Страница:
За эти пять дней нередко начиналась пурга и берег скрывался от нас. Это довольно унылое побережье, хотя уже невда- леке от берега возвышаются высокие горы; местами стоят яранги чукчей, покрытые шкурами.
Вниз по Омолону вслед за льдом
Утёсы на берегах Омолона
Пароход "Колыма" в тяжёлых льдах
31 августа мы идем довольно быстро вдоль кромки льда; возле берега остается все-таки значительная полоса, в несколько километров шириной, свободной воды. В этот день начинается пурга с сильным штормовым ветром. От мыса Якан мы опять попадаем в тяжелые льды и к концу дня принуждены остановиться, закрепив якоря на большой льдине — стамухе.
Стамуха — это большая ледяная масса, которая по внешнему виду напоминает ледяную гору, но совсем другого про исхождения. В то время как ледяная гора (айсберг) представляет оторвавшуюся часть наземного ледника, стамуха образуется из морских льдин, нагромождающихся постепенно друг на друга. Она возвышается над уровнем воды иногда до десяти метров и сидит на несколько десятков метров в воде. Обычно эти стамухи сидят на мелких местах, и ряды их обозначают границу более глубокой части моря.
Ночью на "Колыме" снова были неприятности, которые прошли незаметно для пассажиров. Лопнул проволочный трос, прикреплявший пароход к стамухе, судно понесло, и при этом трос намотался на винт. Пришлось бросить якорь и начать очистку винта. Но здесь прибавилось новое несчастье: на якор ный канат навалилась большая льдина, которая грозила порвать его. С большим трудом удалось справиться со льдами, и к утру мы укрылись в расщелине между двумя стамухами. Стамухи, сидящие на мели, представляют лучшую защиту для парохода, потому что сами они не двигаются и сдерживают напор льда, который непрерывно дрейфует под влиянием ветра и течения.
1 сентября, пробираясь вдоль берега и лавируя между тяже лыми льдами, мы, наконец, приближаемся к мысу Северному (теперь мыс Шмидта). Мыс Северный совсем не самый северный мыс этого побережья, Шелагский мыс расположен значительно дальше к северу. Но так назвал его английский мореплаватель Кук, который в XVIII веке, пройдя на своих парусных судах через Берингов пролив, доходил до этого мыса.
Но в этот день "Колыме" все же не удается дойти до самого мыса Северного; нас отделяет от него полоса очень тяжелых и сплоченных льдов. На следующий день мы начинаем проби раться через них, хотя временами кажется, что это невозможно. Капитан решает отправить кого-нибудь в факторию, расположенную на берегу возле мыса. Вызвались ехать трое: второй механик, радист из Средне-Колымска и я. Мы спускаем маленький складной брезентовый ботик и тащим его через льды. В некоторых местах между льдинами свободные пространства воды, и можно проплыть на веслах несколько десятков метров.
Наш ботик совершенно дряхлый, ему не меньше двадцати лет, и после того, как мы его протащили больше километра по льду, пересохший брезеит разрывается; когда мы доходим до края сплошных льдов и пускаемся через отделявшее нас от берега водяное пространство, ботик начинает наполняться во дой. К счастью, в полынье плавает несколько льдин. У первой же из них приходится пристать и отлить воду. У второй, находящейся на середине полыньи, наше путешествие кончается. Когда мы подходим к этой льдине, ботик наполняется наполовину и ледяная вода заливает нам ноги.
Льдина, на которой мы спасаемся, имеет в поперечнике всего три метра. Мы вытаскиваем на нее ботик, вылезаем са ми и ждем помощи. В это время "Колыме" удалось пробиться через льды и даже опередить нас, и наши спутники, сидя на палубе, издеваются над нашим печальным положением. На берегу собрались чукчи, которые, наконец, сжалились и вывезли нас с льдины поодиночке: их байдара была слишком мала, чтобы поднять сразу трех человек. Вода уже покрылась тонким слоем льда, который звенел и трещал под напором легкой лодочки.
На берегу мы прежде всего забираемся на утес на северном конце мыса; с него открывается далекий вид на море, покрытое сплошными тяжелыми льдами; только у северного подножия мыса несколько наискось тянется небольшая полынья, в которую следует пробиться "Колыме".
