истории секты важную роль.
Оба брата, горячего нрава плебеи, владели рыбацкими лодками и
многочисленной челядью и прослыли людьми состоятельными. Андрей еще среди
Иоанновых почитателей вершил не последнюю роль, малый был сообразительный и
быстрый, чего нельзя сказать о Кифе.
В Капернаум Андрей вернулся изрядно помятый солдатами, тем не менее
постоянно поддерживал сношения с собратьями, рассеянными по городам и весям.
Навещали его и какие-то подозрительные, себе на уме, жители побережья .
Восстав с одра болезни и понаслушавшись про науку и чудеса Иисусовы
(одно чудо учитель явил в его собственном доме), признал он Иисуса первым,
ибо Иоанн чудодеем не был.
Той порой чудотворцы во множестве бродили по стране, иные, по большей
части маги и знахари, пользовались громкой известностью, да никого не
поддерживала религиозная доктрина, утверждавшая чудо небывалое: конец
насилию и пришествие царствия божия.
Доктрина известная, не Иоанн и не Иисус ее придумали, но оба согласно
учили: грядет судный час, и вот-вот приидет время его.
К этой теме я позже вернусь, пока же довольно сообщить: собратья Андрея
не колеблясь пристали к нашей общине, обретши в Иисусе воплощение своих
мессианских чаяний, о чем он и сам до поры до времени не ведал.
9. Пора настала глухая - никаких надежд на бунт, и судьба Иоанна, и
появление в нашем кругу соглядатаев не сулили ничего хорошего. Иисус
почувствовал угрозу и под предлогом зимней непогоды распустил народ по
домам, впрочем, как и всякий год, наказывая нести его науку людям и
призывать имеющих уши, дабы слышали. Вернуться учитель обещал весной, когда
летняя аура облегчит кочевую жизнь и ночлеги под открытым небом.
В окружении оставшихся с ним женщин он отправился к финикийскому
побережью, где у Антипы руки были коротки добраться до него и где у одной
женщины проживали богатые родственники.
Среди избранных оказалась и Мария - существо независимое, без семьи и
очага, из-за нее и я вызвался сопровождать Иисуса. Он склонялся взять меня с
собой, полагаясь на мою сметливость в хозяйственных делах, подкрепленную,
как легко догадаться, полным кошелем и торговым опытом.
К тому же от равви не укрылось мое чувство к Марии. Он не только не
порицал меня, напротив, даже как бы покровительствовал влюбленности, и
потому Мария тоже относилась ко мне благосклонно.
10. Сейчас мне сдается, Мария переживала тогда разочарование, и хотя я
несколько удалюсь от темы, коей ты коснулся в письме, необходимо, дабы
возбудить твое любопытство, пояснить кое-что, ибо у меня все не идут из
памяти слова Овидия:
Oscula qui sumpsit, si non et caetera sumet
haec quoque, que data sunt, perdere dignus esr.
{Кто взял поцелуй и не взял остального, утратит и то, что ему было дано
(лат.).}
На первых порах, полагаю, благодарность за спасение от позорной смерти
расцвела в Марии восторженной любовью к Иисусу - такой любовью молодые
девушки часто дарят мужчин в расцвете сил, особенно так разительно непохожих
на окружающих.
Иисус к тому же был довольно красив: сложения хрупкого, стройный,
бодрый, он совсем не походил на рыбарей и селян, изнуренных ревматизмом,
малярией и нуждой. Руки, узкие и тонкие, явно не знали черной работы, словно
руки артиста или писателя. Лицо, обычно бледное, несмотря на постоянное
пребывание на свежем воздухе, в минуты вдохновения пылало ярким румянцем. На
скулах и на лбу проступали веснушки, но и они красили его. Summa summarum {В
общем итоге (лат.).} обаяние располагало к нему самых разных людей, и не
диво, что Мария оказалась во власти его притягательной внешности, ибо
духовному обаянию учителя она уступила давно. Не след забывать, у Марии, в
прошлом гетеры, мысль привязать к себе столь замечательного человека,
несомненно, являлась. Однако не учла в своей простоте: мужчина, даже самый
заурядный, ведомый великой целью, далек от любовных передряг. Иисус,
окруженный женщинами и привыкший к их услугам, стараний Марии просто не
замечал. Звал ее "дочь моя", и поистине такое обращение напрашивалось при
виде ее девичьей фигурки среди старых баб.
Едва ли это Марии нравилось, но, по-моему, и соблазнять учителя ей не
приходило на ум. Возможно, она жаждала очищающей любви, возможно, более
глубокой симпатии. Ведь женщины, тем паче блудницы, способны на идеальное
чувство, встреться в жизни человек выдающийся, только беда тому, кто ответит
взаимностью.
Подобные превратности судьбы испытал знаменитый Эпикур, чью запоздалую
любовь высмеивала гетера Леонтия, откровенничая со своей приятельницей
Ламнией:
"О, как меня измучил Эпикур, этот старый брюзга, вечно подозревающий
меня во всех смертных грехах. Клянусь Афродитой, будь он самим Адонисом, все
равно не смирилась бы с этим вшивцем и нытиком, к тому же щетиной оброс...
Живи в Афинах одни только Эпикуры, всех променяла бы на одного Тимарха, на
руку его, на один лишь ноготь на пальце руки. Слава Эпикура мне вовсе
безразлична, дай же мне, о Деметра, Тимарха, ведь я так его хочу".
Иисус не знал греческого мудреца, не слышал о нем и его старческих
любовных передрягах, не был философом, а служение свое понимал как
нравоучительствование; Марии не мог наскучить хотя бы потому, что никогда и
в помыслах не интересовался ею, впрочем, не исключаю, некие смутные желания
и таились в сердце ее.
Возможно, встревоженная нечистым помыслом либо намеком на таковой,
нуждаясь в очищении, она снизошла и до меня. Теперь на привалах мы
располагались рядом, я частенько касался коленом ее колен, брал за руку, и
даже, коли ничего не путаю, когда никто не видел, она позволяла иногда
обнять себя.
И вдруг разом, когда возникла надобность уйти в Финикию, Мария ни за
что не согласилась на мое присутствие в общине, более того, запретила и
думать об этом, по обыкновению женщин, не объясняя причин, из чего
неоспоримо вытекало, что я не стал для нее Тимархом.
