Страница:
Только в прихожей, обнаружив, что уже не шаркает, а шлепает, он сообразил, что забыл в туалете тапки. Сквозняком из-под отпираемой двери резануло по босым пяткам. Так что возникшему на пороге незнакомцу в бежевом плаще Аркадий бросил только:
— Проходите! — и умчался в комнату.
„А вдруг это грабитель?" — подумал он пару минут спустя, прислушиваясь к звукам в прихожей.
— Извините, а тапочек у вас… — донеслось наконец оттуда.
— Есть! — крикнул Аркадий из-под натянутого до самых глаз одеяла. — В туалете.
— Однако… — лысоватая голова незнакомца показалась в комнате. Теперь на нем был длинный белый халат, смахивающий на подкладку вывернутого наизнанку плаща. В руках вошедшего обнаружился небольшой плоский дипломат шоколадного цвета.
— Вы доктор? — приподнявшись на кровати, спросил Аркадий.
— В том числе.
— Слава Богу! — Он снова рухнул на подушку и почесал выскользнувшее из-под одеяла плечо. — Вы садитесь, пожалуйста.
Мужчина в халате с сомнением осмотрел предложенную табуретку, достал из кармана влажную гигиеническую салфетку и размазал по пластиковой поверхности жирные следы вчерашнего супа.
— Там губка чистая есть… — сказал Аркадий.
— В спальне? — иронично предположил доктор.
— Нет. — Аркадий задумался. — На балконе.
Доктор сел и, с дребезгом сдвинув на край ночного столика многочисленные склянки, положил на освободившееся место дипломат, на боку которого Аркадий заметил яркую диагональную наклейку с надписью: „Мы не занимаемся лечением паразитов. Мы их убиваем!" Он еще раз внимательно перечел фразу и нашел заключенный в ней юморок мрачноватым.
— Ну-с, — сложив пухлые руки на коленях, сказал доктор, но вместо ожидаемого „На что жалуетесь?" скомандовал: — Раздевайтесь!
— В смысле? — Аркадий потянул одеяло к подбородку, оголяя тощие ноги. — Я уже.
— Да это я так, по привычке. Воздушные ванны? — одобрительно спросил доктор. — Так, а это что? — он указал пальцем на несколько серых, почти сошедших пятен на правом бедре Аркадия, своим взаимным расположением напоминающих острова Японского архипелага.
— Да я это… в общем…
— Ясно. Самолечение. Только кто же этим прижигает? — Доктор вздохнул и покачал головой. — Я же не знал, — оправдывался Аркадий.
— Ну а это? — доктор взял со столика початую упаковку таблеток. Прочел название, сохраняя на губах скептическую ухмылку, и небрежно бросил на прежнее место.
— Лекарство от доверчивости?
— Да я на всякий, случай…
— Ясно. А здесь… — он так низко склонился к ноге Аркадия, точно собирался ею позавтракать. — Ага, пуговичный прокольчик. Поздравляю. С диагнозом вас, скорее всего, не обманули. Вас, кстати, как звать?
— Вы же обещали анонимно, — насторожился Аркадий. И припомнил остальную часть газетного объявления: — На дому… Нетрадиционно…
— Да мне не для записи. Должен же я к вам как-то обращаться.
— Шурик, — соврал Аркадий. — То есть Алексей.
— Так Шурик или Алексей?
— Как вам удобнее.
— Ладно, Шурик-Алексей, скидывайте одеяло. И подушку — куда-нибудь в сторонку. Так, теперь на живот. Уколов боитесь?
— А что?
— Та-ак. А укусов?
— Лучше уж уколов, — бледно пошутил Аркадий, позвонками ощущая холодные прикосновения чужих пальцев.
— Отлично, — не понятно кого и за что похвалил доктор. — Тогда закройте глаза и вытяните руки вперед.
— Что, прямо лежа? — уточнил Аркадий, подумав про себя: „Вот дебилизм!"
— Давайте, давайте! — поторопил врач. — У меня после вас еще два вызова.
Аркадий зажмурился и, насколько смог, вытянул руки, так что его кулаки прошли между прутьями в изголовье кровати и уперлись в стену.
— Дальше — никак, — пожаловался он.
— Дальше и не надо, — успокоил доктор.
В следующее мгновение Аркадий почувствовал холодное прикосновение металла к своим запястьям, и практически одновременно услышал сдвоенный щелчок. Подняв голову, он обнаружил себя закованным в наручники, цепочка которых змейкой обвивала пару вертикальных стальных прутьев.
— Это… — сказал он. — Зачем это? — и попытался высвободить руки.
Ничего не вышло, стальные браслеты только сильнее впились в кожу. На правом запястье появилась поперечная царапина от тупых зазубрин.
— Это женские, — пояснил человек в белом халате. — Так что не советую дергаться. Себе же хуже сделаете.
— Зачем это? — почти взвизгнул Аркадий.
— Ну вы же сами упомянули нетрадиционные методы, — усмехнулся доктор и зловеще расхохотался. Потом еще раз, нормальным человеческим смехом. — Извините, сорвалось. Больно уж ситуация анекдотическая. Но и вы тоже хороши. Впускаете незнакомого человека в дом, оставляете одного в прихожей… А если бы я, предположим, явился к вам с недобрыми намерениями — что тогда? А? Осторожнее быть надо! — назидательно заметил он и добавил совершенно спокойно: — Вы не волнуйтесь. Наручники — для вашего же блага. Сами потом спасибо скажете. Просто одному тут не справиться, а я сегодня без ассистента. Представьте: приболел! Как говорится, и на старушку бывает мокрушка…
Он бесцеремонно потянул за край трусов лежащего на животе Аркадия и незаметно перешел на ты.
— Да не дергайся ты! Я только приспустить… И не напрягайся так, в этом смысле я вполне традиционен.
— Не надо!
Теперь чужие пальцы внимательно ощупывали след от резинки и не казались уже такими холодными.
— Ого! — сказал доктор. — И здесь тоже! Как ты только с этим живешь?
— А вот так! — крикнул Аркадий и попытался обеими пятками лягнуть доктора в живот.
Но тот, по-видимому, готовый к такому повороту событий, легко отбил атаку. А вот Аркадию пришлось туже. Край матраса и вместе с ним нижняя часть тела прикованного оказалась на полу; упасть целиком ему не позволили наручники. Царапина на правом запястье набухла свежей кровью и обахромилась сверху несколькими лоскутками содранной кожи.
— Да что ж ты такой дерганый! — возмутился эскулап. — Учти, будешь орать — рот пластырем залеплю!
— Не надо, — затрясся Аркадий. — Я не смогу дышать, у меня на… насморк! Я… отменяю заказ, — промямлил он, прекрасно понимая, насколько наивно и нелепо звучат его слова. Но что ему оставалось делать? Умирающий, как известно, хватается за катетер.
— Экий ты простой, Шурик по имени Алеша! Я, между прочим, клятву Гиппократа давал!
