— И, наконеф, на пеувом мефте нафей «кифлой де-фятки»… — бодро гундосит Антон на фоне затихающей, вызывающей оскомину мелодии. Затем в студии на несколько секунд повисает тишина. Это Лиза, Маришкина подруга, подсовывает ведущему мой заказ, а тот пытается на пальцах доказать, что у нее не все дома. Да что не все — буквально никого дома нет!
Побеждает мягкая настойчивость, подкрепленная предвкушением обещанного торта.
— Фшпомним о вещном, — с некоторым трагизмом в голосе продолжает Коромыслов. — Пофлуфаем шшш… хит, под который колбафились нафы пращуры и мощили кифляки те, кому колбафы не дофталось. Мувыка Римфкого-Корфиканфкого, ария деда-отморофка.
— Погодите, погодите, — бормочу. Включаю запись, регулирую частоты.
Всхлипнули духовые, заныла скрипка, заплакала виолончель. Затем грубый и пугающий мужской голос понес в эфир что-то жуткое в своей неразборчивости. За точность не поручусь, но приблизительно…
По богатым по царским домам колотить по углам, У ворот деревянных скрипеть, под полозьями петь Любо мне Любо, любо, любо…
Услышав одно такое «любо» какой-нибудь батька-атаман с перепугу застрелился бы из маузера.
Запись длилась недолго, две минуты с небольшим. Вполне, на мой взгляд, достаточно, чтобы посетитель, случайно забредший на сайт холодильного оборудования, одумался и решил поискать счастья где-нибудь в другом месте.
Надеюсь, моя выходка не сильно отразится на рейтинге «кислой десятки». Музончик-то в целом ничего, с кислинкой. Оттяг, как говорится, дает.
Ну все, с заказом покончено. Больше никаких дел до полуночи. А пока можно и вправду побороться с бессонницей. Тем более что она сегодня, похоже… а-у-а (зеваю)… не в лучшей форме.
Во сне приходила утренняя уборщица, вся синяя. Стояла в изголовье, просила снять грех с души. Обещала за это бесплатно вымыть оба окна и покрасить подоконники. Я спросил с иронией, в какой цвет. В правильный, ответила, цвет, в правильный, она уже и синьки навела, полведра. Я-то здесь при чем? — возмутился тогда я и, не просыпаясь, продиктовал ей Пашкин телефон. С ним разбирайтесь, он с родителями живет, у них подоконники шире. Но старушка не уходила, все умоляла, потом начала всхлипывать, противно так, пронзительно, пока всхлипывания не превратились в настойчивый зуммер будильника.
Проснулся невыспавшийся, с тяжелой головой. Вставать — никакого желания. Остается уповать на бодрую музыку и животворящее влияние родного голоса.
Сама собой включилась магнитола, намертво настроенная на любимую волну.
— А вот и я! — зазвенели озорным Маришкиным голоском динамики. Пусть точно так же звенят они сейчас по всей стране, в десятках городов, тысячах квартир, для миллионов радиослушателей… Уж я-то наверняка знаю, кому именно адресовано приветствие. Поэтому спокойно реагирую на следующую фразу. — Сегодняшнюю ночь, как бы цинично это ни звучало, мы проведем вместе. Мне, по крайней мере, хотелось бы на это надеяться. А тебе? — Томная вкрадчивость ушла из голоса, уступая бодрой деловитости. — С полуночи до шести утра в эфире «Нового радио» Марина Циничная в программе «Ночные бдения». А сейчас — моя любимая рубрика…
Заиграл джингл, короткая музыкальная заставка. На фоне задорного балалаечного треньканья и ложечного перестука хор молодящихся старушек пропел с огоньком: «Как увижу, как услышу…»
— Да, да, вы все поняли правильно. Именно: как, пауза, увижу и как, пауза, услышу — и никак иначе! Но если вы все-таки ослышались… тогда звоните нам в студию по телефону… или пересылайте сообщения на пейджер номер… для абонента «Циник» и сообщайте, сообщайте, пожалуйста, как именно вы ослышались, что почудилось вам, что примстилось вместо привычного текста всем известной песни? Звоните, я жду. О! Кажется, дождалась. Да, недолго мучалась старушка…
— Кхе, кхе… Але!
— Прошу прощения. Говоря про старушку, я не имела в виду вас! Здравствуйте!
— Эхм… Здравствуйте, Марина.
— Ну вот, мы уже наполовину знакомы. Вы первая дозвонившаяся на сегодня, представьтесь, пожалуйста.
В динамиках забулькало, зашипело, и скрипучий старческий голос произнес:
— Ульяна Яковлевна.
— Очень приятно! — вторил ему молодой девичий голосок, и не знаю, как какой-нибудь посторонний слушатель, но я-то сразу сообразил, что оба голоса принадлежат Маришке. Обычный прием: первый, «пристрелочный» звонок она почти всегда озвучивает сама, для разогрева аудитории. — И о чем бы вы хотели нам рассказать, Ульяна Яковлевна?
— Экх-ма… Вчера по телевизору повторяли старую картину, «Истребители». Это про военных… кхе… летчиков. И там ближе к концу Марк Бернес поет песню про любимый город, знаете?
— Это тот, который может спать спокойно? Он этого заслужил… Конечно!
— Так вот, я раньше, сколько раз смотрела, ничего странного не замечала, а тут вдруг вслушалась… эмхм… в том месте, где, я думала, про синюю дымку поется, а там — ничего подобного.
— В самом деле? И что же вы услышали?
— Ну, спеть я не берусь, но на словах скажу… Слова такие: любимый город, синий дым Китая… А дальше все как раньше: знакомый дом, зеленый сад и нежный…
— Достаточно, спасибо! — перебила Маришка. Вернее, сделала вид: ибо затруднительно это, перебить самого себя… — Спасибо большое, Ульяна Яковлевна, очень интересное наблюдение. До свидания!
— До сви… кхе, кхе, кхе…
Старческий кашель заглушают звуки очередного джингла. Фанфары и рев аплодирующего зала.
— Согласитесь, любопытная слуховая коллизия приключилась с Ульяной Яковлевной. Так уж устроен наш великий и могучий, много в нем слов и выражений, которые звучат похоже. Есть даже специальный лингвистический термин на этот случай, я вам скажу, не зря же в энциклопедию заглядывала. Те слова, которые звучат одинаково, а пишутся по-разному, называются «омофоны». Кстати, очень похоже на название фирмы «Фонос», производящей сверхмалые, я подчеркиваю, совсем незаметные слуховые аппараты, которая является спонсором нашей рубрики… — И снова пошел джингл «Как увижу, как услышу».
