Страница:
— Товарищ полковник, на всех четырех турбазах города человека из Риги с паспортом на имя Почтарева Сергея Сергеича не было. Списки проверены с первого мая и по сей день, — доложил вошедший к Боциеву сотрудник.
— Проверьте списки и паспорта всех приезжих, остановившихся в гостиницах.
— Уже сделано. Проверка не дала результатов. Будем ждать.
— А подозрительные лица и их жилища взяты на учет?
— Наблюдение ведется.
Полковник посмотрел на говорившего:
— Куда вчера и сегодня были выезды экскурсий и туристов из города? Может быть, эти лица сейчас где-нибудь на Цее или на Казбеке?
— Вряд ли! — сказал сотрудник. — Сегодня, кроме автобусов с интуристами в Тбилиси да такси в Кисловодск и Нальчик, никаких экскурсий не было.
В дверь постучали. В кабинет вошла миловидная девушка лет двадцати четырех.
— Товарищ полковник! Экспертиза окурков показала: папироса иностранная, американская, фирмы «Кемел». Табак обыкновенный, никаких примесей нет. С окурков лабораторным путем сняты отпечатки пальцев двух людей, куривших сигареты. На четырех окурках отпечатки одни и те же, на одном, пятом, другие.
— Спасибо, Зина. Поблагодарите товарищей за быструю и точную работу, — сказал полковник.
Девушка ушла.
Боциев поднялся с места.
— Как мне сразу не пришло это в голову? — как бы самому себе сказал он. — Ну-ка, капитан, проверь негласно, кто, какие интуристы посетили наш город, сколько их было, из каких стран и не было ли среди них высокого, смуглого человека с проседью, отлично говорящего по-русски. Сообщи по телефону, чтобы на всем пути следования автобусов проверили, нет ли среди них указанного человека.
— А если есть, то что? — спросил капитан.
— Вести наблюдение, и все. Мы не имеем права трогать этого человека без каких-либо веских улик. Надо только внимательно наблюдать за ним.
— Понятно! — ответил капитан.
— Ну, теперь тебе легче будет разобраться в этом пустяковом деле, — сказал полковник.
— Пустяковом! — удивился капитан.
— Конечно! Следы уже есть, внешность обоих нам известна, место их случайной явки обнаружено, теперь остались пустяки: выяснить, кто они такие, зачем прибыли в Орджоникидзе, откуда пожаловали и кто их хозяева. Поручаю тебе это дело, но меня ставь дважды в день, если надо и чаще, в известность. Иди выполняй задание! — берясь за бумаги, отпустил Боциев капитана, молча слушавшего его.
День был воскресный, учреждения не работали, поэтому не так-то легко было получить нужные сведения. В течение дня ответ пришел только из Грозного. Внезапного исчезновения «молодого грузина Ладо» там обнаружено не было. Зато часам к семи, когда на зеленые и веселые улицы города высыпала молодежь, когда ясней и рельефней заискрились под закатным солнцем снежные пеликаны Кавказа, из Ларса, находящегося совсем рядом с Орджоникидзе, пришла телефонограмма.
— Так точно! — хладнокровно подтвердил капитан. — Но я решил доложить вам о ней после того, как сам навещу больного.
— Ты был в Ларсе?
— Так точно. В роли шофера санитарной машины.
— И как? — уже с нескрываемым любопытством спросил полковник.
— Больной — высокий, плотный человек с проседью на висках. Лицо смуглое, по-русски не говорит. Состояние его тяжелое. Острый сердечный припадок, или, как определил доктор Кирсанов, «прединфарктное состояние». Необходим постельный режим, диета, питание и покой.
— Он там?
— Оставлен в Ларсе по категорическому настоянию.
— Врача?
— Нет, самого больного.
Полковник усмехнулся:
— Очень хорошо. Там легче будет проследить за теми, кто навестит «сердечного больного», — засмеялся Боциев. — За ним наблюдают?
— Надежно! — коротко ответил капитан.
— Не мешайте «больному» ни в чем. Если кто зайдет к нему или он сам вздумает кого позвать, исполняйте. Может быть, наш горный воздух подействует на его больное сердце и господин пастор внезапно исцелится, вздумает погулять, посидеть в лесу, на шоссе или у Терека, не мешайте. Захочет немецких книг или переводчика — пожалуйста. Вздумает послать телеграмму, письмо или воспользоваться телефоном — все к его услугам. Необходимо лишь одно: чтобы «больной» не заметил, что каждый его шаг наблюдается нами. Снимите с него фото.
— Уже сделано, проявлено и отпечатано в восьми экземплярах, — коротко ответил капитан, вынимая из портфеля пачку фотографий.
— Молодец, Сослан! Быть тебе через год майором, — беря фотокарточки, засмеялся полковник. — Это он, — внимательно разглядывая фото, пробормотал Боциев. — Старушка точно описала его. Кто, кроме тебя, знает о нем?
— Уполномоченный Ларса, ведущий наблюдение, и я.
Боциев кивнул головой.
…Больной хорошо спал ночью, во всяком случае ночь прошла без камфары и уколов. Утром пастор попробовал было походить по комнате, но слабость, а также и фельдшер, наблюдавший за больным, помешали его эксперименту.
Часов около десяти приехал доктор.
— Сегодня вы выглядите молодцом, — выслушав больного, сказал врач, — нет глухих тонов и перебоев сердца. Отличный пульс, хорошего наполнения. Теперь вам нужен только покой.
— А могу ли вечером выйти на воздух? — спросил через переводчика пастор.
— Если посидеть на балконе, то да. Гулять же пока не нужно.
— А как долго придется мне пробыть здесь? — осведомился Брухмиллер.
— Дня четыре, и то, если не зашалит ваше сердце.
Доктор уехал.
Пастор, полежав еще с полчаса, достал из чемодана немецкую книгу, озаглавленную «Африка», и стал читать ее. Читал он, как видно, невнимательно, так как, пробежав несколько строк, стал листать книгу, пока не остановился на одной из карт, надолго задержался на ней. Книга, по-видимому, была географической, так как в ней было много листов и вклеек с цветным, четко изображенным Африканским материком, реками Нил, Конго, Нигер, Замбези, Оранжевая, Лимпопо, озерами Танганьика, Виктория, Ньясса, горами Килиманджаро, Кения и др. Пастор положил на одеяло книгу и тяжело задышал. Никто не входил, он негромко сказал по-немецки:
— Есть кто-нибудь возле? Дайте, пожалуйста, воды.