От докторской улыбки у него зашевелились волосы на затылке. Последние сомнения развеялись, как утренний дымок над крематорием: ему посчастливилось столкнуться лицом к лицу с опаснейшим маньяком. Вернее, затылком к лицу, но это лишь ухудшало ситуацию.
— Ты не бойся, от меня еще недолеченным никто не уходил. Кстати, можешь звать меня Айболитом.
Айболит поправил матрас и, ухватив Аркадия за лодыжки, легко уложил поверх него. Затем, стряхнув тапки, грузно опустился ему на пятки.
— Носки раздвинь, — посоветовал. — А то отдавлю, — поерзал, пристраивая свой тяжелый зад. — Все, нечем стало брыкаться?
— Пожалуйста, нет! — простонал Аркадий. Шагреневый бок дипломата оставил отпечаток на его икрах. Щелкнули замки. Внутри дипломата что-то глухо звякнуло. Аркадий вспомнил текст наклейки про паразитов и понял, что скрытый в ней смысл еще чернее, чем ему показалось сначала.
— Ну, где вы? Где вы, мои ма-аленькие? Где вы, мои сла-аденькие?-неожиданно засюсюкал Айболит. Ответом ему стал чуть слышный сухой шорох — как будто кто-то встряхивал над ухом фарфоровую сахарницу с жалкими остатками продукта.
Скрежетнула какая-то жестянка, потом на несколько секунд все стихло.
Из своего положения Аркадий не мог видеть происходящего и оттого пугался еще сильнее. Он лежал, окаменевший от макушки до отсиженных Айболитом ступней, напряженный, как перетянутая жгутом вена, и с ужасом вслушивался в тишину.
— Вот они! Вот они, мои…ум-м-м!.. сла-аденькие! — обрадовался сумасшедший доктор. — Ну куда, куда без команды? Что, так сильно проголодались? Совсем проголодались, да? Ах, вы мои бе-едненькие, мои голо-одненькие! Сейчас, сейчас папочка вас поко-ормит… Только ведите себя хорошо, ладно? И помните: ваша цель — яйца. Запомнили? Только яйца! — строго повторил он.
Аркадий заскулил, закусив губы, отвернулся к стене и остро пожалел о том, что не завершил всех своих дел — тогда, в туалете.
— На ста-арт!.. Внимание-е!.. — растягивая слова, скомандовал кому-то палач. — Марш!
Два легких, ничего не весящих комочка опустились на бедра жертвы сзади и устремились вверх, щекоча и покалывая кожу, словно гонимые ветром клубки стекловаты.
Аркадий в последний раз судорожно вздохнул и потерял сознание.
* * *
Спина не болела. Ныла — да, но это была не боль, а жалкие ее отголоски. Как после оздоровительного сеанса, когда иглоукалыватель уже ушел, прихватив все свои булавки. Но главное — она совсем не чесалась! Не зудела, не свербела, не саднила — называйте, как хотите! — впервые за последние шесть недель.
По сравнению с этим замечательным открытием, сделанным Аркадием сразу же по пришествии в себя, все прочие сюрпризы этого дня просто меркли.
Поэтому Аркадий почти не удивился, когда, открыв глаза, обнаружил в считанных сантиметрах от своего лица огромного мохноногого паука. Он сидел, черный и лупоглазый, всеми восемью лапами взгромоздясь на откинутую к стене подушку, и деловито ковырял наволочку своим раздвоенным то ли жалом, то ли клювом.
Удивления не было. Только вполне естественное чувство гадливости.
— Ну, сволочь… — распухшими губами прошептал Аркадий и — не руками же его! бр-р-р-р! — попытался на ощупь нашарить возле кровати тапочки.
Они нашлись почти сразу же, но оторвать их от пола оказалось не так-то просто. Подергав за носок как будто приросший к паркету тапок, Аркадий раздраженно обернулся, вскрикнул:
— АААА! — и панически забился в угол, поджав под себя ноги и обхватив голые плечи ладонями.
— Это следует понимать как „спасибо"? — спросил стоящий у изголовья кровати Айболит. При взгляде снизу вверх Аркадию казалось, что его лысоватая макушка чуть-чуть не достает до потолка. — Ну, и что ты уставился на меня, как филиппинский хилер на скальпель? Видишь, Эля, какова она, человеческая благодарность? — спросил чокнутый доктор и Аркадий готов был поклясться, что обращался он в этот момент к пауку, который как раз закончил грызть наволочку и с важным видом побрел-покатился по серому полю хлопчатобумажной простыни.
— Подушечку хорошо зачистила, Элечка? Ничего не пропустила моя ум-м-мничка? — затянул привычно Айболит, нагибаясь и принимая на руки мохнатого уродца. — Накушалась моя де-евочка? Наелась свежих яичков в смя-яточку?
Аркадий с трудом подавил новый рвущийся наружу крик.
Он бегло осмотрел себя и ощупал-дважды! — в тех местах, где васильковая помятость трусов не позволяла осмотреть. Слава богу, в физическом плане от него ничего не убавилось. Даже наоборот: на правом запястье, там где еще недавно наблюдался кровавый след наручника, появилась свежая нашлепка бактерицидного пластыря. Это немного успокаивало. В самом деле, нелепо смотрится, когда палач смазывает приговоренному к смерти ссадины зеленкой и предлагает приложить к шишке на лбу прохладное лезвие топора. Выходит, он — не приговоренный, а доктор… не палач?
— Это и есть ваши нетрадиционные методы? — почти нормальным голосом спросил он.
— А что? — доктор перестал вытягивать губы трубочкой, как делал, беседуя с паучихой, и усмехнулся. — Скажешь, традиционные? А вот и наша Ю-улечка!
Из складок брошенного у кровати одеяла показалась оснащенная щупальцами мордочка второго паука. Вернее, паучихи.
— Пододеяльничек теперь тоже чи-истенький! — сморозил доктор очевидную глупость и вернулся к человеческим интонациям.
— Ты извини, что я так… жестковато, — сказал он Аркадию. — Просто вызовов сегодня много, я один, а если каждому начнешь объяснять, в чем заключается уникальность нашего метода, без обеда останешься. И потом, ты сам признался, что укусов боишься.
— Так они меня что, кусали? — задним числом ужаснулся Аркадий и, передернув плечами, ужаснулся еще сильнее: ему показалось, что вернулся сводящий с ума зуд. Он выждал полминуты, но ощущение не повторилось. Аркадий облегченно вздохнул — обычные мурашки. — А они не ядовитые?
Айболит рассмеялся
— Где ты наслушался этой ерунды! — Он поднес сложенные вместе ладони к самому лицу, и одна из сидящих на них паучих взмахнула лапкой, коснувшись его мясистого носа, заставив его обладателя счастливо поморщиться. — А вы не слушайте, мои маленькие, не слушайте всякие глупости! Ну какие же они ядовитые, мои де-евочки! — Он с жалостью посмотрел на Аркадия. — Нет, для человека они безопасны. Зато совершенно убийственны для паразитов кожи.
