положим лишь: мир сей совершенен, поскольку идеален, что и постулировал
Платон.
Я готов теоретически признать такой принцип, однако не уверен, применим
ли он на практике. Вправе ли мы предполагать мировую душу только потому, что
стремимся к этому? Надобно ждать чудесного подтверждения наших верований
чувствами; так и я ждал некогда, как ждал Моисей на горе Синайской, пока бог
явится ему в своей славе. О том и речь!
История знает много подобных примеров, и все же, сколь владычество
любого монарха в каждый миг ощутимо народом, так бог должен постоянно
подтверждать свое бытие соответственно своему категорическому совершенству.
В далекие годы блужданий с Иисусом религиозное чувство, видимо, под
влиянием иудейского воспитания, давало о себе знать весьма сильно, и я не
ждал от бога, дабы явил свою силу, и все же семена сомнения, посеянные
изучением греческих мудрецов, дали свои всходы, о чем и сказывал тебе в
начале записок. Разве что о ту пору я от сомнений устремлялся к атеизму,
ныне, на пороге могилы, устремляюсь напротив - от атеизма к сомнениям.
Причина метаморфозы: прирожденная вера в непознаваемое и у основ мира
видимого, и у основ мира идей - безусловное свойство нашего разума. Не
нуждайся мы в императивных поисках логической и математической гармонии,
никогда и не открыли бы, что гармония заложена в природе вселенной.
Внутренняя нужда в вере - видимый мир-де в подчинении у иного, совершенного
мира, и пусть не у мира Абсолюта, а просто Логоса {Здесь в переносном
значении: божественная сила (греч.).}, - равно сильна и безапелляционна у
всех, кто ее изведал. А коли наш духовный поиск уходит за горизонты видимого
мира, отчего ж сие не имеет означать: и невидимый мир существует? Впрочем,
все естественные науки, на коих держится любой атеизм, а также и
агностицизм, единственно достоверно утверждают то, что есть, и не вправе
судить о том, чего нет; и все же повторяю: утверждая существующее, исходят
из аксиом, сиречь постулатов веры. Так ли, иначе ли, без веры не обойдешься,
а за сим следует - не обойдешься и без религии. Я же полагаю: нужда в вере и
религии, прирожденная нашему мыслящему естеству, присуща человеку не затем,
чтобы он устремился познать невидимый мир и сделать его познаваемым и
видимым, а затем, дабы поступал достойно, то есть постепенно приближался бы
к идеалу. Ведь сознание того, что реальный порядок вещей - не бытие
окончательное, но только первая ступень вселенской лестницы, дает все
основания заключить: жить стоит наперекор всему опыту наблюдений над
животным миром, ибо опыт этот у существа мыслящего рано или поздно убивает
стремление жить, порождает пессимистическую картину мира и проистекающее из
нее стремление к смерти.
Итожу: такое сознание обходится без бога, вершащего наши судьбы, хотя и
не исключает абсолюта.
Во время оно мне надобен был бог, а не абсолют, надобен всем нам, кто
так ли, этак ли верил в Иисуса, да и ему бог надобился. И все же смею
твердить: среди многотысячной толпы, разбившей стан на Елеонской горе, и
даже среди старейшин только я имел четкое понятие абсолюта, свободное от
антропоморфических черт властелина мира, хотя иудейская теодицея и столь
дерзновенные планы, уже давшие обильные всходы в юношеской душе, отдалили
это понятие в туманные пределы.
На сем кончаю очередное отступление и возвращаюсь к вечере и военному
совету.
Обсудив кампанию в целом, наши военачальники занялись разработкой
тактических приемов, и мое участие весьма умерилось - в этой материи шейхи
имели куда больше опыта. Многие всю жизнь воевали города и крепости
хитростью либо осадой. В здешних краях - и в римских владениях, и в
пограничных царствах - года не проходило, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не
дрался за престол, за наследство, из мести, ради грабежа или ради славы.
Замыслы шейхов не вызывали серьезных возражений, план, вроде бы обдуманный,
мог увенчаться успехом, во всяком случае на первых порах, при захвате храма.
Успокоенный переговорами, я ушел под предлогом доставить еще вина и соленого
миндаля, до которого львы пустынь были весьма охочи - в этой части света все
соленое почитается большим деликатесом.
После жаркого дня вечер овевал приятным теплом, ночные холода еще не
пали. Я направился в густую темень сада к каменной скамье под пальмами, дабы
застать в тихом и пустынном месте Иисуса.
Он и впрямь сидел на скамье, услыхав шаги, обернулся. Луна осветила его
лицо, лунный блик заиграл на бороде цвета меди, засеребрились седые нити.
Казалось, глаза у него полыхают голубым пламенем, а может, это просто
блеснул лунный свет. У галилеян часто встречаются голубые глаза, а у Иисуса
они были голубые с серым оттенком, кожа белая. Мне всякий раз сдавалось -
вот наследие хеттеянской крови, светловолосых гигантов, коих завербовал к
себе на службу царь Давид.
Завидев меня, Иисус кивнул, я помедлил - учитель не любил, когда
нарушали его уединение. На этот раз он словно ждал меня - я поспешил
приблизиться, учитель велел сесть. Не расспрашивал. Я сам рассказал о
совете. Он слушал внимательно, не перебивая, после сказал:
- Пробил час, настал назначенный день. Что думаешь?
Я отвечал: станется так, как восхочет он, люди верят - он мессия,
явился свершить пророчества.
- А ты? Ты сам веришь ли?
- Знаешь меня, о равви, много лет я верно следую за тобой.
- За Марией, - уточнил Иисус.
- Она сказала тебе обо всем, равви?
- Да, сказала.
- Повели ей любить меня. Тебя она не ослушается.
- Да, не ослушается. И ты покинул бы меня.
Я не нашелся ответить, пробормотал, что никогда не думал об этом. Иисус
покачал головой.
- А я думал. И не хотел потерять тебя.
Так и сказал: не ее, а меня не хотел потерять. Sed nemo testis idoneus
in propria causa {Но недостойно быть свидетелем в свою пользу (лат.).}.
- Почему, равви? Даже случись такое, что значит один из тысяч?
- Неужли и тебе объяснять притчей? Где лучше увидишь себя - в мелком
пруду, где поят овец, иль в глубоком колодце?
- Я не оставлю тебя, равви.
- Недолго уже, многие оставят меня, а ты уйдешь первый.
