Страница:
Худое лицо Эрдманна помрачнело.
— Дались вам эти русские! — проворчал он. — Если бы не американцы, ваша Голландия стала бы тогда еще одной зоной…
Схеевинк пристально вгляделся в своего заместителя:
— Не впутывайте меня в политику, Эрдманн. Я просто отдаю русским должное, они протоптали лыжню в космос… А вам они что, насолили?
— Нет, почему же. — Эрдманн натянуто улыбнулся. — Я тогда вовремя попал к американцам…
В темном углу кабинета засветилось табло телевизионных программ.
— Ладно, Эрдманн, бросим эту тему. — Схеевинк поморщился. — С этим, слава богу, давно покончено, и, надеюсь, навсегда… Посмотрим сейчас хореоконцерт с «Земли-2» — «Фестиваль невесомых»…
На стене ожил большой экран, показав группу девушек, свободно паривших в воздухе. В обтянутых голубых трико, украшенные фонтанами невесомых волос, они плавно плыли среди радуги цветных лучей, с тонкими светящимися жезлами в руках. Движением жезлов они управляли своими телами, то принимая позы летящих ласточек, то собираясь в красочную гроздь. Их танцу вторил многоголосый музыкальный узор.
— Это же Матисс! — воскликнул Эрдманн.
— Я подумал о том же… «Танец с вазой». Это была мечта о невесомости, не так ли? Освобождение от ига тяжести…
Внезапно краски и музыка исчезли. Из серого клубящегося фона возникло четкое изображение: груда обнаженных человеческих трупов, в беспорядке наваленных друг на друга, словно бревна. Под напором стальной плиты бульдозера груда медленно двигалась, тела перекатывались, скользя, сгибаясь, раскидывая тонкие, как плети, руки. Страшные, уродливые куклы, ребристые каркасы, обтянутые кожей, они по временам застывали в позах, каких никогда не могло бы принять живое тело. Лицо Схеевинка побелело, он невольно откинулся назад, и в этот момент с экрана послышался властный мужской голос:
Экран погас.
Голос диктора произнес:
— Вы видели одного из нацистских злодеев, сорок лет назад перешагнувших грань, разделяющую человека и зверя. Этот фильм, снятый в неизвестном до сих пор лагере уничтожения, недавно обнаружен в одном из уцелевших нацистских архивов. Вы все, живые среди живых, отдайте последний долг тысячам безымянных жертв! Глобовидение объявляет минуту телемолчания по всей планете…
Очнувшись, Схеевинк выключил экран и оглянулся: Эрдманн сидел, закрыв лицо руками, конвульсивно вздрагивая.
— Что с вами, дружище? — В зычном голосе голландца слышалась ласковая интонация сочувствия. — Проняло?
— Мне стыдно, что я немец… — Эрдманн не отнимал рук от лица. — Нет, стыдно — это не то слово. Это мучительная, изощренная пытка…
— Да… это было страшно, Эрдманн. Но это прошло, и слава богу. Я хочу думать, что это была последняя вспышка зверского начала в человеке, последняя и поэтому особенно отвратительная… Но посмотрите: сейчас начало восьмидесятых годов. Разве от рождества Христова люди не стали лучше? Разве нет у нас сегодня международной скорой помощи? Весь мир готов прийти на помощь одному. Раньше мы были только людьми, а сегодня, Эрдманн, мы становимся человечеством… А тех мерзавцев, убийц, уже похоронил пепел времени…
— Нет! — Эрдманн вскочил, отняв от лица руки. — Мы до сих пор ходим со многими из них по одной земле! Забыли, простили… И это родилось в моей стране, в моей Германии!
— Не горюйте, Эрдманн. — Схеевинк осторожно положил тяжелую руку на его костистое плечо. — Мы живем и делаем свое дело… Для всех, во имя всех… И во имя тех тоже, это им памятник. — Он вздохнул. — Ступайте отдохните. Я понимаю, какая это для вас травма… На завтрашнем старте можете не присутствовать, ночную проверку я тоже сделаю без вас…
Оставшись один, Схеевинк заходил по ковру, заложив за спину полные, с перехватом в запястьях руки, — нервная дрожь все еще не успокаивалась. Лучше было скорее окунуться в дела, и он подошел к пульту связи. За десять минут он распёк бездельников, укрывшихся от жары в подземном хранилище жидкого фтора, поболтал с Ингрид, дежурившей на радарной вышке, и дал указания насчет пронырливых репортеров из «Фигаро». Потом позвонил Дюрану и доложил о подготовке к утреннему старту. Эту ужасную картину? Да, он видел тоже… Гнетущий, тяжелый осадок, ведь у него самого родители погибли в Дахау… Он глубоко вздохнул. Большое спасибо, да, конечно, здоровье нужно беречь, он всегда мечтал под старость сажать тюльпаны под Утрехтом, ха-кха-кха… Зимой он съездит повидать Кэте и детей, теперь, слава всевышнему, есть кому его заменить… Да, освоился вполне, отличный работник… да… да… видел тоже, реагировал очень болезненно… Конечно, конечно… это естественно, он же немец… Мерзавцев вроде этого Франца было не так уж много, а таких, как Эрдманн, большинство… Да, да, они стыдятся за тех… Завтра? Конечно, он его отпустил на день, пусть придет в себя… До свиданья, перед стартом он еще раз проверит все лично…
Повесив трубку, Схеевинк покачал крупной головой, побарабанил по столу толстыми пальцами, машинально нащупав лежавший на столе ключ.
— Tis van te beven de klinkaert, — пробормотал он. — Время звенеть бокалами…
Заказав холодного пива прямо в душ, он продиктовал в магнитофон несколько распоряжений относительно завтрашнего старта. Потом встал из-за стола и подошел к сейфу.
Байконур спустя два часа после старта «Европы»
Еще два часа в Эль-Хаммаде
Байконур, еще два часа спустя
— Дались вам эти русские! — проворчал он. — Если бы не американцы, ваша Голландия стала бы тогда еще одной зоной…
Схеевинк пристально вгляделся в своего заместителя:
— Не впутывайте меня в политику, Эрдманн. Я просто отдаю русским должное, они протоптали лыжню в космос… А вам они что, насолили?
— Нет, почему же. — Эрдманн натянуто улыбнулся. — Я тогда вовремя попал к американцам…
В темном углу кабинета засветилось табло телевизионных программ.
— Ладно, Эрдманн, бросим эту тему. — Схеевинк поморщился. — С этим, слава богу, давно покончено, и, надеюсь, навсегда… Посмотрим сейчас хореоконцерт с «Земли-2» — «Фестиваль невесомых»…
На стене ожил большой экран, показав группу девушек, свободно паривших в воздухе. В обтянутых голубых трико, украшенные фонтанами невесомых волос, они плавно плыли среди радуги цветных лучей, с тонкими светящимися жезлами в руках. Движением жезлов они управляли своими телами, то принимая позы летящих ласточек, то собираясь в красочную гроздь. Их танцу вторил многоголосый музыкальный узор.
