Одо Сьюзен. Такие, как есть

   Но любой обман — и прежде всего самообман — не проходит для человека бесследно. У Карен выработалась привычка маскироваться, таиться и притворяться, изображать внешне нормальную жизнь. В конце концов это привело к таким ужасным последствиям.
   Непросто было выразить все это в письме так, чтобы изложить суть дела и не обвинить, хотя бы косвенно, отца, хотя именно страх перед ним, перед его гневом и насмешками и вынуждал Карен притворяться.
   Но она не хотела упрекать отца. Карен жаждала примирения. Мечтала, чтобы он понял ее и принял такой, какова она на самом деле.
   Карен не хватало смелости изложить в письме все так, как она задумала. Наверное, Крис была права, называя ее трусливым мышонком. Карен по природе была застенчива, и труднее всего ей было преодолеть именно свою застенчивость, а вовсе не страх. Ведь тогда пришлось бы написать о себе откровенно. И еще Карен боялась, что отец отшвырнет ее письмо, не читая, едва она положит его на стол.
   А что, если так и случится?
   Эта мысль невыносимо терзала ее. Она его дочь, и если отец так поступит, это будет равносильно окончательному разрыву. Даже если так, она все же напишет это письмо, чтобы избавиться от лжи и страха.
   Карен достала блокнот из сумки, открыла его на первой чистой странице и, поразмыслив немного, принялась за дело.
   «Папа.
   Я понимаю, что тебе трудно понять это, но, пожалуйста, попытайся. Я очень люблю тебя. И всегда любила. И мне нужна твоя любовь и понимание. Это очень важно для меня. Прошу тебя, вспомни мое детство, то, каким ребенком я росла, — и ты поймешь, что я хочу сказать. Ничто на свете не важно для меня так, как твое понимание… »
 
   Карен расплатилась с таксистом и отпустила машину. Посмотрев на фасад родительского дома, она увидела, что кто-то бежит к ней но дорожке.
   — Карен!
   — Дэзи?
   Дэзи промчалась мимо нее и выскочила на дорогу, размахивая руками.
   — Эй, стойте! — попыталась она остановить машину. Таксист заметил ее и притормозил.
   — Мне очень жаль, дорогая. — Дэзи взяла Карен за руку. — Твоего отца снова увезла «скорая». Я пыталась дозвониться до тебя.
   — Когда его увезли? — Карен ощутила головокружение и тошноту.
   — Десять минут назад.
   — Спасибо, я…
   — Давай, Карен. Поехали скорее.
   Они сели в машину.
   — В какую больницу едем? — спросил таксист, оборачиваясь назад.
   — В Эссекс.
   — Тогда держитесь. Оглянуться не успеете — уже будем на месте.
 
   Но они опоздали. Отец умер по дороге в больницу в машине экстренной кардиологической помощи. Мать сидела в палате возле постели мужа и не сводила с него взгляда, словно ожидая, что он проснется и откроет глаза, Она не верила и то, что произошло. Медсестра принесла ей лекарство, чтобы вывести из состояния шока, но мать отказалась. Она сидела рядом с мужем, держа в своих горячих ладонях его холодную руку и гладя уже посиневшие пальцы.
   Карен оцепенела. Стоя рядом с больничной койкой, она нащупывала в кармане письмо, которое собиралась отдать отцу. Ее горе было безмерно, и вместе с тем она чувствовала себя обманутой. Ее обокрали в тот момент, когда она так надеялась помириться с родителями.
   — Почему ты не дождался? — еле слышно прошептала она. — Почему, черт побери!
   Пришел брат. На нем не было лица. Карен видела, как он шел по коридору по направлению к ней, и еще издали догадалась, что ему уже сообщили печальную новость. Она скрестила руки на груди, заняв оборонительную позицию. Но брат только покачал головой и вдруг безутешно, совсем по-детски разрыдался.
   Карен заключила его в объятия. Страдания брата заставили ее с новой силой ощутить потерю. Как ужасно, что она уже никогда ничего не сможет объяснить отцу! За отцом осталось последнее слово в их споре; уйдя из жизни, он поставил в нем роковую точку.