— А мой маленький карманный почтальон провибрировал мне вот о чем. «Все отвалилось зпт и мудрый говорит тчк». К чему бы это?.. А! Думаю, речь идет о песне Андрея Макароныча… пардон, Макаревича «Костер». В оригинале, кажется, было… Все отболит, и мудрый говорит: каждый костер… не помню… предположим, по-своему дымит. Да, неплохо. Вот так, бывает, болит, болит, пока совсем не отвалится. Ну что, поплещем автору сообщения руками или перетопчется? — Звучит заранее заготовленная овация. — К сожалению, автор не оставил своих координат, и поэтому он не может по итогам передачи претендовать на наш главный приз, предоставленный фирмой «Фонос», поездку… не буду пока говорить куда. Но не в страну глухих или плохо слышащих, как могли подумать некоторые. В общем, сам виноват, раз поленился оставить свое имя и контактный телефон. Как говорят в народе, любишь кататься, люби и возиться. А не любишь возиться — катись! А я, Марина Циничная, напоминаю, что по-прежнему жду ваших звонков и сообщений на пейджер, только, пожалуйста, не забывайте оставлять свои контакты, и тогда, возможно, вы получите от нашего спонсора столько бонусов и призов, что в другой раз подумаете трижды, прежде чем позвонить нам снова, — скороговоркой выпалила Маришка. — А у меня…
— Але! — произнес юношеский голос, ломкий, с хрипотцой и гнусинкой. — Привет, Маринка! Как оно?
— О! Все хип-хоп, суперно!
— Я только что рэпак слушал. Ну, короче, Децила.
— Bay! И чо?
Вот как у нее это получается? Кто бы ни позвонил, Маришка всегда ответит в тон, с каждым легко найдет общий язык — если, конечно, захочет. Представится то пенсионеркой, то нимфеткой, то богемствующей студенткой, то сельской учительницей. После одного из эфиров я не выдержал и спросил: как в тебе все это уживается? Ее ответ меня, мягко говоря, ошарашил. «Знаешь, — проникновенно так сказала она, — как больной, страдающий разсемерением личности, мечтает о банальной шизофрении?» А я только пару раз клацнул челюстью и от дальнейших вопросов воздержался…
— Ну, там где он поет… — Подросток напрягся и выдал речитатив: — Черный змей ползёт сзади он хочет наркопати достали все достали я хочу стрелять по нему словами без пощады…
— Ма-ла-дой человек! — со старческим укором проскрежетала Маришка, но тут же переключилась на нормальный тон, видимо вспомнила, что совсем недавно уже эксплуатировала образ старушки. — Или как теперь говорят, мол чел? Вы открываете мне… уши! Прямо как спонсор нашей рубрики, фирма-производитель уникальных внутриушных слуховых аппаратов «Фонос». До сих пор я и не подозревала, что в этой песне есть какие-то слова. И все равно я малость не догоняю, чего вы там умудрились расслышать не так?
— Не, до этого места все понятно. Но потом он поет типа так: «Йо!»
— И…
— А мне типа послышалось, как будто это…
— Что? Слушай, чего ты мнешься, как шоколадка в лапе у штангиста? Как говаривал мой родитель, когда умаивался меня на ночь укладывать, не хочешь спать — не мучай папу. Так что давай кончай нервы на кулак наматывать!
— Ну, этот… — застенчиво молвил поклонник хип-хопа, — «йог».
— Bay! Bay! — завыла сиреной Маришка, а звук фанфар закруглил довольно скользкий разговор. — Кстати, о йогах, йоге и прочей индуистской мистике. Когда индийский йог проходит тест на соответствие — это вроде наших выпускных экзаменов, кто не знает, — он должен за ночь на морозе… должно быть, на лютом индийском морозе… высушить теплом своего тела три мокрые простыни. А вот когда мы с мужем на Новый Год ездили на его родину, заметьте, в фирменном поезде, проводница предложила нам только две. Правда, там была еще наволочка, но я все равно оскорбилась. Спрашиваю проводницу, а почему простыни у вас не мокрые, а так, слегка влажные? А она говорит, мол, — сварливый голос безмерно усталой женщины среднего возраста, — хотите жаловаться — пожалуйста, идите к начальнику поезда, мне это все фиолетово. А я… А-а! А-А!
Я рывком сел на кровати. Когда Маришка так кричит, значит, дело серьезно. Серьезней, чем уронить на ногу горячий утюг. Тогда она не кричала, только страшно шипела и все просила, пока я нес ее на руках в ванную: «Брось меня, командир, вдвоем нам не прорваться…»
В эфире происходило что-то непонятное: суетливая возня и какие-то странные звуки, как будто вздохи великана. Потом два раза подряд проиграла заставка «Утренней побудки», программы, которая, по идее, должна пойти только в шесть утра. Потом, слава Богу, объявилась Маришка, сказала совершенно деревянным голосом:
— Извините, я, должно быть, наговорила много лишнего…
Затем снова пауза секунд на двадцать и в конце раздраженное:
— Все, слушайте музыку!
И первые аккорды «Лебединого озера».
Что там у них стряслось? Захват радиостанции? Новая попытка государственного переворота?
Я подозревал, что дело в другом, но именно эти мысли нервно метались в голове, пока я внезапно задрожавшими пальцами набирал Маришкин номер. Не тот, что для обычных слушателей, по нему не прозвониться, а специальный, для очень важных персон… И все недоумевал, почему с каждым нажатием кнопки меняется мелодия в динамиках, что за психопата они посадили за пульт? Только когда поднес трубку к уху, сообразил, что менялись не мелодии, а станции, а психопат за пультом — это, скорее, я сам. За пультом дистанционного управления, с которого пытался позвонить.
Вторая попытка оказалась более удачной. Да и руки уже почти не дрожали.
— Лиза, ты? Что там у вас происходит? Как это ничего? А что за ерунду вы гоните в эфир? Так послушай!.. Вот именно, «Лебединое озеро»! Совсем с ума сошли, так ведь можно полстраны до инфаркта… А что с Маришкой? Нет! Не ходи к ней. Просто переведи звонок…
Жду. В трубке, чтобы ожидающий соединения не сильно скучал, то же «Лебединое озеро», отцифрованное почти до неузнаваемости. Медленно тянутся секунды.
— Але! Как это не соединилось? Что с Маришкой?! Я не кричу… Кому это она звонит?.. Ладно, я… А номер продюсера свободен? Переведи на него!
Снова Чайковский, видно, никуда мне от него сегодня не деться…
И тут раздался звонок, непривычный, почти незнакомый. Я так давно не слышал его, что первые несколько секунд не мог узнать. Потом дошло: звонит второй аппарат в прихожей, старый, дисковый, два года назад замененный радиотелефоном. По непонятной причине мы не выбросили его и не отдали знакомым, а когда финансы позволили провести вторую телефонную линию, сугубо интернетовскую — установили на нее. Просто так, чтобы модем не скучал.
