О'Найт Натали. Время жалящих стрел

   Когда он шагнул вперед, нанося обманный удар сверху, чтобы затем резко перевести меч вбок, рассчитывая поразить противника под ребра, клинок барона встретил его на полпути. Сталь сшиблась со сталью и запела призывно, точно подавая знак ледяным девам, уносящим души павших в Долину Воинов.
   Лицо наемника исказилось от ярости.
   – А, немедийские штучки, – прорычал он. – Боитесь драться, как честные люди! Вам бы все с подлецой, с изворотом…
   Амальрик и на сей раз не удостоил его ответом. Теперь он сам сделал выпад – пробный, вполсилы, который противнику отразить не составило труда.
   Наемник ринулся на него, словно бешеный бык. Его удар, в который он вложил всю злость и жажду мести, был страшен.
   Замешкайся барон хоть на мгновение, и воин разрубил бы его пополам. Но он успел отскочить в сторону, со стремительность лесной кошки, и лезвие, слегка задев плащ, лязгнуло о решетку камина.
   Та рухнула в огонь, и пылающие головни, в облаке рдяных искр, разлетелись в разные стороны.
   Посланник вскрикнул от боли – огонь опалил ему бедро. Он рванулся в сторону, налетел на стоявший у камина столик, потерял равновесие, зашатался…
   Наемник, воспользовавшись его замешательством, ударил вновь, и немедиец едва успел выставить свой клинок. Лезвие, поврежденное щипцами, не выдержало нового удара и раскололось, точно стеклянное, так что в руках барона остался лишь бесполезный обломок.
   Торжествующий вой Нумедидеса предупредил его. Не успевая восстановить равновесие, барон сделал единственное, что было возможно в такой ситуации, – продолжил падать, и, едва коснувшись пола, откатился в сторону.
   Затем, ухватившись за спинку кресла, в котором сидел во время беседы с принцем, рывком вскочил так, чтобы кресло оказалось между ним и противником.
   – Теперь не уйдешь, немедийская собака! – прорычал стражник. – Нергаловы демоны будут жрать тебя в аду!
   У обоих пот градом катился по лицу, дыхание вырывалось с хрипом, точно из дырявых мехов… И все же Амальрик сознавал, что, даже безоружный, имеет преимущество над противником. Тот явно привык к открытым пространствам, драться в тесной, загромождённой комнате было для него внове. Окажись они где-нибудь на поляне, и у барона не было бы ни единого шанса, но здесь…
   Он не терял надежды.
   Противники кружили вокруг кресла, будто в танце, движения их были замедленными и точно повторяли друг друга. Было в этом кружении нечто гипнотическое, зачаровывающее… Амальрик не останавливался ни на миг, удерживая ровный ритм движения, не выпуская взгляда наемника, почти силой принуждая того смотреть ему в глаза.
   Это будет длиться вечность, внушал он стражнику. Вечность. Целую вечность мы будем двигаться так, в едином потоке, что несет нас, несет нас прочь, уносит нас… Уносит нас…
   Ему удалось создать этот поток. Он почти мог видеть сияющую серебристую реку, подхватившую их; видел, как против воли поддался противник его магии, утратил собственную волю, покоряясь велению немедийца. Это длилось лишь мгновение – но этого оказалось достаточно. Враг его еще плыл в танце, связанный по рукам и ногам навязанным ему ритмом, когда Амальрик разорвал стягивающие его путы, метнулся в сторону и, используя спинку кресла как упор, оттолкнулся, перевернулся в воздухе, и, как ястреб на добычу, камнем рухнул на наемника.
   Тот опоздал всего на миг, и миг этот стоил ему жизни.
   Меч его оказался бесполезен против врага, обездвижившего его собственным телом. Он неловко рванулся, пытаясь высвободиться, но Амальрик мгновенно уловил ритм движения, использовал его, чтобы лишить воина равновесия, и повалил на пол.
   Меч, отброшенный в сторону, с лязгом ударился о камин.