В то время на мысе Северном не было еще ни полярной станции, ни самолетов, и из русских там жили только научный работник этнограф Н. Шнакенбург и заведующий факторией.
Местных чукчей мы встретили на берегу. Они только что приехали в большой байдаре с охоты на тюленей и вытаскивали свою добычу на берег. Большая чукотская байдара поднимает до тонны груза; это лодка с плоским дном и крутыми бортами, сделанная из деревянных или костяных упругов, обтянутых моржовой кожей.
Капитан пробует пробиться вокруг мыса Северного таким же образом, как мы это делали у острова Шалаурова. Но здесь льды еще тяжелее, и никакие усилия не помогают. К вечеру на западе в отдалении от мыса показывается небольшая узкая полынья, и капитан решает вернуться назад, чтобы попробовать пробиться через нее. Но чтобы повернуться, приходится рвать льды динамитом, растаскивать их якорями и тросами. Только на рассвете 3 сентября пароход, наконец, вырывается в боль шую полынью.
Дальнейшее плавание до острова Колючина, лежащего у входа в Колючинскую губу, прошло без особых приключений. Только у реки Амгуемы мы ненадолго сели на мель возле лагуны. В этой части Чукотского побережья лагуны достигают громадного развития. Лагуны — это участки моря, отчлененные намывными косами, которые, постепенно вырастая, совершенно отделяют от моря продолговатые заливы, превращающиеся в озера. В глубине страны видны высокие горы, закрытые ту чами.
Все надеются, что больше льдов не будет, потому что во сточная часть этого побережья почти всегда свободна ото льда, а за Колючинской губой можно считать, что опасное пла вание уже кончилось. Да и "Колыме" пора отдохнуть ото льдов. У мыса Северного мы повредили еще одну лопасть, и у нас осталась всего половина одной и треть другой. Удивительно, как с таким винтом Колыма" могла еще итти вперед.
Но возле острова Колючина нас снова встречают тяжелые льды, и целый день мы пробиваемся сквозь них. Все пространство на востоке, как оказалось, вплоть до самого мыса Дежнева, забито льдами. Вблизи мыса Сердце-Камень "Колыма" в течение пяти дней борется со льдами. С 5 сентября вплоть до 10-го "Колыма" шаг за шагом, раздвигая льды, пробирается к востоку, и каждую ночь обратное течение относит ее к западу. Несмотря на то, что здесь согласно лоции должно быть течение, направленное вдоль берега к востоку, каждое утро мы просы пались всегда западнее той точки, у которой стали на ночь вечером. Ночью итти очень опасно: ночи уже темные и можно разбить судно. Правда, нередко и днем наваливается туман, и движение вперед прекращается. Но в конце концов капитан все-таки рискнул итти и ночью и днем, в пурге и тумане вперед.
В ночь на 11 сентября, наконец, льды стали редеть, и можно двигаться вперед малым ходом. Утром открывается вдали мыс Дежнева.
За Уэленом мы выходим в Берингов пролив. Он редко бывает открыт, здесь почти всегда гнездятся туманы, но в этот раз туман поднялся, и нам удалось увидать величественные и мрачные скалы и между ними, на полусклоне, селение эски мосов Наукан, напоминающее кавказский аул. Яранги наполовину сложены из камней, и только верхняя часть их покрыта крышей из шкур. Иногда от мыса Дежнева бывают видны берега Америки; сейчас они закрыты туманом, и удается разглядеть только один из маленьких островов Диомида, лежащий в Беринговом проливе. Островов Диомида два: остров Ратма нова — наш, а другой, более восточный, остров Крузенштерна —- американский.
В Беринговом проливе льды нас еще не оставляли. Только 12 сентября исчезает последняя маленькая льдина. Здесь льды уже не страшны: они растаяли, стали рыхлыми и ноздреватыми. Как только мы выходим изо льдов, обнаруживается, что
"Колыма" не в состоянии дойти даже до Камчатки. Волны расшатывают носовую часть парохода разбитую льдами, все клинья и бревна, которые ее держали, выскакивают, и в пе реднем трюме появляется течь; насосы не могут откачать при бывающую воду. Надо спешить пройти куда-нибудь в спокойную бухту, чтобы зачинить пробоину. Следует также переменить винт, потому что с этим винтом пароход не может выгрести против шторма.
