Страница:
Глава 30
До Стэнли удалось добраться только к шести часам утра. К этому времени каждый уже понимал, что затеянная операция не сулит победы. Японцы овладели всеми стратегическими высотами, и несколько раз отряд попадал под плотный снайперский огонь. Когда огибали Южный залив, наткнулись на трупы канадцев, у которых руки были связаны за спиной, а на теле имелись многочисленные колотые раны.
Бригадный генерал, под чье командование перешли все собравшиеся в Стэнли солдаты и офицеры, был настроен воевать – если придется, даже голыми руками...
– Похоже, что именно голыми руками ему и придется бить японцев, – рассудительно заметил Риф Адаму. – Здесь почти не осталось орудий и боеприпасов. Все крупнокалиберные пулеметы выведены из строя. Есть несколько винтовок, немного ручных гранат, штыки – вот, кажется, и все вооружение.
– Значит, вся надежда только на нас, – сказал Адам и сжал зубы. – Как бы мне хотелось немного вздремнуть, прежде чем вновь идти в атаку!
– И не надейся! – с холодной усмешкой произнес Риф. – Япошки неподалеку от Стэнли, и именно в их сторону мы сейчас и направимся.
Адам утер пот со лба. Он смертельно устал и едва держался на ногах. Сильно болело плечо, ныла рана на ноге. Но он скорее согласился бы умереть, чем дать понять Рифу, как на самом деле себя чувствует. Сразу же по прибытии в Стэнли Бет предложила свои услуги персоналу полевого госпиталя. Видя, как она держится после долгих дней и бессонных ночей, после тяжелого перехода, Адам подумал о том, что с ними будет.
Вблизи разорвалось несколько снарядов.
– Пошли, – стерев с лица усмешку, сказал Риф. – Покажем этим скотам, что наша песенка еще не спета.
Весь день, казавшийся особенно длинным из-за непрекращающейся бомбежки, Элизабет не покидала своего поста. Она не знала, где сейчас Риф и Адам. Оставалось лишь молиться, чтобы они были живы.
– Ой, рука!.. – вдруг закричал молодой солдат. – А-а-а... моя рука! Пожалуйста, прошу вас, хоть кто-нибудь, помогите! О, рука...
Подбежав к нему, Элизабет увидела, что рука солдата изуродована шрапнелью и куски мяса и кожи свисают с нее лохмотьями. Из рваной раны ручьем текла кровь.
– Остановите кровотечение, сестра, – распорядился один из врачей. – Посмотрите, можно ли сохранить руку.
К ночи ее руки были покрыты кровавой коркой. Велся непрерывный орудийный обстрел, и японцы, хоть и медленно, продолжали наступление.
– Теперь у нас одна дорога, – горько сказал раненый, которому Элизабет перевязывала ногу, – прямиком в море, черт бы его побрал!
На черных от копоти склонах горы неподалеку от Стэнли Риф и Адам сражались плечом к плечу. Стрелять приходилось так часто, что винтовки разогревались и жгли руки.
– Смотри за своим флангом! – вдруг крикнул Риф. – Очередная атака!
Он увидел, как Адам опустился на колено, прицелился и выстрелил в грудь японцу, который шел перед взводом. Он промахнулся. Тогда Риф выдернул из гранаты чеку, подержал ее, сколько было возможно, в руке и, когда японский офицер уже почти приблизился к Адаму, швырнул.
Адам вскочил на ноги. Японец оказался от него слишком близко, чтобы стрелять. Адам ухватился было за дуло вражеской винтовки, но японец ловким ударом отбросил его в сторону. Адам упал, у него над головой сверкнул клинок. С оглушительным ревом, от которого кровь застыла в жилах и перед которым померкли все жалкие крики «Банзай!», Риф кинулся на офицера, обхватил здоровой рукой его за шею и с такой силой заломил ему голову назад, что у того хрустнули позвонки. Похожий на тряпичную куклу, офицер упал как подкошенный. Но Риф замешкался; несколько мгновений он оставался спиной к врагу, за что и поплатился. Пуля попала ему в правое плечо. Адам прикрывал огнем их совместное отступление. Они отбежали на достаточное расстояние и нырнули в небольшой овраг.
– Неужели сегодня и впрямь Рождество, сестра? – спросил раненый солдат, явно из простонародья. Он был одним из тех, кто ушел из отеля через водоотводный тоннель. Сейчас в его голосе звучало удивление. – Даже не верится!
Элизабет уставилась на него. Для нее уже давно дни и ночи слились в сплошную череду. Рождество! Она подумала о Рождестве двухлетней давности: они с Рифом гуляли по солнечным улицам Перта, с ними был Роман Раковский, который подарил им картину с изображением Давида.
– Да, вы правы, – сказала она, едва ворочая языком от усталости. – Действительно не верится!
Незадолго до рассвета ей удалось урвать пару часов столь необходимого организму сна. Когда она проснулась, распространилась весть об отступлении британских войск к Стэнли.
– Скажите, а капитан Эллиот и капитан Гарланд вернулись? – со страхом спросила она.
Офицер, к которому она обратилась, горестно покачал головой.
