Новоселов Дмитрий. Бизнес-блюз

   – Он выступит инициатором кражи.
   – Совершенно точно.
   – А если попадется честный водила?
   – Сделаем новый заказ и пошлем другого. И так пока не выявим вора.
   – А если не выявим?
   – Выявим. Жадность она глаза застит.
   – Ну, хорошо. А дальше?
   – Апрельцев договаривается с вором о доставке на конкретный день и час. К этому времени, подтягиваются ребята из УВД, я уже решил вопрос с начальником ОБЭП. Устанавливаем аппаратуру, метим купюры, готовим понятых. Возьмем его тепленьким, закроем, ужасу нагоним, он всю цепочку и сдаст. Дальше дело техники.
   – Кстати, на счет техники. В этом офисе нет факса. Как отправлять заказ? – поинтересовался частный сыщик.
   – Поставим мы тебе факс, – успокоил его полковник.
   – Отлично, – сказал Апрельцев. Появился Чебоксаров.
   – Ходил на чистку печени, – гордо сказал он.
   Если он ждал, что мы начнем расспрашивать, или что советовать, то просчитался. Никто разговор о болезнях поддерживать не стал. Всем было насрать на его печень, тем более что она была абсолютно здорова и чиста, как у младенца. Уж в этом то я был совершенно уверен.
   Мы ввели Кольку в курс дела. Он отнесся к намечаемой операции с пионерским энтузиазмом, сразу вник во все детали и притащил десять тысяч для Апрельцева, чтобы тот смог рассчитаться за первый заказ.
   – Все равно ведь к нам вернутся, – подметил он.
   – А это, – подал голос Апрельцев. – Что мне у него просить? Вообще, что на вашей фирме можно украсть?
   – Да, блядь, все, что угодно! – выпалил Дальтоник.
   – Отлично, – опять сказал Апрельцев.
   Не знаю почему, но после его слов мы все начали дружно и натужно ржать, включая полковника и Апрельцева. Вот дожили!
   Заказ решено было сделать завтра. На прощание наш новый компаньон подарил нам черно-белые визитки, на которых с невероятной скромностью было написано: «Частный детектив Апрельцев – отличное качество», а чуть пониже указан номер сотового. Полковник на посошок просветил нас историей о том, что в восемьдесят пятом, когда его перевели в участковые, у этого самого жилого дома, в пристрое к которому находится наш офис, зарезали мужика, просто так, за то, что у него не было закурить, и если бы не Спарыкин, нашедший свидетеля, то это был бы очередной висяк.
   Лариса принесла чай уже после того, как гости ушли через черный ход. Индийский чай не противоречил Колькиной концепции оздоровления, поэтому он выпил две кружки.
   – Ситуация со страховкой накаляется, – сказал он, откусывая сухарик. – После того, как наши юристы предъявили иск, пришло известие, что к нам из Москвы выезжает представитель страховой компании, и вроде даже не один.
   – И ты теперь в панике? – ехидно спросил я.
   – Что-то типа того, – не стал скрывать Колька.
   – Интересно, а ты как думал? Это нормальная ситуация. Наверняка, в каждой компании существует специальный человек, который занимается такими делами. Ты вспомни сумму. Просто так с такими деньгами не расстаются. Я считаю, что все идет по плану. Просто, если человек один, то он нам обойдется дешевле, а когда несколько, всегда лишние расходы.
   – Чур, с москвичами общаться будешь ты, – сказал Дальтоник.
   – Я же обещал.
   Кольку мой ответ устроил. Он ушел успокоенный. Мне пора было собираться к урологу.
   Обряд омовения я решил совместить с обедом. Дома еще осталась ресторанная еда.
   Мои дамы уже проснулись, но все еще валялись в своих постелях, переживая смену часовых поясов. Я скушал холодный шашлычок из семги, хлебнул чая и заперся в ванной. В этот раз тропики почему-то на ум не приходили. Я был всецело поглощен предстоящим визитом к врачу и своим пошатнувшимся либидо.
