Страница:
Элизабет была немало удивлена, когда, представляя Роману Жюльенну, прочитала в глазах подруги откровенное одобрение.
– Очень приятно, – сказала Жюльенна, и ее фиалковые глаза сверкнули. Она уселась на стул, который должен был занимать Риф. – А скажите, Роман, вы надолго в Гонконг?
Первое «Р» его имени она произнесла на французский манер, и в ответ Роман улыбнулся еще шире.
– Увы, совсем ненадолго, – ответил он. – Мой корабль отплывает завтра утром.
Элизабет была уверена, что ей вовсе не мерещится неподдельное сожаление в его голосе. Впрочем, нечто подобное прозвучало и в голосе Жюльенны, когда она, улыбнувшись (отчего на щеках образовались привлекательные ямочки), сказала:
– О, очень жаль, не так ли? Было бы приятно познакомиться с вами поближе.
Элизабет с трудом сдержала готовый вырваться смешок. Она превосходно понимала, о каком именно знакомстве мечтала Жюльенна. В который уже раз она подумала: и откуда у ее подруги столько энергии?..
Когда подошел официант, Жюльенна без особого желания встала. Если Роман Раковский собирается через полсуток отбыть из Гонконга, продолжать разговор не имело смысла. Ничего толкового все равно не получится. Но как бы там ни было, она втайне позавидовала Элизабет, и, когда взгляды подруг встретились, эта зависть явно сквозила в глазах Жюльенны.
– Au revoir, – сказала она учтиво поднявшемуся следом за ней Роману. Затем, весело взглянув на Элизабет, произнесла: – Будь умницей, cherie.
Роман, который так же, как и Элизабет, почувствовал вдруг возникшую между ними близость во время музицирования, отлично понимал ее причину. Поэтому за весь вечер, пока они ужинали, он намеренно не проронил о музыке ни слова. Вместо этого говорил о войне в Европе, о своих надеждах попасть в британскую авиацию.
– Впервые я сел за штурвал самолета в Америке. Риф обычно разряжался, играя в поло, а мне до чертиков нравилось летать. Это у меня, должно быть, еще с детства, когда дядя впервые посадил меня на карусель. Если бы не моя любовь к музыке, я бы сделался профессиональным пилотом, ничем другим не занимался бы. Ну а раз война, я решил попытать счастья.
Элизабет молчала. В предыдущих войнах обычно делали главную ставку на флот и моряков. Теперь же Британия надеется на таких, как Роман. На тех, кто готов летать на «харрикейнах» и «спитфайерах», кто готов противостоять германским Люфтваффе.
После ужина, отведав любимый Элизабет китайский ликер «Мей Куэй», пахнущий лепестками роз, они покинули ресторан. Элизабет предложила, чтобы Роман нашел ей такси, а сам отправился спать, ведь наутро ему предстояло рано вставать.
– Глупости! – сказал Роман таким непреклонным голосом, что все споры оказались излишними. – Мне очень нравится сидеть за рулем. Тут такие чудесные виды, особенно при луне.
На обратном пути вдоль восточного побережья они почти не разговаривали. Ночной воздух посветлел, и Роман набросил свой пиджак на плечи Элизабет, не обращая внимания на ее протесты.
– Я тертый калач и не замерзну, – сказал он, и в полутьме кабины сверкнула его белозубая улыбка.
Грубый твид мужского пиджака неприятно колол ей шею и щеки, но Элизабет с удовольствием запахнулась в него. Да, Роману и нужно быть, как он сказал, тертым калачом, чтобы вынести все ожидавшие его тяготы войны. Внезапно ее душу охватил страх за его судьбу. Она невольно представила, как его горящий самолет врезается в воды Ла-Манша.
– Что случилось? – спросил он, взглянув на Элизабет. – Холодно?
– Нет, – солгала она, всем сердцем желая, чтобы с ними был сейчас Риф. Будь он рядом, то сумел бы почувствовать ее настроение и успокоить ее.
Белые стены дома серебрились в лунном свете. По мере приближения к нему все сильнее пахло гибискусом и азалиями.
Когда джип остановился, Роман обошел машину и помог Элизабет выйти.
– Я не зайду, – мягко произнес Роман, не дожидаясь, когда она его пригласит. – Передай мой привет Рифу. И, ради Бога, будьте осторожны. Как только закончится война, мы обязательно встретимся.
Он не прикоснулся к ней, не поцеловал на прощание, даже не обнял слегка, как сделал перед расставанием в Перте. И за это она была ему благодарна.
– До свидания, Роман, – сказала Элизабет, и ее голос слегка дрогнул. Она вполне отчетливо почувствовала, что тот огонь и близость, что возникли между ними, вновь ожили.
– Do widzienia, – сказал он, и его голос тоже сделался подозрительно хриплым. – До свидания, Элизабет. Храни тебя Господь...
Она поспешно повернулась и пошла в дом, не оборачиваясь. Закрыв за собой дверь, она услышала звук отъезжающего джипа.
На следующее утро, еще не успев одеться, она услышала настойчивые телефонные звонки и сразу догадалась, кто именно может звонить. Она подошла к телефону, заранее зная, что это Жюльенна.
– Я боялась тебя не застать, – шаловливым тоном сказала та. – Думала, вдруг ты решишь проводить Романа до причала.
– Нет, – сухо сказала Элизабет, отказываясь принимать предложенный тон разговора. – Ну а теперь, когда ты выяснила, что я, как и положено, в собственном доме, других тем для разговора у тебя наверняка нет?
Ничуть не обескураженная, Жюльенна призналась, что это так.
– Ты никогда не говорила мне, как чертовски красив Роман Раковский, – попеняла она Элизабет. – Я раньше думала, что все музыканты и дирижеры худенькие, стройные и женоподобные. А он настоящий богатырь.
Элизабет невольно рассмеялась, немного удивившись тому, как превратно Жюльенна представляла себе музыкантов.
– Но что меня больше всего потрясло, – продолжала Жюльенна, – так это насколько Роман похож на Рифа. Роман блондин, а Риф темноволосый, но оба высокие, широкоплечие, хотя и разного телосложения. Роман похож на медведя, а Риф более стройный и спортивный. Но, несмотря на различия, у них есть что-то общее. – Жюльенна засмеялась. – Оба непосредственны и простодушны. Рифу совершенно наплевать на условности, и я подозреваю, что в этом отношении Роман с ним солидарен. И именно это делает их неотразимыми.
Она вздохнула, но Элизабет не поняла, к кому относится этот вздох сожаления – к Рифу или же к Роману.
– Ты не хотела бы сегодня поиграть в теннис? – поинтересовалась Жюльенна, переменив тему разговора, к которому – Элизабет не сомневалась – она непременно вернется. – Элен сказала, что к обеду появится в клубе; думаю, что подойдет и Алистер.
– Не знаю, не уверена, – сказала Элизабет. – Там видно будет.
