Страница:
Он развернул свою книгу.
«Черт его знает, где этот старый подлец закопал царские сокровища!» — с отчаянием и тоской думал он, в сотый раз читая уже выученную наизусть запись Щербатова: «…водопад… тропинка слева… толстый ствол бука…» Он поднял голову и с ненавистью только теперь заметил, что дерево, под которым он так усердно рыл землю, было орехом.
— Вот черт! — ударив с размаху лопатой по стволу неповинного дерева, пробормотал он. — Но где же этот бук, где водопад с плоским камнем, где, наконец, та самая тропинка, по которой надо идти к сокровищам?
Оглядываясь, пастор заметил, что в стороне от проложенной вдоль ручья тропинки через лес в гору тянутся еще две. Брухмиллер взял свою лопату и устало пошел наугад по первой из них.
Шел он недолго, не больше пятнадцати минут. То, что увидел он, наполнило его сердце отчаянием. Два водопада, один небольшой, другой побольше, висели над зеленой поляной. Несколько тропинок, во всяком случае не менее десяти, вверх и вниз обегали их. Дальше, за кустами, слышался шум еще одного потока, низвергавшегося сверху. Где был нужный водопад, под каким из многих десятков растущих тут деревьев находился клад, узнать было невозможно.
— Да здесь целый лес буков! — роняя от отчаяния лопату, прошептал Брухмиллер и, переводя глаза дальше, увидел еще один водопад. «Шестой!» — с отчаянием подумал он.
Найти в этом хаосе деревьев, кустов, скал, тропинок, водопадов искомое место было невозможно. Пастор опустился на камень и стал молча, бездумно, не шевелясь, всматриваться в могучую, девственную красоту природы.
— Чтоб ты провалился! — наконец сказал он и, подняв с земли свою лопату, наугад пошел вперед.
Мечта его рушилась. Он ясно видел, что бриллианты ускользают от него.
— Неужели я напрасно рвался сюда? Не может быть! Надо искать, надо еще искать, лучше, старательней, — лихорадочно шептал он, шагая по тропинке и ища только одного — плоский камень, тот самый, под которым лежали бриллианты. — Он здесь, может быть где-то рядом, — возбужденно бормотал пастор, оглядываясь по сторонам, прыгая через пни и камни и убеждая самого себя в том, во что уж не верил и боялся признаться себе.
Никакого плоского камня вокруг не было, а тропинка, разветвляясь, все уходила вверх и вела за собою готового закричать, завыть, заплакать от неудачи и отчаяния пастора.
— Значит, все было напрасным — и мой приезд сюда, и расходы, и ответственность, и поиски этого проклятого клада!
Он остановился. Идти дальше было глупо. Местность становилась все более дикой и неприветливой. Вдруг пастор услышал какой-то шум, голоса и шаги идущих сверху людей.
Брухмиллер стал за куст. Тень от деревьев скрыла пастора.
Шаги приближались, сверху сорвался камень, зашуршали ветки, послышались голоса, и пастор уже отчетливо стал различать отдельные слова.
— Посидим немного, мама, у родника, а потом пойдем дальше, — упрашивал чей-то детский голос.
— Нет, дочка, надо спешить к остановке. Автобус через полчаса подойдет из Ларса, — отвечал женский голос.
Говорили по-осетински, и Брухмиллер хотя и с трудом, но все же понял их. По тропинке вышли девочка лет одиннадцати и женщина лет тридцати.
— Надо торопиться, дочка, а то придется ждать целый час, — торопила женщина.
— Мама, здесь кто-то из города, — шепнула девочка, заметив неосторожно высунувшегося пастора.
— Здравствуйте! Гуляю. Любуюсь водопадом, — подбирая слова и выходя на дорожку, сказал Брухмиллер. — А вы кто? — поинтересовался он.
— Из аула Корочи, что за этой горой. Вот веду дочку в город, к врачу ушному. Спешим к автобусу, — ответила мать, кланяясь и останавливаясь возле пастора.
— Это хорошо. Вы в Ларс идете?
— Нет! Зачем в Ларс! Спустимся вниз по тропинке, а там у шоссе остановка автобуса.
«Отлично! — подумал пастор. — По крайней мере болтать не будут». И, окидывая глазом водопады, сказал:
— Красиво тут. Целых два сразу.
— И-и, этого добра у нас здесь больше двух десятков. Чуть ли не на каждом шагу ручьи спадают с гор, — махнув рукой, сказала женщина и, поклонившись, продолжала: — Извините, мы спешим!
Мать и дочь скрылись на одной из тропинок, а ошеломленный фразой женщины Брухмиллер все стоял, растерянно повторяя:
— Больше двух десятков!
Делать тут дальше было нечего. Найти плоский камень среди раскиданных по этим отрогам водопадов было делом невыполнимым. В этой проклятой дыре надо было жить минимум полгода.
Он со злостью швырнул ногой ненужную теперь лопату, и она со звоном полетела в кусты. Проклятие! Так хорошо составленный план, обдуманный им и одобренный Гопкинсом, рухнул. Этот болван князь теперь сам бы не смог найти зарытые им богатства.
Брухмиллер, не двигаясь, стоял на одном и том же месте, бессмысленно поводя глазами и что-то бормоча.
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
«Черт его знает, где этот старый подлец закопал царские сокровища!» — с отчаянием и тоской думал он, в сотый раз читая уже выученную наизусть запись Щербатова: «…водопад… тропинка слева… толстый ствол бука…» Он поднял голову и с ненавистью только теперь заметил, что дерево, под которым он так усердно рыл землю, было орехом.
— Вот черт! — ударив с размаху лопатой по стволу неповинного дерева, пробормотал он. — Но где же этот бук, где водопад с плоским камнем, где, наконец, та самая тропинка, по которой надо идти к сокровищам?
Оглядываясь, пастор заметил, что в стороне от проложенной вдоль ручья тропинки через лес в гору тянутся еще две. Брухмиллер взял свою лопату и устало пошел наугад по первой из них.
Шел он недолго, не больше пятнадцати минут. То, что увидел он, наполнило его сердце отчаянием. Два водопада, один небольшой, другой побольше, висели над зеленой поляной. Несколько тропинок, во всяком случае не менее десяти, вверх и вниз обегали их. Дальше, за кустами, слышался шум еще одного потока, низвергавшегося сверху. Где был нужный водопад, под каким из многих десятков растущих тут деревьев находился клад, узнать было невозможно.
— Да здесь целый лес буков! — роняя от отчаяния лопату, прошептал Брухмиллер и, переводя глаза дальше, увидел еще один водопад. «Шестой!» — с отчаянием подумал он.