— Это же Матисс! — воскликнул Эрдманн.
— Я подумал о том же… «Танец с вазой». Это была мечта о невесомости, не так ли? Освобождение от ига тяжести…
Внезапно краски и музыка исчезли. Из серого клубящегося фона возникло четкое изображение: груда обнаженных человеческих трупов, в беспорядке наваленных друг на друга, словно бревна. Под напором стальной плиты бульдозера груда медленно двигалась, тела перекатывались, скользя, сгибаясь, раскидывая тонкие, как плети, руки. Страшные, уродливые куклы, ребристые каркасы, обтянутые кожей, они по временам застывали в позах, каких никогда не могло бы принять живое тело. Лицо Схеевинка побелело, он невольно откинулся назад, и в этот момент с экрана послышался властный мужской голос:
— Франц! Франц! Это твоя работа, Франц? Мы знаем, что ты жив, Франц! Может быть, сейчас ты качаешь на коленях внуков? Ты видишь это, Франц? Ты узнаешь себя, Франц?Слева, на переднем плане, виднелся человек в серо-зеленой военной форме, с молодым надменным лицом. В руке он держал стальной хлыст.
— Франц! Франц! Где ты, Франц? Или ты предпочитаешь прятаться, Франц? Но знай, мы найдем тебя, Франц! Помни, Франц!Трупы надвинулись на передний план и начали исчезать из поля зрения, видимо скатываясь в ров. А голос, обращавшийся к неведомому Францу, все гремел, вселяя в душу неодолимый ужас. Зажмурившись, трясущейся рукой Схеевинк потянулся выключить экран, но остановился, услышав сзади глухое восклицание Эрдманна.
Экран погас.
Голос диктора произнес:
— Вы видели одного из нацистских злодеев, сорок лет назад перешагнувших грань, разделяющую человека и зверя. Этот фильм, снятый в неизвестном до сих пор лагере уничтожения, недавно обнаружен в одном из уцелевших нацистских архивов. Вы все, живые среди живых, отдайте последний долг тысячам безымянных жертв! Глобовидение объявляет минуту телемолчания по всей планете…
Очнувшись, Схеевинк выключил экран и оглянулся: Эрдманн сидел, закрыв лицо руками, конвульсивно вздрагивая.
— Что с вами, дружище? — В зычном голосе голландца слышалась ласковая интонация сочувствия. — Проняло?
— Мне стыдно, что я немец… — Эрдманн не отнимал рук от лица. — Нет, стыдно — это не то слово. Это мучительная, изощренная пытка…
— Да… это было страшно, Эрдманн. Но это прошло, и слава богу. Я хочу думать, что это была последняя вспышка зверского начала в человеке, последняя и поэтому особенно отвратительная… Но посмотрите: сейчас начало восьмидесятых годов. Разве от рождества Христова люди не стали лучше? Разве нет у нас сегодня международной скорой помощи? Весь мир готов прийти на помощь одному. Раньше мы были только людьми, а сегодня, Эрдманн, мы становимся человечеством… А тех мерзавцев, убийц, уже похоронил пепел времени…
— Нет! — Эрдманн вскочил, отняв от лица руки. — Мы до сих пор ходим со многими из них по одной земле! Забыли, простили… И это родилось в моей стране, в моей Германии!
— Не горюйте, Эрдманн. — Схеевинк осторожно положил тяжелую руку на его костистое плечо. — Мы живем и делаем свое дело… Для всех, во имя всех… И во имя тех тоже, это им памятник. — Он вздохнул. — Ступайте отдохните. Я понимаю, какая это для вас травма… На завтрашнем старте можете не присутствовать, ночную проверку я тоже сделаю без вас…
Оставшись один, Схеевинк заходил по ковру, заложив за спину полные, с перехватом в запястьях руки, — нервная дрожь все еще не успокаивалась. Лучше было скорее окунуться в дела, и он подошел к пульту связи. За десять минут он распёк бездельников, укрывшихся от жары в подземном хранилище жидкого фтора, поболтал с Ингрид, дежурившей на радарной вышке, и дал указания насчет пронырливых репортеров из «Фигаро». Потом позвонил Дюрану и доложил о подготовке к утреннему старту. Эту ужасную картину? Да, он видел тоже… Гнетущий, тяжелый осадок, ведь у него самого родители погибли в Дахау… Он глубоко вздохнул. Большое спасибо, да, конечно, здоровье нужно беречь, он всегда мечтал под старость сажать тюльпаны под Утрехтом, ха-кха-кха… Зимой он съездит повидать Кэте и детей, теперь, слава всевышнему, есть кому его заменить… Да, освоился вполне, отличный работник… да… да… видел тоже, реагировал очень болезненно… Конечно, конечно… это естественно, он же немец… Мерзавцев вроде этого Франца было не так уж много, а таких, как Эрдманн, большинство… Да, да, они стыдятся за тех… Завтра? Конечно, он его отпустил на день, пусть придет в себя… До свиданья, перед стартом он еще раз проверит все лично…
Повесив трубку, Схеевинк покачал крупной головой, побарабанил по столу толстыми пальцами, машинально нащупав лежавший на столе ключ.
— Tis van te beven de klinkaert, — пробормотал он. — Время звенеть бокалами…
Заказав холодного пива прямо в душ, он продиктовал в магнитофон несколько распоряжений относительно завтрашнего старта. Потом встал из-за стола и подошел к сейфу.
Байконур спустя два часа после старта «Европы»
Двое шли рядом навстречу полуденному солнцу по желтеющей степи, приглаженной жарким суховеем. В ушах гудел ветер, сплетая бронзовые пряди на голове женщины с платиновыми волосами мужчины.
— Пора назад, — вымолвил он.
— Еще немного, — попросила женщина, указывая вперед обнаженной загорелой рукой: там выстроились низкорослые коренастые деревья, протянувшись шеренгой до самого горизонта. — Смотри, Алеша, они словно войско, готовое к параду, правда?
Рощу наполнял беспокойный шелест, перебиваемый глухими стуками падающих абрикосов — их россыпи, как кучки золотых самородков, валялись повсюду на клочковатой, высохшей траве. Алексей Громоздов нагнулся, набрал полные пригоршни.
— Нет, — сказал он. — Они — как строй обреченных на смерть с поднятыми вверх руками…
Женщина встала перед ним, положила руки ему на плечи, заглянула в сумрачные глаза.