- Чем заслужил столь плохое мнение? - спросил я удивленно и даже
обиженно.
Иисус печально улыбнулся и взглянул на меня.
- Уйдешь, так надобно. Одному тебе я велю уйти прямо сейчас, прежде чем
исполнится то, чему суждено исполниться.
- Ты ожидаешь худого, равви? Почто же велишь покинуть тебя?
- Пробил час, и свершиться судьбе сына человеческого.
- Ты сомневаешься, учитель? Сомневаешься в успехе нашего дела?
Он взял меня за руку и, глядя в глаза, сказал:
- Да. Коли спрашиваешь, отвечу тебе - да, колеблюсь. Ты и сам знаешь -
думаю надвое. Ты был моим зерцалом и судьей, всякое мое слово взвешивал на
весах, всякое деяние. Спервоначалу из-за Марии, а после... Скажи, Иуда, чего
ожидаешь сам?
- Неудача может сломить лишь того, кто дозволил успеху закружить себя,
а победа без предусмотренного поражения - победа бесславная.
- Ты считал меня простецом, - сказал учитель с легким упреком, - а ведь
Давид был пастухом, пока не стал царем. Сыновья Маттафии - погонщики
верблюдов и коз пасли. Кто знает, кого возлюбит господь, а чей ум смущают
демоны?
- Но тебя слушают, все верят: ты - мессия.
- Завтра иль послезавтра судьбы дадут ответ, - сказал он почти шепотом,
не выпуская моей руки. - Я не знаю. Душа моя в горести, знаю лишь - сочтены
дни мои, и тело мое выставят на позорище, а кости разнесут птицы. В книге
Даниила записано: "Предан будет смерти Христос, и не будет".
- Но ведь пророк говорит и так:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени;
но спасутся в это время
из народа твоего все,
которые найдены будут
записанными в книге.
И многие из спящих в прахе
земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди,
и обратившие многих к правде
- как звезды,
во веки веков, навсегда.
- Я молился, - сказал Иисус, - и господь сказал мне: "Есмь любовь, а
меня сделали богом жестокосердым, безжалостным и ненавистным. Боялись меня,
а не любили, и призывали, дабы в руки их предал врагов их. Я послал тебя
благовестить любовь, а с чем приходишь". "Я устал бежать, - ответил я
господу, - алкаю возвратиться, откуда пришел. Что должен совершить, дабы
свершилась воля твоя?"
Он возвестил мне: "Иди к своему предназначению. Жизнь человеческая -
молния от одной тьмы до другой".
И тогда я понял: скоро умру, дабы свершилось, что записано в книге
судеб. "Господи, - сказал я, - памятен мне этот стих:
С того времени, как выйдет повеление
о восстановлении Иерусалима,
до Христа Владыки семь седьмин
и шестьдесят две седьмины;
и возвратится "эрой
и обстроятся улицы и стены,
но в трудные времена.
И по истечении шестидесяти двух седьмин
предан будет смерти Христос,
и не будет".
- Но этот стих, - возразил я Иисусу, - по-иному толкуют: убит будет
Христос, но сие не принесет ему вреда. У пророков недели имеют символическое
значение, порой означают годы, а то и десятки лет, ты сам учил: не буквы
держаться, а мысли путеводной.
- Не знаю более того, что тебе поведал, - сказал он, - жизнь - молния
от одной тьмы до другой, подобно стреле, пущенной вседержителем, мчится к
своему предназначению, и путь ее неизменен. Что бы ни случилось, одно верно:
в господе начало и конец каждого бытия, все от него исходит и к нему
возвращается.
- Значит, и зло от него?
- Зло выдумал человек, природа вещей не злая, не добрая, это мы
измеряем вещи мерой нашего вожделения, потому и страдаем, дабы могли
радоваться. Ведь записано:
И сказал змей жене Еве...
Но знает Бог, что в день,
в который вы вкусите их,
откроются глаза ваши,
и вы будете, как боги,
знающие добро и зло.
И надлежит толковать сие: первые люди были невинны, подобно зверям,
господь оставил им выбор: пребывать в неведении или познать радость и боль.
И ведал господь - человек изберет самое тяжкое, и хотел того, ибо нет иного
пути к совершенству, кроме страдания.
- Ты говорил, бог есть любовь.
- Любовь причиняет страдание, любовь утоляет его. Что можем помыслить
еще о боге? Единственно - создать образ его по образу и подобию нашему.
Нуждаемся в нем и творим в мыслях своих...
- А ты, равви?
- Мало ль я сказывал до сей поры? Или ты усомнился - одно говорю,
другое помышляю?
Вопрос мой и вправду сорвался невместно, вопрошаемый никогда не
преступал узкой теодицеи Торы, но, коль в тот вечер я спросил Иисуса, была
тому своя причина: я надеялся, хотя бы в мыслях своих Иисус отошел от
антропоморфизма народных религий и приблизился к философскому понятию
божества как абсолюта, потому и поколебалась вера его в свое предназначение.
Однако ежели в моем уме, понаторевшем в точных науках, скепсис греческих
мудрецов подпадал наваждению народных мифов (как ни суди - не разум нас
направляет, а чувства), тем боле от учителя ждать иного ответа, чем сказал,
не приходилось на мой дерзновенный и неуместный вопрос. В смятении заговорил
я околично о делах своих.
42. - Почему, равви, хочешь, чтоб ушел?
- Сеял я семена в души людей гонимых, а не в тела, да все они помышляют
лишь о власти, овладев же ею, отвернутся от господа, как Маккавеи, и с его
именем на устах смерть засеют. Сам воззри, мыслит ли кто к господу? Я гласил
братство душ, равенство, незлобие, ел и пил с ними и никому не сказывал - ты
старший, а ты младший. А меж ними уж сегодня волнение - кому править да
управлять, с завистью и любочестием друг друга высматривают, ждут, кто
возвысится. И сие покуда я жив, а что станется, когда умру? Не есть ли
победа поражением, а поражение - победой? Ежли меня мукам предадут, кому
уберечь зерно любви в братстве Нового завета?
Не место здесь тебе. Иуда, в деле великой крови, и мне не место, да я в
воле божией, ты нет, коли погибну, по пути света поведешь правых, коли жив
останусь, вместе пойдем сызнова, с начала самого.
