Страница:
— Ну, так как же вы добрались сюда?
Квейль рассказал.
— Тэп тоже едет, — прибавил он. — Мы захватили его в Янине.
— Мы хотели послать за ним, но мы потеряли все «Бленхеймы».
— Ну, как дела? Эскадрилья цела?
— Остались Хикки, молодой Финн и сержант Кроутер. Он находился здесь, когда вы были там. Тут черт знает что творилось. Пришлось отказаться от полетов. Они ничего не могли поделать с «Мессершмиттами». Народ неопытный…
— А что теперь происходит?
— Скоро все кончится, — совершенно спокойно заявил командир. — Нас так мало, что получается просто бойня.
— Сколько самолетов осталось в эскадрилье?
— Четыре. Три из них в полной исправности. Не Финн слишком неопытен. А для остальных у нас есть только ребята, летавшие на «Харрикейнах». Но какой смысл пересаживать людей с «Харрикейнов» на «Гладиаторы»?
— А чем плох Кроутер?
— Он годится. Но нельзя же посылать только две машины, Квейль.
— Ну вот теперь буду еще я.
— Вы не можете летать с таким лицом.
В это время вошел секретарь. Он сообщил, что леди в приемной.
— Елена Стангу, — представил Квейль Елену, когда она тихо вошла в кабинет. Она уже привела в порядок прическу, и теперь ее волосы блестели, смуглое, загорелое лицо посвежело, глаза снова стали ясными, и у нее был здоровый вид; но Квейль подумал, что ее разорванная одежда должна сразу броситься в глаза. Командир спросил, как она себя чувствует, и она ответила, что хорошо.
— Можно получить машину, чтобы отвезти Елену домой? — спросил Квейль.
— Машина Хикки где-то в городе. У него штабной автобус. У нас не хватает машин.
— Может быть, можно послать за ним?
— Да. Но с такой головой вам нужно в госпиталь.
— Послушайте, — сказал Квейль. — Если отойдет какой-нибудь пароход с английскими женщинами, вы не устроите на него Елену?
— Попробую, — ответил командир. — Если вы подождете внизу, я разыщу Хикки, и он отвезет вас. Но вы отправляйтесь в госпиталь. Уговорите его, мисс Стангу.
— Он меня не послушается, — с легкой улыбкой ответила Елена.
— Но ему надо прямо отсюда в госпиталь.
— Во всяком случае спасибо. Мы будем ждать Хикки внизу. Простите, что помешал.
— Очень рад, что вы вернулись, — ответил командир. — Всего наилучшего вам обоим, и везите его в госпиталь, мисс Стангу.
Они молча ждали в маленькой канцелярии возле лестницы, и Елена чувствовала себя немного неловко. Наконец Квейль увидел штабной автобус, сильно потрепанный, который остановился у подъезда. Хикки с усталым лицом, без усов, медленно взошел по ступенькам. С ним был врач эскадрильи Андерсон. Вид у него был тоже усталый и ко всему безразличный. Оба были в синих шинелях и высоких сапогах. Квейль пошел им навстречу. Елена последовала за ним. Войдя в прихожую, Хикки поднял глаза и увидел перед собой Квейля.
— Здравствуй, Хикки, — сказал Квейль.
Хикки молчал. Он глядел на Квейля, не узнавая. Андерсон схватил Квейля за руку.
— Джон Квейль! — воскликнул он. — Ах ты, чертов сын!
— Как? — тихо произнес Хикки. — Это ты?
— Ну да. Разве командир ничего тебе не сказал?
— Нет.
И Хикки пожал Квейлю руку. Больше он не произнес ни слова. Он только изо всех сил тряс руку Квейля.
— Как поживаете? — спросила вошедших Елена.
Она увидела радость и изумление Хикки и почувствовала к нему еще большую симпатию, чем прежде. Она видела, что он весь сияет, несмотря на усталость, но сдерживает себя, как всегда делает и Квейль. Ей нравилась эта полная радости, но молчаливая встреча.
— Болит еще? — спросил Хикки Квейля.
— Нет. Я чувствую себя хорошо.
— Я просто не могу опомниться…
— Ну да.
— Идемте. Куда вас отвезти? Мне говорили что-то о госпитале.
— Сперва я хочу отвезти Елену домой, — ответил Квейль.
Они спустились по лестнице, прошли мимо часовых и сели в машину.
— Где вы живете, Елена? — спросил Хикки.
Теперь он говорил непринужденно, и она обратила внимание, что он называет ее просто по имени.
— В Глифаде. Прямо по этой дороге, у подножия того холма.
— Как тебе удалось выкрутиться?
Квейлю уже надоел этот вопрос.
— Деревья ослабили падение. Я пошел обратно с Нитралексисом.
— А где он?
— Его подстрелили, когда мы пробирались через итальянские линии.
Дальше Квейль рассказал, как он забрал в Янине Тэпа и Елену и как они спешили в Афины, насколько это допускала обстановка отступления.
— Тут нас маленько потрепали, — сказал Андерсон.
— Я слышал, — ответил Квейль. — Завтра я уже появлюсь у вас. Мне надо только снять несколько швов.
— Не валяй дурака, — сказал врач.
Пока они ехали, он успел разбинтовать Квейлю голову. Он ничего у него не спрашивал. Приподняв бинт над раной, он внимательно рассматривал ее.
— Тебе дьявольски повезло, — сказал он.
— Я могу летать, — твердил Квейль.
— Разумеется, можешь, — ответил Андерсон. — И лицо твое производит очень приятное впечатление.
— Через сколько времени это пройдет? — спросил Квейль.
