О'Найт Натали. Время жалящих стрел

   Пытаясь отвлечься, он вспомнил их приготовления. Как он не мог натянуть костюм пажа, не привыкший к изысканному светскому платью, которое ему не доводилось носить никогда в своей жизни. Когда барон ловкими пальцами застегивал все эти бесчисленные пуговички, крючочки, завязывал тесемки и шнуры, Ораст понял, для чего вельможным месьорам нужны их слуги. Ведь без посторонней помощи никогда не сумеешь одолеть все эти премудрости…
   После того, как несостоявшийся чернокнижник оделся и стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу, немедиец внимательно оглядел его и ненадолго удалился. Когда он вернулся, то держал в руках деревянный ларь, как видно, позаимствованный у цирюльника. Открыв его, он достал круглые баночки с какими-то красками, маленькие склянки, в которых колыхались густые маслянистые жидкости, длинные палочки, похожие на стилосы, и еще баночки, и еще склянки. После чего барон не менее четверти клепсидры возился над его лицом, а когда закончил, то расхохотался и подтолкнул юнца к зеркалу из полированной бронзы.
   – Посмотри на себя! Ну как, доволен?
   Тот осторожно заглянул в блестящую поверхность. До этого момента свое отражение ему доводилось видеть разве что в водной глади озера, когда он ждал слепую колдунью. Но то изображение было зыбким, оно колыхалось и дробилось от случайно упавшего листа или пробежавшей водомерки – а здесь, здесь он мог сполна насладиться увиденным.
   И какое же было его негодование, когда из полированной бронзы на него взглянуло порочное личико с подведенными глазами и отвратительными кудряшками, падающими на лоб. И вот с таким лицом он будет вершить судьбы Аквилонии?
   Он возмущенно повернулся к барону, но тот уже забыл об Орасте, готовясь к выходу. Он зачем-то пристегивал к груди маленькие железные кругляши, прицеплял к поясу небольшие продолговатые предметы, похожие на лекарские пестики для растирания снадобий, засовывал в прикрученные к запястью сафьяновые ножны узкий стилет.
   Ораст вздохнул и отвернулся, до глубины души уязвленный тем, что этому торскому выскочке нет никакого дела до будущего Владыки Мира.
   …Он так погрузился в воспоминания, что не заметил, как из-за угла показался жрец, парадно обряженный в белое с черной каймой одеяние, что выдавало в нем одного из участников обряда.
   Услышав шаркающие шаги, Ораст мгновенно очнулся, и ноги у него подкосились.
   Все пропало!
   Сейчас он кликнет храмовую стражу, нас схватят и закуют в кандалы! А когда найдут кинжал, то поймут, что мы злоумышляли против короля. Что же делать? Почему немедиец, как ни в чем ни бывало, возится с замком, разве что не мурлыкая себе под нос песенку? Неужто он ничего не боится?! Он – посланник дружественной державы! Кому будет непросто объяснить, что делал он у двери аквилонского монастыря с набором отмычек в руках?
   Тем временем жрец приближался, и с каждым шагом все явственней проступало на его лице недоумение. Похоже, он не мог взять в толк, что понадобилось здесь двум вельможным нобилям, один из которых обряжен в теплый серый плащ с мерлушковым подбоем, напоминающий одеяние карпатских горцев, а другой – в черно-красную куртку пажа.
   Сердце Ораста прекратило биться. От ужаса у него свело конечности. Сейчас жрец закричит!
   Он распластался по стене, моля Митру, чтобы случилось чудо, камень расступился и принял бы его в себя.
   Он попытался предупредить по-прежнему склоненного над замком Амальрика, но из пересохшей глотки вырвался лишь сдавленный хрип. Как вдруг барон, не разжимая губ, прошипел:
   – Молчи, болван! Я вижу – молчи!
   Уверенный, что все пропало, Ораст зажмурился от ужаса. Вчера, когда Амальрик открыл ему план, все казалось таким простым и понятным. И вот, на первых же шагах, все рухнуло! Он готов был завыть от отчаяния…
   А тем временем жрец подошел ближе.
   – Могу ли я чем-то помочь благородным господам? – учтиво осведомился служитель Митры, но в глазах его читалось недоверие.
   Казалось, в любой момент он готов кликнуть стражников, и лишь наряды незнакомцев, выдающие принадлежность к высшему свету, удерживают его от того, чтобы поднять тревогу.
   – Должно быть, вы заблудились. Жертвоприношение должно состояться в Западном приделе. Позвольте мне проводить вас туда.