   Как кошка, немедиец вскочил на спину поверженному противнику, обхватил его одной рукой за шею, другой уперся в плечо – и резко рванул.
   Раздался хруст ломающихся позвонков. Наемник дернулся в его объятиях и затих. Голова его, неестественно повернутая, ударилась об пол.
   Он был мертв.
   Амальрик поднялся, пытаясь преодолеть дрожь, охватившую все его тело, и поймал взглядом Нумедидеса.
   Принц вжался в стену, затравленно следя за немедийцем. Должно быть, он не сомневался, что конец его близок.
   Барон опустил руку в карман. Что ж, не зря он взял с собой смертоносную игрушку. Сейчас шип ядозуба пригодится ему. Он с наслаждением вонзит его в это рыхлое, трясущееся от страха тело, и не пройдет и четверти клепсидры, как этот ублюдок наконец осчастливит своей грязной душонкой демонов из Преисподних Зандры. Но до того будет выть, не хуже своего Оленя-хозяина, чувствуя, как растворяются кости.
   Достойная смерть для такого ублюдка…
   Но где же он? Где шип, начиненный смертельным ядом? Смерть, покоящаяся в синем шагреневом чехольчике?
   Пальцы Амальрика вышли наружу через дыру в кармане.
   Митра! Похоже, он выронил его в пылу сражения!
   Барон взглянул на пол, усыпанный черепками разбитой посуды, тлеющими угольями и обломками мебели, среди которых лежали два трупа, и стиснул зубы от досады.
   Искать сейчас здесь маленький чехольчик, значит уподобиться глупцу из притчи, что потерял булавку в скирде сена.
   Нергал с ним! Жаль, конечно, вещицу, да и цену он заплатил за нее немалую… Ну не беда, в Торском замке есть еще три таких же.
   Он перевел взгляд на принца.
   Потом поднял меч и нацелил его лезвие в толстое брюхо Нумедидесу.
   Вот и все! Прощай, принц, которому так и не суждено стать королем!
   И немедиец нанес сокрушительный удар своей жертве прямо в живот.
   Но что это? Меч скользнул в паре семов от жирного тела и ушел в сторону.
   Удивленно посмотрев на клинок, барон повторил удар на этот раз наотмашь – с плеча, целясь в потную шею.
   Но к его изумлению голова принца осталась на месте, а лезвие, чиркнув по невидимой преграде, пропороло гобелен за его спиной.
   Амальрик грязно выругался и швырнул меч на пол. Он понял, что бессилен что-либо сделать.
   Нечто препятствовало ему. Защитные чары Цернунноса надежно хранили своего раба.
   Искушенный в магии барон, скрежеща зубами, отступил.
   Пытаться убить Нумедидеса сейчас было сродни тому, чтобы сокрушить лурдский донжон заколкой для волос.
   Все его умения были никчемны перед древним колдовством.
   Что ж, еще придет время, когда он с легким сердцем раздавит эту гадюку.
   – Я запомню вашу доброту, принц.
   Он старался, чтобы голос его звучал ровно, но это давалось ему с трудом. Дыхание еще не восстановилось – слова выплескивались рывками и оттого звучали еще более жутко.
   – Черный Кречет никогда не забывает платить по счетам – а я отныне в долгу перед вами. И я отплачу! Можете считать, я принес клятву на гербе Торы.
   Нумедидес не ответил. Казалось, он лишился чувств от страха и перестал сознавать, что творится вокруг. Глаза его закатились, так что стали видны белки. Рыхлое тело дрожало, как в лихорадке. Сплюнув ему под ноги, Амальрик Торский двинулся к выходу.
   Выйдя в приемную, он заметил, что из дверей выглядывают перепуганные слуги – но никто не осмелился преградить ему путь. Он вышел из покоев принца и привалился к стене, чувствуя, что должен отдохнуть хотя бы миг, прежде чем сделать шаг.