Но в передней, по-видимому, было пусто, тогда Брухмиллер снова взял книгу и, развернув «Африку» на девяносто девятой странице, стал читать текст. Там, начиная с седьмой строки, рассказывавшей об огнедышащей горе Килиманджаро, после слов:
Пастор перевернул страницу, на ней была карта, а под ней рисунок горы, по-видимому одного из отрогов африканского великана и две небольшие, устремленные вверх стрелки. Тропинка, ручей, водопад, ниспадавший сверху, одинокий ствол какого-то мощного дерева и в стороне от него большой камень. Подпись под рисунком была короткой:
Солнце светило весело и ярко. Зеленые кусты и кудрявый лесок взбегали по горе вверх. Воздух был свеж и прозрачен. Брухмиллер всей грудью вдохнул густой, бодрящий воздух и огляделся.
Шумы дороги доносились до него, по траве бегали босоногие ребятишки, семейка разноперых кур с важным, сердитым петухом копалась в земле. Молодая осетинка развешивала за домом белье. Все было мирно, обычно, спокойно. Никто не следил за пастором.
Брухмиллер сел на стул и стал с балкона вглядываться в ту сторону, где, судя по карте и точным, детальным рассказам Щербатова, лежал клад.
Но пейзаж Ларса и весь лесной облик маячившей перед ним горы вовсе не были схожи с тем, что было написано и нарисовано на девяносто девятой и сотой страницах книги. Гора была не рядом, а в стороне от дороги, никаких тропинок не было видно, кустарник густо облепил подошву горы. На рисунке же был сплошной лес могучих стволов.
«Черт ее знает, где эта ведущая к камню дорожка!» — подумал пастор, вглядываясь вперед.
— Отдыхаете? — услышал он голос начальника станции. — Это хорошо. Наш горный воздух лучше всякого лекарства.
Пастор приветливо улыбнулся и развел руками.
— Их ферштее нихт… мой не говорит русски… — проговорил он.
— Да, да — засмеялся хозяин, — я говорю, воздух, воздух гут. — Он широко открыл рот и всей грудью вдохнул, показывая этим, как хорош и целебен воздух Ларса.
— О я, яволь… — как бы догадавшись, проговорил Брухмиллер и, слегка опираясь на руку начальника станции, стал медленно сходить по ступенькам.
— Э-э, друг, может, тебе еще нельзя это, — обеспокоился хозяин. — Ферботен, ферботен! — показывая на сердце, сказал он, вспоминая ставшее знакомым проклятое слово, которым фашисты в дни оккупации 1941–1942 годов запрещали решительно все в занятых ими в те дни советских местностях.
Пастор слабо улыбнулся, но все с той же настойчивостью продолжал спускаться вниз.
Во дворе, кроме мальчуганов да черной, с любопытством взиравшей на них козы, никого не было.
— Куда вы… доктор сказал нельзя много двигаться, — разводя руками, попытался остановить его хозяин.
Но пастор, открыв рот, широко вдохнул в себя воздух, улыбнулся и убежденно сказал:
— Гут, зер гут…
— Гут так гут, это верно, — согласился хозяин, — только не ходи ты далеко, чертов немец, а то еще загнешься где, а я за тебя отвечать буду, — кивая головой и уходя по своим делам, сказал начальник станции.
Брухмиллер остался один. Он тихо брел мимо каких-то невысоких построек, прошел домик, из которого неслись по радио веселые частушки, миновал окраину и не спеша выбрался к леску.
Пока никаких тропинок не было, хотя ручейки действительно попадались на пути. Пастор поднял голову. Ручейки сбегали с горы, за кустарником виднелись деревья, но открывавшийся пейзаж был абсолютно иным.
— Черт знает что! Напутал этот старый черт или я вышел не к тому месту! — пожимая плечами, пробормотал пастор.
Неудачи преследовали его. Почтарев, из-за которого и помогли ему приехать сюда Гопкинс и Вернер, умер. Молодой идиот Ладо чуть не провалил его в городе. Места, в котором были зарыты бриллианты императрицы, пока что не было видно.
«Не могло ж за эти годы все здесь перемениться так, что даже гора и лес не похожи на рисунок князя!» — вглядываясь вперед, озирая лес, то останавливаясь, то снова шагая вперед, размышлял пастор. — Не обманул ли меня этот старый негодяй Щербатов?» — подумал пастор.
Но нет, он не осмелился бы. Ведь господа Гопкинс и Вернер знали о кладе, это они через свои органы отпечатали текст и месторасположение клада, взятые у князя. Можно допустить, что два русских голодных эмигранта могли попытаться надуть его, коммерсанта Мюллера, но обмануть американскую и немецкую разведку, втянуть их в дутое дело… Не-ет, этого не могло быть! И Щербатов, и Курочкин были слишком ничтожными людьми и отлично знали, что бы с ними сделал разгневанный Гопкинс.
Но тогда в чем же дело? Где этот проклятый ручей и тропинка, идущая от него влево?
Пастору смертельно хотелось сейчас же броситься на дальнейшие поиски нарисованной князем тропинки, но осторожность прежде всего. Эта тишина и безлюдье могли быть обманчивы. Надо было запастись терпением, ведь срок три-четыре дня, которые дал ему доктор, начался только сегодня.
И пастор, постояв неподвижно под самым склоном горного отрога, повернулся и, делая вид будто бы гуляет, медленно побрел назад, срывая на ходу то полевой цветок, то листок с какого-нибудь кустика.
Во дворе он встретил встревоженного фельдшера, укоризненно качавшего головой и то и дело показывавшего ему на сердце.
Пастор мягко улыбнулся, ласково потрепал его по плечу и пошел в комнату, откуда вкусно пахло яичницей и еще чем-то, что приготовили ему заботливые стряпухи.
В понедельник, часам к одиннадцати утра, обстановка прояснилась. Перед полковником Боциевым лежали две телеграммы — одна со станции Шелковской, другая из Тбилиси.
В первой сообщалось, что на станции скончался мужчина, попавший под колеса поезда. Бумаги, найденные при нем (паспорт и командировочное удостоверение сроком на тридцать дней), были выданы тбилисской гормилицией и Цекавшири [5]на имя Владимира Ивановича Цагарели.
Боциев немедленно телеграфировал, чтобы труп был сфотографирован, а лицо покойного Цагарели снято в профиль и анфас, а также пальцы покойного были немедленно дактилоскопированы. Все эти материалы полковник просил срочно выслать в Орджоникидзе.