— А что у меня было? — Аркадий с надеждой посмотрел в глаза доктора. — Ведь было же?
— Было, было, — успокоил тот. — Если вдруг чего упустили, ты сразу звони, не жди. Повторный визит у нас в пять раз дешевле.
— Это клещи?
— Нет, что ты! Клещами мы не занимаемся, правда, девочки? Не-ет! — Он помотал головой, влюбленно глядя в многочисленные глазенки мохнатых помощниц. — Мы своих не ку-ушаем.
— В каком смысле своих?
— Биологию учить надо, — сказал Айболит и дальше объяснять не стал. — А у тебя были вшеклопцы.
— Как? — Аркадию показалось, что последнее слово доктор произнес по-польски.
— Вшеклопцы, — повторил Айболит. — Жуткий гибрид-клопа и вши. Паразитирует на человеке и домашних животных, откладывает яйца под кожу. Традиционными методами, кстати, практически не выводится. Твой случай уже четвертый с начала месяца. Судя по всему, грядет эпидемия.
— А много в вашей конторе этих… — Аркадий выпятил подбородок, не зная, как правильно назвать хищных ассистенток доктора, и неожиданно для себя обнаружил, что их внешний вид уже не вызывает у него прежнего неприятия.
— Девочек? Не волнуйся, встретим во всеоружии. Скоро рекламку фирменную пустим, сперва по кабельным каналам, а там, глядишь, и по общероссийскому. Клиент повалит… — вздохнул доктор и начал собираться.
— Погодите! — попросил Аркадий и почесал локоть, скорее по привычке. — А можно их…
— Потрогать? — На лице Айболита возникла добрая понимающая улыбка персонажа детской сказки. — Конечно, можно. Держи!
— А почему только девочки? — спросил недавний больной, осторожно принимая паучих из рук доктора.
Сейчас мохнатые глазастенькие клубочки, дотощно изучающие его пальцы в поисках скрытых паразитов казались ему забавными и даже в чем-то симпатичными. — Где же их самцы? Или это, — он на секунду напрягся, — черные вдовы?
— Да какие ж вдовы, если они, кроме меня, ни одного самца и в глаза не видели! Правда, девочки? Не-ет, мои невестушки че-естные, они себя внимательно блюдут. Давай сюда! — скомандовал доктор, протягивая Аркадию пустую жестяную банку из-под „Нескафе".
— А почему так? Так надо?
— Ага, надо, — сказал Айболит и со щелчком натянул на банку пластиковую крышку с четырьмя звездообразными отверстиями. — Чтоб злее были.»
(Н. О. Лемешев, вклейка к журналу «Мужские болезни» №9, 2003.
Тираж 120 000 экз.)
Анатолий попробовал по чуть-чуть от каждого блюда, до которого сумел дотянуться, а от некоторых — так очень даже не по чуть-чуть и, реализовав таким образом синдром беспризорника, попавшего на званый ужин, заскучал.
Некоторое время он пытался прислушиваться к разговорам, стихийно возникающим то на одном, то на другом конце стола. Но и это занятие ему тоже довольно скоро наскучило, поскольку собравшиеся, по большей части, обсуждали всякую ерунду, вроде того, ожидается ли третья перемена блюд иди стоит сосредоточиться на том горячем, что принесли последним. «Какой же это пармезан, когда он в ломтиках? Пармезан должен крошиться в тарелке и таять во рту!» — с видом знатока заявил господин Грищенко, еще недавно красневший под рентгеновским взглядом хозяина, и украдкой смахнул с нарисованного галстука похожий на декоративную заколку огрызочек спаржи.
Поговорить было не с кем. Слева от Анатолия сосредоточенно работал челюстями лысый турбореалист. Ел он молча, лишь иногда, как слон, вздергивал носом и ухмылялся набитым ртом в ответ на чью-нибудь шутку. Справа пустовало место Бориса, который в самом начале трапезы, по-щукински втянув кисти в рукава, убежал за какой-то надобностью на хозяйский угол стола. Теперь они с Василием подпирали плечами дальнюю стену и оживленно беседовали о чем-то неслышном, поочередно обмахивая друг друга пальцами.
Так что, как впоследствии рассудил Анатолий, именно отсутствие общения толкнуло его на решительный поступок. Толик решил напиться. Благо, будучи не первый год знаком с Оболенским, прекрасно знал, как это делается.
Он слил остатки клюквенного морса в крошечную рюмку, а освободившийся фужер до половины наполнил коньяком из пузатой бутылки с вензелем «KB». Взял из вазы с фруктами неразрезанный лимон, распилил сверкающим зазубренным ножичком и выдавил половинку цитрусового в фужер. Облизал кислые пальцы. Подумав, слегка посолил и понюхал то, что получилось. Пахло опрысканными лимонной кислотой солеными клопами.
Уважительно глядя на его приготовления, сосед-турбореалист на время перестал жевать.
«Надеюсь, хотя бы клопы не относятся к классу паукообразных, — подумал Толик. — Иначе коньяк давно бы уже был запрещен щукинской конвенцией». И быстро, не давая себе шанса передумать, выпил приготовленную смесь.
Начал мастерски, тремя затяжными глотками, и допил бы с честью, если бы не попавшаяся под конец лимонная косточка. Толик поперхнулся, брызнул остатками коньяка себе на колено и буркнул «Спасибо» в ответ на панибратское похлопывание по спине П…шкина. Однако успех был смазан, и Анатолий, как и положено поручику, решил повторить попытку.
На этот раз он наполнил фужер на три четверти, пренебрег лимоном и заменил соль красным перцем. Нюхать не стал: организм мог и не поддержать выбранный темп пития. П…шкин тоже плеснул себе водки из плоской бутылки и покрутил рюмку в пальцах, раздумывая, не предложить ли чокнуться. Наконец решился: — Меня Женя зовут. — Толик, — кивнул Галушкин.
Рюмка-недомерок подплыла к фужеру как самолет-дозаправщик к авиалайнеру. Они негромко чиркнулись бортами.
— Твое здоровье, — с некоторым опасением предложил Женя.
— Мое, — согласился Толик и, запрокинув голову, влил в себя двести грамм благородного напитка.
Перехваченное горло, содрогнувшись пару раз для порядка, успокоилось, затем восстановилось дыхание, и в следующее мгновение Анатолий взглянул на мир широко раскрытыми, немного слезящимися глазами. Он увидел по-собачьи добрые глаза Евгения и неестественно резко проступившую морщину на его лбу, от беспокойства ставшую похожей уже не на упавший на спину знак интеграла, а на скрипичный ключ.
— Нормально? — спросил П…шкин.
— Вполне, — подтвердил тронутый такой заботой Толик.
— Смотри, если станет слишком нормально, попробуй дотянуть хотя бы до подоконника. — турбореалист по-хозяйски наполнил Толикову тарелку разнообразной снедью и сунул ему под нос. — На! Закусывай.