   — Ничего, — похлопала Карен брата по спине, — Поплачь, дай слезам выход. Тебе станет легче.
   Но этого не произошло ни в тот момент, ни годы спустя.
 
   Тусклый свет ноябрьского дня пробивался сквозь щель в задернутых шторах и освещал фотографию под стеклом на дальней стене спальни. Анна стояла у изголовья двуспальной кровати. Ее поразило, как за последние несколько недель изменилась мать. Лицо ее стало не просто болезненно бледным, а словно прозрачным; черты заострились и удлинились — все в ней предвещало приближение смертного часа. Казалось, с тех пор, как Анна видела мать в последний раз, рак уничтожил ее изнутри, не затронув лишь хрупкую внешнюю оболочку.
   Анна подняла глаза, и ее взгляд наткнулся на фотографию на стене. Солнечный свет играл на стекле, не позволяя рассмотреть снимок. Впрочем, Анна и так знала, что фотография запечатлела отца на ступенях приходской церкви. Он был в костюме, взятом напрокат накануне. Рядом с ним стояла мать в белом подвенечном платье, в котором когда-то выходила замуж бабушка.
   С того дня прошло сорок два года, то есть целая жизнь.
   Анна тихо вышла из спальни, на кухне ее ждала тетя. На серебряном подносе в центре стола стоял горячий заварной чайник.
   Тетя Шарлотта была младшей из семерых детей бабушки.
   Когда умрет мать Анны, она останется последней. От этой мысли Анну бросило в холод.
   — Я и представить себе не могла… — начала Анна и вдруг поняла, что любые слова будут звучать фальшиво. Из-за работы она не могла найти времени для матери. И теперь мать умирает! Какое жестокое сердце у такой дочери! Тетя, ничего не ответив, налила ей чаю и протянула чашку.
   — Что сказал доктор?
   — Это не продлится долго. — Шарлотта взглянула ей и глаза.
   Анне было невероятно трудно выдержать этот взгляд. Глаза тети показались ей зеркалом, в котором она увидела отражение своей вины, и прежде всего эгоистичности.
   Но чего могло ожидать от своих детей поколение ее матери? Они сами так воспитали своих отпрысков. Хотели, чтобы те стали независимыми, сами нашли свой путь в жизни, чувствовали себя свободными. Но они не дали им представления об ответственности — оборотной стороне личностной свободы.
   И теперь они обе — и дочь, и мать — расплачивались за это. Анна вдруг осознала, что цена ее свободы — одиночество. Она сделала глоток чая. Минуты тянулись медленно, тишина в доме давила и угнетала, словно обвиняя Анну в душевной черствости. Она тяжело вздохнула и взглянула на тетю.
   — Мне пора идти. Но я приеду завтра… Постараюсь приезжать каждый вечер,
   Шарлотта ничего не ответила. Анне стало не по себе, Она поднялась.
   — Я зайду к ней перед уходом.
   Анна пошла наверх. Она ожидала застать мать спящей, но та проснулась и смотрела прямо перед собой ничего не видящими, пустыми глазами.
   — Мама?
   — Анна, это ты? — Голос матери был бесцветным, как потускневший рисунок на старых обоях.
   Анна понимала, что мать почти не видит ее, только реагирует на звук шагов. Присев на край постели, Анна взяла в руки бледную безвольную руку матери. Она боялась слишком сильно сжать ее — казалось, хрупкие кости могут треснуть от неосторожного движения.
   — Я сидела здесь с тобой, — сказала Анна.
   — А-а… — На лице матери появилась безразличная улыбка, которая тут же сменилась болезненной гримасой.
   Анна отвела глаза. Она была не в силах видеть страдания и странное удивление матери: казалось, та не понимала, что с ней происходит. Когда Анна собралась с духом и снова взглянула на нее, то увидела всю ту же равнодушную улыбку.
   — Ты счастлива, Анна?