Препираясь с нею, я уловил в глазах Марии не только гнев, но и
презрение и при всем отсутствии любовного опыта все-таки понял: это
поражение. Иной молокосос на моем месте устроил бы сцену ревности, в
отчаянии молил дозволения отправиться с ними. К счастью, я не сделал ни того
ни другого, не показал и виду, сколь болезненно переживаю ее отказ. Помог
торговый опыт: самое время устраниться из дела, что не сулит никаких
барышей. Некогда меня учили в сходных случаях: не сжигать за собой мостов,
довольно лишь плюнуть трижды и украдкой растереть плевок, что я и учинил,
решив покончить с Марией, Иисусом и всей братией.
11. Я удалился молча, провожаемый взглядом учителя - он не слышал
нашего разговора, но все видел и, клянусь, понял, что произошло. Возможно,
равви и пожалел меня, питая симпатию ко мне уже в ту пору, взаимностью я не
ответил - малая толика обиды пала и на него.
Я чувствовал себя обманутым. В науке равви я не видел ничего для себя
нового, не предугадывал (тогда!), к чему она приведет, считал возвещенную
мораль вполне приемлемой, но вряд ли пригодной для повсеместного приятия. С
Марией я признал бы пришествие царствия небесного, без нее и легионы
серафимов не убедили бы меня в оном.
12. Удивительное дело: одно-единственное лоно, не желающее нас принять,
вдруг становится целым миром с сонмом всех возможных божеств.
Многие полагают, безответная-де любовь стимулирует разум или пожирает
его, иные же уверены: мужчина ищет в женщине собственное величие, а находит
лишь унижение. К сожалению, подобные максимы не годятся на практике, даже
когда прибегнешь к ним в самый трудный момент, а отказаться от ненависти и
вовсе не помогут.
Я удалился, кощунствуя в душе, твердо порешив вычеркнуть из жизни все
напоминающее об этой блуднице. Да что поделаешь: меня коснулась истинная
любовь, дорогой друг, а посему и все решения были бесполезны.
Минуло несколько дней в бесплодных усилиях подавить чувство, наконец я
повелел себе: сокрушайся, но оставайся господином своих страстей - и все
горести обратил на невольного виновника несчастья. Не винил учителя, и все
же не без причины усматривал в нем источник печалей и усиленно обдумывал,
как бы его устранить. Предательства или преступления я чурался всегда, хотя
цена и тому и другому не превышала цены вола, но даже тень подобной мысли не
смутила моей души.
Мужчины в нашем роду искони подчиняли свои страсти жестокому расчету,
ведь повсюду ведомо: труднее всего подавить жажду власти и жажду любви;
именно поэтому наша родовая эмблема, червленый круглый щит, тисненный на
пергаменте, ценится на вес золота во всем цивилизованном мире, где сыщется
хотя бы один иудейский банкир. А где их нет? И посему, страдая от любовного
недуга, но не поддаваясь отчаянию, упорно искал разумного способа вернуть
Марию.
13. Лишь два пути, по здравом размышлении, могли привести к желанной
цели: низвести властителя ее души, лишив его ореола избранности, до обычного
смертного или обратить его влияние себе в выгоду. В такой последовательности
и начал я действовать.
У любого, даже великого человека есть своя тайна, раскрой ее, и человек
станет заурядным; коли повезет найти какую-нибудь слабинку и умело сыграть
на ней - опять-таки великий станет малым. Геракла погубило безумие, Ахилла -
уязвимая пята, иудейский герой Самсон лишился сил, когда Далила обстригла
ему волосы. Слабость Иисуса могла крыться в его прошлом - недаром он избегал
отчих краев: верно, было что скрывать. Никто без серьезных поводов не
отрекается (во всяком случае, у нас) от семьи и родичей. А община Иисусова
всегда блуждала вдалеке от его родных мест, правда, отдаленных от озера
более чем на двадцать римских миль, а с другой стороны, посуди сам, не столь
уж дальних - коли есть желание побывать у своих.
Догадки нуждались в подтверждении на месте, и я не медля собрался в
путь. Ныне не упомню название селеньица; люди довольствовались там одним
колодезем, зато, конечно же, мы держали в местечке постоянного торгового
агента, ведавшего скупкой и продажей разных товаров. После Иудейской войны
от селеньица осталось всего несколько домов да тот самый колодезь, но
недавно до меня доползли вести - местечко возродилось и вполне
благоденствует.
14. Сбросив пенулу и дорожную суму, я снова стал прокуристом торгового
дома и замешкался несколько, скрупулезно проверяя дела конторы. Наш агент
вызнал о семействе Иисуса всю подноготную. Семейство не занималось ни
землепашеством, ни торговлей. Братья Иисуса владели мизерным земельным
наделом и перебивались огородничеством. Зерно покупали у нас в количествах,
не заслуживающих упоминания.
Трое старших братьев, Иаков, Иосиф и Симон, и почти уже взрослые их
внуки состоятельностью не отличались, ставили дома и амбары за поденную
плату. Четвертый брат, именем Иуда, плотничал, держал мастерскую и
преуспевал. Мать, старушка преклонных лет, но весьма бодрая, жила у Иуды.
Отец моего торгового агента хорошо помнил ее мужа Иосифа, сына Иакова.
Иосифа прозвали Пантерой еще в пору войн с набатеями, в войске, где он
сооружал стенобитные машины. Немощный Иосиф (здоровье подорвал бивачной
жизнью и военными трудами) женился поздно. Вскорости после рождения младшего
сына, Иисуса, почил пятидесяти восьми лет от роду. Простой воин, Иосиф плохо
знал родное наречие, ибо четверть века провел в саперном корпусе, где вполне
обходились sit venia verbo {С позволения сказать (лат.).} военной латынью,
наполовину состоявшей из галльских и германских словечек. Оттого-то на
родине его и считали гоим, чужеземцем, но Менасс, отец моего агента, уверял,
что это пустые злоречивые толки, а Иосиф-коренной галилеянин.
15. Собрать информацию об Иисусе оказалось проще простого: братья
отзывались о нем с неприязнью, многое порассказали и другие селяне, знавшие
учителя в детстве. У Марии, его матери, почти ничего разузнать не удалось.
"Господин мой, - ответила Мария, - Иисус хороший сынок, да вот только где
он? Ходит по свету, и не чаю, увидят ли его когда мои старые глаза".
Тут вернулся Иуда и велел матери идти в дом. Я почувствовал его
враждебность и не хотел пускаться в словопрения со спесивцем, уже ранее
объявившим: его, дескать, ничуть не касаются делишки братца, коли натворил
чего плохого, а с ним всякое может статься, пусть сам и расхлебывает. "Не
летать верблюду в поднебесье, этот полоумный еще накличет на себя беду", -
заключил он тираду.