Видно, есть что-то в моей внешности, пробуждающее отцовские чувства в первом встречном, подумал Анатолий. Он стал вяло шевелить челюстями, попутно пытаясь освоить новые, только что открытые в себе способности. Оказывается, одного пристального взгляда на любого человека ему теперь было достаточно, чтобы тот, в свою очередь, посмотрел на Толика и улыбнулся ему, подбадривая, а то и подмигнул. Кукушкина, например, не только подмигнула, но и послала воздушный поцелуй. Толик сделал вид, что поймал его в воздухе и вслед за фаршированной маслинкой бросил в рот.
«Тихо, мальчик», — прочел он по ее губам. Или, возможно, «Киса-мальчик!» Да, последнее более вероятно.
— Ты жуй, жуй, шевели мандибулами, — настаивал П…шкин, вызывая в душе Анатолия чувство пьяной благодарности. Желая в свою очередь сделать Евгению приятное, Толик спросил:
— А-а ты… сколько книжек написал? Я имею в виду не про пауков, а вообще.
— Пять.
— А-а издал?
— Три.
— А-а чего так?
— В издательстве тормозят, — пожал плечами П…шкин.
— А-а про что?
— Хочешь почитать?
Анатолию пришлось сказать, что да. Хотя, честно говоря, хотелось ему не особенно. Видимо, не зря одноклассники дразнили его чукчей, который, как известно, не читатель.
— А-а почему тебя зовут турбореалистом?
— Кто зовет? — удивился Женя.
Толик попытался вспомнить, от кого конкретно он слышал эту характеристику. Никого не вспомнил, поэтому уверенно ответил:
— Да все!
— Все? — П…шкин растерянным взглядом обвел участников застолья, потом сообразил: — А! Это ты, должно быть, не расслышал. Я ТРУБОреалист. Причем с детства. С тех пор, как мы с пацанами в хоккей в трубе играли.
— В трубе?
— А где еще? — Евгений подался вперед, коснувшись колена Анатолия в жесте: «сам посуди».
«И этот туда же, — напрягся Толик. — Мало мне было Звездобола с его…», но Женя тут же убрал руку.
— Дворик-то крошечный, — сказал он. — Весь автомобилистами загажен. Одни качели покосившиеся торчат посреди бетонного пятачка. Хорошо, магистраль рядом проходит, а под ней — труба. Там летом ручеек течет, а зимой замерзает. Я один раз, когда свой конец трубы защищал, так башкой о чугунную стенку стукнулся — звезды увидел крупные и красные, как на форме у армейцев. А на следующее утро написал свой первый рассказ.
— Судьба трубача?
— Типа того. Я и теперь, веришь, иногда, когда творческий процесс пробуксовывает, прикладываюсь башкой к гармошке парового отопления.
Толик по-новому посмотрел на Евгения, особенно на его лоб с выступающей складкой, похожей на нарост.
Подумал: «А ведь он вовсе не такой уж пустой и никчемный человечишка, каким кажется с первого взгляда» и спросил:
— И что, помогает?
— Иногда, — пожав плечами, повторил П…шкин. Одновременно с десертом дали музыку. Ритм был волнующий, и Анатолий в числе многих с надеждой посмотрел на Кукушкину. Полезет на стол, как в тот раз? Пресытившись хлебом и не им единым, народ возжелал зрелищ. Пара пиарщиков… Толик с удовольствием повторил выражение про себя. Пара пиарщиков деловито подобралась и пригласила пару щукинских секретарш. И хотя музыка играла бодрая, затанцевали медляк.
Толик поджал губы. Вечно эти пиарщики воруют чужие идеи.
Он с тоской поглядел на низкорослого специалиста по «публичным связям», бережно обнимающего Златовласку, затем перевел взгляд на принесенное угощение. Есть Анатолий уже не мог. Пить… а это не исключено.
— А-а есть у вас… — интимно проворковал он в ухо откликнувшегося на мановение пальца официанта.
Уже через минуту на его левой ладони покоился «николашка», иначе говоря, закусь императора: кружок лимона, одна половинка которого посыпана солью, а другая — молотыми кофейными зернами. В правой руке Толика чуть подрагивал фужер с остатками коньяка.
— Не пойдет, — прищурившись, определил П…шкин. И ошибся. По крайней мере, на время.
Коньяк пошел, даже лучше, чем в прошлый раз. Ни капли мимо рта. Правда, подумал Толик, скажи сейчас кто, будто коньяк нужно смаковать, безжалостно плюну в рожу. Коричневой вязкой слюной.
Он поздно заметил, как оборвалась песня. Поднялся, опираясь рукой о спинку кресла, — и с облегчением скатился назад на сиденье, обнаружив, что Златовласку уже успели перепригласить. И кто — Валерка! Он же Звездобол, чьи неуемные конечности, казалось, созданы специально, чтобы колбаситься в одиночку в рваном дерганом ритме, но уж никак не для парных медленных танцев.
— Ну и пож-жалуйста! — Лимонно-кофейная пыль обиженно скрипнула на зубах.
Сидеть было приятней, чем стоять. Когда стоишь, становится слишком заметно, как кружится голова. А когда сидишь, создается иллюзия, что, напротив, это окружающая комната вращается вокруг тебя — медленно, в такт нехитрой песенке о том, как утомительны в России вечера.
Златовласка покорно «велась», подчиняясь воле партнера, мило улыбалась в ответ на болтовню Звездобола и словно бы не замечала банальности происходящего. На ее талии даже Валеркина ладонь лежала спокойно — на его счастье!
Анатолий мысленно примерил к Златовласке первую фразу: «Твои волосы, Лена… они как будто из золота».
И хотя не было в ней ни фальши, ни лицемерия, почувствовал, что его слегка затошнило.
Он опрокинул над фужером бутылку с вензелем, забыв, что уже опустошил ее. Пара янтарных капель оросила хрустальное дно. Толик обратил лицо к потолку и, подставив язык» подождал, пока они скатятся, затем, во избежание повторной ошибки, отправил бутылку под стол.
Мелодия казалась бесконечной, а треп Звездобола неиссякаемым. Анатолий наклонился, чтобы проверить шнурки на ботинках, имеющие обыкновение развязываться в самый неподходящий момент.
— Низкий старт? — одобрительно поинтересовался Женя.
— Н-ну… — неопределенно ответил Толик и поднялся заблаговременно, едва солист запел про «порывы и объятья».
Вероятного противника он обнаружил сразу же. Впереди, на два корпуса опережая Толика, пробирался к танцевальному пятачку Прокопчик. Тот, кого Борис тавтологично окрестил нечистоплотным журналюгой, своим поведением в данный момент опровергал такую оценку. Он двигался вперед якобы не торопясь, заложив руки за спину, поэтому семенящему следом Толику было хорошо видно, как Прокопчик одну за другой вытер жирные ладони салфеткой, скатал ее в шарик и щелчком зафутболил под стул известному композитору, которому, судя по выражению лица, было уже все равно.
