Олдридж Джеймс. Дело чести

   — Что вы думаете насчет этого отступления? — задал он Макферсону неожиданный вопрос.
   Макферсон помедлил, потом сказал:
   — Скверно. Но мы ждали этого.
   — А чем кончится, по-вашему?
   — Дюнкерком. Мы всегда сумеем выбраться сухими из воды.
   Макферсон говорил шутливым тоном, но Квейль знал, что он думает это серьезно.
   — Пейте чай. — Макферсон протянул ему полную кружку. — Только сахару нет.
   — Я пью без сахара.
   — Мне кажется, нужно только крепко держать в руках то, что у нас есть, и мы возьмем немцев измором.
   — Я тоже так думаю, — ответил Квейль, глотая горячий чай.
   — Мы будем лучше драться на своей земле.
   — Вы думаете, они вторгнутся в Англию?
   — Не знаю. — Он вдруг заговорил с особенно резким шотландским акцентом. — Но если сунутся, ничего у них не выйдет.
   — Я думаю, вы правы.
   — Я тоже так думаю, — сказал Макферсон улыбаясь.
   Сержант и некоторые из рядовых слушали эту беседу, не принимая в ней участия, так как Квейль к ним не обращался. Сами вступить в разговор они не решались. Квейль вдруг заметил, что они молчат; он понял, что его беседа с Макферсоном является исключением из общего правила, и почувствовал себя чужим среди этих людей. Он бы ушел, но не хотел возвращаться к Тэпу. Ему захотелось, чтобы Елена была здесь, — и он неожиданно обратился к Макферсону:
   — Подите спросите мисс Стангу, не хочет ли она выпить чаю с нами.
   Макферсон встал и пошел. Квейль прислушивался к глухому шуму непрерывного потока отступающих и голосам вокруг него — голосам, которые сдерживало его присутствие. Макферсон вернулся с Еленой.
   — Я пила чай, — сказала она. — Но меня беспокоит твоя повязка. Как она?
   — В порядке, — ответил он.
   — У меня есть бинты, если вам надо, — сказал Макферсон.
   — Не надо, — ответил Квейль.
   — Нет, надо. Дайте, пожалуйста; я перебинтую утром, когда будет видно.
   Квейль лежал на большом брезенте. Небо было подернуто дымкой, и лицо Квейля слегка покрылось росой. Елена села возле него, пощупала повязку и при этом нежно погладила его по голове. Его физическая усталость дала себя знать, и он заснул. Поворачиваясь на другой бок, он услыхал опять непрерывный грохот отступления. Все остальное молчало. Кто-то лежал на брезенте, завернувшись в одеяло. Квейль наклонился над спящей фигурой. Это была Елена.
   — Елена, — позвал он тихо.
   Она проснулась.
   — Что такое?
   — Идет дождь, — сказал он.
   Она накрылась одеялом с головой. Он протянул к ней руку, и она взяла ее. Когда он лег, она тихонько накинула на него край одеяла.
   — Ты промокнешь, — сказала она.
   Теперь ничто не разделяло их, и он почувствовал ее тепло. Он подложил ей под голову руку, а другой рукой обнял ее за талию. Она спокойно положила руку ему на грудь. Он прижался к ней и почувствовал все ее тепло.
   — Веди себя как следует, Джон. Пожалуйста, веди себя как следует.
   — Я буду вести себя как следует, — тихо и послушно ответил он.
   — Люблю, когда ты такой, — сказала она.
   — Да, — ответил он. — Да. В этом все.
   И потом была тишина, и прохлада влажного одеяла на лице, и его тепло, смешанное с ее теплом. И тишина.

25

   Когда наступило дождливое утро, солдаты принялись готовить на примусе чай. Поток отступления не прерывался. Чувство опасности, ночью исчезнувшее, снова вернулось. Шофер первой машины стал налаживать подачу бензина, и Макферсон помогал ему. Квейль посмотрел на дорогу и понял, что надо торопиться.
   — Мы поедем, — сказал он Елене, которая перебинтовывала ему голову.