   Амальрик повернулся к говорящему, стараясь заслонить связку отмычек, торчащих из замочной скважины. Лицо его осветилось улыбкой.
   – Мы осведомлены об этом. Но Верховный жрец Декситей любезно разрешил нам осмотреть внутренности храма и даже распорядился снабдить ключами от этой двери. Вот этот юноша, – он кивнул в сторону оцепеневшего Ораста, – доводится племянником Его Святости!
   Жрец удивленно поднял брови.
   – Мне крайне странно слышать о том, что Его Святость потворствует такому страшному греху, как любопытство. Ибо ничто так не разъедает молодую душу, как нетерпение и чрезмерная пытливость.
   – Но разве Солнцеликий не прощает тех, кто жаждет испить из чаши познания? – в тон ему возразил Амальрик. – И разве не сказано в его заповедях: «Да будет одобрен идущий по тернистому пути к истине»?
   – Приятно встретить мирянина, столь искушенного в вопросах Веры, – смягчилось лицо жреца. – Но правила храмы нерушимы – непосвященным запрещено проходить внутрь!
   Он развел руками.
   – Так что, дети мои, мне не остается ничего другого, как проводить вас в Западный придел, дабы вы могли присоединиться к своим братьям!
   Амальрик повернулся к замку, но жрец неправильно истолковал его движение и протянул руку.
   – Не стоит беспокоится, сын мой. Я сам верну ключи Его Святости.
   Тело немедийца напружинилось.
   – Как вам будет угодно, добрый отец!
   Лицо Ораста залила мертвенная бледность. Он застыл от ужаса, провожая взглядом протянутую руку митрианца. Жрец поймал его взор и обеспокоено повернулся к юноше.
   – Что такое? Вам дурно? Позвольте, я помогу…
   – Да, – подал голос барон, опуская руку в карман. – Вы сможете нам помочь. Если сами откроете эту дверь!
   Церемония была в самом разгаре. Кульминация и завершение ее должно было состояться на одном из четырех дворов храма, там, где уже дожидался своей участи белый жертвенный бык, чьей крови предстояло оросить каменную плиту алтаря, но пока в огромном зале перед придворными разыгрывалось священное действо, бывшее непременной частью церемонии.
   Валерий, как и прочие, был его свидетелем уже не раз, Но редко обряд проводился с такой пышностью. В действе, призванном представить взору верующих картины из жизни погибшего воина, его долгий путь наверх, в чертоги Солнцеликого, и конечное Успокоение, задействовано было десять дюжин жрецов. Одних певчих на хорах, расположенных с четырех сторон необъятного зала, было не менее сотни.
   Пышность зрелища была беспредельной – но почему-то именно это нагоняло на принца тоску. Он не ощущал за этими живыми картинами искренних чувств, живой скорби по усопшему. Перед ним был балаган. Пусть богатый, невероятной красочности, но балаган. Перед таким холодным, лживым Митрой, которого являли здесь разряженные и такие же лживые жрецы, принц не мог испытывать ни страха, ни благоговения. Он мог лишь надеяться, что Тиберий с сыновьями обрели успокоение в объятиях куда более милосердного и любящего божества.
   Он вновь отвлекся, разглядывая пышное убранство храма: фрески на стенах, колонны, отделанные огнистым сланцем и увитые хвойными гирляндами, мозаичный пол, где выложен был сложный лабиринт из двух скрещенных солнцеворотов. Но мысли его разбегались, неуклонно возвращаясь ко дню вчерашнему и ко всему тому, что он так усердно старался забыть.
   И все же та давешняя встреча под покровом темноты не привиделась ему. Он не мог ошибиться. И человек, встретившийся ему на заднем дворе у конюшен, был никто иной, как его старый знакомый киммериец.
   В молчаливой задумчивости Валерий Шамарский возвращался с прогулки по городу, куда отправился бродить бесцельно, не в силах больше находиться в своих апартаментах. Общество Релаты было невыносимо – но оказалось, что наедине с самим собой ему сделалось только хуже. Прогулка не принесла облегчения, а дешевое вино, выпитое в каком-то кабачке у рынка, вместо того чтобы разогнать тоску, лишь усилило ее.
   Шумная компания подгулявших селян за соседним столиком, где какой-то бородач с жаром рассказывал бесконечную историю о том, как его друг кузнец с дочерью были сожраны явившимися из преисподни демонами, и вовсе заставила его возненавидеть весь род человеческий…
   Мрачное настроение принца лишь усугубилось при виде дворца, освещенных окон в главном зале, где вовсю кутили придворные, и он намеренно сделал крюк через конюшни, чтобы не слышать звуков гульбы, пьяного хохота и визгливой музыки.