Для стоянки была выбрана бухта Провидения, большой залив на юго-востоке Чукотского полуострова.
Мы вошли в узкий извилистый залив между высокими мрачными горами и спрятались там в спокойную маленькую бухту Эмма. Здесь мы простояли восемь дней, сменили винт, отремонтировали подводную часть судна и пошли дальше. В бухту Глубокую, на коряцком побережье, мы зашли за во дой, потом забрали с рыбалки возле Усть-Камчатска соленую рыбу, консервы и рабочих.
Только через два месяца после выхода из Нижне-Колымска мы вошли в Золотой Рог — гавань Владивостока. Все стоявшие там суда были расцвечены флагами в честь прихода "Колымы", благополучно закончившей тяжелый полярный рейс.
Условия плавания вдоль полярного побережья Чукотки через несколько лет сильно изменились. Были построены полярные станции, ведущие непрерывные наблюдения над погодой и льдами. Пароходы сопровождаются ледоколами, которые про бивают дорогу во льдах, и самолетами, отыскивающими полыньи и полосы разреженного льда. Поэтому суда могут дви гаться быстрее и безопаснее.
Этим трудным плаванием закончилась наша вторая экспедиция на северо-восток. Результаты ее были так же интересны, как и первой. Нам удалась выяснить, куда продолжается хребет Черского. Оказалось, что он не поворачивает к северо-востоку, как я думал вначале, а уходит к югу, пересекает Колыму у ее порогов и рассыпается на ряд цепей, кончающихся у Колым ско-Охотского водораздела. Мы проникли в самые недоступные части хребта Колымского, или Гыдана ("Морского"), как его называют местные жители. Мы установили, что между Колымой и Омолоном, где на картах показывали хребет Колымский, расположено обширное плоскогорье, названное нами Юкагирским. Мы изучили и нанесли на карту большую область верховьев Колымы.
Во время двух экспедиций 1926—1930 годов мы с Салище вым покрыли своими маршрутами огромные пространства Ко лымско-Индигирской горной страны; во многих изученных нами районах до нас не был ни один исследователь, и они не были до этого нанесены на карту.
Что касается геологии, то, кроме участка Колымы между Верхне-Колымском и Нижне-Колымском, где проплыл уми рающий Черский, все наши маршруты пролегали по непосе щавшимся ни одним геологом путям. Конечно, за три года нельзя изучить как следует горную страну площадью в миллион квадратных километров, и я мог дать лишь общую схемати ческую картину геологического строения изученных хребтов; многочисленные геологические исследования, которые (были произведены на северо-востоке позже, показали, что моя схема была в общих чертах верна и она явилась основой для последующих работ.
Наши исследования 1926—1930 годов и карты, которые составил на основании своих маршрутных съемок и астрономических определений Салищев, дали совершенно новое представление о расположении горных хребтов и рек северо-востока. Дальнейшие географические работы и топографические съемки добавили, конечно, много нового и более точного, особешно в непосещенных нами районах, но основы новой географини северо-востока были прочно заложены нашими экспедициями.
Ознакомление с бассейнами рек Индигирки и Колымы по ставило перед нами ряд новых вопросов. Вся восточная часть хребта Гыдан осталась неисследованной: неясно было его гео логическое строение, его рельеф, сочленение его на севере с Анюйскими хребтами, на северо-востоке — с Чукотским. Что бы удовлетворительно разрешить вопрос о структуре всего Се веро-востока Азии, необходимо было исследовать также и Чу котский край.
Об этих экспедициях на Чукотку, которые мне удалось осу ществить в 1932—1933 и 1934—1935 годах, я рассказываю в других книгах.