   — Да, — спокойно ответила она.
   — Слушай, — сказал он Тэпу, когда тот подошел к ним. — Мы сейчас едем. К чему нам ждать, пока исправят тот грузовик. Мы только теряем время.
   — Большой роли это не играет, — ответил Тэп, поправляя свою повязку.
   — Может быть, но мы с Еленой — едем. Поедешь с нами?
   — Нет, я подожду Мартина, — решил Тэп. Он возился со своей перевязкой, стараясь ослабить ее.
   — Ладно, — сказал Квейль.
   Он направился к Макферсону, который прополаскивал отдельные части мотора в жестянке, до половины наполненной бензином.
   — Мы едем, — сказал ему Квейль. — Спасибо за все.
   — Не за что, — ответил Макферсон. Он встал и улыбнулся Елене. — Желаю вам как следует справить свадьбу.
   Пилотка чуть не свалилась у него с головы.
   — И вам тоже, — сказала Елена. Она пристально посмотрела на его веснушчатое лицо.
   — А где маленький грек? Я нигде не вижу его, — оглянулся кругом Квейль.
   — Он возле того грузовика. Я скажу ему, — ответила Елена и пошла туда. — Прощайте, — кинула она Макферсону уходя. — Всего вам хорошего.
   — И вам тоже, — ответил Макферсон, не вынимая рук из карманов.
   — Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал Квейль.
   — Да, сэр. Прощайте.
   Они расстались без рукопожатия.
   — Но почему такая спешка? — спросил Тэп, шагая рядом с Квейлем к грузовику, возле которого стояла Елена с маленьким греком.
   — Не знаю, как объяснить. Я не хочу торчать здесь, — ответил Квейль.
   Он сам не знал, почему спешит. Афины были для него целью пути, и он стремился туда, потому что не находил покоя, пока не достигнет цели.
   — Увидимся в Афинах, — сказал Тэп Елене.
   — Да, — ответила она.
   Это был обмен пожеланиями, который ни к чему не обязывал.
   — Идем, — сказал Квейль. — Всего.
   — Всего, — ответил Тэп.
   Старший лейтенант приложил руку к пилотке.
   Квейль вышел с Еленой и маленьким греком на дорогу. Он остановил первый попавшийся грузовик и попросил шофера-австралийца подвезти их в Афины.
   — Лезьте в кабину, — согласился шофер. В кабине сидел еще один австралиец.
   — Мы сядем в кузов, — сказал Квейль. — Пусть он останется.
   — Ничего. Он пересядет.
   Австралиец хотел выйти из кабины.
   — Нет, нет. Мы сядем в кузов, — заявил Квейль, и все трое обошли обтянутую брезентом машину и взобрались на нее сзади. Грузовик двинулся дальше. Они смотрели, как оба грузовика на лугу исчезали вдали, в низко стелющемся тумане.
   — Почему тот инглизи остался? — спросил Елену маленький грек.
   — Он решил остаться с тем инглизи, который ведет грузовик.
   — Он не поссорился с нашим?
   — Вовсе нет, — ответила Елена. — Наш спешит.
   — Я знаю. Он всегда спешит, — заметил маленький грек.
   Квейль лег на дно трясущейся машины. В кузове ничего не было, кроме двух сумок с инструментами в углу. Елена села на них. Он улыбнулся ей. Он заметил, что маленький грек пристально смотрит на него. Квейль почти совсем забыл о маленьком греке. Его черная борода и всклокоченные волосы казались теперь еще черней и всклокоченной, а черты лица еще мельче, чем прежде. Он сидел, наморщив лоб, и глаза его первое время не отвечали на взгляд Квейля; потом они вдруг расширились, и он улыбнулся. Квейль тоже улыбнулся и приподнял голову, и маленький грек просиял. Все было опять в порядке.
   — Ты согласна ехать в Египет, когда все кончится? — вдруг спросил Квейль Елену.
   — Я не понимаю, — ответила она.
   — Здесь скоро все кончится. Мне придется вернуться в Египет.