Я молчал в испуге - Иисус не примечал ничего вокруг; погодя заговорил
снова, будто оправдание искал своим словам, и не предо мною даже, перед
самим собой: отчего человеколюбивое его учение готовит кровопролитие
великое...
Не стану примером историков приписывать Иисусу слова - столько лет
миновало, и слова стали не более чем вымыслом; выше представлял наш разговор
в форме диалога, лишь когда память не подводила, подкрепленная цитатами из
Писания, а порой даже и мелочью незначительной, да в тот час имевшей
особенный смысл.
Не хотелось бы заронить в тебе сомнение, что и у меня, как в Платоновых
диалогах, невозможно понять, где Платон, а где Сократ. Посему восстановлю
лишь путеводную нить той долгой беседы; так проще мне, достовернее и для
тебя. А беседа с учителем была великого значения; сказывал, как мнит обойти
противоречия между своими принципами и требованиями пророков и простого
люда.
Я не вмешивался в этот спор с самим собой, молчал, пока Иисус мыслил
вслух, но мое присутствие, верно, кстати пришлось: он сказывал словно бы мне
и для меня, в моих глазах искал поддержки в неровном токе своих размышлений
- будто передавал мне философский завет, если возвести его суждения в
философию.
Мыслю, в тяжкую минуту он переживал настоятельную необходимость
передать другому, не дерзну - достойному, но в любом случае способному
понять его дилемму, - всякий человек, даже самый одинокий, в решительный час
не может не открыть свою душу. Так уж повелось: коль отчаялся на спор со
своей совестью наедине, веди его при свидетеле, каковой, хоть и молча,
судией становится двойственности нашей натуры.
43. Иисус тоже не был свободен от душевного разлада: мессия ли он, или
неправостью прельщает народ, как многие в тогдашние времена; ведь мессия,
согласно Писанию, - спаситель и воитель, призван бороться и убивать, вести в
бой или по крайности вдохновлять и благословлять неизбежное дело великой
крови - а значит, быть противу всего, что проповедовал о любви к ближнему,
даже к врагам своим...
Если господь воинства явил ему свою волю - в том Иисус ни на малую
толику не усомнился - и он благовестил истинного бога, отца всех людей, и
скорое пришествие царствия небесного, то вершил сие согласно Писанию,
согласно воле всемогущего, а потому: коли первое истинно, истинно и другое,
ибо проистекает из первого.
Так говорил он о своем боге Яхве, отце всех людей, а также боге только
иудейском, возвестившем пришествие мессии и царствия небесного.
Истинно ли этот бог отринул от себя все другие народы? Истинно ли лишил
их царства небесного? Нет, сами народы отвергли его, лишь племя Авраамово
крепко стояло за правую веру, оно хоть и отступалось, предавало, да снова
возвращалось к богу единому, ведомое пророками, послушное их науке.
Все народы имели великих пророков, гласивших имя господа единого каждый
на своем языке: египтяне, халдеи и мадианитяне, и едомитяне, и греки, и
римляне, и дикие народы пустынь, - да что, коль лукавством обозли святой
культ, умножая своих богов и поклоняясь демонам.
Иудеи сами нередко оскверняли господа бога своего, списывая на него
свою мстительность, войны, грабежи и убийства, свершаемые над другими
народами, о чем писано в Завете; кто имеет глаза, дабы читать сие, разумеет:
благоволение карой оборачивалось, добродетель - грехом, ибо кто сеет ветер,
пожинает бурю, кто несет пламя, вздымает пожар.
Почто бог-любовь, бог-милосердие попустил порчу да переиначивание?
Почто попустил зло? Восхоти он, и настал бы лад его божьей волею, но, давши
единожды человеку власть решать свою судьбу, когда вкусил тот в раю от древа
добра и зла, вмешательством лишил бы человека великого дара. Значит,
бог-творец дозволил человеку познать добро и зло, дабы шел своим путем к
совершенству иль к погибели.
Пути эти уготованы человеку, первый - ох как труден, второй - леготный.
Да не легостью совершен человек, а трудом и страданием.
Разумному ведомо: успех на дурное клонит, горе закалит, к трудам, нужде
приучит. После огня остудою сталь закаляется, так душа под бичом невзгод
закал принимает ко всем лишениям. Потому и выстрадал столь много народ
Израилев, что истинной верой взыскан был, дабы указать и другим путь к
вечному счастью, и путь сей не заказан всем народам, всем людям.
Много святых есть и средь язычников, много язычников и средь иудеев,
чтут бога устами, а в сердце - демонам радеют. Много призванных, мало
избранных, но, вздохни кто по богу единому перед смертию, прощен будет за
всю жизнь - ведь бог есть любовь.
Сказывают: бог есть справедливость. И сие верно. Только иная
справедливость божеская, иная - человеческая.
Человек справедливый зло покарает, добро награждает; бог прощает
всякого, кто прощения взалчет. А кто не восхочет прощения, обратится в прах,
когда приидет царство божие.
Вот и пересказал я напоследок кое-что из речей Иисусовых, с бережением
пересказал, только вот противу всем моим стараниям не отыскал ничего из
речей в саду Гефсиманском, чего бы я допрежь тебе не сообщил. Одно скажу: от
речи его веяло беспредельной печалью, самоотречением, поистине предсмертные
речи.
44. Безысходность, звучавшая в монологе, подавила меня. Я никогда не
относился с доверием к метафизике, хотя и подпадал ее влиянию. Не скрою, моя
ставка на мессию-победителя сильно пошатнулась, и все же энигматические
пророчества Даниила по-прежнему занимали воображение. И как бы
интерпретировать, к примеру, такие слова:
А город и святилище
разрушены будут народом вождя,
который придет,
и конец его будет как от наводнения,
и до конца войны
будут опустошения.
И утвердит завет
для многих одна седьмина,
а в половине седьмины
прекратится жертва и приношение,
и на крыле святилища
будет мерзость запустения,
и окончательная предопределенная гибель
постигнет опустошителя.
Я знал все книги Писания и помнил все стихи касательно грядущего
мессии. Все, начиная с книг Моисеевых, книги Амоса, Осип, Исайи, Михея,
Софонии, Наума, Аввакума, Иеремии, Иезекииля, Аггея, Захарии, Малахии,
Авдия, Иоиля и Ионы, а также Даниила, коего выше цитировал.
