Пембертон Маргарет. Грехи людские

   – Вовсе не крошечный, – произнес Николас Риф, когда Элизабет поставила его на еще неуверенные полные ножки. – Умею ходить. Крошечные ходить не умеют.
   Плача и одновременно смеясь, Элизабет обняла принцессу.
   – Как я рада снова увидеть тебя, Луиза! Как рада, что вернулась наконец домой!
   Луиза повезла их в своем роскошном «роллс-ройсе» по петляющим дорогам Суссекса. Прохожие обращали внимание на шикарный автомобиль.
   – А как ты умудряешься добывать бензин, Луиза? – спросила удивленная Элизабет. – Я слышала, что сейчас все дефицит.
   – Да, это так, – ответила Луиза и игриво потупила глаза. – Но у меня связи. Самое ужасное то, что из-за этой войны я осталась без шофера. Всякий раз, как только мне удавалось обзавестись шофером, его тотчас же посылали, как это говорится, «для выполнения важных работ военного характера»!
   Элизабет обняла принцессу, поражаясь ее наивности.
   – О, Луиза, если бы это действительно было самым ужасным в этой страшной войне!
   Луиза прогостила у Элизабет около двух недель. В «Тайме» дали объявление о том, что требуется домоправительница. По объявлению пришла приятной наружности среднего возраста шотландка. Ее муж погиб в боях при Дюнкерке. Элизабет сразу же ее взяла. Ее поразило спокойное мужество, с которым эта женщина после страшного известия принялась строить свою новую, теперь уже одинокую, жизнь.
   Когда Луиза уехала, дом сразу опустел. Элизабет бродила по комнатам, смотрела в окна, занималась с маленьким Николасом и Юнг Шуи. По крайней мере с детьми все было в порядке, и это ее радовало. Она думала о детях Элен, о том, что им пришлось вытерпеть в лагере. Как и всегда, она думала о Рифе. На свободе ли он или где-нибудь в лагере для военнопленных? Наверняка и ему тоже пришлось немало пережить. Для него «Фор Сизнз» станет подлинным раем, как только он сюда приедет. Тут он сможет отлично отдохнуть, восстановить силы, тут начнется их совершенно новая жизнь.
   Чтобы чем-то себя занять, Элизабет решила устроить в солнечной гостиной на первом этаже кабинет для Рифа. Она сама обставила и украсила комнату и высадила розовые кусты вдоль всей южной стены дома. По замыслу Элизабет, дом должен был быть весь в цветах. Она усердно занималась и музыкой, зная, что Рифу очень хотелось бы, чтобы ее мечты о карьере пианистки осуществились.
   Стоял дождливый апрельский день, когда к ней приехал первый, если не считать Адама и Луизу Изабель, гость. В старой твидовой фиолетовой юбке и бледно-лиловом свитере Элизабет занималась тем, что прореживала астры, растущие вдоль всей террасы. Вдруг она услышала звук подъезжающей машины.
   Элизабет отложила садовую лопаточку и пошла к пологим каменным ступеням, ведущим к подъездной аллее. Адам не собирался навестить ее. Правда, между ними были такие свойские отношения, что он вполне мог приехать и без звонка. Автомобиль выехал из-за поворота – и Элизабет остановилась как вкопанная. Это был не принадлежащий Адаму чистенький и до блеска надраенный «даймлер», а старенький, видавший виды «моррис», напомнивший Элизабет машину, в которой Жюльенна колесила некогда по Гонконгу. Автомобиль остановился ярдах в двадцати от дома, и огромный мужчина в форме офицера ВВС с трудом вылез из-за руля.
   Апрельское солнце зажглось в его густых темно-золотых волосах. На плече была нашивка со словом «Польша». На мгновение Элизабет показалось, что это она уже однажды видела: Гонконг, запах азалий... И уже через секунду она мчалась навстречу гостю с радостным криком:
   – Роман! Роман!!!
