Страница:
— Анна Андреевна! — позвала она. — Вас просит Иван Степанович.
Анна поднялась тотчас. Тарабрин не любил ждать. Она пересекла приемную, на мгновение задержалась у двери кабинета.
Клаша уже сидела за своим столом.
— Один? — спросила Анна.
— Один, один… — торопливо сказала Клаша.
Тарабрин сидел, подперев голову рукой, читал какую-то бумагу, глаз его не было видно, виден был только открытый лоб.
«Хороший лоб, — подумала Анна. — Умный человек Тарабрин. Но какой-то уж очень чистый лоб, ни морщинки на нем. Как мрамор».
— Звали, Иван Степанович?
Тарабрин поднял голову. Он редко улыбался. Посмотрел на Анну и улыбнулся ей.
— Садись, садись, Анна Андреевна. Хорошо, что зашла.
Анна села, молчала, ждала, что скажет Тарабрин.
Но Тарабрин тоже молчал.
— Бюро в час? — спросила Анна.
— Да, через полчаса, — сказал Тарабрин.
Помолчали еще.
— С маслом ерунда какая-то получилась, — сказал Тарабрин.
— Какая же ерунда? — сказала Анна. — Просто липа. Надо сообщить в обком, что план по молоку не выполнен.
— То есть как не выполнен? — насмешливо переспросил Тарабрин. — Ты, Анна Андреевна, чего-то путаешь. План выполнен. Я сам просматривал сводку. Разве без меня Дудаков посмел бы представить ее в райисполком?
— Но ведь на самом деле нет даже ста процентов, Иван Степанович.
— А что же сдавали? Воздух?
— Масло.
— Ну это меня не интересует — масло или молоко. Важно, что сдали.
— Но ведь это комбинации.
— Чьи?
— Вот этого я пока не пойму.
— Ну, так вот по этому поводу я и позвал вас, Анна Андреевна. Колхозы сдавали, как положено. Но на маслозаводе совершенно запутана отчетность. И повинен в этом, к сожалению, ваш муж…
— Но ведь сдавал и принимал масло не он?
— Но он оформлял! Я не хочу вам неприятностей. Поэтому оставим все, как было.
— Подождите, Иван Степанович, — медленно проговорила Анна. — Сперва о молоке. Потом о моем муже. Надо сообщить в обком, что мы по молоку не дотянули.
— Но это же неправда!
— Покупали чужое масло и сдавали в счет собственного молока!
— А где доказательства?
— Мне сам Поспелов сказал.
— Документы, документы нужны. Я тоже звонил, интересовался. Все правильно.
— Надо исправить сводку.
— Да поймите, Анна Андреевна, что это невозможно переиграть. Ну, как вы это себе представляете? Колхозы обратно забирают масло с завода, везут в райпотребсоюз, там возвращают деньги… В общем, крути киноленту в обратную сторону? Вы подумайте: возможно это проделать?
— Тогда просто сказать правду…
— Обрадуете обком? И что, собственно, сказать? Выполнили — и каемся?
В чем-то Тарабрин прав. Сводку действительно невозможно переиграть.
— Я прошу назначить проверку, Иван Степанович. Ревизию. Чтобы такие вещи не могли больше повториться. Надо начать с маслозавода…
Тарабрин с интересом посмотрел на Анну.
— Хотите поставить под удар собственного мужа?
— Я не хочу ставить под удар собственную совесть.
— А если мы воздержимся?
— Я поставлю вопрос на бюро.
Тарабрин высыпал из деревянного стакана карандаши, пересчитал, положил обратно. Подумал. Тряхнул головой.
— Обойдемся без бюро. Не надо так официально. Пусть будет по-вашему. Поручим Семену Евграфовичу…
Облегченно откинулся на спинку стула, поправил рукою волосы, и только тут Анна заметила на его умном и большом лбу мелкие капельки пота.
Анна поднялась тотчас. Тарабрин не любил ждать. Она пересекла приемную, на мгновение задержалась у двери кабинета.
Клаша уже сидела за своим столом.
— Один? — спросила Анна.
— Один, один… — торопливо сказала Клаша.
Тарабрин сидел, подперев голову рукой, читал какую-то бумагу, глаз его не было видно, виден был только открытый лоб.
«Хороший лоб, — подумала Анна. — Умный человек Тарабрин. Но какой-то уж очень чистый лоб, ни морщинки на нем. Как мрамор».
— Звали, Иван Степанович?
Тарабрин поднял голову. Он редко улыбался. Посмотрел на Анну и улыбнулся ей.
— Садись, садись, Анна Андреевна. Хорошо, что зашла.
Анна села, молчала, ждала, что скажет Тарабрин.
Но Тарабрин тоже молчал.
— Бюро в час? — спросила Анна.
— Да, через полчаса, — сказал Тарабрин.
Помолчали еще.
— С маслом ерунда какая-то получилась, — сказал Тарабрин.
— Какая же ерунда? — сказала Анна. — Просто липа. Надо сообщить в обком, что план по молоку не выполнен.
— То есть как не выполнен? — насмешливо переспросил Тарабрин. — Ты, Анна Андреевна, чего-то путаешь. План выполнен. Я сам просматривал сводку. Разве без меня Дудаков посмел бы представить ее в райисполком?
— Но ведь на самом деле нет даже ста процентов, Иван Степанович.
— А что же сдавали? Воздух?
— Масло.
— Ну это меня не интересует — масло или молоко. Важно, что сдали.
— Но ведь это комбинации.
— Чьи?
— Вот этого я пока не пойму.
— Ну, так вот по этому поводу я и позвал вас, Анна Андреевна. Колхозы сдавали, как положено. Но на маслозаводе совершенно запутана отчетность. И повинен в этом, к сожалению, ваш муж…
— Но ведь сдавал и принимал масло не он?
— Но он оформлял! Я не хочу вам неприятностей. Поэтому оставим все, как было.
— Подождите, Иван Степанович, — медленно проговорила Анна. — Сперва о молоке. Потом о моем муже. Надо сообщить в обком, что мы по молоку не дотянули.
— Но это же неправда!
— Покупали чужое масло и сдавали в счет собственного молока!
— А где доказательства?
— Мне сам Поспелов сказал.
— Документы, документы нужны. Я тоже звонил, интересовался. Все правильно.
— Надо исправить сводку.
— Да поймите, Анна Андреевна, что это невозможно переиграть. Ну, как вы это себе представляете? Колхозы обратно забирают масло с завода, везут в райпотребсоюз, там возвращают деньги… В общем, крути киноленту в обратную сторону? Вы подумайте: возможно это проделать?
— Тогда просто сказать правду…
— Обрадуете обком? И что, собственно, сказать? Выполнили — и каемся?