Она распрощалась и повесила трубку, заранее зная, что ей меньше всего хочется слушать сплетни в клубе. Она ждала возвращения Рифа и к этому моменту хотела быть дома.
Когда Риф наконец после обеда вернулся, она выбежала из дома навстречу и упала в его объятия.
– Дорогой, я думала, ты никогда не вернешься! Кажется, не видела тебя целую вечность!
Он крепко обнимал и целовал ее, она сжимала его в объятиях. Затем, взявшись за руки, они направились в дом.
– В твое отсутствие у пас побывал очень интересный гость. Ты наверняка будешь жалеть о том, что не увиделся с ним.
– Вряд ли, – ответил Риф.
Посмотрев на нее сверху вниз, он улыбнулся, и его улыбка была копией улыбки Романа. От неожиданности Элизабет даже споткнулась и покрепче ухватилась за Рифа.
– Приезжал Роман!
– В таком случае ты права. – Он посмотрел на нее, чувствуя ее озабоченность и не понимая причины. – Очень жаль, что мы с ним не увиделись. А какого черта он делал в Гонконге?
Они сели на белый диван в длинной просторной комнате, которую использовали в качестве гостиной, и Элизабет прижалась к Рифу.
– Ему пришлось срочно уехать, сначала в Австралию, а оттуда в Лондон. Собирается поступить в авиацию.
– Я так и думал, – сказал Риф, и его голос неожиданно сделался грустным.
Какое-то время они сидели молча. Он обнимал Элизабет за плечи, ее голова покоилась на его груди. Потом Риф спросил:
– И что же произошло, пока он был здесь? Что до сих пор тебя волнует?
Она резко вскинула голову с искренним недоумением в глазах.
– Почему ты вдруг решил, что что-то произошло?
Щелкнув языком, он крепко обнял Элизабет.
– Я все о тебе знаю, любовь моя. Знаю, когда ты счастлива, а когда нет. И если тебя что-то раздражает, я это чувствую. Что же произошло? Может, он попросил тебя ему сыграть и ты оробела? Или того хуже: он не попросил тебя сыграть?
– Ничего подобного, – запинаясь ответила она. – Я играла ему, и он тоже играл для меня. Оказывается, он потрясающий пианист.
Она помедлила, не зная, можно ли сказать Рифу о влечении, возникшем между ними в процессе музицирования, которое осознала не только она, но и Роман. Какими словами Элизабет могла бы описать Рифу свое тогдашнее состояние? И дело не в том, что она стала меньше любить его или что она когда-нибудь смогла бы ему изменить.
Его темные глаза неотрывно следили за выражением ее лица. И внезапно она почувствовала, что он сможет понять ее. Между ней и Рифом не было никаких секретов и никогда не будет и впредь. Она переплела свои пальцы с пальцами Рифа, положила его руку себе на колени и, немного стесняясь, произнесла:
– Мы играли друг для друга много часов подряд, пока не стемнело. Потом он отвез меня на ужин в «Пенинсулу»... – Она замолчала, подыскивая слова, а Риф терпеливо ждал, понимая, как непросто ей объяснить то, что она собиралась ему рассказать. – Это было так необычно... Музыка как бы объединила нас в единое целое, Риф, и было такое чувство... такое чувство...
– Будто вы любовники? – мягко подсказал он. Она отшатнулась, как если бы ее ударили по лицу.
– Ты знаешь?! Но как ты догадался? Он подавил готовый вырваться смех.
– Я очень хорошо тебя знаю, любимая. И хорошо знаю Романа. Вы с ним очень похожи, что называется, родственные души. Знаю я также, какое сильное влечение возникает, когда людей объединяет музыка.
– О! – Словно гора свалилась с ее плеч. – Я ведь и сама не могла понять, что со мной происходит...
– Порой ты, такая красивая и такая талантливая, бываешь очень наивной, любовь моя. Музыка всегда усиливает атмосферу сексуальности. Я знаю наверняка, что для Романа это именно так. Уверен, что и ты в этом смысле не исключение. И неудивительно, что, когда вы вдвоем играли друг для друга, между вами установилась близость. – Его брови чуть сошлись. – Но ведь ничего, кроме этого, не было? А может, неожиданно для себя ты поняла, что Роман и есть та самая Великая любовь, которая однажды приходит к человеку?
– Конечно, нет, глупыш ты этакий! – Она нежно прикоснулась к его лицу. – Ты моя самая великая и настоящая любовь! Я безумно тебя люблю! Люблю в тебе все: твои волосы, отливающие на солнце синевой, золотистые искорки у тебя в глазах, – ее голос неожиданно стал ниже, – люблю, когда ты прикасаешься ко мне...
Она еще не договорила, а Риф уже принялся целовать ее, его губы от ее виска двинулись к скуле, к уголку ее рта.
– Я люблю тебя всей душой, люблю до безумия... – шептала она, подчиняясь рукам Рифа, ласкавшим ее. – И всегда буду любить. До смерти...
После наступила тишина. Им уже было не до слов.
Приходившие из Европы новости были по-прежнему невеселыми. Франция пала. Германские войска маршировали по Парижу. В кинотеатрах Виктории и Цзюлуна постоянно давали кинохронику, и она отлично позволяла всем европейцам представить, что происходит на другом краю света. В конце лета развернулась битва за Британию: небо над Ла-Маншем почернело от множества «спитфайеров» и «мессершмиттов». Блицкриг продолжался. Из ночи в ночь немцы бомбили Лондон, и на мерцающем экране кинотеатра можно было увидеть ужасные разрушения британской столицы и стойкость ее жителей.
В Гонконге читали лекции о том, как вести себя при авианалетах; повсюду были расклеены объявления о приеме на курсы по оказанию первой медицинской помощи. На укреплениях продолжались работы. Сооружались новые огневые позиции, создавались хорошо замаскированные склады военной амуниции. Правительственные здания в Цзюлуне и Виктории обкладывались мешками с песком. Пляжи были закрыты, берег обнесен колючей проволокой и вышками с пулеметами.
В ноябре Риф получил письмо от Романа. Тому удалось поступить в британскую авиацию, и он вместе с польскими и американскими добровольцами воевал против немцев. Письмо явно побывало в руках у цензора, который много вымарал. Редкие последующие письма Романа были очень скупыми. Но каждое письмо говорило о том, что он жив и невредим.
Рождество Риф и Элизабет провели дома. В большой гостиной они поставили елку, украсив ее фольгой, игрушками, разными мелочами для подарков. Мелисса снова переехала в тот дом в районе Пика, где прежде жила с Рифом. Она уже два месяца обходилась без наркотиков, стала спокойнее и много думала.
– А не пригласить ли Мелиссу как-нибудь к нам, чтобы у нее тоже был праздник, – сказал как-то Риф Элизабет. Они украшали стены холла лентами серпантина.
