Норминтон Грегори. Корабль дураков

   – Я вернусь через сорок дней, – говорит охотница. – Так что готовьте деньги.
   Освольт ван Тошнила и Питер Сивуха кивают с чрезмер­ным рвением, вытирая со лбов испарину. Когда Безумная Гре­та уходит, оба достойных мужа оседают на пол с тяжкими вздо­хами облегчения.
   Толпа разнузданных женщин снаружи следует за своей предводительницей, как рой кочующих пчел – за маткой.
 

О том, как Белкула встречает мужчину, который подходил бы ей по всем параметрам, не будь у него одного прискорбного изъяна, и о том, как в лице Голландского Колпачка обретает Белкула друга и спутника, с которым уже никогда не расстанется

   И вот Копрологуса – только что отобедавшего и доволь­ного жизнью, и новым толедским клинком, и позолоченными перьями на щегольской шляпе – настоятельно приглашают под угрозой кинжала, прижатого к горлу, в дом сутенеров и сводников на Хоогпоорт. Его заводят в каморку с низкими потолками, где уже собрались двенадцать молодцев, в кото­рых Копрологус узнает себя прежнего: пропитые оборванцы, подонки общества, с прыщавыми фурункулезными рожами и голубиными перьями на мятых шляпах. Один из этих двена­дцати выступает вперед – он будет говорить за всех. Копроло­гус, который продумал план действий еще по пути сюда, муд­ро отказывается от девицы «по сниженным ценам», которую ему предлагают разделить со всеми. Он садится на табурет, пододвинутый кем-то ему под ноги, и готовится выслушать, что ему скажут.
   Эти господа (объясняет уполномоченный делегат) представ­ляют совет гильдии Копелаарса. В настоящее время гильдия испытывает существенные финансовые затруднения: дела идут вяло, конкуренция со стороны одиночных предпринимателей, в гильдию не входящих, подрывает коммерцию. Уважаемый Копрологус, разумеется, понимает, что у проституции, как и у всякого торгового предприятия, есть свои правила. И он скорее всего не откажется рассмотреть с должным вниманием эту кол­лекцию орудий и инструментов – осторожнее, а то лезвие очень острое, – которых его огорченным, да-да, весьма огорченным коллегам давно не терпится испробовать в деле?
   Копрологус не нуждается в демонстрации. Рысью бежит он домой в сопровождении «коллег» по цеху, хватает деньги, кольца и жемчуга и исчезает из города, заплатив изрядную взятку за паспорт.
   Пару часов спустя Белкула просыпается, свежая и доволь­ная после сладкого сна, и обнаруживает с удивлением, что в постели она одна. За дверью спальни – глубокая тишина. Ни­кто не подглядывает в замочную скважину, никто не сопит от приапического возбуждения. Белкула в недоумении обходит дом: никого – ни краснощеких смущенных девственников, ни хвастливых «героев-любовников» с причиндалами с розовую козявку. Короче говоря, Белкула одна посреди звенящей тиши­ны. И в этой ничем не заполненной пустоте кровь Белкулы вновь начинает бурлить прежним томлением. Добавьте к тому голодное урчание в желудке (словно кто-то сидит у нее в живо­те и играет на дудке), и станет понятно, что надо немедленно что-то предпринимать. Накинув на плечи мавританский ковер, Белкула выходит на улицу. Кровь снова гонит ее на север – она идет, и все мужики поголовно, даже которые с женами, восхи­щенно таращатся на нее, но она ничего вокруг не замечает, и вдруг в изумлении замирает рядом с каким-то нищим.