Он заметил, что Хикки смотрит на большие сгустки запекшейся крови на правой щеке и широкую вспухшую рану на лбу.
— Не раньше как через месяц. Хорошенький у тебя будет вид, когда все это зарубцуется.
Елена принялась снова забинтовывать голову Квейля.
— Можно будет снять швы? — спросил Квейль.
— Конечно. В госпитале снимем, — ответил Андерсон. — Но не будь ослом. Ведь тебе, наверное, хочется отдохнуть и подкрепиться.
— Он уж раз упал в обморок, — тихо сказала Елена.
— Этого не могло быть! — воскликнул Андерсон, потешаясь над упорством Квейля.
— Нет, было. Я думаю, это от недоедания или переутомления. Вел машину и чуть не опрокинул нас в пропасть. Он несколько часов был без сознания.
— Я выслушаю тебя. Как желудок?
— Хорошо. У меня все в порядке, — ответил Квейль.
Он указал Хикки длинный переулок, который вел к дому Елены.
— Вы зайдете? — спросила их Елена, когда машина остановилась. При этом она поглядела на Квейля.
— Нет, — ответил он. — Вот что. Я поеду, сниму эти швы и к вечеру буду у тебя.
Андерсон засмеялся.
— Не обращай на него внимания, — продолжал Квейль. — Я буду вечером. Ты как? Ничего?
— Хорошо, — ответила она улыбаясь.
— Ну так до вечера.
— Всех благ, — сказала Елена.
Она улыбнулась. Квейль быстро взглянул на нее и сел обратно в машину.
— Приеду вечером. Скажи своим, — крикнул он, когда машина тронулась.
Квейль рассказал.
— Тэп тоже едет, — прибавил он. — Мы захватили его в Янине.
— Мы хотели послать за ним, но мы потеряли все «Бленхеймы».
— Ну, как дела? Эскадрилья цела?
— Остались Хикки, молодой Финн и сержант Кроутер. Он находился здесь, когда вы были там. Тут черт знает что творилось. Пришлось отказаться от полетов. Они ничего не могли поделать с «Мессершмиттами». Народ неопытный…
— А что теперь происходит?
— Скоро все кончится, — совершенно спокойно заявил командир. — Нас так мало, что получается просто бойня.
— Сколько самолетов осталось в эскадрилье?
— Четыре. Три из них в полной исправности. Не Финн слишком неопытен. А для остальных у нас есть только ребята, летавшие на «Харрикейнах». Но какой смысл пересаживать людей с «Харрикейнов» на «Гладиаторы»?
— А чем плох Кроутер?
— Он годится. Но нельзя же посылать только две машины, Квейль.
— Ну вот теперь буду еще я.
— Вы не можете летать с таким лицом.
В это время вошел секретарь. Он сообщил, что леди в приемной.
— Елена Стангу, — представил Квейль Елену, когда она тихо вошла в кабинет. Она уже привела в порядок прическу, и теперь ее волосы блестели, смуглое, загорелое лицо посвежело, глаза снова стали ясными, и у нее был здоровый вид; но Квейль подумал, что ее разорванная одежда должна сразу броситься в глаза. Командир спросил, как она себя чувствует, и она ответила, что хорошо.
— Можно получить машину, чтобы отвезти Елену домой? — спросил Квейль.
— Машина Хикки где-то в городе. У него штабной автобус. У нас не хватает машин.
— Может быть, можно послать за ним?
— Да. Но с такой головой вам нужно в госпиталь.
— Послушайте, — сказал Квейль. — Если отойдет какой-нибудь пароход с английскими женщинами, вы не устроите на него Елену?
— Попробую, — ответил командир. — Если вы подождете внизу, я разыщу Хикки, и он отвезет вас. Но вы отправляйтесь в госпиталь. Уговорите его, мисс Стангу.
— Он меня не послушается, — с легкой улыбкой ответила Елена.
— Но ему надо прямо отсюда в госпиталь.
— Во всяком случае спасибо. Мы будем ждать Хикки внизу. Простите, что помешал.
— Очень рад, что вы вернулись, — ответил командир. — Всего наилучшего вам обоим, и везите его в госпиталь, мисс Стангу.
Они молча ждали в маленькой канцелярии возле лестницы, и Елена чувствовала себя немного неловко. Наконец Квейль увидел штабной автобус, сильно потрепанный, который остановился у подъезда. Хикки с усталым лицом, без усов, медленно взошел по ступенькам. С ним был врач эскадрильи Андерсон. Вид у него был тоже усталый и ко всему безразличный. Оба были в синих шинелях и высоких сапогах. Квейль пошел им навстречу. Елена последовала за ним. Войдя в прихожую, Хикки поднял глаза и увидел перед собой Квейля.
— Здравствуй, Хикки, — сказал Квейль.
Хикки молчал. Он глядел на Квейля, не узнавая. Андерсон схватил Квейля за руку.
— Джон Квейль! — воскликнул он. — Ах ты, чертов сын!
— Как? — тихо произнес Хикки. — Это ты?
— Ну да. Разве командир ничего тебе не сказал?
— Нет.
И Хикки пожал Квейлю руку. Больше он не произнес ни слова. Он только изо всех сил тряс руку Квейля.
— Как поживаете? — спросила вошедших Елена.
Она увидела радость и изумление Хикки и почувствовала к нему еще большую симпатию, чем прежде. Она видела, что он весь сияет, несмотря на усталость, но сдерживает себя, как всегда делает и Квейль. Ей нравилась эта полная радости, но молчаливая встреча.