– Пригласи, в чем же дело, – ответила Элизабет. Она еще ни разу не виделась с Мелиссой, хотя они несколько раз разговаривали по телефону и испытывали друг к другу заочную симпатию.
– Она целые дни проводит с Дерри. Явно, что его роман с Жюльенной выдохся. Жюльенна все реже видится с ним. Она предупредила, что на праздники не сможет с ним встретиться.
Элизабет повесила последнюю ленту и отошла на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.
– Ронни это понравится. Не думаю, что у него сейчас есть подружка.
Риф усмехнулся.
– Зато Жюльенна наверняка не очень переживает: даже если она и порвала с Дерри, у нее остается связь с Томом. Их роман тянется с тех пор, когда исчезла Ламун.
Какое-то время они молчали. Исчезновение Ламун очень повлияло на Тома. Он почти перестал бывать на людях, и, кроме Жюльенны, у него не было других женщин.
– А что он будет делать на Рождество? – озабоченно поинтересовалась Элизабет.
– Одному Богу известно. Элен приглашала его на денек к себе, а также Алистер и Адам, но он всем отказал. Я тоже звал его к нам, но он сказал, что лучше побудет один. Так как у нас будут Ронни с Жюльенной, в каком-то смысле он прав. Может, Жюльенне и все равно, зато Ронни было бы далеко не безразлично.
– Бедняга Том, – участливо сказала Элизабет, а Риф обнял ее за плечи. – Невыносимо думать, что он так несчастен. Может, сумей он точно узнать, что с Ламун, то позабыл бы ее.
– Если бы он узнал, что с ней, – мрачно ответил Риф, – ему бы было еще хуже.
В январе начали приходить и хорошие новости. Союзникам удалось захватить Тобрук. Но в основном поступали по-прежнему невеселые сообщения. Немецкие подлодки продолжали топить корабли союзников в Атлантике. Вражеские самолеты по-прежнему бомбили Лондон и крупные промышленные центры Англии.
– Я чувствую себя виноватой, – призналась как-то Элизабет Жюльенне, когда они, примостившись на полу церкви, в которой проходили занятия по оказанию первой медицинской помощи, нарезали из старых простыней бинты. – Все так ужасно: Гитлер и Муссолини, на Лондон сыплются бомбы...
– А почему виноватой? – деловито поинтересовалась Жюльенна, которой вообще было неведомо чувство вины. – Ты не виновата, что Гитлер и Муссолини пришли к власти!
Элизабет усмехнулась.
– Не будь дурой, Жюльенна.
– Ну а чувство вины-то откуда? – не унималась та. Элизабет выпрямила спину.
– Сотни тысяч людей переживают сейчас ужасное время. А я никогда не была такой счастливой.
– И всего-то?! – недоуменно поинтересовалась Жюльенна. – Если чувствуешь себя счастливой, забудь о вине, Элизабет. Счастье – очень редкий гость. Ты как думаешь, этот бинт когда-нибудь используют? Вначале он был шириной в три дюйма, а к концу в целый фут! Забавно будет выглядеть солдат, которого перевяжут этим бинтом!
Глава 23
– Очень приятно, – сказала Жюльенна, и ее фиалковые глаза сверкнули. Она уселась на стул, который должен был занимать Риф. – А скажите, Роман, вы надолго в Гонконг?
Первое «Р» его имени она произнесла на французский манер, и в ответ Роман улыбнулся еще шире.
– Увы, совсем ненадолго, – ответил он. – Мой корабль отплывает завтра утром.
Элизабет была уверена, что ей вовсе не мерещится неподдельное сожаление в его голосе. Впрочем, нечто подобное прозвучало и в голосе Жюльенны, когда она, улыбнувшись (отчего на щеках образовались привлекательные ямочки), сказала:
– О, очень жаль, не так ли? Было бы приятно познакомиться с вами поближе.
Элизабет с трудом сдержала готовый вырваться смешок. Она превосходно понимала, о каком именно знакомстве мечтала Жюльенна. В который уже раз она подумала: и откуда у ее подруги столько энергии?..
Когда подошел официант, Жюльенна без особого желания встала. Если Роман Раковский собирается через полсуток отбыть из Гонконга, продолжать разговор не имело смысла. Ничего толкового все равно не получится. Но как бы там ни было, она втайне позавидовала Элизабет, и, когда взгляды подруг встретились, эта зависть явно сквозила в глазах Жюльенны.
– Au revoir, – сказала она учтиво поднявшемуся следом за ней Роману. Затем, весело взглянув на Элизабет, произнесла: – Будь умницей, cherie.
Роман, который так же, как и Элизабет, почувствовал вдруг возникшую между ними близость во время музицирования, отлично понимал ее причину. Поэтому за весь вечер, пока они ужинали, он намеренно не проронил о музыке ни слова. Вместо этого говорил о войне в Европе, о своих надеждах попасть в британскую авиацию.
– Впервые я сел за штурвал самолета в Америке. Риф обычно разряжался, играя в поло, а мне до чертиков нравилось летать. Это у меня, должно быть, еще с детства, когда дядя впервые посадил меня на карусель. Если бы не моя любовь к музыке, я бы сделался профессиональным пилотом, ничем другим не занимался бы. Ну а раз война, я решил попытать счастья.
Элизабет молчала. В предыдущих войнах обычно делали главную ставку на флот и моряков. Теперь же Британия надеется на таких, как Роман. На тех, кто готов летать на «харрикейнах» и «спитфайерах», кто готов противостоять германским Люфтваффе.
После ужина, отведав любимый Элизабет китайский ликер «Мей Куэй», пахнущий лепестками роз, они покинули ресторан. Элизабет предложила, чтобы Роман нашел ей такси, а сам отправился спать, ведь наутро ему предстояло рано вставать.
– Глупости! – сказал Роман таким непреклонным голосом, что все споры оказались излишними. – Мне очень нравится сидеть за рулем. Тут такие чудесные виды, особенно при луне.
На обратном пути вдоль восточного побережья они почти не разговаривали. Ночной воздух посветлел, и Роман набросил свой пиджак на плечи Элизабет, не обращая внимания на ее протесты.
– Я тертый калач и не замерзну, – сказал он, и в полутьме кабины сверкнула его белозубая улыбка.
Грубый твид мужского пиджака неприятно колол ей шею и щеки, но Элизабет с удовольствием запахнулась в него. Да, Роману и нужно быть, как он сказал, тертым калачом, чтобы вынести все ожидавшие его тяготы войны. Внезапно ее душу охватил страх за его судьбу. Она невольно представила, как его горящий самолет врезается в воды Ла-Манша.
– Что случилось? – спросил он, взглянув на Элизабет. – Холодно?
– Нет, – солгала она, всем сердцем желая, чтобы с ними был сейчас Риф. Будь он рядом, то сумел бы почувствовать ее настроение и успокоить ее.
Белые стены дома серебрились в лунном свете. По мере приближения к нему все сильнее пахло гибискусом и азалиями.