   Анна хотела было ответить, но с ее уст не слетело ни звука.
   Она вдруг закашлялась. Пустота и бессмысленность ее жизни предстали перед Анной в своей неприкрытой наготе. Что она создала? Ничего, кроме неосуществленных фантазий и гор гниющих на свалках иллюстрированных журналов. Отвлечение от жизни! Все эти годы она создавала то, что отвлекает от реальности, помогает убежать от нее.
   Анна потупилась. Прикосновение материнской руки преисполнило ее благодарностью и нежностью. Не удержавшись, она поднесла руку матери к губам и поцеловала.
   — Я люблю тебя, — прошептала Анна, осторожно опустила на постель руку матери, поднялась и смахнула слезу. — До завтра. Я непременно приду завтра.
 
   Вечером в следующий вторник Карен вместе с матерью и братом ждала в холле похоронного бюро, пока готовили гроб отца. Назавтра были назначены похороны, и у них не оставалось времени на то, чтобы как следует попрощаться. На самом деле их прощание состоится именно сейчас, пока не забьют гроб.
   Мать была мертвенно-бледна. Смерть мужа обрушилась на нее как удар, и она молила Бога даровать ей счастье последовать за ним как можно скорее. И только теплая ладонь сына удерживающая ее руку, побуждала несчастную женщину задержаться на этом свете.
   Джек, молчаливый и задумчивый, изредка взглядывал на сестру с выражением холодной пустоты в глазах.
   В холл вышел представитель похоронного бюро и почтительно поклонился матери Карен. — Миссис Тернер… мы готовы.
   Джек помог матери подняться и подхватил ее под локоть, когда она покачнулась из-за слабости в ногах. Карен последовала за ними, и вскоре они оказались в комнате со множеством цветов и горящими свечами.
   В центре этой комнаты, застланной ковром, на мраморном постаменте стоял открытый гроб, в котором лежал отец. Карен подошла ближе и остановилась за спиной брата.
   Отец выглядел почти как живой, если бы не восковые руки, скрещенные на груди.
   Мать громко всхлипнула, Джек подошел к гробу и положил желтую розу на грудь отцу. У Карен перехватило дыхание. Слезы хлынули у нее из глаз, потому что эта роза была из отцовского сада. Он всегда очень заботился об этом розовом кусте. Как странно, что мужчина в его возрасте ухаживал за розами, а не за женщинами, которые благосклонно принимают розы.
   Когда Джок отступил от гроба, Карен сделала шаг вперед и, чувствуя на себе взгляды родственников, незаметно вложила свое письмо в руки отцу, прикрыв его розовыми лепестками. Ее поразило, что у отца такие холодные руки.
   Он не сможет прочесть письмо. Не сможет вернуть ей свою любовь. Не сможет выразить сожаления. И все же…
   Карен отступила назад, вытирая слезы. Джека явно удивило, что она плачет. Мать смотрела на нее без всякого вы ражсния. Карен вдруг захотелось крикнуть: «Подождите! Он не виноват! Я все исправлю!» Господи, что за чудовищная ошибка!
   Карен вышла на улицу, и холодный воздух пробрал ее до самых костей. Она подняла воротник. Завтрашний день неминуемо наступит, и Карен боялась его приближения.
 
   Через час Карен встретилась с Анной в винном баре на Аппер-стрит. Они обнялись, и Анна не отпускала от себя подругу чуть дольше, чем обычно, зарывшись лицом ей в плечо.
   — Ты как? — спросила Карен, — Хочешь поговорить об этом? Впрочем, что тут говорить? — Она болезненно усмехнусь. — Господи, какой кошмар!
   Они сели. Анна взяла подругу за руки и пожала их.
   — Если мы поговорим, станет легче.
   — Я… — начала Карен, но в это время подошел официант.
   — Бутылку белого, пожалуйста, — сказала Анна, не глядя на него. — Продолжай, пожалуйста…
   — Все пошло прахом!
   — Дома не все в порядке?
   — Да… Люси не возвращалась до полудня в воскресенье И пришла как ни в чем не бывало.