Правда, я не помню, чтобы давал кому-нибудь номер второй линии…
Прижимаю к уху трубку радиотелефона, походкой умирающего лебедя под соответствующую музыку скольжу в прихожую. Снимаю вторую трубку, подношу к свободному уху. Тут Чайковский наконец замолкает, и родной, но заплаканный голос… два родных, но заплаканных голоса на редкость согласованно призывают к ответу:
— Ты где был?
— Пиво пил… — машинально отвечаю, сведя телефонные трубки под подбородком.
— Я звонила тебе, звонила… — обиженно выговаривает Маришка. — А у тебя все время занято… Хорошо, что второй номер вспомнила…
— Я тоже тебе звонил, — растерянно оправдываюсь. — Что у тебя случилось?
Тихий звук: полустон-полурыдание.
— Все то же! Как вчера, прямо посреди эфира…
— Я слышал.
— Мне еще повезло, что в студии в тот момент никого не было.
— А сейчас? Ты вроде бы немного успокоилась…
— Да, все уже кончилось. Быстрее, чем вчера, но я боюсь… Вдруг оно вернется! — Еще один всхлип. — Я же не могу все время молчать, я диджей все-таки… Что мне делать?
— Погоди, — говорю. — Сейчас одну трубку положу… — Решаю подбодрить шуткой. — А то стою тут весь в телефонах, как барышня из Смольного. Слушаю жену в стереофоническом звучании…
Я вернул трубку дискового аппарата на место — и в то же мгновение услышал в радиотелефоне короткие гудки отбоя. Тупо снял трубку с рычага, но гудки никуда не делись. Повертел в руке…
Мне бы следовало перезвонить, но тут вдруг нахлынуло, как всегда не к месту… Я крутил трубку в руке, холодную, гладкую и фиолетовую, и вспоминал свои вчерашние ощущения от прикосновения к Маришкиной коже, такой же холодной, гладкой и фиолетовой, и как испуганно в груди билось сердце, точь-в-точь короткие гудки радиотелефона, и как я все не находил в себе решимости, чтобы дотронуться… просто прикоснуться к ней. Кричал про себя: что же ты! Ведь это она, все равно она, пусть незнакомая, но родная… Копирайт — Лермонтов.
И все равно не мог…
И вдруг — новый скачок по изогнутой, винтовой лестнице памяти, сразу через семь ступенек, в «семь лет назад», когда я был значительно моложе, как следствие, глупее, а может, и наоборот, веселее и симпатичнее, как утверждают некоторые, и наверняка смелее, поскольку жизнь тогда еще редко проходилась по мне своей мелкой теркой, но все равно… точно так же не решался прикоснуться к ней. Такой красивой, такой независимой, с таким холодным равнодушием в бирюзовых кукольных глазах… Что вы!
Цветаевой было проще с ее «едва соприкоснувшись рукавами». Стояло лето, и я носил исключительно футболки, а она — рубашки, но практически без рукавов. Так что соприкасаться, когда это все-таки случалось, нам приходилось голой кожей, и я однажды окончательно понял, что схожу с ума, хуже того — уже сошел, когда за короткую июньскую ночь придумал двадцать ласкательных вариантов произнесения ее имени. Со временем, правда, остался один, самый приятный на слух.
Маришка…
Мы учились на одном курсе, но в разных группах. Благодарение Богу, иначе я, скорее всего, не доучился бы до второго семестра. Когда она проходила мимо меня, спеша куда-то по коридору учебного корпуса, я неизменно деревенел лицом, отворачивался к тем, кто оказывался рядом, и с преувеличенно заинтересованным видом вступал в какую-нибудь бессмысленную беседу. Вроде «Как, ранг суммы не превосходит суммы рангов? Иди ты!». Когда же рядом не оказывалось никого и мне некому было нести свою чушь, я небрежно кивал ей, эдак запросто, между делом — все-таки кто-то когда-то нас знакомил. Ответом мне был скользящий взгляд бирюзовых кукольных глаз, а один раз — мимоходом оброненная фраза:
— Чего не заходишь? Номер комнаты забыл? Второй этаж, напротив мусоропровода…
Такая вот романтическая завязка. Собственный мой адрес был немногим лучше. Я жил на третьем, и моя комната непосредственно соседствовала с мужским туалетом.
— Угу, — изрек я, отвлекшись ради этого от изучения темно-синего «кирпича» матанализа Ильина-Поздняка, который раскрыл наугад пять секунд назад, имея в виду: хорошо, зайду как-нибудь, как будет время…
Ока постояла еще секунду и пошла дальше своей дорогой, а я, сосредоточившись, чтобы не глядеть ей вслед, прочел как самое сокровенное знание: «Последовательность называется сходящейся, если для любого эпсилон найдется такая дельта…»
Думаю, именно с этого эпизода началась наша сходимость. Потому что когда эпсилон слишком долго тормозит с поиском своей дельты, та, заинтригованная таким пренебрежительным отношением, находит его сама. И тогда уж для эпсилона наступает, как часто говорил своему соавтору по матанализу строгий, академичный Ильин: «Поздняк метаться, Эдик…»
Время, на которое я намекал своим младенческим угу-каньем, выдалось тем же вечером. Я спустился на один этаж, двинулся в направлении мусоропровода, но уже на пороге заветной комнаты лицом к лицу столкнулся с осложняющим фактором. Фактора звали Евгением — все, даже преподаватели. Женя, Женька или Женек к нему как-то не лепилось. Некоторые норовили ввернуть отчество, но не знали наверняка какое и оттого невнятно растягивали имя, так что получалось «Евгени… и… и… ич».
Первый качок на курсе. Бывший позор школы, ставший гордостью Университета и самую малость не дотянувший до надежды страны. Каприз непостижимой природы.
«Да как я мог не поставить ему зачет? — волновался, перекуривая на лестнице с коллегой, тщедушный семинарист по дискретной математике. — Он же лежа жмет больше, чем я зарабатываю!»
В том году у миллионов телезрителей еще не навязла на зубах реклама мятных леденцов «Рондо», да и не было у меня в общаге телевизора, так что подходящее Евгению прозвище пришло мне на ум намного позже. Супербизон! Он был настоящим супербизоном: неколебимым, свободным и беспечным. Копирайт — сами знаете чей.
Когда мы одновременно замешкались у нужной двери, Евгений сперва недружелюбно покосился на меня, а потом чуть подался в сторону, позволяя мне собственноручно потянуть за дверную ручку. Должно быть, опасался ненароком оторвать. Я постучался, распахнул дверь и отступил, жестом приглашая Евгения войти первым. Тот, вопреки моим тайным надеждам, вошел — пусть как картина, боком, но не застрял, стиснутый косяками, и даже не запутался в занавеске, разделяющей двенадцатиметровую комнату на «прихожую» и «гостиную», она же «спальня».