Когда джип остановился, Роман обошел машину и помог Элизабет выйти.
– Я не зайду, – мягко произнес Роман, не дожидаясь, когда она его пригласит. – Передай мой привет Рифу. И, ради Бога, будьте осторожны. Как только закончится война, мы обязательно встретимся.
Он не прикоснулся к ней, не поцеловал на прощание, даже не обнял слегка, как сделал перед расставанием в Перте. И за это она была ему благодарна.
– До свидания, Роман, – сказала Элизабет, и ее голос слегка дрогнул. Она вполне отчетливо почувствовала, что тот огонь и близость, что возникли между ними, вновь ожили.
– Do widzienia, – сказал он, и его голос тоже сделался подозрительно хриплым. – До свидания, Элизабет. Храни тебя Господь...
Она поспешно повернулась и пошла в дом, не оборачиваясь. Закрыв за собой дверь, она услышала звук отъезжающего джипа.
На следующее утро, еще не успев одеться, она услышала настойчивые телефонные звонки и сразу догадалась, кто именно может звонить. Она подошла к телефону, заранее зная, что это Жюльенна.
– Я боялась тебя не застать, – шаловливым тоном сказала та. – Думала, вдруг ты решишь проводить Романа до причала.
– Нет, – сухо сказала Элизабет, отказываясь принимать предложенный тон разговора. – Ну а теперь, когда ты выяснила, что я, как и положено, в собственном доме, других тем для разговора у тебя наверняка нет?
Ничуть не обескураженная, Жюльенна призналась, что это так.
– Ты никогда не говорила мне, как чертовски красив Роман Раковский, – попеняла она Элизабет. – Я раньше думала, что все музыканты и дирижеры худенькие, стройные и женоподобные. А он настоящий богатырь.
Элизабет невольно рассмеялась, немного удивившись тому, как превратно Жюльенна представляла себе музыкантов.
– Но что меня больше всего потрясло, – продолжала Жюльенна, – так это насколько Роман похож на Рифа. Роман блондин, а Риф темноволосый, но оба высокие, широкоплечие, хотя и разного телосложения. Роман похож на медведя, а Риф более стройный и спортивный. Но, несмотря на различия, у них есть что-то общее. – Жюльенна засмеялась. – Оба непосредственны и простодушны. Рифу совершенно наплевать на условности, и я подозреваю, что в этом отношении Роман с ним солидарен. И именно это делает их неотразимыми.
Она вздохнула, но Элизабет не поняла, к кому относится этот вздох сожаления – к Рифу или же к Роману.
– Ты не хотела бы сегодня поиграть в теннис? – поинтересовалась Жюльенна, переменив тему разговора, к которому – Элизабет не сомневалась – она непременно вернется. – Элен сказала, что к обеду появится в клубе; думаю, что подойдет и Алистер.
– Не знаю, не уверена, – сказала Элизабет. – Там видно будет.
Она распрощалась и повесила трубку, заранее зная, что ей меньше всего хочется слушать сплетни в клубе. Она ждала возвращения Рифа и к этому моменту хотела быть дома.
Когда Риф наконец после обеда вернулся, она выбежала из дома навстречу и упала в его объятия.
– Дорогой, я думала, ты никогда не вернешься! Кажется, не видела тебя целую вечность!
Он крепко обнимал и целовал ее, она сжимала его в объятиях. Затем, взявшись за руки, они направились в дом.
– В твое отсутствие у пас побывал очень интересный гость. Ты наверняка будешь жалеть о том, что не увиделся с ним.
– Вряд ли, – ответил Риф.
Посмотрев на нее сверху вниз, он улыбнулся, и его улыбка была копией улыбки Романа. От неожиданности Элизабет даже споткнулась и покрепче ухватилась за Рифа.
– Приезжал Роман!
– В таком случае ты права. – Он посмотрел на нее, чувствуя ее озабоченность и не понимая причины. – Очень жаль, что мы с ним не увиделись. А какого черта он делал в Гонконге?
Они сели на белый диван в длинной просторной комнате, которую использовали в качестве гостиной, и Элизабет прижалась к Рифу.
– Ему пришлось срочно уехать, сначала в Австралию, а оттуда в Лондон. Собирается поступить в авиацию.
– Я так и думал, – сказал Риф, и его голос неожиданно сделался грустным.
Какое-то время они сидели молча. Он обнимал Элизабет за плечи, ее голова покоилась на его груди. Потом Риф спросил:
– И что же произошло, пока он был здесь? Что до сих пор тебя волнует?
Она резко вскинула голову с искренним недоумением в глазах.
– Почему ты вдруг решил, что что-то произошло?
Щелкнув языком, он крепко обнял Элизабет.
– Я все о тебе знаю, любовь моя. Знаю, когда ты счастлива, а когда нет. И если тебя что-то раздражает, я это чувствую. Что же произошло? Может, он попросил тебя ему сыграть и ты оробела? Или того хуже: он не попросил тебя сыграть?
– Ничего подобного, – запинаясь ответила она. – Я играла ему, и он тоже играл для меня. Оказывается, он потрясающий пианист.
Она помедлила, не зная, можно ли сказать Рифу о влечении, возникшем между ними в процессе музицирования, которое осознала не только она, но и Роман. Какими словами Элизабет могла бы описать Рифу свое тогдашнее состояние? И дело не в том, что она стала меньше любить его или что она когда-нибудь смогла бы ему изменить.
Его темные глаза неотрывно следили за выражением ее лица. И внезапно она почувствовала, что он сможет понять ее. Между ней и Рифом не было никаких секретов и никогда не будет и впредь. Она переплела свои пальцы с пальцами Рифа, положила его руку себе на колени и, немного стесняясь, произнесла:
– Мы играли друг для друга много часов подряд, пока не стемнело. Потом он отвез меня на ужин в «Пенинсулу»... – Она замолчала, подыскивая слова, а Риф терпеливо ждал, понимая, как непросто ей объяснить то, что она собиралась ему рассказать. – Это было так необычно... Музыка как бы объединила нас в единое целое, Риф, и было такое чувство... такое чувство...
– Будто вы любовники? – мягко подсказал он. Она отшатнулась, как если бы ее ударили по лицу.
– Ты знаешь?! Но как ты догадался? Он подавил готовый вырваться смех.
– Я очень хорошо тебя знаю, любимая. И хорошо знаю Романа. Вы с ним очень похожи, что называется, родственные души. Знаю я также, какое сильное влечение возникает, когда людей объединяет музыка.
– О! – Словно гора свалилась с ее плеч. – Я ведь и сама не могла понять, что со мной происходит...
– Порой ты, такая красивая и такая талантливая, бываешь очень наивной, любовь моя. Музыка всегда усиливает атмосферу сексуальности. Я знаю наверняка, что для Романа это именно так. Уверен, что и ты в этом смысле не исключение. И неудивительно, что, когда вы вдвоем играли друг для друга, между вами установилась близость. – Его брови чуть сошлись. – Но ведь ничего, кроме этого, не было? А может, неожиданно для себя ты поняла, что Роман и есть та самая Великая любовь, которая однажды приходит к человеку?