Я поинтересовался у Герцона, агента, отчего столь недоброжелательны
братья к Иисусу. Тут-то он и рассказал всю историю.
Года два тому пришел Иисус к родичам со своими учениками, но еще прежде
слухи о том, что подался в пророки и чудотворцы, ходили по селению. Никто
поначалу не верил россказням, порешили - обыкновенный-де богомольный маньяк;
и то сказать - плотник, не способный толком и бревно обтесать под кровлю!
Селяне посмеивались: коль дерево его не слушается, каких уж там демонов
укрощать. Однако все любопытствовали: а ежели на что и способен... Посему,
когда однажды днем Иисус пришел в селение, встретили его с почтением, как и
надлежит встретить человека после долгого отсутствия, хоть и своего, да
прибывшего гостем, который, несомненно, скоро покинет отчий дом. На
следующий день приходился шаббат, и все складывалось как нельзя лучше.
16. Здесь прерву рассказ Герцона и поясню тебе смысл последних слов. У
иудеев существует стародавний обычай праздновать каждый седьмой день в
память того, что бог, сотворив мир за шесть дней, на седьмой, в шаббат,
отдыхал от трудов. Обычай связан наверняка с лунным циклом и вавилонским
календарем, однако сама мысль ритмического празднования седьмого дня
несомненно иудейская и неизвестна другим народам. Отвлекаясь от чисто
религиозного смысла, в таком свычае заложена глубокая и гуманная мудрость: в
седьмой день строго запрещается любая работа, отдыхают и люди и животные. За
осквернение шаббата некогда грозила смертная кара, и доселе нарушение
запрета на тридцать девять видов работ считается тяжким прегрешением.
17. В шаббат, посвященный богу, все мужчины собираются в прозеухе для
ритуальных молебствий. Прозеухе - не святилище в римском понимании, а лишь
собрание; для молебствий нередко отводится публичное строение или чье-нибудь
жилье, ежели число верующих невелико.
Здешняя прозеухе, ныне все чаще именуемая синагогой, занимала строение
для такого небольшого селения довольно внушительное - трехнефовую базилику с
одним порталом и апсидой. Нефы разделены греческими колоннами. Напротив
входа в апсиде - святая святых, в ней ковчег, называемый тебуха. В ковчеге,
обернутые в дорогие ткани, священные свитки Писания. Сверху Закон, или
Пятикнижие Моисеево, под ним Книги Пророков. Поодаль от ниши кафедра, а
вдоль стен каменные сиденья для местных старейшин и людей владетельных.
Стены ничем не украшены, единственное убранство - семисвещники на двух
мраморных абаках.
Правление синагоги состояло из трех особ: старейшины, хазана и кантора.
Первая должность, разумеется, скорее почетна. Хазан соблюдал ритуальную
очередность, исполняя роль как бы распорядителя, и имел свое место близ
кафедры. Он же вынимал из ковчега священные свитки и вручал их избранному
для чтения. По обычаю назначали человека, ученого в Писании, то есть
посвятившего жизнь изучению Торы, или Закона, под опекой повсеместно
признанного раввина. В небольших селениях, где людей образованных маловато,
читали самоучки, поднаторевшие в обрядовой практике; пройдя заштатную школу
под рукой какого-нибудь раввина, они, столь прилежно корпевшие над книгами,
пользовались некоторым авторитетом. Этой-то должности домогался Иуда - по
всей видимости, религиозность глубоко укоренилась в семействе Иисуса.
Функции кантора ограничивались ритуальным пением; кроме
безукоснительного знания обрядов, кантору подобало владеть правильным
выговором и хорошим голосом. Безупречная репутация и внешняя
представительность - непременные требования для всех троих: человек увечный,
слабоумный или из скомпрометированной семьи не мог отправлять ни одной из
должностей. Разве что был первейшим богатеем.
18. Субботнее богослужение начиналось совместным чтением шемы - символа
веры:
Господь, Бог наш,
Господь един есть.
И люби Господа, Бога твоего,
всем сердцем твоим,
и всею душою твоею,
и всеми силами твоими...
Затем кантор становился лицом к ковчегу, и под его руководством все
вместе читали восемнадцать благословений. Затем хазан вынимал свитки и
вручал их тому, кого назначили на сей раз читать. Так каждый шаббат читали
очередной фрагмент Торы, а также отрывок из Книг Пророков. Книги, написанные
на древнееврейском, значительно отличаются от современного языка здешних
жителей и оттого не слишком-то понятны простолюдинам. Потому в каждом храме
толмач делал перевод ad hoc {Специально для этого случая (лат.).}. Часто
даже самая бедная община кичилась несколькими толмачами. Из них-то со
временем и взрастали так называемые ученые в Писании.
После чтения назначенных на данный день отрывков наступала очередь
проповеди на темы прочитанных текстов. Проповедь мог сказать любой,
приглашенный главой синагоги.
19. В Александрии в большой синагоге славой пользовались торжественные
службы Филона. Он читал Писание по-гречески и комментировал его в духе
эллинской философии. Когда расходилась весть, что будет сказывать знаменитый
мудрец, в колоссальной базилике собиралось до пяти тысяч народу, а за место
для сидения синагога взимала плату в целый золотой денарий, представляешь,
дорогой друг, какой доход получала синагога - ведь Филону не перепадало ни
обола, он довольствовался славой и присутствием знаменитостей, кои согласно
кивали главами всякий раз, когда мудрец вдохновенно облекал свою мысль в
метафорическое поучение, достойное того, чтоб его запомнить и позже
использовать самому (а поучения Филоновы расходились до самых окраин
империи).
Естественно, никто из присутствующих не осмеливался прервать столь
прославленного ритора или затеять с ним дискуссию, что отнюдь не
возбранялось в маленьких провинциальных синагогах, где каждый понаторевший в
Писании имел по любому поводу свое мнение и многочисленные спорщики обладали
горячим темпераментом.
Филон не был раввином, но знатный священнический род, поистине
эллинская софия доставили ему громкую славу среди евреев, прозелитов и даже
у греческих интеллектуалов, что держались Мусеиона.
20. Передаю, однако же, слово Герцону, дабы закончить рассказ о том
шаббате, когда Иисус толковал с кафедры.
Поначалу все сосредоточенно слушали. Благозвучным голосом Иисус говорил
проповедь согласно прочитанному тексту. Позже, сознательно ли, а может,
провидческие навыки одолели, начал пророчествовать о близком дне суда
господня и о пришествии царства божия и привел слова пророка Исайи, вовсе не
относившиеся к читанному.