Маришка была одна. Нас в два раза больше. Вопиющее несоответствие бросалось в глаза.
— О, вы уже? Классно! — приветствовала она нас. — Чем займемся?
— Может, погуляем? — выпалил я, остро ощущая давящую тесноту помещения.
Затылком я почувствовал неодобрительный взгляд супербизона. «Мудрый человек — не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто вовремя исправляет свои ошибки, — читалось в нем, но как-то не бегло, по складам. — Может, один погуляешь? Быстрым шагом…»
Всю дорогу к смотровой мы шли практически молча. Евгений держался справа и чуть позади Маришки, а я — чуть позади и слева. Взять ее под руку или, допустим, за руку не решались оба. Евгений, должно быть, опасался ненароком оторвать. Я просто не решался, без особых мотивов. Вместо этого я зажимал в кулаке короткий стебелек одуванчика, так что наружу торчал только желтый непричесанный хохолок.
— Евгений, а вот скажи… — нарушил я тягостное молчание, — что важнее для атлета…
Это слово я нарочно произнес невнятно, чтобы спровоцировать недоуменное:
— Котлета?
— Нет, для ат-ле-та… Так что важней, бицепсы или трицепсы?
Евгений задумался шагов на десять, потом ответил:
— Конечно, трицепсы! — И натужно пошутил: — Две головы хорошо, а три — лучше…
Маришка рассеянно улыбнулась. Непонятно кому.
Три хуже, раздраженно подумал я. Три — гораздо хуже. Вот две — было бы неплохо…
От сока одуванчика ладони стало липко. Я разжал руку…
И трубка суетливо, как бейсболист, метнувшийся было за победным очком, но вовремя сообразивший, что момент для финального рывка еще не настал, возвращается на базу.
Дурак, занял обе линии! Маришка, наверное, иззвонилась… Перезванивать поздно: она снова в эфире. Продолжает свои «бдения», но как-то неправильно, в совсем несвойственной для нее манере. Только меняет диски да время от времени добавляет пару слов от себя, медленно, с большими паузами — как будто это темп речи превращает просто разговор в пустопорожнюю болтовню!
«Послушайте вот это», — говорит она.
Или: «Как вариант…»
Один лишь раз немного оживилась, когда ставила «Пикник», «Песню без слов».
«По-моему, — сказала, — это именно то, что всем нам сейчас необходимо».
Такой лаконичной она бывает, только когда сильно на кого-нибудь обидится. Завтра… то есть уже сегодня вечером она, конечно, объяснит мне причину недавнего обрыва связи. Естественно, ее тоже мало прикалывало беседовать с мужем сразу по двум линиям. Естественно, она одновременно со мной пришла к мысли, что одну из трубок, в принципе, можно и положить. Какую? Естественно, взятую со стола продюсера, ту, что сама порывалась выскользнуть из ладони, ускакать на напружиненном, растянувшемся на два метра шнуре. Так естественно все получилось…
Но я узнаю об этом только завтра… нет, сегодня вечером. То есть уже после Пупуши, анимированного холодильника и утреннего бурбона.
Да, и где-то перед этим будет еще голубой писатель…
Цвет пятый
Побеждает мягкая настойчивость, подкрепленная предвкушением обещанного торта.
— Фшпомним о вещном, — с некоторым трагизмом в голосе продолжает Коромыслов. — Пофлуфаем шшш… хит, под который колбафились нафы пращуры и мощили кифляки те, кому колбафы не дофталось. Мувыка Римфкого-Корфиканфкого, ария деда-отморофка.
— Погодите, погодите, — бормочу. Включаю запись, регулирую частоты.
Всхлипнули духовые, заныла скрипка, заплакала виолончель. Затем грубый и пугающий мужской голос понес в эфир что-то жуткое в своей неразборчивости. За точность не поручусь, но приблизительно…
По богатым по царским домам колотить по углам, У ворот деревянных скрипеть, под полозьями петь Любо мне Любо, любо, любо…
Услышав одно такое «любо» какой-нибудь батька-атаман с перепугу застрелился бы из маузера.
Запись длилась недолго, две минуты с небольшим. Вполне, на мой взгляд, достаточно, чтобы посетитель, случайно забредший на сайт холодильного оборудования, одумался и решил поискать счастья где-нибудь в другом месте.
Надеюсь, моя выходка не сильно отразится на рейтинге «кислой десятки». Музончик-то в целом ничего, с кислинкой. Оттяг, как говорится, дает.
Ну все, с заказом покончено. Больше никаких дел до полуночи. А пока можно и вправду побороться с бессонницей. Тем более что она сегодня, похоже… а-у-а (зеваю)… не в лучшей форме.
Во сне приходила утренняя уборщица, вся синяя. Стояла в изголовье, просила снять грех с души. Обещала за это бесплатно вымыть оба окна и покрасить подоконники. Я спросил с иронией, в какой цвет. В правильный, ответила, цвет, в правильный, она уже и синьки навела, полведра. Я-то здесь при чем? — возмутился тогда я и, не просыпаясь, продиктовал ей Пашкин телефон. С ним разбирайтесь, он с родителями живет, у них подоконники шире. Но старушка не уходила, все умоляла, потом начала всхлипывать, противно так, пронзительно, пока всхлипывания не превратились в настойчивый зуммер будильника.
Проснулся невыспавшийся, с тяжелой головой. Вставать — никакого желания. Остается уповать на бодрую музыку и животворящее влияние родного голоса.
Сама собой включилась магнитола, намертво настроенная на любимую волну.
— А вот и я! — зазвенели озорным Маришкиным голоском динамики. Пусть точно так же звенят они сейчас по всей стране, в десятках городов, тысячах квартир, для миллионов радиослушателей… Уж я-то наверняка знаю, кому именно адресовано приветствие. Поэтому спокойно реагирую на следующую фразу. — Сегодняшнюю ночь, как бы цинично это ни звучало, мы проведем вместе. Мне, по крайней мере, хотелось бы на это надеяться. А тебе? — Томная вкрадчивость ушла из голоса, уступая бодрой деловитости. — С полуночи до шести утра в эфире «Нового радио» Марина Циничная в программе «Ночные бдения». А сейчас — моя любимая рубрика…
Заиграл джингл, короткая музыкальная заставка. На фоне задорного балалаечного треньканья и ложечного перестука хор молодящихся старушек пропел с огоньком: «Как увижу, как услышу…»
— Да, да, вы все поняли правильно. Именно: как, пауза, увижу и как, пауза, услышу — и никак иначе! Но если вы все-таки ослышались… тогда звоните нам в студию по телефону… или пересылайте сообщения на пейджер номер… для абонента «Циник» и сообщайте, сообщайте, пожалуйста, как именно вы ослышались, что почудилось вам, что примстилось вместо привычного текста всем известной песни? Звоните, я жду. О! Кажется, дождалась. Да, недолго мучалась старушка…
— Кхе, кхе… Але!
