49. Я молчал, а Иисус торопливо учил, что делать, случись ему умереть.
Говорил о смерти неопределенно, будто не столь надеялся уцелеть, сколь
сомневался, так ли понимает предречения пророков. Сказывал о всемогуществе
господнем, о воинстве ангельском и возможном великом чуде.
И он в тяжкое мгновение своей жизни, в ожидании того, к чему готовился,
пытался перемочь контроверзы святых книг, которые, подобно дельфийскому
оракулу, возвещали будущее в словах, толкование коих к двойственным выводам
толкает. Порой в экстазе забывал, каким был его бог, и тогда в его речах
являлся грозный Яхве Израиля во всем своем суровом величии.
50. Так вот, дорогой друг, лишь много лет спустя я понял правду: нет
власти без великой крови, нет владычества без страха. Всякий властелин
вынужден убивать, и боги подневольны тому закону, все, даже самые добрые,
каких может измыслить человеческий разум.
Признавая, что этот мир сотворен богом, пусть богом философов, теургом,
не причастным делам мира сего, мы превращаем Абсолют в великого убийцу,
повинного за все злодеяния, совершаемые на orbis terrarum искони и до конца
времен.
И никакая софистика самой высокой религии не снимет с него этой вины,
ибо каждая религия, будучи религией, вменяет Абсолюту а limine участие во
всех деяниях.
51. Фатальное свойство любой теологии принимал в соображение гениальный
Платон, сын Аристона, отмежевывая реальный мир и превознося совершенный мир
идей. Не напрасно первой идеей он считает абсолютное благо. Прекрасно сие
выглядит в диалогах "Менон", "Федон", "Политик", "Федр", но лично я не
доверяю гениям-педерастам, хотя бы и творцам высоких теорий, мне в подобной
околичности вспоминается поговорка: блюдо, приготовленное прокаженным,
породит болезнь и через семь лет.
Что до концепции Платона, то и она не разрешила проблемы
ответственности, от коей ни один бог не застрахован. По-прежнему держусь
своего убеждения, даже стоя на краю могилы: природа, коей приписываем все
свойства божества, не знает даже того, что она есть, ergo - не является
ответственной.
Иисус, чуждый всем меандрам своей теодицеи, верно, бессознательно
чувствовал их путаность и потому страдал. Страдал под бременем религиозной
традиции, без всяких логических скрупулов издавна наделившей все божества
взаимоисключающими противоречиями, страдал, ибо любил человека и
бессмысленные несчастия людей, всего народа не желал объяснить божеской
жестокостью, тогда как его собственное сердце исполнено было
малосвойственных людям доброты и милосердия.
52. Сегодня мнится: запутавшись в тенетах противоречий, усомнился в
своем боге, коего благовестил, или даже взбунтовался против него, против
миропорядка, алкал неотложного пришествия царства справедливости, дабы
утвердить: бог таков, каким быть должен.
Я далек от мысли уверять тебя, так ли именно обстояло дело с Иисусом. В
мире видимом нет никакой достоверности, сказывал Горгий в Платоновом
диалоге. Вне нас ничего нет, а если и есть, то сие непознаваемо, ибо,
утверждает он, бытие - это одно, а познание - нечто совсем иное.
Где гарантия того, что, будучи убежденным в наличии некоей вещи, я могу
что-либо утверждать о ней с достоверностью? И даже имей я возможность
познания ее, как передам свое знание другим (хотя и пытаюсь)? Как свои мысли
передать другому? Другой всегда остается замкнут в своих убеждениях, как я в
своих, никто, ясное дело, из своей шкуры не выскочит. Есть только диалоги,
удачные либо неудачные.
53. Или, как утверждает Протагор, друг Перикла, Еврипида и Анаксагора:
никто ни в чем не убедит другого, каждый замкнут в своем мире, им самим
созданном. Есть ли что-нибудь в реальности, кроме обособленных миров
отдельных людей?
Для меня реально одно, для тебя нечто совсем иное. Мы с тобой есть мера
вещей, наше познание не зависит от их реального существования. Мое видимое
лишь для меня, твое видимое - лишь для тебя. Кажется, будто глаза
человеческие видят одно и то же, однако всякие глаза видят по-своему, иначе,
нежели другие, каждый держится своего мнения, зачастую противоположного, и
все же оба думают об одной и той же вещи.
Насчет каждой вещи мнения могут быть противоположны. Это - правда для
меня, то - правда для тебя. Итак, нет мнений, приближающихся к сути предмета
или удаляющихся от нее. Есть мнения хорошо или плохо выраженные.
От себя дополню - вышеприведенное сказано Протагором, - что весьма
сомневаюсь, дабы человечество в оном вопросе еще что-нибудь придумало, а
потому предпочитаю цитировать, нежели еще раз печь уже испеченного барана.
Всю мою беседу с Иисусом пытался передать возможно точнее, хорошо ли,
плохо ли воссоздав диалог - это уже другое дело.
Беседовали мы долго, потом учитель попросил оставить его одного. Я
вернулся в дом, совет между шейхами и старейшинами продолжался.
54. Ничего достойного внимания я не уловил, коль в памяти не осталось
ничего интересного. Не стану описывать и дальнейшую подготовку к
выступлению, прямоходом приступлю к событиям, быть может, создавшим мнение
об Иуде-предателе. Женщин с горы Елеонской удалили; в четверг четырнадцатого
дня месяца нисан, в канун мятежа, собрались на последнюю, как оказалось,
вечерю. Самые испытанные с двунадесятью ближайшими, многие уже избраны были
старейшинами. Шейхи остались в кругу своих, дабы патриархальным обычаем с
ними разделить пасхальный пир. В нашей трапезе пастырем был Иисус.
Вечеря текла ровным током согласно извечному ритуалу. На столе
пасхальные блюда: горькие травы, опресноки, в глиняной миске - густой взвар
из яблок, орехов, фиг и вина, званый харосетх, посередине на столе в медном
блюде печеный барашек, в кувшинах вино и слабый уксус.
Иисус, благословив вино, огласил благодарственную молитву. Потом отпил
глоток и передал чашу по кругу, дабы и мы пили согласно обычаю. Лица
серьезные - все то и дело возвращались мысленно к завтрашнему дню, никому и
на ум не приходило, сколь трагичен займется этот день. Убогие знали
пророчества в самой доступной форме: помазанник божий победит детей Велиала
и уготовит пришествие царства божия.
Всевозможные тонкости в толковании Писания были им недоступны, и все же
вооруженное выступление вызывало озабоченность, омрачало радостный праздник.