   – Ты чего это моешься посреди белого дня, – спросила растрепанная жена, подозрительно принюхиваясь к исходившим от меня ароматам, когда я вышел.
   Я, конечно, не мог рассказать ей правду про уролога и его просьбу, а о приемлемой версии заблаговременно не позаботился. Пришлось бормотать всякую чушь, типа того, что очень вспотел и со вчерашнего дня воняю.
   – Ну, ну, – не поверила она. Червь сомнения забрался к ней в душу.
   В ее понимании, я мог мыться днем ни с того ни с сего, только если вечером собрался налево. За нашу долгую совместную жизнь мне приходилось несколько раз переживать весьма неприятные моменты, связанные с моими похождениями. Но, каждый раз, действуя по принципу, никогда ни в чем не признаваться, я усыплял ее ревность. Кто хочет быть обманутым, будет обманут. Сегодня же совесть моя была абсолютно чиста, потому что шалить я не собирался, а если бы и собирался, то наверняка не смог.
   Отделение урологии, в которое я попал, было платным и разительно отличалось от остальной поликлиники идеальной чистотой и пластиковыми окнами. Ждать не пришлось. Меня сразу провели в кабинет к доктору, который оказался пухлым розовощеким молодым человеком. Он усадил меня на стул, влюблено посмотрел мне в глаза и попросил поделиться проблемами. Я рассказал ему все подробно и честно, как на исповеди.
   – Вообще-то я не вижу ничего страшного, – сказал доктор. – Это с вами первый раз?
   – Да.
   – В вашем возрасте такое случается. Не думаю, что нужно паниковать, но раз уж вы пришли, то мы поработаем.
   Он велел мне раздеться и позвал двух медсестер, которые без тени смущения занялись моими гениталиями. Они взяли у меня кучу мазков и удалились приветливо улыбаясь. Я думал, что это все, но ошибся. С каким-то непонятным вожделением во взгляде доктор натянул на правую руку резиновую перчатку и велел мне нагнуться. Я встал раком, а он, прижавшись правым бедром к моей левой ягодице, засунул мне в задницу палец. У меня из глаз брызнули слезы.
   – О! – в экстазе воскликнул он. – Какая эластичная простата! – пошевелил пальцем и повторил: – Какая эластичная простата!
   Наверное, это была похвала. Он говорил что-то еще, но в ушах у меня звенело, а глаза ничего не видели из-за соленой жидкости. Целую минуту я не мог прийти в себя. Наконец действительность начала проявляться, я смахнул с глаз слезы и получил возможность видеть и слышать.
   – Я почти уверен, что по моей части у вас все в порядке, – серьезно сказал доктор. Ему нравилась его профессия, он был от нее просто без ума.
   Мне предложили пять минут отдохнуть, так и сказали: «Отдохните». Я сидел в кресле, смотрел на медицинские плакаты и прислушивался к своему организму. Мне казалось, что из задницы у меня течет кровь.
   – К вам голубые ходят? – зачем-то спросил я.
   Доктор изучающе посмотрел на меня. Может, он ждал подвоха, но мой взгляд был чист и наивен.
   – Нет, – сказал он. – Это не мои клиенты. У них другая проблема – слабый сфинктер.
   – Что это?
   – Крайняя мышца, она ничего не держит. А массажа у них и так в избытке.
   – Ясно.
   – В общем, все у вас в порядке, – сказал врач, намыливая руки. – Я советую вам обратиться к психиатру или психотерапевту. Результаты анализов я вам сообщу вечером.
   Он потрепал полотенце и положил передо мной счет на четыре тысячи. Не слабо. За четыре штукаря я, пожалуй, сам у кого хочешь в жопе поковыряюсь. Я заплатил и попытался выйти. В дверях он меня окликнул:
   – Знаете что?
   – ?
   – Вам нужно бросить пить.