Найти в этом хаосе деревьев, кустов, скал, тропинок, водопадов искомое место было невозможно. Пастор опустился на камень и стал молча, бездумно, не шевелясь, всматриваться в могучую, девственную красоту природы.
— Чтоб ты провалился! — наконец сказал он и, подняв с земли свою лопату, наугад пошел вперед.
Мечта его рушилась. Он ясно видел, что бриллианты ускользают от него.
— Неужели я напрасно рвался сюда? Не может быть! Надо искать, надо еще искать, лучше, старательней, — лихорадочно шептал он, шагая по тропинке и ища только одного — плоский камень, тот самый, под которым лежали бриллианты. — Он здесь, может быть где-то рядом, — возбужденно бормотал пастор, оглядываясь по сторонам, прыгая через пни и камни и убеждая самого себя в том, во что уж не верил и боялся признаться себе.
Никакого плоского камня вокруг не было, а тропинка, разветвляясь, все уходила вверх и вела за собою готового закричать, завыть, заплакать от неудачи и отчаяния пастора.
— Значит, все было напрасным — и мой приезд сюда, и расходы, и ответственность, и поиски этого проклятого клада!
Он остановился. Идти дальше было глупо. Местность становилась все более дикой и неприветливой. Вдруг пастор услышал какой-то шум, голоса и шаги идущих сверху людей.
Брухмиллер стал за куст. Тень от деревьев скрыла пастора.
Шаги приближались, сверху сорвался камень, зашуршали ветки, послышались голоса, и пастор уже отчетливо стал различать отдельные слова.
— Посидим немного, мама, у родника, а потом пойдем дальше, — упрашивал чей-то детский голос.
— Нет, дочка, надо спешить к остановке. Автобус через полчаса подойдет из Ларса, — отвечал женский голос.
Говорили по-осетински, и Брухмиллер хотя и с трудом, но все же понял их. По тропинке вышли девочка лет одиннадцати и женщина лет тридцати.
— Надо торопиться, дочка, а то придется ждать целый час, — торопила женщина.
— Мама, здесь кто-то из города, — шепнула девочка, заметив неосторожно высунувшегося пастора.
— Здравствуйте! Гуляю. Любуюсь водопадом, — подбирая слова и выходя на дорожку, сказал Брухмиллер. — А вы кто? — поинтересовался он.
— Из аула Корочи, что за этой горой. Вот веду дочку в город, к врачу ушному. Спешим к автобусу, — ответила мать, кланяясь и останавливаясь возле пастора.
— Это хорошо. Вы в Ларс идете?
— Нет! Зачем в Ларс! Спустимся вниз по тропинке, а там у шоссе остановка автобуса.
«Отлично! — подумал пастор. — По крайней мере болтать не будут». И, окидывая глазом водопады, сказал:
— Красиво тут. Целых два сразу.
— И-и, этого добра у нас здесь больше двух десятков. Чуть ли не на каждом шагу ручьи спадают с гор, — махнув рукой, сказала женщина и, поклонившись, продолжала: — Извините, мы спешим!
Мать и дочь скрылись на одной из тропинок, а ошеломленный фразой женщины Брухмиллер все стоял, растерянно повторяя:
— Больше двух десятков!
Делать тут дальше было нечего. Найти плоский камень среди раскиданных по этим отрогам водопадов было делом невыполнимым. В этой проклятой дыре надо было жить минимум полгода.
Он со злостью швырнул ногой ненужную теперь лопату, и она со звоном полетела в кусты. Проклятие! Так хорошо составленный план, обдуманный им и одобренный Гопкинсом, рухнул. Этот болван князь теперь сам бы не смог найти зарытые им богатства.
Брухмиллер, не двигаясь, стоял на одном и том же месте, бессмысленно поводя глазами и что-то бормоча.
Глава VI
Фото, снятые с покойного Ладо, были увеличены и размножены. Два из них были немедленно отосланы в Тбилиси, остальные уложены в фототеку полковника Боциева, а одно пришито к делу. Рядом с ним находились и три снимка, сделанные с пастора; первый — когда Брухмиллер лежал в постели и его осматривал врач; второй — когда пастор спускался с лестницы дома в Ларсе, намереваясь в первый раз идти на поиски клада, и третий — Брухмиллер в поте лица копающий яму под большим стволом ореха.
Только когда Дарью Савельевну вместе с ее мужем Антоном Ефимычем пригласили к полковнику, старуха, чтобы успокоить удивленного и обеспокоенного мужа, рассказала ему о своем визите в милицию.
Антон Ефимыч почесал голову, задумался, а затем сказал:
— А что, жена, может, и вправду этот гость похож на Булата?
— Вот придем к полковнику, узнаем, — решительно сказала старуха.
И они вышли из дома.
— Садитесь, друзья, извините, что побеспокоил пожилых людей, но мне нужна ваша помощь, — сказал Боциев, усаживая стариков возле себя. — Вот поглядите, не найдете ли среди вот этих двадцати фотокарточек кого-нибудь похожего на ваших ночных гостей.
Оба старика стали медленно, по очереди рассматривать десятки неизвестных им лиц, изображенных на карточках.
— Он! — решительно сказала Дарья Савельевна, протягивая мужу одну из карточек. — Гляди, Антоша, этот самый грузин, что вторым-то племянничком Почтареву назвался.
— Точно! А вот и другой, что на Булата Казаналипова смахивает, — кладя на стол портрет пастора, спускающегося по лестнице, сказал Антон Ефимыч.
— Так вы утверждаете, что именно они, вот эти два человека, были у вас тогда ночью?
— Они! — убежденно сказал старик.
Дарья Савельевна утвердительно кивнула головой.
— Спасибо, товарищи! — сказал Боциев. — Мы сами уже знали об этом, но никогда не лишне еще раз убедиться в своих выводах.
— Да как вы их, этих антихристов, нашли, как сняли? — разводя руками, спросил Антон Ефимыч.
— Ну что ты говоришь, Антоша! Да разве ж можно спрашивать об этом? — сказала старуха.
— Можно, можно, дорогая мамаша. Разве без вашей помощи, если бы вы не пошли утром в милицию, мы бы узнали об этих людях? Мы с вами делаем одно общее дело, — провожая стариков, тепло сказал полковник. — Скоро, очень скоро мы закончим это дело, но возможно, что вы оба еще раз будете нужны.
— Служу советскому народу! — вытягиваясь во фронт, отрапортовал старый солдат.
— Ну иди, иди, вояка! — добродушно сказала старуха. — А ты, батюшка, — уж совсем по-свойски обратилась она к полковнику, — вызывай нас, когда тебе это надо будет.