Иисус, омыв руки, благословил чередой все блюда, затем вкусил горьких
трав, омоченных во фруктовом взваре с вином. Мы последовали его примеру.
Ритуал требовал далее сказать пасхальную хаггаду об исходе из Египта.
55. Долго и красноречиво говорил учитель и закончил речь epithafium
Моисею-законодателю, что вывел Израиль из неволи, установил закон Завета, но
так и не ступил в землю обетованную.
Никто, кроме меня, не понял аллюзии.
Потом запели халлель хаггадал и снова испили вина из общей чаши. Иисус
сказал:
- Уста мои еще не коснутся чаши, как исполнится воля божия. И пойдет
сын человеческий, согласно предрешению, да исполнится воля господня.
Все сочли слова Иисусовы обещанием успеха в деле.
До сего момента, согласуясь с церемонией трапезы, все мы стояли и
только теперь, омыв ноги и руки, возлегли на лавах, дабы приступить к
пиршеству. Здесь-то и произнес Иисус знаменательные слова, превратно
истолкованные впоследствии.
- Один из вас избран, дабы уйти, прежде чем станется, чему статься
начертано.
- А почему, - спросил Симон, - кто это?
- Пробил час, и пусть брат не знает брата, дабы не предать его.
Возможно, придется бежать в пустыню, ибо на войне всякое бывает.
- Так мы же не проиграем? - спросил кто-то с беспокойством.
Иисус ответил пророчеством Даниила:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа Твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени.
И многие из спящих
в прахе земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди.
и обратившие многих к правде -
как звезды, вовеки, навсегда.
Все поняли, се - пророчество о последнем суде, кто-то спросил дрожащим
голосом, когда исполнится предречение. Иисус ответил опять словами Даниила:
К концу времени и времен
и полувремени
и по совершенном низложении
силы народа святого
все это совершится.
- А я говорю вам, - сказал Иисус вдохновенно, - не минует этот век, и
совершится. Тогда приближайте царство божие, дабы узреть его.
Сего вечера он пророчествовал и сам, давая понять, сколь тяжкие времена
наступают, дабы не надеялись - в три дня вершатся судьбы мира. Еще раз
напомнил Моисея: вел иудеев велением господа в страну обетованную, сам же не
обрел ее. В конце беседы напомнил пророчество Исайи. Все помрачнели, тогда
учитель зачел оптимистичный финал книги оного мудреца:
Выслушайте слово Господа,
трепещущие пред словом Его:
ваши братья, ненавидящие вас
и изгоняющие вас за имя Мое,
говорят:
"Пусть явит Себя в славе Господь,
и мы посмотрим на веселие ваше".
Но они будут постыжены.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ибо как новое небо
и новая земля,
которые Я сотворю,
всегда будут пред лицем Моим,
говорит Господь,
так будет и семя ваше
и имя ваше.
56. Вечеря не затянулась - выступление назначили на час ночи, как
только откроют ворота города и толпы верных потекут из околичных мест к
святилищу. Разошлись на отдых, мне сдавалось, никто не видел, сколь сердечно
расстались мы с Иисусом, а может, кто и видел нас в саду, из того сообщения
и родился домысел о предательском поцелуе.
Сознаюсь, меня все сие мало трогает, не дивлюсь я и ненависти,
окружающей в иных писаниях секты того Иуду, у коего от меня одно лишь имя,
ибо, как справедливо замечает Тацит, proprium humani ingenii est odisse,
quem laeseris {Человеку свойственно ненавидеть того, кому причинил
несправедливость (лат.).}.
Я расстался с Иисусом еще до полуночи и, миновав стражу, спустился с
горы Елеонской в долину Кедрона дорогой от Иерихона в Иерусалим. Обогнув
стену, я остался заночевать неподалеку от Овечьих ворот, у работника нашей
семьи, некоего Ашера, сына Баруха, - его о моем прибытии известили.
Оставаться здесь на весь следующий день не намеревался, в городе меня ждала
собственная вилла со всеми удобствами, где я без оглядки снова мог сделаться
мирным и уважаемым финансистом.
в коей сказывается о смерти Иисуса.
1. Утро у городских ворот. 2. Немного о топографии города. Голгофа. 3.
У себя дома. 4. Об устройстве жилой части виллы. 5. Чтение Филонова
трактата. 6. Еще о Филоне и его семье. 7. Об основах возможной универсальной
религии. 8. О мастере-шатернике из Киликии. 9. Наблюдения с безопасной
дистанции. 10. Первые новины. 11. Беспорядки в святилище. 12. Плебейский
псалом. 13. Грабеж в конторах и разгром меняльных столов. 14. О Галилее. 15.
Где находился Иисус во время беспорядков. 16. Каиафа призывает римлян. 17.
Рапорт тайной полиции. 18. Самарянин-мессия. Кто такие самаряне. 19. Пилат
учиняет резню. Вителлин лишает Пилата полномочий. 20. Интервенция римлян.
21. Вооруженные столкновения на горе Елеонской. 22. Казнь. 23. Рассказ
солдата о смерти псалмопевца. 24. Был ли это Иисус? 25. Рассказ сторожа. 26.
Еще раз о псалме. 27. Комментарий. 28. Дальнейшие известия о казни. 29. Еще
одна гипотеза.
1. Остаток ночи я провел без сна в ожидании трубного гласа, означающего
открытие ворот: хотелось поскорее оказаться в городе и до беспорядков
укрыться у себя дома. Не только в ожидании трубы не сомкнул я глаз,
надобность провидеть любое осложнение, любую опасность гнала прочь сон; а
ежели честно припомнить тогдашние мои тайные мысли (в общем-то, сие не
является моей обязанностью, да и ни один автобиограф такого не практикует) ,
пусть это отчасти и ославит молодого Иуду, не по своей воле очутившегося вне
событий, я испытал несказанное облегчение, будто сбросил неосмотрительно
взваленный на себя тяжкий груз - ведь любое легкомыслие оборачивается
тяготами, а по справедливости оцениваем мы свое деяние, лишь когда терпим
поражение или радуемся, счастливо избежав оного. Меня поджидало второе, и я
испытал чувство пьяницы, вышедшего из духоты пиршественных возлияний в
холодную ночную тишину, и знает он - самое время идти спать, да все еще
влечет его к веселым сотрапезникам.