   Казалось, весь мир что-то праздновал сегодня, наслаждался жизнью – кроме него одного!
   Но здесь, на задворках дворца, было сравнительно тихо. Большинство слуг, точно деловитые муравьи, сновавших здесь днем, уже разбрелись по своим каморкам, торопясь урвать недолгие часы отдыха, и на пути Валерию попадались лишь редкие стражники, да челядинцы, посланные, должно быть, хозяевами с какими-то поручениями. Он впервые вздохнул полной грудью, наслаждаясь одиночеством и покоем.
   Откуда-то из бесконечного далека до него доносились приглушенные голоса, смех, ругань, – обычные звуки ночи. Однако во тьме каждый звук приобретал неожиданную выпуклость, отчетливость, утрачивая одновременно связь с целым и всякий смысл, не означая более ничего, не имея иного существования, кроме вот этого, мгновенного, ясного и краткого, точно вспышка во мраке, точно перезвон храмовых колокольцев.
   Он тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение, – и вновь мир вернулся к обыденности, обрел смысл. Теперь его окружала самая обычная ночь, холодная, сырая, насыщенная ароматами влажной земли, конского пота и варящейся похлебки.
   Внезапно умиротворенное состояние его нарушила раздавшаяся совсем поблизости грубая солдатская ругань и отрывисто отдаваемые команды…
   Он вздрогнул от неожиданности, завидев фигуры во тьме.
   Непохоже на Черных Драконов – да и те давно уже спят по казармам, кроме тех немногих, что несут ночную службу в королевских покоях. Но и не городские стражники: слишком уж подтянутые, плечистые, собранные – не то что расхлябанные, разжиревшие тарантийские хранители покоя…
   Бывший воин, Валерий замер, и что-то встрепенулось в его душе. Если бы не запрет Вилера брать на службу Вольные отряды, он готов был бы поклясться, что навстречу ему идут наемники.
   Он ускорил шаги, торопясь пройти мимо, – ибо почему-то вид этих крепких, мускулистых воинов с обветренными, иссеченными шрамами лицами, был ему неприятен. Раздражало то, как переговаривались они между собой, грубовато и насмешливо, как беззаботно звучали в ночи их голоса.
   Ему вспомнились невольно иные ночи, куда более жаркие, чем нынешняя, когда даже тьма не приносила облегчения, и звезды, огромные, точно белые хризантемы, расцветали на густо-синем небе… Все тогда было иначе. В то время ему и в голову не пришло бы таиться в ночи, подобно конокраду, или красться, надеясь не попасться никому на глаза. Тогда не было ни этой горечи на душе, ни усталости, до срока погасившей огонь в глазах и заставившей согнуть плечи.
   Но что осталось ныне от гордого воина, каким он был прежде?!
   Погруженный в мрачные раздумья, Валерий двинулся вдоль галереи и не заметил, как чья-то массивная фигура выросла у него на пути. Он очнулся, лишь когда незнакомец оказался прямо перед ним и он едва не столкнулся с ним.
   Валерий отшатнулся, пытаясь восстановить равновесие… и возглас изумления сорвался с его губ.
   Наемник был необычайно высок ростом, – даже принц, отнюдь не слывший коротышкой, был ниже его на добрых полголовы. Свет факела, горевшего у него за спиной, окутывал статную, широкоплечую фигуру облаком оранжевого сияния, но Валерию не нужен был свет, чтобы узнать этого человека.
   – Киммериец, – прошептал он чуть слышно.
   Варвар надменно склонил голову, всем своим видом показывая, что, хотя и признал в случайном встречном знатного вельможу, но отнюдь не собирается заискивать перед ним.
   – Ты ищешь кого-то, приятель?
   Ах, как был знаком ему этот говор!
   Вызывающий, чуть тягучий, горделивый… Валерий содрогнулся, чувствуя, как побежали по коже мурашки. Дважды он был уверен, что навсегда расстался с киммерийцем, – в первый раз, когда думал, что тот погиб, распятый на кресте в пустыне, второй, когда сам бежал из Хаурана, от скорби и тоски, коими полон там стал для него каждый вздох, от мук совести и самоуничижения.
   Но, значит, не только воспоминания последовали за ним через полмира. Прошлое не желало отпускать его от себя, не давало покоя, – и Валерий стиснул зубы от внезапного приступа слабости.