— Проходите! — и умчался в комнату.
„А вдруг это грабитель?" — подумал он пару минут спустя, прислушиваясь к звукам в прихожей.
— Извините, а тапочек у вас… — донеслось наконец оттуда.
— Есть! — крикнул Аркадий из-под натянутого до самых глаз одеяла. — В туалете.
— Однако… — лысоватая голова незнакомца показалась в комнате. Теперь на нем был длинный белый халат, смахивающий на подкладку вывернутого наизнанку плаща. В руках вошедшего обнаружился небольшой плоский дипломат шоколадного цвета.
— Вы доктор? — приподнявшись на кровати, спросил Аркадий.
— В том числе.
— Слава Богу! — Он снова рухнул на подушку и почесал выскользнувшее из-под одеяла плечо. — Вы садитесь, пожалуйста.
Мужчина в халате с сомнением осмотрел предложенную табуретку, достал из кармана влажную гигиеническую салфетку и размазал по пластиковой поверхности жирные следы вчерашнего супа.
— Там губка чистая есть… — сказал Аркадий.
— В спальне? — иронично предположил доктор.
— Нет. — Аркадий задумался. — На балконе.
Доктор сел и, с дребезгом сдвинув на край ночного столика многочисленные склянки, положил на освободившееся место дипломат, на боку которого Аркадий заметил яркую диагональную наклейку с надписью: „Мы не занимаемся лечением паразитов. Мы их убиваем!" Он еще раз внимательно перечел фразу и нашел заключенный в ней юморок мрачноватым.
— Ну-с, — сложив пухлые руки на коленях, сказал доктор, но вместо ожидаемого „На что жалуетесь?" скомандовал: — Раздевайтесь!
— В смысле? — Аркадий потянул одеяло к подбородку, оголяя тощие ноги. — Я уже.
— Да это я так, по привычке. Воздушные ванны? — одобрительно спросил доктор. — Так, а это что? — он указал пальцем на несколько серых, почти сошедших пятен на правом бедре Аркадия, своим взаимным расположением напоминающих острова Японского архипелага.
— Да я это… в общем…
— Ясно. Самолечение. Только кто же этим прижигает? — Доктор вздохнул и покачал головой. — Я же не знал, — оправдывался Аркадий.
— Ну а это? — доктор взял со столика початую упаковку таблеток. Прочел название, сохраняя на губах скептическую ухмылку, и небрежно бросил на прежнее место.
— Лекарство от доверчивости?
— Да я на всякий, случай…
— Ясно. А здесь… — он так низко склонился к ноге Аркадия, точно собирался ею позавтракать. — Ага, пуговичный прокольчик. Поздравляю. С диагнозом вас, скорее всего, не обманули. Вас, кстати, как звать?
— Вы же обещали анонимно, — насторожился Аркадий. И припомнил остальную часть газетного объявления: — На дому… Нетрадиционно…
— Да мне не для записи. Должен же я к вам как-то обращаться.
— Шурик, — соврал Аркадий. — То есть Алексей.
— Так Шурик или Алексей?
— Как вам удобнее.
— Ладно, Шурик-Алексей, скидывайте одеяло. И подушку — куда-нибудь в сторонку. Так, теперь на живот. Уколов боитесь?
— А что?
— Та-ак. А укусов?
— Лучше уж уколов, — бледно пошутил Аркадий, позвонками ощущая холодные прикосновения чужих пальцев.
— Отлично, — не понятно кого и за что похвалил доктор. — Тогда закройте глаза и вытяните руки вперед.
— Что, прямо лежа? — уточнил Аркадий, подумав про себя: „Вот дебилизм!"
— Давайте, давайте! — поторопил врач. — У меня после вас еще два вызова.
Аркадий зажмурился и, насколько смог, вытянул руки, так что его кулаки прошли между прутьями в изголовье кровати и уперлись в стену.
— Дальше — никак, — пожаловался он.
— Дальше и не надо, — успокоил доктор.
В следующее мгновение Аркадий почувствовал холодное прикосновение металла к своим запястьям, и практически одновременно услышал сдвоенный щелчок. Подняв голову, он обнаружил себя закованным в наручники, цепочка которых змейкой обвивала пару вертикальных стальных прутьев.
— Это… — сказал он. — Зачем это? — и попытался высвободить руки.
Ничего не вышло, стальные браслеты только сильнее впились в кожу. На правом запястье появилась поперечная царапина от тупых зазубрин.
— Это женские, — пояснил человек в белом халате. — Так что не советую дергаться. Себе же хуже сделаете.
— Зачем это? — почти взвизгнул Аркадий.
— Ну вы же сами упомянули нетрадиционные методы, — усмехнулся доктор и зловеще расхохотался. Потом еще раз, нормальным человеческим смехом. — Извините, сорвалось. Больно уж ситуация анекдотическая. Но и вы тоже хороши. Впускаете незнакомого человека в дом, оставляете одного в прихожей… А если бы я, предположим, явился к вам с недобрыми намерениями — что тогда? А? Осторожнее быть надо! — назидательно заметил он и добавил совершенно спокойно: — Вы не волнуйтесь. Наручники — для вашего же блага. Сами потом спасибо скажете. Просто одному тут не справиться, а я сегодня без ассистента. Представьте: приболел! Как говорится, и на старушку бывает мокрушка…
Он бесцеремонно потянул за край трусов лежащего на животе Аркадия и незаметно перешел на ты.
— Да не дергайся ты! Я только приспустить… И не напрягайся так, в этом смысле я вполне традиционен.
— Не надо!
Теперь чужие пальцы внимательно ощупывали след от резинки и не казались уже такими холодными.
— Ого! — сказал доктор. — И здесь тоже! Как ты только с этим живешь?
— А вот так! — крикнул Аркадий и попытался обеими пятками лягнуть доктора в живот.
Но тот, по-видимому, готовый к такому повороту событий, легко отбил атаку. А вот Аркадию пришлось туже. Край матраса и вместе с ним нижняя часть тела прикованного оказалась на полу; упасть целиком ему не позволили наручники. Царапина на правом запястье набухла свежей кровью и обахромилась сверху несколькими лоскутками содранной кожи.
— Да что ж ты такой дерганый! — возмутился эскулап. — Учти, будешь орать — рот пластырем залеплю!
— Не надо, — затрясся Аркадий. — Я не смогу дышать, у меня на… насморк! Я… отменяю заказ, — промямлил он, прекрасно понимая, насколько наивно и нелепо звучат его слова. Но что ему оставалось делать? Умирающий, как известно, хватается за катетер.
— Экий ты простой, Шурик по имени Алеша! Я, между прочим, клятву Гиппократа давал!