Пастор шел обратно быстро, крупным шагом, размахивая руками и бормоча проклятия. Теперь этот плотный, быстро шагающий человек ничем не был похож на того скромного, вежливого, медленно гулявшего Брухмиллера, каким он был всего два часа назад.
— Сорвалось! Проклятье! Эти богатства так и останутся зарытыми в земле, пока какой-нибудь остолоп, копая канаву или яму, не наткнется на мои сокровища!!
Пастор забыл обо всем — и о том, что он должен еще быть в роли больного, и что «сокровища» были не его, а бывшей императрицы.
— Все было напрасно! — размахивая руками, шептал он. — И расходы, и расчеты, и возня с этими идиотами, князем и Курочкиным… Да! Но что же теперь делать с Гопкинсом? Ведь Почтарева нет. Значит… — Пастор даже остановился, похолодев от страха. — Значит, придется в Тифлисе, — он поправился, — в Тбилиси пойти по тому адресу, который на самый крайний случай дал мне Вернер. Черт возьми, как все складывается скверно!
Он возбужденно вытер лоб, поминутно останавливаясь и разводя руками.
— Принес же черт этого негодяя с предложением откопать проклятый клад!.. Но разве все было не продуманно или случайно? — забормотал пастор. — Вовсе нет! Все было тщательно, до самых мельчайших подробностей обдумано и разработано совместно с Гопкинсом и капитаном. Все, все детали, вплоть даже до внезапной болезни в дороге, — все это было разработано американцем.
Пастор вспомнил пилюлю, которой снабдили его перед отъездом сюда. От нее внезапно начинало усиленно и тревожно биться сердце, неметь конечности и бледнеть лицо… А вклеенные в географическую карту подробные сведения о месте клада, а рисунок склонов этой подлой горы, которая сейчас возвышалась над ним, а водопад, тропинки… словом все, все было заранее подготовлено и рассчитано, кроме одного. Вся эта местность во всех ее углах — утесы, леса, склоны — как две капли воды похожи один на другой. Где тут, к черту, за двое-трое суток можно разыскать клад!
Пастор в отчаянии оглядел зеленые отроги горы.
«Будь ты проклята вместе с князем, императрицей и всем тем, что живет и растет в этом окаянном месте!» — со злобой подумал он, плюнул и широким, крупным шагом пошел к Ларсу.
Ломаным, малопонятным языком, а больше знаками он объяснил встревоженному начальнику станции, что хочет немедленно же продолжать путь в Тбилиси.
Удивленный хозяин вызвал к телефону переводчика, которому пастор резко и в категорической форме сообщил, что он «здоров, просит доктора больше его не навещать, а немедленно прислать машину, чтобы следовать дальше в Грузию».
— Такси будет только завтра утром. Сейчас вряд ли найдем свободное, уже поздно. Потерпите, пожалуйста, до утра, а к девяти часам такси будет в Ларсе, — сказал переводчик.
Пастор был сух, говорил он по телефону нелюбезно, короткими, отрывистыми фразами, и обеспокоенный этим переводчик осведомился, что с ним, не обидел ли кто из жителей гостя.
— Я просто не в духе. Мне надоело сидеть в этой дыре, но делать нечего. Жду вас завтра к девяти, — вешая трубку, сказал Брухмиллер.
«Идиоты, чтоб вас черт побрал!» — выругал он в сердцах и переводчика, и не понимавших ни его языка, ни его настроения окружающих.
Он молча поужинал, сердито кивнул головой хозяину и лег в постель. Сон не шел к пастору. Мысли о том, что теперь, согласно приказу Гопкинса, ему обязательно нужно будет в Тифлисе пойти на явочную квартиру, чтобы у какой-то «Розочки» получить нужные американцу сведения, пугали его.
«И за что я должен буду работать на этого подлеца? Клада не нашел, денег получил на расходы мало. Вся эта затея с бриллиантами мне самому уже обошлась больше ста фунтов, — вспоминая авансы и разные денежные выдачи князю и его сподручному, вздохнул пастор. — Но нельзя же возвратиться ни с чем? Разве они простят мне, если я даже не попытаюсь встретиться с этой «Розочкой»?.. Что же делать?»
Он вздохнул, перевернулся на бок и продолжал все думать о том, как ему следует поступить в этой ненужной и опасной поездке в Тифлис. Так он проворочался на кровати часов до четырех и наконец, обессиленный, уснул тяжелым и тревожным сном.
Брухмиллер проснулся в восемь, а к девяти приехал переводчик. На этот раз пастор был приветлив со всеми. Он тепло поблагодарил хозяина дома за гостеприимство, хотел даже расплатиться с ним, но начальник станции отвел в сторону руку Брухмиллера, попросив переводчика передать гостю, что «на Кавказе гость — лицо почетное и что упоминание о деньгах — это кровная обида хозяевам». Пастор мило улыбнулся, пожал всем руки, сел в такси и понесся по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси.
Когда машина скрылась из виду, переводчик спросил хозяина:
— Что он там рыл?
— Не знаем! — пожимая плечами, ответил начальник. — Как крот, в четырех местах изрыл землю, затем чего-то озлился, швырнул в кусты свою лопату. Видимо, искал что-то.
Только когда Дарью Савельевну вместе с ее мужем Антоном Ефимычем пригласили к полковнику, старуха, чтобы успокоить удивленного и обеспокоенного мужа, рассказала ему о своем визите в милицию.
Антон Ефимыч почесал голову, задумался, а затем сказал:
— А что, жена, может, и вправду этот гость похож на Булата?
— Вот придем к полковнику, узнаем, — решительно сказала старуха.
И они вышли из дома.
— Садитесь, друзья, извините, что побеспокоил пожилых людей, но мне нужна ваша помощь, — сказал Боциев, усаживая стариков возле себя. — Вот поглядите, не найдете ли среди вот этих двадцати фотокарточек кого-нибудь похожего на ваших ночных гостей.
Оба старика стали медленно, по очереди рассматривать десятки неизвестных им лиц, изображенных на карточках.
— Он! — решительно сказала Дарья Савельевна, протягивая мужу одну из карточек. — Гляди, Антоша, этот самый грузин, что вторым-то племянничком Почтареву назвался.
— Точно! А вот и другой, что на Булата Казаналипова смахивает, — кладя на стол портрет пастора, спускающегося по лестнице, сказал Антон Ефимыч.
— Так вы утверждаете, что именно они, вот эти два человека, были у вас тогда ночью?
— Они! — убежденно сказал старик.