— Болит еще? — спросил Хикки Квейля.
— Нет. Я чувствую себя хорошо.
— Я просто не могу опомниться…
— Ну да.
— Идемте. Куда вас отвезти? Мне говорили что-то о госпитале.
— Сперва я хочу отвезти Елену домой, — ответил Квейль.
Они спустились по лестнице, прошли мимо часовых и сели в машину.
— Где вы живете, Елена? — спросил Хикки.
Теперь он говорил непринужденно, и она обратила внимание, что он называет ее просто по имени.
— В Глифаде. Прямо по этой дороге, у подножия того холма.
— Как тебе удалось выкрутиться?
Квейлю уже надоел этот вопрос.
— Деревья ослабили падение. Я пошел обратно с Нитралексисом.
— А где он?
— Его подстрелили, когда мы пробирались через итальянские линии.
Дальше Квейль рассказал, как он забрал в Янине Тэпа и Елену и как они спешили в Афины, насколько это допускала обстановка отступления.
— Тут нас маленько потрепали, — сказал Андерсон.
— Я слышал, — ответил Квейль. — Завтра я уже появлюсь у вас. Мне надо только снять несколько швов.
— Не валяй дурака, — сказал врач.
Пока они ехали, он успел разбинтовать Квейлю голову. Он ничего у него не спрашивал. Приподняв бинт над раной, он внимательно рассматривал ее.
— Тебе дьявольски повезло, — сказал он.
— Я могу летать, — твердил Квейль.
— Разумеется, можешь, — ответил Андерсон. — И лицо твое производит очень приятное впечатление.
— Через сколько времени это пройдет? — спросил Квейль.
Он заметил, что Хикки смотрит на большие сгустки запекшейся крови на правой щеке и широкую вспухшую рану на лбу.
— Не раньше как через месяц. Хорошенький у тебя будет вид, когда все это зарубцуется.
Елена принялась снова забинтовывать голову Квейля.
— Можно будет снять швы? — спросил Квейль.
— Конечно. В госпитале снимем, — ответил Андерсон. — Но не будь ослом. Ведь тебе, наверное, хочется отдохнуть и подкрепиться.
— Он уж раз упал в обморок, — тихо сказала Елена.
— Этого не могло быть! — воскликнул Андерсон, потешаясь над упорством Квейля.
— Нет, было. Я думаю, это от недоедания или переутомления. Вел машину и чуть не опрокинул нас в пропасть. Он несколько часов был без сознания.
— Я выслушаю тебя. Как желудок?
— Хорошо. У меня все в порядке, — ответил Квейль.
Он указал Хикки длинный переулок, который вел к дому Елены.
— Вы зайдете? — спросила их Елена, когда машина остановилась. При этом она поглядела на Квейля.
— Нет, — ответил он. — Вот что. Я поеду, сниму эти швы и к вечеру буду у тебя.
Андерсон засмеялся.
— Не обращай на него внимания, — продолжал Квейль. — Я буду вечером. Ты как? Ничего?
— Хорошо, — ответила она улыбаясь.
— Ну так до вечера.
— Всех благ, — сказала Елена.
Она улыбнулась. Квейль быстро взглянул на нее и сел обратно в машину.
— Приеду вечером. Скажи своим, — крикнул он, когда машина тронулась.
27
Они отвезли его в Глифадский госпиталь, находившийся недалеко от Дома Елены. Это было большое пятиэтажное здание: прежде там был летний пансион. Квейля тотчас же отвели в зал, оборудованный под операционную. При ярком свете висячих ламп пять или шесть врачей оперировали раненых. Среди оперируемых Квейль заметил немца. Сестра-англичанка стала снимать с Квейля повязку.
— Когда вы сюда прибыли? — спросил ее Квейль.
— Я?
— Вообще английские сестры.
— Да уже с месяц. Нагнитесь. Снять повязку, доктор?
— Пока не надо, — ответил Андерсон.
Он снял куртку и вымыл руки. Хикки уселся на длинном столе рядом.
— Ножницы, — сказал Андерсон сестре.
Он взял у нее из рук ножницы и удалил клеенку и марлю. Обнаженной, выбритой частью черепа Квейль почувствовал холодный воздух комнаты.
— Посмотрим, Квейль, есть ли у тебя выдержка. Будет немножко больно.
— Так всегда говорят, — ответил Квейль.
Он почувствовал, как Андерсон разрезает швы. Врач протянул руку, и сестра вложила в нее щипцы. Квейль почувствовал их осторожное прикосновение, потом подергивание при удалении первого шва. Он подскочил.
— Потерпи же, черт возьми!
— Нельзя ли переменить район действия? — спросил Квейль после того, как были быстро удалены еще четыре шва.
— О'кэй, — сказал Андерсон сестре.
Она была полная и толстощекая, и Квейль почувствовал округлость ее руки, когда она охватила его голову, накладывая на нее повязку и помогая снять рубашку. Андерсон выстукал ему грудную клетку и прощупал живот, спрашивая, не болит ли где. Квейль ответил, что нигде не болит, но чувствуется онемение возле колена. Андерсон согнул ему ногу и ощупал коленную чашку. Закончил он осмотром его руки.
— Отведите его в ванную, — сказал он сестре.
— Ну как? — спросил Квейль.
— Все в порядке, — ответил Андерсон. — Необходимо хорошее питание и несколько дней отдыха.
— Когда мне можно будет побриться?
— Примерно через месяц, когда сойдут струпья. Только не сдирай их.
— Я могу принять ванну на аэродроме. Вы ведь теперь там живете?