В чем-то Тарабрин прав. Сводку действительно невозможно переиграть.
— Я прошу назначить проверку, Иван Степанович. Ревизию. Чтобы такие вещи не могли больше повториться. Надо начать с маслозавода…
Тарабрин с интересом посмотрел на Анну.
— Хотите поставить под удар собственного мужа?
— Я не хочу ставить под удар собственную совесть.
— А если мы воздержимся?
— Я поставлю вопрос на бюро.
Тарабрин высыпал из деревянного стакана карандаши, пересчитал, положил обратно. Подумал. Тряхнул головой.
— Обойдемся без бюро. Не надо так официально. Пусть будет по-вашему. Поручим Семену Евграфовичу…
Облегченно откинулся на спинку стула, поправил рукою волосы, и только тут Анна заметила на его умном и большом лбу мелкие капельки пота.
XXXIX
Тарабрин оказался верен своему слову. В тот же день он переговорил с Жуковым. Жуков тоже не стал медлить, и без каких-либо оттяжек, как Анна и хотела, ревизия нагрянула на маслозавод.
В основном ревизии подверглась бухгалтерия завода, то есть Бахрушин, то есть собственный муж Анны… Санитарный врач достаточно придирчиво осматривал завод в установленные сроки, чистота соблюдалась на заводе неукоснительно. Масло и сыр, которые завод поставлял в Пронск и в другие города, — продукция его доходила даже до Ленинграда, — не встречали неодобрительных отзывов. Побольше бы такого масла и сыра! Таким образом, проверить следовало только отчетность, приход да расход, выяснить, сколько поступает на завод молока и куда оно девается…
— Раз уж проверять, так проверять, — сказал Тарабрин, и Жуков сказал обследователям примерно то же:
— Злоупотреблений как будто незаметно, но уж коли решили, поднимите всю отчетность, проверьте, так сказать, до конца…
Два дня шелестели на заводе бумагами, Алексей Ильич подавал всякие гроссбухи, в которые и сам-то заглядывал, пожалуй, впервые, и все было в порядке, все, как говорится, соответствовало. Но…
И вот акт комиссии уже на столе у Жукова, Жуков звонит Тарабрину, Тарабрин разыскивает по району Гончарову, и, поймав ее по телефону в Давыдовском совхозе, просит вечером, по возвращении, обязательно заглянуть в райком.
Тарабрин отменно вежлив, спокоен, может быть, чуть ироничен.
— Ваше желание удовлетворено, Анна Андреевна. Проверили маслозавод. Причем проверяли на совесть, это вам говорю я.
— Я знаю, Иван Степанович. Из райфо ведь Козловского посылали.
— А что — Козловский?
— Говорят, ни одной копейки не пропустит. Педант.
— Ну, не знаю, педант там или не педант, но все в порядке. Как говорится, в ажуре. Так, кажется, у бухгалтеров?
Анна вздохнула. Про себя облегченно вздохнула. И все-таки ей что-то не по себе.
— Но… — Тут последовала многозначительная пауза. — Есть разрыв между принятым молоком и выходом готовой продукции. В самое последнее время молока было принято больше, чем переработано.
— Значит, квитанции колхозам выдавались, а…
— Куда-то утекло. Бидоны дырявые.
— А может быть, колхозы не сдавали этого молока?
— Кто же в этом признается?
— Следовательно…
— Следовательно, недостача.
— Кто же несет ответственность?
— Бухгалтер Бахрушин. Ваш муж.
Тарабрин сказал это без подчеркивания, очень просто, как если бы говорил о постороннем для Гончаровой человеке.
Анна помолчала. Потом взглянула невесело на Тарабрина.
— Это преступление?
Тарабрин отрицательно замахал рукой.
— Нет, нет! Не волнуйтесь. Упущение… — Он участливо посмотрел на Анну, ему, наверно, искренне хотелось ее утешить. — Возможно, виновата спешка. Допускаю, что уж очень хотелось выполнить план. Так сказать, авансировали колхозы. Мы с Семеном Евграфовичем расцениваем это как служебное упущение. Не больше. Все отрегулируется…
Так она и знала. Она была уверена, что с выполнением плана что-то не в порядке. Формально в порядке, но на самом деле…
Ах, Бахрушин, Бахрушин! Алексей хотел жить со всеми в ладу. С тем выпьет. С другим согласится. Навыдавал квитанций. Люди не подведут. Он их вызволит, они его. Теперь, конечно, Бахрушин у всех в руках. Как поведешь себя, так и получишь…
Анна сплела кисти рук, принялась дергать себя за пальцы, точно стягивала с них несуществующие перчатки.
— А большая сумма, Иван Степанович?
— Да не волнуйтесь же, я вам говорю… — Тарабрин совершенно спокоен. — Все отрегулируется. Помаленьку погасят…
Он назвал сумму. Сравнительно невелика. Примерно, пять месячных окладов Анны. Незаметная сумма. Но и Бахрушин, и Анна находились под прессом. Теперь все зависело от доброго расположения людей. Разумеется, ей пойдут навстречу. В этом она не сомневается. Помогут Алексею свести концы с концами.
Тарабрин читал ее мысли.
— Сведет ваш Алексей Ильич концы с концами, отрегулирует…
План выполнен, обком доволен, Алексей отрегулирует. Удивительно, как все добры друг к другу. Но от этой доброты ей хочется плакать…
Анна встала.
— Что ж, Иван Степанович… Спасибо. Я подумаю, как поступить…
— Да никак не поступать! — Тарабрин дружелюбно протянул руку. — Ваш Бахрушин не так уж и виноват. Всем хочется выполнить план. Любыми средствами. Не подумал. Не стоит раздувать его ошибку, ваш авторитет нам дороже…
Но Анна уже знала, что делать. Она заторопилась домой.
Алексей находился в благодушном настроении. Сидел на порожке дома и кое-как наигрывал на баяне. Был как будто слегка навеселе. В последнее время Анна не всегда могла разобрать — под хмельком Алексей или ей это только кажется.
Она притронулась к баяну.
— Погоди. Что там у вас?
— Порядок.
— Но у тебя недочет?
— Разбалансируем.
Анна посмотрела на него сухими злыми глазами.
— Неужели тебе что-нибудь давали?
Алексей положил баян на ступеньку, в глазах его тоже мелькнуло злое выражение.
— Ты соображай, Аня, что говоришь! Себя не пожалел бы, так тебя пожалею. Что я — не понимаю, что ли…
— Значит, ты — ни в чем?
— Ну, выпивал иногда с людьми…
Бесполезно с ним говорить. Тем более сейчас. Анна пошла прочь, не заходя в дом. Алексей приподнялся.
— Ты куда?