Вторая телеграмма сообщала, что из Тбилиси в связи с разгромом контрабандной группы бежал Владимир Отарович Муштаидзе, двадцати семи лет, человек без определенных занятий, подозревавшийся в переходах через турецкую границу и контрабанде. Приметы Муштаидзе, подробно приведенные в телеграмме, целиком совпадали с данными Дарьи Савельевны и теми, которые поступили со станции Шелковской.
— Я говорил тебе, капитан, пустое дело, — протягивая Сослану телеграммы, сказал Боциев. — Ну, а как служитель бога?
— Сегодня почувствовал себя лучше. Думаю, что завтра-послезавтра выясним, чего это он так внезапно заболел в Ларсе.
— Никто не посещал его?
— Пока нет. Вчера вечером его компаньоны — туристы справлялись из Тбилиси о нем. Сегодня утром тоже.
— Что он делал ночью?
— Долго лежал с закрытыми глазами, часа в два ночи достал из чемодана какие-то бумаги, рылся в них, читал, перечитывал, сердито что-то бормотал по-немецки, по-видимому не находя в них чего-то нужного.
— Это он, вероятно, бумаги умершего Почтарева пересматривал.
— Больше половины прочитанного разорвал в клочья, спрятав обрывки в карманы брюк. Наверное, ночью или днем выкинет, гуляя где-нибудь вокруг Ларса. В три часа я везу к нему доктора. Карсанов, конечно, понимает, что я неспроста стал его шофером, но он не интересуется ничем, кроме больного сердца интуриста, а я молчу.
— Очень хорошо! Карсанов умный, тактичный и преданный родине человек. Ну, иди, шофер, вечером явись с очередным докладом, — пошутил Боциев, отпуская капитана.
Доктор осмотрел пастора и облегченно сказал переводчику:
— Железный организм у этого немца! Передайте ему, что все идет замечательно, сердце уже не шумит, работает без перебоев, пульс отличный. Если сегодня ничего не изменится, то послезавтра он сможет продолжить поездку.
— Благодарю. Моему сердцу особенно помог ваш чудодейственный воздух. Мне много говорили о целебных свойствах Кавказских гор, его воздуха и источников, теперь я сам убеждаюсь в этом. Спросите доктора, могу ли я осторожно, соблюдая его указания, погулять вокруг этого местечка. Моя сегодняшняя прогулка очень помогла мне.
Доктор подумал, взял руку, пощупал пульс, снова прослушал сердце больного и затем решительно сказал:
— Можно! Воздух для сердца — главное. Но предупредите больного, что ходить надо медленно, останавливаясь и отдыхая, и, главное, не больше часа. Перед сном и утром после завтрака.
И, поклонившись, доктор хотел уйти, но, что-то вспомнив, сказал фельдшеру:
— Шофер далеко?
— Здесь, на балконе, — ответил фельдшер. — Позвать?
— Скажите ему, чтобы… Хотя… — раздумывая, сказал доктор, — хотя позовите его.
Вошел шофер, что-то дожевывая и закрывая ладонью рот.
— Как у тебя с горючим, Сабан? — спросил по-осетински доктор. — Мне надо съездить в Казбек. Там заболела девочка, дочка тракториста Губинидзе.
— Хватит, товарищ доктор. Я будто знал. Оба бака доверху залил бензином.
— Ну, тогда в дорогу, — обрадованно сказал доктор и, обращаясь к фельдшеру, напомнил: — Следи, чтобы много не гулял. Нельзя переутомлять его сердце, да питайте пока молочными и овощными блюдами, а завтра с утра можно и мясное.
Автомобиль загудел под окнами и пошел по шоссе к Дарьялу. Брухмиллер, неплохо понимавший осетинскую речь, с удовольствием убедился в том, что никому из этих простаков даже и в голову не приходила мысль заподозрить его в чем-либо.
Пастор плотно пообедал и решил перед второй прогулкой в лесок полежать, отдохнуть и спокойно подумать о происходящем.
Нет, опасениям не было места.
В дверь заглянул переводчик.
— Что нужно, мой друг? — слабым, как бы сонным голосом спросил пастор.
— Если завтра вам будет лучше, может быть, захотите проехать на водную станцию? Там купальни, лодки, пляж — словом, можно и покататься, и посмотреть, как отдыхают после трудового дня горожане.
— Откуда? Ведь озера никогда здесь не было! — забывая о том, что он «иностранец», с удивлением воскликнул мнимый пастор.
— В ваших путеводителях его еще нет, но озеро искусственное и создано руками самих горожан еще в пятьдесят втором году, — сказал переводчик.
«Чуть не влип! Хорошо, что этот человек глуповат», — с облегчением подумал Брухмиллер. — Спасибо, мой друг, завтра вряд ли… я еще слаб.
— Если я вам не нужен, господин Брухмиллер, то до завтра! Надо ехать в город. Всего хорошего!
— Скажите, есть здесь поблизости водопад с ручьями вокруг и тропинки к нему? Я очень люблю красивые виды и охотно прогулялся бы к такому водопаду.
Переводчик подумал и затем, утвердительно кивая головой, сказал:
— Есть, как же! С полкилометра западнее местечка есть и дорога вверх, и водопад с ручьями.
Пастор просиял.
— Благодарю вас. До свидания! — кивнул головой Брухмиллер.
«Простаки!» — еще раз подумал он и, закрыв глаза, вернулся к своим мыслям. Почтарева в живых нет. Местонахождение клада пока не обнаружено. Где-то тут, поблизости от него, лежали в земле бриллианты императрицы, но найти их было трудно.
Надо пойти западнее того места, где искал вчера. Там гуще лес, легче укрыться от случайного глаза, да и ручьев, сбегающих с горы, там, кажется, больше.
Пастор вспомнил о Лотхен. Сердце его немного защемило. Он не столько любил, сколько привык к своей уютной, говорливой жене.
«Как она обрадуется, когда один из перстней императрицы засверкает на ее холеном пальце…»
Мысль его перебежала к Щербатову, Курочкину. «Старику надо будет дать еще пятьдесят фунтов, и хватит. Жить этому старому грибу осталось немного».
Пастор вспомнил Гопкинса, Вернера, своих спутников из Европы, с которыми вместе приехал на Кавказ. Брухмиллер не вспомнил лишь о Ладо, с трупа которого в это время в далекой Шелковской станице милиция снимала фото для полковника Боциева. Пролежав минут сорок, пастор встал, взял свою географическую книгу и опять несколько минут тщательно всматривался в ландшафт горного отрога Килиманджаро.
— Не похоже, — пожимая плечами, пробормотал он, — хотя разве вот это… — Он тщательно разглядывал изображенный на рисунке покатый склон, густо затканный лесом.