   Белоснежные зубы сверкнули в ослепительной улыбке. Двигаясь с грациозностью, присущей атлетам, и с проворством, которое нечасто встречается у мужчин его комплекции, Роман устремился к ней. Перепрыгнув через две последние ступеньки, Элизабет оказалась в его объятиях. Он крепко стиснул ее и прижал к себе.
   – О, Роман... Как это здорово! Не могу поверить, что это не сон! – восклицала она, глядя на него сверкающими глазами.
   – Теперь веришь! Когда бы я ни приезжал, ты вечно возишься с цветами! – сказал он, и его улыбка стала еще шире.
   Элизабет, в свою очередь, сжимала его в объятиях и не собиралась выпускать.
   – Знай я, что могу здесь рассчитывать на такой прием, приехал бы раньше, – добавил он.
   Смех так и рвался из ее груди. Она любовалась Романом. В своей летной форме он выглядел великолепно.
   – Уж не хочешь ли ты сказать, что служишь где-то неподалеку? – недоверчиво спросила его Элизабет. Роман без особого желания разжал объятия, она взяла его под руку и повела в дом.
   – Так оно и есть. Наша часть в десяти милях отсюда. Она засмеялась, и это был легкий, задорный, от всего сердца идущий смех. Роман приехал, а значит, скоро приедет и Риф.
   – О, как же это замечательно, Роман!
   Она провела его через террасу, и они оказались в большой гостиной, где стоял ее великолепный «Стейн-вей».
   – Рад видеть, что ты по-прежнему упражняешься, – сказал он с чувством, сразу же подошел к инструменту и заглянул в ноты, чтобы понять, что именно она разучивает.
   Она кивнула. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, этот сумасшедший мир вновь стал нормальным, милым и уютным. Рядом появился человек, с которым можно было говорить о музыке. Появился хоть кто-то, олицетворявший для нее живой мостик в прошлое.
   – Шопен, – объявила она, пытаясь отгородиться музыкой. – На меня он всегда действует успокаивающе.
   Роман глубоко вздохнул.
   – Ты забыла, Элизабет, что я поляк и нет нужды объяснять, почему ты играешь Шопена.
   Она рассмеялась, почувствовав себя так же спокойно и легко, как и много лет назад в Перте. Если на сцене он был маэстро Романом Раковским, то здесь он просто-напросто ее друг Роман, мужчина, с которым она некогда пила на брудершафт. С чувством душевного комфорта она села за рояль. Роман встал рядом, и сразу же возникло впечатление, будто он заполнил собой всю гостиную.
   – Шопен гораздо глубже, чем иные салонные композиторы, – сказал Роман, чувствуя, как общая страсть к музыке обволакивает их, отгораживая от всего внешнего мира. – Его надо уметь исполнять. Одного мастерства мало, нужно вложить душу.
   Впервые с тех пор, как она занималась с Ли Пи, у Элизабет был слушатель, действительно знающий толк в музыке. Возникло редкостное и благостное ощущение свободы, словно после долгого сна она внезапно возвратилась к жизни.
   – Dzekuje. Это было великолепно! – сказал Роман, когда она кончила играть. Его голос звучал восторженно. – А теперь сыграй какой-нибудь вальс. Вальсы очень хороши, хотя и несколько банальны. Но они и должны быть такими. Они изумительны, как мне кажется.
   Все мысли о войне исчезли из ее сознания. Один за другим она играла вальсы и ноктюрны Шопена, потом известную «Фантазию» и закончила «Баркаролой».
   – Замечательно! – восторженно воскликнул Роман, в волнении запустив свою пятерню в волосы. Этот жест она запомнила еще со времен Перта. – Именно эти ноктюрны – свидетельство огромного таланта Шопена, таланта созерцать мир. Он куда более великий композитор, чем многие считают. Ты всегда должна исполнять его именно так, как нынче: динамично, с чувством внутреннего драматизма.
