Страница:
Только на следующий день, когда мы переходим несколько ниже к другому берегу и выбираем место для определения астрономического пункта, Ваня, увидав еще один репер с той же надписью и собственные свои инициалы, вырезанные им на стволе дерева, соглашается, наконец, что здесь он действитель но был в прошлом году.
Так рушились наши надежды на последнего проводника. Впрочем, мы еще надеялись, что в 400—500 километрах ниже устья Олоя нам могут встретиться юкагиры или эвены, которые, может быть, расскажут о названиях притоков Омолона.
При дальнейшем плавании Ваня несколько раз пытался восстановить свой авторитет проводника, но это каждый раз кончалось неудачей: он очень плохо помнил берега Омолона.
Омолон — одна из самых пустынных рек этого края. Путь на Гижигу по ней очень труден, и колымчане почти никогда не под нимаются по Омолону выше Олоя.
До Зоиова Омолон от устья Кегали проплыл в конце шестидесятых годов прошлого века топограф экспедиции Майделя — Афанасьев, который составил очень небрежную и неверную карту.
На протяжении около ста километров от Кегали Омолон идет в широкой долине прямо на север. Здесь его сопровождают справа сначала все более понижающиеся отроги Гыдана, а по том широкая болотистая впадина, по которой текут реки Молон да и Уяган. С севера эта Уяганская впадина ограничена большим широтным отрогом Гыдана, цепью Ушуракчан. Против нее на левом берегу Омолона высятся красивые утесы Гремячего Камня, состоящие из черных базальтов и других лав.
Мы останавливаемся ниже этих утесов, чтобы сделать экскурсию в конец цепи Ушуракчан. Я отправляюсь пешком с моим неизменным спутником Говязиным, взяв с собой легкую палатку. Салищев остается на Омолоне для определения астро номического пункта.
Путешествие гораздо утомительнее, чем по Мунугуджаку, потому что болота растаяли и до подошвы гор мы бредем по громадной топкой равнине. Но зато восхождение на горы возна граждает нас снова чудесным видом на Уяганскую впадину и на Юкагирское плоскогорье, которое расстилается на запад до горизонта.
Ось цепи Ушуракчана сложена гранитами, и когда мы достигаем ее центральной части, то видим красивые столбы — останцы, кигиляхи.
От Кедона пейзаж изменяется. Омолон идет по восточной окраине Юкагирского плоскогорья, подмывая то на правом, то на левом берегу отдельные группы утесов, выдающиеся над плато и состоящие из изверженных пород. Долина реки все вре мя широка, и сам Омолон имеет много проток. Если посмотреть с одного из утесов, так называемых Камней, на долину реки, то вы увидите очень сложную сеть проток и между ними множество островов, покрытых лиственницами, бальзамическими тополями, чосенией и тальником. Эти тальники служат приютом для лосей, и, как нам рассказывает Ваня, когда появится много комаров, лоси будут выходить на берег и хлопать ушами. Но мы относим эти рассказы к области обычных басен Вани.
По обе стороны долины Омолона вдоль подножия гор лежат громадные болота и болотистые леса. Долина реки, по рассказам, еще более трудно проходима, чем долина Ко лымы.
За сорок лет путешествий по Сибири я никогда не встречал так много комаров, как здесь.
Комары не оставляли нас в течение всего дня! Даже на середине большой реки при слабом ветре они носились тучами вокруг лодки, сидели сплошными массами на поверхности бре зента, покрывающего лодку, и на нас самих. Нельзя было что-нибудь делать не только без сетки, но даже без перчаток. Спать пришлось в специальных пологах, которые мы тщательно подтыкали под себя на ночь, а для письменных работ ставить на берегу палатку и засыпать ее края внизу землей или галькой, чтобы не пролезали комары. Только во время очень сильных дождей и ветра мы от них избавлялись.
Неудивительно, что лоси, которым некуда деваться от этого страшного бича, выбегают на берег, где хоть немного дует ве тер, и залезают до самой морды в воду.
Ниже устья Большого Олоя мы, наконец, видим первого лося. Он стоит в воде и действительно хлопает ушами, отгоняя комаров. Тотчас начинается ожесточенная стрельба из всех имевшихся ружей. Попали только две пули, и рьяные стрелки долго спорили, кто выпустил их. После первого выстрела лось повернулся и побежал к берегу, но второй выстрел свалил его на мелком месте вблизи берега. Это был молодой, двухгодова лый зверь.