– Конечно, нет, глупыш ты этакий! – Она нежно прикоснулась к его лицу. – Ты моя самая великая и настоящая любовь! Я безумно тебя люблю! Люблю в тебе все: твои волосы, отливающие на солнце синевой, золотистые искорки у тебя в глазах, – ее голос неожиданно стал ниже, – люблю, когда ты прикасаешься ко мне...
Она еще не договорила, а Риф уже принялся целовать ее, его губы от ее виска двинулись к скуле, к уголку ее рта.
– Я люблю тебя всей душой, люблю до безумия... – шептала она, подчиняясь рукам Рифа, ласкавшим ее. – И всегда буду любить. До смерти...
После наступила тишина. Им уже было не до слов.
Приходившие из Европы новости были по-прежнему невеселыми. Франция пала. Германские войска маршировали по Парижу. В кинотеатрах Виктории и Цзюлуна постоянно давали кинохронику, и она отлично позволяла всем европейцам представить, что происходит на другом краю света. В конце лета развернулась битва за Британию: небо над Ла-Маншем почернело от множества «спитфайеров» и «мессершмиттов». Блицкриг продолжался. Из ночи в ночь немцы бомбили Лондон, и на мерцающем экране кинотеатра можно было увидеть ужасные разрушения британской столицы и стойкость ее жителей.
В Гонконге читали лекции о том, как вести себя при авианалетах; повсюду были расклеены объявления о приеме на курсы по оказанию первой медицинской помощи. На укреплениях продолжались работы. Сооружались новые огневые позиции, создавались хорошо замаскированные склады военной амуниции. Правительственные здания в Цзюлуне и Виктории обкладывались мешками с песком. Пляжи были закрыты, берег обнесен колючей проволокой и вышками с пулеметами.
В ноябре Риф получил письмо от Романа. Тому удалось поступить в британскую авиацию, и он вместе с польскими и американскими добровольцами воевал против немцев. Письмо явно побывало в руках у цензора, который много вымарал. Редкие последующие письма Романа были очень скупыми. Но каждое письмо говорило о том, что он жив и невредим.
Рождество Риф и Элизабет провели дома. В большой гостиной они поставили елку, украсив ее фольгой, игрушками, разными мелочами для подарков. Мелисса снова переехала в тот дом в районе Пика, где прежде жила с Рифом. Она уже два месяца обходилась без наркотиков, стала спокойнее и много думала.
– А не пригласить ли Мелиссу как-нибудь к нам, чтобы у нее тоже был праздник, – сказал как-то Риф Элизабет. Они украшали стены холла лентами серпантина.
– Пригласи, в чем же дело, – ответила Элизабет. Она еще ни разу не виделась с Мелиссой, хотя они несколько раз разговаривали по телефону и испытывали друг к другу заочную симпатию.
– Она целые дни проводит с Дерри. Явно, что его роман с Жюльенной выдохся. Жюльенна все реже видится с ним. Она предупредила, что на праздники не сможет с ним встретиться.
Элизабет повесила последнюю ленту и отошла на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.
– Ронни это понравится. Не думаю, что у него сейчас есть подружка.
Риф усмехнулся.
– Зато Жюльенна наверняка не очень переживает: даже если она и порвала с Дерри, у нее остается связь с Томом. Их роман тянется с тех пор, когда исчезла Ламун.
Какое-то время они молчали. Исчезновение Ламун очень повлияло на Тома. Он почти перестал бывать на людях, и, кроме Жюльенны, у него не было других женщин.
– А что он будет делать на Рождество? – озабоченно поинтересовалась Элизабет.
– Одному Богу известно. Элен приглашала его на денек к себе, а также Алистер и Адам, но он всем отказал. Я тоже звал его к нам, но он сказал, что лучше побудет один. Так как у нас будут Ронни с Жюльенной, в каком-то смысле он прав. Может, Жюльенне и все равно, зато Ронни было бы далеко не безразлично.
– Бедняга Том, – участливо сказала Элизабет, а Риф обнял ее за плечи. – Невыносимо думать, что он так несчастен. Может, сумей он точно узнать, что с Ламун, то позабыл бы ее.
– Если бы он узнал, что с ней, – мрачно ответил Риф, – ему бы было еще хуже.
В январе начали приходить и хорошие новости. Союзникам удалось захватить Тобрук. Но в основном поступали по-прежнему невеселые сообщения. Немецкие подлодки продолжали топить корабли союзников в Атлантике. Вражеские самолеты по-прежнему бомбили Лондон и крупные промышленные центры Англии.
– Я чувствую себя виноватой, – призналась как-то Элизабет Жюльенне, когда они, примостившись на полу церкви, в которой проходили занятия по оказанию первой медицинской помощи, нарезали из старых простыней бинты. – Все так ужасно: Гитлер и Муссолини, на Лондон сыплются бомбы...
– А почему виноватой? – деловито поинтересовалась Жюльенна, которой вообще было неведомо чувство вины. – Ты не виновата, что Гитлер и Муссолини пришли к власти!
Элизабет усмехнулась.
– Не будь дурой, Жюльенна.
– Ну а чувство вины-то откуда? – не унималась та. Элизабет выпрямила спину.
– Сотни тысяч людей переживают сейчас ужасное время. А я никогда не была такой счастливой.
– И всего-то?! – недоуменно поинтересовалась Жюльенна. – Если чувствуешь себя счастливой, забудь о вине, Элизабет. Счастье – очень редкий гость. Ты как думаешь, этот бинт когда-нибудь используют? Вначале он был шириной в три дюйма, а к концу в целый фут! Забавно будет выглядеть солдат, которого перевяжут этим бинтом!
Глава 23
В марте Риф и Мелисса окончательно развелись.
– Теперь лишь тебе остается получить развод, – сказал Риф Элизабет, прижимая ее к себе. – Почему, черт побери, эта процедура отнимает столько времени?
Она ничего не ответила. После смерти ребенка Адам тянул с разводом, усомнившись в его целесообразности. Он только недавно возобновил шаги по расторжению их брака. Вместо ответа Элизабет спросила:
– Мелисса собирается покинуть Гонконг?
Риф нахмурился. Он все еще чувствовал себя ответственным за материальное благополучие бывшей жены. Но в создавшихся условиях будущее, которое он хотел обеспечить Мелиссе и о котором та сама мечтала, было невозможно. О ее возвращении в Лондон не могло быть и речи. У Мелиссы не было друзей или родственников ни в Австралии, ни в Америке.
– Да я и сам толком не знаю, – сказал он и еще больше нахмурился. – Было время, когда ей не терпелось поскорее отряхнуть прах Гонконга со своих ног. Теперь она говорит, что предпочла бы остаться здесь.