   Когда отзвучал последний аккорд «Польской фантазии», Роман несколько секунд сидел молча. Незаданный вопрос висел в воздухе. Когда она закрыла клавиатуру, он попросил:
   – Расскажи о Рифе.
   Она все рассказала ему, сидя перед камином и подливая себе и ему чая с бергамотом в прозрачные фарфоровые чашки. Роман слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Наконец Элизабет произнесла:
   – Так что мне ничего больше не остается, как сидеть и терпеливо ждать его возвращения.
   Полено в камине громко выстрелило, и искры разлетелись в разные стороны.
   – И его имя так и не появилось в списках военнопленных, переданных японцами Красному Кресту? – с мрачным лицом поинтересовался он.
   Она отрицательно покачала головой. В это мгновение что-то всколыхнулось в его душе. Это было сильное и вместе с тем постыдное чувство.
   – Нет, – сказала Элизабет, не заметив, как печаль исказила его лицо, как вдруг потемнели его глаза цвета оникса. – Но ведь наверняка есть сотни людей, которые живы, но чьи имена не попали ни в какие списки. Не думаю, что японцы очень уж заинтересованы в сотрудничестве с Красным Крестом. Разве не так?
   Он покачал головой, нехотя поднялся, понимая, что пришло время уходить.
   – Уже уходишь? – спросила она с явным сожалением, не пытаясь скрыть своего разочарования. – А я хотела, чтобы ты познакомился с детьми. Юнг Шуи сейчас в саду, катается на пони, которого я подарила ей на день рождения. А Николас Риф с няней. Я взяла ее из ближайшей деревни. Пока я занимаюсь музыкой, она за ним смотрит. Водит кормить уток па здешний пруд. Они и сейчас там, но с минуты на минуту должны прийти. Пожалуйста, останься.
   Его так и подмывало согласиться, но Роман понимал, что, прежде чем остаться, нужно все хорошенько обдумать. Следовало подумать, прежде чем вновь увидеться с Элизабет. Она так безумно любит Рифа, и в один прекрасный день, если Господу будет угодно, он обязательно к ней вернется. И потому влюбиться в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, со стороны Романа было бы крайней глупостью. А он был не из тех мужчин, которые легко и охотно совершают глупости.
   – Нет, – сказал он. Его массивная фигура, казалось, опять заполнила всю комнату. – Очень жаль, Элизабет, но мне пора.
   Она проводила его до машины, прося не забывать и наведываться почаще. Она почувствовала такое острое одиночество при виде отъезжающего автомобиля, что даже стало трудно дышать.
   Лишь через неделю Роман сообщил, что в следующий уик-энд будет свободен. Он никогда еще не бывал в Брайтоне. Не согласится ли она съездить туда с ним, подышать, пообедать?
   Она согласилась сразу, без колебаний. Именно в Брайтон она поехала бы с Рифом, если бы это было возможно. И то, что она ехала с Романом, казалось ей едва ли не наилучшей заменой.
   Они съездили в Брайтон. А через несколько дней отправились на пикник, захватив с собой Николаса Рифа и Юнг Шуи. Расположились неподалеку от старинного замка. Было прохладно, но очень весело, и они с удовольствием перекусили под старинными нормандскими зубчатыми стенами.
   С тех пор Роман постоянно наведывался в «Фор Сизнз». Он сажал маленького Николаса Рифа к себе на закорки, и они шли на берег моря. Юнг Шуи проворно поспевала за Романом, рассказывая о своем пони и занятиях в английской школе. Роман с неподдельным интересом слушал девочку, проявляя при этом редкостный талант слушателя и большое терпение.
   Война в Европе быстро подходила к концу, и Элизабет знала, что Роман ждет не дождется, когда его наконец демобилизуют и можно будет вернуться к концертной деятельности.
   – И куда же прежде всего ты отправишься? – спросила она, когда они шли по усеянному голышами пляжу. Может, тому самому, куда за тысячу лет до них высадились римские легионеры под водительством Юлия Цезаря.