— Христа славить!
Что с ним говорить…
Она и вправду пошла по людям, собирать, что дадут.
У Ксенофонтовых Евдокия Тихоновна бросилась ставить самовар. Она всегда была душевно расположена к Анне, а теперь, когда Анна стала секретарем, ее посещение вдвойне приятно.
— Я по делу, тетя Дуся. Мне нужны деньги.
— Что так?
Евдокия Тихоновна испытующе посмотрела на гостью.
— Нужно выручить. Одного человека. Очень нужно.
— А много?
Анна сказала. Евдокия Тихоновна всплеснула руками.
— Откуда же у нас таким деньгам!
— Сколько можно, — сказала Анна. — У меня есть платья, пальто. Шифоньер можно продать. Приемник…
— Впрочем, погоди… — Евдокия Тихоновна подумала. — Гришка должен скоро прийти…
Гриша тоже обрадовался Анне.
— Какими судьбами, Анна Андреевна?
Мать помешала ему говорить с гостьей, увела в комнату, которую когда-то занимала Анна.
— Гришка на мотоцикл копит, — сказала она, выходя обратно. — Завтра утречком сходит в сберкассу, в обед принесу…
Накопления Ксенофонтовых равнялись двум ее окладам. Анна долго думала — к кому бы еще обратиться. Ни у кого из ее знакомых не было таких денег. Ей пришла в голову отчаянная мысль — сходить к директору леспромхоза Ванюшину. Член бюро райкома, он держался в некотором отдалении от других членов бюро, но в спорах часто поддерживал Анну.
Утром она отправилась к Ванюшину.
— У меня просьба, Кирилл Савельич — без обиняков начала она, зайдя к нему в кабинет. — Мне нужны деньги. Порядочная сумма. Вы у нас местный Рокфеллер. Ну, не лично, конечно. Я не знаю, есть ли у вас лично. Но я рискнула. Очень нужны. Отдам через полгода. Это я предупреждаю…
Широкоплечий Ванюшин еще шире расправил плечи. Исподлобья взглянул на Анну. Он был громоздок, тяжел, круглолиц. Когда сердился — багровел, казалось, вот-вот его хватит удар.
— Сколько? — коротко спросил он.
Анна сказала.
— Погодите… — сказал он и вышел.
Анна провела в одиночестве минут пятнадцать.
Ванюшин зашел обратно, сел за стол, сунул руку в боковой карман, подал деньги.
— Вот, — сказал он.
Анна смутилась.
— Я предупредила. Смогу вернуть только через полгода, — сказала она. — Вы даже ни о чем не спросили…
Ванюшин недовольно на нее поглядел.
— И не спрашиваю. Когда товарищ просит, я помогаю. А не выясняю — надо ли помогать. Надо или не надо — это пусть другие выясняют…
К концу дня Анна появилась на маслозаводе перед Алексеем.
— Вот… — Она положила перед ним деньги. — Иди и внеси в кассу. Ты ничего не должен.
Алексей растерялся.
— Колхозы сдавали, они и рассчитаются, — забормотал он. — Это даже как-то…
— Я ничего не знаю, — сдавленным голосом произнесла Анна. — Я хочу быть уверенной, что ты никому ничего не должен. Ни от кого не хочу зависеть. Ни от чьей доброты.
Он нерешительно запротестовал:
— На это обратят внимание…
— У тебя недостача на сегодняшний день? — сказала Анна. — Вот иди и покрывай.
Он упирался:
— А как я проведу?
— Незаконные операции умел проводить? Сумей провести законную.
Об оконное стекло бился шмель. Жужжал как сумасшедший.
Алексей прикрыл шмеля ладонью.
— Ах, чтоб тебя!
— Отпусти, — сказала Анна. — Шмель не виноват.
Он швырнул шмеля за окно.
Она спросила:
— Вы куда деньги сдаете?
— В банк.
— Вечером покажешь квитанцию, — тихо сказала Анна. — А то так и знай, завтра еще одну ревизию пришлю… — Она поежилась. — Посадил семью на голодный паек. Отец! Тоже мне…
И не договорила.
Вечером Анна долго сидела в райкоме. Советовалась с Добровольским, о ком из механизаторов написать в газете. Так написать, чтобы и не перехвалить и остальных подтолкнуть. К ней заглянул Тарабрин. Веселый, оживленный. Прислушался.
— Правильно, — одобрил он. — Поднимите кое-кого перед уборкой…
— Между прочим, Иван Степанович, — сказала Анна, — Бахрушин внес деньги.
— Какие деньги?
Тарабрин не сразу понял. Он уже не думал о сводке.
— Недочет, который образовался на маслозаводе. Там была какая-то неясность. Не надо ему делать поблажек. Могут подумать, что из-за того, что он мой муж.
Тарабрин прищурился, ждал, что еще она скажет.
— Ни я никому не должна прощать, ни мне никто не должен, — сказала Анна. — Снисходительность, пусть даже из самых добрых побуждений, не одного человека привела к преступлению.
В основном ревизии подверглась бухгалтерия завода, то есть Бахрушин, то есть собственный муж Анны… Санитарный врач достаточно придирчиво осматривал завод в установленные сроки, чистота соблюдалась на заводе неукоснительно. Масло и сыр, которые завод поставлял в Пронск и в другие города, — продукция его доходила даже до Ленинграда, — не встречали неодобрительных отзывов. Побольше бы такого масла и сыра! Таким образом, проверить следовало только отчетность, приход да расход, выяснить, сколько поступает на завод молока и куда оно девается…
— Раз уж проверять, так проверять, — сказал Тарабрин, и Жуков сказал обследователям примерно то же:
— Злоупотреблений как будто незаметно, но уж коли решили, поднимите всю отчетность, проверьте, так сказать, до конца…
Два дня шелестели на заводе бумагами, Алексей Ильич подавал всякие гроссбухи, в которые и сам-то заглядывал, пожалуй, впервые, и все было в порядке, все, как говорится, соответствовало. Но…
И вот акт комиссии уже на столе у Жукова, Жуков звонит Тарабрину, Тарабрин разыскивает по району Гончарову, и, поймав ее по телефону в Давыдовском совхозе, просит вечером, по возвращении, обязательно заглянуть в райком.
Тарабрин отменно вежлив, спокоен, может быть, чуть ироничен.
— Ваше желание удовлетворено, Анна Андреевна. Проверили маслозавод. Причем проверяли на совесть, это вам говорю я.
— Я знаю, Иван Степанович. Из райфо ведь Козловского посылали.
— А что — Козловский?
— Говорят, ни одной копейки не пропустит. Педант.
— Ну, не знаю, педант там или не педант, но все в порядке. Как говорится, в ажуре. Так, кажется, у бухгалтеров?