– Что же ее винить? Я тоже не хотела бы ехать в Австралию или Америку одна.
Они замолчали, но каждый понимал, что в один прекрасный день Элизабет придется уехать с острова. В конце прошлого года все боялись японской интервенции, но нынче эти страхи улеглись и многие женщины, уехавшие с острова, вернулись. Но хотя все больше людей полагали, что до вторжения дело не дойдет, оставалась его вероятность.
– Хорошо бы убедить ее отца переехать в Перт или в Лос-Анджелес, – сказал Риф, и в его голосе послышалось отчаяние, как всегда, стоило ему только заговорить о своем бывшем тесте. – Мелисса явно не собирается жить с ним здесь, но в другом месте вполне могла бы.
– А ты говорил с ним об этом? Риф сжал губы.
– Пытался, но он даже по телефону не желает со мной разговаривать.
Три часа спустя Риф ехал в район Пика к Мелиссе. Когда он вошел в дом, она разговаривала по телефону. Но при виде Рифа поспешила закончить, сказав в трубку:
– Это было бы замечательно, Жюльенна. Я не откажусь.
– Это ты с Жюльенной Ледшэм? – поинтересовался Риф, направляясь к столику с напитками. Он налил себе шотландского виски с содовой.
– Да.
Голос Мелиссы был сухим. Утром она получила по почте те же документы о разводе, что и Риф, и предполагала, что он может приехать. У нее было достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что они больше не муж и жена. Мелисса думала, что она уже смирилась с этим. Но, получив официальные бумаги, была очень расстроена, и это чувство оказалось для нее неожиданным.
Риф бросил в бокал несколько кусочков льда. Было время, когда его раздражали все подружки Мелиссы. Сейчас же он только с усмешкой сказал:
– Что затевает Жюльенна на этот раз? Все еще путается с Дерри?
Мелисса почувствовала, что ее нервное напряжение ослабевает.
– Да, – ответила она, улыбнувшись. – Когда я видела его в последний раз, он заявил, что собирается сделать ей предложение.
При одной только мысли, что такой закоренелый холостяк, как Дерри, может всерьез подумывать о женитьбе, улыбка Рифа сделалась еще шире.
– По-моему, у него никаких шансов. Жюльенна сейчас прекрасно себя чувствует, ее все вполне устраивает.
Легкая улыбка, появившаяся было на лице Мелиссы, исчезла. Риф всегда произносил имя Жюльенны без какого бы то ни было неодобрения – и это при том, что Жюльенна была исключительно порочной женщиной. А когда она, Мелисса, повела себя подобным образом, Риф был далек от терпимости. Он просто перестал с ней спать. Она сдержанно произнесла:
– Ледшэмы так устроились в браке, что никакой адюльтер ему не страшен. Странно, что у нас все было по-другому.
Риф ощутил привычную тяжесть, точно что-то давило ему на плечи.
«Потому что ты не Жюльенна, – хотел было сказать он. – Потому что твои измены не имели ничего общего с ее сексуальной щедростью. Потому что ты совершенно не думала о моей попранной гордости. Ты вообще никого не любила, кроме самой себя...» Вместо этого он сказал:
– Потому что мы с тобой не Жюльенна с Ронни. Когда они поженились, то с самого начала было очевидно: супружеская верность в тягость и тому и другому. А мне нужно, чтобы жена оставалась мне верной. Так было, так остается ныне.
– А что, Элизабет верна тебе?
– Да. – В его голосе не было ни капли сомнения, но не было и желания уйти от этой темы.
Мелисса ощутила приступ былой мстительности. Ей очень захотелось, чтобы в один прекрасный день Риф обнаружил свою замечательную Элизабет в постели с другим мужчиной. Ревность охватила Мелиссу. Интересно, если это и вправду произойдет, будет ли его реакция такой же – бросит ли он Элизабет, отказавшись спать с ней? Но может быть, он был даже рад, когда она, Мелисса, изменила ему? Может, то был удобный и долгожданный повод, чтобы расстаться с ней? Она сказала резко:
– Моя измена не привела к разрыву наших отношений. Ведь наш брак распался задолго до того, как я, желая вызвать твою ревность, принялась спать с каждым встречным. Собственно, он и просуществовал-то считанные недели после свадьбы. Потому что ты быстро сообразил, что не любишь меня. И никогда по-настоящему не любил!
Он отвернулся, будучи не в состоянии это отрицать, и поставил бокал на столик на колесах.
– Я приехал поговорить о будущем, а не о прошлом, – жестко сказал Риф. – Ты можешь жить в этом доме сколько захочешь. Но следует подумать, где ты будешь жить, когда уедешь отсюда.
– В Лондоне, – решительно заявила Мелисса. – Как только эта мерзкая война закончится и жизнь вернется в свое обычное русло.
Он вздохнул, сожалея, что ее недавняя приветливость оказалась столь недолговечной.
– Бог знает, когда это произойдет, – повернувшись к Мелиссе, сказал он. – Гонконг – не самое безопасное место в мире, Мел. Мне было бы куда спокойнее, если бы ты уехала в Америку или в Австралию.
Она выдержала его взгляд.
– Да, но ведь Элизабет сейчас не в Америке и не в Австралии! И Жюльенна. И Элен Николсон, и Мириам Гресби. Да и многие другие, которых я могла бы назвать. Я совсем не хочу оставаться здесь. Хотя для меня ситуация не так уж и плоха: меня вновь принимают во многих домах, я не чувствую себя более отверженной. Если бы немцы не пытались разбомбить Лондон до основания, я села бы на первый же корабль и вернулась домой. Пока же приходится ждать. А жить в городе, где я не знаю ни одной живой души, – нет уж, благодарю покорно!
– А что, если я смогу убедить твоего отца, чтобы он уехал вместе с тобой?
Она натянуто рассмеялась.
– О Боже... Если в Австралии окажется еще и мой папочка, вряд ли эта страна станет для меня привлекательнее. Да и он едва ли поедет, особенно если предложение будет исходить от тебя! Он до сих пор считает, что именно ты загубил мою жизнь. И если ты предложишь ему сопровождать меня в Австралию, он сразу подумает, что тебе известно о планах японцев высадиться там в самом ближайшем будущем.
Риф понимал, что в словах Мелиссы есть своя правда.
– А ты согласилась бы уехать, если бы уехала Жюльенна? – спросил он, приподняв брови.
– Возможно, только я не думаю, что Жюльенна уедет и оставит тут Элизабет. И не представляю, что мы втроем спокойно могли бы переждать войну. Единственное, на что реально можно рассчитывать, – это на то, что Гитлер наконец выдохнется. Что немцы скажут «пардон, мужики» и спешно ретируются в свою Германию и что япошки при этом ничего не предпримут. В таком случае никому никуда не пришлось бы принудительно уезжать. А если бы кто-то вдруг и захотел, то мог бы уехать на все четыре стороны. В моем случае – в Лондон.