— Примешь здесь, — ответил Андерсон.
— Идемте, — позвала Квейля сестра.
— Я сбегаю и принесу тебе обмундирование, — сказал Хикки. — Возьму из своего. Твои вещи отосланы в Египет.
Когда сестра отвела его в просторную ванную и принялась раздевать, он заявил, что разденется и будет мыться сам.
— Глупости, — возразила она. — Вы не вымоетесь, как надо. Посмотрите, в каком виде ваша одежда. И сорочка.
Она растянула перед ним грязную сорочку.
— Я знаю, — ответил он.
— Садитесь в ванну.
Ему было неловко, но он сел в теплую воду, от которой пахло каким-то антисептическим средством. Сестра нагнула ему голову вперед и обвязала ее полотенцем, чтобы вода не попала в рану. Она принялась медленно мыть ему шею и спину, потом подняла одну за другой его ноги и выскребла их. Квейль чувствовал расслабленность и физическое наслаждение от этой расслабленности и от ощущения чистоты.
Он вытерся и сидел в белом халате, который дал ему Андерсон, пока Хикки не вернулся с одеждой. Он надел чистую сорочку, брюки и куртку, поблагодарил сестру и пошел по шумным, полным суеты коридорам и комнатам, которых прежде не заметил. У нижней ступени лестницы толпились легко раненные и выздоравливающие.
— Уезжают, — объяснил Андерсон. — На Крит.
— Много народа эвакуируется?
— Да. Женщины и некоторые раненые.
Квейль решил, что надо эвакуировать Елену, и попросил Хикки отвезти его к ней. Было уже темно, когда он, спотыкаясь, шел по ведущей к дому Стангу мощеной дорожке. Хикки и Андерсон ждали его в автомобиле. Он постучал. Кругом царил мрак. Ответа не было. Он постучал еще раз и убедился, что в доме никого нет. Он обошел его кругом и увидел, что черный ход закрыт и дверь задвинута деревянным засовом. Он понял, что Стангу уехали, и стал соображать, где может быть Елена, где вся семья. Он очень встревожился, так как Елена теперь не будет знать, как связаться с ним. Может быть, она у родственников? Но нельзя рисковать, расспрашивая соседей. И куда могли они запропаститься? Вся семья… Она, наверно, знала, куда должна уехать семья. Она толковая. Найдет меня. Может быть, Лоусон-в Афинах? Может быть, он знает, где они? Понять не могу, куда она девалась.
Он пошел обратно к машине, охваченный тревогой. Хикки повез его на аэродром.
На аэродроме они вошли в просторную столовую, где сидели летчики бомбардировочной эскадрильи. При появлении Квейля Финн вскочил и поспешил ему навстречу.
— Возвращение блудного сына, — сказал Андерсон.
— Джон! — воскликнул Финн, пожимая Квейлю руку.
— Дайте место чуду, — продолжал Андерсон.
Квейлю очистили место. Андерсон и Хикки сели рядом с ним, и все трое принялись за еду. Со всех концов столовой посыпались вопросы. Некоторых из присутствующих Квейль видел впервые, но он узнал и ребят, летавших вместе с ним на «Бленхеймах» в пустыне, и других, с которыми раньше встречался в Афинах. Впрочем, он был слишком занят едой, чтобы обращать особенное внимание на окружающих.
— Среди молодых есть, наверно, способные ребята, — сказал он Хикки.
— Только на это и приходится рассчитывать. Ведь на всю компанию есть каких-нибудь два самолета. — Среди присутствующих было по крайней мере человек тридцать с крылышками. — Большинство завтра уезжает, — продолжал Хикки. — Самолетов нет. Вчера вылетели шесть «Бленхеймов», и ни один не вернулся. А дня два тому назад мы потеряли два последних «Харрикейна». Есть еще один, но он так изрешечен, что не скоро полетит. Дело дрянь, Джон…
— Да. На моих глазах было сбито несколько «Харрикейнов». Ты знал Кросби?
Квейль думал о том, как разыскать Елену.
— Знал, — ответил Хикки.
— Несколько дней тому назад его сбили.
— Этот «Харрикейн» единственный, оставшийся из тех трех. Ты, наверно, видел, как их сбили при взлете.
— Да, — ответил Квейль.
Он все думал, как ему найти Елену, и не переставал тревожиться.
— Тебе следовало бы написать рапорт.
— Командир говорил мне, что вы совсем не поднимаетесь в воздух.
Он подумал, что надо еще раз съездить посмотреть, не вернулась ли Елена домой.
— Ну да. Не могу же я брать Финна и Кроутера на такие дела.
— Послушай, — сказал Квейль. — Я здоров. Могу летать. Андерсон сказал, что могу.
Квейль теперь глубоко чувствовал, как был прав Тэп, когда сказал, что лучше самому участвовать в деле, чем смотреть со стороны. И чувство неудовлетворенности, вызванное бездействием, было в нем сильней, чем нежелание «угробиться под занавес».
— Что ж, — ответил Хикки, — я поговорю с командиром. Только мы мало что можем сделать.
— Если начнется эвакуация, будет жарко.
Квейль снова отдался мыслям о Елене. Он ломал себе голову, не зная, что делать, где ее искать. Обратиться в управление Красного Креста он не решался из боязни подвести ее. Он опять вспомнил о Лоусоне. Может быть, он знает, где она. Но здесь ли Лоусон? Или, может быть, Елена обратится в штаб и сообщит там кому-нибудь о себе?
Летчики стали подниматься из-за стола.
— Мы все собираемся на прощанье к «Максиму», — сказал Финн. — Ты поедешь, Джон?