Сомнения весьма одолевали меня насчет трактовки загадочных стихов,
слыхивал я и доводы светлых разумом, многие, мол, стихи относятся к событиям
и личностям еще времен пророчеств. И все же, подобно большинству иудеев,
верил или, вернее, хотел верить: сии баламутные, часто противоречивые
предсказания (быть может, из-за поэтической образности?) таят зерна святой
правды.
Большинство народа, все правоверные измыслили себе тот день и грядущее
событие как триумф Израилев (что легко поддерживается соответствующими
цитатами), сиречь дело сынов Яхве, бога племени; но еще до Иисуса, у Исайи,
самого глубокого из пророков, универсальная идея выражена недвусмысленно:
И вот приду собрать все народы
и языки,
и они придут и увидят славу Мою.
И положу на них знамение,
и пошлю из спасенных от них
к народам: в Фарсис, в Пулу и Луду,
к натягивающим лук,
в Тубалу и Явану,
на дальние острова,
которые не слышали обо Мне
и не видели славы Моей;
и они возвестят народам
славу Мою.
Увы, и у этого пророка не обходится без предречений:
Он истязуем был,
но страдал добровольно,
и не открывал уст Своих;
как овца, веден был Он на заклание,
и, как агнец пред стригущим Его безгласен,
так Он не отверзал уст Своих.
От уз и суда Он был взят;
но род Его кто изъяснит?
Ибо он отторгнут от земли живых;
за преступления народа Моего претерпел казнь.
Ему назначили гроб со злодеями,
но Он погребен у богатого,
потому что не сделал греха,
и не было лжи в устах Его.
Но Господу угодно было поразить Его,
и Он предал Его мучению;
когда же душа Его принесет
жертву умилостивления,
Он узрит потомство долговечное,
и воля Господня благоуспешно
будет исполняться рукою Его.
На подвиг души Своей
Он будет смотреть с довольством...
Посему Я дам Ему часть
между великими,
и с сильными будет делить добычу,
за то, что предал душу Свою на смерть,
и к злодеям причтен был, тогда как
Он понес на Себе грех многих
и за преступников сделался ходатаем.
Вспомнилось мне это предсказание, хоть и вызывало обычное иудейское
неприятие: мессии положено быть царем Израиля и божией славы. И все же в
круговерти различных противоречивых пророчеств я уловил некую нить
единственную, что позволила бы мне найти роль для себя.
Если Иисус - мессия и царь и уготовано ему погибнуть в позоре, а меня
избрал продолжателем своего дела, значит, провидел во мне наследника
престола Ониева, последнего из законных первосвященников. А ведь о
родословной моей он ничего не знал, и лишь внутренний голос направил такой
выбор.
Наша общая ошибка выяснилась позже; а того вечера мы оказались во
власти, чтоб не сказать более - в абсолютной зависимости одного видения, и
не прозревали ближайших событий, хотя сомнения, терзавшие нас обоих, могли
бы подготовить к наихудшему.
А мне, замороченному семейной идеей, не хватило и той малости разума,
дабы понять: покорного судьбы ведут, непокорного тащат.
45. Иисус, словно читая в мыслях моих, с горечью сказал: знает, что ему
уготовано, и сослался на то же пророчество Исайи - "Но Господу угодно было
поразить его". После заключил: коли отдалит горькую чашу, противен станет
сам себе, потому умрет, а я должен жить. Уйти должен сего же утра, не
сказываясь, тайно, и ожидать вести.
46. Я спросил, какого знака ждать, учитель ответил: - В сердце своем
узришь знак, святый и ясный. Узришь свет, и голос возвестит. Останусь с
тобой живой или мертвый, в тебе оживу.
И я вовсе не удивился такой миссии: многие годы размышлений о нашей
семейной метафизической легенде научили меня ответственности - я чувствовал
себя призванным осуществить сию легенду на деле. Между прочим, в тогдашнее
время живо принималась версия двух мессий - царя и священника, согласно
народной традиции, - в теократической практике иудейского государства
первосвященники тоже были помазанниками божьими. Версия эта не
подтверждалась в Книгах Пророков, за исключением Иеремии:
Ибо так говорит Господь:
не прекратится у Давида муж,
сидящий на престоле дома Израилева,
и у священников-левитов
не будет надостатка в муже пред лицем Моим,
во все дни возносящем всесожжение,
и сожигающем приношения
и совершающем жертвы.
Держусь мысли, версия двух мессий явилась во дни унижения
первосвященников, когда мой предок возводил святилище в Леонтополе. Наша
родовая легенда не упоминает об этом предмете, однако культивировали ее сыны
Садока, что и вычитал я в их писаниях.
47. Итак, спокойно приняв преемство великого дела, спросил у Иисуса,
почему уходить тайно и одному ли.
Оказалось, Иисус разумел в земных делах более, чем я полагал, и,
далекий от всего, провидел будущее глубже, чем все мы.
Я склоняюсь к тому, что, подобно оракулам, обладал редким даром
провидения temporum futurorum {Времена грядущие (лат.).}, даром
небезупречным, как то повсеместно случается, в прозрении собственной судьбы
или судеб близких людей. Мнится, здесь ясность видения заслоняют личные
волнения или интересы.
На мой вопрос Иисус ответил: столкновения с римлянами не избежать и
нельзя борьбы с ними отделить от службы божией. Бой примем неравный,
погибнут многие, уцелеть должен некто незаурядных знаний и энергии, дабы
сберечь ковчег Нового завета. У Даниила записано, война будет
опустошительной и долгой, до конца времен назначенных, посему, останься я в
ратном стане его, Иисуса, преемником, мне грозит гибель раньше других.
Хотя пророк Даниил уцелел и во рву львином, ибо так восхотел господь,
он не по своей воле сошел туда. Не годится идти наперекор назначению и
сложить голову, коли ей не то предначертано.
- Ты не воитель, - закончил Иисус, - потому и уйдешь, и будешь ждать.
- Мне одному уходить? - повторил я.
48. Ответил - нет. Уйдут все женщины, нельзя, однако, чтоб меня видели
с ними. Может быть, через Марию, коли будет жив, а день его смерти не первый
и не второй, чрез нее даст мне знать.
- Ты все еще любишь ее? - спросил неожиданно. - Да, равви...
- Ей не проговорись. Всему свой черед. Я призвал тебя к целям высшим, а
если господь возжелает, род твой продолжится, подарит народу святых слуг
божьих (вот и еще одно неисполненное его прорицание!).