   Проходя мимо регистратуры, я остановился у зеркала и придирчиво осмотрел свой портрет. Интересно, как он догадался? А может это каждому видно?
   Задница нестерпимо болела. Я сел в машину, включил телефон, завел двигатель, но поехал не сразу, а минут пять размышлял о нелегкой судьбе геев.
   От земли до небес хозяйничал сумасшедший ветер, голые липы истерично размахивали руками и гнулись. Даже бетонные столбы гнулись, некоторые из них падали в белое тесто. А может, это мне только казалось, может, это были всего лишь тени, получавшиеся в свете фар, которые пришлось включить из-за внезапно опустившихся сумерек. Марля поземки была настолько плотной, что я не видел обочины. Какие-то оторвы, мчались по ней, обгоняя мои мысли, и ничего не боялись.
   Угольный порошок пошевелил мембрану в моей «Нокии» и сказал голосом Ларисы:
   – Сергей Леонидович, я вам все звоню и звоню, а вы все недоступны и недоступны.
   – Я отключал трубу.
   – Вас тут дожидается некто Полупан.
   – Полу-пан, полу-пропал?
   – Это один из тех милиционеров, которые приходили в прошлый раз, – не поняла Лариса.
   – Буду через десять минут.
   Полупан сегодня выглядел еще мужественнее, чем обычно. Он прошел в кабинет вслед за мной и сел на тот же самый стул, на котором сидел в день пожара. Он отказался от кофе и сразу наметил тему:
   – Я хочу, чтобы вы кое на что взглянули, – он протянул мне фотографию с паспорта. На снимке была женщина. Очень знакомая, очень молодая.
   – Хоть убейте, не помню.
   – А не мог ли я встретить ее в вашем кабинете?
   Меня осенило.
   – Точно, это Лена, подруга Виталика. Она была на складе после нас. Между прочим – неплохая художница. Только она здесь гораздо моложе. Гораздо.
   – Вы точно уверены?
   Я присмотрелся повнимательнее и вынес вердикт:
   – Без сомнения. Это точно она.
   – Я тоже ее узнал. Когда увидел фото, долго не мог вспомнить. Чувствую, что-то знакомое, а что – ни-ни. Только сегодня что-то включилось, – Полупан удовлетворенно почесал в затылке. – Она не приходила?
   – К сожалению – нет. Я после похорон Виталика специально интересовался в нашей бухгалтерии. Нет, не показывалась. Между прочим, и на похоронах ее не было. Если бы я знал, то обязательно бы взял адрес.
   – Понятно, – пробормотал капитан.
   – Вы не переживайте, – попытался успокоить его я. – Может она еще появится.
   – Вряд ли, – сказал Полупан. – Она сгорела, в тот же вечер, в своей квартире после того, как пришла от вас. И вся квартира тоже сгорела.
   Иногда бывает, что смысл услышанного доходит не сразу. Ты слышишь слова, понимаешь, каждое в отдельности, а смысла не получается. Звуки крутятся, но не складываются. Звучит, звучит впустую, а потом – бух, колоколом. Из фразы Полупана я понял, что где-то что-то сгорело, что Лена не придет, а совместить очередной пожар с Лениным отсутствием не смог.
   – Не понял, – признался я.
   – А что тут больно-то понимать? – осведомился мент. – Ее уже похоронили. Я выезжал на пожар, осматривал место происшествия, составлял протокол. Сгорела баба. От лица осталась одна клякса. Мать ее опознала по каким-то там приметам. Обычная история. Меня вообще начальство на все пожары посылает. Специализация такая. Так вот, потом в деле увидел фото из паспортного стола. Показалась знакомой. Отложил в сторону. Сегодня вспомнил. Решил проверить, пошел к вам.
   – Ясно, – сказал я.
   – А мне нет, – насупился капитан. – Странное совпадение.
   – А какова причина пожара?