   Вы спросите, что привлекло нашу Белкулу в каком-то за­мызганном попрошайке с угрюмой рожей, всклокоченной бо­родой и босыми грязными ногами? Нищий, взглянув мутным взором на застывшую в восхищении девицу, похоже, и сам задается тем же вопросом. Проследив за взглядом Белкулы, он видит, что его детородный орган торчит из-под рваных лохмо­тьев, подобно дельфину, выброшенному на берег. Вот призо­вой кабачок! Монумент плотской любви! Мастодонт среди членов! Белкула ликует в душе: она наконец-то нашла подхо­дящую отмычку для своего замка. Она преклоняет колени пе­ред этим шедевром плоти.
   – Мадам, – говорит жеребец, – восхищение ваше моим инструментом во всех отношениях безосновательно.
   Увы, член у парня длиной чуть ли не до колен, но сие восхитительное оснащение не способно на что-то еще, кроме как отливать лишнюю воду. Огромные яйца, которые в своем лучезарном великолепии могли быть подобны бархатным ко­шелям для бриллиантов, свисают тощими торбами, и нет в них ни пользы, ни гордости. Тщетно Белкула старается ожи­вить вялый фаллос. Никакой зажигательный эротический та­нец (хотя даже придирчивый зритель давно бы уже изошел томлением) не способен поднять спящего великана.
   – Смиритесь, любезная госпожа. Ничего не получится. Компания молодых шалопаев, бывших завсегдатаев в по­стели Белкулы, глумится над нищим, кропя его бороду пивом.
   – С ним, красавица, ты на гульдены не надейся. Это же Колпачок – самый безопасный в Европе секс.
   Колпачок явно обижен, хотя, как и всякий мудрец, не вы­казывает обиды и изображает жестами, что надевает на голову колпак.
   – Не колпачок, а голландский колпак. Хотя я предпочел бы, чтобы меня называли Нуллифидус, то есть Неверующий^[23], – говорит он. – Потому что я ни во что не верю: ни в Бога, ни в человека, ни даже в себя самого.
   Мимо проходит компания школяров с ободранными ко­ленками. Они распевают, дразнясь:
   – Колпачок, увы и ах! С дохлою змеей в штанах!
   Предмет их насмешек невозмутимо сгоняет с лица муху.
   – Когда я был молодым, – продолжает он, – я был стра­стным и рьяным любовником и не знал устали в этом деле. Мы с моим другом Яном служили тогда в гвардейцах – lieutenant de garde в замке Гревенстеен.
   Мы с Яном были лучшими в городе в смысле любовных утех, и все женщины были от нас без ума. И графини, и дере­венские девки сами ложились и расставляли ноги. Редко бывало, скажу я вам, чтобы в какой-то из дней у нас с Яном не было страстной подруги. Но в этом-то вся и загвоздка. Обыч­но мы с ним делили одну на двоих. Это было божественное удовольствие, когда ты сам испытываешь наслаждение и видишь, как такое же наслаждение испытывает твой лучший друг – а боги (которых нет) очень не любят, когда смертным по-настоящему хорошо.
   Наша погибель пришла, как Смерть, в облике ангела – только очень земного ангела. Она была горничной у одной состоятельной дамы. Ее звали Фрида. – Глаза Колпачка, ког­да он назвал это имя, подернулись мечтательной поволокой. Но так как он ни во что не верит, он глотает комок, подсту­пивший к горлу, и продолжает рассказ: – Описать ее красоту словами – значит жестоко ее оболгать. В жизни я не встречал столь прелестной девицы. (То есть до сего дня, но какой те­перь в этом прок?) Стоило Фриде лишь выйти на улицу, как все мужики застывали на месте, и голова начинала кружиться, и пол-Гента ходило с расквашенными носами.