Брухмиллер положил в карман книгу, вынул из чемодана толстую складную металлическую палку и спокойно сошел во двор. Он дружелюбно улыбнулся осетинке, хозяйничавшей у плетня, потрепал по щеке молча и испуганно взиравшего на него мальчугана, обошел стороной злобно лаявшую цепную овчарку.
Начальник почтовой станции, сняв с головы широкополую войлочную шляпу, приветственно помахал ему вслед.
Пастор шел неторопливо, осматривая как бы с любопытством встречавшихся ему по пути людей, иногда останавливаясь возле какого-нибудь деревца или куста. Он срывал цветы, пышно украшавшие предгорья, нюхал какой-либо лист, растирая его между пальцами и даже пробуя на язык. При этом он восторженно покачивал головой, всем своим видом показывая, как захвачен роскошной флорой и всей природой этих мест.
Пастор все больше удалялся от местечка, уходя глубже в лес. Вот он и совсем исчез за деревьями. Ларс остался далеко позади. Пройдя еще с четверть километра, Брухмиллер резко свернул на тропинку, причудливо извивавшуюся в темной зелени.
«Она! — с облегчением подумал кладоискатель. — А вот и ручеек, вот поворот вверх. Она, она самая!» — весело ступая по краю сбегавшего с гор ручья, думал пастор.
Да, теперь этот путь был весьма схож с тем, который был описан князем.
Шум водопада подходил все ближе, вода уже сверкала сквозь сырую и темную зелень кустов.
Тропинка рванулась влево.
«Как в книге! — вынимая из кармана «Африку», засмеялся пастор. — Не надо спешить. Все идет отлично. Сначала уничтожим эти дурацкие бумаги Почтарева».
Брухмиллер сел на камень у самого края ручейка. Быстро оглядевшись и убедившись, что здесь нет никого, он вытащил из кармана брюк связку писем и пожелтевших от времени бумаг.
— К черту! — разрывая письма, пробормотал он, швыряя клочки в быстро несущийся горный поток. — Пусть Терек унесет в море эту дребедень, — с облегчением сказал он, глядя, как разорванные в клочья бумаги, в пене и брызгах, исчезали меж кустами.
Покончив с бумагами покойного Почтарева, пастор вымыл руки, вытер их платком, закурил и снова быстро и зорко огляделся вокруг.
Было безлюдно. За деревьями шумел водопад, свежая тенистая прохлада окутывала тропинку; воздух был напоен ароматами горных цветов, трав и запахами буйно распустившегося леса.
«Хорошо тут, куда лучше, чем у этой немчуры!» — делаясь снова «туземцем» и забывая о Мюнхене, Вернере и своей жене Лотхен, разнеженно подумал пастор. Но эта идиллия тянулась недолго. Брухмиллер встал, отвинтил что-то в своей палке, надавил сильно на рукоять, и из нижней части железной палки выдвинулась острая, довольно широкая двухлопастная лопата.
«Хорошая работа! Спасибо Гопкинсу, снабдившему меня ею!» — вспомнил он с благодарностью американца, устроившего ему типографский вкладыш в географическую книгу и добывшего сделанную по особому заказу эту необходимую палку-лопату.
Пастор пошел к водопаду, то отодвигая на ходу мешавшие ему идти ветки, то обходя сросшиеся кусты.
Шум усиливался, и сквозь завесу ветвей и листвы, Сверкая и шурша, стали пробиваться тяжелые жемчужные капли водопада. Еще несколько шагов, и белые, пенящиеся струи горного водопада забурлили над головою пастора.
Но Брухмиллера не привлекала к себе дикая красота потока. Глаза его рыскали по земле. Он искал большой плоский камень, под которым были зарыты бриллианты царицы. Но камня не было.
Брухмиллер перескочил через стремительный поток. Нога его попала в воду. Желтый щегольской ботинок промок. Но и тут не было проклятого камня. В отчаянии пастор бросился к водопаду. Тысячи брызг, капелек сверкающей водяной пыли обдали его. Тут, довольно далеко от тропинки, стояло толстое дерево. Правда, это был не бук, это был ствол дикого ореха, но пастору было не до того. Под деревом виднелся выступ каменной гряды, обнажившегося от ветров и времени гранита.
«Вероятно, это и есть, — облегченно обтирая мокрое от брызг лицо, решил он. — Старик легко мог спутать камень с выступом. Тут и поток, и водопад, рядом и тропинка. Конечно, это и есть место клада, — убеждая самого себя, решил пастор. — За дело! Нельзя терять ни минуты!» И он с силой ткнул в землю под выступом скалы свою лопату.
Верхний покров земли легко поддавался усилиям Брухмиллера. Земля была сыроватой, и первые десять минут работа шла легко. Зато потом острие лопаты все чаще со звоном и скрежетом натыкалось на гранитное основание утеса. Порывши минут двадцать пять и изрядно устав, пастор наконец убедился, что тут был сплошной гранит. Никакого клада здесь не было.
— О-о, ч-черт! — откладывая в сторону лопату, став на колени и ощупывая пальцами обнажившийся гранит, пробормотал он.
Надо было искать где-то возле этого места. Приходилось начинать все снова, и Брухмиллер, усталый, потный и обескураженный неудачей, плеснув себе на лицо водой из потока, стал снова с ожесточением копать в метре от прежнего места. Здесь лопата зазвенела о гранит значительно раньше. Уже на пятой минуте пастор почувствовал, что везде сплошной камень. Он с отчаянием сплюнул и стал копать напротив, под самым стволом дерева. Тут работа пошла успешней, вырытая яма росла, земля поддавалась легко, на траве медленно росла черная куча выброшенной земли. Но клада не было.
Так можно было проработать целую вечность, исковырять километры почвы вокруг всей этой проклятой земли, и все напрасно!
— Проверьте списки и паспорта всех приезжих, остановившихся в гостиницах.
— Уже сделано. Проверка не дала результатов. Будем ждать.
— А подозрительные лица и их жилища взяты на учет?
— Наблюдение ведется.
Полковник посмотрел на говорившего:
— Куда вчера и сегодня были выезды экскурсий и туристов из города? Может быть, эти лица сейчас где-нибудь на Цее или на Казбеке?
— Вряд ли! — сказал сотрудник. — Сегодня, кроме автобусов с интуристами в Тбилиси да такси в Кисловодск и Нальчик, никаких экскурсий не было.
В дверь постучали. В кабинет вошла миловидная девушка лет двадцати четырех.