   – Вот как раз с причиной все предельно ясно. Утечка газа. Кастрюлька с пельменями на плите, залитая конфорка. Все очень обычно. Ничего подозрительного. Я несколько раз перечитал отчеты.
   – А дырка в голове?
   – Никаких дырок. Отравление продуктами горения.
   – Ясно, – опять сказал я.
   – Нет, не ясно. Так не бывает, – возмутился Полупан.
   – Согласен. Я никак не могу прийти в себя. До конца еще не осознал.
   – Вы давайте, побыстрее приходите. Нужно думать.
   Я вспомнил Лену, очень отчетливо и подробно. Морщины на лбу, заплаканные глаза и скрещенные на коленях руки. Пожар – благодатная тема для художника, если смотреть со стороны. Завораживающее зрелище и вместе с тем – страшное. Я только представил себе языки пламени, только подумал об адской температуре, а у меня уже подскочило давление. По идее мне следовало бы показать капитану ее рисунки, но я еще не был готов с ними расстаться.
   – У вас на работе в последнее время ничего подозрительного не происходит? – спросил Полупан. – Может конкуренты какие, или выручка упала, или воровство?
   – Нет, – поспешно сказал я.
   – Вы подумайте. Присмотритесь.
   – Хорошо.
   – Сами-то где провели тот вечер? – неожиданно спросил мент.
   – Дома.
   – Один?
   Я вспомнил генерала и Риту.
   – Нет.
   – Люди местные? С адресами?
   – Да.
   – Дадите, если понадобятся.
   – Ладно. А где она жила?
   – Социалистическая, тринадцать, – подумав, сказал капитан. – Двухкомнатная «хрущевка» на третьем этаже.
   Он ушел.
   Впервые со смертью мне пришлось столкнуться лет в семь. Соседский мальчишка выскочил на дорогу перед «копейкой» и погиб. Мы всем двором ходили к нему домой прощаться. Он лежал в маленьком гробике, как живой и не вызывал никакого страха. Мы стояли, понурив головы, и скорбели, как могли, потом убегали во двор и, как ни в чем не бывало, бесились. Лично я ходил прощаться два раза, потому что мама мальчика давала всем по конфетке. Не думаю, что я был каким-то особенно черствым ребенком, чувство сострадания появляется с возрастом, да и мальчишка тот не был мне таким уж близким другом, просто в детстве мы чересчур самоуверенны, нам кажется, что такое может произойти с кем угодно, но уж всяко не с нами. С тех пор мне пришлось повидать немало трупов, и с каждым разом я все отчетливей понимал, что костлявая размахивает своей косой где-то рядом, причем беспорядочно и хаотично и встречу с ней может обеспечить какая-нибудь нелепая случайность.
   Известие, которое принес Полупан, очень сильно меня зацепило, я так расстроился, словно эта Лена была мне родственницей или подругой. Я вспомнил о ее рисунках и теперь по-другому смотрел на ее творения. Человека уже нет, а кусочек его души лежит передо мной и вопиет. Что ж с тобой случилось, деваха? Что вообще вокруг меня происходит?
   Я почему-то чувствовал себя виноватым.
   Второй пожар за две недели – это уже слишком, с моими закидонами я теперь и прикурить-то, наверное, не смогу, не то, что руки у костра погреть. Что за напасть такая? Вообще-то если рассуждать трезво, то ничего не стоит доказать самому себе, что все страхи эти напрасны. Человек на восемьдесят процентов состоит из воды и если сравнивать сухие дрова, в которых воды – ноль, и дождевое облако в которых жидкость составляет девяносто девять процентов, то человек – скорее облако, чем дрова и в принципе сгореть никак не может. Весь вопрос в том, как в этом себя убедить.
   Дверь в мой кабинет открылась, и в проем вплыло большое, рыжее дождевое облако. Оно не пролилось дождем на синий линолеум, не громыхнуло молнией, но зашуметь – зашумело.
   – У нас проблемы, шеф, – сказало оно Аркашкиным голосом.