   — Помнишь, я уже говорила тебе, что это нелегко.
   — Легко, если с этим связано достаточно много.
   — Что ж, хорошо, — ответила она. — Если надо ехать в Египет, так поедем.
   — Мне жаль, что тебе придется расстаться с родителями. Может быть, они тоже поедут?
   — Они не поедут, — ответила она.
   — Посмотрим, — возразил он, полуобернувшись к ней. Теперь он был спокоен и сдержан, и его странное озлобление прошло.
   — Отец счел бы это бегством.
   — Ему будет плохо, если придут немцы. Ведь его имя в списке.
   — Я не думаю, чтобы он поехал.
   — Знают они о наших отношениях?
   — Я написала им об этом, когда ты не вернулся.
   — Что ж они ответили?
   — Я не получила ответа.
   — По-твоему, как они к этому отнесутся?
   — Может быть, удивятся. Но обрадуются.
   — Я сам не знаю, как сложится там наша жизнь.
   — В наше время нельзя заглядывать вперед, — заметила она.
   — Да, я не взялся бы предсказывать, что с нами будет.
   — Я готова ко всему, — сказала она спокойно и твердо.
   Квейль поглядел на убегающую под уклон ленту дороги позади и крепче уперся ногами в борт машины, чтобы не вывалиться. Маленький грек, вцепившись в борт, старался заснуть. Квейль вспомнил, как он так же лежал на дне грузовика и пел: «Что мне за дело до других, коль нет им дела до меня», и стал тихонько насвистывать этот мотив.
   — А что скажут твои родители? — спросила Елена.
   — Они будут удивлены, решат, что я слишком поспешил, и потребуют объяснений.
   — Где они живут?
   — На острове Мэн. Это остров у шотландских берегов.
   — Ты тоже там живешь?
   — Да. Но больше не буду. Больше я там жить не хочу.
   — У тебя есть братья и сестры?
   — Есть две сестры. Одна живет дома. А другая — не знаю, где теперь. Должно быть, в Лондоне.
   — Какая там природа, на острове?
   — Как здесь. — Он указал на окрестные места. — Холмы и туман.
   — А тебе это нравится?
   — Нет. Я люблю солнце. Мне нравится в Египте.
   — Чем ты занимался до войны?
   — Разным.
   Ему не хотелось говорить об этом. И они замолчали.
   Кончился подъем по узкой дороге, сжатой с двух сторон высокими откосами. Она плавно вилась теперь вокруг пика, составлявшего вершину хребта, похожая на железную дорогу для любителей видов, — и Квейль вспомнил ту, что вела к Лэкси-Глен на острове Мэн.
   — Что ты будешь делать, когда мы уедем отсюда? Ведь ты не можешь летать. У тебя еще швы на голове.
   Елена сняла пальто и положила ему под голову.
   — Я уже могу летать, — возразил он, приподнимая голову. — Если только у нас еще остались самолеты.
   — А тебе позволят?
   — Позволят ли, нет ли, теперь это, пожалуй, вообще бесполезно.
   Он вдруг почувствовал приступ злобы. Нет, он не желает угробиться как раз под занавес. Если бы меня сбили в Ливии, ничего бы не изменилось. Бессмысленная растрата сил, и никакого толку. Нет, это никуда не годится. Каким же образом, черт возьми, можем мы победить? Но зачем об этом раздумывать? Этак совсем запутаешься. Либо ты будешь верить в победу, либо побоишься опять сесть в самолет. К черту все. Но хотелось бы увидеть, как этому положат конец. Это должна бы сделать армия, но армия, кажется, ни на что не способна. Мы всюду опаздываем. У нас ничего нет. Ни черта. Даже самолетов. Мы увеличиваем выпуск, но и они увеличивают, и мы остаемся в хвосте. А при одинаковых силах мы разнесли бы их авиацию в щепы, — это уж будьте покойны. Ведь что было, когда мы потеряли Вэйна? Еще одно звено в этой стычке, и все было бы по-другому. И все мы чувствовали бы себя по-другому. Это еще не скоро будет, — но какой толк от преимущества в воздухе, если армия не на высоте, — а по всему видно, что она не на высоте; хотя эти австралийцы — неплохие ребята, но им тоже скоро надоест отдуваться за всех. Да, все это очень мило, но какой в этом смысл, если не будет полной реорганизации? Реорганизация… Кто же будет ее проводить? Почем я знаю… А что думают наверху? У них там теплые местечки. Только вспомнишь кое-кого из этих субъектов, как они цепляются за свои местечки… цепляются и руками и ногами. Вот в чем загвоздка. Но кого посадить на их место? Кто его знает… Макферсон за рулем — тоже напрасная растрата сил. Да, это общая беда. И в летчики берем неподходящий народ. Тэп вовсе не должен бы летать. Когда-нибудь он поплатится. Он дьявольски неосторожен. До сих пор не могу понять, как он вышел тогда целым из эльбасанской свалки. Машиной-то он владеет, но кидается в схватку очертя голову.