От докторской улыбки у него зашевелились волосы на затылке. Последние сомнения развеялись, как утренний дымок над крематорием: ему посчастливилось столкнуться лицом к лицу с опаснейшим маньяком. Вернее, затылком к лицу, но это лишь ухудшало ситуацию.
— Ты не бойся, от меня еще недолеченным никто не уходил. Кстати, можешь звать меня Айболитом.
Айболит поправил матрас и, ухватив Аркадия за лодыжки, легко уложил поверх него. Затем, стряхнув тапки, грузно опустился ему на пятки.
— Носки раздвинь, — посоветовал. — А то отдавлю, — поерзал, пристраивая свой тяжелый зад. — Все, нечем стало брыкаться?
— Пожалуйста, нет! — простонал Аркадий. Шагреневый бок дипломата оставил отпечаток на его икрах. Щелкнули замки. Внутри дипломата что-то глухо звякнуло. Аркадий вспомнил текст наклейки про паразитов и понял, что скрытый в ней смысл еще чернее, чем ему показалось сначала.
— Ну, где вы? Где вы, мои ма-аленькие? Где вы, мои сла-аденькие?-неожиданно засюсюкал Айболит. Ответом ему стал чуть слышный сухой шорох — как будто кто-то встряхивал над ухом фарфоровую сахарницу с жалкими остатками продукта.
Скрежетнула какая-то жестянка, потом на несколько секунд все стихло.
Из своего положения Аркадий не мог видеть происходящего и оттого пугался еще сильнее. Он лежал, окаменевший от макушки до отсиженных Айболитом ступней, напряженный, как перетянутая жгутом вена, и с ужасом вслушивался в тишину.
— Вот они! Вот они, мои…ум-м-м!.. сла-аденькие! — обрадовался сумасшедший доктор. — Ну куда, куда без команды? Что, так сильно проголодались? Совсем проголодались, да? Ах, вы мои бе-едненькие, мои голо-одненькие! Сейчас, сейчас папочка вас поко-ормит… Только ведите себя хорошо, ладно? И помните: ваша цель — яйца. Запомнили? Только яйца! — строго повторил он.
Аркадий заскулил, закусив губы, отвернулся к стене и остро пожалел о том, что не завершил всех своих дел — тогда, в туалете.
— На ста-арт!.. Внимание-е!.. — растягивая слова, скомандовал кому-то палач. — Марш!
Два легких, ничего не весящих комочка опустились на бедра жертвы сзади и устремились вверх, щекоча и покалывая кожу, словно гонимые ветром клубки стекловаты.
Аркадий в последний раз судорожно вздохнул и потерял сознание.
* * *
Спина не болела. Ныла — да, но это была не боль, а жалкие ее отголоски. Как после оздоровительного сеанса, когда иглоукалыватель уже ушел, прихватив все свои булавки. Но главное — она совсем не чесалась! Не зудела, не свербела, не саднила — называйте, как хотите! — впервые за последние шесть недель.
По сравнению с этим замечательным открытием, сделанным Аркадием сразу же по пришествии в себя, все прочие сюрпризы этого дня просто меркли.
Поэтому Аркадий почти не удивился, когда, открыв глаза, обнаружил в считанных сантиметрах от своего лица огромного мохноногого паука. Он сидел, черный и лупоглазый, всеми восемью лапами взгромоздясь на откинутую к стене подушку, и деловито ковырял наволочку своим раздвоенным то ли жалом, то ли клювом.
Удивления не было. Только вполне естественное чувство гадливости.
— Ну, сволочь… — распухшими губами прошептал Аркадий и — не руками же его! бр-р-р-р! — попытался на ощупь нашарить возле кровати тапочки.
Они нашлись почти сразу же, но оторвать их от пола оказалось не так-то просто. Подергав за носок как будто приросший к паркету тапок, Аркадий раздраженно обернулся, вскрикнул:
— АААА! — и панически забился в угол, поджав под себя ноги и обхватив голые плечи ладонями.
— Это следует понимать как „спасибо"? — спросил стоящий у изголовья кровати Айболит. При взгляде снизу вверх Аркадию казалось, что его лысоватая макушка чуть-чуть не достает до потолка. — Ну, и что ты уставился на меня, как филиппинский хилер на скальпель? Видишь, Эля, какова она, человеческая благодарность? — спросил чокнутый доктор и Аркадий готов был поклясться, что обращался он в этот момент к пауку, который как раз закончил грызть наволочку и с важным видом побрел-покатился по серому полю хлопчатобумажной простыни.
— Подушечку хорошо зачистила, Элечка? Ничего не пропустила моя ум-м-мничка? — затянул привычно Айболит, нагибаясь и принимая на руки мохнатого уродца. — Накушалась моя де-евочка? Наелась свежих яичков в смя-яточку?
Аркадий с трудом подавил новый рвущийся наружу крик.
Он бегло осмотрел себя и ощупал-дважды! — в тех местах, где васильковая помятость трусов не позволяла осмотреть. Слава богу, в физическом плане от него ничего не убавилось. Даже наоборот: на правом запястье, там где еще недавно наблюдался кровавый след наручника, появилась свежая нашлепка бактерицидного пластыря. Это немного успокаивало. В самом деле, нелепо смотрится, когда палач смазывает приговоренному к смерти ссадины зеленкой и предлагает приложить к шишке на лбу прохладное лезвие топора. Выходит, он — не приговоренный, а доктор… не палач?
— Это и есть ваши нетрадиционные методы? — почти нормальным голосом спросил он.
— А что? — доктор перестал вытягивать губы трубочкой, как делал, беседуя с паучихой, и усмехнулся. — Скажешь, традиционные? А вот и наша Ю-улечка!
Из складок брошенного у кровати одеяла показалась оснащенная щупальцами мордочка второго паука. Вернее, паучихи.
— Пододеяльничек теперь тоже чи-истенький! — сморозил доктор очевидную глупость и вернулся к человеческим интонациям.
— Ты извини, что я так… жестковато, — сказал он Аркадию. — Просто вызовов сегодня много, я один, а если каждому начнешь объяснять, в чем заключается уникальность нашего метода, без обеда останешься. И потом, ты сам признался, что укусов боишься.
— Так они меня что, кусали? — задним числом ужаснулся Аркадий и, передернув плечами, ужаснулся еще сильнее: ему показалось, что вернулся сводящий с ума зуд. Он выждал полминуты, но ощущение не повторилось. Аркадий облегченно вздохнул — обычные мурашки. — А они не ядовитые?
Айболит рассмеялся
— Где ты наслушался этой ерунды! — Он поднес сложенные вместе ладони к самому лицу, и одна из сидящих на них паучих взмахнула лапкой, коснувшись его мясистого носа, заставив его обладателя счастливо поморщиться. — А вы не слушайте, мои маленькие, не слушайте всякие глупости! Ну какие же они ядовитые, мои де-евочки! — Он с жалостью посмотрел на Аркадия. — Нет, для человека они безопасны. Зато совершенно убийственны для паразитов кожи.