Риф засмеялся, понимая, что продолжать разговор не имеет смысла, по крайней мере сейчас.
– Ладно, Мел, пока, – сказал он, чувствуя облегчение от того, что они хоть не окончательно разругались. – Передавай от меня привет Жюльенне, когда ее увидишь.
Мелисса ощутила ком в горле: она вовсе не хотела, чтобы Риф уходил. Не хотела оставаться в одиночестве.
– Пока, – сказала она, сжимая кулаки. Черт бы все побрал! Она ведь вполне взрослая женщина, а не девчонка какая-нибудь! У нее тоже есть гордость, которая не позволит ей бегать за мужчиной, никогда ее не любившим. – Пока, – более твердо повторила она, провожая его до дверей.
Через час Мелисса собиралась на вечеринку, которую устраивала Жюльенна. И сейчас она решала проблему, что надеть: красное шифоновое платье или шелковое сапфирово-голубое. Все-таки лучше, пожалуй, красное шифоновое. Для Мелиссы это был первый с момента получения развода выход на люди. А у Жюль-енны может произойти самая неожиданная встреча.
Жюльенна прохаживалась по украшенной цветами гостиной своего дома, проверяя, достаточно ли пепельниц расставили слуги, хватит ли тарелок для фуршета. Она очень любила принимать гостей и делала это легко, играючи. Но сегодняшняя вечеринка отличалась от обычных. Жюльенна в последний раз выступала сегодня в качестве счастливой жены-изменницы.
Живые цветы были выбраны безукоризненно. Она сама расставляла их по вазам. В основном тут были роскошные букеты полевых цветов, наполнявшие комнаты сильным приятным ароматом. На серванте в столовой сверкало серебро, переливался граненый хрусталь. Впрочем, и случай был соответствующий: начиналась моногамная пора ее жизни. Может, Жюльенна даже станет матерью. На ее полных чувственных губах заиграла улыбка. Поначалу эта идея ужаснула ее, но затем Жюльенна нашла ее интригующей. Прежде чем осуществить свой замысел, ей требовалось завершить еще несколько неотложных дел.
Первую, хотя и не бог весть какую большую, проблему представлял Дерри. Жюльенне он чрезвычайно нравился. Нравился своей беззаботной легкостью, веселой натурой и жизнелюбием. Он очень походил на саму Жюльенну, а кроме того, был великолепным любовником. Жюльенна вздохнула. Ей будет очень недоставать его смеха, недоставать дней, когда они с Дерри увлеченно занимались любовной гимнастикой. Она чуть поправила нож у одного из приборов, хотя нож лежал вполне ровно. Да, очень жаль, но ничего не поделаешь. Ей было невыносимо видеть, что Ронни ходит как в воду опущенный. Он пытался скрывать от нее свои чувства, более того, отчаянно крутил романы со многими ее приятельницами, но она понимала, что он это делает без особого желания. Жюльенне казалось, что Ронни опротивело поведение донжуана, и он ждал, когда же она последует его примеру.
– Теперь лишь тебе остается получить развод, – сказал Риф Элизабет, прижимая ее к себе. – Почему, черт побери, эта процедура отнимает столько времени?
Она ничего не ответила. После смерти ребенка Адам тянул с разводом, усомнившись в его целесообразности. Он только недавно возобновил шаги по расторжению их брака. Вместо ответа Элизабет спросила:
– Мелисса собирается покинуть Гонконг?
Риф нахмурился. Он все еще чувствовал себя ответственным за материальное благополучие бывшей жены. Но в создавшихся условиях будущее, которое он хотел обеспечить Мелиссе и о котором та сама мечтала, было невозможно. О ее возвращении в Лондон не могло быть и речи. У Мелиссы не было друзей или родственников ни в Австралии, ни в Америке.
– Да я и сам толком не знаю, – сказал он и еще больше нахмурился. – Было время, когда ей не терпелось поскорее отряхнуть прах Гонконга со своих ног. Теперь она говорит, что предпочла бы остаться здесь.
– Что же ее винить? Я тоже не хотела бы ехать в Австралию или Америку одна.
Они замолчали, но каждый понимал, что в один прекрасный день Элизабет придется уехать с острова. В конце прошлого года все боялись японской интервенции, но нынче эти страхи улеглись и многие женщины, уехавшие с острова, вернулись. Но хотя все больше людей полагали, что до вторжения дело не дойдет, оставалась его вероятность.
– Хорошо бы убедить ее отца переехать в Перт или в Лос-Анджелес, – сказал Риф, и в его голосе послышалось отчаяние, как всегда, стоило ему только заговорить о своем бывшем тесте. – Мелисса явно не собирается жить с ним здесь, но в другом месте вполне могла бы.
– А ты говорил с ним об этом? Риф сжал губы.
– Пытался, но он даже по телефону не желает со мной разговаривать.
Три часа спустя Риф ехал в район Пика к Мелиссе. Когда он вошел в дом, она разговаривала по телефону. Но при виде Рифа поспешила закончить, сказав в трубку:
– Это было бы замечательно, Жюльенна. Я не откажусь.
– Это ты с Жюльенной Ледшэм? – поинтересовался Риф, направляясь к столику с напитками. Он налил себе шотландского виски с содовой.
– Да.
Голос Мелиссы был сухим. Утром она получила по почте те же документы о разводе, что и Риф, и предполагала, что он может приехать. У нее было достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что они больше не муж и жена. Мелисса думала, что она уже смирилась с этим. Но, получив официальные бумаги, была очень расстроена, и это чувство оказалось для нее неожиданным.
Риф бросил в бокал несколько кусочков льда. Было время, когда его раздражали все подружки Мелиссы. Сейчас же он только с усмешкой сказал:
– Что затевает Жюльенна на этот раз? Все еще путается с Дерри?
Мелисса почувствовала, что ее нервное напряжение ослабевает.
– Да, – ответила она, улыбнувшись. – Когда я видела его в последний раз, он заявил, что собирается сделать ей предложение.
При одной только мысли, что такой закоренелый холостяк, как Дерри, может всерьез подумывать о женитьбе, улыбка Рифа сделалась еще шире.
– По-моему, у него никаких шансов. Жюльенна сейчас прекрасно себя чувствует, ее все вполне устраивает.
Легкая улыбка, появившаяся было на лице Мелиссы, исчезла. Риф всегда произносил имя Жюльенны без какого бы то ни было неодобрения – и это при том, что Жюльенна была исключительно порочной женщиной. А когда она, Мелисса, повела себя подобным образом, Риф был далек от терпимости. Он просто перестал с ней спать. Она сдержанно произнесла:
– Ледшэмы так устроились в браке, что никакой адюльтер ему не страшен. Странно, что у нас все было по-другому.
Риф ощутил привычную тяжесть, точно что-то давило ему на плечи.
