Овчинников Олег. Арахно. В коконе смерти

   «И вовсе он не зазнавшийся. Просто уставший и какой-то загруженный, — посочувствовал Анатолий. — А поручкаться с ним — очень даже запросто. Так что зря Боря…» На середине мысли взгляд его случайно скользнул вниз, на обувь Степана. Левый ботинок был расстегнут, и половинки шнурка свисали по обе стороны, как ленточки бескозырки в полный штиль.
   Места за столами перераспределились. Те, кто пришел раньше, занимали кресла поближе к выходу. Должно быть, чувствовали интуитивно то же, что и Боря с Толиком: не хвалить, не гладить по головке пригласил их сегодня Щукин. «Ну что, на ковер, корнет?» — спросил Толик, перезвонив другу сразу после звонка работодателя. «Хорошо, если не на татами», — вздохнул более опытный Борис.
   На прежнем месте остался один Коровин — за крайним столом в основании Т-образной конструкции, откуда просто некуда дальше пятиться. Правда, сменился сам стол. Прежний, подписанный, по-видимому, все-таки приобрел за большие деньги какой-то поклонник прозы Коровина и ненормативной лексики вообще, а на его месте возник новый, гладенький, темный и изящный, но слегка нарушающий гармонию всей композиции. Этот был сантиметров на пять ниже остальных.
   Даже щукинские неизменно обаятельные секретарши совершили рокировку. Чернявая Корина пересела к окну, а Златовласка, которую, как с некоторым огорчением выяснил Толик, на самом деле звали обычным именем Лена, заняла ее место. Не иначе, чтобы не затмевать своей огненной гривой яркий солнечный свет.
   Середина весны, вздохнул Толик. Адреналиновый всплеск на фоне общего авитаминоза. Пробираясь на свободное место, он походя поздоровался с турбореалистом с большой буквы П, почувствовал себя боксерской грушей, обменявшись несколькими приветственными тычками со Звездоболом, не заметил нечистоплотного Прокопчика, пожал сухую и тонкую ладонь Ника. Сел рядом с ним. Спросил:
   — Кого ждем?
   — Его, — Ник пугающе выкатил глазищи, указывая направление.
   Хозяин кабинета возник эффектно, откуда не ждали, в очочках, курточке и бороде, неподвластный сезонным колебаниям моды. Появился не из приемной, как все нормальные люди, а с противоположной стороны, где в стене по соседству с сейфом обнаружилась неприметная дверца цвета окружающих обоев. Не исключено, предназначенная как раз для таких внезапных появлений. Не исключено, что комнатка за дверью представляет собой единое помещение с сейфом. Не исключено, Щукин скрывался в ней до последнего, пересчитывая свои богатства, все не мог оторваться.
   Ни одно из предположений не кажется исключительным, когда речь заходит о такой загадочной личности, как Василий Щукин.
   — Добрый день, — поздоровался он. Собрание ответило вразнобой, без той слаженности, с какой откликаются на приветствие высокого начальства участники военного парада. Пока еще без нее.
   — Господин Лемешев! — непривычно резко начал Щукин.
   Многие вздрогнули. Ник, которому адресовалось обращение, изошел мелкой судорогой и стал подниматься. «На ринг вызывается…» — прошептал в левое ухо Анатолия Борис.
   От испуга или от неожиданности всегдашнее меланхолическое выражение покинуло бледную физиономию Ника. А точнее сказать Никиты, с ударением по мужскому принципу — на второй слог. Теперь бедняга выглядел так, будто его сильно тошнит и вот-вот уже перестанет.
   — А, это вы. Да сидите! Сначала мелкая придирка: почему вы прислали рукопись по электронной почте? Почему сами не принесли?
   — Простудился, — ответил Ник и в подтверждение своих слов пару раз кашлянул — неприятно, с мокротой, прикрывая ладонью не только рот, но и глаза. Чтобы не выпали на стол, как пара мячиков для пинг-понга. В этот момент он походил на большинство своих героев, таких же болезненных, вечно страдающих и непонятно, как и зачем только живущих на этом свете.
   — И все-таки на будущее запомните: мне удобнее общаться с каждым из вас лично. Глаза в глаза. — Щукин шутливо пошевелил бровями, так что очки у него на носу запрыгали вверх-вниз. — С этим ясно?
   Ник страдальчески кивнул, а Толик вспомнил, как немногословен был Василий во время их последней встречи, и подумал: «В личном общении главное — знать меру. Сказал посетителю: «Ладно», махнул рукой — и тут же вызывай следующего. А то еще переобщается с непривычки, общение из ушей попрет».