– Один Бог знает... – с отчаянием сказал он. – Там была жуткая неразбериха. – Затем, чуть подумав, добавил: – Кстати, счастливого Рождества! Хотя у меня этот праздник, случалось, проходил и в более веселой обстановке. Думаю, как и у вас.
Лишь к обеду она выяснила, что Адам и Риф живы.
– Я совсем недавно извлек пулю из плеча капитана Эллиота, – сообщил ей один из врачей. – Он потерял много крови, но настоял на возвращении в строй.
– Его вообще могли бы не ранить, – заметил один из добровольцев, дравшийся рядом с Рифом Эллиотом, – не сверни он шею японскому офицеру, который чуть было не снес голову капитану Гарланду.
Элизабет качнуло, и она была вынуждена опереться рукой о стену.
– А капитан Гарланд жив? Не пострадал?
– Ничуть, – весело ответил доброволец. – Когда я в последний раз видел его, он был целехонек, что называется, как огурчик. Вот каков капитан Гарланд. Он еще может дать фору многим молодым.
После обеда до нее дошли слухи о всеобщей капитуляции, но звуки боя продолжали доноситься отовсюду.
– Генерал не верит, – сказал один из санитаров. – Говорит, что будет сражаться до тех пор, пока не получит письменный приказ о сдаче.
Два часа спустя автомобиль под белым флагом с высоким армейским начальством пересек линию фронта и направился к штабу бригадного генерала Уоллиса. А уже через несколько минут все слушали, потрясенные, известие о том, что Гонконг сдается японцам.
– «По приказу его превосходительства губернатора и главнокомандующего все подразделения вооруженных сил Его Величества должны сложить оружие, – читал по бумажке молоденький капитан. Это был приказ бригадного генерала Уоллиса военнослужащим, находившимся под его командованием. – Приказываю ни в коем случае не открывать огонь, не уничтожать оружия и оборудования. В противном случае могут пострадать британские граждане, взятые в заложники. Отныне все перегруппировки и реорганизация подразделений будут происходить только в строго централизованном порядке».
– О, приятель, мы-то думали, что ты уже давно на том свете. – Знакомый голос звучал радостно. Ронни испытал острую боль в затылке и в шее, когда чьи-то руки попытались перевернуть его на спину. – А потом смотрю – твои светлые волосы – они приметные, и говорю: «Будь я проклят, если это не Ронни Ледшэм». Мы бы тебя не подобрали, но капрал Дэвис почему-то очень хочет с тобой побеседовать. Что-то насчет лошади, на которую он поставил кучу денег и которая не только не выиграла, но и вообще прихромала последней.
Ронни попытался улыбнуться, но мышцы лица его не слушались. Он лежал в кузове грузовика, и, если Бог будет к нему милостив, в конце этого путешествия его ждали больничная койка и укол морфия.
– Судя по тому, что япошки хотели отрубить ему голову, у меня такое чувство, что и они ставили на его лошадь, – сказал другой голос, и все засмеялись.
Неожиданно на дороге разорвался снаряд, как раз перед грузовиком, и машина резко вильнула. Боль пронзила тело Ронни, спутав все мысли. Когда подъехали к ближайшему госпиталю, он опять был без сознания.
Следующее, что он услышал, был недоуменный голос, произнесший:
– Везучий же ты сукин сын, Ледшэм. Не многим так фартит: остаться в живых после удара саблей по основанию черепа.
Ронни попытался открыть глаза. Его перестало трясти и качать из стороны в сторону. Он стал неповоротливым и вялым. Шея оказалась плотно забинтованной. Он с трудом остановил взгляд на изможденном докторе и попытался выдавить улыбку.
– Одного японского клинка еще недостаточно, чтобы вывести меня из игры, – прохрипел он. – Где я?
– В госпитале, – ответил врач, удовлетворенный тем, что этот пациент должен выжить.
– Слава Богу! – прошептал Ронни и закрыл глаза. Когда шесть дней спустя начальство госпиталя с мрачным видом объявило собравшимся в одной палате о британской капитуляции, Ронни оказался среди очень немногих, кого эта новость обрадовала. Для него это в первую очередь значило, что война позади и что скоро он сможет вновь увидеть Жюльенну.
– Как думаешь, что сделают с нами япошки? – спросил его какой-то солдат.
Ронни, как один из немногих ходячих раненых, помогал замотанной медсестре менять повязку на ноге молодого человека. В ответ он лишь слегка пожал плечами, но даже это движение заставило его скривиться от внезапной боли. У Ронни было такое чувство, будто он поправляется после ужасной болезни – самой ужасной из известных людям.
– Интернируют, я думаю, – оптимистично предположил он. – Какое-то время жизнь будет для нас не слишком радостной и комфортной, но ведь это не надолго. Ничто не длится вечно.
Невысокая медсестра, которой помогал Ронни, не проронила ни слова. Ей доводилось слышать о чудовищном обращении японцев с больными и медперсоналом в захваченных полевых госпиталях. Но она понимала, что ее нынешние пациенты пока об этом не знают. Всего лишь несколько минут назад перед госпиталем скрипнули тормоза джипа, и какой-то высший военный чин стал совещаться с врачами. А минуту спустя поступил приказ уничтожить все запасы спирта и спиртосодержащих жидкостей, даже если это были крайне необходимые антисептики или обезболивающие.