Дарья Савельевна утвердительно кивнула головой.
— Спасибо, товарищи! — сказал Боциев. — Мы сами уже знали об этом, но никогда не лишне еще раз убедиться в своих выводах.
— Да как вы их, этих антихристов, нашли, как сняли? — разводя руками, спросил Антон Ефимыч.
— Ну что ты говоришь, Антоша! Да разве ж можно спрашивать об этом? — сказала старуха.
— Можно, можно, дорогая мамаша. Разве без вашей помощи, если бы вы не пошли утром в милицию, мы бы узнали об этих людях? Мы с вами делаем одно общее дело, — провожая стариков, тепло сказал полковник. — Скоро, очень скоро мы закончим это дело, но возможно, что вы оба еще раз будете нужны.
— Служу советскому народу! — вытягиваясь во фронт, отрапортовал старый солдат.
— Ну иди, иди, вояка! — добродушно сказала старуха. — А ты, батюшка, — уж совсем по-свойски обратилась она к полковнику, — вызывай нас, когда тебе это надо будет.
Пастор шел обратно быстро, крупным шагом, размахивая руками и бормоча проклятия. Теперь этот плотный, быстро шагающий человек ничем не был похож на того скромного, вежливого, медленно гулявшего Брухмиллера, каким он был всего два часа назад.
— Сорвалось! Проклятье! Эти богатства так и останутся зарытыми в земле, пока какой-нибудь остолоп, копая канаву или яму, не наткнется на мои сокровища!!
Пастор забыл обо всем — и о том, что он должен еще быть в роли больного, и что «сокровища» были не его, а бывшей императрицы.
— Все было напрасно! — размахивая руками, шептал он. — И расходы, и расчеты, и возня с этими идиотами, князем и Курочкиным… Да! Но что же теперь делать с Гопкинсом? Ведь Почтарева нет. Значит… — Пастор даже остановился, похолодев от страха. — Значит, придется в Тифлисе, — он поправился, — в Тбилиси пойти по тому адресу, который на самый крайний случай дал мне Вернер. Черт возьми, как все складывается скверно!
Он возбужденно вытер лоб, поминутно останавливаясь и разводя руками.
— Принес же черт этого негодяя с предложением откопать проклятый клад!.. Но разве все было не продуманно или случайно? — забормотал пастор. — Вовсе нет! Все было тщательно, до самых мельчайших подробностей обдумано и разработано совместно с Гопкинсом и капитаном. Все, все детали, вплоть даже до внезапной болезни в дороге, — все это было разработано американцем.
Пастор вспомнил пилюлю, которой снабдили его перед отъездом сюда. От нее внезапно начинало усиленно и тревожно биться сердце, неметь конечности и бледнеть лицо… А вклеенные в географическую карту подробные сведения о месте клада, а рисунок склонов этой подлой горы, которая сейчас возвышалась над ним, а водопад, тропинки… словом все, все было заранее подготовлено и рассчитано, кроме одного. Вся эта местность во всех ее углах — утесы, леса, склоны — как две капли воды похожи один на другой. Где тут, к черту, за двое-трое суток можно разыскать клад!
Пастор в отчаянии оглядел зеленые отроги горы.
«Будь ты проклята вместе с князем, императрицей и всем тем, что живет и растет в этом окаянном месте!» — со злобой подумал он, плюнул и широким, крупным шагом пошел к Ларсу.
Ломаным, малопонятным языком, а больше знаками он объяснил встревоженному начальнику станции, что хочет немедленно же продолжать путь в Тбилиси.
Удивленный хозяин вызвал к телефону переводчика, которому пастор резко и в категорической форме сообщил, что он «здоров, просит доктора больше его не навещать, а немедленно прислать машину, чтобы следовать дальше в Грузию».
— Такси будет только завтра утром. Сейчас вряд ли найдем свободное, уже поздно. Потерпите, пожалуйста, до утра, а к девяти часам такси будет в Ларсе, — сказал переводчик.
Пастор был сух, говорил он по телефону нелюбезно, короткими, отрывистыми фразами, и обеспокоенный этим переводчик осведомился, что с ним, не обидел ли кто из жителей гостя.
— Я просто не в духе. Мне надоело сидеть в этой дыре, но делать нечего. Жду вас завтра к девяти, — вешая трубку, сказал Брухмиллер.
«Идиоты, чтоб вас черт побрал!» — выругал он в сердцах и переводчика, и не понимавших ни его языка, ни его настроения окружающих.
Он молча поужинал, сердито кивнул головой хозяину и лег в постель. Сон не шел к пастору. Мысли о том, что теперь, согласно приказу Гопкинса, ему обязательно нужно будет в Тифлисе пойти на явочную квартиру, чтобы у какой-то «Розочки» получить нужные американцу сведения, пугали его.
«И за что я должен буду работать на этого подлеца? Клада не нашел, денег получил на расходы мало. Вся эта затея с бриллиантами мне самому уже обошлась больше ста фунтов, — вспоминая авансы и разные денежные выдачи князю и его сподручному, вздохнул пастор. — Но нельзя же возвратиться ни с чем? Разве они простят мне, если я даже не попытаюсь встретиться с этой «Розочкой»?.. Что же делать?»
Он вздохнул, перевернулся на бок и продолжал все думать о том, как ему следует поступить в этой ненужной и опасной поездке в Тифлис. Так он проворочался на кровати часов до четырех и наконец, обессиленный, уснул тяжелым и тревожным сном.
Брухмиллер проснулся в восемь, а к девяти приехал переводчик. На этот раз пастор был приветлив со всеми. Он тепло поблагодарил хозяина дома за гостеприимство, хотел даже расплатиться с ним, но начальник станции отвел в сторону руку Брухмиллера, попросив переводчика передать гостю, что «на Кавказе гость — лицо почетное и что упоминание о деньгах — это кровная обида хозяевам». Пастор мило улыбнулся, пожал всем руки, сел в такси и понесся по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси.
Когда машина скрылась из виду, переводчик спросил хозяина:
— Что он там рыл?
— Не знаем! — пожимая плечами, ответил начальник. — Как крот, в четырех местах изрыл землю, затем чего-то озлился, швырнул в кусты свою лопату. Видимо, искал что-то.
Глава VII
Туристы, приехавшие в Тбилиси три дня назад, разбились на группы. Одна поехала осматривать старинные достопримечательности Мцхета. Вторая группа осматривала самый город, начиная от частично уцелевшего майдана до Метехского замка и знаменитого Сионского собора, в котором, по традиции, служили грузинские экзархи. Когда туристы обходили тяжелые, несколько мрачные коридоры храма, фотографируя низкие своды, старые иконы, росписи и фрески древнего храма, молодая голландка, вспомнив о тяжело и так внезапно заболевшем Брухмиллере, сказала:
— Как был бы рад видеть этот древний храм наш милый пастор! Ведь церкви и монастыри особенно интересовали бедного Брухмиллера.