Да, я попросту раздумывал, не ретироваться ли мне, пока есть время, из
этого дела, даже если на первых порах все сойдет удачно. Одолела меня
обыкновенная трусость, правда, я никогда и не почитал себя героем;
придерживаясь максимы мудреца на троне, царя Соломона: псу живому лучше,
нежели мертвому льву, склонялся потерять деньги, но не голову, а пребывая у
Овечьих ворот, поминутно подвергался опасности - Овечьи ворота в неполных
двух стадиях от Золотых ворот, которыми повстанцы намеревались просочиться в
город, прямо на подворье святилища. К тому же домой мне надобно добираться
нижним городом, мимо замка Антонии, где квартировали главные силы римлян.
2. Я обдумывал (кто не оказывался в столь критической ситуации), не
обойти ль мне город вдоль северной стены до Рыбных ворот или даже до
Ефраимовых - мое жилище находилось неподалеку от них. В ту пору не была еще
застроена Весефа - ее возвел и окружил стеной Ирод Агриппа, городская
околица, дикая в этих местах, пересеченная каменистыми тропинками,
петляющими в лабиринтах садов, в ночной темноте доставим все возможности
расстаться не только с одеждой, но и с жизнью.
За Ефраимовыми воротами находилось место казни, тела преступников
сбрасывали в скалистые расселины и засыпали камнями. Нередко из-под камней в
расселине белели кости и черепа несчастных; эту гору казни называли еще
Живодерней - подобным же образом городские живодеры погребали здесь
животных; из-за белевших там и сям черепов народ, возможно, и звал эту гору
Голгофой, то есть черепом. Иные толкуют - холм своими очертаниями округлыми
напоминал череп, вот и прозвали его этим именем. Так или иначе, но Голгофа
не привлекала, одиноких путников - великое множество народу окончило свою
жизнь в черных пропастях!
Имея в перспективе столь приятное развлечение, едва лишь избегнув
другого, я предпочел рискнуть (опять риск!) пробраться домой северной,
внутренней стороной городской стены - мимо пруда и замка.
3. Без всяких приключений, еще до рассвета, я оказался дома - только
здесь обрел, наконец, равновесие и ощущение безопасности. Но не успокоился,
напротив - и не помыслил об отдыхе; справедлива догадка людей оборотистых:
опасно там, где уверен в полной безопасности, а рискуешь тем более, чем
вернее заключенная сделка. Памятуя об этом, я лишь принял горячее купанье, с
помощью массажиста изгнал из тела усталость и приказал подать чашу с
эфиопским напитком, обладающим поразительным бодрящим действием, сильнейшим,
нежели вино с горы Кармил, прославленной деяниями пророков Илии и Елисея.
Виноград, взращенный на известняковых склонах, отсутствие влаги или обилие
солнца, а может, и то и другое вместе, дают крепкому лечебному вину легкий
горьковатый привкус; напиток, что сытят на пару эфиопскими жареными
орешками, пожалуй, менее вкусен, зато заборист, лекарь рекомендовал мне
ежедневно две чаши - утром и пополудни, чудодейственный этот напиток столь
сильно гонит кровь по жилам, что и посейчас после него ощущаешь сладостное
волнение.
4. Мой дом невелик и с улицы неказист, в жилой части отделан на
греческий лад, помещений и здесь много, хотя меньше, и они не столь удобны,
как в вилле на озере в Тарихее, где я позволил себе расположиться с
роскошью. Наша фирма неукоснительно требовала: не вылезать там, где не
надобно, не кичиться богатством, где оно легко может стать добычей владык
или черни.
Немало моих римских друзей пренебрегли сей мудростью и утратили
состояния, обогащая вечно жадную и пустую казну Нерона, Калигулы или
Домициана. Так многие иерусалимские богачи расстались со своей фортуной во
время Иудейской войны, а я коли что и потерял, мелочь сия не стоит и
упоминания.
5. Подкрепив тело и дух напитком, я съел немного фруктов, кусок рыбы и
выпил чашу козьего молока - ученики Гиппократа уверяют, козье молоко
сохраняет ясность ума, - и направился в библиотеку, где издавна ждал меня
свиток с трактатом Филона под названием "О предназначении" - тема как раз
впору. Насколько помню, в начале записок я не раз вспоминал о знаменитом
александрийце, выступления коего не единожды слушал в синагоге.
6, Филон вел свою родословную тоже от жреческого рода, но род его
эллинизировался и даже латинизировался. Эта аристократическая семья близко
сносилась с кесаревым двором. Племянник Филона Марк обручился с Вереникой,
дочерью царя Агриппы, другой племянник, Тиберий Александр (обрати внимание
на имя!), через десять лет после изложенных мною событий пестовал
прокураторство в Иудее, а иудейское свое происхождение предал забвению.
Несколькими годами позже я встретился с ним - он воспарил до чина
начальника штаба армии, - тогда готовился парфянский поход; мы с ним нашли
общий язык - он хоть и избавился от внешних иудейских примет, но в сделках
проявлял иудейскую смекалку. Позже стал префектом и наместником царя в
Египте, а в Иудейской войне возглавил штаб в войске кесаря Тита. Так что я
не единственный (ты меня порой деликатно упрекаешь), кто предпочел ad usum
cotidianum {На каждый день (лат.).} римскую культуру греческой, и, весьма
ценя эллинскую древность, будущее вижу, правда по-старчески брюзжа, за
Римом.
Пуп земли неуклонно перемещается к западу - после Вавилонии, ежели
первоначально не пребывал где-то в краях восходящего солнца, через Египет,
Грецию, все далее на запад; это похоже на некую закономерность истории, так
вот, ежели и в самом деле мир - это круг, или, как полагают иные, шар, то
через тысячи лет пуп земли вернется на свое давнее место. Мы же, вернувшись
к Тиберию Александру - он не на шутку засел у меня в печенках, ибо относился
ко мне с великосветским, свойственным выскочкам высокомерием, но что бишь я
хотел о нем сказать... да, после войны за ним признали ornamentaj iumphalia
{Регалии военачальника, совершающего триумфальный въезд в Рим (лат.).} и
статую его установили на Forum, да судьба распорядилась иначе: излишества и
разврат вскорости свели его в могилу.
А Филон, его дядя по отцу, слыл мужем воздержанным мудрецом, коего
достойно сравнить с Платоном, или скорее, с Сократом, в зависимости от того,
что ценить прежде: норов ли его или интеллект. Философская попытка
синтезировать иудейский мистицизм с эллинским идеализмом весьма привлекала
меня в юности, потому и принялся я за трактат "О предназначении", многажды
полезный в сложившихся обстоятельствах; моя мысль, послушно следуя за
стилистическими изощрениями, воспарила от дня сего ad abstractum {К
абстракции (лат.).}.