– Это для того, чтобы не дать возможности пьяным японцам устроить оргию с изнасилованием, – сказала одна из медсестер, бледная как полотно от страха. – Но в Ванчае можно купить сколько угодно выпивки. А когда японцы узнают, что мы лишили их спирта, то могут от гнева взбеситься.
Офицер Главного штаба, предупредивший персонал госпиталя о возможных жестокостях со стороны японцев, как раз проходил мимо одной из палат, направляясь к своему автомобилю. Он заметил Ронни, который держал ногу одного из пациентов, помогая медсестре перевязывать рану. Он хорошо его знал, прежде они не раз вместе выпивали в «Жокей-клубе». Офицер побледнел и остановился.
– Что такое, сэр? – спросил провожавший его до машины врач.
– Там этот парень, Ледшэм. Его жена работала медсестрой. Она была изнасилована и убита, об этом доложил капитан Эллиот.
– Господи... – Молодой врач с ужасом взглянул на Ронни.
Офицер сжал губы и повернулся, намереваясь войти в палату.
– Нужно ему сказать, – решительно произнес он. – Нельзя, чтобы человек оставался в неведении.
– А что, если информация неверна? – спросил врач, подстраиваясь под шаг офицера. – Ведь сейчас медсестер сплошь и рядом переводят с одного места на другое. Может, ее даже и не было на месте во время атаки.
– Она была там, – мрачно сказал офицер. – Капитан Эллиот ее опознал.
При приближении офицера Ронни повернул голову. Как американец, к тому же в гражданской одежде, он не стал говорить с британским офицером о том, одобряет или нет известие о сдаче японцам гарнизона. Из окна госпиталя ему были хорошо видны развешенные вдоль улиц флаги. Впервые, казалось ему, за целую вечность он не слышал разрывов снарядов и бомб.
– Доброе утро, сэр! – почтительно сказал он, принимая в расчет воинское звание своего прежнего собутыльника. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Его форма добровольца была в крови до такой степени, что ее пришлось выкинуть, а другой подыскать не удалось. Но Ронни был не против. Он чувствовал себя куда более комфортно в хлопчатобумажных брюках, белой льняной рубашке и в мокасинах, которые ему дали взамен.
Офицер почувствовал себя сбитым с толку. Было немыслимо подойти и заговорить с Ронни, не вспомнив при этом об их предыдущих встречах. А ведь сколько им довелось выпивать в переполненном баре «Жокей-клуба», сколько раз бывал он на ужинах и вечеринках в гостеприимном доме Ледшэмов на Пике. Нередко они встречались и в баре отеля «Пенинсула».
– Мне нужно поговорить с тобой, Ронни, – сказал он, решительно не представляя, как Ледшэм отреагирует на его новость. Ведь сколько раз доводилось слышать – особенно от подружек Ронни, – что его брак с Жюльенной давно уже дышит на ладан. Но офицер вспомнил, что в последнее время у Ронни подружек было совсем немного, и даже если какая и появлялась, то ему казалось, что Жюльенна все об этом знает и просто не хочет поднимать скандал.
– Интересно, что будет с нами? – живо поинтересовался Ронни. – Может, запрут в бараки для военнопленных?
Офицер и сам ничего не знал толком. Может, и вправду интернируют. Ведь япошки должны же где-то всех их разместить. Жалея, что вообще зашел в палату, он сказал:
– Мне чрезвычайно жаль, Ронни, но Жюльенна погибла.
Улыбка застыла на лице Ронни как приклеенная.
– Что ты сказал? Не уверен, что правильно расслышал...
– Жюльенна погибла, – мягко повторил офицер. – Мне очень жаль, старина, но...
– Я тебе не верю! – Ронни даже отшатнулся от него и нервно засмеялся. – Не верю! Тут явно какая-то ошибка!
Офицер горестно покачал головой. Вышло гораздо хуже, чем он предполагал.
– Нет, Ронни. Риф Эллиот связывался по телефону с Главным штабом. Временный госпиталь, куда перевели Жюльенну, был захвачен рано утром девятнадцатого числа. Только одному человеку посчастливилось выжить – это леди Гресби. Все остальные медсестры были изнасилованы и убиты. Эллиот опознал Жюльенну.
Ронни слегка покачнулся. Хватил широко открытым ртом воздух, хотел что-то сказать, но не смог.
– Как только появится возможность, – продолжил офицер, – мы сделаем все, чтобы ее тело, как и тела других погибших, было перевезено в Викторию и с надлежащими почестями захоронено.
Ронни продолжал стоять неподвижно.
Офицер слегка притронулся к его плечу, повернулся и зашагал прочь.
Ронни не мигая смотрел ему вслед, затем перевел взгляд за окно. Белые полотнища флагов по-прежнему трепетали на ветру.
– Слава Богу, что бои уже закончились, – сказал один из раненых рядом с Ронни. – Теперь, насколько я понимаю, нам придется терпеть этих скотов.
Погибла... Изнасилована... Убита... Жюльенна! Это совершенно немыслимо... Они ведь собирались наладить нормальные семейные отношения, завести ребенка. Они собирались жить долго и счастливо. Очень долго. Он медленно направился к дверям следом за штабным офицером. Палата была битком набита ранеными, сестры были измотаны непрерывной работой, и никто не обратил внимания на Ронни. Жюльенна погибла!