   Внезапно странный звук, похожий на стук когтей, привлек его внимание чуть дальше по коридору.
   Зверь!
   Верный волкодав отыскал его!
   Амальрик опустился на корточки перед псом, который встревожено ткнул его носом в плечо, и потрепал по загривку.
   – Ничего, старина, и не таких волков заваливали! Он усмехнулся. Морщась, потер обожженное бедро и с трудом поднялся на ноги.
   – Ладно, пойдем прочь отсюда.
   Амальрик двинулся вперед по коридору. Огромный серый волкодав покорно трусил следом.
   От воя Нумедидеса содрогнулись стены дворца.
   Слуги, трясущиеся от ужаса, попрятались по углам, не смея показать носа наружу. Они не ведали, что могло привести их хозяина в такую ярость, но слышали звон мечей, доносившийся из апартаментов принца, видели уходящего прочь немедийца, прихрамывающего, взлохмаченного, с трудом переставляющего ноги, и знали, что нечто ужасное, должно быть, стряслось там только что.
   И когда наследник престола принялся судорожно звенеть колокольчиком, призывая челядь, ни один не осмелился тут же явиться на зов.
   Они переминались с ноги на ногу. Смотрели испуганно друг на друга. Выжидали. Подталкивали друг друга локтями.
   Звон оборвался.
   Слуги наконец вытолкали вперед самого слабого – мальчонку, сына кухарки, забитого и запуганного. Несчастный куда больше боялся тумаков старшего повара, чем Его Высочества, которого до сих пор даже не имел счастья лицезреть вблизи.
   Двое старших слуг втолкнули его в комнату, так что паренек едва не растянулся на ковре, и поспешно закрыли дверь.
   Мальчуган вошел в приемную и оказался лицом к лицу с принцем, но поднять на него глаза было свыше его сил. Он знал о сплетнях на кухне, что с хозяином, мол, творится что-то неладное; своими ушами слышал сейчас его крик – человеческое горло не могло издавать таких звуков…
   Он страшился поднять голову, уверенный, что глазам его предстанет чудовище.
   Голос принца, однако, звучал совершенно обычно, разве что слишком сипло. Он словно бы и не обратил никакого внимания на то, кто явился на его зов, и обратился к мальчишке, как к одному из доверенных слуг.
   – Ты… Слышишь… Мне срочно нужен киммериец, командир Вольного Отряда! Знаешь, где его искать?
   Полумертвый от ужаса мальчишка кивнул, даже не вникая в смысл вопроса. Он понятия не имел, кто такой этот киммериец, но ответить отрицательно было бы свыше его сил.
   – Хорошо, – отозвался Нумедидес.
   Голос его звучал уже совершенно спокойно, и мальчишка, преодолевая страх, осмелился поднять глаза на господина.
   Вопреки ожиданиям, он не увидел ни зеленой чешуи, ни клыков длиной в ладонь. Перед ним был самый обычный человек, грузный, потный, с сальными прядями волос, торчащих из-под медного обруча. Вот только взгляд был странный, плывущий… Какой-то невидящий, точно обращенный внутрь.
   Да, руки… Руки, которые, казалось жили отдельной жизнью, машинально играя какой-то маленькой синей вещицей.
   – Пойди к киммерийцу, – отсутствующим голосом продолжал Нумедидес. – Передай, чтобы пришел ко мне немедленно. А впрочем, нет, – спохватился он тут же. – Не надо ему сюда. Нет. Сюда не надо…
   Он как-то странно хихикнул, так что у мальчика мурашки побежали по коже.
   – Просто скажи ему, чтобы отправил своих парней в апартаменты немедийского посланника. Пусть хватают всех, кого найдут! Немедиец – предатель! Он покусился на мою жизнь, жизнь владыки Аквилонии! Скажи Конану, он убил двоих его парней – там…
   Нумедидес махнул рукой в сторону своего кабинета, и маленький слуга невольно возблагодарил Митру, что ему не довелось войти в ту комнату. Ему никогда прежде не доводилось видеть мертвых.