— Ты не можешь забыть? — Ее голос звучал озабоченно. — Эту вчерашнюю программу Глобовидения?
— Да, Оленька, — ответил он. — Она, как лемех, вывернула наружу старый пласт… Я сам был заключенным в этом лагере…
Ольга на шаг отступила:
— Ты? Ты был… там? И молчал? До сих пор?
— Незачем было вспоминать. Об этом помнила только моя анкета, — ответил он, насупившись. — Тогда мне не было еще восемнадцати; стало быть, это произошло… — он прикинул в уме, — тридцать девять лет назад, весной сорок второго. Я угодил к ним в плен в первом же бою, в придонских степях. Через три дня я очутился в глухих горах, где-то в баварском Тироле. Там они на тысячах людей испытывали какие-то радиоактивные препараты, называлось это «Зондерлаг-11-19»… — Он умолк, сжав мягко очерченные губы.
Ольга глядела на него широко раскрытыми тревожными глазами.
— Говори…
— Лагерь содержался в строжайшей тайне. За его пределы никто из меченых не выходил живым…
— Меченых?
— Так звали тех, кто получал радиоактивную дозу. Мне повезло, я был молод, здоров и силен, как зубр, попал в команду обслуживания… А этот… ты запомнила его?
— Тот молодой, с хлыстом?
— Да… Франц Баумер, помощник коменданта… Начитанный философ, сентиментальный поэт и холодный, лютый изверг. — Громоздов пожал плечами. — До сих пор не понимаю, как они ухитрялись сочетать все это в одном лице… Выходит, он жив, наверно, процветает, теперь ведь они прощены окончательно…
— Но как же ты… вырвался?
— В сорок четвертом лагерь был спешно ликвидирован и уничтожен искусственно вызванным оползнем. Кое-кому удалось спастись. Мы перебили охрану камнями и просто голыми руками… (Ольга заметила, как его взгляд ушел внутрь.) Что сталось с остальными, я не знаю…
Из небольшого кожаного ранца за спиной Громоздова донесся мелодичный звонок. Потом на шуршащий шум наложился женский голос:
— Алексей Николаич! Алексей Николаич! Вас ищет Еврокосм, директор Дюран из Эль-Хаммада… Говорите!
— Да! Громоздов слушает!
— О, Громоздоф, здравствуйте! — заговорил ранец. — Наконец-то я вас нашел!.. Слушайте, сегодня утром мы запустили на Луну очередную «Европу» с пассажирской кабиной…
— Здравствуйте, Дюран. Все благополучно, надеюсь?
— Да, спасибо, старт прошел нормально, кабина вышла на траекторию. Но, похоже, в ней находится человек…
— Человек? — с удивлением повторил Громоздов. — Вы решили заменить манекена человеком?
— Вы меня не поняли, — сказал ранец. — Конечно, нет. Но накануне ночью он мог незаметно проникнуть в кабину.
— Но как? Ведь стартовая площадка охраняется.
— Разумеется, это ведь не танцевальный зал. Но наши люди имеют свободный доступ на площадку круглые сутки.
— Значит, кто-то из ваших мог тайком забраться в кабину? Что за нелепица!
— Но одного человека недостает, — сказал ранец. — Начальника стартовой команды Петера Схеевинка…
— Схеевинк… — повторил Громоздов. — Погодите, я читал его работы…
— Да, он старый ракетчик.
— Когда же вы его хватились?
— Уже после старта… Утром его на площадке не оказалось, дома тоже, своего заместителя он накануне отпустил, и мне пришлось командовать самому… Вы понимаете, задержка сулила миллионные убытки.
— Непонятно! — произнес Громоздов как бы про себя. — Неужели вы не проверяете кабину перед стартом?
— Это делается заранее, после укладки манекенов, — объяснил ранец. — Кому может прийти в голову искать там человека? До начала стартового счета проверяются только внешние цепи питания и управления. Он эту проверку и проделал, есть его запись в журнале… Проверил лишний раз, он очень аккуратен…
— Он работал один?
— Да, — подтвердил ранец, — Его видел ночной дежурный у проходных ворот.
— И пропустил его на площадку?
— Нет, это не его функция, он только наблюдает. Воротами управляет автомат, знающий в лицо всех наших людей.
— Но дежурный видел, как он прошел?
— Нет, Схеевинк отпустил его спать.
Громоздов обменялся взглядом с внимательно слушавшей Ольгой и пожал плечами. Она улыбнулась.
— Послушайте, Дюран… не находите ли вы, что все это здорово смахивает на несвоевременную первоапрельскую шутку?
— Черт возьми, Громоздоф, я бы очень хотел, чтобы это была шутка! — воскликнул ранец. — Но это факт, что Схеевинк был на площадке, а сейчас его нет…
— Постойте! — Громоздов наморщил лоб. — Автомат ведет регистрацию проходящих?
— Да, конечно, на специальной перфоленте…
— Так ведь он мог просто выйти, и все! На ленте есть его отметки?
— Пока неизвестно, — ответил ранец. — Сейчас как раз проверяем. Это длинная история — пропустить рулон через читающее устройство. А помимо ворот ни войти, ни выйти нельзя — сработает тревожная сигнализация.
— Но ведь все это еще не доказывает, что Схеевинк находится в кабине!
— Чтобы занять место в кабине, нужно выбросить один из манекенов, — разъяснил ранец снисходительно. — Когда мы это сообразили, мы нашли в стартовой яме остатки манекена…
Громоздов посмотрел на Ольгу, улыбнулся, зажмурился и потряс головой:
— Именно того манекена?
— Мы уверены, что того. К сожалению, номер опознать не удалось, он сильно обгорел. Но на складе все запасные налицо, кабина управляется нормально, баланс веса прежний, значит, место манекена кем-то занято…
— Или чем-то, — сказал Громоздов. — Погодите… Связь с ним есть?
— Он не отвечает.
— Так. А телеметрия дыхания?
— Ничего. Датчики дают чистый контрольный код, как всегда при манекенах, они ведь не дышат. Но он мог отключить датчики.
— Но что тогда доказывает, что Схеевинк в кабине? Вместо манекена можно уложить, скажем, свинцовую болванку того же веса…
— Тут у нас некоторые так и думают, — произнес ранец. — Дело в том — я забыл вам это сказать, — что он, вообще говоря, мог выйти через ворота без контрольной отметки. У него был ключ выключения автомата.
— Но ведь это меняет дело! — вскричал Громоздов. — Что же у вас думают?
— Что он просто-напросто сбежал…
— Но зачем тогда история с подменой манекена?