   — Ты не рассказала ей? — удивилась Анна.
   — Рассказала. Она сочувствовала мне. Но… Она хочет, чтобы отношения были более открытыми, а я не могу на это пойти.
   — Открытыми?
   — Да. — Карен отвела взгляд, — И мы с тобой прекрасно понимаем, что подразумевается под этим. Свобода спать с тем, с кем хочешь.
   — Может, она имеет в виду лишь чуть большее пространство свободы?
   — Едва ли. — горько усмехнулась Карен.
   — Но я думала… — начала АнНа.
   — Что? Что лесбиянки и геи испытывают другие чувства? Неужели правда? Так вот, в этой среде отношения еще более закручены!
   — Что ты имеешь в виду?
   — Они более непредсказуемы. А я всегда мечтала найти человека, с которым могла бы поделиться самым сокровенным. Того, кому могу довериться, кто может понять меня.
   — Этого хочет любой из нас.
   — Правда?
   — Еще бы!
   — Нет! Я думаю, что здесь ситуация серьезнее. Люди стараются не залезать в самые глубины отношений, потому что это затрагивает… эгоизм.
   — Я сегодня ездила к матери. — Анна вдруг покраснела.
   — Да? И как она?
   — Умирает…
   — Анна, почему ты ничего не сказала?
   — Потому что тебе хватает своих проблем. Но ты права относительно эгоистичных людей. Я увидела мать и задулалась о себе.
   — Но ты не эгоистична, Анна!
   — Вот как? Я — классический образец эпохи девяностых — карьера, стиль жизни… и все прочее. Но…
   — Но что? — Карен пристально вгляделась в ее лицо.
   — Помнишь, мы когда-то говорили об этом? — Анна потупилась.
   — Ты хочешь ребенка? Так возьми и роди!
   — Но есть одна проблема, которую ты не учитываешь.
   Карен рассмеялась, и Анна удивленно взглянула на нее.
   — А мне-то казалось, что это я наивная!
   — О чем ты?
   — О том, что ты ждешь принца с Антильских островов вместо того, чтобы строить свою жизнь. Знаешь что? Я готова поклясться, что половина моих учеников из неполных семей. У тебя есть отличная работа и своя квартира. Тебе нужен мужчина только для того, чтобы зачать…
   — Но… — Анна замерла. — Я не могу растить ребенка одна.
   — А ты и не будешь. Мы все поможем тебе. Послушай! В мечтах ты будешь жить с принцем датским и обсуждать с ним одну-единственную проблему: отдать сына в футбольную команду или отправить его играть в регби. Я понимаю, что пока нет никого подходящего на примете, но ведь ты слишком разборчива!
   — Спасибо, Карен, что разъяснила мне кое-что.
   — Извини. — Карен пожала руку подруге.
   — Но как мне приняться за это дело?
   — Ты ведь можешь позволить себе завести ребенка?
   — Да, но…
   — И твоя компания обязана предоставить тебе содержание на ребенка.
   — Шесть месяцев, да, но…
   — Послушай, я много лет работаю в школе и знаю: те, у кого есть отец, ничем не лучше тех, у кого только одна мать.
   — Понимаю. — сказала Анна. — Хочешь, я приду завтра утром? Поддержу тебя морально?
   — Ты можешь прийти? — обрадовалась Карен.
   — Давай сменим тему. Ты слышала о Дженет? — Анна улыбнулась.
 
   Анна увидела у подъезда своего дома машину Фрэнка.
   — Что тебе нужно, Фрэнк?
   — Она выгнала меня из дома, Анна.
   — И что ты делаешь здесь?
   — Анна, я… — Фрэнк зарыдал как ребенок.
   — Господи! Пойдем, я напою тебя кофе. Только сначала запри свою машину.
   Она принесла из кухни две кружки кофе и села напротив него в кресло.
   — Что случилось?
   — Кто-то рассказал ей.
   — Что рассказал?
   — О нас с тобой.
   — О нас? — изумилась Анна.