   Мы с Яном влюбились безумно. Наконец-то мы встретили девушку, во всех отношениях достойную нас. Но Фрида не пала беспомощной жертвой перед нашим упорным натиском. О нет. Она была настоящим стратегом, этакая макиавелла из спальни. Она решительно заявила, что удостоит своей благо­склонностью лишь одного из поклонников.
   И вот в первый раз за все время нашей с ним дружбы мне приснилось, что Ян – мой соперник. Я проснулся в холодном поту и в отчаянии обнаружил, что явь – еще хуже сна. Ян во всеуслышание заявил, что Фрида выбрала его, а не меня, и что у них уже было все, что положено быть у мужчины и женщи­ны в спальне, и даже более того. Дабы защитить честь возлюб­ленной (да, от злословия и клеветнических измышлений), я вызвал его на дуэль.
   Мы с ним бились, как рыцари. То есть как звери: сперва рубились на мечах, когда же мечи поломались, мы пинали друг друга ногами, а когда ноги больше не слушались, рвали друг друга зубами. Благородства в том не было ни на грош. Но ведь и я был не Ланселот, а Фрида – не Гвиневьера. И тем не менее я победил: свернул сопернику шею, применив ловкий бойцов­ский прием. Он весь обмяк, словно тряпичная кукла, и упал на пол в полутемном подвале, где мы сражались, и так и остался лежать с головой, вывернутой под невообразимым углом.
   Верная своему слову Фрида мне отдалась. Как я представ­лял в мечтах дюжину раз, она распустила пояс на платье и расшнуровала корсаж. Ее роскошное тело было как вспышка молнии во тьме ночи. Но при всем ее великолепии и, замечу, немалом умении в этом деле, она не сумела меня возбудить. Попросту говоря, у меня на нее не встал. Я перевел взгляд с ее влажных и жадных губ на синие губы моего бывшего лучшего друга и понял, что потерпел поражение. Никто из нас не на­сладится возлюбленной. Ибо я враз сделался импотентом. И мой обессиленный член больше уже никогда не поднялся. Вот вкратце, история моего позора.
   Глаза Белкулы – словно две чаши, переполненные слеза­ми. Как низко пал сильный пол! И Белкула рыдает, исполнен­ная сострадания. Когда Колпачок завершает рассказ, она при­жимает его к груди, называет его милым другом, наперсником и усладой души. Колпачок смиренно и кротко приникает к теп­лому мягкому телу – когда ты ни во что не веришь, всякое сопротивление теряет смысл. Белкула хватает его под мышку, словно тряпичную куклу, и гордо шествует дальше. Она береж­но отряхает от грязи его седалище. Потом замечает, что его ноги тащатся по мостовой, и подбирает их, и затыкает себе меж­ду ног. Когда его голова, лысая, как у младенца, вылазит на свет из расщелины между ее грудей, она покрывает его макуш­ку ласковыми поцелуями. Так рождается близость и дружба, скрепленная тихими вздохами и осторожными ласками, и Бел­кула клянется себе, что эта дружба – уже навсегда.
   – Мне все равно, – говорит Колпачок, – с кем идти: с тобой или с кем-то другим. – Равнодушно вдыхает он аромат ее кожи. – Навсегда, до конца времен, если так нужно.
 