— Когда под тобой становится горячо, действительно очень удобно сделать вид, что ты улетел на Луну. Выложить из кабины манекен, уложить его в яму под первой ступенью ракеты так, чтобы он не очень обгорел. Заменить его болванкой, как предположили вы. Сделать проверку и выйти с помощью ключа, вот и все…
— Но это чушь! Зачем ему было бежать? Вы же его, наверно, давно знаете?
— Конечно. Он честный католик, энтузиаст космоса. В эту версию я не верю. Он бы наверняка придумал чем-нибудь имитировать сигналы телеметрии дыхания.
— Так… — Голос Громоздова звучал задумчиво. — Допустим, что он в кабине. Что могло его на это толкнуть?
— Не могу себе представить, за каким чертом это ему понадобилось! — В голосе из ранца послышалось раздражение. — Какой-то импульс внезапного помешательства… Возможно, на него сильно повлиял этот вчерашний фокус Глобовидения, вы его видели?
— Да, — Алексей встретился глазами с Ольгой, — это было сделано сильно… Но даже после этого вряд ли психически нормальный человек решится на такой шаг, если… — Алексей усмехнулся нелепости неожиданно возникшей мысли, — если только он не имел какого-то отношения к тем делам…
— Слушайте, это абсурд! — Голос из ранца звучал уже сердито. — Что же, по-вашему, он просто избрал эффектный способ самоубийства? Проще было бы сбежать, а эту версию мы уже забраковали. Опасаться надо совершенно другого!
— Чего же?
— Чего угодно! — кричал ранец. — Риск слишком велик, вы понимаете, Громоздоф? Времени у нас в обрез, надо решать, что делать… — Дюран разразился каскадом французских слов. — Если он сошел с ума, он может уничтожить все заброшенное на Базу нуклонитовыми зарядами! Я хотел не дать ему высадиться, попробовать вернуть кабину на Землю…
— И мягко приводнить где-нибудь в океане? Но ведь ваши кабины не рассчитаны на автономное возвращение, их нужно еще дооборудовать там, на Базе, — ведь так? Обновить обмазку, навесить парашютную систему, и так далее. Иначе кабина сгорит при входе в атмосферу!
— Разве я всего этого не знаю, mon ami? — Из ранца послышался громкий вздох. — Но если дать ему высадиться, нельзя оставить его одного надолго!
— Конечно.
— Но забрать его оттуда немедленно может только ваш «Лунник-22», а он еще не готов, так ведь? Есть еще вариант: вывести кабину на лунную орбиту… Сейчас на маневр есть еще время, но через несколько часов будет поздно, и тогда останется лишь одно…
— Что же?
— Жесткая посадка, — произнес ранец раздельно.
— Иначе говоря, разбить кабину с человеком о Луну?
— Я не вижу другого выхода.
Ольга прислушивалась с пылающими щеками.
— Ни в коем случае, Дюран. — В мягком говоре Алексея она узнала хорошо знакомую непреклонность. — Он мог быть просто в состоянии аффекта. Возможно, он опомнится еще до посадки и вступит в связь. Разумный он или сумасшедший, мы не вправе дать ему погибнуть… Сегодня ночью стартует «Лунник-22», очередная отработка системы возврата на манекенах. Одного из них мы заменим нашим человеком.
— Но ведь это колоссальный риск, черт побери! — рявкнул ранец с таким выражением, что Ольга вздрогнула и виновато улыбнулась. — Мы можем потерять двоих вместо одного!
— Это особый случай, Дюран. Кто-то должен рискнуть…
Помолчав, ранец заговорил деловым тоном:
— Согласен, это особый случай. Но кого вы пошлете?
— Только добровольца.
— И вы всерьез думаете найти идиота, согласного рискнуть?
— Да, — ответил Громоздов. — Я полечу сам. Думаю, Космоцентр меня утвердит.
У Ольги вырвалось непроизвольное восклицание.
— О, простите меня, Громоздоф, вы все тот же смельчак… Значит, решено… Но если вы передумаете… Помните, до посадки кабины на Луне остается восемнадцать часов.
— Будьте спокойны, Дюран, мы не передумаем. Прощайте и не забудьте быстро прислать в Космоцентр официальную телеграмму.
— Обязательно, — заверил Дюран. — Со своей стороны прошу об одном: это не должно попасть в печать… Прощайте, дорогой друг, и будьте осторожны…
Зашипев, ранец смолк.
Некоторое время Ольга молча всматривалась в лицо Алексея — она знала, что изменить его решение нельзя.
— Но если его в кабине нет? — вырвалось у нее.
— Сыграю в манекена, только и всего.
— Возьми меня вторым манекеном, — сказала она и вдруг разрыдалась.
Он ласково поглаживал ее волосы.
— Не надо, не плачь, это же невозможно, Оленька… Ты же понимаешь, второе место нужно забронировать…
Порывшись в полевой сумке, висевшей через плечо, Ольга вынула угловатый, смутно фосфоресцирующий предмет.
— Это обломок специального сплава, остаток одного из наших первых лунников, его мне дал на анализ Морев после возвращения с Луны… Возьми его с собой.
Алексей отстранил обломок:
— Я не верю в амулеты, Оленька…
— Упрямец! — сказала она. — Но ты должен вернуться!
— Я и вернусь, — пообещал он. — И привезу его…
Они возвращались рука об руку по степи, пахнущей сухой полынью, как вдруг ранец заговорил опять — это снова был Дюран:
— Слушайте, только что мы убедились, что Схеевинк наверняка находится в кабине… Я хотел предупредить вас, что отправил вам его портрет фототелеграфом. Сообщите, когда стартуете…
— Пора назад, — вымолвил он.
— Еще немного, — попросила женщина, указывая вперед обнаженной загорелой рукой: там выстроились низкорослые коренастые деревья, протянувшись шеренгой до самого горизонта. — Смотри, Алеша, они словно войско, готовое к параду, правда?
Рощу наполнял беспокойный шелест, перебиваемый глухими стуками падающих абрикосов — их россыпи, как кучки золотых самородков, валялись повсюду на клочковатой, высохшей траве. Алексей Громоздов нагнулся, набрал полные пригоршни.
— Нет, — сказал он. — Они — как строй обреченных на смерть с поднятыми вверх руками…
Женщина встала перед ним, положила руки ему на плечи, заглянула в сумрачные глаза.
— Ты не можешь забыть? — Ее голос звучал озабоченно. — Эту вчерашнюю программу Глобовидения?
— Да, Оленька, — ответил он. — Она, как лемех, вывернула наружу старый пласт… Я сам был заключенным в этом лагере…
Ольга на шаг отступила:
— Ты? Ты был… там? И молчал? До сих пор?