Вот, Господь объявляет
до конца земли:
скажите дщери Сиона:
грядет Спаситель твой;
награда Его с Ним,
и воздаяние Его перед Ним.
Хазан тотчас же прервал Иисуса, вежливо попросив придерживаться темы.
Из толпы поинтересовались, кто возложил на него сию миссию, кто послал к
людям - Иоанн ли назорей, или Учитель праведности, или еще кто сильный в
Израиле. Он ответствовал:
- Вот что записано в Писании:
Дух Господа Бога на мне.
Господь помазал меня
благовествовать нищим,
послал меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение
и узникам - открытие темницы...
И многие усомнились, не переиначивает ли он слова пророка Исайи,
приступили к нему, допытываясь, он ли "святый живый", или кто другой (а
намекали на Илию). Иисус же отвечал: не тот и не другой, глаголет от
собственного имени, ибо исполнился волею божьей, дабы приумножить число
святых последнего дня.
И снова подступили к нему: посланный приносит знамение пославшего его,
и до них дошла весть, будто чудотворец он, однако, пока жил здесь, ничего
подобного не узрели; пусть же сотворит чудо, дабы и они знали, что истинно
дух господень с ним.
На это Иисус: воскреси я и мертвого, равно не уверуете, ибо пророк не
имеет чести в своем отечестве. Чудо же истинное станется, коли хоть один
пойдет за ним.
Да будет так: мы пойдем, только огласи, когда приидет судный день.
Никто сего не знает, ответствовал Иисус, ни ангелы божий, ни сын
человеческий, только господь единый, но скажу вам: не сойдет в могилу и одно
поколение, а царство света приидет.
Так препирались они довольно долгое время, собравшиеся разгневались,
однако не изгнали Иисуса из храма - не годилось оскорблять гостя, хоть, их
разумением, и заслуживал того. Задел всех глубоко, ибо, малым будучи и
убогих знаний, вел себя с ними как посвященный.
Наконец все отступились от него, пуще же других устыдился Иуда, а
старшие братья, люди недалекого ума, особого сраму не усмотрели в братней
проповеди, только масла в огонь подливали, оправдывая его тяжелым детством -
родил-де его отец на склоне лет.
Кто-то вспомнил, что Иуда всего на год старше Иисуса и лицом они схожи.
"Так ведь у Иуды, - ответили братья, - какова смекалка на барыш!"
После происшествия в синагоге Иисус не вернулся в дом к Иуде, где
остановился спервоначалу, заночевал у сестры Фамари, жены сапожника Иоаса, а
на рассвете следующего дня ушел, не согласившись чудодеянием посрамить
недоверчивых земляков. Сказал только, ни один лекарь не уврачует знающих
его.
21. По словам Герцона и некоторых ровесников Иисуса, вовсе не
посчитавших себя уязвленными, он и ребенком держал себя наособицу, во всяком
случае, не походил на остальных детей. Когда же я спросил, в чем та
особенность выявлялась, ничего толком не объяснили: одни считали, какой-то,
мол, не такой; другие - он-де самый лучший, и только сапожник Иоас, его
зять, высказался: "Господин хороший, коли дите растет без отца, так вырастет
или отпетый разбойник, или великий святой. А святой раз на тыщу лет
случается, ежели родится в свое время и на своем месте". "Ну, а ты-то сам
что думаешь?" - спросил я. "Да разве тут поймешь, - засомневался он, - и
откуда бы святому родиться в Галилее?.. - Поразмыслив, добавил: - Ну, а дух
божий все ж таки с ним".
22. Не стану говорить всего выведанного в течение зимы, проведенной в
селении под предлогом строительства новых складов и караван-сарая, что я и в
самом деле намеревался осуществить, ибо селение расположилось на пути от via
maris {Приморская дорога (лат.).} через Ездрилонскую долину на Тивериаду и
далее на Дамаск. Кажется, позднее и в самом деле кое-что там понастроили,
хоть и не уверен, с толком ли.
Люди здесь жили разговорчивые, и мне без труда удалось вытянуть из них
всю подноготную про Иисуса. Так по крупице разузнал я житие Иисуса в юности,
да не обнаружил и намека на что-нибудь предосудительное, напротив, множество
фактов уже тогда свидетельствовало о предначертанном ему богослужении.
По моему мнению, два важных обстоятельства определили его характер.
Во-первых, он не отличался здоровьем - сказался и преклонный возраст отца, и
нездоровье матери, истощенной многочисленными родами - Иисус был восьмым
ребенком в семье и таким немощным, что дали ему имя-заклинание: Иегошуа
переводится "бог спасет" (Иисус - греческая версия сокращения от Иегошуа -
Иешуа). У болезненного мальчика и детство сложилось совсем по-иному, чем у
его братьев.
Трое старших обучились плотницкому ремеслу, а после смерти отца
содержали мать и семью. Иуда, самый способный, уже двенадцати лет ладил в
мастерской двери, рамы, выполнял и другие столярные работы, не требующие
большой силы. А Иисуса мать в сердце своем назначила службе божией, чего
нельзя понимать дословно, ведь Иосиф не вел родословную ни от Аарона
(потомки его, разделенные на двадцать четыре череды, отправляли поочередно
жреческие функции в иерусалимском святилище), ни от Левита (оные исполняли
низшие услуги в храме). Впору сказать, не имел Иисус ничего общего и с родом
Давидовым, след коего совсем затерялся в истории; к этому вопросу я вернусь
в надлежащем месте.
23. Отсутствие священнического сана никогда не выставлялось
препятствием в службе господу, должности в синагогах, умелое чтение и
толкование Писания возлагались на ученых, по-иудейски соферим. Ученые вроде
Гилеля, Шамая или Гамалиеля и поныне слывут святыми мужами, а многие
первосвященники ничего, по себе не оставили, кроме худой памяти.
Уважаемого положения исконным обычаем добивались, пройдя хазанову школу
при синагоге. Учились поначалу читать и писать тексты арамейские, а после и
на языке священных свитков. Умение читать и знание свитков не было редкостью
даже среди простонародья, но учение быстро заканчивалось. Ученики уже с
четырнадцати лет трудились в поле или подмастерьями, чему успевали
выучиться, на том все и завершалось. Редко кто выказывал прилежание к науке,
необходимой только в ритуальных обрядах, тем более учителя, не имевшие
педагогической квалификации, недостаток оной возмещали розгами.