   – У нас всегда проблемы, – резонно заметил я. – Между прочим, Аркашка, ты знаешь, что твоими молекулами можно тушить пожар?
   – Какими молекулами?
   – Твое тело состоит из движущихся молекул.
   – В настоящий момент мое тело состоит из проблем, – с пафосом сказал Спицын.
   – Что, еще один пожар?
   – Почти. Переезд. Нас, похоже, выгоняют с завода геофизоборудования.
   – Ты помнишь девчонку, подружку Виталика, которая была на складе после нас перед самым пожаром?
   – Нет, – отмахнулся Аркашка.
   – Вот ее рисунки, – я показал на стол.
   – Ну и?
   – Удивительно, но она тоже сгорела. На следующий день после Виталика. Странно да?
   – Да, очень, – Спицын не разделял моей озабоченности. – Секретарша внешнего управляющего завода геофизоборудования – моя подружка, – Она сегодня готовила письма. Там есть уведомление, что на следующий год наш договор аренды продлен не будет.
   – Ее звали Лена, она сидела на этом самом стуле, на котором сидишь ты.
   – Шеф, – прошипел Аркашка. – Она ваша родственница?
   – Нет.
   – Подруга?
   – Нет.
   – Тогда, хрен с ней. Ты пойми, нас выгоняют с места, на рекламу которого мы вбухали триста тысяч русских денег! Через три недели нам нужно будет освобождать помещение и вывозить два вагона товара в неизвестном направлении. Мы на двести тысяч сделали ремонт, который не сможем с собой забрать. И эти бабки нам никто не вернет. Итого только прямых убытков на полмиллиона.
   Слово «деньги» и конкретные цифры, наконец, вернули меня к действительности. Я отвлекся от Лены и попытался вникнуть в смысл Аркашкиных фраз.
   – Кроме прямых убытков существуют еще и косвенные, такие как потеря клиентуры при смене адреса и номеров телефонов. Да нам просто некуда ехать!
   Аркашка был близок к истерике.
   – А что, мы не платим аренду? – спросил я.
   – Мы все платим. Фишка в том, что мы пропустили смену управляющих. Мы не подмазали новенького. Завод полностью разворован и управляющему, кроме как с арендаторов косить капусту негде. К нам он, естественно, прийти и попросить не может, из-за боязни загреметь за решетку. Мы сами инициативу не проявили. Поэтому арендаторов нужно сменить.
   – А почему именно мы?
   – Не именно. Он выселяет всех. Пять фирм с трех этажей.
   – Я думаю, что впятером мы его опять перекупим.
   – Вряд ли. Похоже, что на новый год у него договора уже подписаны. Ему, наверное, уже сунули. И он будет биться с нами до последнего.
   – Умный человек от лишних денег никогда не откажется.
   – Умом там и не пахло. Все дело в том, что этот Урожаев клинический идиот.
   – Разве клинических идиотов назначают внешними управляющими?
   – Не смеши меня, – всплеснул руками Аркашка. – В России клинические идиоты прекрасно чувствуют себя и на самой верхушке пирамиды.
   – А кому он отдает помещение известно? Сынишке небось или племяшу с зятем?
   – В том-то и дело, что нет. Он отдает его вьетнамцам.
   – Кому, кому? – мне показалось, что я ослышался.
   – Гражданам Социалистической республики Вьетнам, – ехидно повторил Спицын.
   – Он точно клинический идиот, – уверенно сказал я. – Да мы его в порошок сотрем. Каждому дураку известно, что там, где вьетнамцы, там – взятки. Да мы его под компанию по борьбе с атипичной пневмонией подведем. Не переживай, Аркашка, ничего у него не получится. У нас есть люди в правительстве. Где это видано, чтобы своих родных, русских коммерсантов выгоняли ради каких-то вьетнамцев!? – Я нисколько не сомневался в правоте своих слов. – В крайнем случае, мы на него всех ментов города натравим. Найдем какой-нибудь компромат и прижмем. Спарыкин уже не раз нас выручал из таких передряг.