— Кстати, господа, какие о нем вести? — щелкнув фотоаппаратом, спросил итальянский художник.
— Вчера ему было значительно лучше. Мы с Густавом, — сказал один из молодых немцев, — вечером звонили в… — он с трудом выговорил: — Ор-ж-кид-се, и нам любезно ответили из Бюро по туристским поездкам, что наш милый пастор поправляется и даже гуляет вокруг того селения, в котором мы оставили его.
— Он уже здоров и, возможно, даже сегодня к вечеру будет здесь, — добавила переводчица. — Мы также запросили о здоровье господина пастора.
— Чудесно! — обрадовались интуристы. — Нам очень не хватает этого милого собеседника.
— Выясните, пожалуйста, когда господин пастор прибудет сюда, чтобы мы могли устроить ему приятную встречу, — попросил переводчицу один из молодых немцев.
— После обеда я созвонюсь с Орджоникидзе и совершенно точно выясню день приезда господина Брухмиллера, — обещала переводчица, и они пошли дальше.
Впереди был еще Метехский замок и поездка на новое, недавно созданное Тбилисское море. Вечером предстояло подняться на фуникулере на гору Давида, возвышавшуюся над городом.
Третья группа туристов уехала в Коджоры, загородное дачное место, и затем должны были посетить знаменитый Ботанический сад.
Шумный, веселый город с его приветливыми, экспансивными обитателями понравился иностранцам.
— Будто бы нахожусь на юге Франции, где-нибудь в Савойе или Лангедоке, — сказала французская студентка.
— Скорее, в Италии. Ей-богу, эти забавные мальчуганы живо напоминают мне нашу неаполитанскую детвору! — поддержал ее итальянский художник.
В те самые часы, когда интуристы знакомились с Тбилиси, Брухмиллер несся на такси мимо развалин замка Тамары, не глядя на суровые, грозно свисающие скалы Дарьяла, не замечая могучей красоты ущелья и не слыша рокота бурных, стремительных вод Терека.
«Все впустую! — в двадцатый раз проносилось в его мозгу. Клад не найден, а впереди опасное посещение неизвестных ему людей. — И на кой черт я ввязался в эту идиотскую авантюру!» — вздыхая, все думал пастор. А машина несла его мимо села Казбеги, мимо сел Сиони и Коби. Вот дорога стала кружить вверх, Терек остался позади, стало прохладней, воздух, холодный и чистый, проник в кабину.
Пастор нехотя глянул в окошко. Все это он не раз видел еще в детстве, когда на арбе, верхом или в дилижансе ездил из Владикавказа в Тифлис.
«И зачем только я впутался в это путешествие!» — снова тоскливо подумал он. Даже красоты перевала, виды с Крестовой горы и спуск в Койшаурскую долину не отвлекли его от тревожных дум.
«Улица Малхаза Дидебури, дом четыре, квартира восемь», — неустанно проносилось в его мозгу.
Часов около пяти пастор приехал в Тбилиси.
Он давно не бывал в нем, почти сорок пять лет отделяли его от того дня, когда он бежал сюда от большевиков. Да, город стал совсем другим. Трудно было узнать в этом роскошном, богатом, с чудесными парками, широкими улицами и отличными европейскими зданиями прежний, несколько провинциальный Тифлис.
Пастор ехал по улицам, когда-то знакомым ему, но все было по-новому, и он не узнавал мест, по которым бродил в прежнее время.
Все было иным — и люди, и город, и время. Брухмиллер насупился и протянул шоферу бумажку с адресом гостиницы, куда надо было ему ехать.
Шофер кивнул головой, и такси стало легко взбираться вверх по направлению к проспекту Руставели.
Съехавшиеся к вечеру интуристы шумно приветствовали пастора.
— Благодарю вас, господа! Ваша забота тронула меня и помогла подняться на ноги. Сейчас все отлично, и завтра я тоже стану знакомиться с этим чудесным городом, — сказал Брухмиллер.
Фуникулер, на который поздно ночью поднялись они, замечательный вид ночного Тбилиси, сотни и тысячи мерцающих внизу и разливающихся по всей долине огней привели всех в восторг.
— Город так прекрасен, что из него не хочется уезжать! — не сводя глаз с залитого огнями Тбилиси, сказал пастор.
Прохладный ночной воздух окутал Давидовскую гору. Тихая музыка доносилась из окружающих здание фуникулера садов. Из ресторана слышался гул голосов. Грузинская и русская речь смешивалась с мягкой, несколько печальной песней, которая заглушенно слышалась из репродуктора. Ароматы цветов, запахи молодых насаждений и прохладный, напоенный свежестью воздух заполнили широкую площадку с баллюстрадой, с которой интуристы смотрели на ночной Тбилиси.
— Что мы делаем завтра, уважаемая фрейлейн? Каково расписание завтрашнего дня? — спросил Брухмиллер переводчицу.
— Завтра с десяти утра поездка в Манглиси. Это дачное место, отстоящее отсюда километрах в сорока. Завтрак в Белом Ключе, на обратном пути заедем в Цхнети, затем отдых. После обеда общее посещение нового города Рустави. Это гордость молодой грузинской металлургии и индустрии. Вечером театр имени Руставели. Идет опера «Даиси».
— Прекрасно! — задумчиво сказал пастор. — Все очень интересно, но, возможно, что я все-таки и здесь похожу по церквам и старинным соборам этой древней христианской страны. Как вы знаете, это мой прямой долг, и я, как верующий христианин и служитель церкви, обязан в первую очередь посетить храмы и мечети и убедиться в том, что религия здесь свободна.
— Пожалуйста. Если хотите, я приготовлю вам к утру список церквей города.
— Не надо, — улыбнулся Брухмиллер. — Я сам найду их. Это надежней и убедительней будет и для меня, и для тех скептиков, которые будут интересоваться этим в Европе.
Возвращались они на машинах по великолепному широкому шоссе, сбегавшему с горы. Под светом фар и электрических фонарей сверкал, переливался отлакированный шинами асфальт. По бокам стеной стояли темные кущи садов, а внизу рос, горел огнями и приближался Тбилиси.
— Как был бы рад видеть этот древний храм наш милый пастор! Ведь церкви и монастыри особенно интересовали бедного Брухмиллера.