— Товарищ полковник! Экспертиза окурков показала: папироса иностранная, американская, фирмы «Кемел». Табак обыкновенный, никаких примесей нет. С окурков лабораторным путем сняты отпечатки пальцев двух людей, куривших сигареты. На четырех окурках отпечатки одни и те же, на одном, пятом, другие.
— Спасибо, Зина. Поблагодарите товарищей за быструю и точную работу, — сказал полковник.
Девушка ушла.
Боциев поднялся с места.
— Как мне сразу не пришло это в голову? — как бы самому себе сказал он. — Ну-ка, капитан, проверь негласно, кто, какие интуристы посетили наш город, сколько их было, из каких стран и не было ли среди них высокого, смуглого человека с проседью, отлично говорящего по-русски. Сообщи по телефону, чтобы на всем пути следования автобусов проверили, нет ли среди них указанного человека.
— А если есть, то что? — спросил капитан.
— Вести наблюдение, и все. Мы не имеем права трогать этого человека без каких-либо веских улик. Надо только внимательно наблюдать за ним.
— Понятно! — ответил капитан.
— Ну, теперь тебе легче будет разобраться в этом пустяковом деле, — сказал полковник.
— Пустяковом! — удивился капитан.
— Конечно! Следы уже есть, внешность обоих нам известна, место их случайной явки обнаружено, теперь остались пустяки: выяснить, кто они такие, зачем прибыли в Орджоникидзе, откуда пожаловали и кто их хозяева. Поручаю тебе это дело, но меня ставь дважды в день, если надо и чаще, в известность. Иди выполняй задание! — берясь за бумаги, отпустил Боциев капитана, молча слушавшего его.
День был воскресный, учреждения не работали, поэтому не так-то легко было получить нужные сведения. В течение дня ответ пришел только из Грозного. Внезапного исчезновения «молодого грузина Ладо» там обнаружено не было. Зато часам к семи, когда на зеленые и веселые улицы города высыпала молодежь, когда ясней и рельефней заискрились под закатным солнцем снежные пеликаны Кавказа, из Ларса, находящегося совсем рядом с Орджоникидзе, пришла телефонограмма.
«Внезапно заболевший острым приступом стенокардии интурист, пастор Иоганн Брухмиллер, ехавший в Тбилиси вместе с группой приехавших в СССР интуристов, ввиду тяжелого состояния снят с автобуса и оставлен на излечение в Ларсе. Врач, доктор Кирсанов, срочно выехал в Ларс для оказания помощи больному».— Почему так поздно сообщили? Ведь это необычное происшествие! — сердито спросил полковник. — Ведь телефонограмма пришла, судя по записи, пять часов назад!
— Так точно! — хладнокровно подтвердил капитан. — Но я решил доложить вам о ней после того, как сам навещу больного.
— Ты был в Ларсе?
— Так точно. В роли шофера санитарной машины.
— И как? — уже с нескрываемым любопытством спросил полковник.
— Больной — высокий, плотный человек с проседью на висках. Лицо смуглое, по-русски не говорит. Состояние его тяжелое. Острый сердечный припадок, или, как определил доктор Кирсанов, «прединфарктное состояние». Необходим постельный режим, диета, питание и покой.
— Он там?
— Оставлен в Ларсе по категорическому настоянию.
— Врача?
— Нет, самого больного.
Полковник усмехнулся:
— Очень хорошо. Там легче будет проследить за теми, кто навестит «сердечного больного», — засмеялся Боциев. — За ним наблюдают?
— Надежно! — коротко ответил капитан.
— Не мешайте «больному» ни в чем. Если кто зайдет к нему или он сам вздумает кого позвать, исполняйте. Может быть, наш горный воздух подействует на его больное сердце и господин пастор внезапно исцелится, вздумает погулять, посидеть в лесу, на шоссе или у Терека, не мешайте. Захочет немецких книг или переводчика — пожалуйста. Вздумает послать телеграмму, письмо или воспользоваться телефоном — все к его услугам. Необходимо лишь одно: чтобы «больной» не заметил, что каждый его шаг наблюдается нами. Снимите с него фото.
— Уже сделано, проявлено и отпечатано в восьми экземплярах, — коротко ответил капитан, вынимая из портфеля пачку фотографий.
— Молодец, Сослан! Быть тебе через год майором, — беря фотокарточки, засмеялся полковник. — Это он, — внимательно разглядывая фото, пробормотал Боциев. — Старушка точно описала его. Кто, кроме тебя, знает о нем?
— Уполномоченный Ларса, ведущий наблюдение, и я.
Боциев кивнул головой.
…Больной хорошо спал ночью, во всяком случае ночь прошла без камфары и уколов. Утром пастор попробовал было походить по комнате, но слабость, а также и фельдшер, наблюдавший за больным, помешали его эксперименту.
Часов около десяти приехал доктор.
— Сегодня вы выглядите молодцом, — выслушав больного, сказал врач, — нет глухих тонов и перебоев сердца. Отличный пульс, хорошего наполнения. Теперь вам нужен только покой.
— А могу ли вечером выйти на воздух? — спросил через переводчика пастор.
— Если посидеть на балконе, то да. Гулять же пока не нужно.
— А как долго придется мне пробыть здесь? — осведомился Брухмиллер.
— Дня четыре, и то, если не зашалит ваше сердце.
Доктор уехал.
Пастор, полежав еще с полчаса, достал из чемодана немецкую книгу, озаглавленную «Африка», и стал читать ее. Читал он, как видно, невнимательно, так как, пробежав несколько строк, стал листать книгу, пока не остановился на одной из карт, надолго задержался на ней. Книга, по-видимому, была географической, так как в ней было много листов и вклеек с цветным, четко изображенным Африканским материком, реками Нил, Конго, Нигер, Замбези, Оранжевая, Лимпопо, озерами Танганьика, Виктория, Ньясса, горами Килиманджаро, Кения и др. Пастор положил на одеяло книгу и тяжело задышал. Никто не входил, он негромко сказал по-немецки:
— Есть кто-нибудь возле? Дайте, пожалуйста, воды.