Тунгусский бассейн
Первые годы моих самостоятельных геологических и гео графических исследований были связаны по поручению Геологического комитета с изучением Средне-Сибирского плоскогорья. В 1917 году я исследовал среднее течение Ангары в ее меридиональном отрезке от села Братска до устья реки Каты на протяжении 400 километров. Наблюдения, которые я здесь сделал, сопоставленные со скудными данными по остальным частям Средне-Сибирского плоскогорья, позволили мне в 1919 году опубликовать гипотезу о существовании в пределах плоскогорья огромного угленосного бассейна, который я предложил назвать Тунгусским. Мои дальнейшие исследования плоскогорья позволили мне проверить и шире обосновать эту гипотезу. В 1921 году я исследовал западную окраину плоскогорья по Енисею и его правым притокам, начиная от Устья Подкаменной Тунгуски до Полярного круга; в 1923 году закончил исследование Ангары в ее широтном колене от реки Каты на протяжении 700 километров, до впадения ее в Ени сей, а в 1924 году я проник в верховья Подкаменной Тунгуски и изучил этот второй из больших притоков Енисея на протяжении 1500 километров от верховьев до устья.
Эти экспедиции дали очень много нового для познания гео логического строения Средне-Сибирского плоскогорья, но в географическом отношении, конечно, не являлись пионерскими.
Ангара и Нижняя Тунгуска еще с начала XVIII века служили путями, по которым русские промышленники и казаки продвигались на восток — к Лене и Байкалу; позже эти реки не раз посещались учеными. И даже Подкаменная Тунгуска, лежавшая в стороне от оживленных путей, была исследована в 1877 году геологом И. А. Лопатиным и в 1921 году орнитологом А. Я. Тугариновым. Но всестороннее изучение такой огромной страны, конечно, представляет очень сложную задачу, и тридцать лет тому назад оно еще только начиналось.
Полтора миллиона квадратных километров высокого пло скогорья, покрытого почти сплошь тайгой с обильными болотами, с порожистыми реками, с редким населением, требует для исследования многих лет и усилий многих ученых.
В те годы, когда я начинал свои работы, русские поселения имелись лишь на Ангаре и Енисее, а на Подкаменной и Нижней Тунгусках только начали возникать фактории тор говых организаций. На остальном пространстве плоскогорья население было очень редкое, здесь кочевали эвенки-олене воды, и на всем протяжении Подкаменной Тунгуски мы за лето встретили всего несколько их семейств.
За истекшие тридцать лет многое изменилось в этой стране. Созданы новые поселения и промышленные предприятия по глухим таежным рекам. Изменился и быт эвенков — они перешли на оседлое жительство. Далеко вперед подвинулись и научные исследования этого огромного и сурового плоско горья.
Через пороги Ангары
Очень памятна мне первая большая геологическая работа — изучение среднего течения Ангары, которую я выполнил в 1917 году. Впервые мне приходилось организовывать самому серьезную экспедицию, решать вопрос о средствах передвиже ния, о наиболее выгодном распределении маршрутов и т. п. Хотя экспедиционный опыт у меня после поездок с отцом по
Западной Джунгарии был уже весьма значителен, не впервые на мне лежала ответственность за успех работ. Мой един ственный помощник, студент В. Каменский, вряд ли мог чем помочь в этом отношении — он первый раз принимал участие в такой экспедиции. Этот талантливый юноша, из которого вышел бы хороший геолог, несколько лет спустя скончался, едва начав самостоятельную работу.
В июне мы приехали на пароходе по Ангаре в селение Братский острог (ныне Братск) — последний пункт, до кото рого доходят пароходы из Иркутска. Когда-то Братский острог был форпостом русского движения на восток Азии. Поднявшись, вверх по Верхней Тунгуске (так называлась Ангара от устья до Братского острога, и только выше она носила название Ангары), пройдя страшные ее пороги и выйдя на более широкие просторы присаянской части плоскогорья, рус ские казаки поставили на Ангаре, у устья Оки, в 1631 году острожек, названный Братским. Это русифицированная фор ма от слова "пырат" — так называли бурят жившие к западу от них саяно-алтайцы; русские стали называть бурят братски ми или братами. Ока также русифицированная форма бурятского названия Аха, или, полнее, Ахайн-Гол, которое казаки переделали в более привычное им название. От острожка в Братском сохранились две приземистые квадратные башни из потемневших бревен, построенные в 1654 году, — один из немногих памятников деревянного крепостного сибирского зодчества XVII века.