24. Иисус учился хорошо и пристрастие к науке сочетал с великим
Оба брата, горячего нрава плебеи, владели рыбацкими лодками и
многочисленной челядью и прослыли людьми состоятельными. Андрей еще среди
Иоанновых почитателей вершил не последнюю роль, малый был сообразительный и
быстрый, чего нельзя сказать о Кифе.
В Капернаум Андрей вернулся изрядно помятый солдатами, тем не менее
постоянно поддерживал сношения с собратьями, рассеянными по городам и весям.
Навещали его и какие-то подозрительные, себе на уме, жители побережья .
Восстав с одра болезни и понаслушавшись про науку и чудеса Иисусовы
(одно чудо учитель явил в его собственном доме), признал он Иисуса первым,
ибо Иоанн чудодеем не был.
Той порой чудотворцы во множестве бродили по стране, иные, по большей
части маги и знахари, пользовались громкой известностью, да никого не
поддерживала религиозная доктрина, утверждавшая чудо небывалое: конец
насилию и пришествие царствия божия.
Доктрина известная, не Иоанн и не Иисус ее придумали, но оба согласно
учили: грядет судный час, и вот-вот приидет время его.
К этой теме я позже вернусь, пока же довольно сообщить: собратья Андрея
не колеблясь пристали к нашей общине, обретши в Иисусе воплощение своих
мессианских чаяний, о чем он и сам до поры до времени не ведал.
9. Пора настала глухая - никаких надежд на бунт, и судьба Иоанна, и
появление в нашем кругу соглядатаев не сулили ничего хорошего. Иисус
почувствовал угрозу и под предлогом зимней непогоды распустил народ по
домам, впрочем, как и всякий год, наказывая нести его науку людям и
призывать имеющих уши, дабы слышали. Вернуться учитель обещал весной, когда
летняя аура облегчит кочевую жизнь и ночлеги под открытым небом.
В окружении оставшихся с ним женщин он отправился к финикийскому
побережью, где у Антипы руки были коротки добраться до него и где у одной
женщины проживали богатые родственники.
Среди избранных оказалась и Мария - существо независимое, без семьи и
очага, из-за нее и я вызвался сопровождать Иисуса. Он склонялся взять меня с
собой, полагаясь на мою сметливость в хозяйственных делах, подкрепленную,
как легко догадаться, полным кошелем и торговым опытом.
К тому же от равви не укрылось мое чувство к Марии. Он не только не
порицал меня, напротив, даже как бы покровительствовал влюбленности, и
потому Мария тоже относилась ко мне благосклонно.
10. Сейчас мне сдается, Мария переживала тогда разочарование, и хотя я
несколько удалюсь от темы, коей ты коснулся в письме, необходимо, дабы
возбудить твое любопытство, пояснить кое-что, ибо у меня все не идут из
памяти слова Овидия:
Oscula qui sumpsit, si non et caetera sumet
haec quoque, que data sunt, perdere dignus esr.
{Кто взял поцелуй и не взял остального, утратит и то, что ему было дано
(лат.).}
На первых порах, полагаю, благодарность за спасение от позорной смерти
расцвела в Марии восторженной любовью к Иисусу - такой любовью молодые
девушки часто дарят мужчин в расцвете сил, особенно так разительно непохожих
на окружающих.
Иисус к тому же был довольно красив: сложения хрупкого, стройный,
бодрый, он совсем не походил на рыбарей и селян, изнуренных ревматизмом,
малярией и нуждой. Руки, узкие и тонкие, явно не знали черной работы, словно
руки артиста или писателя. Лицо, обычно бледное, несмотря на постоянное
пребывание на свежем воздухе, в минуты вдохновения пылало ярким румянцем. На
скулах и на лбу проступали веснушки, но и они красили его. Summa summarum {В
общем итоге (лат.).} обаяние располагало к нему самых разных людей, и не
диво, что Мария оказалась во власти его притягательной внешности, ибо
духовному обаянию учителя она уступила давно. Не след забывать, у Марии, в
прошлом гетеры, мысль привязать к себе столь замечательного человека,
несомненно, являлась. Однако не учла в своей простоте: мужчина, даже самый
заурядный, ведомый великой целью, далек от любовных передряг. Иисус,
окруженный женщинами и привыкший к их услугам, стараний Марии просто не
замечал. Звал ее "дочь моя", и поистине такое обращение напрашивалось при
виде ее девичьей фигурки среди старых баб.
Едва ли это Марии нравилось, но, по-моему, и соблазнять учителя ей не
приходило на ум. Возможно, она жаждала очищающей любви, возможно, более
глубокой симпатии. Ведь женщины, тем паче блудницы, способны на идеальное
чувство, встреться в жизни человек выдающийся, только беда тому, кто ответит
взаимностью.
Подобные превратности судьбы испытал знаменитый Эпикур, чью запоздалую
любовь высмеивала гетера Леонтия, откровенничая со своей приятельницей
Ламнией:
"О, как меня измучил Эпикур, этот старый брюзга, вечно подозревающий
меня во всех смертных грехах. Клянусь Афродитой, будь он самим Адонисом, все
равно не смирилась бы с этим вшивцем и нытиком, к тому же щетиной оброс...
Живи в Афинах одни только Эпикуры, всех променяла бы на одного Тимарха, на
руку его, на один лишь ноготь на пальце руки. Слава Эпикура мне вовсе
безразлична, дай же мне, о Деметра, Тимарха, ведь я так его хочу".
Иисус не знал греческого мудреца, не слышал о нем и его старческих
любовных передрягах, не был философом, а служение свое понимал как
нравоучительствование; Марии не мог наскучить хотя бы потому, что никогда и
в помыслах не интересовался ею, впрочем, не исключаю, некие смутные желания
и таились в сердце ее.
Возможно, встревоженная нечистым помыслом либо намеком на таковой,
нуждаясь в очищении, она снизошла и до меня. Теперь на привалах мы
располагались рядом, я частенько касался коленом ее колен, брал за руку, и
даже, коли ничего не путаю, когда никто не видел, она позволяла иногда
обнять себя.
И вдруг разом, когда возникла надобность уйти в Финикию, Мария ни за
что не согласилась на мое присутствие в общине, более того, запретила и
думать об этом, по обыкновению женщин, не объясняя причин, из чего
неоспоримо вытекало, что я не стал для нее Тимархом.