О том, как Безумная Грета берет след, а Белкула выходит в море

   В сопровождении своей когорты Безумная Грета идет по городу, вдыхая запах богатства и выгребных ям. Гент нежится в теплых лучах солнца, не подозревая о надвигающейся ката­строфе. Безумная Грета перебирает пальцами золотые коронки в кошеле у себя на поясе. Она развлеклась, как ребенок с любимой игрушкой, вырывая их изо рта этого воображалы-хлыща – этого Копрологуса – вместе с признанием. Ну и во­няло же от него, прости Господи. Он весь пропах ею. Пачка буклетов у него в кармане лишь подтвердила то, что Безумная Грета уже почуяла нюхом: Белкула в городе и занимается всякими непотребствами.
   А в это самое время предполагаемая добыча со своим вер­ным спутником садится на голландский торговый корабль в порту Граслея (судно везет ткани в Берген и направляется вниз по реке, в Северное море). Да, устало повторяет Колпачок, поднимаясь по сходням, они поплывут на север.
   – Приветствую вас на борту «Барыша», мадам, – радост­но объявляет первый помощник. Капитан корабля, который всегда с неохотой берет пассажиров (ибо его возмущает нали­чие груза, который нельзя продать, тем более что этих сухо­путных крыс сразу же начинает тошнить, как только корабль выходит в море), держится на удивление дружелюбно. Мало того, он предлагает молодой госпоже не стесняться и восполь­зоваться его скромной каютой, дабы расположиться со всеми удобствами. Колпачок, который стоически высказывается за трюм, замечает явные признаки возбуждения в штанах у мат­росов. Их просоленные лица светятся нечестивым благогове­нием.
   В Генте существует поверье, что звон колокола на кафед­ральном соборе вызывает попутный ветер и подгоняет суда, отходящие от причала. И как только Безумная Грета входит в город, колокол Роланд начинает звонить. На горизонте клу­бятся тучи – быть буре. Зефир надувает свои черные щеки и отправляет вздыбившийся «Барыш» к Западной Шельде.
   Безумная Грета еще не знает, что времени у нее не оста­лось совсем, но она все равно мчится по городу, словно ветер. Ее чуткие ноздри раздуваются, словно дыхалы у кита, когда она приближается к борделю. Она подходит к распахнутой настежь двери и видит в окнах воров и грабителей, и кровь у нее закипает от ярости. Добыча ушла из-под носа! Ее выпученные глаза почернели от злости – с досады она пробивает дыру в стене своей латной перчаткой.
   Но одних только стен явно мало, чтобы унять ее гнев. Безум­ная Грета кричит, призывая своих поборниц, и ее крик подобен струе раскаленного воздуха из кузнечного горна. Размахивая ме­чом, она с гиканьем мчится по улицам: крушит и сметает все на своем пути и рубит головы ни в чем не повинных прохожих, словно это не головы, а ромашки на летнем лугу. Спасаясь от разъяренной Греты, ополоумевшие от ужаса горожане натыка­ются на ее бешеных женщин, которые не отстают от своей пред­водительницы по части избить, изуродовать и искалечить. Куп­цы и лакеи, стряпчие и тунеядцы – все затоптаны насмерть или забиты скалками, а их дома преданы огню.
   – К реке! – кричит Безумная Грета, пробираясь сквозь лужи запекшейся крови и груды булыжника. Толпа беснова­тых домохозяек, сгибающихся под тюками с награбленным барахлом, устремляется следом за ней, творя по пути жесто­кую расправу, когда возникает такая необходимость, и в об­щем и целом проявляя себя в точности, как регулярная армия.
   На восточном берегу реки горожане предпринимают отча­янную попытку сопротивления. Но вот незадача: защитники города после трех недель Белкулы залюблены вусмерть, и у них уже нет сил сражаться. Едва подвигнув себя на то, чтобы вытащить одну пушку, они беспорядочно носятся по причалу в лихорадочных поисках ядер и пороха. Когда, наконец, пуш­ка готова к бою, капитан, страдающий тяжким посткоиталь­ным синдромом, зажигает запал. Ядро пролетает над головой Безумной Греты и ее сброда – над горящими крышами Па­терсхола – и попадает в сторожевую башню замка Гравенстен, где убивает на месте девятерых солдат замкового гарнизона, трех шлюшек и дюжину сутенеров, которые пытались продви­нуть свой бизнес. И по сей день злополучную эту пушку мож­но увидеть на входе на мост через Лайе, и называют ее именем ее нареченной мишени.
   Несмотря на кошмарную вонь на пристани, Безумная Гре­та все же находит нужный среди тысячи запахов.
   – Корабль! – кричит она. – Мне нужен корабль!
   Ее воинству вовсе не требуется Белкулино обаяние, чтобы раздобыть необходимый транспорт. Размахивая ножами луч­шего столового серебра, толпа женщин врывается на торговое судно из Данвича и поднимает паруса. Безумная Грета стоит на корме и нюхает ветер.
   – Поднять якоря, – командует она. Для судна есть один путь: вниз по течению, к морю.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ

   Внезапная неодолимая жажда прерывает рассказ пьяной бабы. Она причмокивает губами и пытается облизать их сухим языком. Слушатели, захваченные рассказом, без слов напол­няют ее опустевшую флягу.
   – Ой, хорошо. – Пьяная баба вытирает вино с подбород­ка. – А теперь, эта… Мне нужно перо и чернила.
   Все, кто есть на борту, начинают рассеянно хлопать себя по карманам. Необходимые писчие принадлежности находятся лишь у монаха. С опаской и видимой неохотой он передает пьяной бабе инструменты своей профессии. Отодвинув монаш­ку крутым бедром, пьяная баба склоняется над столом, окунает перо в вино и чертит карту Белкулиных странствий по морю.
   – Ну вот. Ежели кто сбился с курса, пусть глянет сюда, – объявляет она.

   После чего, подмигнув оскорбленной монашке, продол­жает рассказ…

КНИГА ТРЕТЬЯ

Про морских чудищ, и о том, как Белкула спасает корабль от погибели

   Белкула стоит на палубе «Барыша», отвлекая команду от исполнения служебных обязанностей. Она никогда раньше не видела моря, не ощущала волнения первозданной стихии у себя под ногами. Полной грудью вдыхает она просоленный воздух; грудастая сирена, резная фигура на носу корабля, по сравнению с ней кажется просто карлицей.
   На судне нет никого, кто не прельстился бы чарами вели­колепной Белкулы – растревожен даже Колпачок. Он не то чтобы не одобряет пристрастия подруги к матросам, просто, как и любой нигилист, он ужасно боится смерти, а секс, кото­рый, как говорят, продлевает жизнь и оттягивает неизбежный конец, в изменчивом море, весьма вероятно, может его и при­близить.
   – Твои амурные похождения, – говорит он, покашливая в кулак, – меня не касаются, каждый живет, как хочет – все в порядке, любезный, вы не волнуйтесь, я стою к вам спиной, – но тебе разве не кажется, что ты отвлекаешь людей от работы и, таким образом, подвергаешь всех нас опасности? С морем, знаешь ли, шутки плохи, оно не прощает пренебрежительного отношения к себе.
   Подпрыгивая на лице распаленного корабельного гарде­марина, Белкула отвечает, что ей так не кажется. В ее голосе нет ни злобы, ни раздражения (зато в приглушенной брани матроса злобы хватает на двоих), она искренне не понимает, какой может быть вред в удовольствии. Пусть Колпачок, если хочет, дрожит и волнуется; чем он, собственно, и занимается, съежившись в трюме, – весь от волнения зеленый.
   Ветер попутный, подняты все паруса. «Барыш» идет пол­ным ходом вдоль побережья Зееланда. В корабельной команде, которая состоит из датчан и голландцев, царит полное согла­сие – это уже не команда, а как будто одна семья, связанная узами сладострастия. Вопреки мрачным прогнозам мнительно­го Колпачка, боевой дух на судне – отменный. И так продолжается до тех пор, пока они не подходят к провинции Ноорд-Холланд.