Анна вздохнула. Про себя облегченно вздохнула. И все-таки ей что-то не по себе.
— Но… — Тут последовала многозначительная пауза. — Есть разрыв между принятым молоком и выходом готовой продукции. В самое последнее время молока было принято больше, чем переработано.
— Значит, квитанции колхозам выдавались, а…
— Куда-то утекло. Бидоны дырявые.
— А может быть, колхозы не сдавали этого молока?
— Кто же в этом признается?
— Следовательно…
— Следовательно, недостача.
— Кто же несет ответственность?
— Бухгалтер Бахрушин. Ваш муж.
Тарабрин сказал это без подчеркивания, очень просто, как если бы говорил о постороннем для Гончаровой человеке.
Анна помолчала. Потом взглянула невесело на Тарабрина.
— Это преступление?
Тарабрин отрицательно замахал рукой.
— Нет, нет! Не волнуйтесь. Упущение… — Он участливо посмотрел на Анну, ему, наверно, искренне хотелось ее утешить. — Возможно, виновата спешка. Допускаю, что уж очень хотелось выполнить план. Так сказать, авансировали колхозы. Мы с Семеном Евграфовичем расцениваем это как служебное упущение. Не больше. Все отрегулируется…
Так она и знала. Она была уверена, что с выполнением плана что-то не в порядке. Формально в порядке, но на самом деле…
Ах, Бахрушин, Бахрушин! Алексей хотел жить со всеми в ладу. С тем выпьет. С другим согласится. Навыдавал квитанций. Люди не подведут. Он их вызволит, они его. Теперь, конечно, Бахрушин у всех в руках. Как поведешь себя, так и получишь…
Анна сплела кисти рук, принялась дергать себя за пальцы, точно стягивала с них несуществующие перчатки.
— А большая сумма, Иван Степанович?
— Да не волнуйтесь же, я вам говорю… — Тарабрин совершенно спокоен. — Все отрегулируется. Помаленьку погасят…
Он назвал сумму. Сравнительно невелика. Примерно, пять месячных окладов Анны. Незаметная сумма. Но и Бахрушин, и Анна находились под прессом. Теперь все зависело от доброго расположения людей. Разумеется, ей пойдут навстречу. В этом она не сомневается. Помогут Алексею свести концы с концами.
Тарабрин читал ее мысли.
— Сведет ваш Алексей Ильич концы с концами, отрегулирует…
План выполнен, обком доволен, Алексей отрегулирует. Удивительно, как все добры друг к другу. Но от этой доброты ей хочется плакать…
Анна встала.
— Что ж, Иван Степанович… Спасибо. Я подумаю, как поступить…
— Да никак не поступать! — Тарабрин дружелюбно протянул руку. — Ваш Бахрушин не так уж и виноват. Всем хочется выполнить план. Любыми средствами. Не подумал. Не стоит раздувать его ошибку, ваш авторитет нам дороже…
Но Анна уже знала, что делать. Она заторопилась домой.
Алексей находился в благодушном настроении. Сидел на порожке дома и кое-как наигрывал на баяне. Был как будто слегка навеселе. В последнее время Анна не всегда могла разобрать — под хмельком Алексей или ей это только кажется.
Она притронулась к баяну.
— Погоди. Что там у вас?
— Порядок.
— Но у тебя недочет?
— Разбалансируем.
Анна посмотрела на него сухими злыми глазами.
— Неужели тебе что-нибудь давали?
Алексей положил баян на ступеньку, в глазах его тоже мелькнуло злое выражение.
— Ты соображай, Аня, что говоришь! Себя не пожалел бы, так тебя пожалею. Что я — не понимаю, что ли…
— Значит, ты — ни в чем?
— Ну, выпивал иногда с людьми…
Бесполезно с ним говорить. Тем более сейчас. Анна пошла прочь, не заходя в дом. Алексей приподнялся.
— Ты куда?
— Христа славить!
Что с ним говорить…
Она и вправду пошла по людям, собирать, что дадут.
У Ксенофонтовых Евдокия Тихоновна бросилась ставить самовар. Она всегда была душевно расположена к Анне, а теперь, когда Анна стала секретарем, ее посещение вдвойне приятно.
— Я по делу, тетя Дуся. Мне нужны деньги.
— Что так?
Евдокия Тихоновна испытующе посмотрела на гостью.
— Нужно выручить. Одного человека. Очень нужно.
— А много?
Анна сказала. Евдокия Тихоновна всплеснула руками.
— Откуда же у нас таким деньгам!
— Сколько можно, — сказала Анна. — У меня есть платья, пальто. Шифоньер можно продать. Приемник…
— Впрочем, погоди… — Евдокия Тихоновна подумала. — Гришка должен скоро прийти…
Гриша тоже обрадовался Анне.
— Какими судьбами, Анна Андреевна?
Мать помешала ему говорить с гостьей, увела в комнату, которую когда-то занимала Анна.
— Гришка на мотоцикл копит, — сказала она, выходя обратно. — Завтра утречком сходит в сберкассу, в обед принесу…
Накопления Ксенофонтовых равнялись двум ее окладам. Анна долго думала — к кому бы еще обратиться. Ни у кого из ее знакомых не было таких денег. Ей пришла в голову отчаянная мысль — сходить к директору леспромхоза Ванюшину. Член бюро райкома, он держался в некотором отдалении от других членов бюро, но в спорах часто поддерживал Анну.
Утром она отправилась к Ванюшину.
— У меня просьба, Кирилл Савельич — без обиняков начала она, зайдя к нему в кабинет. — Мне нужны деньги. Порядочная сумма. Вы у нас местный Рокфеллер. Ну, не лично, конечно. Я не знаю, есть ли у вас лично. Но я рискнула. Очень нужны. Отдам через полгода. Это я предупреждаю…
Широкоплечий Ванюшин еще шире расправил плечи. Исподлобья взглянул на Анну. Он был громоздок, тяжел, круглолиц. Когда сердился — багровел, казалось, вот-вот его хватит удар.
— Сколько? — коротко спросил он.
Анна сказала.
— Погодите… — сказал он и вышел.
Анна провела в одиночестве минут пятнадцать.
Ванюшин зашел обратно, сел за стол, сунул руку в боковой карман, подал деньги.
— Вот, — сказал он.
Анна смутилась.
— Я предупредила. Смогу вернуть только через полгода, — сказала она. — Вы даже ни о чем не спросили…
Ванюшин недовольно на нее поглядел.
— И не спрашиваю. Когда товарищ просит, я помогаю. А не выясняю — надо ли помогать. Надо или не надо — это пусть другие выясняют…
К концу дня Анна появилась на маслозаводе перед Алексеем.