Платон.
Я готов теоретически признать такой принцип, однако не уверен, применим
ли он на практике. Вправе ли мы предполагать мировую душу только потому, что
стремимся к этому? Надобно ждать чудесного подтверждения наших верований
чувствами; так и я ждал некогда, как ждал Моисей на горе Синайской, пока бог
явится ему в своей славе. О том и речь!
История знает много подобных примеров, и все же, сколь владычество
любого монарха в каждый миг ощутимо народом, так бог должен постоянно
подтверждать свое бытие соответственно своему категорическому совершенству.
В далекие годы блужданий с Иисусом религиозное чувство, видимо, под
влиянием иудейского воспитания, давало о себе знать весьма сильно, и я не
ждал от бога, дабы явил свою силу, и все же семена сомнения, посеянные
изучением греческих мудрецов, дали свои всходы, о чем и сказывал тебе в
начале записок. Разве что о ту пору я от сомнений устремлялся к атеизму,
ныне, на пороге могилы, устремляюсь напротив - от атеизма к сомнениям.
Причина метаморфозы: прирожденная вера в непознаваемое и у основ мира
видимого, и у основ мира идей - безусловное свойство нашего разума. Не
нуждайся мы в императивных поисках логической и математической гармонии,
никогда и не открыли бы, что гармония заложена в природе вселенной.
Внутренняя нужда в вере - видимый мир-де в подчинении у иного, совершенного
мира, и пусть не у мира Абсолюта, а просто Логоса {Здесь в переносном
значении: божественная сила (греч.).}, - равно сильна и безапелляционна у
всех, кто ее изведал. А коли наш духовный поиск уходит за горизонты видимого
мира, отчего ж сие не имеет означать: и невидимый мир существует? Впрочем,
все естественные науки, на коих держится любой атеизм, а также и
агностицизм, единственно достоверно утверждают то, что есть, и не вправе
судить о том, чего нет; и все же повторяю: утверждая существующее, исходят
из аксиом, сиречь постулатов веры. Так ли, иначе ли, без веры не обойдешься,
а за сим следует - не обойдешься и без религии. Я же полагаю: нужда в вере и
религии, прирожденная нашему мыслящему естеству, присуща человеку не затем,
чтобы он устремился познать невидимый мир и сделать его познаваемым и
видимым, а затем, дабы поступал достойно, то есть постепенно приближался бы
к идеалу. Ведь сознание того, что реальный порядок вещей - не бытие
окончательное, но только первая ступень вселенской лестницы, дает все
основания заключить: жить стоит наперекор всему опыту наблюдений над
животным миром, ибо опыт этот у существа мыслящего рано или поздно убивает
стремление жить, порождает пессимистическую картину мира и проистекающее из
нее стремление к смерти.
Итожу: такое сознание обходится без бога, вершащего наши судьбы, хотя и
не исключает абсолюта.
Во время оно мне надобен был бог, а не абсолют, надобен всем нам, кто
так ли, этак ли верил в Иисуса, да и ему бог надобился. И все же смею
твердить: среди многотысячной толпы, разбившей стан на Елеонской горе, и
даже среди старейшин только я имел четкое понятие абсолюта, свободное от
антропоморфических черт властелина мира, хотя иудейская теодицея и столь
дерзновенные планы, уже давшие обильные всходы в юношеской душе, отдалили
это понятие в туманные пределы.
На сем кончаю очередное отступление и возвращаюсь к вечере и военному
совету.
Обсудив кампанию в целом, наши военачальники занялись разработкой
тактических приемов, и мое участие весьма умерилось - в этой материи шейхи
имели куда больше опыта. Многие всю жизнь воевали города и крепости
хитростью либо осадой. В здешних краях - и в римских владениях, и в
пограничных царствах - года не проходило, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь не
дрался за престол, за наследство, из мести, ради грабежа или ради славы.
Замыслы шейхов не вызывали серьезных возражений, план, вроде бы обдуманный,
мог увенчаться успехом, во всяком случае на первых порах, при захвате храма.
Успокоенный переговорами, я ушел под предлогом доставить еще вина и соленого
миндаля, до которого львы пустынь были весьма охочи - в этой части света все
соленое почитается большим деликатесом.
После жаркого дня вечер овевал приятным теплом, ночные холода еще не
пали. Я направился в густую темень сада к каменной скамье под пальмами, дабы
застать в тихом и пустынном месте Иисуса.
Он и впрямь сидел на скамье, услыхав шаги, обернулся. Луна осветила его
лицо, лунный блик заиграл на бороде цвета меди, засеребрились седые нити.
Казалось, глаза у него полыхают голубым пламенем, а может, это просто
блеснул лунный свет. У галилеян часто встречаются голубые глаза, а у Иисуса
они были голубые с серым оттенком, кожа белая. Мне всякий раз сдавалось -
вот наследие хеттеянской крови, светловолосых гигантов, коих завербовал к
себе на службу царь Давид.
Завидев меня, Иисус кивнул, я помедлил - учитель не любил, когда
нарушали его уединение. На этот раз он словно ждал меня - я поспешил
приблизиться, учитель велел сесть. Не расспрашивал. Я сам рассказал о
совете. Он слушал внимательно, не перебивая, после сказал:
- Пробил час, настал назначенный день. Что думаешь?
Я отвечал: станется так, как восхочет он, люди верят - он мессия,
явился свершить пророчества.
- А ты? Ты сам веришь ли?
- Знаешь меня, о равви, много лет я верно следую за тобой.
- За Марией, - уточнил Иисус.
- Она сказала тебе обо всем, равви?
- Да, сказала.
- Повели ей любить меня. Тебя она не ослушается.
- Да, не ослушается. И ты покинул бы меня.
Я не нашелся ответить, пробормотал, что никогда не думал об этом. Иисус
покачал головой.
- А я думал. И не хотел потерять тебя.
Так и сказал: не ее, а меня не хотел потерять. Sed nemo testis idoneus
in propria causa {Но недостойно быть свидетелем в свою пользу (лат.).}.
- Почему, равви? Даже случись такое, что значит один из тысяч?
- Неужли и тебе объяснять притчей? Где лучше увидишь себя - в мелком
пруду, где поят овец, иль в глубоком колодце?
- Я не оставлю тебя, равви.
- Недолго уже, многие оставят меня, а ты уйдешь первый.