— А что у меня было? — Аркадий с надеждой посмотрел в глаза доктора. — Ведь было же?
— Было, было, — успокоил тот. — Если вдруг чего упустили, ты сразу звони, не жди. Повторный визит у нас в пять раз дешевле.
— Это клещи?
— Нет, что ты! Клещами мы не занимаемся, правда, девочки? Не-ет! — Он помотал головой, влюбленно глядя в многочисленные глазенки мохнатых помощниц. — Мы своих не ку-ушаем.
— В каком смысле своих?
— Биологию учить надо, — сказал Айболит и дальше объяснять не стал. — А у тебя были вшеклопцы.
— Как? — Аркадию показалось, что последнее слово доктор произнес по-польски.
— Вшеклопцы, — повторил Айболит. — Жуткий гибрид-клопа и вши. Паразитирует на человеке и домашних животных, откладывает яйца под кожу. Традиционными методами, кстати, практически не выводится. Твой случай уже четвертый с начала месяца. Судя по всему, грядет эпидемия.
— А много в вашей конторе этих… — Аркадий выпятил подбородок, не зная, как правильно назвать хищных ассистенток доктора, и неожиданно для себя обнаружил, что их внешний вид уже не вызывает у него прежнего неприятия.
— Девочек? Не волнуйся, встретим во всеоружии. Скоро рекламку фирменную пустим, сперва по кабельным каналам, а там, глядишь, и по общероссийскому. Клиент повалит… — вздохнул доктор и начал собираться.
— Погодите! — попросил Аркадий и почесал локоть, скорее по привычке. — А можно их…
— Потрогать? — На лице Айболита возникла добрая понимающая улыбка персонажа детской сказки. — Конечно, можно. Держи!
— А почему только девочки? — спросил недавний больной, осторожно принимая паучих из рук доктора.
Сейчас мохнатые глазастенькие клубочки, дотощно изучающие его пальцы в поисках скрытых паразитов казались ему забавными и даже в чем-то симпатичными. — Где же их самцы? Или это, — он на секунду напрягся, — черные вдовы?
— Да какие ж вдовы, если они, кроме меня, ни одного самца и в глаза не видели! Правда, девочки? Не-ет, мои невестушки че-естные, они себя внимательно блюдут. Давай сюда! — скомандовал доктор, протягивая Аркадию пустую жестяную банку из-под „Нескафе".
— А почему так? Так надо?
— Ага, надо, — сказал Айболит и со щелчком натянул на банку пластиковую крышку с четырьмя звездообразными отверстиями. — Чтоб злее были.»
(Н. О. Лемешев, вклейка к журналу «Мужские болезни» №9, 2003.
Тираж 120 000 экз.)
Анатолий попробовал по чуть-чуть от каждого блюда, до которого сумел дотянуться, а от некоторых — так очень даже не по чуть-чуть и, реализовав таким образом синдром беспризорника, попавшего на званый ужин, заскучал.
Некоторое время он пытался прислушиваться к разговорам, стихийно возникающим то на одном, то на другом конце стола. Но и это занятие ему тоже довольно скоро наскучило, поскольку собравшиеся, по большей части, обсуждали всякую ерунду, вроде того, ожидается ли третья перемена блюд иди стоит сосредоточиться на том горячем, что принесли последним. «Какой же это пармезан, когда он в ломтиках? Пармезан должен крошиться в тарелке и таять во рту!» — с видом знатока заявил господин Грищенко, еще недавно красневший под рентгеновским взглядом хозяина, и украдкой смахнул с нарисованного галстука похожий на декоративную заколку огрызочек спаржи.
Поговорить было не с кем. Слева от Анатолия сосредоточенно работал челюстями лысый турбореалист. Ел он молча, лишь иногда, как слон, вздергивал носом и ухмылялся набитым ртом в ответ на чью-нибудь шутку. Справа пустовало место Бориса, который в самом начале трапезы, по-щукински втянув кисти в рукава, убежал за какой-то надобностью на хозяйский угол стола. Теперь они с Василием подпирали плечами дальнюю стену и оживленно беседовали о чем-то неслышном, поочередно обмахивая друг друга пальцами.
Так что, как впоследствии рассудил Анатолий, именно отсутствие общения толкнуло его на решительный поступок. Толик решил напиться. Благо, будучи не первый год знаком с Оболенским, прекрасно знал, как это делается.
Он слил остатки клюквенного морса в крошечную рюмку, а освободившийся фужер до половины наполнил коньяком из пузатой бутылки с вензелем «KB». Взял из вазы с фруктами неразрезанный лимон, распилил сверкающим зазубренным ножичком и выдавил половинку цитрусового в фужер. Облизал кислые пальцы. Подумав, слегка посолил и понюхал то, что получилось. Пахло опрысканными лимонной кислотой солеными клопами.
Уважительно глядя на его приготовления, сосед-турбореалист на время перестал жевать.
«Надеюсь, хотя бы клопы не относятся к классу паукообразных, — подумал Толик. — Иначе коньяк давно бы уже был запрещен щукинской конвенцией». И быстро, не давая себе шанса передумать, выпил приготовленную смесь.
Начал мастерски, тремя затяжными глотками, и допил бы с честью, если бы не попавшаяся под конец лимонная косточка. Толик поперхнулся, брызнул остатками коньяка себе на колено и буркнул «Спасибо» в ответ на панибратское похлопывание по спине П…шкина. Однако успех был смазан, и Анатолий, как и положено поручику, решил повторить попытку.
На этот раз он наполнил фужер на три четверти, пренебрег лимоном и заменил соль красным перцем. Нюхать не стал: организм мог и не поддержать выбранный темп пития. П…шкин тоже плеснул себе водки из плоской бутылки и покрутил рюмку в пальцах, раздумывая, не предложить ли чокнуться. Наконец решился: — Меня Женя зовут. — Толик, — кивнул Галушкин.
Рюмка-недомерок подплыла к фужеру как самолет-дозаправщик к авиалайнеру. Они негромко чиркнулись бортами.
— Твое здоровье, — с некоторым опасением предложил Женя.
— Мое, — согласился Толик и, запрокинув голову, влил в себя двести грамм благородного напитка.
Перехваченное горло, содрогнувшись пару раз для порядка, успокоилось, затем восстановилось дыхание, и в следующее мгновение Анатолий взглянул на мир широко раскрытыми, немного слезящимися глазами. Он увидел по-собачьи добрые глаза Евгения и неестественно резко проступившую морщину на его лбу, от беспокойства ставшую похожей уже не на упавший на спину знак интеграла, а на скрипичный ключ.
— Нормально? — спросил П…шкин.
— Вполне, — подтвердил тронутый такой заботой Толик.
— Смотри, если станет слишком нормально, попробуй дотянуть хотя бы до подоконника. — турбореалист по-хозяйски наполнил Толикову тарелку разнообразной снедью и сунул ему под нос. — На! Закусывай.