   – В Палестину, – ни минуты не раздумывая, ответил Роман. – Нет в мире другого места, где люди бы так изголодались по музыке. Я хочу весь свой талант отдать тому оркестру, который в один прекрасный день сделается лучшим в мире.
   Она задумалась о людях, составлявших этот оркестр. В него вошли самые великие музыканты Восточной Европы, которым посчастливилось избежать гитлеровской карательной машины.
   – Может, когда-нибудь я тоже смогу выступить с этим оркестром, – чуть улыбнувшись, сказала она.
   – Непременно, – подтвердил Роман, и в его словах прозвучала абсолютная уверенность. – Ты будешь играть, а я дирижировать.
   Постоянные наезды Романа, как и эпизодические посещения Адама и принцессы Луизы Изабель, не позволяли Элизабет чувствовать себя покинутой и одинокой. Но ее сексуальный голод оставался неудовлетворенным. Бывали моменты, когда, лежа ночью в постели и сгорая от желания, она почти сожалела, что узнала истинную плотскую страсть. Ей так хотелось избавиться от постоянного вожделения, которое даже пугало ее.
   – Никаких фантазий! – приказывала она себе, вставала с постели и шла к окну, подолгу глядя на пейзаж, открывающийся с залитой лунным светом террасы. – Риф, только Риф – вот мужчина, о котором я мечтаю. Он, и никто другой.
   Но восьмого мая, когда сэр Уинстон Черчилль объявил по радио о безоговорочной капитуляции Германии, любовное томление заполнило все существо Элизабет.
   В тот день Роман был свободен. Как только он услышал сообщение, то немедленно прыгнул в машину и помчался в «Фор Сизнз».
   Домоправительница уже рассказала Элизабет самую главную новость, и они отмечали победу на кухне, чокаясь шерри.
   – Отыщи флаг, – сказала Элизабет няне маленького Николаса. – Нужно вывесить его из окна.
   – Но ведь этого никто не увидит, мадам. От нас до дороги не меньше мили, – возразила молодая няня, подкошенная радостным известием и тем количеством шерри, которое Элизабет налила ей в бокал.
   – Какая разница! – убежденно сказала Элизабет. – У нас непременно должен развеваться флаг!
   В гараже они отыскали флаг и вывесили его из окна как раз над главным входом. Юнг Шуи и Николас Риф умоляли, чтобы им было дозволено отправиться в деревню, где вовсю звонили колокола и даже на таком расстоянии было слышно, как поет множество людей.
   – Я свожу их, ладно, мадам? – попросила разрешения няня, которой не терпелось принять участие в торжествах.
   Элизабет лишь рукой махнула, и домоправительница немедленно отправилась готовить детям к чаю сладкий пирог. В доме работало радио, диктор с воодушевлением рассказывал о том, как толпа людей собралась у Букингемского дворца и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.
   Элизабет прошла в гостиную, понимая, что домоправительнице хочется побыть одной. Ведь ее муж никогда не вернется. И к ее радости по случаю объявления конца войны примешивалась незажившая боль личной утраты.
   Элизабет стояла в просторной, пронизанной солнечными лучами комнате и думала о том, слышал ли уже эту новость Риф. В это время видавший виды «мор-рис» Романа затормозил у дома. Выбежав через стеклянную дверь, Элизабет кинулась к нему. Роман, легко перемахивая через две ступени, почти уже поднялся на террасу, когда Элизабет упала в его объятия.
   – Никогда не слышала более великолепной новости! – закричала она, будучи не в силах скрыть свое волнение, и крепко обняла Романа за шею. – А ведь это значит, что и на Востоке война тоже очень скоро кончится!
   Когда Роман ехал через Мидхерст, то наблюдал, как совершенно не знакомые друг с другом люди обнимались и целовались, и потому казалось совершенно естественным, что в этот момент и он тоже стиснет Элизабет в объятиях и крепко-накрепко расцелует.