   – Так что всех в кандалы! Всех! Предатели!.. – последнее слово он выкрикнул с остервенением, и в голосе послышались отголоски того воя, что так напугал прислугу.
   Мальчик едва не бросился наутек, но застыл, услышав окрик.
   – Постой!
   Голос его вновь звучал совершенно обыденно, и от столь резкого перехода делалось не по себе, точно не один, а два разных человека говорили его устами. Мальчуган, помимо воли, стал представлять, как прячутся в этом огромном грузном теле два маленьких сморщенных карлика… и, замечтавшись, едва успел поймать брошенный ему перстень.
   – Передашь кольцо киммерийцу, – велел ему принц. – Там мой герб – пусть знает, что приказ от меня. Скажи, чтобы исполнил немедленно! Слышишь, немедленно! А не то этот лис от нас ускользнет!
   Дрожа, как осиновый лист, мальчик выбежал из господских покоев.
   Челядь тут же окружила его. Он едва успел передать поручение хозяина одному из старших слуг и вручить ему перстень, как вновь адский рев донесся из-за дверей.
   Никто не сказал ни слова. Но на побледневших, вытянувшихся от страха лицах слуг читался неприкрытый ужас.
   – Спаси и помилуй нас Митра, – едва слышно прошептал кто-то, и нестройный шепот донесся со всех сторон в ответ:
   – Спаси и помилуй, Солнцеликий!
   …Он уйдет! Уйдет! Избегнет праведной мести!
   Нумедидес заскрежетал зубами. Ненависть его к барону была так велика, что он забыл обо всем. Этот пес посмеялся над ним, угрожал ему, убил двоих его слуг… Смерть за это – слишком малое наказание! Но он отомстит. Заставит наглеца рыдать кровавыми слезами, вымаливая пощаду!
   Принц зашелся в истошном клике.
   Ненависть распирала его, точно горячий пар закрытый котел, и он должен был дать ей выход. Иначе, ему казалось, голова его взорвется, лопнет, точно перезрелый плод, и кипящая кровь, вырвавшись наконец на свободу, нескончаемыми потоками зальет все вокруг.
   Он ощущал это давление во всем теле.
   Невыносимо!..
   Точно он рос изнутри, но тело оставалось прежним, и он отчаялся втиснуть свое огромное новое я в крохотную старую оболочку. Все внутри его клокотало, древняя мощь требовала выхода.
   Ах, если бы руки его стали в три лиги длиной и превратились бы в руки гиганта, способные одним движением сносить горы, повергать в прах города, останавливать реки! И ноги сделались бы им под стать, и он пошел бы вперед, попирая землю, давя тщедушных людишек, чтобы мозги и кровь брызгали во все стороны…
   Но он, великан, властелин, заперт в этом жалком теле!
   И тогда мощь Цернунноса принялась искать иной выход.
   Если он не может вырасти сам – другие станут его руками. Других оживит он, наделит толикой божественной силы, заставит исполнять свою волю.
   Другие… Его верные слуги, рабы. Он видел их, чувствовал их близость. Ему стоило лишь позвать – и они откликнутся на зов, и двинутся ему навстречу, и преклонят колена пред властелином.
   И они остановят предателя. Они, слуги его, руки его, не дадут убийце уйти! Они были уже совсем рядом.
   Нумедидес простер длани, чувствуя, как клокочет, требуя выхода, невиданная сила, пальцы его источают огонь, и пламя струится, течет вперед, неудержимое, подобно стремнине, яростное, точно лава вулкана, и находит цель. И слуги его, бывшие прежде недвижимыми, оживают, и сходят с места, готовые исполнить волю призвавшего их.
   …Где-то вдалеке раздался ужасающий грохот, точно обрушились стены дворца, и земля задрожала от удара. Где-то вдалеке послышался трубный рев идущих на бой оленей. Где-то вдалеке…
   И в Охотничьем Зале Тарантии ожили оленьи лики.