Но в передней, по-видимому, было пусто, тогда Брухмиллер снова взял книгу и, развернув «Африку» на девяносто девятой странице, стал читать текст. Там, начиная с седьмой строки, рассказывавшей об огнедышащей горе Килиманджаро, после слов:
«Гора не особенно высока, хотя ее снежная вершина видна на много километров вокруг. Сверкая вечными снегами и ледниками, она…» — дальше тем же шрифтом, продолжая строку, было напечатано: «Местечко Ларс. От самой дороги вправо, пройдя от старого здания бывшей здесь некогда разгонной почты ровно сто пятьдесят шагов, свернуть на юг… Влево от тропинки стоит огромный вековой бук в четыре обхвата, за ним с гор сбегает ручеек. Справа от него вьется горная тропинка, ведущая к аулу Мохеви. Пройти по ней девять (средних) шагов. Влево будут кусты, возле них большой, усеченный ветрами, дождем и временем камень. Копай под ним, в самой середине, на глубину полтора аршина».Затем опять шел текст, рассказывавший о склонах Килиманджаро, на которых рос густой, тропический лес.
Пастор перевернул страницу, на ней была карта, а под ней рисунок горы, по-видимому одного из отрогов африканского великана и две небольшие, устремленные вверх стрелки. Тропинка, ручей, водопад, ниспадавший сверху, одинокий ствол какого-то мощного дерева и в стороне от него большой камень. Подпись под рисунком была короткой:
«Путь, по которому шла к вершине группа западногерманских альпинистов, поднявшихся 10 июня 1955 года до самого кратера Килиманджаро».Пастор изучающим взглядом долго всматривался в рисунок, затем медленно поднялся и, не спеша, неуверенно ступая, вышел на балкон.
Солнце светило весело и ярко. Зеленые кусты и кудрявый лесок взбегали по горе вверх. Воздух был свеж и прозрачен. Брухмиллер всей грудью вдохнул густой, бодрящий воздух и огляделся.
Шумы дороги доносились до него, по траве бегали босоногие ребятишки, семейка разноперых кур с важным, сердитым петухом копалась в земле. Молодая осетинка развешивала за домом белье. Все было мирно, обычно, спокойно. Никто не следил за пастором.
Брухмиллер сел на стул и стал с балкона вглядываться в ту сторону, где, судя по карте и точным, детальным рассказам Щербатова, лежал клад.
Но пейзаж Ларса и весь лесной облик маячившей перед ним горы вовсе не были схожи с тем, что было написано и нарисовано на девяносто девятой и сотой страницах книги. Гора была не рядом, а в стороне от дороги, никаких тропинок не было видно, кустарник густо облепил подошву горы. На рисунке же был сплошной лес могучих стволов.
«Черт ее знает, где эта ведущая к камню дорожка!» — подумал пастор, вглядываясь вперед.
— Отдыхаете? — услышал он голос начальника станции. — Это хорошо. Наш горный воздух лучше всякого лекарства.
Пастор приветливо улыбнулся и развел руками.
— Их ферштее нихт… мой не говорит русски… — проговорил он.
— Да, да — засмеялся хозяин, — я говорю, воздух, воздух гут. — Он широко открыл рот и всей грудью вдохнул, показывая этим, как хорош и целебен воздух Ларса.
— О я, яволь… — как бы догадавшись, проговорил Брухмиллер и, слегка опираясь на руку начальника станции, стал медленно сходить по ступенькам.
— Э-э, друг, может, тебе еще нельзя это, — обеспокоился хозяин. — Ферботен, ферботен! — показывая на сердце, сказал он, вспоминая ставшее знакомым проклятое слово, которым фашисты в дни оккупации 1941–1942 годов запрещали решительно все в занятых ими в те дни советских местностях.
Пастор слабо улыбнулся, но все с той же настойчивостью продолжал спускаться вниз.
Во дворе, кроме мальчуганов да черной, с любопытством взиравшей на них козы, никого не было.
— Куда вы… доктор сказал нельзя много двигаться, — разводя руками, попытался остановить его хозяин.
Но пастор, открыв рот, широко вдохнул в себя воздух, улыбнулся и убежденно сказал:
— Гут, зер гут…
— Гут так гут, это верно, — согласился хозяин, — только не ходи ты далеко, чертов немец, а то еще загнешься где, а я за тебя отвечать буду, — кивая головой и уходя по своим делам, сказал начальник станции.
Брухмиллер остался один. Он тихо брел мимо каких-то невысоких построек, прошел домик, из которого неслись по радио веселые частушки, миновал окраину и не спеша выбрался к леску.
Пока никаких тропинок не было, хотя ручейки действительно попадались на пути. Пастор поднял голову. Ручейки сбегали с горы, за кустарником виднелись деревья, но открывавшийся пейзаж был абсолютно иным.
— Черт знает что! Напутал этот старый черт или я вышел не к тому месту! — пожимая плечами, пробормотал пастор.
Неудачи преследовали его. Почтарев, из-за которого и помогли ему приехать сюда Гопкинс и Вернер, умер. Молодой идиот Ладо чуть не провалил его в городе. Места, в котором были зарыты бриллианты императрицы, пока что не было видно.
«Не могло ж за эти годы все здесь перемениться так, что даже гора и лес не похожи на рисунок князя!» — вглядываясь вперед, озирая лес, то останавливаясь, то снова шагая вперед, размышлял пастор. — Не обманул ли меня этот старый негодяй Щербатов?» — подумал пастор.
Но нет, он не осмелился бы. Ведь господа Гопкинс и Вернер знали о кладе, это они через свои органы отпечатали текст и месторасположение клада, взятые у князя. Можно допустить, что два русских голодных эмигранта могли попытаться надуть его, коммерсанта Мюллера, но обмануть американскую и немецкую разведку, втянуть их в дутое дело… Не-ет, этого не могло быть! И Щербатов, и Курочкин были слишком ничтожными людьми и отлично знали, что бы с ними сделал разгневанный Гопкинс.
Но тогда в чем же дело? Где этот проклятый ручей и тропинка, идущая от него влево?
Пастору смертельно хотелось сейчас же броситься на дальнейшие поиски нарисованной князем тропинки, но осторожность прежде всего. Эта тишина и безлюдье могли быть обманчивы. Надо было запастись терпением, ведь срок три-четыре дня, которые дал ему доктор, начался только сегодня.
И пастор, постояв неподвижно под самым склоном горного отрога, повернулся и, делая вид будто бы гуляет, медленно побрел назад, срывая на ходу то полевой цветок, то листок с какого-нибудь кустика.
Во дворе он встретил встревоженного фельдшера, укоризненно качавшего головой и то и дело показывавшего ему на сердце.
Пастор мягко улыбнулся, ласково потрепал его по плечу и пошел в комнату, откуда вкусно пахло яичницей и еще чем-то, что приготовили ему заботливые стряпухи.
В понедельник, часам к одиннадцати утра, обстановка прояснилась. Перед полковником Боциевым лежали две телеграммы — одна со станции Шелковской, другая из Тбилиси.