В 1917 году Братский острог был уже значительный селом, вытянувшимся вдоль берега Ангары. Большие, крепкие, темнобурые от времени дома с тяжелыми резными воротами и обширным двором — обычный тип сибирской деревенской постройки в тех районах, где земли было много и тайга да вала постоянный заработок: дичь и пушнину, кедровые орехи и т. д. Крестьяне Братского до постройки Сибирской железной дороги имели еще дополнительные доходы от сплава судов через пороги: большая часть товаров из Китая, в особенности чай, сплавлялась от Иркутска вниз по Ангаре на паузках и баржах, и опытные лоцманы были нарасхват. Бывало, сплавив через порог один паузок, лоцман спешил пешком обратно, чтобы успеть в тот же день сплавить еще одно или два судна.
Я застал в живых последних могикан этого поколения зна менитых ангарских лоцманов. Нас согласился сплавлять Се ребренников — величественный старик лет шестидесяти с седой бородой, крепкий и властный. Но надо было еще достать лодки: большую для груза и малую для поездок вдоль бере гов. Серебренников посоветовал мне проехать вверх по Ангаре в ближайшую деревню, где, по слухам, есть продажный карбас.
Действительно, там удалось купить плоскодонную лодку — карбас — грузоподъемностью на две-три тонны, а в Братском— шитик, небольшую лодку для разъездов по реке. Когда я бли же познакомился с Ангарой, я убедился, что шитик слишком медленно двигающаяся лодка для моих работ, и обменял его на легкий стружок — долбленую лодку из осины, идеальную по легкости и ходкости.
В Братском состоялось и первое наше серьезное знакомство с гнусом — так называют в Сибири всех летающих и пьющих кровь насекомых: комаров, мошек и слепней.
Задумав осмотреть гору на правом берегу Ангары, мы с Ка менским рано утром переправились из Братского на другой берег и начали подниматься по лесистому склону. Утро было великолепное, прохладное, и подъем не труден. Но по мере того, как солнце нагревало склон, по которому мы поднима лись, начали появляться все в большем количестве мошки. Наши сетки были рассчитаны на комаров, ячейки в них оказались слишком большие, и мошки свободно пролезали внутрь. Скоро в сетках было больше мошек, чем снаружи, и, выворотив сетку, я увидел сплошную копошащуюся серую массу. Не было сил больше терпеть их укусы, мы помчались вниз с горы и поспешили окунуть головы и руки в холодную воду. Несколько дней после этого Каменский ходил с распухшим лицом, а у меня распухли уши.
Первое знакомство со слепнями было также плачевным. Мы наняли в Братском лошадей и поехали на ближайшие железорудные месторождения Николаевского завода. Завод этот тогда имел полукустарный характер и вскоре был закрыт. Но ме сторождения железа Братского района и Илима имеют большое будущее.
Месторождения эти в геологическом отношении очень интересны: они представляют мощные рудные жилы, рассекающие осадочные толщи, и связаны с траппами — серыми изверженными породами, характерными для Средне-Сибирского плоскогорья. В конце палеозойской эры — в перми — на поверхности страны между Леной и Енисеем на огромной площади более миллиона квадратных километров начались вулканические извержения. Те лавы, которые не могли проникнуть на поверхность, внедрились между нижележащими пластами осадочных горных пород в виде пластовых масс в сотни километров длиной. Такие мощные тела траппов, внедренных между пластами осадочных пород, мы в дальнейшем часто встречали на Ангаре.
Я осматривал железорудную жилу и старался, несмотря на непрерывные укусы комаров, возможно подробнее описать все наиболее интересное. Первые дни работы в тайге прихо дится писать в перчатках; дня через три руки привыкают, и можно уже спокойно держать в голых руках, покрытых комарами, записную книжку и карандаш. Но писать без сетки невозможно: мошки лезут в глаза и жалят лицо, а особенно губы, уши и вокруг глаз.