Видно, есть что-то в моей внешности, пробуждающее отцовские чувства в первом встречном, подумал Анатолий. Он стал вяло шевелить челюстями, попутно пытаясь освоить новые, только что открытые в себе способности. Оказывается, одного пристального взгляда на любого человека ему теперь было достаточно, чтобы тот, в свою очередь, посмотрел на Толика и улыбнулся ему, подбадривая, а то и подмигнул. Кукушкина, например, не только подмигнула, но и послала воздушный поцелуй. Толик сделал вид, что поймал его в воздухе и вслед за фаршированной маслинкой бросил в рот.
«Тихо, мальчик», — прочел он по ее губам. Или, возможно, «Киса-мальчик!» Да, последнее более вероятно.
— Ты жуй, жуй, шевели мандибулами, — настаивал П…шкин, вызывая в душе Анатолия чувство пьяной благодарности. Желая в свою очередь сделать Евгению приятное, Толик спросил:
— А-а ты… сколько книжек написал? Я имею в виду не про пауков, а вообще.
— Пять.
— А-а издал?
— Три.
— А-а чего так?
— В издательстве тормозят, — пожал плечами П…шкин.
— А-а про что?
— Хочешь почитать?
Анатолию пришлось сказать, что да. Хотя, честно говоря, хотелось ему не особенно. Видимо, не зря одноклассники дразнили его чукчей, который, как известно, не читатель.
— А-а почему тебя зовут турбореалистом?
— Кто зовет? — удивился Женя.
Толик попытался вспомнить, от кого конкретно он слышал эту характеристику. Никого не вспомнил, поэтому уверенно ответил:
— Да все!
— Все? — П…шкин растерянным взглядом обвел участников застолья, потом сообразил: — А! Это ты, должно быть, не расслышал. Я ТРУБОреалист. Причем с детства. С тех пор, как мы с пацанами в хоккей в трубе играли.
— В трубе?
— А где еще? — Евгений подался вперед, коснувшись колена Анатолия в жесте: «сам посуди».
«И этот туда же, — напрягся Толик. — Мало мне было Звездобола с его…», но Женя тут же убрал руку.
— Дворик-то крошечный, — сказал он. — Весь автомобилистами загажен. Одни качели покосившиеся торчат посреди бетонного пятачка. Хорошо, магистраль рядом проходит, а под ней — труба. Там летом ручеек течет, а зимой замерзает. Я один раз, когда свой конец трубы защищал, так башкой о чугунную стенку стукнулся — звезды увидел крупные и красные, как на форме у армейцев. А на следующее утро написал свой первый рассказ.
— Судьба трубача?
— Типа того. Я и теперь, веришь, иногда, когда творческий процесс пробуксовывает, прикладываюсь башкой к гармошке парового отопления.
Толик по-новому посмотрел на Евгения, особенно на его лоб с выступающей складкой, похожей на нарост.
Подумал: «А ведь он вовсе не такой уж пустой и никчемный человечишка, каким кажется с первого взгляда» и спросил:
— И что, помогает?
— Иногда, — пожав плечами, повторил П…шкин. Одновременно с десертом дали музыку. Ритм был волнующий, и Анатолий в числе многих с надеждой посмотрел на Кукушкину. Полезет на стол, как в тот раз? Пресытившись хлебом и не им единым, народ возжелал зрелищ. Пара пиарщиков… Толик с удовольствием повторил выражение про себя. Пара пиарщиков деловито подобралась и пригласила пару щукинских секретарш. И хотя музыка играла бодрая, затанцевали медляк.
Толик поджал губы. Вечно эти пиарщики воруют чужие идеи.
Он с тоской поглядел на низкорослого специалиста по «публичным связям», бережно обнимающего Златовласку, затем перевел взгляд на принесенное угощение. Есть Анатолий уже не мог. Пить… а это не исключено.
— А-а есть у вас… — интимно проворковал он в ухо откликнувшегося на мановение пальца официанта.
Уже через минуту на его левой ладони покоился «николашка», иначе говоря, закусь императора: кружок лимона, одна половинка которого посыпана солью, а другая — молотыми кофейными зернами. В правой руке Толика чуть подрагивал фужер с остатками коньяка.
— Не пойдет, — прищурившись, определил П…шкин. И ошибся. По крайней мере, на время.
Коньяк пошел, даже лучше, чем в прошлый раз. Ни капли мимо рта. Правда, подумал Толик, скажи сейчас кто, будто коньяк нужно смаковать, безжалостно плюну в рожу. Коричневой вязкой слюной.
Он поздно заметил, как оборвалась песня. Поднялся, опираясь рукой о спинку кресла, — и с облегчением скатился назад на сиденье, обнаружив, что Златовласку уже успели перепригласить. И кто — Валерка! Он же Звездобол, чьи неуемные конечности, казалось, созданы специально, чтобы колбаситься в одиночку в рваном дерганом ритме, но уж никак не для парных медленных танцев.
— Ну и пож-жалуйста! — Лимонно-кофейная пыль обиженно скрипнула на зубах.
Сидеть было приятней, чем стоять. Когда стоишь, становится слишком заметно, как кружится голова. А когда сидишь, создается иллюзия, что, напротив, это окружающая комната вращается вокруг тебя — медленно, в такт нехитрой песенке о том, как утомительны в России вечера.
Златовласка покорно «велась», подчиняясь воле партнера, мило улыбалась в ответ на болтовню Звездобола и словно бы не замечала банальности происходящего. На ее талии даже Валеркина ладонь лежала спокойно — на его счастье!
Анатолий мысленно примерил к Златовласке первую фразу: «Твои волосы, Лена… они как будто из золота».
И хотя не было в ней ни фальши, ни лицемерия, почувствовал, что его слегка затошнило.
Он опрокинул над фужером бутылку с вензелем, забыв, что уже опустошил ее. Пара янтарных капель оросила хрустальное дно. Толик обратил лицо к потолку и, подставив язык» подождал, пока они скатятся, затем, во избежание повторной ошибки, отправил бутылку под стол.
Мелодия казалась бесконечной, а треп Звездобола неиссякаемым. Анатолий наклонился, чтобы проверить шнурки на ботинках, имеющие обыкновение развязываться в самый неподходящий момент.
— Низкий старт? — одобрительно поинтересовался Женя.
— Н-ну… — неопределенно ответил Толик и поднялся заблаговременно, едва солист запел про «порывы и объятья».
Вероятного противника он обнаружил сразу же. Впереди, на два корпуса опережая Толика, пробирался к танцевальному пятачку Прокопчик. Тот, кого Борис тавтологично окрестил нечистоплотным журналюгой, своим поведением в данный момент опровергал такую оценку. Он двигался вперед якобы не торопясь, заложив руки за спину, поэтому семенящему следом Толику было хорошо видно, как Прокопчик одну за другой вытер жирные ладони салфеткой, скатал ее в шарик и щелчком зафутболил под стул известному композитору, которому, судя по выражению лица, было уже все равно.