Эта первая жертва оказывается и последней. Мяса так много, что его хватает до устья Омолона, и, несмотря на повторяющиеся в ближайшие дни постоянные встречи с лосями, нам совестно их убивать.
В течение нескольких дней мы часто встречаем лосей. Одни из них лежат в воде, развесив громадные ветвистые рога, другие, более молодые, выходят на отмели, с любопытством раз глядывают нас и позволяют подплывать к ним на 80—100 метров и фотографировать. Более осторожные звери, завидев нас издалека, убегают своей крупной и легкой рысью, высоко подняв голову и энергично бросая вперед горбатое крепкое туловище.
Два раза попадаются нам лосихи с молодыми лосятами. Одна из них убежала по зарослям, а за ней на некотором расстоянии бежали два рыжих лосенка. Другая стояла с лосенком на отмели как раз вблизи нашей стоянки, и когда Салищев подкрался к ним, чтобы снять их поближе, переплыла на тот берег, а лосенок, побоявшись широкой реки, остался на отмели, жа лобно крича, пока, наконец, решился плыть вслед за матерью..
Ниже Большого Олоя мы увидели жилища единственных летних жителей Омолона — эвенов, стоящие на отмели реки.
Здесь довольно живописное место с видом на дальние вершины Юкагирского плато и с густой стеной леса вокруг. Но комары не оставляли людей ни на минуту: не только снаружи нельзя было стоять без сетки, но даже и внутри чума все время нестер пимо кусали комары. Мы пробыли у эвенов очень короткое время, расспросив их о названиях соседних речек. Они сами ходили вверх по Омолону недалеко и могли сообщить названия рек только для самых ближайших окрестностей. Обычно они кочуют между Омолоном и верховьями Березовки, большого притока Колымы.
Зимой, когда мы еще были в Средне-Колымске, оттуда на Олой поехал ветеринарный врач Поляков. Его задачей было изучить условия оленеводства на Олое и выяснить возможность улучшения стад чукотского оленя и разведения лучших пород ездовых оленей. Здесь, на Омолоне, мы пытаемся узнать у эве нов что-нибудь о Полякове. Никто не видел, чтобы он проезжал, и так как врач должен был выехать с Олоя по весенней в оде, то Ваня немедленно решил, что Поляков погиб.
Когда мы выехали на Колыму и выяснилось, что Поляков туда действительно не приезжал, догадки Вани превратились в уверенность, и он всем стал рассказывать о гибели Полякова, постепенно приукрашивая свой рассказ. Велико же было его удивление, когда однажды в Нижне-Колымске, встречая при бывший сверху катер, он увидел Полякова, обросшего огромной черной бородой. Поляков поздоровался с ним, но Ваня сделал последнюю попытку спасти созданную им легенду и сказал: "Я вас не признаю".
Поляков во время своей поездки долго пробыл у чукчей.
В одном из стойбищ он встретил последнего эрема чукчей — "короля", как его называли в официальных бумагах прошлого века. Это был Тынапо, сын Эгели, о котором сообщал Богораз (Тан), и внук могущественного эрема Амвраургина, с которым в семидесятых годах вел переговоры Майдель. По следний представитель этого королевского рода, съев всех своих оленей, жил в качестве приживальщика у богатого чукчи, владевшего стадом в пять тысяч голов. Поляков убедил чук чей, что власть короля Тынапо давно кончилась, и провел выборы наслежного совета. Поляков хотел вывезти с собой в Средне-Колымский музей и "облачение" короля — красный фрак, подбитый горностаем, — но чукчи не согласились: "Мы устроим музей у себя, чтобы наши дети могли видеть, как одевались наши эремы". Полякову удалось увезти только "коро левский архив", состоявший из записок духовных пастырей — колымских священников — с требованием о своевременной уплате пушнины за требы и печатных бланков с текстами при сяги на двух языках: русском и чукотском.