   — Верно.
   — Но, мы уже не встречаемся несколько месяцев.
   — Да.
   — И что она сказала?
   — Чего она только не сказала! Она выложила все, что обо мне думает! Но это ладно… Она настаивает на разводе. Хочет, чтобы мне прочистили мозги в суде.
   — Это жестоко.
   — Хотелось бы мне знать, что за ублюдок рассказал ей.
   — Это была не я.
   — Я и не подозревал тебя.
   — Правда?
   — Нет. Именно поэтому я здесь.
   Анна не могла выставить Фрэнка на улицу.
   — Можешь остаться. — предложила она.
   — Спасибо. Анна, я скучал без тебя. Послал тебе цветы.
   Да. А она выбросила их. Но ответить ей было нечего. Фрэнк сделал все, чтобы их роман закончился. А теперь вдруг изъявил желание начать все с начала.
   — Анна, я…
   — Оставь, Фрэнк. Ты можешь остаться на ночь. Но завтра найдешь себе номер в гостинице.
 
   Карен помедлила у двери комнаты матери. Снизу, доносился шум голосов, и она наконец решительно нажала на ручку.
   — Мама?
   Карен вошла и огляделась. Мать лежала на кровати, закрыв лицо руками, и плакала. Карен села на край кровати.
   — Мам, тебе надо спуститься. Пора. Похоронная процессия должна была быть у дома через пятнадцать минут.
   — Не знаю, как с этим справиться. — сказала мать.
   — Не волнуйся, мам. Все будет в порядке. Мы с Джеком поможем.
   Но мать была невменяема. Карен помогла ей подняться.
   — Вот так. Дай мне руку. Я поддержу тебя.
   — Карен, подай мне черное пальто из шкафа. — сказала мать, заметив напряжение между детьми.
   — Хорошо. — Карен открыла шкаф, и на нее пахнуло духами матери.
   — Не понимаю, как у тебя хватает совести… — начал Джек.
   — Джек, перестань…
   — Нет, мам. Я должен это сказать. Отец лежит в гробу из-за нее! Мы все это знаем. Его убило то, что его дочь оказалась убогой уродиной!
   — Что?! — Карен подступила к брату, но он оттолкнул ее.
   — Ты всегда была не в порядке. Я подозревал это, когда мы были еще детьми, но не знал, что все зайдет так далеко… — Он поморщился от отвращения. — Ты не могла держать свое дерьмо при себе? Тебе обязательно надо было вывалить все на него?
   Джек набросился на сестру и ударил с такой силой, что Карен упала. На голову ей посыпались нафталиновые шарики. Она хотела подняться, но Джек закрыл створки шкафа, несмотря на ее крики.
   — Джек, оставь ее! — прозвучал вдруг резкий и громкий голос матери.
   На лестнице послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел дядя Пит. Он отстранил Джека от шкафа.
   — Что, черт побери, с тобой стряслось? Это похороны твоего отца, малыш! Имей уважение к его праху! — сердито заметил дядя Пит.
   — Не смейте говорить со мной таким тоном! — воскликнул Джек. — Это она убила его! Грязная шлюха!
   — Может, хватит? — нахмурился дядя Пит. — Если ты еще раз откроешь рот, я закрою его тебе навсегда!
   Одного взгляда дяди было достаточно, чтобы брат замолчал. Дядя принадлежал к тому же поколению, что и отец, — они никогда не угрожали понапрасну.
   Джек с угрюмым видом вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
   Карен бросилась вниз по лестнице и вдруг услышала знакомый голос. Сьюзи! Да, и Мэнди! Карен кинулась к подругам, уже не сдерживая слез.
   Служба в маленькой местной часовне была такой странной, что Карен никак не могла соотнести траурную церемонию с фактом смерти собственного отца. Патер явно не думал о том, по ком именно служит панихиду. Впрочем, наверное, так бывает всегда: когда умираешь, люди начинают лгать о тебе. Ложь приятная, но все же ложь. Но горе Карен было неподдельным: она стояла в кругу друзей и родственников и, когда гроб опускали в землю, вдруг поняла, что пути назад нет.