Он стоял на одной из улиц Ванчая, непонимающе глядя по сторонам. Толпы британских и канадских солдат сидели на корточках у стен домов и курили. У всех были понурые лица, все дожидались прихода японцев. Асфальт на проезжей части был сплошь в воронках, улицы загромождены покореженными легковушками и брошенными грузовиками, противогазы и нарукавные повязки грудами валялись на земле.
«Нам придется терпеть этих скотов...» Эта фраза вновь и вновь возникала у него в мозгу, так что Ронни даже головой потряс, желая избавиться от назойливых слов. Господи, ну уж нет! Никогда и ни за что! Жюльенна погибла, и весь мир для него померк. Плотная повязка на шее затрудняла движения. Он поднял к затылку руки, нащупал узел и развязал бинты.
На углу группа солдат сидела возле пустого джипа. На асфальте рядом с ними лежали автоматы.
– Ну что, закончили воевать? – спросил у солдат Ронни.
Они взглянули на него голодными, уставшими глазами; было видно, что им все обрыдло до чертиков.
– Да, войне конец, – ответил один из солдат с горечью. – Мы ведь сдались, не слышал, что ли?
– Ну, я, например, еще не сдался, – ответил Ронни. Он нагнулся, поднял два автомата и швырнул их в кабину джипа.
– И куда же ты намерен отправиться с такой экипировкой? – спросил его старший сержант, не пытаясь задержать Ронни.
– Сам еще не знаю, – с застывшим лицом ответил Ронни. Открыв водительскую дверцу, он уселся за руль. – Туда, где сейчас японцы.
– В таком случае твой путь недалек, – угрюмо усмехнувшись, откликнулся старший сержант. – На этом чертовом острове, куда ни плюнь, всюду японцы.
Ронни повернул ключ зажигания. С третьей попытки мотор джипа завелся.
– Псих! – сказал старший сержант, когда Ронни, развернувшись, выехал на разбитую бомбежками проезжую часть улицы. – Господи, кто бы знал, что бы я отдал за вкусный, сытный ужин с пивком!..
Ронни ехал медленно. Он думал о случившемся с Жюльенной. Пытался воскресить в памяти ее образ. Он точно знал, где сейчас японцы. Склон горы у ущелья наверняка так и кишит ими. Он съехал с широкой асфальтированной дороги, стараясь держаться подальше от изувеченных бомбардировками домов и многочисленных трупов китайцев. Если вдуматься, не было и дня, когда он бы чувствовал себя с ней несчастливым. Ни разу не было такого, что он бы возвращался вечером домой, а она была бы не рада его видеть. Улицы мелькали одна за другой. Теперь он видел сотни и сотни японцев. Они сидели на корточках, отдыхали, ожидая заключительного приказа построиться и победным маршем пройти по Виктории. Его приближение не произвело на них решительно никакого впечатления. С момента капитуляции прошло уже немало времени. Белые флаги свисали почти из каждого окна. Все военные действия прекратились.
Ронни затормозил у поворота. Вонь от множества разлагающихся трупов пропитала воздух. Он подумал о мертвых солдатах, лежащих на склонах, о тех, кто медленно умирает ужасной смертью от ран, без воды, медицинской помощи и пищи.
Он вышел из машины и, обойдя джип, вытащил автоматы. Один сунул под мышку. Да, сознательно Жюльенна никогда не причиняла ему зла. Никогда. Она любила его сильнее, чем кого бы то ни было. Он был главным в ее жизни, как и она в его. Японцы с удивлением и недоумением смотрели на него. Кое-кто начал медленно подниматься.
– Сволочи! – выкрикнул Ронни. Он бросился на живот и открыл огонь. – Сволочи! Сволочи!!!
Том, как и многие другие, с кем ему довелось сражаться плечом к плечу, получил приказ отступить за несколько часов до объявления капитуляции. Японская армия, которая в высшем обществе Гонконга была постоянным поводом для шуток и прибауток, сумела поставить их на колени. Том испытывал жгучий стыд и не хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Вместо того чтобы вместе с остальными переживать случившееся, он стоял в стороне, желая побыть в одиночестве. Его занимала мысль, по-прежнему ли Ламун в отеле «Гонконг». И вообще, в безопасности ли она?..
На следующее утро японцы ворвались в казармы и всех выстроили и обыскали. Погода стояла великолепная. В голубом небе сияло солнце.
Они стояли перед японцами на плацу. Один из солдат заинтересовался серебряной эмблемой на фуражке адъютанта командующего. Том почувствовал, как внутри у него все напряглось. Уже случались безобразные сцены совершенно ненужного и ничем не оправданного насилия. И сейчас все слышали, как, обратившись к одному из японских офицеров, адъютант произнес:
– Скажите этому человеку, чтобы он вернул мою фуражку!
Тотчас же к нему подскочил дежурный офицер, выкрикнул какие-то оскорбления и несколько раз ударил адъютанта по щекам. Тому было неловко смотреть на адъютанта. Если события будут и дальше так разворачиваться, то его жизнь военнопленного будет явно не сладкой.