В первой сообщалось, что на станции скончался мужчина, попавший под колеса поезда. Бумаги, найденные при нем (паспорт и командировочное удостоверение сроком на тридцать дней), были выданы тбилисской гормилицией и Цекавшири [5]на имя Владимира Ивановича Цагарели.
Боциев немедленно телеграфировал, чтобы труп был сфотографирован, а лицо покойного Цагарели снято в профиль и анфас, а также пальцы покойного были немедленно дактилоскопированы. Все эти материалы полковник просил срочно выслать в Орджоникидзе.
Вторая телеграмма сообщала, что из Тбилиси в связи с разгромом контрабандной группы бежал Владимир Отарович Муштаидзе, двадцати семи лет, человек без определенных занятий, подозревавшийся в переходах через турецкую границу и контрабанде. Приметы Муштаидзе, подробно приведенные в телеграмме, целиком совпадали с данными Дарьи Савельевны и теми, которые поступили со станции Шелковской.
— Я говорил тебе, капитан, пустое дело, — протягивая Сослану телеграммы, сказал Боциев. — Ну, а как служитель бога?
— Сегодня почувствовал себя лучше. Думаю, что завтра-послезавтра выясним, чего это он так внезапно заболел в Ларсе.
— Никто не посещал его?
— Пока нет. Вчера вечером его компаньоны — туристы справлялись из Тбилиси о нем. Сегодня утром тоже.
— Что он делал ночью?
— Долго лежал с закрытыми глазами, часа в два ночи достал из чемодана какие-то бумаги, рылся в них, читал, перечитывал, сердито что-то бормотал по-немецки, по-видимому не находя в них чего-то нужного.
— Это он, вероятно, бумаги умершего Почтарева пересматривал.
— Больше половины прочитанного разорвал в клочья, спрятав обрывки в карманы брюк. Наверное, ночью или днем выкинет, гуляя где-нибудь вокруг Ларса. В три часа я везу к нему доктора. Карсанов, конечно, понимает, что я неспроста стал его шофером, но он не интересуется ничем, кроме больного сердца интуриста, а я молчу.
— Очень хорошо! Карсанов умный, тактичный и преданный родине человек. Ну, иди, шофер, вечером явись с очередным докладом, — пошутил Боциев, отпуская капитана.
Доктор осмотрел пастора и облегченно сказал переводчику:
— Железный организм у этого немца! Передайте ему, что все идет замечательно, сердце уже не шумит, работает без перебоев, пульс отличный. Если сегодня ничего не изменится, то послезавтра он сможет продолжить поездку.
— Благодарю. Моему сердцу особенно помог ваш чудодейственный воздух. Мне много говорили о целебных свойствах Кавказских гор, его воздуха и источников, теперь я сам убеждаюсь в этом. Спросите доктора, могу ли я осторожно, соблюдая его указания, погулять вокруг этого местечка. Моя сегодняшняя прогулка очень помогла мне.
Доктор подумал, взял руку, пощупал пульс, снова прослушал сердце больного и затем решительно сказал:
— Можно! Воздух для сердца — главное. Но предупредите больного, что ходить надо медленно, останавливаясь и отдыхая, и, главное, не больше часа. Перед сном и утром после завтрака.
И, поклонившись, доктор хотел уйти, но, что-то вспомнив, сказал фельдшеру:
— Шофер далеко?
— Здесь, на балконе, — ответил фельдшер. — Позвать?
— Скажите ему, чтобы… Хотя… — раздумывая, сказал доктор, — хотя позовите его.
Вошел шофер, что-то дожевывая и закрывая ладонью рот.
— Как у тебя с горючим, Сабан? — спросил по-осетински доктор. — Мне надо съездить в Казбек. Там заболела девочка, дочка тракториста Губинидзе.
— Хватит, товарищ доктор. Я будто знал. Оба бака доверху залил бензином.
— Ну, тогда в дорогу, — обрадованно сказал доктор и, обращаясь к фельдшеру, напомнил: — Следи, чтобы много не гулял. Нельзя переутомлять его сердце, да питайте пока молочными и овощными блюдами, а завтра с утра можно и мясное.
Автомобиль загудел под окнами и пошел по шоссе к Дарьялу. Брухмиллер, неплохо понимавший осетинскую речь, с удовольствием убедился в том, что никому из этих простаков даже и в голову не приходила мысль заподозрить его в чем-либо.
Пастор плотно пообедал и решил перед второй прогулкой в лесок полежать, отдохнуть и спокойно подумать о происходящем.
Нет, опасениям не было места.
В дверь заглянул переводчик.
— Что нужно, мой друг? — слабым, как бы сонным голосом спросил пастор.
— Если завтра вам будет лучше, может быть, захотите проехать на водную станцию? Там купальни, лодки, пляж — словом, можно и покататься, и посмотреть, как отдыхают после трудового дня горожане.
— Откуда? Ведь озера никогда здесь не было! — забывая о том, что он «иностранец», с удивлением воскликнул мнимый пастор.
— В ваших путеводителях его еще нет, но озеро искусственное и создано руками самих горожан еще в пятьдесят втором году, — сказал переводчик.
«Чуть не влип! Хорошо, что этот человек глуповат», — с облегчением подумал Брухмиллер. — Спасибо, мой друг, завтра вряд ли… я еще слаб.
— Если я вам не нужен, господин Брухмиллер, то до завтра! Надо ехать в город. Всего хорошего!
— Скажите, есть здесь поблизости водопад с ручьями вокруг и тропинки к нему? Я очень люблю красивые виды и охотно прогулялся бы к такому водопаду.
Переводчик подумал и затем, утвердительно кивая головой, сказал:
— Есть, как же! С полкилометра западнее местечка есть и дорога вверх, и водопад с ручьями.
Пастор просиял.
— Благодарю вас. До свидания! — кивнул головой Брухмиллер.
«Простаки!» — еще раз подумал он и, закрыв глаза, вернулся к своим мыслям. Почтарева в живых нет. Местонахождение клада пока не обнаружено. Где-то тут, поблизости от него, лежали в земле бриллианты императрицы, но найти их было трудно.
Надо пойти западнее того места, где искал вчера. Там гуще лес, легче укрыться от случайного глаза, да и ручьев, сбегающих с горы, там, кажется, больше.
Пастор вспомнил о Лотхен. Сердце его немного защемило. Он не столько любил, сколько привык к своей уютной, говорливой жене.