   Джек вообще не смотрел в ее сторону, а мать лишь украдкой бросила взгляд на дочь, словно стыдясь того, что произошло в ее комнате. Карен не рассказала подругам о случившемся. Это относилось только к ее семье, было ее тайной, и она должна жить с ней дальше. Но мысль об этом приводила Карен в ужас.
   Мэнди потянула Карен за руку, когда друзья и родственники стали расходиться.
   — Пойдем и мы.
   Карен была искренне рада, что в такой день не осталась одна — Мэнди и Сьюзи слева, Дженет и Анна справа.
   Мэнди окунула очередную креветку в соус и подалась к Сьюзи, в гостиной больше никого не было: все ушли на кухню — то ли чтобы привести себя в порядок, то ли чтобы развеяться.
   — Ты как, Сьюзи?
   — Я? — рассеянно переспросила та. — А что тебя волнует?
   — Ты какая-то притихшая. Малыш в порядке?
   — А Джо?
   — Отлично.
   Мэнди, зачерпнув пригоршню орешков, откинулась на спинку дивана.
   — Тогда в чем дело?
   — Этот мерзавец подбивает под меня клинья, — тяжело вздохнув, ответила Сьюзи.
   — Кто?
   — Гас. Он подловил меня на кухне и обнял.
   — Не может быть! — Мэнди чуть не подавилась орешками. — Его Святейшество Гас?
   — Черт бы его побрал! Он схватил меня за грудь, и мне пришлось сопротивляться. А он ничего не хотел слушать!
   — Господи, Сьюзи! Это же сюжет для книги!
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ты откажешься от борьбы! — воскликнула Мэнди, — То есть я понимаю, что главное — как на это отреагирует Джо.
   — Правильно! — Глаза Сьюзи возмущенно сверкнули. — И потом, за кого он меня принимает? За дешевую шлюху?
   — А что Гас говорит? — Мэнди потянулась к бокалу.
   — Нет, прошу тебя! — смутилась Сьюзи.
   — Он сказал, что любит тебя?
   — В том-то и дело, черт побери, что сказал! У Гаса безумные фантазии на мой счет. Извращенец какой-то!
   — Такие извращенцы называются мужчинами. Или ты забыла, Сьюзи?
   — Нет, но… Он же видит, что я счастлива с Джо. И потом, ведь есть Натан!
   — Натан был в комнате в тот момент?
   — Нет, к счастью, он спал, когда это случилось. И маленькая дочка Гаса тоже.
   — Значит, вы сидели вдвоем у тебя дома, пока дети спали.
   — Да. Обычно мы укладываем малышей спать, когда он заходит в гости. Но…
   Этот парень достоин уважения, Сьюзи. Другой на его месте уже давно набросился бы на тебя!
   — Что?
   — А если не считать всей этой галантной мишуры, то он нормальный мужик!
   Сьюзи молча осушила бокал.
   — В общем, я указала ему на дверь, но прежде высказала все, что о нем думаю.
   — И что же именно? — усмехнулась Мэнди.
   — Если Гас еще раз прикоснется ко мне, я засуну его диск Вивальди ему в задницу!
   Мэнди поморщилась. Сьюзи действительно до неузнаваемости изменилась, став матерью; раньше она живьем проглотила бы этого Гаса.
   — И с тех пор вы не видитесь?
   — Конечно!
   — Это кое о чем говорит!
   — О чем же?
   — О том, что все без исключения мужики — ублюдки!
   Они обе рассмеялись, но в этот момент появилась Анна.
   — Я ухожу. Подвезти кого-нибудь?
   — Нет.
   — Тогда до пятницы. Увидимся за ленчем.
   Когда Анна ушла, подруги понимающе переглянулись и захихикали.
   — Знаешь что? — начала Сьюзи. — Когда он сжал ладонями мою грудь, я испытала самый настоящий шок!
   — Значит, ты возбудилась хоть немного?