— Вот… — Она положила перед ним деньги. — Иди и внеси в кассу. Ты ничего не должен.
Алексей растерялся.
— Колхозы сдавали, они и рассчитаются, — забормотал он. — Это даже как-то…
— Я ничего не знаю, — сдавленным голосом произнесла Анна. — Я хочу быть уверенной, что ты никому ничего не должен. Ни от кого не хочу зависеть. Ни от чьей доброты.
Он нерешительно запротестовал:
— На это обратят внимание…
— У тебя недостача на сегодняшний день? — сказала Анна. — Вот иди и покрывай.
Он упирался:
— А как я проведу?
— Незаконные операции умел проводить? Сумей провести законную.
Об оконное стекло бился шмель. Жужжал как сумасшедший.
Алексей прикрыл шмеля ладонью.
— Ах, чтоб тебя!
— Отпусти, — сказала Анна. — Шмель не виноват.
Он швырнул шмеля за окно.
Она спросила:
— Вы куда деньги сдаете?
— В банк.
— Вечером покажешь квитанцию, — тихо сказала Анна. — А то так и знай, завтра еще одну ревизию пришлю… — Она поежилась. — Посадил семью на голодный паек. Отец! Тоже мне…
И не договорила.
Вечером Анна долго сидела в райкоме. Советовалась с Добровольским, о ком из механизаторов написать в газете. Так написать, чтобы и не перехвалить и остальных подтолкнуть. К ней заглянул Тарабрин. Веселый, оживленный. Прислушался.
— Правильно, — одобрил он. — Поднимите кое-кого перед уборкой…
— Между прочим, Иван Степанович, — сказала Анна, — Бахрушин внес деньги.
— Какие деньги?
Тарабрин не сразу понял. Он уже не думал о сводке.
— Недочет, который образовался на маслозаводе. Там была какая-то неясность. Не надо ему делать поблажек. Могут подумать, что из-за того, что он мой муж.
Тарабрин прищурился, ждал, что еще она скажет.
— Ни я никому не должна прощать, ни мне никто не должен, — сказала Анна. — Снисходительность, пусть даже из самых добрых побуждений, не одного человека привела к преступлению.
XL
Лес прогрелся, просушен солнцем, даже под елями, распластавшими мохнатые ветви по самой земле, сухо. В опавшую прошлогоднюю хвою рука погружалась, как в нагретый сухой песок. Даже лесные болотца повысыхали, мох в кочкарнике ершился жесткой щетиной. Деревья то совсем уходили в синь, то высветлялись, зеленея нежно и молодо.
Дети вот уже дня три как собирались с матерью по грибы. Анна все обещала, обещала и, наконец, поклялась, что обязательно пойдет в воскресенье. Не так уж много времени удавалось ей проводить с детьми, но на этот раз она их не обманула. Тем более что и Женя приехала на каникулы, ей тоже хотелось в лес.
И вот всей семьей они сегодня в лесу. Даже Алексей охотно пошел. После истории с маслом, когда Анна заставила его погасить недостачу, он притих, стал ласков с детьми, даже как будто не пил и с Анной вел себя, как в первый год после женитьбы.
Вышли пораньше, захватили корзины, взяли еды, дома осталась одна Надежда Никоновна. Забрались километров за пять.
Дети разошлись по чаще, Алексей отправился искать удилище, а самой Анне захотелось вдруг полежать. Просто полежать. Смотреть в небо и считать облака…
Она расстелила плащ на сухой моховине, легла на спину, закинула руки за голову — в кои-то веки могла она позволить себе вот так бездельно поваляться днем на траве!
Поодаль перекликались дети. Она прислушивалась к их голосам. Они были такие разные и в то же время такие бесконечно свои. Вот Коля. Он ближе всех. Мальчику восьмой год, осенью пойдет в школу. Ниночке осенью исполнится одиннадцать. Женя совсем большая, восемнадцать лет. Не успеешь оглянуться, как закончит техникум и станет самостоятельным человеком. Мечтает о работе, обещает помогать матери. Да где там! Встретит какого-нибудь Петю или Сеню — и ищи ветра в поле! Время бежит, бежит. Ей самой тридцать семь. Тридцать семь уже! Старая баба. Скоро бабушкой станет. Не задолжится. Вот только дедушка у нас бедоватый…
В полдень все собрались возле Анны. Дети насобирали грибов, наперебой хвастались перед матерью.
— Есть будете?
Есть хотели все. Анна расстелила полотенце, достала огурцы, вареную картошку, селедку, хлеб.
Анна поколебалась, но все-таки купила накануне бутылку вина на тот случай, если пойдет Алексей, чтоб уж и ему было полное удовольствие. Она не разбиралась в вине, вино было какое-то молдавское, десертное, водки она покупать не хотела.
Нине и Коле подмешали немного вина к воде. Анна и Женя выпили по глотку, ну, а царская доля досталась, разумеется, Алексею.
Выпив, он повеселел, пытался петь, посадил возле себя сына, принялся обстругивать удилище. Девочки ушли за цветами. Анна тоже пошла было с ними, потом вернулась, почему-то не решилась оставить Колю с отцом.
— Ты иди, иди, — сказал Алексей жене, — дай мужикам между собой покалякать.
Она все-таки не ушла. Алексей вставал, садился, снова вставал. Потом, преодолевая смущение, извлек откуда-то поллитровку.
— Понимаешь, не надеялся на тебя…
У Анны весь день было такое хорошее настроение, все было так хорошо…
— Алеша, отдай, — попросила она.
Он торопливо налил с полстакана.
— Ну, отдай, Алешенька. Я же о тебе забочусь…
Он закрыл глаза, торопливо выпил. А когда снова взглянул на Анну, глаза его уже подернулись мутной пленкой, заблестели.
— Заботишься… О чужих заботишься больше, чем о своих!
Анна протянула руку.
— Отдай бутылку, прошу…
Он отошел подальше, встал у куста жимолости.
Анна поднялась и пошла к мужу. Она еще улыбалась, еще надеялась. Алексей нырнул за куст, захрустел валежник.
Коля побежал за отцом.
— Папа!
Валежник захрустел еще громче.
Так и кончился этот хороший день.
Анна пошла искать девочек. Лучше уж поскорее домой.
Девочки сидели на полянке перед ворохом колокольчиков и ромашек, плели венки.
Анна позвала:
— Пойдемте…
Вернулись на прежнее место, покричали Коле, мальчик появился из-за кустов.
Анна вопросительно взглянула на сына.
— Где отец?
Коля махнул рукой в неопределенном направлении.
— Спит.
Анна нашла Алексея за кустами. Он спал, спал тяжело, мертвенно, как спят безнадежно больные люди.
Дети пошли вслед за матерью.