«Как она обрадуется, когда один из перстней императрицы засверкает на ее холеном пальце…»
Мысль его перебежала к Щербатову, Курочкину. «Старику надо будет дать еще пятьдесят фунтов, и хватит. Жить этому старому грибу осталось немного».
Пастор вспомнил Гопкинса, Вернера, своих спутников из Европы, с которыми вместе приехал на Кавказ. Брухмиллер не вспомнил лишь о Ладо, с трупа которого в это время в далекой Шелковской станице милиция снимала фото для полковника Боциева. Пролежав минут сорок, пастор встал, взял свою географическую книгу и опять несколько минут тщательно всматривался в ландшафт горного отрога Килиманджаро.
— Не похоже, — пожимая плечами, пробормотал он, — хотя разве вот это… — Он тщательно разглядывал изображенный на рисунке покатый склон, густо затканный лесом.
Брухмиллер положил в карман книгу, вынул из чемодана толстую складную металлическую палку и спокойно сошел во двор. Он дружелюбно улыбнулся осетинке, хозяйничавшей у плетня, потрепал по щеке молча и испуганно взиравшего на него мальчугана, обошел стороной злобно лаявшую цепную овчарку.
Начальник почтовой станции, сняв с головы широкополую войлочную шляпу, приветственно помахал ему вслед.
Пастор шел неторопливо, осматривая как бы с любопытством встречавшихся ему по пути людей, иногда останавливаясь возле какого-нибудь деревца или куста. Он срывал цветы, пышно украшавшие предгорья, нюхал какой-либо лист, растирая его между пальцами и даже пробуя на язык. При этом он восторженно покачивал головой, всем своим видом показывая, как захвачен роскошной флорой и всей природой этих мест.
Пастор все больше удалялся от местечка, уходя глубже в лес. Вот он и совсем исчез за деревьями. Ларс остался далеко позади. Пройдя еще с четверть километра, Брухмиллер резко свернул на тропинку, причудливо извивавшуюся в темной зелени.
«Она! — с облегчением подумал кладоискатель. — А вот и ручеек, вот поворот вверх. Она, она самая!» — весело ступая по краю сбегавшего с гор ручья, думал пастор.
Да, теперь этот путь был весьма схож с тем, который был описан князем.
Шум водопада подходил все ближе, вода уже сверкала сквозь сырую и темную зелень кустов.
Тропинка рванулась влево.
«Как в книге! — вынимая из кармана «Африку», засмеялся пастор. — Не надо спешить. Все идет отлично. Сначала уничтожим эти дурацкие бумаги Почтарева».
Брухмиллер сел на камень у самого края ручейка. Быстро оглядевшись и убедившись, что здесь нет никого, он вытащил из кармана брюк связку писем и пожелтевших от времени бумаг.
— К черту! — разрывая письма, пробормотал он, швыряя клочки в быстро несущийся горный поток. — Пусть Терек унесет в море эту дребедень, — с облегчением сказал он, глядя, как разорванные в клочья бумаги, в пене и брызгах, исчезали меж кустами.
Покончив с бумагами покойного Почтарева, пастор вымыл руки, вытер их платком, закурил и снова быстро и зорко огляделся вокруг.
Было безлюдно. За деревьями шумел водопад, свежая тенистая прохлада окутывала тропинку; воздух был напоен ароматами горных цветов, трав и запахами буйно распустившегося леса.
«Хорошо тут, куда лучше, чем у этой немчуры!» — делаясь снова «туземцем» и забывая о Мюнхене, Вернере и своей жене Лотхен, разнеженно подумал пастор. Но эта идиллия тянулась недолго. Брухмиллер встал, отвинтил что-то в своей палке, надавил сильно на рукоять, и из нижней части железной палки выдвинулась острая, довольно широкая двухлопастная лопата.
«Хорошая работа! Спасибо Гопкинсу, снабдившему меня ею!» — вспомнил он с благодарностью американца, устроившего ему типографский вкладыш в географическую книгу и добывшего сделанную по особому заказу эту необходимую палку-лопату.
Пастор пошел к водопаду, то отодвигая на ходу мешавшие ему идти ветки, то обходя сросшиеся кусты.
Шум усиливался, и сквозь завесу ветвей и листвы, Сверкая и шурша, стали пробиваться тяжелые жемчужные капли водопада. Еще несколько шагов, и белые, пенящиеся струи горного водопада забурлили над головою пастора.
Но Брухмиллера не привлекала к себе дикая красота потока. Глаза его рыскали по земле. Он искал большой плоский камень, под которым были зарыты бриллианты царицы. Но камня не было.
Брухмиллер перескочил через стремительный поток. Нога его попала в воду. Желтый щегольской ботинок промок. Но и тут не было проклятого камня. В отчаянии пастор бросился к водопаду. Тысячи брызг, капелек сверкающей водяной пыли обдали его. Тут, довольно далеко от тропинки, стояло толстое дерево. Правда, это был не бук, это был ствол дикого ореха, но пастору было не до того. Под деревом виднелся выступ каменной гряды, обнажившегося от ветров и времени гранита.
«Вероятно, это и есть, — облегченно обтирая мокрое от брызг лицо, решил он. — Старик легко мог спутать камень с выступом. Тут и поток, и водопад, рядом и тропинка. Конечно, это и есть место клада, — убеждая самого себя, решил пастор. — За дело! Нельзя терять ни минуты!» И он с силой ткнул в землю под выступом скалы свою лопату.
Верхний покров земли легко поддавался усилиям Брухмиллера. Земля была сыроватой, и первые десять минут работа шла легко. Зато потом острие лопаты все чаще со звоном и скрежетом натыкалось на гранитное основание утеса. Порывши минут двадцать пять и изрядно устав, пастор наконец убедился, что тут был сплошной гранит. Никакого клада здесь не было.
— О-о, ч-черт! — откладывая в сторону лопату, став на колени и ощупывая пальцами обнажившийся гранит, пробормотал он.
Надо было искать где-то возле этого места. Приходилось начинать все снова, и Брухмиллер, усталый, потный и обескураженный неудачей, плеснув себе на лицо водой из потока, стал снова с ожесточением копать в метре от прежнего места. Здесь лопата зазвенела о гранит значительно раньше. Уже на пятой минуте пастор почувствовал, что везде сплошной камень. Он с отчаянием сплюнул и стал копать напротив, под самым стволом дерева. Тут работа пошла успешней, вырытая яма росла, земля поддавалась легко, на траве медленно росла черная куча выброшенной земли. Но клада не было.
Так можно было проработать целую вечность, исковырять километры почвы вокруг всей этой проклятой земли, и все напрасно!