— Незачем было вспоминать. Об этом помнила только моя анкета, — ответил он, насупившись. — Тогда мне не было еще восемнадцати; стало быть, это произошло… — он прикинул в уме, — тридцать девять лет назад, весной сорок второго. Я угодил к ним в плен в первом же бою, в придонских степях. Через три дня я очутился в глухих горах, где-то в баварском Тироле. Там они на тысячах людей испытывали какие-то радиоактивные препараты, называлось это «Зондерлаг-11-19»… — Он умолк, сжав мягко очерченные губы.
Ольга глядела на него широко раскрытыми тревожными глазами.
— Говори…
— Лагерь содержался в строжайшей тайне. За его пределы никто из меченых не выходил живым…
— Меченых?
— Так звали тех, кто получал радиоактивную дозу. Мне повезло, я был молод, здоров и силен, как зубр, попал в команду обслуживания… А этот… ты запомнила его?
— Тот молодой, с хлыстом?
— Да… Франц Баумер, помощник коменданта… Начитанный философ, сентиментальный поэт и холодный, лютый изверг. — Громоздов пожал плечами. — До сих пор не понимаю, как они ухитрялись сочетать все это в одном лице… Выходит, он жив, наверно, процветает, теперь ведь они прощены окончательно…
— Но как же ты… вырвался?
— В сорок четвертом лагерь был спешно ликвидирован и уничтожен искусственно вызванным оползнем. Кое-кому удалось спастись. Мы перебили охрану камнями и просто голыми руками… (Ольга заметила, как его взгляд ушел внутрь.) Что сталось с остальными, я не знаю…
Из небольшого кожаного ранца за спиной Громоздова донесся мелодичный звонок. Потом на шуршащий шум наложился женский голос:
— Алексей Николаич! Алексей Николаич! Вас ищет Еврокосм, директор Дюран из Эль-Хаммада… Говорите!
— Да! Громоздов слушает!
— О, Громоздоф, здравствуйте! — заговорил ранец. — Наконец-то я вас нашел!.. Слушайте, сегодня утром мы запустили на Луну очередную «Европу» с пассажирской кабиной…
— Здравствуйте, Дюран. Все благополучно, надеюсь?
— Да, спасибо, старт прошел нормально, кабина вышла на траекторию. Но, похоже, в ней находится человек…
— Человек? — с удивлением повторил Громоздов. — Вы решили заменить манекена человеком?
— Вы меня не поняли, — сказал ранец. — Конечно, нет. Но накануне ночью он мог незаметно проникнуть в кабину.
— Но как? Ведь стартовая площадка охраняется.
— Разумеется, это ведь не танцевальный зал. Но наши люди имеют свободный доступ на площадку круглые сутки.
— Значит, кто-то из ваших мог тайком забраться в кабину? Что за нелепица!
— Но одного человека недостает, — сказал ранец. — Начальника стартовой команды Петера Схеевинка…
— Схеевинк… — повторил Громоздов. — Погодите, я читал его работы…
— Да, он старый ракетчик.
— Когда же вы его хватились?
— Уже после старта… Утром его на площадке не оказалось, дома тоже, своего заместителя он накануне отпустил, и мне пришлось командовать самому… Вы понимаете, задержка сулила миллионные убытки.
— Непонятно! — произнес Громоздов как бы про себя. — Неужели вы не проверяете кабину перед стартом?
— Это делается заранее, после укладки манекенов, — объяснил ранец. — Кому может прийти в голову искать там человека? До начала стартового счета проверяются только внешние цепи питания и управления. Он эту проверку и проделал, есть его запись в журнале… Проверил лишний раз, он очень аккуратен…
— Он работал один?
— Да, — подтвердил ранец, — Его видел ночной дежурный у проходных ворот.
— И пропустил его на площадку?
— Нет, это не его функция, он только наблюдает. Воротами управляет автомат, знающий в лицо всех наших людей.
— Но дежурный видел, как он прошел?
— Нет, Схеевинк отпустил его спать.
Громоздов обменялся взглядом с внимательно слушавшей Ольгой и пожал плечами. Она улыбнулась.
— Послушайте, Дюран… не находите ли вы, что все это здорово смахивает на несвоевременную первоапрельскую шутку?
— Черт возьми, Громоздоф, я бы очень хотел, чтобы это была шутка! — воскликнул ранец. — Но это факт, что Схеевинк был на площадке, а сейчас его нет…
— Постойте! — Громоздов наморщил лоб. — Автомат ведет регистрацию проходящих?
— Да, конечно, на специальной перфоленте…
— Так ведь он мог просто выйти, и все! На ленте есть его отметки?
— Пока неизвестно, — ответил ранец. — Сейчас как раз проверяем. Это длинная история — пропустить рулон через читающее устройство. А помимо ворот ни войти, ни выйти нельзя — сработает тревожная сигнализация.
— Но ведь все это еще не доказывает, что Схеевинк находится в кабине!
— Чтобы занять место в кабине, нужно выбросить один из манекенов, — разъяснил ранец снисходительно. — Когда мы это сообразили, мы нашли в стартовой яме остатки манекена…
Громоздов посмотрел на Ольгу, улыбнулся, зажмурился и потряс головой:
— Именно того манекена?
— Мы уверены, что того. К сожалению, номер опознать не удалось, он сильно обгорел. Но на складе все запасные налицо, кабина управляется нормально, баланс веса прежний, значит, место манекена кем-то занято…
— Или чем-то, — сказал Громоздов. — Погодите… Связь с ним есть?
— Он не отвечает.
— Так. А телеметрия дыхания?
— Ничего. Датчики дают чистый контрольный код, как всегда при манекенах, они ведь не дышат. Но он мог отключить датчики.
— Но что тогда доказывает, что Схеевинк в кабине? Вместо манекена можно уложить, скажем, свинцовую болванку того же веса…
— Тут у нас некоторые так и думают, — произнес ранец. — Дело в том — я забыл вам это сказать, — что он, вообще говоря, мог выйти через ворота без контрольной отметки. У него был ключ выключения автомата.
— Но ведь это меняет дело! — вскричал Громоздов. — Что же у вас думают?
— Что он просто-напросто сбежал…
— Но зачем тогда история с подменой манекена?
— Когда под тобой становится горячо, действительно очень удобно сделать вид, что ты улетел на Луну. Выложить из кабины манекен, уложить его в яму под первой ступенью ракеты так, чтобы он не очень обгорел. Заменить его болванкой, как предположили вы. Сделать проверку и выйти с помощью ключа, вот и все…
— Но это чушь! Зачем ему было бежать? Вы же его, наверно, давно знаете?
— Конечно. Он честный католик, энтузиаст космоса. В эту версию я не верю. Он бы наверняка придумал чем-нибудь имитировать сигналы телеметрии дыхания.
— Так… — Голос Громоздова звучал задумчиво. — Допустим, что он в кабине. Что могло его на это толкнуть?