— Прошу прощения. Говоря про старушку, я не имела в виду вас! Здравствуйте!
— Эхм… Здравствуйте, Марина.
— Ну вот, мы уже наполовину знакомы. Вы первая дозвонившаяся на сегодня, представьтесь, пожалуйста.
В динамиках забулькало, зашипело, и скрипучий старческий голос произнес:
— Ульяна Яковлевна.
— Очень приятно! — вторил ему молодой девичий голосок, и не знаю, как какой-нибудь посторонний слушатель, но я-то сразу сообразил, что оба голоса принадлежат Маришке. Обычный прием: первый, «пристрелочный» звонок она почти всегда озвучивает сама, для разогрева аудитории. — И о чем бы вы хотели нам рассказать, Ульяна Яковлевна?
— Экх-ма… Вчера по телевизору повторяли старую картину, «Истребители». Это про военных… кхе… летчиков. И там ближе к концу Марк Бернес поет песню про любимый город, знаете?
— Это тот, который может спать спокойно? Он этого заслужил… Конечно!
— Так вот, я раньше, сколько раз смотрела, ничего странного не замечала, а тут вдруг вслушалась… эмхм… в том месте, где, я думала, про синюю дымку поется, а там — ничего подобного.
— В самом деле? И что же вы услышали?
— Ну, спеть я не берусь, но на словах скажу… Слова такие: любимый город, синий дым Китая… А дальше все как раньше: знакомый дом, зеленый сад и нежный…
— Достаточно, спасибо! — перебила Маришка. Вернее, сделала вид: ибо затруднительно это, перебить самого себя… — Спасибо большое, Ульяна Яковлевна, очень интересное наблюдение. До свидания!
— До сви… кхе, кхе, кхе…
Старческий кашель заглушают звуки очередного джингла. Фанфары и рев аплодирующего зала.
— Согласитесь, любопытная слуховая коллизия приключилась с Ульяной Яковлевной. Так уж устроен наш великий и могучий, много в нем слов и выражений, которые звучат похоже. Есть даже специальный лингвистический термин на этот случай, я вам скажу, не зря же в энциклопедию заглядывала. Те слова, которые звучат одинаково, а пишутся по-разному, называются «омофоны». Кстати, очень похоже на название фирмы «Фонос», производящей сверхмалые, я подчеркиваю, совсем незаметные слуховые аппараты, которая является спонсором нашей рубрики… — И снова пошел джингл «Как увижу, как услышу».
— А мой маленький карманный почтальон провибрировал мне вот о чем. «Все отвалилось зпт и мудрый говорит тчк». К чему бы это?.. А! Думаю, речь идет о песне Андрея Макароныча… пардон, Макаревича «Костер». В оригинале, кажется, было… Все отболит, и мудрый говорит: каждый костер… не помню… предположим, по-своему дымит. Да, неплохо. Вот так, бывает, болит, болит, пока совсем не отвалится. Ну что, поплещем автору сообщения руками или перетопчется? — Звучит заранее заготовленная овация. — К сожалению, автор не оставил своих координат, и поэтому он не может по итогам передачи претендовать на наш главный приз, предоставленный фирмой «Фонос», поездку… не буду пока говорить куда. Но не в страну глухих или плохо слышащих, как могли подумать некоторые. В общем, сам виноват, раз поленился оставить свое имя и контактный телефон. Как говорят в народе, любишь кататься, люби и возиться. А не любишь возиться — катись! А я, Марина Циничная, напоминаю, что по-прежнему жду ваших звонков и сообщений на пейджер, только, пожалуйста, не забывайте оставлять свои контакты, и тогда, возможно, вы получите от нашего спонсора столько бонусов и призов, что в другой раз подумаете трижды, прежде чем позвонить нам снова, — скороговоркой выпалила Маришка. — А у меня…
— Але! — произнес юношеский голос, ломкий, с хрипотцой и гнусинкой. — Привет, Маринка! Как оно?
— О! Все хип-хоп, суперно!
— Я только что рэпак слушал. Ну, короче, Децила.
— Bay! И чо?
Вот как у нее это получается? Кто бы ни позвонил, Маришка всегда ответит в тон, с каждым легко найдет общий язык — если, конечно, захочет. Представится то пенсионеркой, то нимфеткой, то богемствующей студенткой, то сельской учительницей. После одного из эфиров я не выдержал и спросил: как в тебе все это уживается? Ее ответ меня, мягко говоря, ошарашил. «Знаешь, — проникновенно так сказала она, — как больной, страдающий разсемерением личности, мечтает о банальной шизофрении?» А я только пару раз клацнул челюстью и от дальнейших вопросов воздержался…
— Ну, там где он поет… — Подросток напрягся и выдал речитатив: — Черный змей ползёт сзади он хочет наркопати достали все достали я хочу стрелять по нему словами без пощады…
— Ма-ла-дой человек! — со старческим укором проскрежетала Маришка, но тут же переключилась на нормальный тон, видимо вспомнила, что совсем недавно уже эксплуатировала образ старушки. — Или как теперь говорят, мол чел? Вы открываете мне… уши! Прямо как спонсор нашей рубрики, фирма-производитель уникальных внутриушных слуховых аппаратов «Фонос». До сих пор я и не подозревала, что в этой песне есть какие-то слова. И все равно я малость не догоняю, чего вы там умудрились расслышать не так?
— Не, до этого места все понятно. Но потом он поет типа так: «Йо!»
— И…
— А мне типа послышалось, как будто это…
— Что? Слушай, чего ты мнешься, как шоколадка в лапе у штангиста? Как говаривал мой родитель, когда умаивался меня на ночь укладывать, не хочешь спать — не мучай папу. Так что давай кончай нервы на кулак наматывать!
— Ну, этот… — застенчиво молвил поклонник хип-хопа, — «йог».