— Кстати, господа, какие о нем вести? — щелкнув фотоаппаратом, спросил итальянский художник.
— Вчера ему было значительно лучше. Мы с Густавом, — сказал один из молодых немцев, — вечером звонили в… — он с трудом выговорил: — Ор-ж-кид-се, и нам любезно ответили из Бюро по туристским поездкам, что наш милый пастор поправляется и даже гуляет вокруг того селения, в котором мы оставили его.
— Он уже здоров и, возможно, даже сегодня к вечеру будет здесь, — добавила переводчица. — Мы также запросили о здоровье господина пастора.
— Чудесно! — обрадовались интуристы. — Нам очень не хватает этого милого собеседника.
— Выясните, пожалуйста, когда господин пастор прибудет сюда, чтобы мы могли устроить ему приятную встречу, — попросил переводчицу один из молодых немцев.
— После обеда я созвонюсь с Орджоникидзе и совершенно точно выясню день приезда господина Брухмиллера, — обещала переводчица, и они пошли дальше.
Впереди был еще Метехский замок и поездка на новое, недавно созданное Тбилисское море. Вечером предстояло подняться на фуникулере на гору Давида, возвышавшуюся над городом.
Третья группа туристов уехала в Коджоры, загородное дачное место, и затем должны были посетить знаменитый Ботанический сад.
Шумный, веселый город с его приветливыми, экспансивными обитателями понравился иностранцам.
— Будто бы нахожусь на юге Франции, где-нибудь в Савойе или Лангедоке, — сказала французская студентка.
— Скорее, в Италии. Ей-богу, эти забавные мальчуганы живо напоминают мне нашу неаполитанскую детвору! — поддержал ее итальянский художник.
В те самые часы, когда интуристы знакомились с Тбилиси, Брухмиллер несся на такси мимо развалин замка Тамары, не глядя на суровые, грозно свисающие скалы Дарьяла, не замечая могучей красоты ущелья и не слыша рокота бурных, стремительных вод Терека.
«Все впустую! — в двадцатый раз проносилось в его мозгу. Клад не найден, а впереди опасное посещение неизвестных ему людей. — И на кой черт я ввязался в эту идиотскую авантюру!» — вздыхая, все думал пастор. А машина несла его мимо села Казбеги, мимо сел Сиони и Коби. Вот дорога стала кружить вверх, Терек остался позади, стало прохладней, воздух, холодный и чистый, проник в кабину.
Пастор нехотя глянул в окошко. Все это он не раз видел еще в детстве, когда на арбе, верхом или в дилижансе ездил из Владикавказа в Тифлис.
«И зачем только я впутался в это путешествие!» — снова тоскливо подумал он. Даже красоты перевала, виды с Крестовой горы и спуск в Койшаурскую долину не отвлекли его от тревожных дум.
«Улица Малхаза Дидебури, дом четыре, квартира восемь», — неустанно проносилось в его мозгу.
Часов около пяти пастор приехал в Тбилиси.
Он давно не бывал в нем, почти сорок пять лет отделяли его от того дня, когда он бежал сюда от большевиков. Да, город стал совсем другим. Трудно было узнать в этом роскошном, богатом, с чудесными парками, широкими улицами и отличными европейскими зданиями прежний, несколько провинциальный Тифлис.
Пастор ехал по улицам, когда-то знакомым ему, но все было по-новому, и он не узнавал мест, по которым бродил в прежнее время.
Все было иным — и люди, и город, и время. Брухмиллер насупился и протянул шоферу бумажку с адресом гостиницы, куда надо было ему ехать.
Шофер кивнул головой, и такси стало легко взбираться вверх по направлению к проспекту Руставели.
Съехавшиеся к вечеру интуристы шумно приветствовали пастора.
— Благодарю вас, господа! Ваша забота тронула меня и помогла подняться на ноги. Сейчас все отлично, и завтра я тоже стану знакомиться с этим чудесным городом, — сказал Брухмиллер.
Фуникулер, на который поздно ночью поднялись они, замечательный вид ночного Тбилиси, сотни и тысячи мерцающих внизу и разливающихся по всей долине огней привели всех в восторг.
— Город так прекрасен, что из него не хочется уезжать! — не сводя глаз с залитого огнями Тбилиси, сказал пастор.
Прохладный ночной воздух окутал Давидовскую гору. Тихая музыка доносилась из окружающих здание фуникулера садов. Из ресторана слышался гул голосов. Грузинская и русская речь смешивалась с мягкой, несколько печальной песней, которая заглушенно слышалась из репродуктора. Ароматы цветов, запахи молодых насаждений и прохладный, напоенный свежестью воздух заполнили широкую площадку с баллюстрадой, с которой интуристы смотрели на ночной Тбилиси.
— Что мы делаем завтра, уважаемая фрейлейн? Каково расписание завтрашнего дня? — спросил Брухмиллер переводчицу.
— Завтра с десяти утра поездка в Манглиси. Это дачное место, отстоящее отсюда километрах в сорока. Завтрак в Белом Ключе, на обратном пути заедем в Цхнети, затем отдых. После обеда общее посещение нового города Рустави. Это гордость молодой грузинской металлургии и индустрии. Вечером театр имени Руставели. Идет опера «Даиси».
— Прекрасно! — задумчиво сказал пастор. — Все очень интересно, но, возможно, что я все-таки и здесь похожу по церквам и старинным соборам этой древней христианской страны. Как вы знаете, это мой прямой долг, и я, как верующий христианин и служитель церкви, обязан в первую очередь посетить храмы и мечети и убедиться в том, что религия здесь свободна.
— Пожалуйста. Если хотите, я приготовлю вам к утру список церквей города.
— Не надо, — улыбнулся Брухмиллер. — Я сам найду их. Это надежней и убедительней будет и для меня, и для тех скептиков, которые будут интересоваться этим в Европе.
Возвращались они на машинах по великолепному широкому шоссе, сбегавшему с горы. Под светом фар и электрических фонарей сверкал, переливался отлакированный шинами асфальт. По бокам стеной стояли темные кущи садов, а внизу рос, горел огнями и приближался Тбилиси.
Глава VIII
Интуристы занимали несколько номеров гостиницы «Звезда Востока». Молодые немцы еще бродили по городу, когда пастор разделся, принял ванну и лег в прохладную постель. Но заснуть он, как и вчера в Ларсе, не мог. Завтра надо было навестить квартиру… Он поежился. Как он ни стремился быть изолированным от всех разведывательных дел мистера Гопкинса, стечение обстоятельств привело его к самой страшной из всех комбинаций — к непосредственному участию в этих делах.