Верно, ты не слишком наслышан об этом эклектике, коего ни иудеи, ни
греки не признают за своего, однако ныне он в зените славы среди
прозелитских общин диаспоры, где новая секта стяжала себе много сторонников.
Спервоначала эллинизированные, затем приверженцы иудаизма, эти азиаты
образуют духовную mixtum compositum {Сложную смесь (лат.).} и Филоновы
умозаключения почитают (справедливо) основой монотеизма, позволяющего
примирить скепсис Ксенофана, Пифагора, Сократа и Платона с Иисусовой
абстракцией бога-любви (наивной, но тем не менее).
7. Жаль, не случилось оказии нашим мудрецам, утонченному эрудиту и
самоучке-практику, обменяться взглядами, а еще лучше совместно заложить
начала универсальной религии.
8. Не исключено, совершит сие некто третий - представляешь, нечто
подобное пытался создать мой поставщик, мастер-шатерник из Киликии. У
бедняги энтузиазм бил через край, да образования не хватало, дабы
осуществить добрые намерения.
Коль успею, постараюсь рассказать тебе о нем, ибо, не исключаю, именно
его трудами культ Иисуса продвинут с задворков иудаизма в большой мир
Римской империи, может, и переоцениваю его, одно несомненно - индивид был
презанятный. Останется время, да не подведет здоровье, вернусь еще и к нему
и к Филону, а сейчас о событиях, от коих опять незаметно отвлекся.
9. Забыл сообщить тебе: еще до умиротворяющего чтения я вызвал
начальника конторы и велел послать ловкого служаку, а лучше двоих, дабы по
очереди доставляли вести из храма. Людей я всегда подбирал со тщанием,
Менахем, управляющий иерусалимской конторой, издавна работал в фирме, мужем
был смекалистым и предусмотрительным, о чем свидетельствует один факт: когда
меня на время лишили полномочий, он не убоялся написать мне, соболезнуя и
заверяя, он, мол, в этом деле ни сном ни духом не виноват и уверен, проверка
выявит мои способности к ведению дел. Кстати, предложил основать новую
компанию с расчетом выдать за меня младшую дочь, привлекательную девушку по
имени Мириам (имя то же, что и Мария).
Когда фортуна вскорости повернулась ко мне своим ликом, он не
возобновил предложений, сочтя их неуместными, дочь же выдал за человека,
присоветованного мной, и все сложилось как нельзя лучше - я умею быть щедрым
к преданным людям.
Выслушав поручение, он спросил, нет ли предвестий смуты; я ответил
неопределенно - меня-де не удивили бы беспорядки в городе.
- Склады почти пусты, - сообщил он, - однако сдается мне, не мешало бы
к празднику удвоить милостыню беднякам в нашем околотке.
Я не видел в том особой необходимости, но любой толковый совет
выслушиваю со вниманием, если не слишком накладисто обходится, и спросил,
сколько этих бедняков. Постоянных подопечных оказалось около ста человек.
Трудоспособные возмещали подаяние, когда зарабатывали толику. Впрочем,
заметил он, все едино раздается продукт, порченный крысами или подгнивший -
его даже набатейскому войску не сбыть.
Подумав, я велел выдать праздничную меру безвозмездно, Менахем даже
бровью не повел - постоянная милостыня, одна pro mille {Тысячная (лат.).} от
оборота, засчитывалась в себестоимость. Только в моем филиале.
Менахем занес поручение на табличку, между прочим сообщил:
10. - Нынче, господин, много вооруженных галилеян.
- Что говорят на сей счет?
- Со вчерашнего дня стража у Золотых ворот проверяет всех пришельцев.
- Таковая мера не легче, чем выхолостить стаю голодных львов.
- Проверяют для видимости, господин, только неспроста это, - ответил
Менахем. - Торговцы, промышляющие во дворе язычников, обеспокоены. У них-то
нос всегда по ветру...
- Ну так пошли кого-нибудь безотлагательно. Мне надобны все новости из
первых рук.
Менахем вышел, невыносимые сомнения охватили меня. Совершенно ясно,
мятежные настроения в городе не скроешь: тайные агенты - царские, римские,
первосвященнические - всегда шныряли в толпе прибывших на праздник. И пусть
заговорщики связаны присягой и исступленно преданы делу, одного
неосторожного слова довольно, чтобы гончие псы взяли след...
Иисус, широко известный в Галилее и Перее, здесь, где всякая группа
пилигримов имела своего духовного учителя, не вызывал всеобщего внимания,
тем не менее агенты, несомненно, присматривали за ним. Почитался пророком и
чудотворцем, а сие уже настораживало.
С несказанным облегчением обвел я взглядом стены моей библиотеки и
принялся за чтение.
Донесения поступали беспрерывно день и ночь, до рассвета следующего
дня. Увы, я не записал их, а весьма пригодились бы ныне, иные все-таки, как
и разговор с Менахемом, запомнились по капризу памяти весьма обстоятельно,
большинство же околичностей кануло бесследно, и смутная дымка воспоминаний
лишь вызывает грусть.
11. Итак, беспорядки начались около полудня, когда заговорщики
пробрались в стены храма и приготовились действовать. Заранее назначенные
крикуны завели громкие поношения угнетателей, богачей и правителей.
Заговорщики пели издевательский псалом анонимного автора, популярный среди
гонимых и отверженных.
12.
О, горе мне от рода Боетова,
горе мне от их батожины.
О, горе мне от рода Кантарова,
горе от записей долговых.
О, горе мне от рода Анны,
горе от шипения их змеиного.
О, горе мне от Исмаила, сына Фиабова,
горе от десницы железной их.
Все они первосвященники,
казнохранители - их сыновья,
тести их служат во храме,
а невольники их приходят,
дабы нас бить батожьем.
13. Плебс, во все времена охотно слух преклоняющий к подстрекателям,
сразу обратил свою ненависть на тех, кто под рукой, - на менял и торговцев,
надобно признать, обирали они люд немилосердно, своим чередом обираемые
узурпаторами святилища.
В тысячных толпах людей, скученных в громадном храме, несколько сот
номадов и галилейских крестьян, оторопев от криков и шума, потеряли
инициативу. Вряд ли они учинили грабеж иль опрокинули меняльные столы,
впрочем, кто ведает, обуянные алчностью, не смутились ли, не запамятовали
Говорил о смерти неопределенно, будто не столь надеялся уцелеть, сколь
сомневался, так ли понимает предречения пророков. Сказывал о всемогуществе
господнем, о воинстве ангельском и возможном великом чуде.