— Bay! Bay! — завыла сиреной Маришка, а звук фанфар закруглил довольно скользкий разговор. — Кстати, о йогах, йоге и прочей индуистской мистике. Когда индийский йог проходит тест на соответствие — это вроде наших выпускных экзаменов, кто не знает, — он должен за ночь на морозе… должно быть, на лютом индийском морозе… высушить теплом своего тела три мокрые простыни. А вот когда мы с мужем на Новый Год ездили на его родину, заметьте, в фирменном поезде, проводница предложила нам только две. Правда, там была еще наволочка, но я все равно оскорбилась. Спрашиваю проводницу, а почему простыни у вас не мокрые, а так, слегка влажные? А она говорит, мол, — сварливый голос безмерно усталой женщины среднего возраста, — хотите жаловаться — пожалуйста, идите к начальнику поезда, мне это все фиолетово. А я… А-а! А-А!
Я рывком сел на кровати. Когда Маришка так кричит, значит, дело серьезно. Серьезней, чем уронить на ногу горячий утюг. Тогда она не кричала, только страшно шипела и все просила, пока я нес ее на руках в ванную: «Брось меня, командир, вдвоем нам не прорваться…»
В эфире происходило что-то непонятное: суетливая возня и какие-то странные звуки, как будто вздохи великана. Потом два раза подряд проиграла заставка «Утренней побудки», программы, которая, по идее, должна пойти только в шесть утра. Потом, слава Богу, объявилась Маришка, сказала совершенно деревянным голосом:
— Извините, я, должно быть, наговорила много лишнего…
Затем снова пауза секунд на двадцать и в конце раздраженное:
— Все, слушайте музыку!
И первые аккорды «Лебединого озера».
Что там у них стряслось? Захват радиостанции? Новая попытка государственного переворота?
Я подозревал, что дело в другом, но именно эти мысли нервно метались в голове, пока я внезапно задрожавшими пальцами набирал Маришкин номер. Не тот, что для обычных слушателей, по нему не прозвониться, а специальный, для очень важных персон… И все недоумевал, почему с каждым нажатием кнопки меняется мелодия в динамиках, что за психопата они посадили за пульт? Только когда поднес трубку к уху, сообразил, что менялись не мелодии, а станции, а психопат за пультом — это, скорее, я сам. За пультом дистанционного управления, с которого пытался позвонить.
Вторая попытка оказалась более удачной. Да и руки уже почти не дрожали.
— Лиза, ты? Что там у вас происходит? Как это ничего? А что за ерунду вы гоните в эфир? Так послушай!.. Вот именно, «Лебединое озеро»! Совсем с ума сошли, так ведь можно полстраны до инфаркта… А что с Маришкой? Нет! Не ходи к ней. Просто переведи звонок…
Жду. В трубке, чтобы ожидающий соединения не сильно скучал, то же «Лебединое озеро», отцифрованное почти до неузнаваемости. Медленно тянутся секунды.
— Але! Как это не соединилось? Что с Маришкой?! Я не кричу… Кому это она звонит?.. Ладно, я… А номер продюсера свободен? Переведи на него!
Снова Чайковский, видно, никуда мне от него сегодня не деться…
И тут раздался звонок, непривычный, почти незнакомый. Я так давно не слышал его, что первые несколько секунд не мог узнать. Потом дошло: звонит второй аппарат в прихожей, старый, дисковый, два года назад замененный радиотелефоном. По непонятной причине мы не выбросили его и не отдали знакомым, а когда финансы позволили провести вторую телефонную линию, сугубо интернетовскую — установили на нее. Просто так, чтобы модем не скучал.
Правда, я не помню, чтобы давал кому-нибудь номер второй линии…
Прижимаю к уху трубку радиотелефона, походкой умирающего лебедя под соответствующую музыку скольжу в прихожую. Снимаю вторую трубку, подношу к свободному уху. Тут Чайковский наконец замолкает, и родной, но заплаканный голос… два родных, но заплаканных голоса на редкость согласованно призывают к ответу:
— Ты где был?
— Пиво пил… — машинально отвечаю, сведя телефонные трубки под подбородком.
— Я звонила тебе, звонила… — обиженно выговаривает Маришка. — А у тебя все время занято… Хорошо, что второй номер вспомнила…
— Я тоже тебе звонил, — растерянно оправдываюсь. — Что у тебя случилось?
Тихий звук: полустон-полурыдание.
— Все то же! Как вчера, прямо посреди эфира…
— Я слышал.
— Мне еще повезло, что в студии в тот момент никого не было.
— А сейчас? Ты вроде бы немного успокоилась…
— Да, все уже кончилось. Быстрее, чем вчера, но я боюсь… Вдруг оно вернется! — Еще один всхлип. — Я же не могу все время молчать, я диджей все-таки… Что мне делать?
— Погоди, — говорю. — Сейчас одну трубку положу… — Решаю подбодрить шуткой. — А то стою тут весь в телефонах, как барышня из Смольного. Слушаю жену в стереофоническом звучании…
Я вернул трубку дискового аппарата на место — и в то же мгновение услышал в радиотелефоне короткие гудки отбоя. Тупо снял трубку с рычага, но гудки никуда не делись. Повертел в руке…
Мне бы следовало перезвонить, но тут вдруг нахлынуло, как всегда не к месту… Я крутил трубку в руке, холодную, гладкую и фиолетовую, и вспоминал свои вчерашние ощущения от прикосновения к Маришкиной коже, такой же холодной, гладкой и фиолетовой, и как испуганно в груди билось сердце, точь-в-точь короткие гудки радиотелефона, и как я все не находил в себе решимости, чтобы дотронуться… просто прикоснуться к ней. Кричал про себя: что же ты! Ведь это она, все равно она, пусть незнакомая, но родная… Копирайт — Лермонтов.
И все равно не мог…
И вдруг — новый скачок по изогнутой, винтовой лестнице памяти, сразу через семь ступенек, в «семь лет назад», когда я был значительно моложе, как следствие, глупее, а может, и наоборот, веселее и симпатичнее, как утверждают некоторые, и наверняка смелее, поскольку жизнь тогда еще редко проходилась по мне своей мелкой теркой, но все равно… точно так же не решался прикоснуться к ней. Такой красивой, такой независимой, с таким холодным равнодушием в бирюзовых кукольных глазах… Что вы!
Цветаевой было проще с ее «едва соприкоснувшись рукавами». Стояло лето, и я носил исключительно футболки, а она — рубашки, но практически без рукавов. Так что соприкасаться, когда это все-таки случалось, нам приходилось голой кожей, и я однажды окончательно понял, что схожу с ума, хуже того — уже сошел, когда за короткую июньскую ночь придумал двадцать ласкательных вариантов произнесения ее имени. Со временем, правда, остался один, самый приятный на слух.