«И надо же было подохнуть этому проклятому Почтареву прежде моего приезда в Орджоникидзе! А что, если никуда не идти? Сказать Гопкинсу, что никого уже yет, что на его явке живут другие люди… Глупо! Разве он поверит? Почтарев помер, «Розочка» исчезла, клада не нашел… Детские отговорки!» Вспоминая хмурое лицо Вернера и подписку, данную им американцу, пастор застонал. Все складывалось скверно. Идти было боязно, но еще страшнее вернуться ни с чем в Мюнхен. Никакие коммерческие и деловые связи не помогут.
— Гопкинс — хозяин всего! — вспоминая, как было отказано ему в посещении СССР, пробормотал он.
Надо было рискнуть, надо было завтра, когда его товарищи туристы разъедутся по своим маршрутам, рискнуть «в последний раз… и черт со всеми ними…» — подбадривая себя, решил пастор. Он еще долго лежал с открытыми глазами, устремленными в потолок.
Но на следующее утро страх охватил пастора так сильно, что он, вопреки своему вчерашнему решению, поехал вместе с группой интуристов в Манглиси, побывал в Белом Ключе и Коджорах, поднимался на развалины старинной крепости Кер-Оглы, а возле Цхнет взобрался на одну из гор, где посетил старинный монастырь, построенный грузинскими иноками еще в XIV веке.
Чувство тревоги нигде не покидало пастора. Какое-то беспокойство охватывало его, как только какой-нибудь новый человек подходил к их группе.
Уезжая в экскурсию, пастор, помня наставления в американской школе разведчиков, тоненькой, еле заметной волосинкой, завязал замок чемодана и такой же бесцветной ниткой привязал к ножке кровати саквояж.
Только к вечеру нервное возбуждение оставило Брухмиллера. И когда туристы вернулись в город, пастор был уже совершенно спокоен. Никто не следил за ним, никакие страхи уже не пугали его.
«Завтра пойду!» — твердо решил он и, успокоенный, плотно пообедав, вечером пошел в театр. Вернувшись, он внимательно осмотрел свою комнату. Вещи его лежали в том же порядке, в каком он оставил их. Обе нитки-волосинки были целы. Пастор, став на колени, с лупою в руках долго и тщательно осмотрел пол. Он был чист, без следов. Никто не входил в его номер, и это окончательно успокоило его.
«Дурак, неврастеник, распустил нервы, как старая баба!» — обругал он себя, лег в постель и превосходно проспал вторую ночь в Тбилиси.
— Сегодня я пойду осматривать храмы, — сказал он переводчице, предложившей ему поехать со всеми осмотреть могилу Грибоедова, похороненного высоко над городом, на склоне Давидовской горы.
Пастор бодро зашагал по проспекту. Теперь он был спокоен и смел. Это последнее испытание — и затем возвращение домой, к делам, к своей Лотхен, к оставленным на время этого идиотского путешествия коммерческим операциям.
«Хватит с меня авантюр! — решительно подумал он, поднимаясь крутыми переулками к улице. — Как она раньше, в мое время, называлась? — вспоминал эти места пастор. — Не то Ртищевская, не то Реутовская… Да… Реутовская, названная так в честь полковника Реута, защищавшего когда-то Шушу от персиян», — припомнил он.
Улица эта тоже сильно изменилась, и Брухмиллер не сразу нашел нужный дом. Помня уроки американской разведки, он предусмотрительно прошел мимо нужного ему дома вверх почти до конца улицы. Ничего подозрительного не было. Пастор резко обернулся. Шумно разговаривая, так что голоса их были слышны чуть ли не на весь квартал, прошли две женщины, мальчуган, держа в руке полусъеденное яблоко, сонно поглядел на Брухмиллера, какой-то старик с углями в мешке обогнал пастора. Дома были полны покоя, улица почти пуста, дворы жили обычной крикливо-суетливой жизнью южного города.
Пастор повернул назад и смело пошел к дому.
Двор был невелик. Посреди двора был водопровод с привинченным к крану резиновым шлангом, из которого девушка лет двадцати поливала цветочные клумбы, и несколько акаций и тутовых деревьев, росших во дворе. Маленькая дворняжка затявкала на пастора. Девушка обернулась и, видя подходившего к ней Брухмиллера, с любопытством выжидательно уставилась на него.
— Скажите, пожалуйста, — приподнимая шляпу, спросил пастор, — где здесь квартира Никогосова? — называя первую пришедшую ему на ум фамилию.
На лице девушки отразилось недоумение.
— Нико-госова? — переспросила она. — Тут нет таких, — с сильным акцентом произнесла она, продолжая с любопытством смотреть на пастора.
— Нона, в чем дело? — раздался сверху женский голос, и Брухмиллер увидел на балконе пожилую женщину.
— Ничего, мама, — лениво ответила девушка.
Картина была самая мирная. Все дышало таким покоем и ленивой тбилисской жизнью, что Брухмиллер успокоился.
— Ах нет, — делая вид, что читает в своей записной книжке другую фамилию, засмеялся он, — ошибся. Никогосовы — это в другом месте, а здесь мне надо Кугунидзе или Петрушова. Вот их адрес.
— Кугунидзе? — пожимая плечами, переспросила девушка. — Таких тоже здесь нет, а Петрушов… во-он там, — она указала пальцем в конец, — вон их балкон и двери.
Проговорив эти слова, она с тем же спокойно-ленивым видом стала поливать из шланга деревья, а успокоенный Брухмиллер твердым шагом пошел к указанному балкону.
Брухмиллер поднялся на невысокий балкон первого этажа и, подойдя к двери, постучал. Неясный голос что-то ответил ему. Постучав на всякий случай еще раз, пастор открыл дверь, снял шляпу и шагнул в комнату. Девочка-подросток вопросительно глянула на него.
— Здесь живут Петрушовы? — спросил Брухмиллер.
— Здесь! — приветливо сказала девочка, указывая пальцем на открытую дверь.
Он шагнул во вторую комнату и обомлел. Шляпа его выпала из рук, глаза округлились, а по спине пробежал холодок страха.
За столом сидели старики Пашковы и пили чай. Дарья Савельевна так, словно только что видела Брухмиллера, улыбнулась ему и показала на стул:
— Садитесь, гостем будете.
— Вот хорошо-то, Сергей Сергеич, к самому чайку подоспели! Дарья, налей гостю стаканчик, — суетливо заговорил старик.
Пастор отшатнулся к дверям, подбирая на ходу свою шляпу. В дверях стояли два человека в штатском, молча глядя на него. Брухмиллер побледнел и, тяжело дыша, остановился.