   Восторженный и вроде бы лишенный сексуального подтекста поцелуй так, по существу, и не состоялся. Как от единой искры воспламеняется трут, так здравый смысл покинул обоих, едва только их губы соприкоснулись. Элизабет притянула к себе голову Романа и страстно поцеловала его. Он поднял ее на руки и устремился в гостиную, где опустил на ковер, сорвав с себя пиджак, галстук и рубашку. Она даже не стала раздеваться и с силой притянула Романа к себе: ей так хотелось близости, что Элизабет не вполне отдавала себе отчет в собственных действиях. Он выкрикнул ее имя и мощно вошел в нее. В этот момент, словно в озарении, Роман окончательно понял, что любит ее и что Риф погиб и никогда уже не вернется. Будь Риф жив, Роман не занимался бы сейчас любовью с Элизабет – ее тело не позволило бы этого.
   Лежа в объятиях Романа, Элизабет тихонько всхлипывала. Это не было результатом пережитого экстаза – в ее рыданиях слышались ужас, горечь и жгучий стыд.
   – О нет... – простонала она. – О нет, нет... О, Риф, Риф... Что же я натворила! О Господи, что я наделала!
   Он слегка приподнялся и с явным смущением произнес:
   – Элизабет, ради Бога...
   – Нет! – Она с силой ударила его кулаками в грудь, пытаясь освободиться из объятий.
   – Пожалуйста, Элизабет... – начал он вновь, с усилием поднимаясь, но она не собиралась выслушивать его объяснения.
   – Нет! О Боже, пожалуйста, немедленно уходи! Уходи и не возвращайся!
   Минуту он стоял молча, его великолепный торс был мокрым от пота. Затем Роман медленно надел рубашку, подобрал с пола галстук и небрежно сунул его в карман. Продев указательный палец в петельку, он понуро перекинул пиджак через плечо. Из-за того, что в какой-то момент он дал волю своим чувствам, их отношения превратились в руины. Он ощутил такую сильную боль, что был не уверен, сумеет ли ее превозмочь.
   – Ты должна выслушать меня, Элизабет! – настойчиво и даже требовательно сказал Роман.
   – Нет! – Ее всю трясло. Элизабет крепко обхватила себя за плечи, словно готовая взорваться изнутри и одновременно пытаясь помешать этому взрыву. – Нет, прошу, уходи! Сейчас же уходи!
   – Я люблю тебя! – с ужасающей простотой сказал он. – Если бы не любил, то никогда бы не позволил себе ничего подобного.
   – Нет! – прошептала она, отрицательно качая головой. Слезы текли по ее щекам. – Я ничего не хочу слушать. Пожалуйста, оставь меня. Уходи!
   Ему больше ничего не оставалось. Он услышал вдалеке радостный звон деревенских колоколов. Роман понял, что этот перезвон будет всегда напоминать ему о тяжелой душевной боли, которую он пережил сегодня.
   – До свидания, – сдавленно произнес он. – Мне очень жаль, Элизабет. Ты даже не представляешь, как мне жаль, что так вышло. – С тяжелым чувством он повернулся и вышел из комнаты.
   Элизабет закрыла лицо руками и истерично зарыдала. О Боже, как она могла так поступить! Как она могла так жадно, ненасытно наброситься на мужчину!
   – О, Риф, что я наделала! – выдохнула она. – Это ужасно, ужасно! Прошу, возвращайся, любовь моя! Возвращайся домой, умоляю тебя!

Глава 33

   Рано утром Роман позвонил ей, но Элизабет отказалась с ним разговаривать. Тогда он послал ей письмо, но она разорвала его, не читая. Стыд, сжигавший ее, был так велик, что она и думать не могла о встрече с Романом.
   В июне Адам приехал ее навестить, и при первом же взгляде на него она поняла: он приехал не с доброй вестью.