   — Интересно, остались ли у нас «Гладиаторы»? — вдруг произнес он вслух.
   — Что? — спросила Елена.
   — Это самолеты, на которых мы летаем. Будет чудом, если остались.
   — На чем ты будешь летать?. Вас посылают бомбить, если нет истребителей?
   — Нет. Меня, может быть, перебросят на «Харрикейны». Если только у нас есть «Харрикейны».
   — Я не хочу, чтобы ты бомбил, — объявила она.
   Он засмеялся.
   Грузовик остановился. Они были уже на равнине по другую сторону перевала. Заслышав гул самолетов, Квейль вышел из машины и помог выйти Елене. Маленький грек был уже в пшенице, росшей вдоль дороги. Австралийцы убежали в канаву. Длинный поток автомобилей остановился на месте, и налетающие со стороны солнца самолеты пикировали на равнину.
   — Лучше пойдем подальше, — сказал Квейль Елене.
   Они побежали по полю, раздвигая упругие колосья, а когда первые бомбы упали на дорогу, — бросились на землю. Подняв голову, Квейль различил по крайней мере шестьдесят бомбардировщиков. Они летели вдоль дороги, а над ними шли истребители: около пятидесяти «Мессершмиттов».
   — Охотятся за грузовиками! — крикнул Квейль Елене, когда самолеты сбросили второй бомбовой груз. Когда бомбардировщики были почти у них над головой, он ткнул Елену лицом к земле и сам приник к земле, и в то же мгновение бомбы взорвались меньше чем в ста футах от них, обдав их целым ливнем грязи, и земля задрожала под ними. Он отчаянно вцепился во влажную землю, как в единственную свою опору, чувствуя каждое ее сотрясение среди оглушительного грохота и визга.
   — Как близко, — сказала Елена, когда он отпустил ее.
   Она вытерла лицо.
   — Всегда знаешь, когда они упадут близко. Вот проследи за ними в следующий раз, — ответил он.
   — Мне слишком страшно.
   — Перестанет быть так страшно, если ты будешь видеть, что происходит.
   — А что ты видишь?
   — Если ты видела, как бомбы отцепились от самолета, то можешь сказать, не упадут ли они где-нибудь близко от тебя. Правда, ты видишь бомбы только, когда они отделяются от самолета, а когда они приближаются к тебе и уже близко, теряешь их из виду. По примерно рассчитать можно. Всегда лучше знать, что происходит.
   — В следующий раз попробую… — сказал она.
   С той частью колонны, где шла их машина, ехал сержант военной полиции. Когда Квейль, Елена и маленький грек подходили к своему грузовику, он, сидя на мотоцикле, кричал обоим австралийцам:
   — Не трогайтесь, пока передние машины не пройдут долину.
   — Да нас разбомбят в порошок, — ответил ему один из австралийцев.
   — Если вы подождете, мы немного разрядим колонну. Тут весь день шла бомбежка.