   Огромные звериные головы, прибитые к деревянным стенам, обретали тела.
   Крошилась штукатурка, осыпалась мозаика, трещали шпалеры и лопались витражные стекла.
   А в гулких коридорах дворца эхо разносило трубный клич беснующегося Бога, чья мощь была заперта в жалком теле человеческого червя. Грядет Цернуннос!
   …И охотник, вернувшись к очагу своему, стал обуян болезнью черной, разум мутящей, что случилось оттого, что посягнул он на Бога-Оленя, коему имя было Цернуннос. И стал очаг его, дом его, кров его гибнуть от мора, недорода и распри; и сгинул очаг его, дом его кров его в пуще леса Валонского, где хозяин Цернуннос, Бог-Олень… Точно раздвинулся занавес и прямо из стены вышли один за другим они…
   Огромные сильные звери с лоснящейся шерстью и мускулистыми телами, гордо несущие на красивых головах острые кусты рогов.
   Их острые копыта зловеще зацокали по пустынным коридорам – прямым, извилистым, кольцеобразным, и призраки в безлюдных гостиных падали ниц перед лесной ратью. От холода их тел в огромных каминах тух огонь, застывала смола на поленьях и пахло смертью.
   Они шли, проникая сквозь стены замерших залов, похожих на треснутые стигийские кубы; сквозь темные страшные стены библиотек, хранящих зловещие колдовские фолианты. Они шли, раздирая в клочки шуршащие шелковистые шторы; кроша мерцающий металл оружейных; превращая в пыль хрупкие кхитайские шпалерами с узорами, навеянными тленом мертвого тела в фарфоровом павильоне.
   И негде было скрыться от них. Они шли…
   Белоснежный изюбр с единственным рыжим пятном на крупе, куда ударила первая стрела охотников. Олениха-важенка с выгнутой лебяжьей шеей. Гигантский лось, чья голова клонилась под тяжестью несброшенных рогов, а слепые стеклянные глаза налились кровью.
   И черноголовый олень, бывший гордостью королевского зверинца.
   Камень крошился у них под копытами, рога цепляли колонны и обрывали гобелены со стен.
   …и земля задрожала у них под ногами, словно девственница, насилуемая разбойником…
   Наконец-то поменялись роли!
   Из загнанной дичи, испуганной, не ведающей ничего, кроме вечного страха и бегства, они превратились в охотников, безжалостных и неумолимых. Сила Бога-Оленя пела в их жилах, бурлила, как река в половодье, и несла их вперед на своих волнах.
   Несла туда, где обитала их добыча.
   О, теперь они были умны! Разум самого Леса направлял их. Наделив резвостью куницы, расчетливостью барсука, бесстрашием медведя и хитростью лисицы.
   А разум Человека, стоящего за спиной, указывал им путь.
   Да, то была отличная охота!
   Сперва они приблизились, наслаждаясь страхом и паникой, охватившей жертву. Затем погнали, окружили, зажали в угол.
   Он еще пытался сопротивляться.
   Раз или два он чуть не ускользнул от них, – и лишь Человек помог им отыскать его в лабиринтах каменной чащобы. Но охотники были неукротимы и, единожды мертвые, не страшились ничего более.
   Рога изюбра первыми поддели жертву, и теплая кровь окропила их, и он заревел победно. Клич его подхватили другие. Зверь швырнул добычу на землю, и копыта оленей принялись топтать бездыханное тело, вспарывая теплую плоть.
   …Нумедидес не мог видеть их, ибо глаза оленей были слепы – и магия Цернунноса заменила им зрение – но он чувствовал. Это его рога швыряли умерщвленную добычу оземь, под его копытами хрустели кости и рвалась плоть, от его удара треснул череп и брызнули мозги и кровь, пятная каменные стены. Это его шкура взмокла от пота и бока ходили ходуном от усталости и возбуждения погони…
   Добыча была мертва.