И он в тяжкое мгновение своей жизни, в ожидании того, к чему готовился,
пытался перемочь контроверзы святых книг, которые, подобно дельфийскому
оракулу, возвещали будущее в словах, толкование коих к двойственным выводам
толкает. Порой в экстазе забывал, каким был его бог, и тогда в его речах
являлся грозный Яхве Израиля во всем своем суровом величии.
50. Так вот, дорогой друг, лишь много лет спустя я понял правду: нет
власти без великой крови, нет владычества без страха. Всякий властелин
вынужден убивать, и боги подневольны тому закону, все, даже самые добрые,
каких может измыслить человеческий разум.
Признавая, что этот мир сотворен богом, пусть богом философов, теургом,
не причастным делам мира сего, мы превращаем Абсолют в великого убийцу,
повинного за все злодеяния, совершаемые на orbis terrarum искони и до конца
времен.
И никакая софистика самой высокой религии не снимет с него этой вины,
ибо каждая религия, будучи религией, вменяет Абсолюту а limine участие во
всех деяниях.
51. Фатальное свойство любой теологии принимал в соображение гениальный
Платон, сын Аристона, отмежевывая реальный мир и превознося совершенный мир
идей. Не напрасно первой идеей он считает абсолютное благо. Прекрасно сие
выглядит в диалогах "Менон", "Федон", "Политик", "Федр", но лично я не
доверяю гениям-педерастам, хотя бы и творцам высоких теорий, мне в подобной
околичности вспоминается поговорка: блюдо, приготовленное прокаженным,
породит болезнь и через семь лет.
Что до концепции Платона, то и она не разрешила проблемы
ответственности, от коей ни один бог не застрахован. По-прежнему держусь
своего убеждения, даже стоя на краю могилы: природа, коей приписываем все
свойства божества, не знает даже того, что она есть, ergo - не является
ответственной.
Иисус, чуждый всем меандрам своей теодицеи, верно, бессознательно
чувствовал их путаность и потому страдал. Страдал под бременем религиозной
традиции, без всяких логических скрупулов издавна наделившей все божества
взаимоисключающими противоречиями, страдал, ибо любил человека и
бессмысленные несчастия людей, всего народа не желал объяснить божеской
жестокостью, тогда как его собственное сердце исполнено было
малосвойственных людям доброты и милосердия.
52. Сегодня мнится: запутавшись в тенетах противоречий, усомнился в
своем боге, коего благовестил, или даже взбунтовался против него, против
миропорядка, алкал неотложного пришествия царства справедливости, дабы
утвердить: бог таков, каким быть должен.
Я далек от мысли уверять тебя, так ли именно обстояло дело с Иисусом. В
мире видимом нет никакой достоверности, сказывал Горгий в Платоновом
диалоге. Вне нас ничего нет, а если и есть, то сие непознаваемо, ибо,
утверждает он, бытие - это одно, а познание - нечто совсем иное.
Где гарантия того, что, будучи убежденным в наличии некоей вещи, я могу
что-либо утверждать о ней с достоверностью? И даже имей я возможность
познания ее, как передам свое знание другим (хотя и пытаюсь)? Как свои мысли
передать другому? Другой всегда остается замкнут в своих убеждениях, как я в
своих, никто, ясное дело, из своей шкуры не выскочит. Есть только диалоги,
удачные либо неудачные.
53. Или, как утверждает Протагор, друг Перикла, Еврипида и Анаксагора:
никто ни в чем не убедит другого, каждый замкнут в своем мире, им самим
созданном. Есть ли что-нибудь в реальности, кроме обособленных миров
отдельных людей?
Для меня реально одно, для тебя нечто совсем иное. Мы с тобой есть мера
вещей, наше познание не зависит от их реального существования. Мое видимое
лишь для меня, твое видимое - лишь для тебя. Кажется, будто глаза
человеческие видят одно и то же, однако всякие глаза видят по-своему, иначе,
нежели другие, каждый держится своего мнения, зачастую противоположного, и
все же оба думают об одной и той же вещи.
Насчет каждой вещи мнения могут быть противоположны. Это - правда для
меня, то - правда для тебя. Итак, нет мнений, приближающихся к сути предмета
или удаляющихся от нее. Есть мнения хорошо или плохо выраженные.
От себя дополню - вышеприведенное сказано Протагором, - что весьма
сомневаюсь, дабы человечество в оном вопросе еще что-нибудь придумало, а
потому предпочитаю цитировать, нежели еще раз печь уже испеченного барана.
Всю мою беседу с Иисусом пытался передать возможно точнее, хорошо ли,
плохо ли воссоздав диалог - это уже другое дело.
Беседовали мы долго, потом учитель попросил оставить его одного. Я
вернулся в дом, совет между шейхами и старейшинами продолжался.
54. Ничего достойного внимания я не уловил, коль в памяти не осталось
ничего интересного. Не стану описывать и дальнейшую подготовку к
выступлению, прямоходом приступлю к событиям, быть может, создавшим мнение
об Иуде-предателе. Женщин с горы Елеонской удалили; в четверг четырнадцатого
дня месяца нисан, в канун мятежа, собрались на последнюю, как оказалось,
вечерю. Самые испытанные с двунадесятью ближайшими, многие уже избраны были
старейшинами. Шейхи остались в кругу своих, дабы патриархальным обычаем с
ними разделить пасхальный пир. В нашей трапезе пастырем был Иисус.
Вечеря текла ровным током согласно извечному ритуалу. На столе
пасхальные блюда: горькие травы, опресноки, в глиняной миске - густой взвар
из яблок, орехов, фиг и вина, званый харосетх, посередине на столе в медном
блюде печеный барашек, в кувшинах вино и слабый уксус.
Иисус, благословив вино, огласил благодарственную молитву. Потом отпил
глоток и передал чашу по кругу, дабы и мы пили согласно обычаю. Лица
серьезные - все то и дело возвращались мысленно к завтрашнему дню, никому и
на ум не приходило, сколь трагичен займется этот день. Убогие знали
пророчества в самой доступной форме: помазанник божий победит детей Велиала
и уготовит пришествие царства божия.
Всевозможные тонкости в толковании Писания были им недоступны, и все же
вооруженное выступление вызывало озабоченность, омрачало радостный праздник.
Иисус, омыв руки, благословил чередой все блюда, затем вкусил горьких
трав, омоченных во фруктовом взваре с вином. Мы последовали его примеру.