«И надо же было подохнуть этому проклятому Почтареву прежде моего приезда в Орджоникидзе! А что, если никуда не идти? Сказать Гопкинсу, что никого уже yет, что на его явке живут другие люди… Глупо! Разве он поверит? Почтарев помер, «Розочка» исчезла, клада не нашел… Детские отговорки!» Вспоминая хмурое лицо Вернера и подписку, данную им американцу, пастор застонал. Все складывалось скверно. Идти было боязно, но еще страшнее вернуться ни с чем в Мюнхен. Никакие коммерческие и деловые связи не помогут.
— Гопкинс — хозяин всего! — вспоминая, как было отказано ему в посещении СССР, пробормотал он.
Надо было рискнуть, надо было завтра, когда его товарищи туристы разъедутся по своим маршрутам, рискнуть «в последний раз… и черт со всеми ними…» — подбадривая себя, решил пастор. Он еще долго лежал с открытыми глазами, устремленными в потолок.
Но на следующее утро страх охватил пастора так сильно, что он, вопреки своему вчерашнему решению, поехал вместе с группой интуристов в Манглиси, побывал в Белом Ключе и Коджорах, поднимался на развалины старинной крепости Кер-Оглы, а возле Цхнет взобрался на одну из гор, где посетил старинный монастырь, построенный грузинскими иноками еще в XIV веке.
Чувство тревоги нигде не покидало пастора. Какое-то беспокойство охватывало его, как только какой-нибудь новый человек подходил к их группе.
Уезжая в экскурсию, пастор, помня наставления в американской школе разведчиков, тоненькой, еле заметной волосинкой, завязал замок чемодана и такой же бесцветной ниткой привязал к ножке кровати саквояж.
Только к вечеру нервное возбуждение оставило Брухмиллера. И когда туристы вернулись в город, пастор был уже совершенно спокоен. Никто не следил за ним, никакие страхи уже не пугали его.
«Завтра пойду!» — твердо решил он и, успокоенный, плотно пообедав, вечером пошел в театр. Вернувшись, он внимательно осмотрел свою комнату. Вещи его лежали в том же порядке, в каком он оставил их. Обе нитки-волосинки были целы. Пастор, став на колени, с лупою в руках долго и тщательно осмотрел пол. Он был чист, без следов. Никто не входил в его номер, и это окончательно успокоило его.
«Дурак, неврастеник, распустил нервы, как старая баба!» — обругал он себя, лег в постель и превосходно проспал вторую ночь в Тбилиси.
— Сегодня я пойду осматривать храмы, — сказал он переводчице, предложившей ему поехать со всеми осмотреть могилу Грибоедова, похороненного высоко над городом, на склоне Давидовской горы.
Пастор бодро зашагал по проспекту. Теперь он был спокоен и смел. Это последнее испытание — и затем возвращение домой, к делам, к своей Лотхен, к оставленным на время этого идиотского путешествия коммерческим операциям.
«Хватит с меня авантюр! — решительно подумал он, поднимаясь крутыми переулками к улице. — Как она раньше, в мое время, называлась? — вспоминал эти места пастор. — Не то Ртищевская, не то Реутовская… Да… Реутовская, названная так в честь полковника Реута, защищавшего когда-то Шушу от персиян», — припомнил он.
Улица эта тоже сильно изменилась, и Брухмиллер не сразу нашел нужный дом. Помня уроки американской разведки, он предусмотрительно прошел мимо нужного ему дома вверх почти до конца улицы. Ничего подозрительного не было. Пастор резко обернулся. Шумно разговаривая, так что голоса их были слышны чуть ли не на весь квартал, прошли две женщины, мальчуган, держа в руке полусъеденное яблоко, сонно поглядел на Брухмиллера, какой-то старик с углями в мешке обогнал пастора. Дома были полны покоя, улица почти пуста, дворы жили обычной крикливо-суетливой жизнью южного города.
Пастор повернул назад и смело пошел к дому.
Двор был невелик. Посреди двора был водопровод с привинченным к крану резиновым шлангом, из которого девушка лет двадцати поливала цветочные клумбы, и несколько акаций и тутовых деревьев, росших во дворе. Маленькая дворняжка затявкала на пастора. Девушка обернулась и, видя подходившего к ней Брухмиллера, с любопытством выжидательно уставилась на него.
— Скажите, пожалуйста, — приподнимая шляпу, спросил пастор, — где здесь квартира Никогосова? — называя первую пришедшую ему на ум фамилию.
На лице девушки отразилось недоумение.
— Нико-госова? — переспросила она. — Тут нет таких, — с сильным акцентом произнесла она, продолжая с любопытством смотреть на пастора.
— Нона, в чем дело? — раздался сверху женский голос, и Брухмиллер увидел на балконе пожилую женщину.
— Ничего, мама, — лениво ответила девушка.
Картина была самая мирная. Все дышало таким покоем и ленивой тбилисской жизнью, что Брухмиллер успокоился.
— Ах нет, — делая вид, что читает в своей записной книжке другую фамилию, засмеялся он, — ошибся. Никогосовы — это в другом месте, а здесь мне надо Кугунидзе или Петрушова. Вот их адрес.
— Кугунидзе? — пожимая плечами, переспросила девушка. — Таких тоже здесь нет, а Петрушов… во-он там, — она указала пальцем в конец, — вон их балкон и двери.
Проговорив эти слова, она с тем же спокойно-ленивым видом стала поливать из шланга деревья, а успокоенный Брухмиллер твердым шагом пошел к указанному балкону.
Брухмиллер поднялся на невысокий балкон первого этажа и, подойдя к двери, постучал. Неясный голос что-то ответил ему. Постучав на всякий случай еще раз, пастор открыл дверь, снял шляпу и шагнул в комнату. Девочка-подросток вопросительно глянула на него.
— Здесь живут Петрушовы? — спросил Брухмиллер.
— Здесь! — приветливо сказала девочка, указывая пальцем на открытую дверь.
Он шагнул во вторую комнату и обомлел. Шляпа его выпала из рук, глаза округлились, а по спине пробежал холодок страха.
За столом сидели старики Пашковы и пили чай. Дарья Савельевна так, словно только что видела Брухмиллера, улыбнулась ему и показала на стул:
— Садитесь, гостем будете.
— Вот хорошо-то, Сергей Сергеич, к самому чайку подоспели! Дарья, налей гостю стаканчик, — суетливо заговорил старик.
Пастор отшатнулся к дверям, подбирая на ходу свою шляпу. В дверях стояли два человека в штатском, молча глядя на него. Брухмиллер побледнел и, тяжело дыша, остановился.