Препираясь с нею, я уловил в глазах Марии не только гнев, но и
презрение и при всем отсутствии любовного опыта все-таки понял: это
поражение. Иной молокосос на моем месте устроил бы сцену ревности, в
отчаянии молил дозволения отправиться с ними. К счастью, я не сделал ни того
ни другого, не показал и виду, сколь болезненно переживаю ее отказ. Помог
торговый опыт: самое время устраниться из дела, что не сулит никаких
барышей. Некогда меня учили в сходных случаях: не сжигать за собой мостов,
довольно лишь плюнуть трижды и украдкой растереть плевок, что я и учинил,
решив покончить с Марией, Иисусом и всей братией.
11. Я удалился молча, провожаемый взглядом учителя - он не слышал
нашего разговора, но все видел и, клянусь, понял, что произошло. Возможно,
равви и пожалел меня, питая симпатию ко мне уже в ту пору, взаимностью я не
ответил - малая толика обиды пала и на него.
Я чувствовал себя обманутым. В науке равви я не видел ничего для себя
нового, не предугадывал (тогда!), к чему она приведет, считал возвещенную
мораль вполне приемлемой, но вряд ли пригодной для повсеместного приятия. С
Марией я признал бы пришествие царствия небесного, без нее и легионы
серафимов не убедили бы меня в оном.
12. Удивительное дело: одно-единственное лоно, не желающее нас принять,
вдруг становится целым миром с сонмом всех возможных божеств.
Многие полагают, безответная-де любовь стимулирует разум или пожирает
его, иные же уверены: мужчина ищет в женщине собственное величие, а находит
лишь унижение. К сожалению, подобные максимы не годятся на практике, даже
когда прибегнешь к ним в самый трудный момент, а отказаться от ненависти и
вовсе не помогут.
Я удалился, кощунствуя в душе, твердо порешив вычеркнуть из жизни все
напоминающее об этой блуднице. Да что поделаешь: меня коснулась истинная
любовь, дорогой друг, а посему и все решения были бесполезны.
Минуло несколько дней в бесплодных усилиях подавить чувство, наконец я
повелел себе: сокрушайся, но оставайся господином своих страстей - и все
горести обратил на невольного виновника несчастья. Не винил учителя, и все
же не без причины усматривал в нем источник печалей и усиленно обдумывал,
как бы его устранить. Предательства или преступления я чурался всегда, хотя
цена и тому и другому не превышала цены вола, но даже тень подобной мысли не
смутила моей души.
Мужчины в нашем роду искони подчиняли свои страсти жестокому расчету,
ведь повсюду ведомо: труднее всего подавить жажду власти и жажду любви;
именно поэтому наша родовая эмблема, червленый круглый щит, тисненный на
пергаменте, ценится на вес золота во всем цивилизованном мире, где сыщется
хотя бы один иудейский банкир. А где их нет? И посему, страдая от любовного
недуга, но не поддаваясь отчаянию, упорно искал разумного способа вернуть
Марию.
13. Лишь два пути, по здравом размышлении, могли привести к желанной
цели: низвести властителя ее души, лишив его ореола избранности, до обычного
смертного или обратить его влияние себе в выгоду. В такой последовательности
и начал я действовать.
У любого, даже великого человека есть своя тайна, раскрой ее, и человек
станет заурядным; коли повезет найти какую-нибудь слабинку и умело сыграть
на ней - опять-таки великий станет малым. Геракла погубило безумие, Ахилла -
уязвимая пята, иудейский герой Самсон лишился сил, когда Далила обстригла
ему волосы. Слабость Иисуса могла крыться в его прошлом - недаром он избегал
отчих краев: верно, было что скрывать. Никто без серьезных поводов не
отрекается (во всяком случае, у нас) от семьи и родичей. А община Иисусова
всегда блуждала вдалеке от его родных мест, правда, отдаленных от озера
более чем на двадцать римских миль, а с другой стороны, посуди сам, не столь
уж дальних - коли есть желание побывать у своих.
Догадки нуждались в подтверждении на месте, и я не медля собрался в
путь. Ныне не упомню название селеньица; люди довольствовались там одним
колодезем, зато, конечно же, мы держали в местечке постоянного торгового
агента, ведавшего скупкой и продажей разных товаров. После Иудейской войны
от селеньица осталось всего несколько домов да тот самый колодезь, но
недавно до меня доползли вести - местечко возродилось и вполне
благоденствует.
14. Сбросив пенулу и дорожную суму, я снова стал прокуристом торгового
дома и замешкался несколько, скрупулезно проверяя дела конторы. Наш агент
вызнал о семействе Иисуса всю подноготную. Семейство не занималось ни
землепашеством, ни торговлей. Братья Иисуса владели мизерным земельным
наделом и перебивались огородничеством. Зерно покупали у нас в количествах,
не заслуживающих упоминания.
Трое старших братьев, Иаков, Иосиф и Симон, и почти уже взрослые их
внуки состоятельностью не отличались, ставили дома и амбары за поденную
плату. Четвертый брат, именем Иуда, плотничал, держал мастерскую и
преуспевал. Мать, старушка преклонных лет, но весьма бодрая, жила у Иуды.
Отец моего торгового агента хорошо помнил ее мужа Иосифа, сына Иакова.
Иосифа прозвали Пантерой еще в пору войн с набатеями, в войске, где он
сооружал стенобитные машины. Немощный Иосиф (здоровье подорвал бивачной
жизнью и военными трудами) женился поздно. Вскорости после рождения младшего
сына, Иисуса, почил пятидесяти восьми лет от роду. Простой воин, Иосиф плохо
знал родное наречие, ибо четверть века провел в саперном корпусе, где вполне
обходились sit venia verbo {С позволения сказать (лат.).} военной латынью,
наполовину состоявшей из галльских и германских словечек. Оттого-то на
родине его и считали гоим, чужеземцем, но Менасс, отец моего агента, уверял,
что это пустые злоречивые толки, а Иосиф-коренной галилеянин.
15. Собрать информацию об Иисусе оказалось проще простого: братья
отзывались о нем с неприязнью, многое порассказали и другие селяне, знавшие
учителя в детстве. У Марии, его матери, почти ничего разузнать не удалось.
"Господин мой, - ответила Мария, - Иисус хороший сынок, да вот только где
он? Ходит по свету, и не чаю, увидят ли его когда мои старые глаза".
Тут вернулся Иуда и велел матери идти в дом. Я почувствовал его
враждебность и не хотел пускаться в словопрения со спесивцем, уже ранее
объявившим: его, дескать, ничуть не касаются делишки братца, коли натворил
чего плохого, а с ним всякое может статься, пусть сам и расхлебывает. "Не
летать верблюду в поднебесье, этот полоумный еще накличет на себя беду", -
заключил он тираду.