Два дня спустя их снова собрали вместе и сказали, что переводят в Цзюлун, в те самые казармы, где прежде были расквартированы мидлсексцы. С опущенными головами промаршировали они по улицам. Им в лицо издевательски улыбались японские солдаты в плохо сшитом обмундировании. Видели их унижение и китайцы, забитые и притихшие. Теперь никто не будет раздавать им бесплатную еду. И некому будет защитить их от наглых победителей. Белые флаги трепетали во многих окнах. Кое-где они перемежались с японскими, на которых было изображено восходящее солнце. Улицы были чудовищно грязными, под открытым небом тут и там валялись трупы китайцев, стояла ужасная вонь. Когда колонна проходила мимо сваленных в кучу трупов, глаза Тома сузились. Наверху лежали тела недавно убитых людей. Скорее всего они погибли уже после объявления капитуляции. Он подумал о Ламун и почувствовал, как страх охватил все его существо. Говорили, что белые женщины из отеля «Гонконг» будут переведены в лагеря временного содержания. Но как поступят японцы с Ламун, было неясно. Переведут ли ее вместе с европейскими женщинами или выбросят на улицу, чтобы она, как и другие китаянки, была вынуждена умирать голодной смертью.
– Не думаешь сбежать? – негромко спросил солдат, марширующий рядом с Томом.
– Даже не знаю, – ответил Том. Как раз в эту минуту он сам об этом раздумывал. Вот бы убежать из колонны, когда она будет проходить мимо отеля «Гонконг», найти Ламун и вместе скрыться. Но где найти убежище? В Чунгкине, военной столице Китая? Но до нее, должно быть, тысяча миль. Правда, там, кажется, есть британское посольство, где они окажутся в безопасности. Но от Гонконга до Чунгкина – сотни и сотни километров по занятой японцами территории.
Когда колонна подошла к полуразрушенному «Гонконгу», Том жадно оглядел окна: если бы хоть мельком увидеть Ламун! Убедиться, что она жива-здорова! Он пристально всматривался в окна, но ее нигде не было видно. С упавшим сердцем он плелся к паромной переправе, раздумывая, когда же доведется вновь встретить Ламун. И вообще, суждено ли ему когда-нибудь увидеться с ней.
Ламун устало отерла лоб ладонью. Поселившись в отеле «Гонконг», она стала медсестрой. Последние шесть дней она совсем не спала. Ламун и ведать не ведала, что колонна британцев и канадцев проходит мимо отеля, направляясь в концлагерь. Не знала она, что их поведут на причал, где уже ждали корабли для перевозки пленников в Цзюлун.
Если и была какая-то возможность пусть хоть мельком увидеть Тома, то в некотором смысле Ламун повезло, что она не видела его унижения. Ей было невыносимо думать, что Том мог попасть в плен. Казалось совершенно невероятным, что солдаты великой мировой державы понуро плетутся, а над ними издеваются и насмехаются японские солдаты.
Европейцы вокруг Ламун были потрясены и шокированы капитуляцией, которая казалась им немыслимой.
– А как же китайцы? Мне казалось, что Китай намеревался послать свои войска на помощь Гонконгу? – спросила пожилая англичанка.
– Может, войска еще и прибудут, – с надеждой промолвил солдат. – И может, нас даже освободят.
Ламун ничего не сказала. Она знала, что если бы китайская армия могла сюда добраться, то давно бы это сделала. Дело в том, что прошло три года с тех пор, как японцы отбросили китайские войска далеко в глубь страны и заняли Кантон. Было не похоже, что китайцы чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы отвоевать утраченные территории, отделяющие их от Гонконга.
Это было на второй день пребывания Ламун в отеле. Она случайно услышала, как одна из медсестер взволнованно говорила другой:
– Нельзя же оставить двух белых ребятишек на руках старого китайца. Нет, это невозможно!
– Но им не придется разлучаться с ним, – ответила другая. – Малыш уверен, что мамочка велела им оставаться с этим самым китайцем. И хотя мальчонке лет пять-шесть, не больше, он сопротивлялся, как бесенок, когда мы предложили, чтобы за ним и его сестричкой присматривала какая-нибудь женщина, у которой есть дети примерно такого же возраста.
– Если дело дойдет до интернирования, им придется расстаться, – мрачно сказала первая. – Япошки ужасно обращаются с китайцами. Они явно не собираются кормить их в концлагерях.
Ламун попыталась представить, что будет с ней, если интернируют всех европейцев из отеля. Она посмотрела на старика с двумя детьми, о которых говорили медсестры, и подумала, что ей это привиделось. Она никогда не встречала племянника и племянницу своего любимого, но видела их фотографии и сейчас была поражена сходством мальчугана с Томом.
– Почему эта тетя так на меня смотрит? – спросил Джереми у Ли Пи. И в этот момент подозрения" Ламун сменились уверенностью. В движениях мальчика было нечто, присущее всем Николсонам. Она быстро подошла к Ли Пи.
– Меня зовут Ламун Шенг. Я друг мистера Тома Николсона и Элен Николсон.
Взволнованное выражение на лице Ли Пи сменилось улыбкой.