   — Теперь концептуальный вопрос. Ваша идея уничтожения пауками мелких вредных паразитов безусловно заслуживает внимания. Но почему в качестве жертвы вы выбрали клещей? Ведь, согласитесь, тем самым вы сделали пауков каннибалами. Надеюсь, для вас не секрет, что клещи относятся к классу паукообразных?
   — Я подумал… Лечение подобного подобным, — промямлил Ник, с опаской потупив свой базедовый взгляд. — Клин ведь вышибают клином.
   — А косяк от косяка прикуривают! — неожиданно пошутил Щукин, спровоцировав несколько напряженных улыбок.
   — Извините… Ошибся.
   — Вот именно! И не только вы, подобных ошибок множество. Это — одна из причин, по которой я решил вас сегодня собрать. Первоначально была мысль пригласить исключительно литераторов и журналистов, поскольку именно у них чаще всего здравый смысл не поспевает за фантазией. Не вздумайте обижаться, — строго предупредил хозяин зашевелившихся тружеников пера, — вы на работе! Тем более что от этой мысли мне пришлось отказаться. Ляпов хватает у всех. Обратимся, например, к автору следующего шедевра.
   Щукин, не поворачивая головы, протянул руку Златовласке, которая извлекла откуда-то из-под стола маленький сувенирный пакетик и вручила шефу. Внутри пакета оказалась мягкая игрушка — фиолетовый мохнатый паук с лапками-проволочками и короной из золотистой фольги.
   — Что-то я не пойму, поручик, — поделился сомнениями Борис, — что здесь не так? Цвет, что ли? Или, постой-ка… раз, два, три…
   — Не напрягайте зрение, — посоветовал Щукин. — Лап у него ровно восемь.
   — По стене ползет паук, — вполголоса сказал Самойлов. — Восемь ног и восемь рук. Извините, вспомнилось… — добавил он, обнаружив, что привлек общее внимание.
   — Ничего, Сергей Леонидович. Постарайтесь снова не забыть. Фраза хорошая, может быть, вставим в какой-нибудь «Букварь».
   — Поздно, — развел руками Самойлов. — Давно вставили.
   — Жаль, — огорчился Щукин, но тут же нашелся: — Тогда хотя бы выпустим в новой редакции.
   Толик, встретившись взглядом, улыбнулся соавтору, вспоминая приятные часы совместного творчества.
   Этот милый старик оказался на редкость сообразительным и не то чтобы продвинутым, но легко продвигаемым. Уже на второй день знакомства он рубил фишку и сек поляну на уровне современного тинэйджера, словом, схватывал на лету и, кажется, не без удовольствия.
   «Неужели вас это совсем не шокирует?» — с благоговением спросил Толик после того как, попеременно то краснея, то бледнея, закончил с грехом пополам короткую лекцию о современном молодежном языке и его экстремальных версиях.
   «Вы знаете, нет, — ответил Самойлов и пояснил: — Видите ли, Анатолий, на мой взгляд, это сильное преувеличение — утверждать, что с возрастом человек набирается ума, жизненного опыта и прочей чепухи. Если жизнь и учит нас чему-то, так это тому, как лучше понимать других. И единственное, что прибавляется в нас с годами — это индекс толерантности или, проще говоря, терпимости. Ай-Ти. Например, сейчас у меня индекс терпимости приблизительно как у среднего публичного дома, а через пару лет, если доживу, я начну понимать и прощать абсолютно всех, даже, пардон, каннибалов с копрофагами, — в этом месте Сергей Леонидович улыбнулся. — Хотя и не могу сказать, что разделяю их вкусы».
   Единственным существенным недостатком Самойлова Анатолий посчитал его привычку перекармливать гостя вафлями и перепаивать чаем-обжигающим, круто заваренным, от которого раскалялись даже подстаканники. Вафли Толик не любил с детства, с тех пор как в четвертом классе его не послали от школы в «Артек», в последний момент заменив дочкой завуча. От горячего же чая он потел и иногда не к месту начинал бурчать животом, сильно смущаясь и перебирая в памяти персонажей жадного до физиологических подробностей Ника Лемешева.
   — Однако вернемся к нашим… Господин Гришенко! — воззвал Щукин.
   — Я, — поднялся от окна грузный субъект в линялой футболке с нарисованным на груди галстуком.
   — Сидите! Это ваша работа? — Василий обвиняюще встряхнул паука на ладони. Лапки-проволочки медно застучали друг об друга.