   По обе стороны дороги земля была изрыта воронками, а кое-где следы бомб виднелись на обочинах. Целая цепь воронок шла параллельно дороге. Когда опять показались бомбардировщики, Квейль толкнул Елену в одну из этих нор, а маленький грек забрался в другую и оставался там, пока бомбардировщики не скрылись.
   К этому времени дорога впереди освободилась, и австралийцы сели в машину. Она тронулась и помчалась по долине, сплошь развороченной бомбами. Потом начался последний подъем перед Афинами.
   Чем ближе были Афины, тем больше становилась суматоха и тем острей ощущалась война, оставшаяся, казалось, далеко позади. Над ними все время пролетали бомбардировщики, и угроза бомбежки не исчезала ни на минуту. Но вот открылся последний извилистый спуск, и оливковые поля, и море, и раскинувшиеся по ту сторону Афины с Акрополем на высокой скале, и гора, на которой проповедовал апостол Петр.
   Тут грузовик сделал последнюю остановку. Он подъехал к каменному дому возле дороги. Военный врач в длинной английской шинели с двумя звездочками на погонах пил чай у огня, разведенного на обломке бетона.
   — Нельзя ли выпить где-нибудь чаю? — спросил шофер, выходя из машины.
   — Наливайте, — ответил врач и указал на стоявший у огня большой чайник.
   При появлении Квейля врач пошел к нему навстречу:
   — Что у вас с головой?
   Он смотрел на голову Квейля снисходительным взглядом профессионала.
   — Пустяки, — ответил Квейль.
   Маленький грек протянул кружку к чайнику.
   — Я здесь для того, чтобы оказывать помощь вашему брату, — настаивал врач.
   Он был молодой, русый; у него были совсем светлые усы и редкие волосы на лысеющей голове. Он поглядел на Елену.
   — Я гречанка, — объяснила она, заметив в его взгляде вопрос.
   — Дайте мне осмотреть вашу голову, — сказал врач Квейлю. — Нагнитесь.
   — Все в порядке, — упорствовал Квейль.
   — У него там швы. Глубокий порез, — сказала Елена.
   — Позвольте-ка, — повторил врач.
   Квейль нагнулся, и как только Елена вынула булавку, повязка разошлась.
   — Теперь швы можно удалить. Лучше всего, как только приедете в Афины, отправьтесь в госпиталь. У нас еще остался один, в Кефисии.
   Австралиец подал Квейлю кружку с чаем, а Елене откуда-то появившуюся фарфоровую чашечку. Сам он пил чай из крышки от бидона.
   — Что же будет дальше? — спросил врач.
   — Ничего нельзя понять, — ответил Квейль, хлебнув горячего чая.
   — Немцы уже заняли Ламию?
   — Не знаю. Вчера их там не было. Или позавчера. Я потерял счет времени.
   — Вы сестра? — обратился врач к Елене.
   — Она служит сестрой во фронтовом госпитале. Ее послали сопровождать меня, — соврал Квейль. — Эвакуация уже началась? — спросил он после минуты молчания.
   — Не знаю. Толковали об эвакуации Волоса.
   — А что делается в Афинах?
   — Сумбур. Все ждут, что вот-вот власть захватит пятая колонна.
   — Была там бомбежка? — спросила Елена.
   — Нет. Город не бомбили. Но засыпали бомбами все аэродромы и Пирей.
   — А самолеты вы видели? Я говорю о наших.
   — Мало, — ответил врач. — Говорили о парашютистах. Вы их видели?
   — Нет, — ответил Квейль. — А эти самолеты были бомбардировщики или истребители?
   — Кажется, бомбардировщики. «Бленхеймы». У них было много дела.
   — Вы готовы? — спросил австралиец, выплескивая остатки чая в огонь.
   Квейль и Елена пошли к грузовику. Маленький грек уже сидел в кузове и протянул Елене руку, чтобы помочь ей взобраться. Он помог и Квейлю, который схватился за борт, когда машина уже тронулась. Врач пошел проводить их.
   — Желаю вам насладиться горячей ванной, — улыбаясь, сказал он Квейлю.
   Квейль почувствовал, как он грязен и как грязны его руки с черной запекшейся кровью на месте пореза.