   Холодные серые воды Западной Фрисии – у побережья Скиермонникоогеллингланда – кишат морскими чудовища­ми. Кредул Роттердамский упоминает в своих трудах Бегемо­та, подобного носорогу; greet zeekreft, мясо которого высоко ценят французы (хотя они все съедят, не поморщатся); рыбу-леопарда, водяного слизня и Левиафана, глотающего пророков. Когда «Барыш» входит в туманную область, именуемую Монстерактиг Страат, матросы, все как один, начинают тряс­тись и невнятно мычать. Белкула, вся растревоженная и воз­бужденная, спускается в трюм и расталкивает Колпачка, кото­рый спал сладким сном, забившись подальше в уголок.
   – Оставьте уже человека в покое, – стонет бедняга спро­сонья. – Ты же знаешь, что я ни на что не способен!
   Белкула уже успела привыкнуть к брюзгливому нраву сво­его сердечного друга, и поэтому не обращает внимания на его возмущенные вопли. Она хватает его за руку и тянет на палу­бу, опасаясь за жизнь своих ражих любовников.
   Туман снаружи такой густой, что Колпачок не различает в нем даже пышных телес своей спутницы и подруги. Он спо­тыкается о канат, ударяется головой о нок-рею и даже с каким-то угрюмым удовлетворением натыкается на корабельную пушку своим бесполезным хозяйством.
   – На помощь! На помощь! – кричат матросы в тумане, свер­кающем чешуей. Капитан, случайно наткнувшись на необъят­ную грудь Белкулы, падает на колени и молит о помощи:
   – Помоги нам, juffrouw, умоляю. Как можно отбиться от рыбины, если мы ее даже не видим?
   В тумане слышится хруст костей – чудовище пожирает кого-то заживо. Белкула вся преисполнена сострадания. Она велит, чтобы ее привязали покрепче к грота-штагу, потом раз­дувается, что твоя рыба-иглобрюх, и всасывает в себя весь ту­ман. Три могучих глотка, и небо вновь проясняется, а Белку­ла – чей живот, как алхимический тигель, где происходит волшебная трансмутация элементов, – пускает мощные ветры с ароматом цветущих роз.
   Теперь, когда нет пелены тумана, уже ничто не скрывает чудовище, атакующее «Барыш». Представьте себе осьминога в два раза больше быка, с глазами, как блюдца, и клювом, как у попугая. Его цепкие щупальца достают до марса, и от них нет спасения.
   Капитан, чей дух подкрепился надеждой, призывает мат­росов сражаться. Но корабельная пушка безмолвствует, и тог­да Белкула хватает орудие, словно какой-нибудь огурец, и выходит один на один с разъяренным чудовищем.
   – Бога ради, – кричит Колпачок, – побереги себя!
   Осьминог, отупевший от голода, наклоняет корабль на­бок, чтобы вернее добраться до лакомого кусочка в лице Бел­кулы. Но вместо нежного мяса разверстый клюв натыкается на свинцовый ствол пушки в руках у Белкулы. Груз свинца тянет чудовище вниз, в пучину – где его пожирают его же собратья.
   Вот так Белкула спасает «Барыш» от погибели. Вода за бортом бурлит и сверкает серебряными плавниками, но сие грандиозное зрелище интересно лишь Колпачку, все осталь­ные на судне – включая капитана, человека во всех отноше­ниях надежного и рассудительного, – восхищенно таращат­ся на свою спасительницу и бессвязно бормочут какую-то чушь.
 