Я поинтересовался у Герцона, агента, отчего столь недоброжелательны
братья к Иисусу. Тут-то он и рассказал всю историю.
Года два тому пришел Иисус к родичам со своими учениками, но еще прежде
слухи о том, что подался в пророки и чудотворцы, ходили по селению. Никто
поначалу не верил россказням, порешили - обыкновенный-де богомольный маньяк;
и то сказать - плотник, не способный толком и бревно обтесать под кровлю!
Селяне посмеивались: коль дерево его не слушается, каких уж там демонов
укрощать. Однако все любопытствовали: а ежели на что и способен... Посему,
когда однажды днем Иисус пришел в селение, встретили его с почтением, как и
надлежит встретить человека после долгого отсутствия, хоть и своего, да
прибывшего гостем, который, несомненно, скоро покинет отчий дом. На
следующий день приходился шаббат, и все складывалось как нельзя лучше.
16. Здесь прерву рассказ Герцона и поясню тебе смысл последних слов. У
иудеев существует стародавний обычай праздновать каждый седьмой день в
память того, что бог, сотворив мир за шесть дней, на седьмой, в шаббат,
отдыхал от трудов. Обычай связан наверняка с лунным циклом и вавилонским
календарем, однако сама мысль ритмического празднования седьмого дня
несомненно иудейская и неизвестна другим народам. Отвлекаясь от чисто
религиозного смысла, в таком свычае заложена глубокая и гуманная мудрость: в
седьмой день строго запрещается любая работа, отдыхают и люди и животные. За
осквернение шаббата некогда грозила смертная кара, и доселе нарушение
запрета на тридцать девять видов работ считается тяжким прегрешением.
17. В шаббат, посвященный богу, все мужчины собираются в прозеухе для
ритуальных молебствий. Прозеухе - не святилище в римском понимании, а лишь
собрание; для молебствий нередко отводится публичное строение или чье-нибудь
жилье, ежели число верующих невелико.
Здешняя прозеухе, ныне все чаще именуемая синагогой, занимала строение
для такого небольшого селения довольно внушительное - трехнефовую базилику с
одним порталом и апсидой. Нефы разделены греческими колоннами. Напротив
входа в апсиде - святая святых, в ней ковчег, называемый тебуха. В ковчеге,
обернутые в дорогие ткани, священные свитки Писания. Сверху Закон, или
Пятикнижие Моисеево, под ним Книги Пророков. Поодаль от ниши кафедра, а
вдоль стен каменные сиденья для местных старейшин и людей владетельных.
Стены ничем не украшены, единственное убранство - семисвещники на двух
мраморных абаках.
Правление синагоги состояло из трех особ: старейшины, хазана и кантора.
Первая должность, разумеется, скорее почетна. Хазан соблюдал ритуальную
очередность, исполняя роль как бы распорядителя, и имел свое место близ
кафедры. Он же вынимал из ковчега священные свитки и вручал их избранному
для чтения. По обычаю назначали человека, ученого в Писании, то есть
посвятившего жизнь изучению Торы, или Закона, под опекой повсеместно
признанного раввина. В небольших селениях, где людей образованных маловато,
читали самоучки, поднаторевшие в обрядовой практике; пройдя заштатную школу
под рукой какого-нибудь раввина, они, столь прилежно корпевшие над книгами,
пользовались некоторым авторитетом. Этой-то должности домогался Иуда - по
всей видимости, религиозность глубоко укоренилась в семействе Иисуса.
Функции кантора ограничивались ритуальным пением; кроме
безукоснительного знания обрядов, кантору подобало владеть правильным
выговором и хорошим голосом. Безупречная репутация и внешняя
представительность - непременные требования для всех троих: человек увечный,
слабоумный или из скомпрометированной семьи не мог отправлять ни одной из
должностей. Разве что был первейшим богатеем.
18. Субботнее богослужение начиналось совместным чтением шемы - символа
веры:
Господь, Бог наш,
Господь един есть.
И люби Господа, Бога твоего,
всем сердцем твоим,
и всею душою твоею,
и всеми силами твоими...
Затем кантор становился лицом к ковчегу, и под его руководством все
вместе читали восемнадцать благословений. Затем хазан вынимал свитки и
вручал их тому, кого назначили на сей раз читать. Так каждый шаббат читали
очередной фрагмент Торы, а также отрывок из Книг Пророков. Книги, написанные
на древнееврейском, значительно отличаются от современного языка здешних
жителей и оттого не слишком-то понятны простолюдинам. Потому в каждом храме
толмач делал перевод ad hoc {Специально для этого случая (лат.).}. Часто
даже самая бедная община кичилась несколькими толмачами. Из них-то со
временем и взрастали так называемые ученые в Писании.
После чтения назначенных на данный день отрывков наступала очередь
проповеди на темы прочитанных текстов. Проповедь мог сказать любой,
приглашенный главой синагоги.
19. В Александрии в большой синагоге славой пользовались торжественные
службы Филона. Он читал Писание по-гречески и комментировал его в духе
эллинской философии. Когда расходилась весть, что будет сказывать знаменитый
мудрец, в колоссальной базилике собиралось до пяти тысяч народу, а за место
для сидения синагога взимала плату в целый золотой денарий, представляешь,
дорогой друг, какой доход получала синагога - ведь Филону не перепадало ни
обола, он довольствовался славой и присутствием знаменитостей, кои согласно
кивали главами всякий раз, когда мудрец вдохновенно облекал свою мысль в
метафорическое поучение, достойное того, чтоб его запомнить и позже
использовать самому (а поучения Филоновы расходились до самых окраин
империи).
Естественно, никто из присутствующих не осмеливался прервать столь
прославленного ритора или затеять с ним дискуссию, что отнюдь не
возбранялось в маленьких провинциальных синагогах, где каждый понаторевший в
Писании имел по любому поводу свое мнение и многочисленные спорщики обладали
горячим темпераментом.
Филон не был раввином, но знатный священнический род, поистине
эллинская софия доставили ему громкую славу среди евреев, прозелитов и даже
у греческих интеллектуалов, что держались Мусеиона.
20. Передаю, однако же, слово Герцону, дабы закончить рассказ о том
шаббате, когда Иисус толковал с кафедры.
Поначалу все сосредоточенно слушали. Благозвучным голосом Иисус говорил
проповедь согласно прочитанному тексту. Позже, сознательно ли, а может,
провидческие навыки одолели, начал пророчествовать о близком дне суда
господня и о пришествии царства божия и привел слова пророка Исайи, вовсе не
относившиеся к читанному.
