес один из капитанов, — каково это — жить в городе, у которого есть свой священный Камень?
— А как город приобретает свой Домашний Камень? — спросил я.
— Люди решают, что он у него будет, вот и все, — пожал плечами Таб.
— Правильно, — сказал я. — Именно так у города и появляется свой Камень,
Присутствующие снова обменялись взглядами.
— Пришлите ко мне мальчишку-раба, Фиша, — распорядился я.
Приказ мой не прибавил капитанам понимания происходящего, но один из них отправился за Фишем.
Я знал, что никто из рабов не убежит. Им это не удастся. Тревога поднялась ночью, а в это время суток рабов, по горианскому обычаю, где-нибудь запирают. Я ни на шаг не отступал от этой традиции; даже Мидис, после того, как она в достаточной степени ублажила меня на шкурах любви, я всегда пристегивал цепью к кольцу, вделанному в основание моего ложа. Фиш сейчас тоже сидел на цепи на кухне, вместе с Виной.
Через минуту мальчишку, бледного и испуганного, привели в зал.
— Выйди на улицу, — приказал я, — найди какой-нибудь камень и принеси сюда. Он недоуменно взглянул на меня.
— Давай быстро! — прикрикнул я. Он мигом выскочил из зала.
Мы терпеливо, в полном молчании ждали, пока он не вернулся. В руках он держал камень размером с мой кулак — обычный голыш, серый с прожилками.
Я взял у него камень.
— Нож, — потребовал я.
Мне протянули нож, и я вырезал им на камне заглавные буквы названия Порт-Кара.
Покончив с этим занятием, я поднял камень над головой, так, чтобы его могли видеть все присутствующие.
— Итак, что у меня в руке? — обратился я к ним.
— Домашний Камень Порт-Кара, — едва слышно ответил Таб.
— Ну, — взглянул я в лицо офицеру, предлагавшему нам спасаться бегством, — можем мы теперь убегать?
Тот, не отрываясь, смотрел на камень у меня в руке, как на какое-то чудо.
— У меня еще никогда не было Домашнего Камня, — пробормотал он.
— Но теперь, когда он у нас есть, — допытывался я, — можем ли мы бежать отсюда?
— Нет, — не совсем уверенно ответил офицер. Я снова обвел глазами присутствующих.
— Так есть у нас теперь свой Камень или нет? — спросил я их.
— Я признаю этот камень своим священным Домашним Камнем, — торжественно произнес мальчишка-раб, Фиш.