   — Моя, — признался Грищенко. — А в чем дело?
   — Во-первых, глаза. Дело даже не в том, что их всего два. Встречаются разновидности пауков с единственной парой глаз, хотя в природе наиболее распространены виды, имеющие от трех до шести пар, чаще всего четыре. Но почему, ответьте мне, пожалуйста, они у вас фасеточные? Я вас спрашиваю, господин Грищенко.
   Толстяк снова поднялся, поправил нарисованный галстук и спросил с запинкой: -У… меня?
   — Ну не у меня же! — воскликнул Щукин и провел двумя пальцами по дужке очков. — Или вы не наблюдаете принципиальной разницы между пауком и мухой? И наконец, название. Сознайтесь, вы сами придумали такое название?
   Грищенко с тоской взглянул за окно, будто бы прикидывая мысленно высоту этажа.
   Щукин поднес примотанный к одной из лап паука ценник к лицу и торжественно зачитал:
   — «Царь насекомых», игрушка полумягкая! — И немо оглядел присутствующих, как обвинитель, представивший на суд присяжных улику столь неоспоримую, что всякое дополнительное обсуждение сделалось бессмысленным.
   Он в сердцах зашвырнул паука в пакет, рухнул на стул и стал, кажется, ниже ростом.
   — Если вы чего-то не знаете, — гораздо спокойнее заговорил он, — или сомневаетесь, лучше спросить у специалиста. Хотя бы у меня. При личной встрече или по телефону. В общем, вывод, который я сделал, таков: короткий спецкурс по теме «паукообразные» не повредит ни одному из вас. И нечего перемигиваться! Да, спецкурс. А если понадобится, проведу и зачет. Так что лучше записывайте основные тезисы, если не надеетесь на память.
   Буквально его совет восприняла лишь одна девушка из команды художников-дизайнеров, брюнетка с приятной фигурой, но чересчур выдающимся носом. Достала из сумочки блокнот, примостила себе на колени и ссутулилась над ними с занесенным карандашом в руке.
   Остальные обменялись задумчивыми взглядами и понадеялись на память.
   — А… можно сразу вопрос? — подал реплику с места незнакомый Анатолию мужчина с по-детски округлым лицом и школьной привычкой тянуть руку, задавая вопрос.
   — Пожалуйста, господин Усачев.
   — Меня всегда интересовало, как зимуют пауки.
   — А у реки! — первым отреагировал Боря.
   — В скорлупе, — машинально ответил Толик. И, смутившись, добавил: — Из-под ореха.
   — В гамаке из паутины! — улыбнувшись, предположил Самойлов.
   А Прокопчик и турбореалист П.. .шкин одновременно гаркнули:
   — Раком!
   Выдвигались и другие версии. Поучаствовала в обсуждении даже всегда молчаливая секретарша Корина. Сказала:
   — В горшочных цветках. — Поправилась: — То есть в цветочных горшках. — Махнула рукой: — И так и так хорошо…
   Лишь неизменно солидный Семен ответил честно:
   — Понятия не имею, где и как они зимуют. По мне — хоть на Проксиме Центавра. Меня больше интересует, как они спариваются.
   — Вы удивитесь, — манерно подперла подбородок поэтесса Кукушкина. — Парами!
   Короче говоря, каждый из присутствующих постарался, как мог, снять напряжение.
   — Спасибо, — расцвел загадочной улыбкой Усачев. — Это все, что мне хотелось узнать.
   — Ну, все отшутились? — добродушно осведомился Щукин. — Хорошо. Теперь, если позволите, поговорим серьезно.
   Он встал и потянул за нижний край закрепленного на стене рулона, который, развернувшись, оказался большим прямоугольным плакатом и полностью закрыл собой дверцу вожделенного сейфа. Однако разочарованный вздох у Анатолия вызвало не это.
   На плакате с красочной и немного пугающей анатомической достоверностью был изображен разрезанный на две примерно равные части паук.
   «Вот только лекции по энтомологии нам не хватало!» — с выражением подумал Толик и, вглядевшись в лица соседей, понял, что не оригинален. Особенно выразительной получилась гримаса Клары Кукушкиной. Как и следовало ожидать, при виде распиленных пополам и для наглядности раскрашенных в яркие цвета внутренних органов паука маргинальная поэтесса не сумела скрыть брезгливого отвращения. Зато сидящего рядом Ника увиденное явно взбодрило, он подался вперед и сощурил, насколько хватило век, выпирающие глазищи. Ноздри его затрепетали как крылья ворона, почуявшего расчлененку.