   — Спасибо, — ответил он, в то время как машина уже двигалась. — Всего хорошего.
   — Всего хорошего.
   Врач отдал честь Елене, и грузовик помчался по исправной уже дороге, между оливковых рощ, по берегу моря.
   — Первым делом в штаб, — сказал Квейль, как только уселся. — Потом возьмем такси, и я отвезу тебя домой.
   — Тебе надо в госпиталь.
   — Это можно отложить на час-другой, — возразил Квейль.
   Он поглядел на маленького грека и тут только сообразил, что тот с самого утра не произнес почти ни слова.
   — Спроси, куда ему надо.
   Елена передала вопрос.
   Грек взглянул на Квейля и ответил:
   — Мне лишь бы доехать до города.
   — Вам надо остерегаться полиции, — заметила Елена.
   — Я буду осторожен, — ответил он.
   Теперь он чувствовал себя почти счастливым: быть так близко от дома — это даже лучше, чем попасть домой, как всякое предвкушение лучше самого обладания.
   — Он говорит, что его можно высадить в городе где угодно, — объяснила Квейлю Елена.
   Квейль просунул голову в кабину шофера.
   — Вы поедете прямо в город? — спросил он австралийца.
   — Да. Куда вас отвезти?
   — Надо будет высадить грека. Потом отвезете меня в штаб.
   — Где ваш штаб? В том же здании, где и наш?
   — Последний раз, когда я там был, он помещался в здании школы.
   — Я знаю, где это, — вмешался другой австралиец. — Кажется, он и теперь там.
   — О'кэй, — сказал шофер, и Квейль уселся на место.
   Они ехали вдоль побережья, по испытавшим неоднократную бомбежку улицам Пирея, имевшим пустынный и странно тревожный вид. Поднявшись на небольшой холм, они увидели в отблесках заходящего солнца Акрополь, и высокое здание церкви св.Марии, и зубчатую линию лесов, и белизну всего города, оттененную подпиравшими его черными горами.
   По сравнительно тихим улицам, — если не считать мчавшихся австралийских военных грузовиков, — они проехали мимо гостиницы «Король Георг». Площадь была пуста. На улицах не стояло ни одного автомобиля. Было похоже на воскресенье, хотя Квейль знал, что день не воскресный. В этом спокойствии чувствовалась близость назревающих событий. Немногочисленные прохожие торопились; изредка попадавшиеся австралийские солдаты держали ружья на плече; у полицейских за спиной были короткоствольные винтовки. Только случайный автобус нарушал порою общее впечатление мертвенности. Так было на всем пути до вершины холма, где маленький грек объявил Елене:
   — Здесь я выйду.
   Елена передала это Квейлю, и тот попросил шофера остановиться.
   — Скажи ему, чтобы он первое время не попадался никому на глаза, — сказал Квейль Елене.
   — Я уже говорила, — ответила Елена.
   Маленький грек встал и протянул Квейлю руку. Квейль пожал ее и почувствовал в ответном пожатии маленького грека неожиданную твердость и столь, же неожиданную грусть расставания.
   — Передайте инглизи, что я желаю ему всего доброго, — сказал маленький грек Елене.
   — Передам. Желаем вам благополучия, — ответила она.
   — Скажите ему, чтобы он навестил меня, когда кончит воевать и вернется сюда.
   — Хорошо.
   — Я живу возле церкви.
   Он назвал улицу и номер дома.
   — Я скажу ему, — сказала Елена.
   — Скажите ему, что я всегда буду рад его видеть. И вас тоже, барышня.
   Он говорил с отменной вежливостью.
   — Спасибо.
   — Вы собираетесь обвенчаться? — спросил он еще.
   — Да.
   — Желаю вам счастья и радости в семейной жизни. Передайте ему мой привет.
   — Спасибо. Всего доброго, — ответила Елена.
   — Прощайте, инглизи, — обратился грек прямо к Квейлю.