   Киммериец ждал ответа.
   И принцу показалось вдруг, что в глазах варвара он видит знакомый огонек презрения… все повторялось! Он попытался сказать как можно небрежнее, сознавая в то же время, как натянуто звучит его голос:
   – Кто вы такие, и откуда вы здесь? Северянин чуть помедлил, прежде чем ответить. Валерий заметил, что рука его легла на рукоять меча, – и это удивило принца. Неужели бесстрашный Конан кого-то опасается? Но кого? И что тому причина? Наверняка, не их встреча, тем более, что варвар, похоже, до сих пор его не узнал.
   – Мы – Вольный Отряд, на службе вельможного принца Нумедидеса, – отозвался наконец тот. – Я капитан отряда. Мое имя – Конан из Киммерии!
   При этих словах Валерий почувствовал, как сжимается у него горло. Все и впрямь повторялось…
   – Но зачем вы здесь? – спросил он быстро. – И как могло случиться, что король нарушил собственный эдикт и позволил принцу нанять вас?
   Черноволосый гигант чуть заметно пожал плечами во тьме.
   – Принц нанял нас – и платит деньги! Что до прочего, спроси у него сам! Но я хочу знать, кто говорит со мной! Я не привык болтать с незнакомцами!
   Валерий ощутил замешательство.
   Он не хотел, чтобы киммерийцу стало известно его имя. Он боялся даже помыслить об этом! Но одновременно он не мог не почувствовать ядовитого укола досады. Сам-то он узнал Конана с первого взгляда!
   Неужели их встреча так мало значила в его жизни, – встреча, что перевернула всю жизнь аквилонского принца… Противоречивые чувства терзали его, и он почти готов был выкрикнуть свое имя варвару в лицо – но что-то удержало его. Возможно, так и впрямь будет лучше.
   Валерий вздохнул, плечи его опустились.
   – Неважно, как меня зовут. Довольно и того, что я не враг, а аквилонский нобиль!
   Он небрежно махнул рукой, отпуская наемника.
   – Ступай, северянин. Я уверен, мы еще встретимся! Не говоря ни слова, воин развернулся на каблуках и бесшумно, точно огромная кошка, скользнул во тьму. Вскоре откуда-то издалека до Валерия донесся его звучный голос: он отдавал своим солдатам какие-то распоряжения насчет дежурства.
   Постояв еще немного, принц продолжил путь.
   …Этот случай не давал ему покоя и сегодня. Даже здесь, в храме Митры Валерий ощущал смутную тревогу, определить источник которой был бессилен. Безусловно, встреча с Конаном-киммерийцем выбила его из седла, заставив вспомнить времена и вещи, о которых он надеялся забыть навсегда, – однако было что-то еще, какая-то смутная мысль, подозрение…
   Валерий раздраженно тряхнул головой, досадуя на усталость, что лишала его способности мыслить трезво и анализировать происходящее. Все та же проклятая усталость, что стала его постоянной спутницей в последние дни.
   Погруженный в свои думы, он и не заметил, что действо, разыгрываемое жрецами, подошло наконец к завершению. Окруженный служителями Митры, король двинулся к аркаде, ведущей на жертвенный двор. Придворные, утомленные, зевающие, потянулись следом. Валерий же замешкался немного и, когда двинулся вперед, вдруг заметил левее знакомую фигуру, которую прежде безуспешно искал глазами.
   – А, барон, – окликнул он немедийца негромко. – Я что-то не видел вас…
   Амальрик Торский повернул к нему улыбающееся лицо. Валерий на миг задержал взгляд на его высокой шапке, сделанной из мерлушки – шкуры новорожденного ягненка. В серых глазах посланника плясали смешинки, и это показалось принцу особенно странным. Барон словно смеялся над какой-то шуткой, доступной лишь ему одному.
   – Ну что вы, Ваше Высочество, – произнес он на утонченном лэйо, приберегаемом им специально для таких случаев. – Всю церемонию я простоял у вас за спиной. Должно быть, благочестивые думы слишком захватили вас, и вы не обратили внимание на скромного дуайена.
   Он согнулся в полупоклоне и, не дожидаясь ответа, быстрым шагом двинулся вперед, нагоняя основную часть процессии, оставив Валерия в одиночестве, странно раздосадованного, обозленного, более чем когда-либо завидующего старому Тиберию.
   Тот хотя бы обрел наконец вечный покой.
   Немедийский барон спиной чувствовал угрюмый взгляд принца, но даже не подумал оглянуться.