   Бесстрастными остались лишь секретарши Щукина. Златовласка, в задумчивости закусившая позолоченный ноготь и глядящая на плакат снизу вверх, выглядела особенно обворожительно.
   — Тезис первый и основной. Рекомендую записать заглавными буквами, — объявил Щукин, и длинноносая брюнетка принялась быстро строчить что-то в своем блокноте, опережая оратора. — ПАУКИ — НЕ НАСЕКОМЫЕ! Странно и печально, что не до каждого из вас я сумел донести эту простую мысль во время нашей предыдущей встречи. Впредь постарайтесь быть внимательнее. Мне повторить или на этот раз вы запомнили?
   — Да ладно, — в большинстве своем отреагировала публика. — Чего там! Не стоит…
   — Тогда давайте-ка вы сами. Да, да, повторите, пожалуйста. Нет, если можно, все вместе и одновременно. Постойте, я скомандую. Три-четыре!
   — ПАУКИ — НЕ НАСЕКОМЫЕ!
   Звонкий тенор Толика влился в сумбур многоголосого хора, в то время как любопытствующий взгляд его был прикован к Коровину. Неужели повторит вместе со всеми? Как пионер на линейке? Хором? Впрочем, ответа Толик так и не узнал. Нобелевский лауреат, хотя и шевелил тонкими губами, отвернувшись к окну, но, кажется, невпопад, нес какую-то отсебятину, отстраненный и непроницаемый, точно Галилео Галилей на суде инквизиторов. «Вы можете сжечь мои книги, — мнилось Толику в его взгляде. — Можете поставить меня на колени и заставить отречься… Но вам никогда не увидеть, как клево все-таки она вертится!»
   — Совершенно верно! — похвалил Щукин. — Поэтому не нужно сваливать их в одну кучу с мухами, москитами, тараканами и прочими шестилапыми вредителями. У пауков восемь лап, пара челюстей и пара щупалец. У них, в отличие от насекомых, нет антенн.
   — Даже у телифонов? — сострил какой-то дешевый эрудит.
   — Даже у них, — улыбнулся Василий. Черная указка услужливо легла в подставленную ладонь. — Шутки шутками… — сказал он. — Естественно, никаких зачетов по теме не предвидится: вы все-таки, в большинстве своем, уже не в том возрасте. И тем не менее, думаю, мне удастся найти действенный способ завоевать ваше внимание. — он взмахнул указкой, как волшебной палочкой, потом будто розгой рассек ею воздух на две свистящие половинки. — Скажем, наказание-нет, не рублем, а условной единицей за каждую неточность, искажение фактов или просто ляп. Уверен, это подействует. Надеюсь, все со мной согласны?
   И хотя согласных не нашлось, Щукин удовлетворенно крутанул указку в руках, так что влажно скрипнула кожа на ладонях, и продолжил лекцию, постепенно наращивая темп.
   — В таком случае, запоминайте. Тело паука состоит из двух частей. Мягкий живот и покрытая хитином головогрудь. Посередине…
   — Гвоздик? — тряхнув патлами, предположил старший в команде дизайнеров и шутливо шлепнул свои непослушные губы-и без того припухлые и наверняка привычные к шлепкам.
   — Педицел, — поправил Борис Оболенский.
   — Как-как? — оживился патлатый и, когда один из коллег склонился к его затерянному в извивах прически уху, взмахом узкой ладошки показал, что можно продолжать.
   Толик отчего-то вспомнил вдруг, как во время банкета с любительским стриптизом этот томный субъект брезгливо отводил взгляд от танцующей полуобнаженной поэтессы — которая сейчас точно так же боится поднять лишний раз глаза на плакат с профильным портретом препарированного паука — и составил о дизайнере вполне определенное мнение. Весьма нелицеприятное, стоит заметить. Щукин тоже поморщился и, не отвлекаясь, продолжил: — Ноги, челюсти и щупальца паука связаны с головогрудью. Здесь же расположен его мозг. В то время как сердце паука находится в животе. Да, практически как у мужчины. И пусть эта шутка станет на сегодня последней. Далее: обширная нервная система, прядильные органы на тыльной стороне живота и примыкающие к ним половой и яйцепроизводящий, — произнося это, Щукин вслепую, заученными движениями погодного телекомментатора, тыкал указкой в плакат за своей спиной. — Органы дыхания паука образует трахея и особенно близкие пишущей части аудитории так называемые «книжные» легкие. Они представляют собой листообразные полости, через которые течет кровь. Газовый обмен с кровью происходит за счет диффузии.