Маришка…
Мы учились на одном курсе, но в разных группах. Благодарение Богу, иначе я, скорее всего, не доучился бы до второго семестра. Когда она проходила мимо меня, спеша куда-то по коридору учебного корпуса, я неизменно деревенел лицом, отворачивался к тем, кто оказывался рядом, и с преувеличенно заинтересованным видом вступал в какую-нибудь бессмысленную беседу. Вроде «Как, ранг суммы не превосходит суммы рангов? Иди ты!». Когда же рядом не оказывалось никого и мне некому было нести свою чушь, я небрежно кивал ей, эдак запросто, между делом — все-таки кто-то когда-то нас знакомил. Ответом мне был скользящий взгляд бирюзовых кукольных глаз, а один раз — мимоходом оброненная фраза:
— Чего не заходишь? Номер комнаты забыл? Второй этаж, напротив мусоропровода…
Такая вот романтическая завязка. Собственный мой адрес был немногим лучше. Я жил на третьем, и моя комната непосредственно соседствовала с мужским туалетом.
— Угу, — изрек я, отвлекшись ради этого от изучения темно-синего «кирпича» матанализа Ильина-Поздняка, который раскрыл наугад пять секунд назад, имея в виду: хорошо, зайду как-нибудь, как будет время…
Ока постояла еще секунду и пошла дальше своей дорогой, а я, сосредоточившись, чтобы не глядеть ей вслед, прочел как самое сокровенное знание: «Последовательность называется сходящейся, если для любого эпсилон найдется такая дельта…»
Думаю, именно с этого эпизода началась наша сходимость. Потому что когда эпсилон слишком долго тормозит с поиском своей дельты, та, заинтригованная таким пренебрежительным отношением, находит его сама. И тогда уж для эпсилона наступает, как часто говорил своему соавтору по матанализу строгий, академичный Ильин: «Поздняк метаться, Эдик…»
Время, на которое я намекал своим младенческим угу-каньем, выдалось тем же вечером. Я спустился на один этаж, двинулся в направлении мусоропровода, но уже на пороге заветной комнаты лицом к лицу столкнулся с осложняющим фактором. Фактора звали Евгением — все, даже преподаватели. Женя, Женька или Женек к нему как-то не лепилось. Некоторые норовили ввернуть отчество, но не знали наверняка какое и оттого невнятно растягивали имя, так что получалось «Евгени… и… и… ич».
Первый качок на курсе. Бывший позор школы, ставший гордостью Университета и самую малость не дотянувший до надежды страны. Каприз непостижимой природы.
«Да как я мог не поставить ему зачет? — волновался, перекуривая на лестнице с коллегой, тщедушный семинарист по дискретной математике. — Он же лежа жмет больше, чем я зарабатываю!»
В том году у миллионов телезрителей еще не навязла на зубах реклама мятных леденцов «Рондо», да и не было у меня в общаге телевизора, так что подходящее Евгению прозвище пришло мне на ум намного позже. Супербизон! Он был настоящим супербизоном: неколебимым, свободным и беспечным. Копирайт — сами знаете чей.
Когда мы одновременно замешкались у нужной двери, Евгений сперва недружелюбно покосился на меня, а потом чуть подался в сторону, позволяя мне собственноручно потянуть за дверную ручку. Должно быть, опасался ненароком оторвать. Я постучался, распахнул дверь и отступил, жестом приглашая Евгения войти первым. Тот, вопреки моим тайным надеждам, вошел — пусть как картина, боком, но не застрял, стиснутый косяками, и даже не запутался в занавеске, разделяющей двенадцатиметровую комнату на «прихожую» и «гостиную», она же «спальня».
Маришка была одна. Нас в два раза больше. Вопиющее несоответствие бросалось в глаза.
— О, вы уже? Классно! — приветствовала она нас. — Чем займемся?
— Может, погуляем? — выпалил я, остро ощущая давящую тесноту помещения.
Затылком я почувствовал неодобрительный взгляд супербизона. «Мудрый человек — не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто вовремя исправляет свои ошибки, — читалось в нем, но как-то не бегло, по складам. — Может, один погуляешь? Быстрым шагом…»
Всю дорогу к смотровой мы шли практически молча. Евгений держался справа и чуть позади Маришки, а я — чуть позади и слева. Взять ее под руку или, допустим, за руку не решались оба. Евгений, должно быть, опасался ненароком оторвать. Я просто не решался, без особых мотивов. Вместо этого я зажимал в кулаке короткий стебелек одуванчика, так что наружу торчал только желтый непричесанный хохолок.
— Евгений, а вот скажи… — нарушил я тягостное молчание, — что важнее для атлета…
Это слово я нарочно произнес невнятно, чтобы спровоцировать недоуменное:
— Котлета?
— Нет, для ат-ле-та… Так что важней, бицепсы или трицепсы?
Евгений задумался шагов на десять, потом ответил:
— Конечно, трицепсы! — И натужно пошутил: — Две головы хорошо, а три — лучше…
Маришка рассеянно улыбнулась. Непонятно кому.
Три хуже, раздраженно подумал я. Три — гораздо хуже. Вот две — было бы неплохо…
От сока одуванчика ладони стало липко. Я разжал руку…
И трубка суетливо, как бейсболист, метнувшийся было за победным очком, но вовремя сообразивший, что момент для финального рывка еще не настал, возвращается на базу.
Дурак, занял обе линии! Маришка, наверное, иззвонилась… Перезванивать поздно: она снова в эфире. Продолжает свои «бдения», но как-то неправильно, в совсем несвойственной для нее манере. Только меняет диски да время от времени добавляет пару слов от себя, медленно, с большими паузами — как будто это темп речи превращает просто разговор в пустопорожнюю болтовню!
«Послушайте вот это», — говорит она.
Или: «Как вариант…»
Один лишь раз немного оживилась, когда ставила «Пикник», «Песню без слов».
«По-моему, — сказала, — это именно то, что всем нам сейчас необходимо».
Такой лаконичной она бывает, только когда сильно на кого-нибудь обидится. Завтра… то есть уже сегодня вечером она, конечно, объяснит мне причину недавнего обрыва связи. Естественно, ее тоже мало прикалывало беседовать с мужем сразу по двум линиям. Естественно, она одновременно со мной пришла к мысли, что одну из трубок, в принципе, можно и положить. Какую? Естественно, взятую со стола продюсера, ту, что сама порывалась выскользнуть из ладони, ускакать на напружиненном, растянувшемся на два метра шнуре. Так естественно все получилось…
Но я узнаю об этом только завтра… нет, сегодня вечером. То есть уже после Пупуши, анимированного холодильника и утреннего бурбона.
Да, и где-то перед этим будет еще голубой писатель…
Цвет пятый
ГОЛУБОЙ
Правая нога в остроносом тапке покидает уютный пуфик, чтобы вдавить пяткой кнопку на крышке модема. Пищит, свирищит крошечный динамик. Пока устанавливается коннект, шаркаю на кухню, употребляю вовнутрь чашку чая с дежурными бутербродами. Возвращаюсь как раз к логину.