Ниже Большого Олоя долина Омолона довольно однообразна: она еще шире, чем раньше, и река образует в ней множество проток с бесчисленными островами. "Камни" — утесы, которые несколько разнообразили путешествие по Омолону, становятся все более редкими. Некоторые из них носят своеобразные названия, например, "Шепеткой" на левом берегу Омолона, что на местном русском языке значит "Красивый". На одном из высоких "камней" правого берега стоит старинный столб с надписью конца XVIII века. Омолон и его правые притоки уже в XVIII веке служили путем, по которому перевозились грузы на Анадырь; другой путь лежал через Большой Анюй.
Течение постепенно становится медленнее, наконец в низовьях кончаются "камни", и Омолон начинает напоминать низовья Колымы. Появляются такие же талы с массами костей четвертичных животных у их подножия. Относительно одной из тал, лежащей вблизи заброшенной заимки "Сибирь", Ваня особенно предупреждал нас, что подплывать к ней чрезвычайно опасно, — не раз бывали случаи, когда юкагиров, плывших на маленькой лодке, затягивало под эту талу и они погибали под обвалом. Тала эта тянется на два километра и представляет интересное зрелище: река бьет под нее на повороте, тала обра зует непрерывный вертикальный обрыв, основание которого все время подмывается.
В низовьях Омолона, на протяжении последних пятидесяти километров, расположен ряд заимок; на них иногда выезжают для рыбной ловли жители из ближайших к устью Омолона по стоянных заимок на Колыме.
12 июля мы выплываем на Колыму на веслах, потому что течение в устье Омолона слишком медленно, и останавливаемся у правого берега у высокой талы.
Предстоит позаботиться о дальнейшем пути до Нижне- Колымска. Снова мрачные предсказания Вани. Уже задолго до выезда на Колыму он рассказывал, что в низовьях встречные ветры часто задерживают лодку, и оставшиеся нам 140 кило метров можно будет, вероятно, пройти не меньше чем в неделю. Действительно, вскоре после выхода на реку начался низовой ветер, который задержал нас на некоторое время.
Мы воспользовались этим для того, чтобы поставить мачту для паруса и съездить на другой берег, на заимку Колымскую. В ней живут юкагиры, которые в настоящее время совершенно обрусели и не знают юкагирского языка, а говорят по-русски и по-якутски.
В середине заимки, возле сруба маленькой часовни, находится могила Черского. Раньше тут был простой крест, поставленный в 1892 году еще М. Черской. В 1929 году экспедиция
Наркомвода поставила столб с медной доской. Здесь, в вечно мерзлой почве, за Полярным кругом, лежит Черский, этот, как нам говорил один старичок в Средне-Колымске, "знаменитый экспедитор, императорских наук академик". Позже на могиле Черского был поставлен каменный обелиск.
Назад на свой берег мы вернулись в большую волну, которая здесь легко разводится при всяком ветре, так как река достигает значительной ширины. Еще целый день мы сидим на берегу, следя за колебаниями ветра, который время от времени как будто собирается повернуть и перейти в попутный.
Но вот ветер повернул только на 90° и стал дуть в бок. Пришлось рискнуть, и к вечеру мы отплыли.
Наша мачта представляет сооружение, далеко не удовле творяющее правилам мореходного искусства. Это две большие жерди, прикрепленные к бортам лодки и связанные наверху вместе. Перетолчин применил эту якутскую систему оснастки, чтобы не пропускать мачту сквозь середину брезента, из которого сделана крыша на нашей лодке.
Первое время плыть очень трудно, потому что приходится все время отгребаться от берега и мелей, к которым нас прибивает ветер. Кроме того, с запада хлещут большие волны, за ливающие через борт. Ваня испытывает полное удовлетворение: его слова блестяще подтверждаются.
Но вскоре направление реки немного изменяется, ветер ста новится более благоприятным, и наше неуклюжее плоскодонное судно идет быстрым ходом.
Ветер дует без перерыва; мы быстро скользим мимо заимок. Наступает вечер, но мы решаем плыть, всю ночь, чтобы не упу скать такого благоприятного случая. Среди ночи ветер немного стих, все легли отдохнуть. Я стоял на вахте, пока, наконец, на рассвете погода не засвежела и мне одному нельзя было удержать тяжелый руль. Надо заметить, что еще с вечера мы подшили к имеющемуся у нас парусу, достигающему около двенадцати квадратных метров, еще кусок ткани в семь квад ратных метров, и сейчас такой большой и высокий парус становится опасным для плоскодонной лодки. Приходится взять по всем правилам рифы и итти с уменьшенной парусностью.