   – До нового года осталось три недели, – перебил меня Аркашка. – Если мы будем щелкать, то нас выставят к чертовой матери. Надо что-то делать, шеф.
   – Завтра и начнем. Давай звякнем Александрычу, пусть наутро отменяет все свои процедуры, а ты, раз у тебя в подружках секретарша этого идиота, обеспечь нам запись на прием. Вначале надо поговорить с человеком, согласен?
   – Согласен. Но, даже если этот тип пообещает вам золотые горы, не верьте. Нужно подстраховаться и давить со всех фронтов.
   Мы набрали Николая и ввели его в курс дела. Чебоксаров отнесся к этой новости спокойно. Он согласился отменить все дела на завтрашнее утро. При разговоре Дальтоник кряхтел, видимо ему делали массаж.
   – Вьетнамцы – козлы, – резюмировал он перед тем, как положить трубку.
   Аркадий собрался уходить.
   – А кому в правительстве этот Урожаев подчиняется? – спросил я его вдогон.
   – В том то и дело, что никому. Он внешний управляющий. Его назначает арбитражный суд с подачи Госкомимущества, и снять его в состоянии только совет кредиторов. Можно, конечно, выйти на самого крупного кредитора, в нашем случае это, по-моему, «Облэнерго», дать взятку и его отзовут на совете, как не справившегося, но на это у нас нет времени. Полный цейтнот.
   – Ясно, – заверил его я и повторил вслед за Колькой: – Вьетнамцы – козлы.
   Спицын уже почти закрыл за собой дверь, но, услышав эту фразу, вернулся.
   – Это мы – козлы, – в сердцах сказал он. – Урожаевы и им подобные. Это мы придумали такие правила, а вьетнамцы просто очень хорошо их усвоили. В плане взяток они безопасны. У азиатов это в крови. Среди них стукачей нет. Да и с милицией им связываться лишний раз не резон. Там больше половины незаконные иммигранты. Эти подонки – Урожаевы, когда берут у них деньги, сами об себя ноги вытирают.
   – Ясно, – сказал я.
   Как только за Аркашкой закрылась дверь, на трубу позвонил Шамрук.
   – Я купил мерс, – радостно сказал он.
   – Шестисотый?
   – Откуда? Двухсотый. Трехлетка.
   – Поздравляю, – облегченно сказал я.
   Интересно устроен человек. Когда Шамрук сказал про покупку, я подумал про дорогую машину и чуть не задохнулся от зависти. В принципе он – мой друг, делить нам с ним нечего, по идее я должен порадоваться да и все, так нет, откуда ни возьмись является зависть. И ничего с этим не поделаешь. Я где-то слышал, что на самом деле двигателем прогресса является лень. Лень стало человеку таскать на себе тяжести, он придумал колесо, лень бегать за зверем – лук и стрелы, лень стирать в проруби – получай стиральную машину. Наверное, это верно. На самом деле, ну какое изобретение можно придумать от трудолюбия. Стучи и стучи по дереву камнем, нафиг тебе железо, если ты такой трудолюбивый. На втором месте по влиянию на скорость эволюции, я считаю, стоит зависть. Как много полезных вещей придумали люди от зависти. От зависти даже лень проходит. А на третьем месте – безусловно ненависть. Самые гениальные изобретения человечество сделало готовясь к войнам. Вот вам и десять заповедей! Соблюдай мы их – до сих пор ходили бы в обезьянах.
   Шамрук пригласил обмыть машину. Я отказался, опять сославшись на работу.
   А работа тем временем подошла к концу. Наступил вечер. Лариса попрощалась, одевая шапку. Убежал Аркашка. Офис пустел на глазах. Зашла уборщица Фая, посмотрела на меня, погремела ведрами и вышла. Я домой не торопился. И причина этой неторопливости была ясна для меня как пень. Я ждал, когда уснет жена. Ну, не уснет, так угомонится или, по крайней мере, ляжет. Я боялся секса. Мне казалось, что у меня ничего не получится.