Кони наши, хотя и привычные к местным условиям, относились очень нервно к нападениям насекомых; моя лошадь оттянула повод, начала кататься по земле и раздавила стекло нашего единственного анероида, который лежал в седельной сумке.
Предстоящее путешествие было планировано как плавание вниз по Ангаре с осмотром самой реки и ее притоков. Назад вверх по реке мы не предполагали подниматься, а решили проплыть всю Ангару до устья. Поэтому никто из братских крестьян не хотел ехать с нами на все лето, так как вернуться в Братский острог было для них слишком сложно. Они соглашались доставить нас только через первую группу порогов — до селения Падун. В последний день мне удалось нанять по стоянного рабочего — бывшего политического ссыльного, балтийского моряка, латыша Николая. Небольшого роста, худощавый, рыжеватый, Николай был немногословен и замкнут; в работе он был очень добросовестен и точен. Во время службы в Балтийском флоте Николая арестовали за участие в революционных выступлениях и сослали на Ангару. После революции он не успел еще уехать из места своей ссылки и хотел вместе с нами добраться до железной дороги, чтобы вернуться на родину.
На следующий день, рано утром, мы поплыли вниз по Ангаре. Первый порог, Похмельный находится всего в пяти километрах ниже Братского. Серебренников вывел карбас на середину реки. Ветра не было, и серо-синяя река блестела. Внезапно старик сказал с усмешкой: "Вот и лебеди плещутся!" Впереди, над гладью воды, видны были непрерывные всплески белых гребней. Сердце мое сжалось, и холодок, пробежал по спине: хотя Похмельный порог не считается особенно серьез ным, но все же это был первый порог, который проходила моя первая экспедиция!
К тому же Серебренников умел торжественно обставить сплав по порогу: он больше не шутил, лицо его сделалось неподвижным и серьезным, и никто на карбасе не решался нарушить наступившую тишину. Лоцман, стоя у руля, напряженно вглядывался вперед. Мы были уже в "наплыве" — широком и гладком потоке над порогом. Вот нас подхватило быстрое течение, волны с белыми гребнями начали бить по бортам, и карбас то поднимался, на короткие валы, то падал вниз. Серебренников время от времени властно покрикивал: "А ну-ка, навались, ребятушки!" — и гребцы наваливались что было сил на большие весла. Быстро промелькнул порог — вероятно, не больше одной-двух минут, и нас уже толкают беспорядочные волны "подпорожицы".
Между Похмельным порогом и Падуном мы проплыли еще Пьяный порог и Пьяный Бык; последний представляет только узкий перебор камней, идущий через реку; а Пьяный порог несколько сильнее, чем Похмельный, но на Ангаре также отно сится к порогам средней силы. Николай Спафарий, русский посол, проезжавший в 1675 году в Китай по Ангаре и оставивший любопытные путевые записки, сообщает, почему порог назывался Пьяным: "А именуют порог Пьяным для того, что подле порогу на горах растет коренье пьяное, и для того именуют его Пьяным. А как того коренья человек съест золотник или полтора золотника, и тот человек пьян бывает сутки и шалит пуще пьяного". Это объяснение до сих пор еще бытует на Ангаре. Мне рассказывали лоцманы, что названия были даны казаками, которые у Пьяного порога напились, а у Похмельного опохмелялись.
Двигались по Ангаре мы медленно: надо было изучить геологическое строение обоих берегов реки и многочисленных островов на этом участке. Здесь от Братского до Падуна побы вало уже несколько геологов и притом таких выдающихся, как Черский, Чекановский, Богданович, Ржонсницкий, и все они дали разные схемы строения берегов Ангары. Не геолог, конеч но, улыбнется: неужели нет единого решения и каждый геолог может по-разному представлять себе строение такого небольшого кусочка земли? Но геологические проблемы — не математические задачи: кроме точно изученных участков обнажений, то есть утесов и обрывов, остается промежуточное пространство, площадь которого в зоне тайги в тысячи раз пре вышает площадь обнажений, и задача, какие здесь горные породы и как они залегают, нередко имеет несколько решений. Только многолетний опыт геолога и глубокое знание геологического строения изучаемой страны позволяют ему дать схему, наиболее близкую к действительности.