Эта часть Колымы довольно скучна. Утесов нет совершенно, и только по правому берегу нередко тянутся большие талы. Против заимки Дуванное, по рассказам местных жителей, лет шесть назад был вымыт рекой из обрыва труп мамонта. Отсю да мне потом привезли в Нижне-Колымск череп носорога и большую редкость — череп молодого мамонта с бивнями всего в двадцать сантиметров длиной. Кусок черепа еще более маленького мамонта с малюсенькими зубками я нашел у талы выше Средне-Колымска.
Прошлой осенью, когда снизу шел последний катер, капитан его, приближаясь к Дуванному, увидал странное зрелище: кто-то черный сидел на крыше избы, а кругом ходили какие-то черные звери. Оказалось, что это медведи, которые уже в те чение двух дней осаждали заимку и не давали ее жителям — пожилой женщине с дочерьми — выйти. На катере были охот ники, и в последовавшем сражении один медведь был убит, а остальные убежали.
Не так давно эта часть Колымы была богата дикими жи вотными. Еще лет десять тому назад стада диких оленей переплывали через Колыму с одного берега на другой, а теперь только при особенно удачном рейсе попадаются навстречу катеру один или два плывущих лося.
Через двадцать часов после отплытия от устья Омолона мы подходим к Нижне-Колымску. Города с реки совершенно не видно, он лежит в глубине, а вдоль берега, на краю террасы, растут обильные тальники.
Ко времени нашего прихода к Нижне-Колымску ветер начал спадать, но, воспользовавшись его последними порывами, мы подошли к пристани на парусах по всем правилам парусного спорта. В последний момент я имел удовольствие отдать фал и сбросить парус и видеть, как лодка врезается в топкую прибрежную няшу.
Среди полярных льдов
В Нижне-Колымске в 1930 году было только тридцать или сорок домов, расположенных на маленьком возвышении, тяну щемся между двумя болотами с озерками. Вблизи самого города лес вырублен, остались только тальниковые кусты. Дома той же обычной колымской архитектуры — без крыш. В церкви помещался клуб, а на колокольне можно было еще видеть вырезанные инициалы и подписи побывавших здесь в годы гражданской войны командиров разгромленных белых армий, докатившихся в своем паническом бегстве до крайнего северо- востока. Это были бандитские шайки, грабившие население.
Одна из подписей белого офицера Бялыницкого привлекает наше внимание. Это человек, который сыграл важную роль в появлении чыбагалахской платины Николаева.
Как мне рассказывали в Средне-Колымске, история пузырька с платиной, которую принес в Якутский госбанк Николаев, очень сложна. В 1913 году на Колыму был сослан революционер Тменов, до этого работавший на Вилюе. Он привез с собою маленькую бутылочку с платиной, добытой из вилюйских россыпей. Когда Колымой овладели белогвардейские шайки, Тменов был убит, и все его имущество, в том числе пузырек с "белым золотом", оказалось у Бялыницкого. Этот офицер че рез некоторое время перешел на сторону советской власти и был убит белыми в Абые. Его имущество хранилось у его хозяйки, от которой Николаев и получил пузырек с "белым золотом". Вероятно, эту платину, даже в том же самом пузырьке, он и сдал в Якутске.
В Нижне-Колымске нам предстоит провести время в ожидании прибытия парохода. Приход его зависел от ледовой обстановки.
В Нижне-Колымске уже собралось значительное количество служащих из Среднего, которые должны были в этом году вы ехать на "материк", как здесь говорят, то есть во Владивосток, а на смену им ждали приезда с пароходом новых.
Скоро пришло первое известие о пароходе. В Нижне- Колымск прибыл радист из Средне-Колымска и установил здесь маленькую приемо-передаточную станцию. Ежедневно с утра до вечера он должен был отбиваться от любопытных, желав ших узнать, когда придет пароход и возможно ли будет в этом году выехать из Нижне-Колымска. Несмотря на то, что рейсы через Ледовитый океан на Владивосток начались уже с 1911 года, все же в 1930 году плавание этим путем не было вполне обеспеченным, и на обратном пути суда иногда зимовали.