   Слюнтяи, все как один, подумалось ему в сердцах. А ведь шамарец еще один из лучших! Он все-таки был солдатом, имеет понятие о дисциплине, должен бы уметь держать себя в руках. И все же малейшая неприятность выводит его из равновесия, лишает уверенности в себе. Амальрику Валерий напоминал бойца, превосходного в нападении, но совершенно неспособного обороняться. Как только в атаку переходил противник, он мгновенно терялся, утрачивал инициативу, заранее готов был счесть себя побежденным.
   На его месте, барон знал, он сражался бы до последнего. Любыми средствами, любым оружием. Зубами и когтями бы рвал глотки врагам, но не позволил им загнать себя в угол. Он скорее погиб бы, сражаясь, чем признал поражение. И потому в этот миг к аквилонскому принцу он не испытывал ничего, кроме брезгливого снисхождения. Нумедидес, по крайней мере, при всей его шакальей подлости и ослиной тупости, точно знал, чего хочет, и готов был добиваться своего.
   Выйдя на жертвенный двор, Амальрик отыскал взором второго принца. Нумедидес стоял в окружении придворных, мрачно и недовольно взирая на мир. За то время, что они были в храме, погода испортилась еще больше, пошел дождь со снегом, и наследник трона ежился, переминался с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как невмоготу ему затянувшаяся церемония.
   «Потерпи, – усмехнулся Амальрик про себя. – Недолго тебе осталось». Он знал, что скоро Нумедидесу станет жарко как никогда.
   У них с Орастом все прошло благополучно, да он, собственно, и не сомневался в этом. Как всегда в минуты опасности, веселое презрение ко всему на свете овладело им; он словно торопил смерть, подзадоривая ее, вызывая на бой, из которого, был уверен, что выйдет победителем. Уж его-то, в отличие от Валерия, ничто не могло лишить воли к победе, остановить или заставить свернуть с однажды избранного пути. Со злым безрассудным задором он шел прямо навстречу любой угрозе.
   А как перепугался Ораст, когда тот жрец наткнулся на них! Он вспомнил перекошенную, позеленевшую от ужаса физиономию с выпученными глазами, рот, судорожно открывающийся и закрывающийся, точно у выброшенной на берег рыбы, и едва удержался, чтобы не расхохотаться. Сам он ощутил приближение жертвы задолго до того, как та показалась в поле зрения – обостренное чутье никогда не подводило его в таких случаях, – и он намеренно тянул у двери, выжидая, пока служитель Митры подойдет ближе.
   Дальше все случилось так, как и было задумано.
   Он убил его быстро и чисто, так что жрец не успел даже пикнуть. Достаточно было сказать пару слов, которые ошеломили его, чтобы несчастный служитель застыл. Всего на миг. Но этого хватило для молниеносного броска – и в правую глазницу ему вонзился стилет, который барон носил в особых ножнах на предплечье.
   Рот служителя раскрылся в немом вопле – но он умер прежде, чем хотя бы звук слетел с исказившихся уст.
   Амальрик не без гордости взглянул на плоды своих рук. Даже его суровый наставник в Торе не нашел бы, в чем упрекнуть питомца. Убийство свершилось молниеносно и, главное, бескровно. Одеяние жреца осталось незапятнанным, а это именно то, чего добивался барон.
   Он вспомнил, как Ораст тряс перед ним своей старой рясой, которую притащил из Амилии. Мол, Марна приказала ему взять ее. Амальрик с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Ну ладно, ведьма, она слепая, да и столько зим не вылезала из своей норы – ей простительно! Но этот-то, этот храмовый тихоня! Неужели он не помнит, что в Немедии у жрецов рясы желтые? Он представил себе заговорщика в охряном облачении на фоне белоснежных риз и фыркнул.
   Ему вспомнилось, что негодная ряса так и осталась лежать у камина, где Амальрик собирался, да так и не успел сжечь ее. Не забыть бы спалить эту тряпку, когда вернется}..
   Распахнув дверь, что вела, как ему было известно, в подсобные помещения храма, он втащил внутрь труп, когда услышал, что Ораста, оставшегося снаружи, выворачивает наизнанку.
   Ему пришлось отхлестать этого слизняка по щекам, прежде чем тот пришел в себя.
   Поняв, что от незадачливого чернокнижника помощи ждать не приходится, немедиец сам раздел труп, после чего отволок его к маленькой кладовой, вскрыть которую не составило труда. Он втиснул в тесное, захламленное помещение мертвое тело и набросал сверху садовые инструменты и мешочки с удобрениями.