— Не могу себе представить, за каким чертом это ему понадобилось! — В голосе из ранца послышалось раздражение. — Какой-то импульс внезапного помешательства… Возможно, на него сильно повлиял этот вчерашний фокус Глобовидения, вы его видели?
— Да, — Алексей встретился глазами с Ольгой, — это было сделано сильно… Но даже после этого вряд ли психически нормальный человек решится на такой шаг, если… — Алексей усмехнулся нелепости неожиданно возникшей мысли, — если только он не имел какого-то отношения к тем делам…
— Слушайте, это абсурд! — Голос из ранца звучал уже сердито. — Что же, по-вашему, он просто избрал эффектный способ самоубийства? Проще было бы сбежать, а эту версию мы уже забраковали. Опасаться надо совершенно другого!
— Чего же?
— Чего угодно! — кричал ранец. — Риск слишком велик, вы понимаете, Громоздоф? Времени у нас в обрез, надо решать, что делать… — Дюран разразился каскадом французских слов. — Если он сошел с ума, он может уничтожить все заброшенное на Базу нуклонитовыми зарядами! Я хотел не дать ему высадиться, попробовать вернуть кабину на Землю…
— И мягко приводнить где-нибудь в океане? Но ведь ваши кабины не рассчитаны на автономное возвращение, их нужно еще дооборудовать там, на Базе, — ведь так? Обновить обмазку, навесить парашютную систему, и так далее. Иначе кабина сгорит при входе в атмосферу!
— Разве я всего этого не знаю, mon ami? — Из ранца послышался громкий вздох. — Но если дать ему высадиться, нельзя оставить его одного надолго!
— Конечно.
— Но забрать его оттуда немедленно может только ваш «Лунник-22», а он еще не готов, так ведь? Есть еще вариант: вывести кабину на лунную орбиту… Сейчас на маневр есть еще время, но через несколько часов будет поздно, и тогда останется лишь одно…
— Что же?
— Жесткая посадка, — произнес ранец раздельно.
— Иначе говоря, разбить кабину с человеком о Луну?
— Я не вижу другого выхода.
Ольга прислушивалась с пылающими щеками.
— Ни в коем случае, Дюран. — В мягком говоре Алексея она узнала хорошо знакомую непреклонность. — Он мог быть просто в состоянии аффекта. Возможно, он опомнится еще до посадки и вступит в связь. Разумный он или сумасшедший, мы не вправе дать ему погибнуть… Сегодня ночью стартует «Лунник-22», очередная отработка системы возврата на манекенах. Одного из них мы заменим нашим человеком.
— Но ведь это колоссальный риск, черт побери! — рявкнул ранец с таким выражением, что Ольга вздрогнула и виновато улыбнулась. — Мы можем потерять двоих вместо одного!
— Это особый случай, Дюран. Кто-то должен рискнуть…
Помолчав, ранец заговорил деловым тоном:
— Согласен, это особый случай. Но кого вы пошлете?
— Только добровольца.
— И вы всерьез думаете найти идиота, согласного рискнуть?
— Да, — ответил Громоздов. — Я полечу сам. Думаю, Космоцентр меня утвердит.
У Ольги вырвалось непроизвольное восклицание.
— О, простите меня, Громоздоф, вы все тот же смельчак… Значит, решено… Но если вы передумаете… Помните, до посадки кабины на Луне остается восемнадцать часов.
— Будьте спокойны, Дюран, мы не передумаем. Прощайте и не забудьте быстро прислать в Космоцентр официальную телеграмму.
— Обязательно, — заверил Дюран. — Со своей стороны прошу об одном: это не должно попасть в печать… Прощайте, дорогой друг, и будьте осторожны…
Зашипев, ранец смолк.
Некоторое время Ольга молча всматривалась в лицо Алексея — она знала, что изменить его решение нельзя.
— Но если его в кабине нет? — вырвалось у нее.
— Сыграю в манекена, только и всего.
— Возьми меня вторым манекеном, — сказала она и вдруг разрыдалась.
Он ласково поглаживал ее волосы.
— Не надо, не плачь, это же невозможно, Оленька… Ты же понимаешь, второе место нужно забронировать…
Порывшись в полевой сумке, висевшей через плечо, Ольга вынула угловатый, смутно фосфоресцирующий предмет.
— Это обломок специального сплава, остаток одного из наших первых лунников, его мне дал на анализ Морев после возвращения с Луны… Возьми его с собой.
Алексей отстранил обломок:
— Я не верю в амулеты, Оленька…
— Упрямец! — сказала она. — Но ты должен вернуться!
— Я и вернусь, — пообещал он. — И привезу его…
Они возвращались рука об руку по степи, пахнущей сухой полынью, как вдруг ранец заговорил опять — это снова был Дюран:
— Слушайте, только что мы убедились, что Схеевинк наверняка находится в кабине… Я хотел предупредить вас, что отправил вам его портрет фототелеграфом. Сообщите, когда стартуете…
Еще два часа в Эль-Хаммаде
Серый бетонный купол блиндажа, врытого в землю, глядел узким окошком в жаркое, белесое небо пустыни.
Заглушив мотоцикл, парень в расстегнутой рубашке поверх коротких шорт перемахнул ногой через седло, сдвинул в сторону тяжелую дверь блиндажа и вошел внутрь.
— Ребята, новость! — крикнул он.
— Чего еще, Рене? — Долговязый техник, по прозвищу Дамми [20]погасив сигарету, небрежно швырнул ее на пол.
— В контрольной ленте Цербера есть отметка входа Схеевинка. В двадцать два часа шесть минут, поняли? И выхода тоже, в четыре двенадцать ночи…
— А я что говорил? — флегматично протянул Дамми. — Там никого нет, поняли? Голландец ловко обвел нас всех, вот и все… Никогда он мне не нравился, этот толстяк… «Слава всевышнему»! — передразнил он. — Хитро замаскировался, вечно с именем бога на устах… Ищи его теперь! Небось давно сел в Таманрассете на трансафриканский самолет! Машины-то его, наверно, нигде нет?
— Что ты болтаешь, Дамми? — строго спросил молодой араб, завтракавший за низеньким столиком. — Схеевинк хороший человек, верующий… Помоги ему аллах, где бы он ни был… С тебя он строго требовал, вот ты его и не любишь…
— Это с меня-то? — протянул Дамми. — Брось, Юсеф, уж я-то знаю всему цену. Свою работу делаю ровно на столько, сколько она стоит, понял? А святошу из себя не строю… Улететь в кабине! Что он, идиот, что ли?
— А если его там нет, зачем ему надо было подменять манекен?