В колымские рейсы ходили тогда только два парохода — "Колыма" и "Ставрополь", совершенно не приспособленные для работы среди льдов, и шхуны американца Свенсона, на правлявшиеся на Колыму по особому договору с Госторгом (позже с Наркомвнешторгом).
Рейсы этого года с самого начала стали проходить при довольно мрачных предзнаменованиях. Уже при входе в бухту Лаврентия "Колыма" получила повреждение дна. 16 июля, войдя в Ледовитый океан, пароход сразу же попал в тяжелые льды у мыса Сердце-Камень. "Колыма" пробивалась здесь пять дней, то останавливаясь среди льдов, то дрейфуя с ними обратно на восток, то спасаясь под самым берегом от нажима льдов. Только 22 июля с большим трудом "Колыма" дошла до Колючинской губы.
Два или три дня "Колыма" пробивалась затем у острова Шалаурова и помогла здесь шхуне "Коризе", принадлежавшей Свенсону и шедшей также на Колыму.
1 августа, проходя возле острова Айона, лежащего у входа в Чаунскую губу, "Колыма" в тумане ударилась о большую льдину правой скулой и, отскочив от нее, ударилась другой сто роной о соседнюю льдину. Оказалось, что у парохода подводными выступами льдин пробиты обе скулы вблизи носа. Несмотря на работу всех отливных машин, вскоре вода в трюме достигла семи футов. Поэтому капитан "Колымы" Д. Сергиевский решил выброситься на отмели острова Айона. Вода в трюм е прибывала и достигла уже одиннадцати футов. Пришлось спешно разгружать передний трюм, наваливать груз на палубу и частью на подошедшую на помощь "Коризу". Подвели брезентовый пластырь и закрепили его. В таком состоянии пароход пошел дальше к Колыме. Во время плавания во льдах у парохода оказались отбиты две лопасти винта и поврежден руль.
В Нижне-Колымске мы не знали обо всех этих подробностях; было известно только, что пароход получил какие-то повреждения, вследствие которых часть груза подмокла, и его пришлось перегружать. Тем не менее стали уже распростра няться самые мрачные слухи, которые приводили в уныние малодушных.
От Нижне-Колымска до устья Колымы еще около 200 кило метров. Здесь есть серьезные препятствия для морских судов — перекаты и бары3. Для провода судов до Нижне-Колымска обычно откомандировывается лоцман из местных жителей. Но в этом году Якутгосторг поскупился, взяв наименее сведущего лоцмана и не обставив знаками как следует реку. Поэтому, поднимаясь по Колыме, пароход сел на мель и должен был выгрузить часть груза на баржи.
В Нижне-Колымске, несмотря на то, что время было срав нительно позднее (14 августа), работы по выгрузке производились очень медленно.
Только 18 августа мы погрузились на пароход, и он вышел из Нижне-Колымска. С самого выхода начались приключения. Уже в десять часов утра по небрежности лоцмана пароход садится на мель. В течение нескольких часов капитан пробует сняться с мели, но ничего не выходит, и приходится прибегнуть к единственно возможному способу — свозить груз на берег на кунгасах, которые мы везем с собой на палубе. Для этого мобилизуются, кроме команды, все пассажиры; и в продолжение ночи мы выгружаем тяжелые ящики, кули с мукой
и солью, весь зимовочный запас парохода, а затем кирпичи, которые везут для устройства печей на случай зимовки. После этого пароход снимается с мели. Затем надо снова все свозить с берега обратно, и только в пять часов вечера 19 августа "Ко лыма" двигается дальше.
В течение следующих двух дней пароход дважды садится на мель, и 200 километров мы идем трое суток. В конце концов капитан ссадил лоцмана на шлюпку и отправил его обратно, решив проходить остальную часть реки на свой риск.
Первые льдины мы встречаем тотчас по выходе в океан; сначала их еще мало, и первые две ночи пароход идет без оста новок. Благодаря этому уже 24-го утром мы проходим Чаун скую губу и в отвратительную погоду, в тумане, который закрывает берег, в темноте приближаемся к Шелагскому мысу — северной оконечности этой части континента.