— Вы идите, — сказала она им. — Соберите все, корзины, посуду, я догоню вас…
Она наклонилась, потрясла Алексея за плечо. Опять потрясла. Закинула его руку себе на шею, попыталась поднять. Алексей как будто пришел в себя.
— Пошли? — несвязно спросил он.
— Пошли, пошли…
Она поволокла его, придерживая за пояс. Дети оглядывались и снова убегали вперед. Анне было трудно, Алексей еле переставлял ноги. Надо расходиться, думала Анна. Так невозможно…
До сумерек было далеко. Облака двигались вместе с нею над лесом. Что за пример для сына, думала Анна, что за пример для людей… Она тянула, тянула, Алексей тяжело навалился на ее плечо, он сопел, засыпал на ходу, просыпался. «А как разойтись? — думала Анна. — Люди обращаются ко мне, ждут, чтоб я помогла их семьям, а свою семью разорю…» Ей ужасно хотелось подойти к городу в сумерки. Все-таки не так стыдно.
Дети шли впереди. Они оживленно о чем-то разговаривали. Солнце лилось праздничным желтым светом. Девочки несли корзины и букеты. Коля едва поспевал за сестрами. Они так и шли: ближе всех Коля, потом Нина и впереди Женя. А еще дальше Жени, совсем впереди, шел Толя. Никем не видимый Толя. Легкими воздушными шагами уходил в солнечный закат.
А сама Анна шла тяжело, трудно, ноги ее скользили в траве, шла и волокла на себе сонного и грузного Алексея.
Дети вот уже дня три как собирались с матерью по грибы. Анна все обещала, обещала и, наконец, поклялась, что обязательно пойдет в воскресенье. Не так уж много времени удавалось ей проводить с детьми, но на этот раз она их не обманула. Тем более что и Женя приехала на каникулы, ей тоже хотелось в лес.
И вот всей семьей они сегодня в лесу. Даже Алексей охотно пошел. После истории с маслом, когда Анна заставила его погасить недостачу, он притих, стал ласков с детьми, даже как будто не пил и с Анной вел себя, как в первый год после женитьбы.
Вышли пораньше, захватили корзины, взяли еды, дома осталась одна Надежда Никоновна. Забрались километров за пять.
Дети разошлись по чаще, Алексей отправился искать удилище, а самой Анне захотелось вдруг полежать. Просто полежать. Смотреть в небо и считать облака…
Она расстелила плащ на сухой моховине, легла на спину, закинула руки за голову — в кои-то веки могла она позволить себе вот так бездельно поваляться днем на траве!
Поодаль перекликались дети. Она прислушивалась к их голосам. Они были такие разные и в то же время такие бесконечно свои. Вот Коля. Он ближе всех. Мальчику восьмой год, осенью пойдет в школу. Ниночке осенью исполнится одиннадцать. Женя совсем большая, восемнадцать лет. Не успеешь оглянуться, как закончит техникум и станет самостоятельным человеком. Мечтает о работе, обещает помогать матери. Да где там! Встретит какого-нибудь Петю или Сеню — и ищи ветра в поле! Время бежит, бежит. Ей самой тридцать семь. Тридцать семь уже! Старая баба. Скоро бабушкой станет. Не задолжится. Вот только дедушка у нас бедоватый…
В полдень все собрались возле Анны. Дети насобирали грибов, наперебой хвастались перед матерью.
— Есть будете?
Есть хотели все. Анна расстелила полотенце, достала огурцы, вареную картошку, селедку, хлеб.
Анна поколебалась, но все-таки купила накануне бутылку вина на тот случай, если пойдет Алексей, чтоб уж и ему было полное удовольствие. Она не разбиралась в вине, вино было какое-то молдавское, десертное, водки она покупать не хотела.
Нине и Коле подмешали немного вина к воде. Анна и Женя выпили по глотку, ну, а царская доля досталась, разумеется, Алексею.
Выпив, он повеселел, пытался петь, посадил возле себя сына, принялся обстругивать удилище. Девочки ушли за цветами. Анна тоже пошла было с ними, потом вернулась, почему-то не решилась оставить Колю с отцом.
— Ты иди, иди, — сказал Алексей жене, — дай мужикам между собой покалякать.
Она все-таки не ушла. Алексей вставал, садился, снова вставал. Потом, преодолевая смущение, извлек откуда-то поллитровку.
— Понимаешь, не надеялся на тебя…
У Анны весь день было такое хорошее настроение, все было так хорошо…
— Алеша, отдай, — попросила она.
Он торопливо налил с полстакана.
— Ну, отдай, Алешенька. Я же о тебе забочусь…
Он закрыл глаза, торопливо выпил. А когда снова взглянул на Анну, глаза его уже подернулись мутной пленкой, заблестели.
— Заботишься… О чужих заботишься больше, чем о своих!
Анна протянула руку.
— Отдай бутылку, прошу…
Он отошел подальше, встал у куста жимолости.
Анна поднялась и пошла к мужу. Она еще улыбалась, еще надеялась. Алексей нырнул за куст, захрустел валежник.
Коля побежал за отцом.
— Папа!
Валежник захрустел еще громче.
Так и кончился этот хороший день.
Анна пошла искать девочек. Лучше уж поскорее домой.
Девочки сидели на полянке перед ворохом колокольчиков и ромашек, плели венки.
Анна позвала:
— Пойдемте…
Вернулись на прежнее место, покричали Коле, мальчик появился из-за кустов.
Анна вопросительно взглянула на сына.
— Где отец?
Коля махнул рукой в неопределенном направлении.
— Спит.
Анна нашла Алексея за кустами. Он спал, спал тяжело, мертвенно, как спят безнадежно больные люди.
Дети пошли вслед за матерью.
— Вы идите, — сказала она им. — Соберите все, корзины, посуду, я догоню вас…
Она наклонилась, потрясла Алексея за плечо. Опять потрясла. Закинула его руку себе на шею, попыталась поднять. Алексей как будто пришел в себя.
— Пошли? — несвязно спросил он.
— Пошли, пошли…
Она поволокла его, придерживая за пояс. Дети оглядывались и снова убегали вперед. Анне было трудно, Алексей еле переставлял ноги. Надо расходиться, думала Анна. Так невозможно…
До сумерек было далеко. Облака двигались вместе с нею над лесом. Что за пример для сына, думала Анна, что за пример для людей… Она тянула, тянула, Алексей тяжело навалился на ее плечо, он сопел, засыпал на ходу, просыпался. «А как разойтись? — думала Анна. — Люди обращаются ко мне, ждут, чтоб я помогла их семьям, а свою семью разорю…» Ей ужасно хотелось подойти к городу в сумерки. Все-таки не так стыдно.