- Чем заслужил столь плохое мнение? - спросил я удивленно и даже
обиженно.
Иисус печально улыбнулся и взглянул на меня.
- Уйдешь, так надобно. Одному тебе я велю уйти прямо сейчас, прежде чем
исполнится то, чему суждено исполниться.
- Ты ожидаешь худого, равви? Почто же велишь покинуть тебя?
- Пробил час, и свершиться судьбе сына человеческого.
- Ты сомневаешься, учитель? Сомневаешься в успехе нашего дела?
Он взял меня за руку и, глядя в глаза, сказал:
- Да. Коли спрашиваешь, отвечу тебе - да, колеблюсь. Ты и сам знаешь -
думаю надвое. Ты был моим зерцалом и судьей, всякое мое слово взвешивал на
весах, всякое деяние. Спервоначалу из-за Марии, а после... Скажи, Иуда, чего
ожидаешь сам?
- Неудача может сломить лишь того, кто дозволил успеху закружить себя,
а победа без предусмотренного поражения - победа бесславная.
- Ты считал меня простецом, - сказал учитель с легким упреком, - а ведь
Давид был пастухом, пока не стал царем. Сыновья Маттафии - погонщики
верблюдов и коз пасли. Кто знает, кого возлюбит господь, а чей ум смущают
демоны?
- Но тебя слушают, все верят: ты - мессия.
- Завтра иль послезавтра судьбы дадут ответ, - сказал он почти шепотом,
не выпуская моей руки. - Я не знаю. Душа моя в горести, знаю лишь - сочтены
дни мои, и тело мое выставят на позорище, а кости разнесут птицы. В книге
Даниила записано: "Предан будет смерти Христос, и не будет".
- Но ведь пророк говорит и так:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени;
но спасутся в это время
из народа твоего все,
которые найдены будут
записанными в книге.
И многие из спящих в прахе
земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди,
и обратившие многих к правде
- как звезды,
во веки веков, навсегда.
- Я молился, - сказал Иисус, - и господь сказал мне: "Есмь любовь, а
меня сделали богом жестокосердым, безжалостным и ненавистным. Боялись меня,
а не любили, и призывали, дабы в руки их предал врагов их. Я послал тебя
благовестить любовь, а с чем приходишь". "Я устал бежать, - ответил я
господу, - алкаю возвратиться, откуда пришел. Что должен совершить, дабы
свершилась воля твоя?"
Он возвестил мне: "Иди к своему предназначению. Жизнь человеческая -
молния от одной тьмы до другой".
И тогда я понял: скоро умру, дабы свершилось, что записано в книге
судеб. "Господи, - сказал я, - памятен мне этот стих:
С того времени, как выйдет повеление
о восстановлении Иерусалима,
до Христа Владыки семь седьмин
и шестьдесят две седьмины;
и возвратится "эрой
и обстроятся улицы и стены,
но в трудные времена.
И по истечении шестидесяти двух седьмин
предан будет смерти Христос,
и не будет".
- Но этот стих, - возразил я Иисусу, - по-иному толкуют: убит будет
Христос, но сие не принесет ему вреда. У пророков недели имеют символическое
значение, порой означают годы, а то и десятки лет, ты сам учил: не буквы
держаться, а мысли путеводной.
- Не знаю более того, что тебе поведал, - сказал он, - жизнь - молния
от одной тьмы до другой, подобно стреле, пущенной вседержителем, мчится к
своему предназначению, и путь ее неизменен. Что бы ни случилось, одно верно:
в господе начало и конец каждого бытия, все от него исходит и к нему
возвращается.
- Значит, и зло от него?
- Зло выдумал человек, природа вещей не злая, не добрая, это мы
измеряем вещи мерой нашего вожделения, потому и страдаем, дабы могли
радоваться. Ведь записано:
И сказал змей жене Еве...
Но знает Бог, что в день,
в который вы вкусите их,
откроются глаза ваши,
и вы будете, как боги,
знающие добро и зло.
И надлежит толковать сие: первые люди были невинны, подобно зверям,
господь оставил им выбор: пребывать в неведении или познать радость и боль.
И ведал господь - человек изберет самое тяжкое, и хотел того, ибо нет иного
пути к совершенству, кроме страдания.
- Ты говорил, бог есть любовь.
- Любовь причиняет страдание, любовь утоляет его. Что можем помыслить
еще о боге? Единственно - создать образ его по образу и подобию нашему.
Нуждаемся в нем и творим в мыслях своих...
- А ты, равви?
- Мало ль я сказывал до сей поры? Или ты усомнился - одно говорю,
другое помышляю?
Вопрос мой и вправду сорвался невместно, вопрошаемый никогда не
преступал узкой теодицеи Торы, но, коль в тот вечер я спросил Иисуса, была
тому своя причина: я надеялся, хотя бы в мыслях своих Иисус отошел от
антропоморфизма народных религий и приблизился к философскому понятию
божества как абсолюта, потому и поколебалась вера его в свое предназначение.
Однако ежели в моем уме, понаторевшем в точных науках, скепсис греческих
мудрецов подпадал наваждению народных мифов (как ни суди - не разум нас
направляет, а чувства), тем боле от учителя ждать иного ответа, чем сказал,
не приходилось на мой дерзновенный и неуместный вопрос. В смятении заговорил
я околично о делах своих.
42. - Почему, равви, хочешь, чтоб ушел?
- Сеял я семена в души людей гонимых, а не в тела, да все они помышляют
лишь о власти, овладев же ею, отвернутся от господа, как Маккавеи, и с его
именем на устах смерть засеют. Сам воззри, мыслит ли кто к господу? Я гласил
братство душ, равенство, незлобие, ел и пил с ними и никому не сказывал - ты
старший, а ты младший. А меж ними уж сегодня волнение - кому править да
управлять, с завистью и любочестием друг друга высматривают, ждут, кто
возвысится. И сие покуда я жив, а что станется, когда умру? Не есть ли
победа поражением, а поражение - победой? Ежли меня мукам предадут, кому
уберечь зерно любви в братстве Нового завета?
Не место здесь тебе. Иуда, в деле великой крови, и мне не место, да я в
воле божией, ты нет, коли погибну, по пути света поведешь правых, коли жив
останусь, вместе пойдем сызнова, с начала самого.