Итак, пункт первый нашего вечера — поиск писателя. Известно о нем до обидного мало. Ну небритый, ну усатый. Лет на пять-семь постарше меня. Только поисковой системе эти подробности до лампочки. До транзистора! До интегральной схемы! Ей конкретику подавай, в сухих выражениях, желательно, не самых распространенных.
Альтернативы нет, ввожу «обреченный на» и нажимаю «поиск».
Сервер притормаживает на минуту, переваривая запрос. Словно бы сдерживая смешок, негромко похрюкивает винчестер, подмигивает красным со сна глазком. На экран выплевываются первые двадцать найденных ссылочек… из общего списка в сто двадцать с небольшим тысяч.
«Новый запрос?» — издевается поисковый сервер.
Интерфейс странички притворяется дружественным. Как вы сказали — «обреченный»? На! Еще надо?
Ладно, думаю, корабль-матка «Арканоид» уничтожен, и только маленький «Ваус»… Мантра, почерпнутая из одной старинной легенды, помогает сосредоточиться.
Так мы писателя не найдем. Нужна дополнительная информация.
Небольшой фрагмент из его романа подошел бы идеальным образом. Какой-нибудь отрывочек на пару абзацев. Да хоть бы одна-единственная строчка! Но откуда, если я даже название романа не дочитал до конца? Самому попробовать догадаться? И попробую!
Из какого источника, скажите мне, молодой, не умудренный еще полувековым опытом автор черпает свои идеи? Правильно, из жизни. Так и говорит любимой женщине, уходя в ночь: не жди, любимая, пойду собирать материал для нового романа. А главного героя он лепит с кого? Тоже верно, с себя! Потому что в свои тридцать без малого — или наоборот, тридцать с куцым хвостиком — он просто никого другого не знает настолько хорошо. Да и не очень-то хочет знать. Не интересны ему пока другие, в себе бы разобраться, доковыряться до сути, до сладкой сердцевинки. Вот и выходит, что автор и его герой получаются как близнецы-братья. Копирайт — Маяковский. Выглядят, думают и говорят они примерно одинаково.
Теперь скажите, есть ли у интересующего нас автора любимые словечки, выражения и если есть, то какие?
Ха! Да я ведь сам только что проговорился…
Добавляю к запросу «копирайт» и «Пушкин», отмечаю «искать в найденном». Приникаю к экрану…
«Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати», — обреченно иронизировал Пушкин в письме к Е. М. Хитровой, дочери Кутузова…»
Ну все, думаю. Format completed!
Обидно, ведь идея была неплохая! Обоснованная…
Так, что еще я помню о писателе? Лицо, прическа… Бесполезная информация! Даже грамотно составленный фоторобот и Пашкино содействие не помогут. Не тот случай, чтобы объявлять общегородской розыск.
Дальше… Носит сумку, форматом напоминающую рукопись. Не то… Одет в кожаную куртку, коричнево-зеленые джинсы и… синюю толстовку. Вот оно!
Зажмуриваюсь, вспоминаю.
На груди у толстовки — белые буквы: «Русская фантастика». А ниже — адрес сайта, готов поспорить, одноименного. А вот интернет-адреса я не забываю никогда! Даже если увидел лишь мельком. Даже если вместо доменного имени в адресе — одни цифры. Я и номера сотовых запоминаю только после того, как представлю, что это просто такой десятизначный IР-шник.
Итак, пункт первый нашего вечера — поиск писателя. Известно о нем до обидного мало. Ну небритый, ну усатый. Лет на пять-семь постарше меня. Только поисковой системе эти подробности до лампочки. До транзистора! До интегральной схемы! Ей конкретику подавай, в сухих выражениях, желательно, не самых распространенных.
Альтернативы нет, ввожу «обреченный на» и нажимаю «поиск».
Сервер притормаживает на минуту, переваривая запрос. Словно бы сдерживая смешок, негромко похрюкивает винчестер, подмигивает красным со сна глазком. На экран выплевываются первые двадцать найденных ссылочек… из общего списка в сто двадцать с небольшим тысяч.
«Новый запрос?» — издевается поисковый сервер.
Интерфейс странички притворяется дружественным. Как вы сказали — «обреченный»? На! Еще надо?
Ладно, думаю, корабль-матка «Арканоид» уничтожен, и только маленький «Ваус»… Мантра, почерпнутая из одной старинной легенды, помогает сосредоточиться.
Так мы писателя не найдем. Нужна дополнительная информация.
Небольшой фрагмент из его романа подошел бы идеальным образом. Какой-нибудь отрывочек на пару абзацев. Да хоть бы одна-единственная строчка! Но откуда, если я даже название романа не дочитал до конца? Самому попробовать догадаться? И попробую!
Из какого источника, скажите мне, молодой, не умудренный еще полувековым опытом автор черпает свои идеи? Правильно, из жизни. Так и говорит любимой женщине, уходя в ночь: не жди, любимая, пойду собирать материал для нового романа. А главного героя он лепит с кого? Тоже верно, с себя! Потому что в свои тридцать без малого — или наоборот, тридцать с куцым хвостиком — он просто никого другого не знает настолько хорошо. Да и не очень-то хочет знать. Не интересны ему пока другие, в себе бы разобраться, доковыряться до сути, до сладкой сердцевинки. Вот и выходит, что автор и его герой получаются как близнецы-братья. Копирайт — Маяковский. Выглядят, думают и говорят они примерно одинаково.
Теперь скажите, есть ли у интересующего нас автора любимые словечки, выражения и если есть, то какие?
Ха! Да я ведь сам только что проговорился…
Добавляю к запросу «копирайт» и «Пушкин», отмечаю «искать в найденном». Приникаю к экрану…
«Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати», — обреченно иронизировал Пушкин в письме к Е. М. Хитровой, дочери Кутузова…»
Ну все, думаю. Format completed!
Обидно, ведь идея была неплохая! Обоснованная…
Так, что еще я помню о писателе? Лицо, прическа… Бесполезная информация! Даже грамотно составленный фоторобот и Пашкино содействие не помогут. Не тот случай, чтобы объявлять общегородской розыск.
Дальше… Носит сумку, форматом напоминающую рукопись. Не то… Одет в кожаную куртку, коричнево-зеленые джинсы и… синюю толстовку. Вот оно!
Зажмуриваюсь, вспоминаю.
На груди у толстовки — белые буквы: «Русская фантастика». А ниже — адрес сайта, готов поспорить, одноименного. А вот интернет-адреса я не забываю никогда! Даже если увидел лишь мельком. Даже если вместо доменного имени в адресе — одни цифры. Я и номера сотовых запоминаю только после того, как представлю, что это просто такой десятизначный IР-шник.