Дамми воровато оглянулся и зашептала
— Хотите знать зачем? Представьте себе, что я давно где-то здорово нашкодил… ну, скажем, ограбил банк или музей…
— Ну, представили.
— И что на мой след напала полиция. И что она подослала сюда своего соглядатая… Знаете, что я бы сделал? Провел бы его на площадку, там прикончил, труп отправил бы на Луну вместо манекена, а сам бы смылся подальше, вот и все…
— Ух и придумал! — рассмеялся Рене. — Так, может, это твоя работа? Уж очень гладко у тебя все получается. Верно?
— Верно, Рене. Надо сообщить в полицию. Слушай, Дамми, а награда за тебя назначена?
Тяжелая дверь снова откатилась в сторону, и в блиндаже появился Дюран. Трое вскочили, почтительно вытянулись. Дюран снял белый тропический шлем, отдуваясь, уселся.
— Садитесь, — махнул он рукой.
— Что нового, сэр? — развязно спросил Дамми.
Дюран иронически оглядел его самодовольную физиономию:
— Что, Дамми, работаете для «Фигаро»? Сколько они вам платят за строчку?.. Так вот, ребята. — Его тон стал официальным. — Полиция не должна ни о чем пронюхать, это может повредить Еврокосму. Никакой болтовни, — предупредил он. — Особенно вы, Дамми… И ни слова репортерам, будем Пинкертонами сами… Все поняли?
— Да, шеф, — хором ответили трое.
— Тогда вот что. В контрольной ленте нашлась еще одна отметка входа Схеевинка. Он вернулся на площадку спустя двадцать пять минут после выхода.
Лицо Дамми вытянулось.
— А больше отметок нет, сэр?
— Нет, Дамми.
— Но зачем ему надо было выходить, господин Дюран? — спросил Юсеф недоуменно.
— Трудно сказать, Юсеф. Боюсь, он пронес на площадку какой-то груз.
— Ясно, как день! — воскликнул Дамми. — Я нюхом чуял, что он за штучка! Это не груз, он кого-то провел на площадку! И дежурного сплавил, чтобы не было свидетеля! Там он того и прикончил, манекен заменил трупом и вышел без отметки. У него ведь был ключ!
— Не мелите вздор, Дамми, — устало сказал Дюран. — Никого он не убивал. Он там, в кабине.
— Но почему вы уверены, сэр?
— Вот. — Дюран помахал ключом перед носом Дамми. — Час назад ключ нашли в его сейфе. Значит, без отметки Схеевинк выйти не мог… А вознестись на небо можно только в кабине.
— Что, Дамми, проглотил? — насмешливо спросил Рене.
— Отстань! — буркнул Дамми. — Еще надо разобраться, зачем он выходил.
— Да, вот что, Рене, — вспомнил Дюран. — Надо вызвать Эрдманна. Поищите-ка его.
— Слушаю, шеф… Где он может быть?
— Дома его нет, машина у подъезда. Гуляет где-нибудь неподалеку в пустыне… Берите вертолет и привезите его сюда…
Потом Дюран встал и подошел к телефону.
— Срочно Космоцентр, Громоздова! — произнес он.
Заглушив мотоцикл, парень в расстегнутой рубашке поверх коротких шорт перемахнул ногой через седло, сдвинул в сторону тяжелую дверь блиндажа и вошел внутрь.
— Ребята, новость! — крикнул он.
— Чего еще, Рене? — Долговязый техник, по прозвищу Дамми [20]погасив сигарету, небрежно швырнул ее на пол.
— В контрольной ленте Цербера есть отметка входа Схеевинка. В двадцать два часа шесть минут, поняли? И выхода тоже, в четыре двенадцать ночи…
— А я что говорил? — флегматично протянул Дамми. — Там никого нет, поняли? Голландец ловко обвел нас всех, вот и все… Никогда он мне не нравился, этот толстяк… «Слава всевышнему»! — передразнил он. — Хитро замаскировался, вечно с именем бога на устах… Ищи его теперь! Небось давно сел в Таманрассете на трансафриканский самолет! Машины-то его, наверно, нигде нет?
— Что ты болтаешь, Дамми? — строго спросил молодой араб, завтракавший за низеньким столиком. — Схеевинк хороший человек, верующий… Помоги ему аллах, где бы он ни был… С тебя он строго требовал, вот ты его и не любишь…
— Это с меня-то? — протянул Дамми. — Брось, Юсеф, уж я-то знаю всему цену. Свою работу делаю ровно на столько, сколько она стоит, понял? А святошу из себя не строю… Улететь в кабине! Что он, идиот, что ли?
— А если его там нет, зачем ему надо было подменять манекен?
Дамми воровато оглянулся и зашептала
— Хотите знать зачем? Представьте себе, что я давно где-то здорово нашкодил… ну, скажем, ограбил банк или музей…
— Ну, представили.
— И что на мой след напала полиция. И что она подослала сюда своего соглядатая… Знаете, что я бы сделал? Провел бы его на площадку, там прикончил, труп отправил бы на Луну вместо манекена, а сам бы смылся подальше, вот и все…
— Ух и придумал! — рассмеялся Рене. — Так, может, это твоя работа? Уж очень гладко у тебя все получается. Верно?
— Верно, Рене. Надо сообщить в полицию. Слушай, Дамми, а награда за тебя назначена?
Тяжелая дверь снова откатилась в сторону, и в блиндаже появился Дюран. Трое вскочили, почтительно вытянулись. Дюран снял белый тропический шлем, отдуваясь, уселся.
— Садитесь, — махнул он рукой.
— Что нового, сэр? — развязно спросил Дамми.
Дюран иронически оглядел его самодовольную физиономию:
— Что, Дамми, работаете для «Фигаро»? Сколько они вам платят за строчку?.. Так вот, ребята. — Его тон стал официальным. — Полиция не должна ни о чем пронюхать, это может повредить Еврокосму. Никакой болтовни, — предупредил он. — Особенно вы, Дамми… И ни слова репортерам, будем Пинкертонами сами… Все поняли?
— Да, шеф, — хором ответили трое.
— Тогда вот что. В контрольной ленте нашлась еще одна отметка входа Схеевинка. Он вернулся на площадку спустя двадцать пять минут после выхода.
Лицо Дамми вытянулось.
— А больше отметок нет, сэр?
— Нет, Дамми.
— Но зачем ему надо было выходить, господин Дюран? — спросил Юсеф недоуменно.
— Трудно сказать, Юсеф. Боюсь, он пронес на площадку какой-то груз.
— Ясно, как день! — воскликнул Дамми. — Я нюхом чуял, что он за штучка! Это не груз, он кого-то провел на площадку! И дежурного сплавил, чтобы не было свидетеля! Там он того и прикончил, манекен заменил трупом и вышел без отметки. У него ведь был ключ!