   Моя вторая половина оказалась легкой на помине. Она позвонила вначале на сотовый, затем в офис. Задала пару бессмысленных вопросов. Мое наличие на месте, судя по недовольному голосу, ее не слишком успокоило.
   – Приду поздно, – сказал я.
   – Ладно, – произнесла она таким тоном, каким говорят: «Знаю я твою работу».
   Мне почему-то вспомнились слова Макарыча о том, что в жизни любого человека рано или поздно происходит событие, после которого все меняется. Я зачем-то стал перебирать свою жизнь и пытаться найти такое событие. Я разделил свое существование на отрезки и скрупулезно пытался выяснить, что же резкого случилось в тот период. Получалось, что никаких скачков в моей жизни не было. Все происходило плавно, по плану, так как положено.
   Потом, осознав глупость и бессмысленность данного занятия, я прекратил это дело и снова разложил перед собой Ленины рисунки. Теперь панорама, которая складывалась из них, показалась мне знакомой. Это точно вид из окна.
   Интересно, почему Полупан спросил про воровство, выручку и конкурентов? Разве смерть Лены и дела в нашей фирме могут быть как-то связаны? Минут тридцать я пытался найти общие точки соприкосновения между двумя этими событиями, но у меня ничего не получилось.
   Позвонил уролог. Он сказал, что у меня абсолютно нормальные анализы, что никакого воспалительного процесса в этой области нет, что мне надо подумать про свои нервы.
   – А вы не ошибаетесь, доктор? – спросил я. – Может еще какой-нибудь анализ сдать?
   – Не переживайте, мы провели все, что надо, и даже больше. Только на вкус не пробовали.
   – Ясно, – сказал я.
   Мне было душно, я открыл форточку. За стеклом роились белые пчелы. Они стали влетать в створ, жалили меня и таяли, некоторые путались в волосах.
   Вернувшись за стол, я опять достал фотки своих сказочных островов и серебристых пляжей. Если бы у меня был миллион долларов, то я бы бросил к чертям собачьим эту работу, купил яхту и путешествовал по миру. Хотя, конечно, миллиона бы не хватило, чтобы получать нормальные проценты и жить на них без всяких проблем, нужно как минимум миллиона три. Первым делом я бы поплыл в Новую Зеландию, а потом, пожалуй, в Тринидад и Тобаго. Там, за окном, за декабрем, где-то под облаками лежит прекрасная земля, огромная и зовущая, а я сижу в этой жалкой коморке и боюсь идти домой, потому что опасаюсь, что не смогу трахнуть свою собственную жену.
   Все, хватит. Я оделся, выключил свет и вышел из комнаты. Внизу под лестницей, в кабинете бухгалтерии горел свет. Я открыл дверь и полюбопытствовал.
   За столом, уставившись в монитор сидел утренний мастер по ремонту компьютеров. Он стучал по клавишам и шевелил губами. Я кашлянул, он опять подпрыгнул и вылупился на меня. Он явно опять испугался. Трус какой-то.
   – Ты чего здесь делаешь? – поинтересовался я.
   – Я, это… Чтобы никому не мешать, – промямлил он.
   Его наивная физиономия меня почему-то раздражала. Вот люди, ради пары копеек готовы вкалывать по ночам.
   – Давай иди отсюда, – сказал я. – Не люблю, когда кто-то шарахается по офису во внерабочее время.
   – Я сейчас закончу, – попробовал он возразить.
   – Не, не, – сказал я. – Давай проваливай, пока я здесь.
   Компьютерщик с недовольным видом стал собирать свои манатки. На секунду мне померещилась злоба в глубине его зрачков. Вот крысеныш. Я дождался, пока он оделся и, выйдя из тепла в белую ночь, ссутулившись, побрел в темноту.
   – Кто распорядился его впустить? – спросил я у охранника.