   А ведь записывают уже четверо. Нет, пятеро, если считать Звездобола с его «ньютошей», отметил Анатолий, оглядевшись, и в следующее мгновение инстинктивно прищурился-по сетчатке бесцеремонно проскакал яркий солнечный русак.
   Нет, уже шестеро, уточнил он, как только отплясали перед глазами мутные радужные кольца.
   Коровин тоже пытался делать записи. Правда, в своеобычной манере, склонив голову к левому плечу, он старательно ковырял поверхность стола маленьким ключиком. Отбрасывая блики по стенам, болтался на связке ключей серебристый брелок.
   Вернее сказать, Коровин пытался ковырять стол, поскольку, судя по досадливому выражению его лица, темная древесина столешницы не поддавалась усилиям.
   «Антивандальный!» — восхитился Анатолий и, не пряча улыбки, продолжил наблюдение за противоборством железной воли и железного дерева.
   — Вы, возможно, думаете, что шелк паутины слаб и непрочен? — благожелательно поинтересовался Щукин, и Толик пришел к выводу, что от закамуфлированного темными очками взгляда трудно что-либо скрыть. И солнечные зайчики ему нипочем. Коровин поспешно спрятал связку с ключами в кулак и убрал руки под стол. Щукин, лучась довольством вплоть до последней щетинки на щеках, ответил себе: — Однако это не так. Он прочнее стали и выдерживает растяжение по длине в четыре раза. Полинезийские аборигены используют нить золотого кругопряда в качестве лески. Нить паутины толщиной в карандаш теоретически способна остановить летящий «Боинг».
   Прилежная брюнетка на минутку прекратила запись, встряхнула натруженной кистью и с сомнением покрутила карандашом перед своим, таким же длинным и как будто заточенным на конце, носом. Видно было, что тонкая деревянная палочка и гигантский авиалайнер умещались в ее сознании только по очереди. А уж шелковая нить толщиной в карандаш… Хо-хо!
   — Теперь что касается прочих заблуждений, судя по вашим работам, распространенных даже в среде интеллектуальной элиты. Первое, — указка сменилась машинописной страницей, по-видимому, сборником цитат. — Кровь паука не может быть «благородного изумрудного цвета». Она бесцветна! Второе. У пауков нет ушей. Слышит он при помощи тончайших волосков на ногах. Аналогичным образом различает запахи. Третье. Паук не может увеличиться в размерах, пожрав своего врага. Ему не позволит жесткий хитиновый покров. Процесс замены старого хитинового покрова на новый называется линькой. Паук линяет пять-семь раз жизни, когда растет. Некоторые долгоживущие пауки линяют чаще, по мере износа старой хитиновой оболочки. К слову сказать, о врагах… Это уже четвертое и, увы, не последнее. Основными врагами паука, если не брать в расчет человека, являются птицы и насекомые. В первую очередь богомолы и осы определенного вида, которые так и называются «паучьи осы». На последних словах лицо Щукина исказилось, как будто одна из ос залетела ему в рот и теперь пытается жалом проложить себе дорогу назад, вонзаясь в щеку изнутри. От наблюдательного Толика не укрылось, что хозяин вообще принимает проблемы пауков слишком близко к сердцу, едва ли не ближе, чем свои собственные. Хотя какие могут быть проблемы — при таких деньгах?
   — В противостоянии паука и осы побеждает тот, кто первым впрыснет яд в тело соперника. Победителю останется только завалить парализованного противника камнями и дождаться его смерти. Злейшие враги пауков, насекомые, одновременно служат основным пунктом их меню. Но не нужно думать, будто пауки всеядны. Они очень избирательны во всем, что касается питания. В частности, — Щукин повернул голову в сторону Бориса, — они никогда не охотятся на навозных жуков, предпочитая им…
   Еще один солнечный зайчик мягким прикосновением согрел щеку Анатолия. Это неугомонный Коровин украдкой достал из-под стола ключи. Но на сей раз он не стал размениваться по мелочам, а сосредоточился на брелке — серебряном швейцарском ножичке. А может, финском. Или где там вручают эту премию?
   Поразмыслив немного, Толик с грустью констатировал, что ответ на этот вопрос едва ли когда-нибудь будет представлять для него практический интерес. Чтобы писать, как Коровин, нужно родиться Коровиным. Или с детства, не покладая рук, воспитывать в себе Коровина, с маниакальной целеустремленностью оттачивать стиль письма, используя для этой цели все, что подвернется под руку. Будь то крышка парты, спинка парковой скамейки или обивка автобусного сиденья.