— Да, мне нужно в город.
— А ты, Хикки?.
— Поеду. Я довезу тебя, Джон. А где Елена?
— Из-за этого я и хочу ехать. Ты не знаешь, американец Лоусон здесь?
— Несколько дней тому назад был здесь.
— Я еду с вами, — заявил Квейль.
— Когда вы сюда прибыли? — спросил ее Квейль.
— Я?
— Вообще английские сестры.
— Да уже с месяц. Нагнитесь. Снять повязку, доктор?
— Пока не надо, — ответил Андерсон.
Он снял куртку и вымыл руки. Хикки уселся на длинном столе рядом.
— Ножницы, — сказал Андерсон сестре.
Он взял у нее из рук ножницы и удалил клеенку и марлю. Обнаженной, выбритой частью черепа Квейль почувствовал холодный воздух комнаты.
— Посмотрим, Квейль, есть ли у тебя выдержка. Будет немножко больно.
— Так всегда говорят, — ответил Квейль.
Он почувствовал, как Андерсон разрезает швы. Врач протянул руку, и сестра вложила в нее щипцы. Квейль почувствовал их осторожное прикосновение, потом подергивание при удалении первого шва. Он подскочил.
— Потерпи же, черт возьми!
— Нельзя ли переменить район действия? — спросил Квейль после того, как были быстро удалены еще четыре шва.
— О'кэй, — сказал Андерсон сестре.
Она была полная и толстощекая, и Квейль почувствовал округлость ее руки, когда она охватила его голову, накладывая на нее повязку и помогая снять рубашку. Андерсон выстукал ему грудную клетку и прощупал живот, спрашивая, не болит ли где. Квейль ответил, что нигде не болит, но чувствуется онемение возле колена. Андерсон согнул ему ногу и ощупал коленную чашку. Закончил он осмотром его руки.
— Отведите его в ванную, — сказал он сестре.
— Ну как? — спросил Квейль.
— Все в порядке, — ответил Андерсон. — Необходимо хорошее питание и несколько дней отдыха.
— Когда мне можно будет побриться?
— Примерно через месяц, когда сойдут струпья. Только не сдирай их.
— Я могу принять ванну на аэродроме. Вы ведь теперь там живете?
— Примешь здесь, — ответил Андерсон.
— Идемте, — позвала Квейля сестра.
— Я сбегаю и принесу тебе обмундирование, — сказал Хикки. — Возьму из своего. Твои вещи отосланы в Египет.
Когда сестра отвела его в просторную ванную и принялась раздевать, он заявил, что разденется и будет мыться сам.
— Глупости, — возразила она. — Вы не вымоетесь, как надо. Посмотрите, в каком виде ваша одежда. И сорочка.
Она растянула перед ним грязную сорочку.
— Я знаю, — ответил он.
— Садитесь в ванну.
Ему было неловко, но он сел в теплую воду, от которой пахло каким-то антисептическим средством. Сестра нагнула ему голову вперед и обвязала ее полотенцем, чтобы вода не попала в рану. Она принялась медленно мыть ему шею и спину, потом подняла одну за другой его ноги и выскребла их. Квейль чувствовал расслабленность и физическое наслаждение от этой расслабленности и от ощущения чистоты.
Он вытерся и сидел в белом халате, который дал ему Андерсон, пока Хикки не вернулся с одеждой. Он надел чистую сорочку, брюки и куртку, поблагодарил сестру и пошел по шумным, полным суеты коридорам и комнатам, которых прежде не заметил. У нижней ступени лестницы толпились легко раненные и выздоравливающие.
— Уезжают, — объяснил Андерсон. — На Крит.
— Много народа эвакуируется?
— Да. Женщины и некоторые раненые.
Квейль решил, что надо эвакуировать Елену, и попросил Хикки отвезти его к ней. Было уже темно, когда он, спотыкаясь, шел по ведущей к дому Стангу мощеной дорожке. Хикки и Андерсон ждали его в автомобиле. Он постучал. Кругом царил мрак. Ответа не было. Он постучал еще раз и убедился, что в доме никого нет. Он обошел его кругом и увидел, что черный ход закрыт и дверь задвинута деревянным засовом. Он понял, что Стангу уехали, и стал соображать, где может быть Елена, где вся семья. Он очень встревожился, так как Елена теперь не будет знать, как связаться с ним. Может быть, она у родственников? Но нельзя рисковать, расспрашивая соседей. И куда могли они запропаститься? Вся семья… Она, наверно, знала, куда должна уехать семья. Она толковая. Найдет меня. Может быть, Лоусон-в Афинах? Может быть, он знает, где они? Понять не могу, куда она девалась.
Он пошел обратно к машине, охваченный тревогой. Хикки повез его на аэродром.
На аэродроме они вошли в просторную столовую, где сидели летчики бомбардировочной эскадрильи. При появлении Квейля Финн вскочил и поспешил ему навстречу.
— Возвращение блудного сына, — сказал Андерсон.
— Джон! — воскликнул Финн, пожимая Квейлю руку.
— Дайте место чуду, — продолжал Андерсон.
Квейлю очистили место. Андерсон и Хикки сели рядом с ним, и все трое принялись за еду. Со всех концов столовой посыпались вопросы. Некоторых из присутствующих Квейль видел впервые, но он узнал и ребят, летавших вместе с ним на «Бленхеймах» в пустыне, и других, с которыми раньше встречался в Афинах. Впрочем, он был слишком занят едой, чтобы обращать особенное внимание на окружающих.
— Среди молодых есть, наверно, способные ребята, — сказал он Хикки.