Ритуал требовал далее сказать пасхальную хаггаду об исходе из Египта.
55. Долго и красноречиво говорил учитель и закончил речь epithafium
Моисею-законодателю, что вывел Израиль из неволи, установил закон Завета, но
так и не ступил в землю обетованную.
Никто, кроме меня, не понял аллюзии.
Потом запели халлель хаггадал и снова испили вина из общей чаши. Иисус
сказал:
- Уста мои еще не коснутся чаши, как исполнится воля божия. И пойдет
сын человеческий, согласно предрешению, да исполнится воля господня.
Все сочли слова Иисусовы обещанием успеха в деле.
До сего момента, согласуясь с церемонией трапезы, все мы стояли и
только теперь, омыв ноги и руки, возлегли на лавах, дабы приступить к
пиршеству. Здесь-то и произнес Иисус знаменательные слова, превратно
истолкованные впоследствии.
- Один из вас избран, дабы уйти, прежде чем станется, чему статься
начертано.
- А почему, - спросил Симон, - кто это?
- Пробил час, и пусть брат не знает брата, дабы не предать его.
Возможно, придется бежать в пустыню, ибо на войне всякое бывает.
- Так мы же не проиграем? - спросил кто-то с беспокойством.
Иисус ответил пророчеством Даниила:
И восстанет в то время
Михаил, князь великий,
стоящий за сынов народа Твоего;
и наступит время тяжкое,
какого не бывало с тех пор,
как существуют люди,
до сего времени.
И многие из спящих
в прахе земли пробудятся,
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять,
как светила на тверди.
и обратившие многих к правде -
как звезды, вовеки, навсегда.
Все поняли, се - пророчество о последнем суде, кто-то спросил дрожащим
голосом, когда исполнится предречение. Иисус ответил опять словами Даниила:
К концу времени и времен
и полувремени
и по совершенном низложении
силы народа святого
все это совершится.
- А я говорю вам, - сказал Иисус вдохновенно, - не минует этот век, и
совершится. Тогда приближайте царство божие, дабы узреть его.
Сего вечера он пророчествовал и сам, давая понять, сколь тяжкие времена
наступают, дабы не надеялись - в три дня вершатся судьбы мира. Еще раз
напомнил Моисея: вел иудеев велением господа в страну обетованную, сам же не
обрел ее. В конце беседы напомнил пророчество Исайи. Все помрачнели, тогда
учитель зачел оптимистичный финал книги оного мудреца:
Выслушайте слово Господа,
трепещущие пред словом Его:
ваши братья, ненавидящие вас
и изгоняющие вас за имя Мое,
говорят:
"Пусть явит Себя в славе Господь,
и мы посмотрим на веселие ваше".
Но они будут постыжены.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ибо как новое небо
и новая земля,
которые Я сотворю,
всегда будут пред лицем Моим,
говорит Господь,
так будет и семя ваше
и имя ваше.
56. Вечеря не затянулась - выступление назначили на час ночи, как
только откроют ворота города и толпы верных потекут из околичных мест к
святилищу. Разошлись на отдых, мне сдавалось, никто не видел, сколь сердечно
расстались мы с Иисусом, а может, кто и видел нас в саду, из того сообщения
и родился домысел о предательском поцелуе.
Сознаюсь, меня все сие мало трогает, не дивлюсь я и ненависти,
окружающей в иных писаниях секты того Иуду, у коего от меня одно лишь имя,
ибо, как справедливо замечает Тацит, proprium humani ingenii est odisse,
quem laeseris {Человеку свойственно ненавидеть того, кому причинил
несправедливость (лат.).}.
Я расстался с Иисусом еще до полуночи и, миновав стражу, спустился с
горы Елеонской в долину Кедрона дорогой от Иерихона в Иерусалим. Обогнув
стену, я остался заночевать неподалеку от Овечьих ворот, у работника нашей
семьи, некоего Ашера, сына Баруха, - его о моем прибытии известили.
Оставаться здесь на весь следующий день не намеревался, в городе меня ждала
собственная вилла со всеми удобствами, где я без оглядки снова мог сделаться
мирным и уважаемым финансистом.
в коей сказывается о смерти Иисуса.
1. Утро у городских ворот. 2. Немного о топографии города. Голгофа. 3.
У себя дома. 4. Об устройстве жилой части виллы. 5. Чтение Филонова
трактата. 6. Еще о Филоне и его семье. 7. Об основах возможной универсальной
религии. 8. О мастере-шатернике из Киликии. 9. Наблюдения с безопасной
дистанции. 10. Первые новины. 11. Беспорядки в святилище. 12. Плебейский
псалом. 13. Грабеж в конторах и разгром меняльных столов. 14. О Галилее. 15.
Где находился Иисус во время беспорядков. 16. Каиафа призывает римлян. 17.
Рапорт тайной полиции. 18. Самарянин-мессия. Кто такие самаряне. 19. Пилат
учиняет резню. Вителлин лишает Пилата полномочий. 20. Интервенция римлян.
21. Вооруженные столкновения на горе Елеонской. 22. Казнь. 23. Рассказ
солдата о смерти псалмопевца. 24. Был ли это Иисус? 25. Рассказ сторожа. 26.
Еще раз о псалме. 27. Комментарий. 28. Дальнейшие известия о казни. 29. Еще
одна гипотеза.
1. Остаток ночи я провел без сна в ожидании трубного гласа, означающего
открытие ворот: хотелось поскорее оказаться в городе и до беспорядков
укрыться у себя дома. Не только в ожидании трубы не сомкнул я глаз,
надобность провидеть любое осложнение, любую опасность гнала прочь сон; а
ежели честно припомнить тогдашние мои тайные мысли (в общем-то, сие не
является моей обязанностью, да и ни один автобиограф такого не практикует) ,
пусть это отчасти и ославит молодого Иуду, не по своей воле очутившегося вне
событий, я испытал несказанное облегчение, будто сбросил неосмотрительно
взваленный на себя тяжкий груз - ведь любое легкомыслие оборачивается
тяготами, а по справедливости оцениваем мы свое деяние, лишь когда терпим
поражение или радуемся, счастливо избежав оного. Меня поджидало второе, и я
испытал чувство пьяницы, вышедшего из духоты пиршественных возлияний в
холодную ночную тишину, и знает он - самое время идти спать, да все еще
влечет его к веселым сотрапезникам.