   – Ну что? – испуганно спросила Элизабет, вставая из-за рояля и медленно подходя к нему. – Что случилось?
   – Мне очень жаль, – начал Адам, взяв ее за руку. – Поверь, действительно очень жаль.
   После их возвращения в Англию Адам делал все возможное, чтобы отыскать хоть какие-то следы Рифа среди военнопленных. И вот теперь он наконец получил официальную бумагу. Но в ней было вовсе не то, чего ждала Элизабет. И она сразу обо всем догадалась.
   – Нет! – воскликнула она, вырвав у Адама свою руку. – Я не верю! Он жив! Я чувствую, что он жив!
   Адам медленно вытащил из внутреннего кармана пиджака извещение.
   – Он пропал без вести, предположительно – погиб... Очень жаль, Бет.
   Она не нашла в себе сил взглянуть на бумагу, которую протягивал ей Адам. Повернувшись на каблуках, она подошла к стеклянным дверям и уставилась на только что распустившиеся розы.
   – Нет! – решительно заявила она, не позволяя Адаму взять ее за руку. – Я не могу поверить! Он жив, Адам, и он непременно вернется!
   16 августа сдалась Япония, и война на Востоке наконец-то завершилась.
   – Скоро наш папа приедет! – радостно сказала Элизабет Николасу Рифу, подкидывая его на коленке. – Скоро мы будем вместе гулять, он научит тебя играть в футбол, и мы будем великолепно проводить время. Сам увидишь!
   Николас Риф с нежностью взглянул на мать. Для него отец был простым сочетанием звуков, чем-то абстрактным, так что маленький Николас и не особенно возражал бы, скажи ему мать, что, напротив, отца еще долго ждать. Мальчик не представлял, что это за штука такая – отец. Да и никто не был ему нужен, чтобы научить играть в футбол или в крикет. Дело в том, что дядя Адам уже научил его этим играм. Николас поцеловал мать в щеку, сполз с ее колен и на своих еще нетвердых ножках потопал к Юнг Шуи.
   Теперь каждый день Элизабет ждала известий. В Лондоне образовалось целое гонконгское землячество: туда входили жены, вдовы и другие родственники военнопленных и интернированных англичан. Элизабет постоянно бывала на проходивших в столице заседаниях землячества, надеясь узнать что-либо о судьбе Рифа из списков, которые печатались регулярно и для многих служили подлинным успокоением. Перепечатывались также и выдержки из писем военнопленных домой, несмотря на то что в них была лишь позитивная информация (потому что ничего иного японская цензура попросту не пропустила бы). К концу сентября землячество получило известие о том, что более тысячи человек бывших военнопленных из Гонконга отправлены морем в Ванкувер.
   – Они возвращаются, – прошептала Элизабет. – Теперь уже осталось ждать недолго. О, Риф, умоляю, напиши! Дай знать, где ты сейчас!
   Но он не писал ей. Впрочем, она понимала: откуда ему было знать, где она? Приходилось ждать, когда военная почта переадресует ей его письмо. Элен же написала ей – письмо пришло через Красный Крест: она жива-здорова, хотя годы заключения и не прошли для нее бесследно. Элен намеревалась вернуться в Англию при первой же возможности.
   – А с ней приедет и Ламун, – радостно добавила Элизабет, обратившись к Адаму. – Невероятно! Ламун и Том собираются пожениться.
   Первая группа бывших военнопленных из Гонконга прибыла на борту «Иль де Франс». Членам землячества власти посоветовали не ездить в Саутгемптон встречать вернувшихся, потому что всех этих людей решено было сразу же направить дня на три в карантин. Элизабет и не подумала внять этому предупреждению. Она должна была быть там, когда корабль подойдет к причалу. Пусть Рифа не окажется на борту, и пусть официальные лица продолжают утверждать, что он пропал без вести и скорее всего погиб, – она все равно должна быть в Саутгемптоне.