— Только на это и приходится рассчитывать. Ведь на всю компанию есть каких-нибудь два самолета. — Среди присутствующих было по крайней мере человек тридцать с крылышками. — Большинство завтра уезжает, — продолжал Хикки. — Самолетов нет. Вчера вылетели шесть «Бленхеймов», и ни один не вернулся. А дня два тому назад мы потеряли два последних «Харрикейна». Есть еще один, но он так изрешечен, что не скоро полетит. Дело дрянь, Джон…
— Да. На моих глазах было сбито несколько «Харрикейнов». Ты знал Кросби?
Квейль думал о том, как разыскать Елену.
— Знал, — ответил Хикки.
— Несколько дней тому назад его сбили.
— Этот «Харрикейн» единственный, оставшийся из тех трех. Ты, наверно, видел, как их сбили при взлете.
— Да, — ответил Квейль.
Он все думал, как ему найти Елену, и не переставал тревожиться.
— Тебе следовало бы написать рапорт.
— Командир говорил мне, что вы совсем не поднимаетесь в воздух.
Он подумал, что надо еще раз съездить посмотреть, не вернулась ли Елена домой.
— Ну да. Не могу же я брать Финна и Кроутера на такие дела.
— Послушай, — сказал Квейль. — Я здоров. Могу летать. Андерсон сказал, что могу.
Квейль теперь глубоко чувствовал, как был прав Тэп, когда сказал, что лучше самому участвовать в деле, чем смотреть со стороны. И чувство неудовлетворенности, вызванное бездействием, было в нем сильней, чем нежелание «угробиться под занавес».
— Что ж, — ответил Хикки, — я поговорю с командиром. Только мы мало что можем сделать.
— Если начнется эвакуация, будет жарко.
Квейль снова отдался мыслям о Елене. Он ломал себе голову, не зная, что делать, где ее искать. Обратиться в управление Красного Креста он не решался из боязни подвести ее. Он опять вспомнил о Лоусоне. Может быть, он знает, где она. Но здесь ли Лоусон? Или, может быть, Елена обратится в штаб и сообщит там кому-нибудь о себе?
Летчики стали подниматься из-за стола.
— Мы все собираемся на прощанье к «Максиму», — сказал Финн. — Ты поедешь, Джон?
— Да, мне нужно в город.
— А ты, Хикки?.
— Поеду. Я довезу тебя, Джон. А где Елена?
— Из-за этого я и хочу ехать. Ты не знаешь, американец Лоусон здесь?
— Несколько дней тому назад был здесь.
— Я еду с вами, — заявил Квейль.
28
Афины были наводнены австралийскими грузовиками, направлявшимися на юг. Квейль понял, что эвакуация началась. Он только не мог понять, началась ли эвакуация из Афин. В пути их застала воздушная тревога; они видели, как над Пиреем заработали прожекторы и зенитки; до их слуха донеслись взрывы бомб. У гостиницы «Король Георг» Квейль вышел, а остальные поехали в ночной ресторан к «Максиму». В тускло освещенном вестибюле гостиницы Квейль справился у швейцара относительно Лоусона. Швейцар был новый и смотрел на Квейля с любопытством.
— Мистер Лоусон поехал обедать к «Максиму», — объяснил он.
Квейль поблагодарил и стал пробираться между большими дорогими чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать, пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана. Если Лоусон не знает, где Елена, надо будет опять поехать к Стангу. Слишком опасно потерять ее из вида. Слишком опасно. Спускаясь по ступенькам в ресторан, он услыхал шум за дверью и, открыв ее, увидел множество синих и защитного цвета мундиров и охваченную чувством безнадежности толпу возле стойки. Он стал всматриваться в посетителей, отыскивая Лоусона.
— Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! — крикнул ему кто-то.
Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона нигде не было видно. Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки виски.
— Ты не видел Лоусона? — спросил Квейль.
— Выпьем, Джон.
Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная девушка, та самая, которую они видели в «Аргентине», и начала свой неистовый танец. Квейль направился к Лоусону, который был в штатском.
— Хэлло! — сказал он.
Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:
— Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.
— Спасибо, — ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком женщин и армейского офицера.
— Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? — тихо спросил Квейль.
— Стангу?
— Да.
— Ах, да. Я знаю, где работает отец… Вы, я вижу, не теряете времени даром.
— Там теперь можно кого-нибудь найти?
— Не знаю.
— Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?
— Завтра, — понизив голос, ответил Лоусон.
— Послушайте, — сказал Квейль. — Может быть, вы возьмете ее с собой?
— Мы, наверно, не поедем дальше Крита.
— Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная и не причинит вам беспокойства.
— Дело не в этом.
— Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не хотел бы отрывать вас от компании.
— Нет, я с удовольствием, — ответил Лоусон, вставая. — Я скоро вернусь, — обратился он к остальным.
Они вместе вышли на улицу.
— Они выехали из дома, — объяснил Квейль.
— Да, — подтвердил Лоусон. — Отец боится пятой колонны. Вы знаете, что сегодня греки подписали перемирие?
— Нет, не знаю.
— Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.
— Всюду мертвая тишина.
— Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день рыскали по городу и срывали плакаты с призывом к защите родины. И расклеивали ангелов, порхающих над головами греческих солдат.
— Разве все они из пятой колонны?
— Очень многие. События назревают. Это чувствуется.
Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в пустыне перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось, что лифт не действует, так что им пришлось подыматься по темной деревянной лестнице. На верхнем этаже они прошли две маленькие комнаты и вошли в большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.