Да, я попросту раздумывал, не ретироваться ли мне, пока есть время, из
этого дела, даже если на первых порах все сойдет удачно. Одолела меня
обыкновенная трусость, правда, я никогда и не почитал себя героем;
придерживаясь максимы мудреца на троне, царя Соломона: псу живому лучше,
нежели мертвому льву, склонялся потерять деньги, но не голову, а пребывая у
Овечьих ворот, поминутно подвергался опасности - Овечьи ворота в неполных
двух стадиях от Золотых ворот, которыми повстанцы намеревались просочиться в
город, прямо на подворье святилища. К тому же домой мне надобно добираться
нижним городом, мимо замка Антонии, где квартировали главные силы римлян.
2. Я обдумывал (кто не оказывался в столь критической ситуации), не
обойти ль мне город вдоль северной стены до Рыбных ворот или даже до
Ефраимовых - мое жилище находилось неподалеку от них. В ту пору не была еще
застроена Весефа - ее возвел и окружил стеной Ирод Агриппа, городская
околица, дикая в этих местах, пересеченная каменистыми тропинками,
петляющими в лабиринтах садов, в ночной темноте доставим все возможности
расстаться не только с одеждой, но и с жизнью.
За Ефраимовыми воротами находилось место казни, тела преступников
сбрасывали в скалистые расселины и засыпали камнями. Нередко из-под камней в
расселине белели кости и черепа несчастных; эту гору казни называли еще
Живодерней - подобным же образом городские живодеры погребали здесь
животных; из-за белевших там и сям черепов народ, возможно, и звал эту гору
Голгофой, то есть черепом. Иные толкуют - холм своими очертаниями округлыми
напоминал череп, вот и прозвали его этим именем. Так или иначе, но Голгофа
не привлекала, одиноких путников - великое множество народу окончило свою
жизнь в черных пропастях!
Имея в перспективе столь приятное развлечение, едва лишь избегнув
другого, я предпочел рискнуть (опять риск!) пробраться домой северной,
внутренней стороной городской стены - мимо пруда и замка.
3. Без всяких приключений, еще до рассвета, я оказался дома - только
здесь обрел, наконец, равновесие и ощущение безопасности. Но не успокоился,
напротив - и не помыслил об отдыхе; справедлива догадка людей оборотистых:
опасно там, где уверен в полной безопасности, а рискуешь тем более, чем
вернее заключенная сделка. Памятуя об этом, я лишь принял горячее купанье, с
помощью массажиста изгнал из тела усталость и приказал подать чашу с
эфиопским напитком, обладающим поразительным бодрящим действием, сильнейшим,
нежели вино с горы Кармил, прославленной деяниями пророков Илии и Елисея.
Виноград, взращенный на известняковых склонах, отсутствие влаги или обилие
солнца, а может, и то и другое вместе, дают крепкому лечебному вину легкий
горьковатый привкус; напиток, что сытят на пару эфиопскими жареными
орешками, пожалуй, менее вкусен, зато заборист, лекарь рекомендовал мне
ежедневно две чаши - утром и пополудни, чудодейственный этот напиток столь
сильно гонит кровь по жилам, что и посейчас после него ощущаешь сладостное
волнение.
4. Мой дом невелик и с улицы неказист, в жилой части отделан на
греческий лад, помещений и здесь много, хотя меньше, и они не столь удобны,
как в вилле на озере в Тарихее, где я позволил себе расположиться с
роскошью. Наша фирма неукоснительно требовала: не вылезать там, где не
надобно, не кичиться богатством, где оно легко может стать добычей владык
или черни.
Немало моих римских друзей пренебрегли сей мудростью и утратили
состояния, обогащая вечно жадную и пустую казну Нерона, Калигулы или
Домициана. Так многие иерусалимские богачи расстались со своей фортуной во
время Иудейской войны, а я коли что и потерял, мелочь сия не стоит и
упоминания.
5. Подкрепив тело и дух напитком, я съел немного фруктов, кусок рыбы и
выпил чашу козьего молока - ученики Гиппократа уверяют, козье молоко
сохраняет ясность ума, - и направился в библиотеку, где издавна ждал меня
свиток с трактатом Филона под названием "О предназначении" - тема как раз
впору. Насколько помню, в начале записок я не раз вспоминал о знаменитом
александрийце, выступления коего не единожды слушал в синагоге.
6, Филон вел свою родословную тоже от жреческого рода, но род его
эллинизировался и даже латинизировался. Эта аристократическая семья близко
сносилась с кесаревым двором. Племянник Филона Марк обручился с Вереникой,
дочерью царя Агриппы, другой племянник, Тиберий Александр (обрати внимание
на имя!), через десять лет после изложенных мною событий пестовал
прокураторство в Иудее, а иудейское свое происхождение предал забвению.
Несколькими годами позже я встретился с ним - он воспарил до чина
начальника штаба армии, - тогда готовился парфянский поход; мы с ним нашли
общий язык - он хоть и избавился от внешних иудейских примет, но в сделках
проявлял иудейскую смекалку. Позже стал префектом и наместником царя в
Египте, а в Иудейской войне возглавил штаб в войске кесаря Тита. Так что я
не единственный (ты меня порой деликатно упрекаешь), кто предпочел ad usum
cotidianum {На каждый день (лат.).} римскую культуру греческой, и, весьма
ценя эллинскую древность, будущее вижу, правда по-старчески брюзжа, за
Римом.
Пуп земли неуклонно перемещается к западу - после Вавилонии, ежели
первоначально не пребывал где-то в краях восходящего солнца, через Египет,
Грецию, все далее на запад; это похоже на некую закономерность истории, так
вот, ежели и в самом деле мир - это круг, или, как полагают иные, шар, то
через тысячи лет пуп земли вернется на свое давнее место. Мы же, вернувшись
к Тиберию Александру - он не на шутку засел у меня в печенках, ибо относился
ко мне с великосветским, свойственным выскочкам высокомерием, но что бишь я
хотел о нем сказать... да, после войны за ним признали ornamentaj iumphalia
{Регалии военачальника, совершающего триумфальный въезд в Рим (лат.).} и
статую его установили на Forum, да судьба распорядилась иначе: излишества и
разврат вскорости свели его в могилу.
А Филон, его дядя по отцу, слыл мужем воздержанным мудрецом, коего
достойно сравнить с Платоном, или скорее, с Сократом, в зависимости от того,
что ценить прежде: норов ли его или интеллект. Философская попытка
синтезировать иудейский мистицизм с эллинским идеализмом весьма привлекала
меня в юности, потому и принялся я за трактат "О предназначении", многажды
полезный в сложившихся обстоятельствах; моя мысль, послушно следуя за
стилистическими изощрениями, воспарила от дня сего ad abstractum {К
абстракции (лат.).}.