О том, как Безумная Грета выходит в море, с небольшим отступлением на тему морской диеты

   Тот же ветер, что толкает вперед корабли людей добрых и праведных, подгоняет и скверных грешников. Безумная Гре­та в отличие от своей жертвы не находит приятности в море: ибо богатства, каковые скрывает морская пучина, лежат в глубине недоступной, в развороченных чревах погибших ко­раблей, и видят их только кальмары и пучеглазые рыбы. По­живиться на море нечем – что взять с утлых рыбачьих лодчонок?! Нет. Безумную Грету радует лишь одно (если стер­вятникам радость вообще доступна): возбуждение погони. Уже два дня маячит на горизонте ни о чем не подозреваю­щий «Барыш».
   Когда на море спускается густой туман – непроглядная мгла, в которой теряются даже запахи, – погоню приходится временно прекратить. Безумная Грета беснуется от бессилия и срывает свое раздражение на сопровождающих ее женщинах посредством жестокого рукоприкладства и грубой брани. Даже любимицы и приближенные не избежали проклятия сифили­сом и нищетой. И когда море вдруг начинает кишеть чудови­щами, это становится чуть ли не облегчением для женщин на корабле – теперь Грете уже не до них. Они перекидывают че­рез борт веревки с крючками и ловят зубастых акул и клыкас­тых угрей, вытаскивают их на палубу и швыряют на доски, чтобы потом выпотрошить и съесть. Все залито ледяной рыбь­ей кровью. Сама Безумная Грета голыми руками хватает кра­кена^[24], ломает ему хребет и высасывает студенистую жижу у него из глаз.
   Туман внезапно рассеивается. Над морем разносится тош­нотворный аромат роз. Туши объевшихся чудищ качаются на волнах. Но если Белкула не трогает гадов морских, то Безумная Грета враз прозревает, чем тут поживиться. Любой мас­тер-чучельник, не торгуясь, отвалит немалые деньги за такие диковины. Она немедленно подряжает свое бабское воинство, и женщины принимаются за работу: вытаскивают из воды полусонных и вялых с обжорства чудовищ, словно ли­ней – из садка, и свежуют их заживо. Буквально за час, говорю я вам, море у Фрисии было расчищено от чудовищ. Они превратились в пирог из Бегемота и похлебку из морского слизня, в паштет из пучеглазой акулы и суп из гигантских кальмаров.
   И вот шкуры прибиты гвоздями к палубе, чтобы сохли, и Безумная Грета встает на носу и рыщет глазами по морским просторам в поисках «Барыша» – точки на горизонте.
 

О том, как Белкула сходит на берег в Гедоне; и о правах и свободах тамошних граждан

   Республика Гедон – большая хохма среди картографов – представляет собой остров, покрытый зеленью, в обрамлении песка цвета слоновой кости. Три горы возвышаются над гус­тыми лесами, над фаллическими башнями и куполами в фор­ме женских грудей, словно головы великанов над зеленой во­дой. Ну чем не райский сад, размышляет Колпачок, и его губы покалывает от нежданной улыбки.
   Приближаясь к гавани, «Барыш» проходив мимо роскош­ного пляжа, где гедонцы нежатся на песочке, подобно тюле­ням. Они почти полностью голые. Черные тряпочки на чрес­лах врезаются сзади между ягодиц, так что седалища разморенных на солнышке островитян явлены миру во всей красе; мужские детородные члены и соски на грудях у жен­щин едва прикрыты морскими ракушками. Колпачок с изум­лением наблюдает, как гедонцы на пляже натирают друг друга какими-то мазями. Белкула взирает на эту картину завороженно, и глаза у нее горят.
   – Даже не думай, – говорит Колпачок. – Мы сюда нена­долго, запастись провиантом и пресной водой. Еще до обеда отчалим.
   Он тут же жалеет о сказанном, ибо Белкула становится все беспокойнее.
   Вот и гедонская гавань. Портовая площадь окружена с трех сторон высокими зданиями из гранита и вся заставлена мра­морными статуями: красивые юноши с возбужденными членами и прелестные женщины во фривольных позах, с пусты­ми симметричными лицами. Щедро одаренные для плотской любви (но не природой, а мастерами-ваятелями, не чурающи­мися, как видно, художественных гипербол), эти статуи похо­жи на неуемных любовников, окаменевших flagrante delicto^[25], с именем поставщика, вытравленном на задах. Сами позы ста­туй также весьма недвусмысленно намекают на основное занятие местных жителей. Сразу понятно, что здесь вам доста­вят самые утонченные удовольствия: например, ублажат язы­ком и живой макрелью – и при желании расчешут вам волосы на лобке частым гребнем.
   – Господи, – стонет Колпачок, – и тут то же самое.
   Из-за каменных статуй выходят красивые девушки из пло­ти и крови. Они подходят к причалу, где пришвартовался «Ба­рыш», страстно ласкают спелые сливы в корзинках и произво­дят фелляцию длинных батонов – надо думать, хотят их про­дать, только каким-то уж очень нетрадиционным способом. Колпачок, стараясь казаться невозмутимым, спрашивает у Белкулы, не купить ли ей хлеба. Но вот незадача: Белкулы уже нет рядом – ее вообще нигде нет.