   Он уже стоял на мостовой и смотрел на них снизу вверх. Квейль прочел растерянность в его глазах и в складках лба, и борьбу чувств в чертах лица, и следы недоедания во всем его облике. Он помахал ему рукой.
   — Прощайте, — сказал Квейль.
   Грузовик двинулся дальше. Маленький грек стоял и смотрел им вслед. Он поднял руку. Елена села, а Квейль продолжал стоять в трясущемся автомобиле, смотрел на маленькую фигурку, уже подернутую белой пеленой дорожной пыли и стоящую одиноко на тихой улице, — смотрел до тех пор, пока грузовик не завернул за угол и она не исчезла из глаз.

26

   Австралийцы остановили машину у школы, над которой развевался большой синий флаг с кругом посредине. У входа стояли два часовых в синей форме, с автоматами. Квейль поблагодарил австралийцев. Те не стали терять времени на разговоры, а только крикнули: «Всего», — и покатили дальше. Часовые отнеслись к Квейлю не без подозрения, вызванного его черным, израненным лицом, разорванной одеждой и Еленой. Они не позволили Елене подняться на крыльцо и войти в здание.
   — Пропустите ее со мной, — попросил Квейль, показывая свои истрепанные документы.
   — Не можем, сэр. У нас строгий приказ.
   — Подожди здесь, — обратился он к Елене. — Я пришлю кого-нибудь за тобой.
   — Пожалуйста, поскорее, — сдержанно попросила она.
   Она понимала, что вид у нее далеко не блестящий: платье порвано и покрыто грязью, волосы в беспорядке, лицо обветрено, ботинки стоптаны, чулок нет, шляпы тоже, руки в грязи.
   Квейль прошел мимо часовых и поднялся по лестнице. Все здесь переменилось. Он спросил, как пройти в кабинет командира авиаполка, и отыскал нужную дверь в узком коридоре. Вошел в маленькую приемную: секретарь поднялся с места.
   — Мне надо видеть командира авиаполка, — сказал Квейль.
   — Он занят, — ответил секретарь.
   Вокруг сновали люди, а в соседней комнате, дверь в которую была открыта, шла деятельная упаковка.
   — Я войду, — сказал Квейль.
   Через фанерную дверь он вошел в увешанный картами кабинет командира. Командир громко разговаривал по телефону. В кресле у письменного стола сидел какой-то незнакомый Квейлю командир эскадрильи. Квейль невольно взглянул, есть ли у него на груди крылышки — оказалось, что нет.
   — Простите, что я так врываюсь, — обратился Квейль к командиру полка. Тот уставился на него широко раскрытыми глазами.
   — Квейль! — воскликнул он. — Господи боже!
   — Я только что вернулся, — продолжал Квейль.
   — Боже мой! Мы решили, что вы погибли. Черт возьми, счастлив видеть вас живым и здоровым.
   Командир встал и похлопал Квейля по плечу.
   — Пожалуйста, скажите секретарю, чтобы он велел пропустить мою спутницу, которая ждет у входа.
   — Сейчас.
   Командир вызвал секретаря.
   — Скажите ему сами, — предложил он Квейлю.
   — Моя невеста ждет у входа. Будьте добры распорядиться, чтобы ее пропустили.
   — Нужно письменное распоряжение.
   — Напишите сами и подпишитесь за меня, — приказал командир. — Ну, рассказывайте, как вы выскочили из этой истории. Что у вас с лицом? Вид у вас неважный.
   — Только вид. А так все в порядке, — ответил Квейль. — Где эскадрилья?
   — Все, что от нее осталось, находится в Глифаде. Вот Хикки обрадуется! Простите, Джон.
   И он познакомил Квейля с командиром эскадрильи, который оказался офицером разведки.
   — Хикки напился до бесчувствия, когда вы сковырнулись, — продолжал командир полка.
   Он коротко ответил на чей-то телефонный звонок и продолжал:
   — Греки рассказывали мне, что он хотел лететь разыскивать вас тут же, ночью: они нашли его на аэродроме, он там чуть не замерз. Но что у вас с лицом? Все в порядке?
   — В порядке.