Бригадный генерал, под чье командование перешли все собравшиеся в Стэнли солдаты и офицеры, был настроен воевать – если придется, даже голыми руками...
– Похоже, что именно голыми руками ему и придется бить японцев, – рассудительно заметил Риф Адаму. – Здесь почти не осталось орудий и боеприпасов. Все крупнокалиберные пулеметы выведены из строя. Есть несколько винтовок, немного ручных гранат, штыки – вот, кажется, и все вооружение.
– Значит, вся надежда только на нас, – сказал Адам и сжал зубы. – Как бы мне хотелось немного вздремнуть, прежде чем вновь идти в атаку!
– И не надейся! – с холодной усмешкой произнес Риф. – Япошки неподалеку от Стэнли, и именно в их сторону мы сейчас и направимся.
Адам утер пот со лба. Он смертельно устал и едва держался на ногах. Сильно болело плечо, ныла рана на ноге. Но он скорее согласился бы умереть, чем дать понять Рифу, как на самом деле себя чувствует. Сразу же по прибытии в Стэнли Бет предложила свои услуги персоналу полевого госпиталя. Видя, как она держится после долгих дней и бессонных ночей, после тяжелого перехода, Адам подумал о том, что с ними будет.
Вблизи разорвалось несколько снарядов.
– Пошли, – стерев с лица усмешку, сказал Риф. – Покажем этим скотам, что наша песенка еще не спета.
* * *
Элизабет качало от истощения и усталости. Некуда было эвакуировать раненых. Кое-где все еще шла перестрелка, но японцы уже овладели почти всем островом.Весь день, казавшийся особенно длинным из-за непрекращающейся бомбежки, Элизабет не покидала своего поста. Она не знала, где сейчас Риф и Адам. Оставалось лишь молиться, чтобы они были живы.
– Ой, рука!.. – вдруг закричал молодой солдат. – А-а-а... моя рука! Пожалуйста, прошу вас, хоть кто-нибудь, помогите! О, рука...
Подбежав к нему, Элизабет увидела, что рука солдата изуродована шрапнелью и куски мяса и кожи свисают с нее лохмотьями. Из рваной раны ручьем текла кровь.
– Остановите кровотечение, сестра, – распорядился один из врачей. – Посмотрите, можно ли сохранить руку.
К ночи ее руки были покрыты кровавой коркой. Велся непрерывный орудийный обстрел, и японцы, хоть и медленно, продолжали наступление.
– Теперь у нас одна дорога, – горько сказал раненый, которому Элизабет перевязывала ногу, – прямиком в море, черт бы его побрал!
На черных от копоти склонах горы неподалеку от Стэнли Риф и Адам сражались плечом к плечу. Стрелять приходилось так часто, что винтовки разогревались и жгли руки.
– Смотри за своим флангом! – вдруг крикнул Риф. – Очередная атака!
Он увидел, как Адам опустился на колено, прицелился и выстрелил в грудь японцу, который шел перед взводом. Он промахнулся. Тогда Риф выдернул из гранаты чеку, подержал ее, сколько было возможно, в руке и, когда японский офицер уже почти приблизился к Адаму, швырнул.
Адам вскочил на ноги. Японец оказался от него слишком близко, чтобы стрелять. Адам ухватился было за дуло вражеской винтовки, но японец ловким ударом отбросил его в сторону. Адам упал, у него над головой сверкнул клинок. С оглушительным ревом, от которого кровь застыла в жилах и перед которым померкли все жалкие крики «Банзай!», Риф кинулся на офицера, обхватил здоровой рукой его за шею и с такой силой заломил ему голову назад, что у того хрустнули позвонки. Похожий на тряпичную куклу, офицер упал как подкошенный. Но Риф замешкался; несколько мгновений он оставался спиной к врагу, за что и поплатился. Пуля попала ему в правое плечо. Адам прикрывал огнем их совместное отступление. Они отбежали на достаточное расстояние и нырнули в небольшой овраг.
– Неужели сегодня и впрямь Рождество, сестра? – спросил раненый солдат, явно из простонародья. Он был одним из тех, кто ушел из отеля через водоотводный тоннель. Сейчас в его голосе звучало удивление. – Даже не верится!
Элизабет уставилась на него. Для нее уже давно дни и ночи слились в сплошную череду. Рождество! Она подумала о Рождестве двухлетней давности: они с Рифом гуляли по солнечным улицам Перта, с ними был Роман Раковский, который подарил им картину с изображением Давида.
– Да, вы правы, – сказала она, едва ворочая языком от усталости. – Действительно не верится!
Незадолго до рассвета ей удалось урвать пару часов столь необходимого организму сна. Когда она проснулась, распространилась весть об отступлении британских войск к Стэнли.
– Скажите, а капитан Эллиот и капитан Гарланд вернулись? – со страхом спросила она.
Офицер, к которому она обратилась, горестно покачал головой.
– Один Бог знает... – с отчаянием сказал он. – Там была жуткая неразбериха. – Затем, чуть подумав, добавил: – Кстати, счастливого Рождества! Хотя у меня этот праздник, случалось, проходил и в более веселой обстановке. Думаю, как и у вас.
Лишь к обеду она выяснила, что Адам и Риф живы.