   Волей Митры, до вечера его не обнаружат…
   Отдуваясь и утирая выступивший пот на лбу, барон обернулся наконец к своему спутнику, с возмущением увидев, что тот стоит, как стоял, точно впечатавшись в стену, глядя в никуда пустым, ничего не выражающим взором. Неслышным шагом Амальрик подошел к жрецу и с такой силой встряхнул за плечи, что у того едва не оторвалась голова.
   – Щенок! – прорычал барон. – Возьми себя в руки, слюнтяй!
   Постепенно взгляд Ораста сфокусировался на нем. Он часто-часто заморгал, точно приходя в себя от шока, но губы его шевелились по-прежнему беззвучно, и он не мог выдавить из себя ни единого слова. Без лишних церемоний Амальрик сунул ему в руки одеяние жреца и резные ножны красного дерева, на длинном шелковом шнурке, в которых покоился ритуальный нож.
   – Пошевеливайся.
   Неловкими движениями Ораст принялся натягивать на себя платье, и барон с презрением заметил, как дрожат его руки. Порывшись в кошеле на поясе, он извлек маленькую черную коробочку и, открыв крышку, выкатил на ладонь зеленоватую пилюлю. Затем, оценивающе взглянув на Ораста, добавил вторую и протянул жрецу.
   – Проглоти. Это тебя взбодрит.
   Не рассуждая, Ораст повиновался. Не прошло и нескольких мгновений, как немедиец отметил с удовлетворением, что мертвенная бледность отступила, руки перестали трястись, а взгляд жреца понемногу обрел осмысленность.
   Он вздохнул с облегчением. Средство это было крайне опасным, и он берег его на крайний случай, ибо, как предупреждал его продавец пилюль, хитрый старый шемит Мана, стоит хоть чуть-чуть переборщить, и лекарство превратится в яд. Интереса ради, в Торе барон испробовал его на одном из рабов. От пяти горошин с ним сделался припадок, он задышал часто, точно собака, бежавшая под палящим солнцем, на губах выступила пена, и он рухнул замертво. Амальрику понадобилось провести еще несколько опытов, чтобы доподлинно убедиться, в каких дозах снадобье безопасно, зато теперь он мог без страха воспользоваться им.
   Пока жрец натягивал на себя белое с черной каймой облачение, немедиец собрал в охапку одежду пажа, облил ее маслом из светильника и поджег. В огонь полетели и накладные кудри. Дождавшись, пока одежда догорит, барон затоптал умирающее пламя ногами и разметал по сторонам пепел.
   Да простит его Митра за то, что он загваздал пол в святилище!
   Он внимательно оглядел жреца с головы до ног. Вроде нет ничего, что отличало бы его от вереницы таких же белоризников. Тем более, что юнец, похоже, начал приходить в себя.
   На вид, состояние Ораста не внушало опасений, разве что возбужден он был сильнее обычного, и, поправив ножны, висевшие, как того требовал обычай, у жреца на шее, Амальрик удовлетворенно кивнул. Он выполнил все, что требовалось от него. Снабдил планом храма, помог проникнуть внутрь незамеченным, дал возможность попасть в святая святых и принять участие в церемонии, смешавшись с остальными жрецами. Дальше Орасту предстояло идти одному.
   – Справишься? – спросил он, когда они подошли к развилке, где пути их должны были разойтись. – У тебя теперь есть все необходимое. И главное – не забудь подменить кинжал. В самом конце, как я тебя учил! Чтобы по рукояти никто не заподозрил неладного.
   Ораст кивнул. Глаза его в последний раз с мольбой задержались на немедийце. Видно было, что он отчаянно трусит при мысли, что дальше ему надлежит двигаться самому, однако просить Амальрика идти с ним и дальше не позволяла гордость. К тому же накануне дуайен объяснил, почему это невозможно. Так что теперь, какие бы опасности не поджидали жреца впереди, ему предстояло встретить их в одиночку. И, резко развернувшись на каблуках, он стремительно, точно чтобы не растерять остатки решимости, двинулся вперед по темному коридору.
   И сейчас, стоя на открытом дворе в ожидании, пока выйдут из дверей храма жрецы, барон мысленно прочерчивал путь, который надлежало проделать Орасту.
   Он не испытывал тревоги. Ибо они с Марной полагались не на слабые силы человеческие, над которыми властна любая случайность, любая превратность судьбы, но на безупречность магии, для которой не существовало ничего невозможного.