Дети шли впереди. Они оживленно о чем-то разговаривали. Солнце лилось праздничным желтым светом. Девочки несли корзины и букеты. Коля едва поспевал за сестрами. Они так и шли: ближе всех Коля, потом Нина и впереди Женя. А еще дальше Жени, совсем впереди, шел Толя. Никем не видимый Толя. Легкими воздушными шагами уходил в солнечный закат.
А сама Анна шла тяжело, трудно, ноги ее скользили в траве, шла и волокла на себе сонного и грузного Алексея.
XLI
Должно быть, в глубине души Тарабрин был благодарен Анне. Из мерзавца доброго человека не сделаешь, но люди, так сказать, средние, не слишком стойкие, общаясь с хорошими людьми, сами становятся лучше. Похоже, Тарабрин, столкнувшись с принципиальностью Анны, и сам стал принципиальнее, и был этим, конечно, доволен, как доволен бывает всякий человек, когда ему не в чем себя упрекнуть…
Все в районе было подогнано к плану — мясо, молоко, яйца. Заготовка сена подходила к концу. Обком торопил по привычке, но не так уж ретиво, и это значило, что обком надеется на район.
Все шло заведенным порядком, как в будильнике, сделанном по простому, но проверенному образцу.
Вот и сейчас Тарабрин вошел, настежь распахнув дверь, вместе с хорошей погодой, с утренним солнцем, с прохладою ветреного дня. Высокий, аккуратный, подтянутый. Вошел не один, вместе с ним и под стать ему появился такой же ладный и плотный посетитель в светлом костюме, в светлых кудрях, со светлым выражением на лице.
— Вы, кажется, знакомы, — бодро промолвил Тарабрин. — Товарищ Волков…
Волков, улыбаясь, шел навстречу Анне.
— Как же! Старые знакомые. Судьба разводит нас и опять сталкивает…
— Геннадий Павлович!…
Волков приятен Анне. Все-таки он один из первых, кто встретил ее по возвращении в родные места. И он все такой же: моложавый, подвижный, приветливый. Если за эти годы и появилась у него седина, она почти незаметна в пышных русых волосах.
— Геннадий Павлович по поводу Давыдовского совхоза, — сказал Тарабрин. — Хотел сам с ним поехать, да он ни в какую. Только Гончарову. Обязательно с вами хочет…
Давыдовский совхоз был у райкома до некоторой степени бельмом на глазу. В нем все есть для того, чтобы стать рентабельным, процветающим хозяйством. Земли не так чтобы очень хорошие, но не хуже, чем у других, неплохи пастбища, техники тоже достаточно, и все-таки совхоз не обходился без дотаций. Райком пытался сменить директора — в Пронске не разрешили. Апухтина снимать действительно как будто не за что, хотя и не хотелось оставлять его на посту. Директор Давыдовского совхоза Апухтин не пьянствовал, не врал, не воровал, даже работал, только ничего у него не получалось. Не получалось уже несколько лет…
К сожалению, у нас не снимают с работы за неспособность. Все думают — авось исправится!
Но почему Давыдовским совхозом так интересовался Волков, Анна не понимала. У совхозов — свое начальство, а Волков на ее памяти нет-нет да и заглядывал в этот совхоз, не скрывал своего интереса к Давыдовскому совхозу.
Анна улыбнулась Волкову и все-таки не скрыла удивления.
— Вы точно шефство взяли над Давыдовом, — сказала она. — Вероятно, хватает дел, а Давыдово не забываете.
— Неравнодушен… Мне бы туда! Я бы там… — Волков засмеялся. — Впрочем, теперь это законная любовь Я вам еще не представился. Я уже не в сельхозуправлении. Начальник областного управления совхозов!
— Давно?
— Обком играет человеком. Сегодня здесь, а завтра там.
Но Волков, кажется, не огорчен перемещением.
— Серьезно?
— Сочли за благо передвинуть. Я не возражал. Поспокойнее.
— Значит, теперь возьметесь за Давыдовский совхоз?
— Обязательно!
Волков сказал, что он всерьез решил заняться Давыдовом. Все осмотреть. Выяснить. Подбросить что нужно. Вытянуть.
— А не пора ли поменять там директора?
Волков замахал руками:
— Рано, рано! Все в свое время…
Волков повез Анну на своей машине. Держался он с ней по-приятельски, шутил, расспрашивал о районе, интересовался, как идет ее личная жизнь. Все время подчеркивал, что они с Анной старые знакомые. Рассказывал Анне о последних новинках. Он был опытный агроном и следил за развитием агротехники. Анна слушала с интересом. Как-то к слову вспомнил Петухова и сделал это зря — сравнения с Петуховым он не выдерживал Был сильнее, образованнее, возможно даже способнее, но было в Петухове что-то такое значительное, чего вовсе не было в Волкове.
Ехали они полями. Редко когда попадался лесок. Все поля и поля. Сперва колхозные, потом поля совхоза. Колосились хлеба, покачивался на ветру лен, топорщились метелки проса. Анна знала, кажется, каждое поле, она ведь от весны до весны и дневала и ночевала среди этих полей. Любит ли она деревню, спрашивал ее Петухов. Тогда она не поняла вопроса. Теперь это была она сама, ее жизнь…
В Давыдовском совхозе Волков все облазил, все осмотрел, всюду совал нос. Замечания его отличались практичностью, знанием дела. Вот был бы он здесь директором, подумала Анна, он сумел бы превратить совхоз в золотое дно. Апухтина Волков замучил вопросами, тот умаялся, пот градом катил с медлительного директора. Апухтин со всем соглашался, все признавал. «Так сними его, сними, не поднимет Апухтин совхоз, не сможет», — думала Анна.
Но именно в этом и заключался камень преткновения. Все было правильно у Волкова, только не в отношении Апухтина, снять его Волков не соглашался. Обещал дать тракторов, машин, пообещал выделить два дефицитных кукурузосборочных комбайна, посулил достать какой-то особенной высокоурожайной кукурузы на семена, сказал, что дополнительно отгрузит строительные материалы. Но Апухтина трогать не хотел. А при таком директоре, как Апухтин, все в прорву…
Волков уехал, однако ничего не забыл. В совхоз пришли и машины, и комбайны, отгружены были и лес, и кирпич, и стекло…
Анна недоумевала — почему Давыдовскому совхозу такое счастье? Все сыпалось для него, как из рога изобилия, при такой щедрости даже Апухтин не мог не идти в середняках.
— Что за доброта? — подивилась как-то Анна в разговоре с Тарабриным. — Кому-нибудь Волков, может, и отчим, но для Давыдова — отец родной!