«Потому что ты не Жюльенна, – хотел было сказать он. – Потому что твои измены не имели ничего общего с ее сексуальной щедростью. Потому что ты совершенно не думала о моей попранной гордости. Ты вообще никого не любила, кроме самой себя...» Вместо этого он сказал:
– Потому что мы с тобой не Жюльенна с Ронни. Когда они поженились, то с самого начала было очевидно: супружеская верность в тягость и тому и другому. А мне нужно, чтобы жена оставалась мне верной. Так было, так остается ныне.
– А что, Элизабет верна тебе?
– Да. – В его голосе не было ни капли сомнения, но не было и желания уйти от этой темы.
Мелисса ощутила приступ былой мстительности. Ей очень захотелось, чтобы в один прекрасный день Риф обнаружил свою замечательную Элизабет в постели с другим мужчиной. Ревность охватила Мелиссу. Интересно, если это и вправду произойдет, будет ли его реакция такой же – бросит ли он Элизабет, отказавшись спать с ней? Но может быть, он был даже рад, когда она, Мелисса, изменила ему? Может, то был удобный и долгожданный повод, чтобы расстаться с ней? Она сказала резко:
– Моя измена не привела к разрыву наших отношений. Ведь наш брак распался задолго до того, как я, желая вызвать твою ревность, принялась спать с каждым встречным. Собственно, он и просуществовал-то считанные недели после свадьбы. Потому что ты быстро сообразил, что не любишь меня. И никогда по-настоящему не любил!
Он отвернулся, будучи не в состоянии это отрицать, и поставил бокал на столик на колесах.
– Я приехал поговорить о будущем, а не о прошлом, – жестко сказал Риф. – Ты можешь жить в этом доме сколько захочешь. Но следует подумать, где ты будешь жить, когда уедешь отсюда.
– В Лондоне, – решительно заявила Мелисса. – Как только эта мерзкая война закончится и жизнь вернется в свое обычное русло.
Он вздохнул, сожалея, что ее недавняя приветливость оказалась столь недолговечной.
– Бог знает, когда это произойдет, – повернувшись к Мелиссе, сказал он. – Гонконг – не самое безопасное место в мире, Мел. Мне было бы куда спокойнее, если бы ты уехала в Америку или в Австралию.
Она выдержала его взгляд.
– Да, но ведь Элизабет сейчас не в Америке и не в Австралии! И Жюльенна. И Элен Николсон, и Мириам Гресби. Да и многие другие, которых я могла бы назвать. Я совсем не хочу оставаться здесь. Хотя для меня ситуация не так уж и плоха: меня вновь принимают во многих домах, я не чувствую себя более отверженной. Если бы немцы не пытались разбомбить Лондон до основания, я села бы на первый же корабль и вернулась домой. Пока же приходится ждать. А жить в городе, где я не знаю ни одной живой души, – нет уж, благодарю покорно!
– А что, если я смогу убедить твоего отца, чтобы он уехал вместе с тобой?
Она натянуто рассмеялась.
– О Боже... Если в Австралии окажется еще и мой папочка, вряд ли эта страна станет для меня привлекательнее. Да и он едва ли поедет, особенно если предложение будет исходить от тебя! Он до сих пор считает, что именно ты загубил мою жизнь. И если ты предложишь ему сопровождать меня в Австралию, он сразу подумает, что тебе известно о планах японцев высадиться там в самом ближайшем будущем.
Риф понимал, что в словах Мелиссы есть своя правда.
– А ты согласилась бы уехать, если бы уехала Жюльенна? – спросил он, приподняв брови.
– Возможно, только я не думаю, что Жюльенна уедет и оставит тут Элизабет. И не представляю, что мы втроем спокойно могли бы переждать войну. Единственное, на что реально можно рассчитывать, – это на то, что Гитлер наконец выдохнется. Что немцы скажут «пардон, мужики» и спешно ретируются в свою Германию и что япошки при этом ничего не предпримут. В таком случае никому никуда не пришлось бы принудительно уезжать. А если бы кто-то вдруг и захотел, то мог бы уехать на все четыре стороны. В моем случае – в Лондон.
Риф засмеялся, понимая, что продолжать разговор не имеет смысла, по крайней мере сейчас.
– Ладно, Мел, пока, – сказал он, чувствуя облегчение от того, что они хоть не окончательно разругались. – Передавай от меня привет Жюльенне, когда ее увидишь.
Мелисса ощутила ком в горле: она вовсе не хотела, чтобы Риф уходил. Не хотела оставаться в одиночестве.
– Пока, – сказала она, сжимая кулаки. Черт бы все побрал! Она ведь вполне взрослая женщина, а не девчонка какая-нибудь! У нее тоже есть гордость, которая не позволит ей бегать за мужчиной, никогда ее не любившим. – Пока, – более твердо повторила она, провожая его до дверей.
Через час Мелисса собиралась на вечеринку, которую устраивала Жюльенна. И сейчас она решала проблему, что надеть: красное шифоновое платье или шелковое сапфирово-голубое. Все-таки лучше, пожалуй, красное шифоновое. Для Мелиссы это был первый с момента получения развода выход на люди. А у Жюль-енны может произойти самая неожиданная встреча.
Жюльенна прохаживалась по украшенной цветами гостиной своего дома, проверяя, достаточно ли пепельниц расставили слуги, хватит ли тарелок для фуршета. Она очень любила принимать гостей и делала это легко, играючи. Но сегодняшняя вечеринка отличалась от обычных. Жюльенна в последний раз выступала сегодня в качестве счастливой жены-изменницы.
Живые цветы были выбраны безукоризненно. Она сама расставляла их по вазам. В основном тут были роскошные букеты полевых цветов, наполнявшие комнаты сильным приятным ароматом. На серванте в столовой сверкало серебро, переливался граненый хрусталь. Впрочем, и случай был соответствующий: начиналась моногамная пора ее жизни. Может, Жюльенна даже станет матерью. На ее полных чувственных губах заиграла улыбка. Поначалу эта идея ужаснула ее, но затем Жюльенна нашла ее интригующей. Прежде чем осуществить свой замысел, ей требовалось завершить еще несколько неотложных дел.
Первую, хотя и не бог весть какую большую, проблему представлял Дерри. Жюльенне он чрезвычайно нравился. Нравился своей беззаботной легкостью, веселой натурой и жизнелюбием. Он очень походил на саму Жюльенну, а кроме того, был великолепным любовником. Жюльенна вздохнула. Ей будет очень недоставать его смеха, недоставать дней, когда они с Дерри увлеченно занимались любовной гимнастикой. Она чуть поправила нож у одного из приборов, хотя нож лежал вполне ровно. Да, очень жаль, но ничего не поделаешь. Ей было невыносимо видеть, что Ронни ходит как в воду опущенный. Он пытался скрывать от нее свои чувства, более того, отчаянно крутил романы со многими ее приятельницами, но она понимала, что он это делает без особого желания. Жюльенне казалось, что Ронни опротивело поведение донжуана, и он ждал, когда же она последует его примеру.