   — Нет. Я слишком испугалась за молоко. Но, — Сьюзи вдруг широко улыбнулась, — с тех пор я часто это вспоминаю.
   — Еще бы! Насколько я себе его представляю, он очень привлекателен. Я бы не отказалась, чтобы Гас массировал мне грудь пару раз в неделю!
   — Ах ты, старая шлюха!
   — Да… наверное, ты права!
 
   Обстановка на кухне была крайне натянутой. Дядя Питер рассказывал истории из того времени, когда они с отцом Карен были мальчишками, но в его мягком тоне чувствовалась отчужденность.
   Джек сидел подле матери на низкой табуретке с бокалом вина в руках. Он опустил голову, но Карен всеми фибрами души ощущала, что брат еле сдерживает ярость. Мать держалась неестественно прямо. Ее отрешенный взгляд был устремлен в пространство, и она едва слушала Питера.
   Карен расположилась за кухонным столом, теперь придвинутым к стене, Дженет сидела справа от нее, на месте, которое освободила Анна. Карен не могла поверить в реальность происходящего. Ей казалось, что она заключена в стеклянный сосуд, куда не проникают ни запахи, ни звуки, а время остановило свой бег. Глядя на мать, брата и дядю, Карен ловила себя на мысли, что совсем не знает этих людей, с которыми жила с самого рождения. Они казались ей чужими. Такими же, какой и она была для них.
   Как же это так; знать людей и вместе с тем не знать их совсем? Это удивительно, когда речь идет о родственниках и когда о друзьях. А любовники? С любовниками хуже всего. Ты близка с человеком, который вдруг оборачивается к тебе неузнаваемой стороной, и тогда любовь превращается в ненависть или…
   Карен невольно поежилась, и Дженет, заметив это, ободряюще пожала ей руку.
   — Хочешь еще выпить? — спросила она Карен.
   Та покачала головой. Дядя закончил рассказ и теперь погрузился в задумчивость. Из всех своих родственников Карен любила его больше всего.
   — Как твои дела в школе? — спросил он Карен.
   — Все в порядке, Впрочем, я собираюсь изменить профиль и перейти в систему начального образования.
   — Правда? — заинтересовалась Дженет.
   — Да. В наше время слишком трудно учить подростков. Они все жилы из тебя вытягивают.
   Джек неодобрительно хмыкнул, и дядя сурово взглянул на него.
   — Наверняка так и есть. — Дядя Пит улыбнулся Карен. — Я не согласился бы работать в таком месте за все блага мира! Тем более сейчас, когда никто не имеет никакого понятия о дисциплине!
   — Верно, — согласилась Карен. — Я подумывала даже о секретарской работе, по тогда придется переучиваться…
   — Если это действительно то, чего тебе хочется, то не сомневайся, — ободряюще кивнул ей дядя,
   — Да, наверное… — пожала плечами Карен.
   Вдруг она почувствовала на себе взгляд брата и обмерла. Джек смотрел на нее с такой ненавистью и презрением, что у Карен перехватило дыхание. Она поднялась.
   — Пожалуй, я лучше пойду… — Она поцеловала дядю.
   — Был рад повидать тебя, Карен. Флори сейчас не совсем здорова, поэтому не может совершать длительных путешествий, так что сама приезжай к нам в гости. В любое время.
   — Спасибо, постараюсь, — ответила Карен и обратилась к матери. — Дэзи и Рози вызвались все убрать здесь. Я загляну к тебе на неделе, ма.
   Мать издала невнятный звук. Карен поцеловала ее. Дженет вслед за подругой поднялась из-за стола.
   — А меня ты не поцелуешь?
   Карен взглянула на брата. На его лице была похабная усмешка, как на лице Баррета и всей его компании.
   — Успокойся, Джек. По-моему, ты уже имел возможность высказаться.
 
   Сьюзи шла с коляской через парк, размышляя о слухах, всплывших на вчерашних похоронах. Внезапно путь ей преградила фигура. Она подняла голову и вспыхнула от негодования,