   Характерный «П-пинг!» раздался, когда Щукин приступил к восьмому пункту своей разоблачительной речи: «Смертелен ли яд паука для человека?». По его словам выходило, что не смертелен, разве что для грудного младенца или истощенного, глубоко больного старика, а слухи о многочисленных случаях гибели взрослых здоровяков от укуса тарантула или среднеазиатского каракурта, мягко говоря, сильно пре… Как раз вслед за этим «пре…» последовал резкий звук, заставивший всех слушателей обернуться в сторону Коровина. Последний сидел, сгорбившись на конце стола и потерянно переводил взгляд с ножа в своей правой руке, на обломок лезвия в левой.
   — Владимир Владиленович! Может быть, дать вам бумаги для записей? — предложил Щукин. — Или долото со стамеской?
   — С-спасибо, не извольте… — отмахнулся схваченный за руку шкодливый лауреат. — Я т-так… — И достал из кармана клубок серой шерсти.
   — Как вам будет угодно. В таком случае, девятое, — сказал Щукин, но мало кто обратил на него внимание.
   Взгляды собравшихся были прикованы к клубку в руках Коровина, к короткому вязальному крючку, сменившему ножичек, и к тонким изломанным пальцам гения, неумело пытающимся поймать гладкую шерстяную нить за ускользающий конец.
   Анатолий заворожено наблюдал, как нить растянулась восьмеркой между большим и указательными пальцами, как металлический конец крючка проник в петлю, зацепил свободно висящую нитку и вынырнул с ней обратно. Коровин вынул палец из петли и затянул ее вокруг крючка, после чего повторил всю операцию. Следующей минуты ему хватило, чтобы сплести цепочку из пяти или шести последовательных петель и замкнуть ее, протянув очередную петельку сразу через обе крайние.
   — Ну хорошо, — сдался Щукин. — Блиц-экскурс в энтомологию на сегодня закончен. Однако обмен знаниями — не единственная цель нашего собрания. Кстати, в будущем я планирую организовывать подобные встречи регулярно. Скажем, раз в месяц. Мы будем делиться информацией, координировать наши дальнейшие планы, в случае возникновения коллективных проектов — устраивать мозговые штурмы. На необходимости координации усилий я, с вашего позволения, остановлюсь более подробно. — Василий помедлил, прежде чем объявить: — Мы одна команда, господа. Первый месяц работы показал, что это так. Мы все, как репинские «бурлаки», делаем общее дело. Но хотелось бы, чтобы при этом каждый тянул свою собственную лямку, и все двигались более-менее в одном направлении. Пока же у нас, к сожалению, получается несколько иная картина. Точнее сказать, не картина даже — басня. Помните про лебедя, рака и сами знаете кого? Каждый тянет общий воз куда ему заблагорассудится. Если же интересы двух человек случайным образом совпадут, они норовят ухватиться за одну лямку. Знаете, как мне надоело читать по десять раз одно и то же? Где ваша фантазия, господа? Где неповторимая оригинальность? Например, сегодня вы услышали от меня любопытный факт о том, что нить паутины толщиной в палец может что?
   — ОСТАНОВИТЬ «БОИНГ»! — довольно слаженно ответил хор.
   — Только не палец, а карандаш, — сверившись с блокнотом, внесла уточнение брюнетка. — Вы сказали: толщиной с карандаш.
   — Правильно, — принял поправку Щукин. — Это научно подтвержденный факт и, вы должны быть в курсе дела. Но это отнюдь не значит, что я хочу на следующей неделе получить от вас десяток однообразных опусов, герои которых плетут из паутины канат и останавливают им, допустим, взлетающий «Боинг» с террористами. Напрягите воображение, прошу вас! Смените хотя бы марку самолета! — воззвал он, придав лицу выражение: «Ах, если бы при моей сообразительности я умел еще и творить!»
   По лицам некоторых присутствующих скользнула тень разочарования. Звездобол склонился над экраном «ньютоши» и решительно перечеркнул какую-то фразу.
   Коровин остался бесстрастным. Он уже довольно споро орудовал крючком, держа его на манер авторучки, и на внешние раздражители не реагировал. К концу щукинской речи Владимир Владиленович успел сплести симпатичную круглую салфеточку сантиметров пятнадцати в диаметре — вполне достаточно, чтобы уберечь его гениальную голову от солнечного удара.