— Не мелите вздор, Дамми, — устало сказал Дюран. — Никого он не убивал. Он там, в кабине.
— Но почему вы уверены, сэр?
— Вот. — Дюран помахал ключом перед носом Дамми. — Час назад ключ нашли в его сейфе. Значит, без отметки Схеевинк выйти не мог… А вознестись на небо можно только в кабине.
— Что, Дамми, проглотил? — насмешливо спросил Рене.
— Отстань! — буркнул Дамми. — Еще надо разобраться, зачем он выходил.
— Да, вот что, Рене, — вспомнил Дюран. — Надо вызвать Эрдманна. Поищите-ка его.
— Слушаю, шеф… Где он может быть?
— Дома его нет, машина у подъезда. Гуляет где-нибудь неподалеку в пустыне… Берите вертолет и привезите его сюда…
Потом Дюран встал и подошел к телефону.
— Срочно Космоцентр, Громоздова! — произнес он.
Байконур, еще два часа спустя
— Психология одиночества? — переспросил Морев.
— Да… Так хочется понять, зачем он это сделал. Бежал от людей или от себя? Неужели он в чем-то виноват? От себя ведь не улетишь, даже на ракете… — Голос Ольги звучал мечтательно. — Один… А я даже в одиночном полете никогда не была одна. Всегда есть связь, слышишь людей… Вот в большой сурдокамере — там я была одна. Через тридцать часов я готова была обрадоваться даже блохе! — Она улыбнулась. — А потом стала чувствовать что-то странное. Весь мир — внутри меня, понимаешь? Там жизнь, кровь струится по венам, распадаются и рождаются ферменты… И мне начало казаться, будто я — вся Вселенная… А ты? Там, на Луне? Ты об этом не очень-то распространялся. Почему?
— Насчет одиночества? — сказал Морев. — А что было распространяться? Там было не до него, — усмехнулся он. — Работы было полно. Только иногда я вдруг чувствовал себя… ну, как актер, знаешь, в пантомиме. А зритель — Земля, она там висит, смотрит на тебя гигантским глазом…
Они сидели на веранде, увитой заботливо ухоженной зеленью, в просветах виднелся степной горизонт.
— Па-ап! Дядь Леша едет! — На веранду влетел мальчуган лет пяти на детском велосипеде-ракете.
Морев привстал, увидел вдали столб пыли,
— Верно, он… Всегда норовит не по дороге, а напрямик по степи… — Он покосился на Ольгу. Та чуть побледнела, закрыла глаза. — Летит он или нет?
Громоздов подкатил к крыльцу, выключил зажигание, затянул тормоз. Поднялся по ступенькам, подхватил мальчика, подбросил: «Ух ты, космонавтище!» Потом пожал руку Мореву и поцеловал Ольгу.
— Ну?
— Утвердили. Но со скрипом…
Ольга тихонько ахнула.
— Значит, летишь, быть тебе лунарем-третьим… — Морев улыбнулся.
— Четвертым, Иван, — поправил Громоздов.
«Лунарь-первый» — под этим прозвищем Морев был известен во всем мире.
— Верно, я и забыл… Но почему со скрипом?
Громоздов промолчал, глаза его смотрели сумрачно.
— Ты чего, Алексей?
— Да ничего, — отозвался тот. — Видно, мое время на исходе…
— Кто тебе это сказал? Комиссия?
— Да нет, конечно… Но это висело в воздухе, понимаешь?
— Брось и думать об этом! Это все Глобовидение, та сцена вывела тебя из равновесия… Ты не сказал им ничего?
— Конечно, нет. О том, что я был именно в этом лагере, никто не знает, кроме вас двоих… Но встреть я этого типа теперь, — хмурые глаза Алексея мрачно сверкнули, — он не ушел бы живым… Клянусь, меня не остановили бы ни моральные, ни юридические запреты!
В глазах Ольги застыли слезы.
— Да… Так хочется понять, зачем он это сделал. Бежал от людей или от себя? Неужели он в чем-то виноват? От себя ведь не улетишь, даже на ракете… — Голос Ольги звучал мечтательно. — Один… А я даже в одиночном полете никогда не была одна. Всегда есть связь, слышишь людей… Вот в большой сурдокамере — там я была одна. Через тридцать часов я готова была обрадоваться даже блохе! — Она улыбнулась. — А потом стала чувствовать что-то странное. Весь мир — внутри меня, понимаешь? Там жизнь, кровь струится по венам, распадаются и рождаются ферменты… И мне начало казаться, будто я — вся Вселенная… А ты? Там, на Луне? Ты об этом не очень-то распространялся. Почему?
— Насчет одиночества? — сказал Морев. — А что было распространяться? Там было не до него, — усмехнулся он. — Работы было полно. Только иногда я вдруг чувствовал себя… ну, как актер, знаешь, в пантомиме. А зритель — Земля, она там висит, смотрит на тебя гигантским глазом…
Они сидели на веранде, увитой заботливо ухоженной зеленью, в просветах виднелся степной горизонт.
— Па-ап! Дядь Леша едет! — На веранду влетел мальчуган лет пяти на детском велосипеде-ракете.
Морев привстал, увидел вдали столб пыли,
— Верно, он… Всегда норовит не по дороге, а напрямик по степи… — Он покосился на Ольгу. Та чуть побледнела, закрыла глаза. — Летит он или нет?
Громоздов подкатил к крыльцу, выключил зажигание, затянул тормоз. Поднялся по ступенькам, подхватил мальчика, подбросил: «Ух ты, космонавтище!» Потом пожал руку Мореву и поцеловал Ольгу.
— Ну?
— Утвердили. Но со скрипом…
Ольга тихонько ахнула.
— Значит, летишь, быть тебе лунарем-третьим… — Морев улыбнулся.
— Четвертым, Иван, — поправил Громоздов.
«Лунарь-первый» — под этим прозвищем Морев был известен во всем мире.
— Верно, я и забыл… Но почему со скрипом?
Громоздов промолчал, глаза его смотрели сумрачно.
— Ты чего, Алексей?
— Да ничего, — отозвался тот. — Видно, мое время на исходе…
— Кто тебе это сказал? Комиссия?
— Да нет, конечно… Но это висело в воздухе, понимаешь?
— Брось и думать об этом! Это все Глобовидение, та сцена вывела тебя из равновесия… Ты не сказал им ничего?
— Конечно, нет. О том, что я был именно в этом лагере, никто не знает, кроме вас двоих… Но встреть я этого типа теперь, — хмурые глаза Алексея мрачно сверкнули, — он не ушел бы живым… Клянусь, меня не остановили бы ни моральные, ни юридические запреты!
В глазах Ольги застыли слезы.