Приняв почту от учителя, недавно поселившегося на Шелаг ском мысу, двигаемся дальше.
Уже в 12 километрах от острова Шалаурова встречаются такие тяжелые льды, что пароход не может пробиться. Ночью давление льдов усилилось, был поврежден руль, и "Колыма" получила сильную вмятину правого борта.
К утру 26 августа выясняется, что положение наше довольно безнадежное, по крайней мере в ближайшем будущем. Мы стоим в восьми милях на запад от острова Шалаурова среди сплошной массы тяжелых льдов. Тяжелыми льдами называют льды, состоящие не из одного ледяного слоя, лежащего гори зонтально, а из массы льдов, переломанных, сдавленных и спаянных вместе в новые толстые льдины. Толщина их нередко достигает пяти-шести и даже десяти метров. Обычно в подвод ной части льдины, на глубине одного-трех метров, выдвигается ледяной таран: верхняя часть льдины быстро тает, а нижняя несколько запаздывает. При сдавливании льдов во время ветров эти льдины с очень большой силой давят на подводную часть корабля, а так как "Колыма" совершенно неприспособле на для плавания во льдах и борта ее при плоском дне почти вертикальны, то давление льдов может произвести сильные разрушения.
В течение четырех дней "Колыма" пробует пробиваться, ма неврируя между льдинами. Это продвижение идет крайне медленно и очень тяжело для всего экипажа. Самый простой способ борьбы со льдами заключается в том, что "Колыма", отойдя немного назад, на тихом ходу подходит вновь к льдинам и затем старается на полном ходу раздвинуть их. Непрестанно с капитанского мостика передается в машинное отделение команда: "Назад!", "Тихий вперед!", "Стоп!", "Назад!" и т. д.
Когда льды не поддаются и дорогу загораживает особенно большая льдина, ее стараются оттащить в сторону. Для этого на льдину спускают матроса, сносят на нее небольшой якорь; затем трос, ведущий от якоря, наворачивается лебедкой,на барабан, и льдина медленно, едва заметно для глаза, отплывает вбок, а пароход получает возможность продвинуться на несколько метров. Затем новый разбег вперед, новые страшные толчки, и опять следующая маленькая льдина отодвинута.
Но иногда приходится прибегать к еще более энергичным способам. На лед спускается помощник капитана с двумя матросами, и в какое-нибудь отверстие во льду спускают патрон динамита с бикфордовым шнуром. Шнур поджигают, из отверстия вылетает столб воды, и льдина трескается на несколько частей. Но на "Колыме" очень мало динамита, поэтому его экономят и прибегают к взрывам в редких случаях.
Долгие часы, а иногда целые сутки, "Колыма" стоит во льдах, ожидая подвижки льда, крепко зажатая громадными торосистыми льдами. Во время этих вынужденных стоянок матросы и пассажиры выходят на лед погулять, пострелять (если не в птиц и нерп, то в пустую жестянку), а капитан использует стоянки, чтобы запасти свежей воды из больших луж с поверхности льдин, образовавшихся от таяния снега. Для этого на льдину ставят насос и протягивают шланг на палубу.
28 августа удается продвинуться на четыре мили к острову Шалаурова. 29-го капитан направляет судно поближе к берегу и здесь в небольших прогалах между льдинами подходит к проливу между островом Шалаурова и материком. В это время в етер усиливается до шторма, тем не менее лед не двигается. Пробуем пройти между островом Шалаурова и материком, но здесь слишком мелко, придется огибать остров.
30 августа в течение двенадцати часов, с четырех утра и до четырех вечера, пароход обходит этот маленький островок. Льды обступили его со всех сторон, и только вблизи самого острова остается проход, иногда шириной всего лишь в 20—40 метров. Капитан Д. Сергиевский, который уже на пути в Нижне-Колымск выяснил, что можно проходить очень близко к береговым утесам, решил теперь итти вблизи самого острова. Слышится зловещий шорох, но податься влево невозможно — там выдвигаются льдины. Мы теряем еще одну лопасть винта, и теперь неповрежденной остается только одна, последняя. Чтобы защитить винт от ударов льда, около кормы все время стоят пассажиры и матросы и отодвигают льдины шестами.