— Я привел к вам знакомого, — сказал Лоусон.
— Мистер Квейль! — воскликнул Стангу. Он вскочил и протянул Квейлю руку.
Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит на этого человека, как на отца Елены, и думает о его судьбе.
— Елена здорова? — спросил он.
— Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.
— Я пойду, — сказал Лоусон.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — А как насчет парохода?
— Скажите ей, чтобы она зашла ко мне в гостиницу завтра часам к двенадцати.
— Спасибо, Лоусон. До свидания.
Лоусон вышел.
— Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? — спросил Квейль.
Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.
— Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.
— Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы она завтра уехала отсюда с Лоусоном.
— Это ее дело.
— Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.
— Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.
— Пойдемте, — ответил Квейль.
Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так, как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене. Стангу взял шляпу, и они вышли.
После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил Квейля, как ему удалось вернуться, и Квейль рассказал. Они нарочно старались не говорить о Елене. На одной из остановок на набережной они вышли и направились к небольшому каменному дому. Г-жа Стангу была дома; у нее сидели какие-то двое — женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.
— Как я рада, что вы вернулись, — сказала она. Вид у нее был подавленный.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — Я тоже очень рад вас видеть.
Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на низких каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, — это он сразу заметил, — и лицо ее светилось радостью и свежестью.
— Хэлло, — сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.
— Вы обедали? — спросила г-жа Стангу.
Она познакомила его с гостями.
— Спасибо, обедал, — ответил Квейль.
Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:
— Елена, я хотел спросить…
— Да?
— Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…
Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.
Наступило молчание.
— Пойдем пройдемся, — сказала Елена и встала.
Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.
— Вышло неудачно, — сказал он, когда дверь за ними закрылась.
— Нисколько, — ответила она.
— Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.
— Ты думаешь?
— Да. Думаю, что так.
— Я не думаю, что смогу уехать, — начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.
— О господи!
— Не сердись.
— Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать — все, что тут творится…
— Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.
— Понимаю. Так и так радости мало.
— Ничего не поделаешь.
Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.
— Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.
— Астариса убили на фронте, — неожиданно сказала она.
— Какое несчастье! — ответил Квейль. — Но, боже мой, что же тут поделаешь?
— Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.
— Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, — возразил он.
— Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.
— Это дело привычки.
— И не могу оставить мать, — закончила она. — Что, если что-нибудь случится с отцом?
Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.
— Я ничего не знаю, — сказал он. — Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.
— Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.
— Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.
— Не могу.
Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.
— Пора домой, — сказала она.
Они молча вернулись.
Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.
— Мы не хотим тебя стеснять, — наконец произнес отец.
— Не будем об этом говорить, — сказала Елена по-английски.
— Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.
— Я уеду, и придут немцы. Я окажусь по ту сторону, а война будет продолжаться. Она не скоро кончится.
— Мы в лучшем положении, чем многие.
Квейль понял, что им нужно потолковать об этом по-гречески, не затрудняясь в выборе слов. Он встал.
— Я пойду, — сказал он.
Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и гладкую кожу, и морщины на лбу.
— Простите меня, — сказал он. Она только улыбнулась в ответ. — До свидания, — повернулся он к остальным.
Хозяин проводил Квейля до выхода.
— Не волнуйтесь, мы это уладим, — сказал он ему.
— Спокойной ночи, — ответил Квейль.
Елена дошла с ним до автобусной остановки.
— Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, — сказала она.
— Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.
— Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.
— Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.
— Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.
— Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.
— Хорошо, Джон. Хорошо.
Подошел автобус.
— До свидания, — сказал Квейль.
Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и все, что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус. Проходя по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз увидел, как она стоит в темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.
— Мистер Лоусон поехал обедать к «Максиму», — объяснил он.
Квейль поблагодарил и стал пробираться между большими дорогими чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать, пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана. Если Лоусон не знает, где Елена, надо будет опять поехать к Стангу. Слишком опасно потерять ее из вида. Слишком опасно. Спускаясь по ступенькам в ресторан, он услыхал шум за дверью и, открыв ее, увидел множество синих и защитного цвета мундиров и охваченную чувством безнадежности толпу возле стойки. Он стал всматриваться в посетителей, отыскивая Лоусона.
— Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! — крикнул ему кто-то.
Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона нигде не было видно. Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки виски.
— Ты не видел Лоусона? — спросил Квейль.
— Выпьем, Джон.
Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная девушка, та самая, которую они видели в «Аргентине», и начала свой неистовый танец. Квейль направился к Лоусону, который был в штатском.
— Хэлло! — сказал он.
Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:
— Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.
— Спасибо, — ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком женщин и армейского офицера.
— Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? — тихо спросил Квейль.
— Стангу?
— Да.
— Ах, да. Я знаю, где работает отец… Вы, я вижу, не теряете времени даром.
— Там теперь можно кого-нибудь найти?
— Не знаю.
— Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?
— Завтра, — понизив голос, ответил Лоусон.
— Послушайте, — сказал Квейль. — Может быть, вы возьмете ее с собой?
— Мы, наверно, не поедем дальше Крита.
— Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная и не причинит вам беспокойства.
— Дело не в этом.
— Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не хотел бы отрывать вас от компании.
— Нет, я с удовольствием, — ответил Лоусон, вставая. — Я скоро вернусь, — обратился он к остальным.
Они вместе вышли на улицу.
— Они выехали из дома, — объяснил Квейль.
— Да, — подтвердил Лоусон. — Отец боится пятой колонны. Вы знаете, что сегодня греки подписали перемирие?
— Нет, не знаю.
— Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.
— Всюду мертвая тишина.
— Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день рыскали по городу и срывали плакаты с призывом к защите родины. И расклеивали ангелов, порхающих над головами греческих солдат.
— Разве все они из пятой колонны?
— Очень многие. События назревают. Это чувствуется.
Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в пустыне перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось, что лифт не действует, так что им пришлось подыматься по темной деревянной лестнице. На верхнем этаже они прошли две маленькие комнаты и вошли в большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.
— Я привел к вам знакомого, — сказал Лоусон.
— Мистер Квейль! — воскликнул Стангу. Он вскочил и протянул Квейлю руку.
Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит на этого человека, как на отца Елены, и думает о его судьбе.
— Елена здорова? — спросил он.
— Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.
— Я пойду, — сказал Лоусон.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — А как насчет парохода?
— Скажите ей, чтобы она зашла ко мне в гостиницу завтра часам к двенадцати.
— Спасибо, Лоусон. До свидания.
Лоусон вышел.
— Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? — спросил Квейль.
Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.
— Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.
— Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы она завтра уехала отсюда с Лоусоном.
— Это ее дело.
— Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.
— Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.
— Пойдемте, — ответил Квейль.
Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так, как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене. Стангу взял шляпу, и они вышли.
После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил Квейля, как ему удалось вернуться, и Квейль рассказал. Они нарочно старались не говорить о Елене. На одной из остановок на набережной они вышли и направились к небольшому каменному дому. Г-жа Стангу была дома; у нее сидели какие-то двое — женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.
— Как я рада, что вы вернулись, — сказала она. Вид у нее был подавленный.
— Благодарю вас, — ответил Квейль. — Я тоже очень рад вас видеть.
Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на низких каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, — это он сразу заметил, — и лицо ее светилось радостью и свежестью.
— Хэлло, — сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.
— Вы обедали? — спросила г-жа Стангу.
Она познакомила его с гостями.
— Спасибо, обедал, — ответил Квейль.
Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:
— Елена, я хотел спросить…
— Да?
— Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…
Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.
Наступило молчание.
— Пойдем пройдемся, — сказала Елена и встала.
Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.
— Вышло неудачно, — сказал он, когда дверь за ними закрылась.
— Нисколько, — ответила она.
— Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.
— Ты думаешь?
— Да. Думаю, что так.
— Я не думаю, что смогу уехать, — начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.
— О господи!
— Не сердись.
— Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать — все, что тут творится…
— Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.
— Понимаю. Так и так радости мало.
— Ничего не поделаешь.
Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.
— Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.
— Астариса убили на фронте, — неожиданно сказала она.
— Какое несчастье! — ответил Квейль. — Но, боже мой, что же тут поделаешь?
— Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.
— Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, — возразил он.
— Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.
— Это дело привычки.
— И не могу оставить мать, — закончила она. — Что, если что-нибудь случится с отцом?
Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.
— Я ничего не знаю, — сказал он. — Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.
— Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.
— Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.
— Не могу.
Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.
— Пора домой, — сказала она.
Они молча вернулись.
Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.
— Мы не хотим тебя стеснять, — наконец произнес отец.
— Не будем об этом говорить, — сказала Елена по-английски.
— Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.
— Я уеду, и придут немцы. Я окажусь по ту сторону, а война будет продолжаться. Она не скоро кончится.
— Мы в лучшем положении, чем многие.
Квейль понял, что им нужно потолковать об этом по-гречески, не затрудняясь в выборе слов. Он встал.
— Я пойду, — сказал он.
Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и гладкую кожу, и морщины на лбу.
— Простите меня, — сказал он. Она только улыбнулась в ответ. — До свидания, — повернулся он к остальным.
Хозяин проводил Квейля до выхода.
— Не волнуйтесь, мы это уладим, — сказал он ему.
— Спокойной ночи, — ответил Квейль.
Елена дошла с ним до автобусной остановки.
— Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, — сказала она.
— Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.
— Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.
— Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.
— Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.
— Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.
— Хорошо, Джон. Хорошо.
Подошел автобус.
— До свидания, — сказал Квейль.
Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и все, что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус. Проходя по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз увидел, как она стоит в темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.
29
Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему хотелось еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь. Квейль был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный цвет, расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча и спросил:
— Инглизи?
— Да, — ответил Квейль.
— К несчастью, мы побиты.
— К несчастью, да.
— Потом опять? — продолжал шофер.
— Что?
— Потом опять придем, — пояснил он, и Квейль понял его.
— Да, — сказал он. — Спокойной ночи.
— Прощайте, инглизи, — сказал водитель, закрывая дверь.
У «Максима» опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась. Сирена загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали только огни эстрадной рампы. Высокий малый с крылышками на груди играл что-то бравурное на рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал свое дело: пальцы его сами находили нужные клавиши, и находили их безошибочно, потому что он был слишком пьян, чтобы следить за собой и испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли все помещение, но никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы и приветствовали состязающихся громкими криками.
— Инглизи?
— Да, — ответил Квейль.
— К несчастью, мы побиты.
— К несчастью, да.
— Потом опять? — продолжал шофер.
— Что?
— Потом опять придем, — пояснил он, и Квейль понял его.
— Да, — сказал он. — Спокойной ночи.
— Прощайте, инглизи, — сказал водитель, закрывая дверь.
У «Максима» опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась. Сирена загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали только огни эстрадной рампы. Высокий малый с крылышками на груди играл что-то бравурное на рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал свое дело: пальцы его сами находили нужные клавиши, и находили их безошибочно, потому что он был слишком пьян, чтобы следить за собой и испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли все помещение, но никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы и приветствовали состязающихся громкими криками.