Верно, ты не слишком наслышан об этом эклектике, коего ни иудеи, ни
греки не признают за своего, однако ныне он в зените славы среди
прозелитских общин диаспоры, где новая секта стяжала себе много сторонников.
Спервоначала эллинизированные, затем приверженцы иудаизма, эти азиаты
образуют духовную mixtum compositum {Сложную смесь (лат.).} и Филоновы
умозаключения почитают (справедливо) основой монотеизма, позволяющего
примирить скепсис Ксенофана, Пифагора, Сократа и Платона с Иисусовой
абстракцией бога-любви (наивной, но тем не менее).
7. Жаль, не случилось оказии нашим мудрецам, утонченному эрудиту и
самоучке-практику, обменяться взглядами, а еще лучше совместно заложить
начала универсальной религии.
8. Не исключено, совершит сие некто третий - представляешь, нечто
подобное пытался создать мой поставщик, мастер-шатерник из Киликии. У
бедняги энтузиазм бил через край, да образования не хватало, дабы
осуществить добрые намерения.
Коль успею, постараюсь рассказать тебе о нем, ибо, не исключаю, именно
его трудами культ Иисуса продвинут с задворков иудаизма в большой мир
Римской империи, может, и переоцениваю его, одно несомненно - индивид был
презанятный. Останется время, да не подведет здоровье, вернусь еще и к нему
и к Филону, а сейчас о событиях, от коих опять незаметно отвлекся.
9. Забыл сообщить тебе: еще до умиротворяющего чтения я вызвал
начальника конторы и велел послать ловкого служаку, а лучше двоих, дабы по
очереди доставляли вести из храма. Людей я всегда подбирал со тщанием,
Менахем, управляющий иерусалимской конторой, издавна работал в фирме, мужем
был смекалистым и предусмотрительным, о чем свидетельствует один факт: когда
меня на время лишили полномочий, он не убоялся написать мне, соболезнуя и
заверяя, он, мол, в этом деле ни сном ни духом не виноват и уверен, проверка
выявит мои способности к ведению дел. Кстати, предложил основать новую
компанию с расчетом выдать за меня младшую дочь, привлекательную девушку по
имени Мириам (имя то же, что и Мария).
Когда фортуна вскорости повернулась ко мне своим ликом, он не
возобновил предложений, сочтя их неуместными, дочь же выдал за человека,
присоветованного мной, и все сложилось как нельзя лучше - я умею быть щедрым
к преданным людям.
Выслушав поручение, он спросил, нет ли предвестий смуты; я ответил
неопределенно - меня-де не удивили бы беспорядки в городе.
- Склады почти пусты, - сообщил он, - однако сдается мне, не мешало бы
к празднику удвоить милостыню беднякам в нашем околотке.
Я не видел в том особой необходимости, но любой толковый совет
выслушиваю со вниманием, если не слишком накладисто обходится, и спросил,
сколько этих бедняков. Постоянных подопечных оказалось около ста человек.
Трудоспособные возмещали подаяние, когда зарабатывали толику. Впрочем,
заметил он, все едино раздается продукт, порченный крысами или подгнивший -
его даже набатейскому войску не сбыть.
Подумав, я велел выдать праздничную меру безвозмездно, Менахем даже
бровью не повел - постоянная милостыня, одна pro mille {Тысячная (лат.).} от
оборота, засчитывалась в себестоимость. Только в моем филиале.
Менахем занес поручение на табличку, между прочим сообщил:
10. - Нынче, господин, много вооруженных галилеян.
- Что говорят на сей счет?
- Со вчерашнего дня стража у Золотых ворот проверяет всех пришельцев.
- Таковая мера не легче, чем выхолостить стаю голодных львов.
- Проверяют для видимости, господин, только неспроста это, - ответил
Менахем. - Торговцы, промышляющие во дворе язычников, обеспокоены. У них-то
нос всегда по ветру...
- Ну так пошли кого-нибудь безотлагательно. Мне надобны все новости из
первых рук.
Менахем вышел, невыносимые сомнения охватили меня. Совершенно ясно,
мятежные настроения в городе не скроешь: тайные агенты - царские, римские,
первосвященнические - всегда шныряли в толпе прибывших на праздник. И пусть
заговорщики связаны присягой и исступленно преданы делу, одного
неосторожного слова довольно, чтобы гончие псы взяли след...
Иисус, широко известный в Галилее и Перее, здесь, где всякая группа
пилигримов имела своего духовного учителя, не вызывал всеобщего внимания,
тем не менее агенты, несомненно, присматривали за ним. Почитался пророком и
чудотворцем, а сие уже настораживало.
С несказанным облегчением обвел я взглядом стены моей библиотеки и
принялся за чтение.
Донесения поступали беспрерывно день и ночь, до рассвета следующего
дня. Увы, я не записал их, а весьма пригодились бы ныне, иные все-таки, как
и разговор с Менахемом, запомнились по капризу памяти весьма обстоятельно,
большинство же околичностей кануло бесследно, и смутная дымка воспоминаний
лишь вызывает грусть.
11. Итак, беспорядки начались около полудня, когда заговорщики
пробрались в стены храма и приготовились действовать. Заранее назначенные
крикуны завели громкие поношения угнетателей, богачей и правителей.
Заговорщики пели издевательский псалом анонимного автора, популярный среди
гонимых и отверженных.
12.
О, горе мне от рода Боетова,
горе мне от их батожины.
О, горе мне от рода Кантарова,
горе от записей долговых.
О, горе мне от рода Анны,
горе от шипения их змеиного.
О, горе мне от Исмаила, сына Фиабова,
горе от десницы железной их.
Все они первосвященники,
казнохранители - их сыновья,
тести их служат во храме,
а невольники их приходят,
дабы нас бить батожьем.
13. Плебс, во все времена охотно слух преклоняющий к подстрекателям,
сразу обратил свою ненависть на тех, кто под рукой, - на менял и торговцев,
надобно признать, обирали они люд немилосердно, своим чередом обираемые
узурпаторами святилища.
В тысячных толпах людей, скученных в громадном храме, несколько сот
номадов и галилейских крестьян, оторопев от криков и шума, потеряли
инициативу. Вряд ли они учинили грабеж иль опрокинули меняльные столы,
впрочем, кто ведает, обуянные алчностью, не смутились ли, не запамятовали