   Принц рухнул в кресло, с трудом переводя дыхание.
   Сила покинула его лесных слуг, возвратив их в небытие – но сам он еще чувствовал в себе ее бурление. Убийство врага не истощило его, но лишь взбодрило и, едва придя в себя, Нумедидес вновь забегал по комнате, не в силах усидеть на месте, вновь ощущая, как вскипает и раздается в нем валузийская мощь.
   Смерти было мало ему!
   Он не насытился ею.
   Смерть лишь вызвала к жизни иной глубинный инстинкт, что всегда шествует с нею бок о бок. И внезапно принц осознал, что именно должно случиться сейчас.
   Да, именно так! Он долго медлил, но теперь его час настал.
   Релата Амилийская ждет.
   И лоно ее готово принять семя бога!
   Принц Валерий Шамарский пробудился, уверенный, будто спит в своем походном шатре, и подали знак к атаке. Он готов был поклясться, что слышал надрывный плач трубы, и проснулся рывком, как когда-то давно, готовый натянуть доспехи, схватить меч и ринуться на врага.
   Но бежать было некуда.
   Ему понадобилось немало времени, чтобы отдышаться и прийти в себя. За зарешеченным окном темницы царила сизая осенняя ночь, промозглая и влажная, и Валерий почувствовал, как его пробирает дрожь. Днем стражники, по доброте душевной, швырнули узникам по тонкой подстилке, в которую можно было завернуться, но от ночной сырости ничто не спасало, и принц пожалел невольно, что нет рядом женщины, к которой мог бы прижаться, что согрела бы его своим щедрым теплом.
   Мама, подумал он вдруг, совсем по-детски, и в глазах защипало. Мама!
   Должно быть, это естественно, чтобы в подобный миг человек обратился к той единственной, что служила символом защиты и преданности, той, от которой он не знал ничего, кроме тепла и любви, и потому Валерий не испытывал стыда, расчувствовавшись, подобно младенцу. В этот миг в нем не было ничего от закаленного воина тридцати с лишним зим от роду, принца могущественной державы и наследника трона.
   Но был лишь жаждущий ласки и утешения ребенок.
   Детство вспомнилось ему, беззаботное и счастливое; та безмятежная солнечная пора, когда родители еще были живы, и горестные сожаления не отравляли душу.
   Сильные руки отца, подбрасывающие его, визжащего от смеха, в воздух, протягивающие меч, который он едва может удержать в слабых ладошках, подсаживающие на лошадь…
   Нежные руки матери, утирающие слезы, приглаживающие растрепанные соломенные вихры, гладящие по щеке…
   Если и есть в юдоли Митры обитель самых святых праведников – должно быть, она похожа на детство.
   Но он сам, своими руками разрушил все это.
   Валерий горестно вздохнул в темноте – благо, сокамерник принца спал, не видя его терзаний. Он не мог не думать о превратностях жизни человеческой и хитросплетении путей ее, порой затягивающихся в такую петлю, что впору в ней же и удавиться.
   Что за жестокие боги, подумалось принцу, играют их жизнями?! Что за демоны катаются сейчас от хохота, наблюдая за ними? Он не верил больше жрецам Митры, твердящим, будто Солнцеликий зрит каждую душу, и все они сочтены в сокровищнице его, и никакой вред не может быть причинен человеку без ведома божества.
   Ибо как же тогда мог Податель Жизни допустить, чтобы он, несмышленыш, совершил, не сознавая того, грех, который разрушил судьбы множества людей, перевернул их жизни и до скончания дней его омрачил душу самого Валерия безнадежным раскаянием?
   Как могло случиться такое? Чем прогневал он Небесного Владыку?
   Ибо все дальнейшее существование принца, все терзания его и муки, все метания и горести брали начало, подобно широкой реке, рождающейся из лесного ключа, в одном-единственном дне.
   Том дне, когда он похитил отцовский талисман.