Я молчал в испуге - Иисус не примечал ничего вокруг; погодя заговорил
снова, будто оправдание искал своим словам, и не предо мною даже, перед
самим собой: отчего человеколюбивое его учение готовит кровопролитие
великое...
Не стану примером историков приписывать Иисусу слова - столько лет
миновало, и слова стали не более чем вымыслом; выше представлял наш разговор
в форме диалога, лишь когда память не подводила, подкрепленная цитатами из
Писания, а порой даже и мелочью незначительной, да в тот час имевшей
особенный смысл.
Не хотелось бы заронить в тебе сомнение, что и у меня, как в Платоновых
диалогах, невозможно понять, где Платон, а где Сократ. Посему восстановлю
лишь путеводную нить той долгой беседы; так проще мне, достовернее и для
тебя. А беседа с учителем была великого значения; сказывал, как мнит обойти
противоречия между своими принципами и требованиями пророков и простого
люда.
Я не вмешивался в этот спор с самим собой, молчал, пока Иисус мыслил
вслух, но мое присутствие, верно, кстати пришлось: он сказывал словно бы мне
и для меня, в моих глазах искал поддержки в неровном токе своих размышлений
- будто передавал мне философский завет, если возвести его суждения в
философию.
Мыслю, в тяжкую минуту он переживал настоятельную необходимость
передать другому, не дерзну - достойному, но в любом случае способному
понять его дилемму, - всякий человек, даже самый одинокий, в решительный час
не может не открыть свою душу. Так уж повелось: коль отчаялся на спор со
своей совестью наедине, веди его при свидетеле, каковой, хоть и молча,
судией становится двойственности нашей натуры.
43. Иисус тоже не был свободен от душевного разлада: мессия ли он, или
неправостью прельщает народ, как многие в тогдашние времена; ведь мессия,
согласно Писанию, - спаситель и воитель, призван бороться и убивать, вести в
бой или по крайности вдохновлять и благословлять неизбежное дело великой
крови - а значит, быть противу всего, что проповедовал о любви к ближнему,
даже к врагам своим...
Если господь воинства явил ему свою волю - в том Иисус ни на малую
толику не усомнился - и он благовестил истинного бога, отца всех людей, и
скорое пришествие царствия небесного, то вершил сие согласно Писанию,
согласно воле всемогущего, а потому: коли первое истинно, истинно и другое,
ибо проистекает из первого.
Так говорил он о своем боге Яхве, отце всех людей, а также боге только
иудейском, возвестившем пришествие мессии и царствия небесного.
Истинно ли этот бог отринул от себя все другие народы? Истинно ли лишил
их царства небесного? Нет, сами народы отвергли его, лишь племя Авраамово
крепко стояло за правую веру, оно хоть и отступалось, предавало, да снова
возвращалось к богу единому, ведомое пророками, послушное их науке.
Все народы имели великих пророков, гласивших имя господа единого каждый
на своем языке: египтяне, халдеи и мадианитяне, и едомитяне, и греки, и
римляне, и дикие народы пустынь, - да что, коль лукавством обозли святой
культ, умножая своих богов и поклоняясь демонам.
Иудеи сами нередко оскверняли господа бога своего, списывая на него
свою мстительность, войны, грабежи и убийства, свершаемые над другими
народами, о чем писано в Завете; кто имеет глаза, дабы читать сие, разумеет:
благоволение карой оборачивалось, добродетель - грехом, ибо кто сеет ветер,
пожинает бурю, кто несет пламя, вздымает пожар.
Почто бог-любовь, бог-милосердие попустил порчу да переиначивание?
Почто попустил зло? Восхоти он, и настал бы лад его божьей волею, но, давши
единожды человеку власть решать свою судьбу, когда вкусил тот в раю от древа
добра и зла, вмешательством лишил бы человека великого дара. Значит,
бог-творец дозволил человеку познать добро и зло, дабы шел своим путем к
совершенству иль к погибели.
Пути эти уготованы человеку, первый - ох как труден, второй - леготный.
Да не легостью совершен человек, а трудом и страданием.
Разумному ведомо: успех на дурное клонит, горе закалит, к трудам, нужде
приучит. После огня остудою сталь закаляется, так душа под бичом невзгод
закал принимает ко всем лишениям. Потому и выстрадал столь много народ
Израилев, что истинной верой взыскан был, дабы указать и другим путь к
вечному счастью, и путь сей не заказан всем народам, всем людям.
Много святых есть и средь язычников, много язычников и средь иудеев,
чтут бога устами, а в сердце - демонам радеют. Много призванных, мало
избранных, но, вздохни кто по богу единому перед смертию, прощен будет за
всю жизнь - ведь бог есть любовь.
Сказывают: бог есть справедливость. И сие верно. Только иная
справедливость божеская, иная - человеческая.
Человек справедливый зло покарает, добро награждает; бог прощает
всякого, кто прощения взалчет. А кто не восхочет прощения, обратится в прах,
когда приидет царство божие.
Вот и пересказал я напоследок кое-что из речей Иисусовых, с бережением
пересказал, только вот противу всем моим стараниям не отыскал ничего из
речей в саду Гефсиманском, чего бы я допрежь тебе не сообщил. Одно скажу: от
речи его веяло беспредельной печалью, самоотречением, поистине предсмертные
речи.
44. Безысходность, звучавшая в монологе, подавила меня. Я никогда не
относился с доверием к метафизике, хотя и подпадал ее влиянию. Не скрою, моя
ставка на мессию-победителя сильно пошатнулась, и все же энигматические
пророчества Даниила по-прежнему занимали воображение. И как бы
интерпретировать, к примеру, такие слова:
А город и святилище
разрушены будут народом вождя,
который придет,
и конец его будет как от наводнения,
и до конца войны
будут опустошения.
И утвердит завет
для многих одна седьмина,
а в половине седьмины
прекратится жертва и приношение,
и на крыле святилища
будет мерзость запустения,
и окончательная предопределенная гибель
постигнет опустошителя.
Я знал все книги Писания и помнил все стихи касательно грядущего
мессии. Все, начиная с книг Моисеевых, книги Амоса, Осип, Исайи, Михея,
Софонии, Наума, Аввакума, Иеремии, Иезекииля, Аггея, Захарии, Малахии,
Авдия, Иоиля и Ионы, а также Даниила, коего выше цитировал.