– Я совсем недавно извлек пулю из плеча капитана Эллиота, – сообщил ей один из врачей. – Он потерял много крови, но настоял на возвращении в строй.
– Его вообще могли бы не ранить, – заметил один из добровольцев, дравшийся рядом с Рифом Эллиотом, – не сверни он шею японскому офицеру, который чуть было не снес голову капитану Гарланду.
Элизабет качнуло, и она была вынуждена опереться рукой о стену.
– А капитан Гарланд жив? Не пострадал?
– Ничуть, – весело ответил доброволец. – Когда я в последний раз видел его, он был целехонек, что называется, как огурчик. Вот каков капитан Гарланд. Он еще может дать фору многим молодым.
После обеда до нее дошли слухи о всеобщей капитуляции, но звуки боя продолжали доноситься отовсюду.
– Генерал не верит, – сказал один из санитаров. – Говорит, что будет сражаться до тех пор, пока не получит письменный приказ о сдаче.
Два часа спустя автомобиль под белым флагом с высоким армейским начальством пересек линию фронта и направился к штабу бригадного генерала Уоллиса. А уже через несколько минут все слушали, потрясенные, известие о том, что Гонконг сдается японцам.
– «По приказу его превосходительства губернатора и главнокомандующего все подразделения вооруженных сил Его Величества должны сложить оружие, – читал по бумажке молоденький капитан. Это был приказ бригадного генерала Уоллиса военнослужащим, находившимся под его командованием. – Приказываю ни в коем случае не открывать огонь, не уничтожать оружия и оборудования. В противном случае могут пострадать британские граждане, взятые в заложники. Отныне все перегруппировки и реорганизация подразделений будут происходить только в строго централизованном порядке».
* * *
Авангард японцев скрылся в темноте, и Ронни потихоньку пополз вперед. Он преодолевал дюйм за дюймом, чувствуя, как из раны на шее течет кровь. Ронни понимал, что, может случиться, не только на ноги – на четвереньки ему не подняться. Когда стало понемногу рассветать, он выполз на пыльную дорогу. Тут последние силы оставили его, он на время потерял сознание, а придя в себя, долго лежал ничком, моля лишь об одном: чтобы раздавшийся звук принадлежал британскому, а не вражескому автомобилю. Мольба его была услышана.– О, приятель, мы-то думали, что ты уже давно на том свете. – Знакомый голос звучал радостно. Ронни испытал острую боль в затылке и в шее, когда чьи-то руки попытались перевернуть его на спину. – А потом смотрю – твои светлые волосы – они приметные, и говорю: «Будь я проклят, если это не Ронни Ледшэм». Мы бы тебя не подобрали, но капрал Дэвис почему-то очень хочет с тобой побеседовать. Что-то насчет лошади, на которую он поставил кучу денег и которая не только не выиграла, но и вообще прихромала последней.
Ронни попытался улыбнуться, но мышцы лица его не слушались. Он лежал в кузове грузовика, и, если Бог будет к нему милостив, в конце этого путешествия его ждали больничная койка и укол морфия.
– Судя по тому, что япошки хотели отрубить ему голову, у меня такое чувство, что и они ставили на его лошадь, – сказал другой голос, и все засмеялись.
Неожиданно на дороге разорвался снаряд, как раз перед грузовиком, и машина резко вильнула. Боль пронзила тело Ронни, спутав все мысли. Когда подъехали к ближайшему госпиталю, он опять был без сознания.
Следующее, что он услышал, был недоуменный голос, произнесший:
– Везучий же ты сукин сын, Ледшэм. Не многим так фартит: остаться в живых после удара саблей по основанию черепа.
Ронни попытался открыть глаза. Его перестало трясти и качать из стороны в сторону. Он стал неповоротливым и вялым. Шея оказалась плотно забинтованной. Он с трудом остановил взгляд на изможденном докторе и попытался выдавить улыбку.
– Одного японского клинка еще недостаточно, чтобы вывести меня из игры, – прохрипел он. – Где я?
– В госпитале, – ответил врач, удовлетворенный тем, что этот пациент должен выжить.
– Слава Богу! – прошептал Ронни и закрыл глаза. Когда шесть дней спустя начальство госпиталя с мрачным видом объявило собравшимся в одной палате о британской капитуляции, Ронни оказался среди очень немногих, кого эта новость обрадовала. Для него это в первую очередь значило, что война позади и что скоро он сможет вновь увидеть Жюльенну.
– Как думаешь, что сделают с нами япошки? – спросил его какой-то солдат.
Ронни, как один из немногих ходячих раненых, помогал замотанной медсестре менять повязку на ноге молодого человека. В ответ он лишь слегка пожал плечами, но даже это движение заставило его скривиться от внезапной боли. У Ронни было такое чувство, будто он поправляется после ужасной болезни – самой ужасной из известных людям.
– Интернируют, я думаю, – оптимистично предположил он. – Какое-то время жизнь будет для нас не слишком радостной и комфортной, но ведь это не надолго. Ничто не длится вечно.