Вот, Господь объявляет
до конца земли:
скажите дщери Сиона:
грядет Спаситель твой;
награда Его с Ним,
и воздаяние Его перед Ним.
Хазан тотчас же прервал Иисуса, вежливо попросив придерживаться темы.
Из толпы поинтересовались, кто возложил на него сию миссию, кто послал к
людям - Иоанн ли назорей, или Учитель праведности, или еще кто сильный в
Израиле. Он ответствовал:
- Вот что записано в Писании:
Дух Господа Бога на мне.
Господь помазал меня
благовествовать нищим,
послал меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение
и узникам - открытие темницы...
И многие усомнились, не переиначивает ли он слова пророка Исайи,
приступили к нему, допытываясь, он ли "святый живый", или кто другой (а
намекали на Илию). Иисус же отвечал: не тот и не другой, глаголет от
собственного имени, ибо исполнился волею божьей, дабы приумножить число
святых последнего дня.
И снова подступили к нему: посланный приносит знамение пославшего его,
и до них дошла весть, будто чудотворец он, однако, пока жил здесь, ничего
подобного не узрели; пусть же сотворит чудо, дабы и они знали, что истинно
дух господень с ним.
На это Иисус: воскреси я и мертвого, равно не уверуете, ибо пророк не
имеет чести в своем отечестве. Чудо же истинное станется, коли хоть один
пойдет за ним.
Да будет так: мы пойдем, только огласи, когда приидет судный день.
Никто сего не знает, ответствовал Иисус, ни ангелы божий, ни сын
человеческий, только господь единый, но скажу вам: не сойдет в могилу и одно
поколение, а царство света приидет.
Так препирались они довольно долгое время, собравшиеся разгневались,
однако не изгнали Иисуса из храма - не годилось оскорблять гостя, хоть, их
разумением, и заслуживал того. Задел всех глубоко, ибо, малым будучи и
убогих знаний, вел себя с ними как посвященный.
Наконец все отступились от него, пуще же других устыдился Иуда, а
старшие братья, люди недалекого ума, особого сраму не усмотрели в братней
проповеди, только масла в огонь подливали, оправдывая его тяжелым детством -
родил-де его отец на склоне лет.
Кто-то вспомнил, что Иуда всего на год старше Иисуса и лицом они схожи.
"Так ведь у Иуды, - ответили братья, - какова смекалка на барыш!"
После происшествия в синагоге Иисус не вернулся в дом к Иуде, где
остановился спервоначалу, заночевал у сестры Фамари, жены сапожника Иоаса, а
на рассвете следующего дня ушел, не согласившись чудодеянием посрамить
недоверчивых земляков. Сказал только, ни один лекарь не уврачует знающих
его.
21. По словам Герцона и некоторых ровесников Иисуса, вовсе не
посчитавших себя уязвленными, он и ребенком держал себя наособицу, во всяком
случае, не походил на остальных детей. Когда же я спросил, в чем та
особенность выявлялась, ничего толком не объяснили: одни считали, какой-то,
мол, не такой; другие - он-де самый лучший, и только сапожник Иоас, его
зять, высказался: "Господин хороший, коли дите растет без отца, так вырастет
или отпетый разбойник, или великий святой. А святой раз на тыщу лет
случается, ежели родится в свое время и на своем месте". "Ну, а ты-то сам
что думаешь?" - спросил я. "Да разве тут поймешь, - засомневался он, - и
откуда бы святому родиться в Галилее?.. - Поразмыслив, добавил: - Ну, а дух
божий все ж таки с ним".
22. Не стану говорить всего выведанного в течение зимы, проведенной в
селении под предлогом строительства новых складов и караван-сарая, что я и в
самом деле намеревался осуществить, ибо селение расположилось на пути от via
maris {Приморская дорога (лат.).} через Ездрилонскую долину на Тивериаду и
далее на Дамаск. Кажется, позднее и в самом деле кое-что там понастроили,
хоть и не уверен, с толком ли.
Люди здесь жили разговорчивые, и мне без труда удалось вытянуть из них
всю подноготную про Иисуса. Так по крупице разузнал я житие Иисуса в юности,
да не обнаружил и намека на что-нибудь предосудительное, напротив, множество
фактов уже тогда свидетельствовало о предначертанном ему богослужении.
По моему мнению, два важных обстоятельства определили его характер.
Во-первых, он не отличался здоровьем - сказался и преклонный возраст отца, и
нездоровье матери, истощенной многочисленными родами - Иисус был восьмым
ребенком в семье и таким немощным, что дали ему имя-заклинание: Иегошуа
переводится "бог спасет" (Иисус - греческая версия сокращения от Иегошуа -
Иешуа). У болезненного мальчика и детство сложилось совсем по-иному, чем у
его братьев.
Трое старших обучились плотницкому ремеслу, а после смерти отца
содержали мать и семью. Иуда, самый способный, уже двенадцати лет ладил в
мастерской двери, рамы, выполнял и другие столярные работы, не требующие
большой силы. А Иисуса мать в сердце своем назначила службе божией, чего
нельзя понимать дословно, ведь Иосиф не вел родословную ни от Аарона
(потомки его, разделенные на двадцать четыре череды, отправляли поочередно
жреческие функции в иерусалимском святилище), ни от Левита (оные исполняли
низшие услуги в храме). Впору сказать, не имел Иисус ничего общего и с родом
Давидовым, след коего совсем затерялся в истории; к этому вопросу я вернусь
в надлежащем месте.
23. Отсутствие священнического сана никогда не выставлялось
препятствием в службе господу, должности в синагогах, умелое чтение и
толкование Писания возлагались на ученых, по-иудейски соферим. Ученые вроде
Гилеля, Шамая или Гамалиеля и поныне слывут святыми мужами, а многие
первосвященники ничего, по себе не оставили, кроме худой памяти.
Уважаемого положения исконным обычаем добивались, пройдя хазанову школу
при синагоге. Учились поначалу читать и писать тексты арамейские, а после и
на языке священных свитков. Умение читать и знание свитков не было редкостью
даже среди простонародья, но учение быстро заканчивалось. Ученики уже с
четырнадцати лет трудились в поле или подмастерьями, чему успевали
выучиться, на том все и завершалось. Редко кто выказывал прилежание к науке,
необходимой только в ритуальных обрядах, тем более учителя, не имевшие
педагогической квалификации, недостаток оной возмещали розгами.
24. Иисус учился хорошо и пристрастие к науке сочетал с великим