   Адам отвез ее в порт. Он не знал, как будет себя вести Элизабет, увидев, что Рифа нет среди прибывших, и опасался самого худшего.
   Стоял прохладный осенний день. Им пришлось дожидаться вместе с небольшой группой озябших людей, когда прибывшие наконец спустятся по трапу и впервые после большого перерыва ступят на британскую землю. Элизабет подняла воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от холодного ветра. Ее глаза горели решимостью. Риф, должно быть, где-то там, среди этих людей. Он должен быть там, не может не быть!
   Изможденные мужчины один за другим сходили по трапу. Женщина рядом с Элизабет вдруг с радостным возгласом ринулась вперед, выкрикивая какое-то имя. Мужчина, очень похожий на других сутулостью, изможденным выражением лица и заплечным вещмешком, начал недоуменно озираться, затем выражение недоумения сменилось удивлением, потом откровенной радостью. Он бросил вещмешок на землю и раскрыл объятия.
   Прибывшие по одному спускались на пристань. Но среди них не было высокой широкоплечей фигуры с шапкой иссиня-черных волос, только сутулые, смертельно усталые люди, которые все еще не могли поверить в то, что вновь оказались на родной земле, и были несколько удивлены тем обстоятельством, что так мало народа пришло их встречать.
   Когда последний из прибывших сошел по трапу, Элизабет продолжала стоять неподвижно. Ее глаза блестели, ветер ерошил волосы.
   Адам легко прикоснулся к ее руке. Она отрывисто сказала:
   – Будут и другие корабли, Адам! Много других кораблей!
   Больше она ничего не добавила.
   Назад ехали молча. Адам подвез Элизабет до «Фор Сизнз».
   В тот день он спросил, не хочет ли Элизабет вернуться к нему.
   – Нет, – ответила она, почувствовав, как запершило у нее в горле. – Риф жив, Адам, я уверена!
   – Дорогая, – мягко произнес Адам, взяв ее руки в свои. – А что, если нет? Если выяснится, что его нет в живых, выйдешь ли ты тогда за меня, Бет? Мы будем жить так же счастливо, как прежде.
   Слезы брызнули у нее из глаз.
   – Нет, Адам! – прошептала она, испытывая к нему огромную, но дружескую, родственную любовь. – Нет, то, что между нами было, – прошло. Уже не вернешь!
   Действительно, были и другие суда, на которых возвращались домой бывшие военнопленные. Элен вместе с Джереми и Дженнифер прибыла в конце октября, Элизабет с Адамом отправились в Ливерпуль их встречать. Когда Элен спускалась по трапу, все еще величественная и красивая, хотя и очень похудевшая в результате перенесенных страданий, Элизабет не сдержалась и всхлипнула, но тут же совладала с нахлынувшими чувствами и взяла себя в руки.
   – Элен! О, Элен! – воскликнула она. – Я так рада видеть тебя!
   – Я тоже, – устало ответила Элен. Вокруг ее глаз и рта собрались морщины, которых прежде не было.
   Адам тоже крепко обнял ее, искренне тронутый застывшим на лице Элен выражением страдания. Правда, он успел подумать, что, вероятно, и она удивлена происшедшей в нем переменой. Ему было всего пятьдесят четыре года, но война и тяжелый путь до Чунгкина оставили на лице Адама неизгладимые следы. Он преждевременно состарился, его хромота стала более заметной, волосы совсем побелели.
   – О, Адам! – воскликнула Элен, целуя его в щеку. В ее глазах сверкнули слезы. – Так рада снова тебя увидеть!
   Когда Адам взял Элен за руку и они направились к автомобилю, он вдруг перестал чувствовать себя глубоким стариком и развалиной.
   – Это прекрасно, что ты снова здесь, Элен, – сказал он с глубоким чувством. – Бет уже приготовила для тебя и детей комнату в «Фор Сизнз». Ты ведь поживешь там? Можешь оставаться у Элизабет сколько угодно.