— А вам-то что? — одернул ее Тарабрин. — В район ведь, а не из района. Спасибо говорить надо. Если бы не Волков, нам с вами еще как пришлось бы отдуваться за этот совхоз. А с его помощью кряхтим, да справляемся.
Все в районе было подогнано к плану — мясо, молоко, яйца. Заготовка сена подходила к концу. Обком торопил по привычке, но не так уж ретиво, и это значило, что обком надеется на район.
Все шло заведенным порядком, как в будильнике, сделанном по простому, но проверенному образцу.
Вот и сейчас Тарабрин вошел, настежь распахнув дверь, вместе с хорошей погодой, с утренним солнцем, с прохладою ветреного дня. Высокий, аккуратный, подтянутый. Вошел не один, вместе с ним и под стать ему появился такой же ладный и плотный посетитель в светлом костюме, в светлых кудрях, со светлым выражением на лице.
— Вы, кажется, знакомы, — бодро промолвил Тарабрин. — Товарищ Волков…
Волков, улыбаясь, шел навстречу Анне.
— Как же! Старые знакомые. Судьба разводит нас и опять сталкивает…
— Геннадий Павлович!…
Волков приятен Анне. Все-таки он один из первых, кто встретил ее по возвращении в родные места. И он все такой же: моложавый, подвижный, приветливый. Если за эти годы и появилась у него седина, она почти незаметна в пышных русых волосах.
— Геннадий Павлович по поводу Давыдовского совхоза, — сказал Тарабрин. — Хотел сам с ним поехать, да он ни в какую. Только Гончарову. Обязательно с вами хочет…
Давыдовский совхоз был у райкома до некоторой степени бельмом на глазу. В нем все есть для того, чтобы стать рентабельным, процветающим хозяйством. Земли не так чтобы очень хорошие, но не хуже, чем у других, неплохи пастбища, техники тоже достаточно, и все-таки совхоз не обходился без дотаций. Райком пытался сменить директора — в Пронске не разрешили. Апухтина снимать действительно как будто не за что, хотя и не хотелось оставлять его на посту. Директор Давыдовского совхоза Апухтин не пьянствовал, не врал, не воровал, даже работал, только ничего у него не получалось. Не получалось уже несколько лет…
К сожалению, у нас не снимают с работы за неспособность. Все думают — авось исправится!
Но почему Давыдовским совхозом так интересовался Волков, Анна не понимала. У совхозов — свое начальство, а Волков на ее памяти нет-нет да и заглядывал в этот совхоз, не скрывал своего интереса к Давыдовскому совхозу.
Анна улыбнулась Волкову и все-таки не скрыла удивления.
— Вы точно шефство взяли над Давыдовом, — сказала она. — Вероятно, хватает дел, а Давыдово не забываете.
— Неравнодушен… Мне бы туда! Я бы там… — Волков засмеялся. — Впрочем, теперь это законная любовь Я вам еще не представился. Я уже не в сельхозуправлении. Начальник областного управления совхозов!
— Давно?
— Обком играет человеком. Сегодня здесь, а завтра там.
Но Волков, кажется, не огорчен перемещением.
— Серьезно?
— Сочли за благо передвинуть. Я не возражал. Поспокойнее.
— Значит, теперь возьметесь за Давыдовский совхоз?
— Обязательно!
Волков сказал, что он всерьез решил заняться Давыдовом. Все осмотреть. Выяснить. Подбросить что нужно. Вытянуть.
— А не пора ли поменять там директора?
Волков замахал руками:
— Рано, рано! Все в свое время…
Волков повез Анну на своей машине. Держался он с ней по-приятельски, шутил, расспрашивал о районе, интересовался, как идет ее личная жизнь. Все время подчеркивал, что они с Анной старые знакомые. Рассказывал Анне о последних новинках. Он был опытный агроном и следил за развитием агротехники. Анна слушала с интересом. Как-то к слову вспомнил Петухова и сделал это зря — сравнения с Петуховым он не выдерживал Был сильнее, образованнее, возможно даже способнее, но было в Петухове что-то такое значительное, чего вовсе не было в Волкове.
Ехали они полями. Редко когда попадался лесок. Все поля и поля. Сперва колхозные, потом поля совхоза. Колосились хлеба, покачивался на ветру лен, топорщились метелки проса. Анна знала, кажется, каждое поле, она ведь от весны до весны и дневала и ночевала среди этих полей. Любит ли она деревню, спрашивал ее Петухов. Тогда она не поняла вопроса. Теперь это была она сама, ее жизнь…
В Давыдовском совхозе Волков все облазил, все осмотрел, всюду совал нос. Замечания его отличались практичностью, знанием дела. Вот был бы он здесь директором, подумала Анна, он сумел бы превратить совхоз в золотое дно. Апухтина Волков замучил вопросами, тот умаялся, пот градом катил с медлительного директора. Апухтин со всем соглашался, все признавал. «Так сними его, сними, не поднимет Апухтин совхоз, не сможет», — думала Анна.
Но именно в этом и заключался камень преткновения. Все было правильно у Волкова, только не в отношении Апухтина, снять его Волков не соглашался. Обещал дать тракторов, машин, пообещал выделить два дефицитных кукурузосборочных комбайна, посулил достать какой-то особенной высокоурожайной кукурузы на семена, сказал, что дополнительно отгрузит строительные материалы. Но Апухтина трогать не хотел. А при таком директоре, как Апухтин, все в прорву…
Волков уехал, однако ничего не забыл. В совхоз пришли и машины, и комбайны, отгружены были и лес, и кирпич, и стекло…
Анна недоумевала — почему Давыдовскому совхозу такое счастье? Все сыпалось для него, как из рога изобилия, при такой щедрости даже Апухтин не мог не идти в середняках.
— Что за доброта? — подивилась как-то Анна в разговоре с Тарабриным. — Кому-нибудь Волков, может, и отчим, но для Давыдова — отец родной!
— А вам-то что? — одернул ее Тарабрин. — В район ведь, а не из района. Спасибо говорить надо. Если бы не Волков, нам с вами еще как пришлось бы отдуваться за этот совхоз. А с его помощью кряхтим, да справляемся.
XLII
С Алексеем становилось все труднее. Он давно не приносил в дом ни копейки да еще у Анны просил. Возвращался не поздно, но почти всегда пьяным. Раза два его приводили милиционеры. Анна искренне удивлялась, как может он что-то делать на маслозаводе.
Анна сходила в районную больницу, для Алексея достали путевку на специальное лечение, отправили с медсестрой в Пронск. Он охотно согласился лечиться. «Надо с этим кончать…»
Анна сходила в районную больницу, для Алексея достали путевку на специальное лечение, отправили с медсестрой в Пронск. Он охотно согласился лечиться. «Надо с этим кончать…»