Сомнения весьма одолевали меня насчет трактовки загадочных стихов,
слыхивал я и доводы светлых разумом, многие, мол, стихи относятся к событиям
и личностям еще времен пророчеств. И все же, подобно большинству иудеев,
верил или, вернее, хотел верить: сии баламутные, часто противоречивые
предсказания (быть может, из-за поэтической образности?) таят зерна святой
правды.
Большинство народа, все правоверные измыслили себе тот день и грядущее
событие как триумф Израилев (что легко поддерживается соответствующими
цитатами), сиречь дело сынов Яхве, бога племени; но еще до Иисуса, у Исайи,
самого глубокого из пророков, универсальная идея выражена недвусмысленно:
И вот приду собрать все народы
и языки,
и они придут и увидят славу Мою.
И положу на них знамение,
и пошлю из спасенных от них
к народам: в Фарсис, в Пулу и Луду,
к натягивающим лук,
в Тубалу и Явану,
на дальние острова,
которые не слышали обо Мне
и не видели славы Моей;
и они возвестят народам
славу Мою.
Увы, и у этого пророка не обходится без предречений:
Он истязуем был,
но страдал добровольно,
и не открывал уст Своих;
как овца, веден был Он на заклание,
и, как агнец пред стригущим Его безгласен,
так Он не отверзал уст Своих.
От уз и суда Он был взят;
но род Его кто изъяснит?
Ибо он отторгнут от земли живых;
за преступления народа Моего претерпел казнь.
Ему назначили гроб со злодеями,
но Он погребен у богатого,
потому что не сделал греха,
и не было лжи в устах Его.
Но Господу угодно было поразить Его,
и Он предал Его мучению;
когда же душа Его принесет
жертву умилостивления,
Он узрит потомство долговечное,
и воля Господня благоуспешно
будет исполняться рукою Его.
На подвиг души Своей
Он будет смотреть с довольством...
Посему Я дам Ему часть
между великими,
и с сильными будет делить добычу,
за то, что предал душу Свою на смерть,
и к злодеям причтен был, тогда как
Он понес на Себе грех многих
и за преступников сделался ходатаем.
Вспомнилось мне это предсказание, хоть и вызывало обычное иудейское
неприятие: мессии положено быть царем Израиля и божией славы. И все же в
круговерти различных противоречивых пророчеств я уловил некую нить
единственную, что позволила бы мне найти роль для себя.
Если Иисус - мессия и царь и уготовано ему погибнуть в позоре, а меня
избрал продолжателем своего дела, значит, провидел во мне наследника
престола Ониева, последнего из законных первосвященников. А ведь о
родословной моей он ничего не знал, и лишь внутренний голос направил такой
выбор.
Наша общая ошибка выяснилась позже; а того вечера мы оказались во
власти, чтоб не сказать более - в абсолютной зависимости одного видения, и
не прозревали ближайших событий, хотя сомнения, терзавшие нас обоих, могли
бы подготовить к наихудшему.
А мне, замороченному семейной идеей, не хватило и той малости разума,
дабы понять: покорного судьбы ведут, непокорного тащат.
45. Иисус, словно читая в мыслях моих, с горечью сказал: знает, что ему
уготовано, и сослался на то же пророчество Исайи - "Но Господу угодно было
поразить его". После заключил: коли отдалит горькую чашу, противен станет
сам себе, потому умрет, а я должен жить. Уйти должен сего же утра, не
сказываясь, тайно, и ожидать вести.
46. Я спросил, какого знака ждать, учитель ответил: - В сердце своем
узришь знак, святый и ясный. Узришь свет, и голос возвестит. Останусь с
тобой живой или мертвый, в тебе оживу.
И я вовсе не удивился такой миссии: многие годы размышлений о нашей
семейной метафизической легенде научили меня ответственности - я чувствовал
себя призванным осуществить сию легенду на деле. Между прочим, в тогдашнее
время живо принималась версия двух мессий - царя и священника, согласно
народной традиции, - в теократической практике иудейского государства
первосвященники тоже были помазанниками божьими. Версия эта не
подтверждалась в Книгах Пророков, за исключением Иеремии:
Ибо так говорит Господь:
не прекратится у Давида муж,
сидящий на престоле дома Израилева,
и у священников-левитов
не будет надостатка в муже пред лицем Моим,
во все дни возносящем всесожжение,
и сожигающем приношения
и совершающем жертвы.
Держусь мысли, версия двух мессий явилась во дни унижения
первосвященников, когда мой предок возводил святилище в Леонтополе. Наша
родовая легенда не упоминает об этом предмете, однако культивировали ее сыны
Садока, что и вычитал я в их писаниях.
47. Итак, спокойно приняв преемство великого дела, спросил у Иисуса,
почему уходить тайно и одному ли.
Оказалось, Иисус разумел в земных делах более, чем я полагал, и,
далекий от всего, провидел будущее глубже, чем все мы.
Я склоняюсь к тому, что, подобно оракулам, обладал редким даром
провидения temporum futurorum {Времена грядущие (лат.).}, даром
небезупречным, как то повсеместно случается, в прозрении собственной судьбы
или судеб близких людей. Мнится, здесь ясность видения заслоняют личные
волнения или интересы.
На мой вопрос Иисус ответил: столкновения с римлянами не избежать и
нельзя борьбы с ними отделить от службы божией. Бой примем неравный,
погибнут многие, уцелеть должен некто незаурядных знаний и энергии, дабы
сберечь ковчег Нового завета. У Даниила записано, война будет
опустошительной и долгой, до конца времен назначенных, посему, останься я в
ратном стане его, Иисуса, преемником, мне грозит гибель раньше других.
Хотя пророк Даниил уцелел и во рву львином, ибо так восхотел господь,
он не по своей воле сошел туда. Не годится идти наперекор назначению и
сложить голову, коли ей не то предначертано.
- Ты не воитель, - закончил Иисус, - потому и уйдешь, и будешь ждать.
- Мне одному уходить? - повторил я.
48. Ответил - нет. Уйдут все женщины, нельзя, однако, чтоб меня видели
с ними. Может быть, через Марию, коли будет жив, а день его смерти не первый
и не второй, чрез нее даст мне знать.
- Ты все еще любишь ее? - спросил неожиданно. - Да, равви...
- Ей не проговорись. Всему свой черед. Я призвал тебя к целям высшим, а
если господь возжелает, род твой продолжится, подарит народу святых слуг
божьих (вот и еще одно неисполненное его прорицание!).