   Подлый Гретиус украл его – и за это было мало ему тысячи смертей, так пусть хоть Митра во владениях своих воздаст ему по заслугам! И все же вина лежала прежде всего на самом Валерии. Не подмени он амулет, отец не отправился бы в бой незащищенным, и стрела Тиберия не смогла бы поразить его.
   А останься отец в живых, он, наверняка, сумел бы спасти мать, погибшую в наводнении, и Валерий не остался бы сиротой. И не было бы этих беспрестанных угрызений совести, что терзали душу юного принца, подобно зверям алчным, и едва не свели его с ума, так что бегство показалось ему предпочтительнее… бегство, позволившее оставить прошлое за спиной и забыть обо всем.
   Став наемником, он надеялся обрести забвение в далеких странах, в объятиях неведомых красавиц – но вместо того нажил лишь незаживающую рану в душе, имя которой было Тарамис. Испытал страх, от которого превращаются в студень суставы и сердце трепещет, точно лист на ветру, и познал ненависть.
   А прошлое все же настигло его.
   Так не слишком ли дорого заставил его заплатить жестокий бог? Валерий поежился, сам не зная, бегут ли по спине мурашки от ночного холода, или от суеверного ужаса перед святотатственными мыслями.
   Ему вспомнился Вилер, его просветленное лицо перед кончиной.
   Тот тоже всю жизнь нес на плечах своих ношу, непосильную для человека, не смея ни роптать, ни переложить хоть часть ее на чужие плечи… Должно быть, правду говорил он, и проклят род Хагена, если такое приходится терпеть семени его!
   Валерий задумчиво потянулся рукой под рубаху и нащупал амулет, завещанный ему Вилером. Король был уверен, что оставляет племяннику в наследство магический оберег, способный защитить его от всяческих невзгод, но и это было лишь обманом, ибо истинный амулет пропал навсегда, поразив замшелую плоть лесного бога.
   А сейчас у него в руках был лишь презренный кусок металла!
   Как странно, что он вновь вернулся к принцу. Должно быть, колесо судьбы и впрямь совершило полный оборот, и пришло время расплаты.
   Время Жалящих Стрел, как говорят аколиты Асуры.
   Старый Жамес, пройдоха и пьяница, создал эту вещицу из золота, что украл для него маленький Валь. Принц помнил и сейчас, как мучился ювелир, чувствуя, что руки подводят его и он не в силах воссоздать работу древних мастеров. И все же результатом он остался доволен. Доволен настолько, что на оборотной стороне амулета оставил крохотную метку, клеймо творца. Он был гордым человеком, старый Жамес, и отличным мастером – пока не пропил свой талант.
   Валерий вытащил талисман из-под рубахи. Хорошо, что Нумедидеса не было, когда стражники обыскивали его. Он непременно признал бы этот золотой солнечный диск с человеческим лицом, окаймленный попеременно прямыми и изогнутыми протуберанцами. Любой, кто видел его хоть раз, не мог не запомнить амулет навсегда.
   Стараясь рассмотреть его получше, движимый то ли любопытством, то ли желанием лишний раз помучить себя, принц подошел к окну.
   Взошла полная луна, и в серебристо-голубом свете ее видно было, почти как днем. До боли вглядывался Валерий в талисман Митры, вспоминая прошлое, и глаза его застили слезы. Он перевернул амулет. Вот здесь, на третьем луче слева, считая от верхнего, должна быть метка Жамеса…
   Только здесь ее не было!
   Дрожащими руками принц принялся вертеть талисман.
   Может, он ошибся? Может, память подвела его через столько лет? Ведь оберег не мог быть настоящим. Подлинный был утрачен навсегда; отнятый у Гретиуса, он послужил изгнанию Цернунноса. Выходит, это еще одна подделка? Но откуда она взялась?
   Валерий, щуря глаза, тщательно – сенм за сенмом – рассмотрел талисман. Он отметил все неровности, все чревоточинки и царапины, все крохотные сколы, маленькие плющинки, заусенчики и шерховатости.