Невысокая медсестра, которой помогал Ронни, не проронила ни слова. Ей доводилось слышать о чудовищном обращении японцев с больными и медперсоналом в захваченных полевых госпиталях. Но она понимала, что ее нынешние пациенты пока об этом не знают. Всего лишь несколько минут назад перед госпиталем скрипнули тормоза джипа, и какой-то высший военный чин стал совещаться с врачами. А минуту спустя поступил приказ уничтожить все запасы спирта и спиртосодержащих жидкостей, даже если это были крайне необходимые антисептики или обезболивающие.
– Это для того, чтобы не дать возможности пьяным японцам устроить оргию с изнасилованием, – сказала одна из медсестер, бледная как полотно от страха. – Но в Ванчае можно купить сколько угодно выпивки. А когда японцы узнают, что мы лишили их спирта, то могут от гнева взбеситься.
Офицер Главного штаба, предупредивший персонал госпиталя о возможных жестокостях со стороны японцев, как раз проходил мимо одной из палат, направляясь к своему автомобилю. Он заметил Ронни, который держал ногу одного из пациентов, помогая медсестре перевязывать рану. Он хорошо его знал, прежде они не раз вместе выпивали в «Жокей-клубе». Офицер побледнел и остановился.
– Что такое, сэр? – спросил провожавший его до машины врач.
– Там этот парень, Ледшэм. Его жена работала медсестрой. Она была изнасилована и убита, об этом доложил капитан Эллиот.
– Господи... – Молодой врач с ужасом взглянул на Ронни.
Офицер сжал губы и повернулся, намереваясь войти в палату.
– Нужно ему сказать, – решительно произнес он. – Нельзя, чтобы человек оставался в неведении.
– А что, если информация неверна? – спросил врач, подстраиваясь под шаг офицера. – Ведь сейчас медсестер сплошь и рядом переводят с одного места на другое. Может, ее даже и не было на месте во время атаки.
– Она была там, – мрачно сказал офицер. – Капитан Эллиот ее опознал.
При приближении офицера Ронни повернул голову. Как американец, к тому же в гражданской одежде, он не стал говорить с британским офицером о том, одобряет или нет известие о сдаче японцам гарнизона. Из окна госпиталя ему были хорошо видны развешенные вдоль улиц флаги. Впервые, казалось ему, за целую вечность он не слышал разрывов снарядов и бомб.
– Доброе утро, сэр! – почтительно сказал он, принимая в расчет воинское звание своего прежнего собутыльника. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Его форма добровольца была в крови до такой степени, что ее пришлось выкинуть, а другой подыскать не удалось. Но Ронни был не против. Он чувствовал себя куда более комфортно в хлопчатобумажных брюках, белой льняной рубашке и в мокасинах, которые ему дали взамен.
Офицер почувствовал себя сбитым с толку. Было немыслимо подойти и заговорить с Ронни, не вспомнив при этом об их предыдущих встречах. А ведь сколько им довелось выпивать в переполненном баре «Жокей-клуба», сколько раз бывал он на ужинах и вечеринках в гостеприимном доме Ледшэмов на Пике. Нередко они встречались и в баре отеля «Пенинсула».
– Мне нужно поговорить с тобой, Ронни, – сказал он, решительно не представляя, как Ледшэм отреагирует на его новость. Ведь сколько раз доводилось слышать – особенно от подружек Ронни, – что его брак с Жюльенной давно уже дышит на ладан. Но офицер вспомнил, что в последнее время у Ронни подружек было совсем немного, и даже если какая и появлялась, то ему казалось, что Жюльенна все об этом знает и просто не хочет поднимать скандал.
– Интересно, что будет с нами? – живо поинтересовался Ронни. – Может, запрут в бараки для военнопленных?
Офицер и сам ничего не знал толком. Может, и вправду интернируют. Ведь япошки должны же где-то всех их разместить. Жалея, что вообще зашел в палату, он сказал:
– Мне чрезвычайно жаль, Ронни, но Жюльенна погибла.
Улыбка застыла на лице Ронни как приклеенная.
– Что ты сказал? Не уверен, что правильно расслышал...
– Жюльенна погибла, – мягко повторил офицер. – Мне очень жаль, старина, но...
– Я тебе не верю! – Ронни даже отшатнулся от него и нервно засмеялся. – Не верю! Тут явно какая-то ошибка!
Офицер горестно покачал головой. Вышло гораздо хуже, чем он предполагал.
– Нет, Ронни. Риф Эллиот связывался по телефону с Главным штабом. Временный госпиталь, куда перевели Жюльенну, был захвачен рано утром девятнадцатого числа. Только одному человеку посчастливилось выжить – это леди Гресби. Все остальные медсестры были изнасилованы и убиты. Эллиот опознал Жюльенну.
Ронни слегка покачнулся. Хватил широко открытым ртом воздух, хотел что-то сказать, но не смог.
– Как только появится возможность, – продолжил офицер, – мы сделаем все, чтобы ее тело, как и тела других погибших, было перевезено в Викторию и с надлежащими почестями захоронено.
Ронни продолжал стоять неподвижно.
Офицер слегка притронулся к его плечу, повернулся и зашагал прочь.
Ронни не мигая смотрел ему вслед, затем перевел взгляд за окно. Белые полотнища флагов по-прежнему трепетали на ветру.
– Слава Богу, что бои уже закончились, – сказал один из раненых рядом с Ронни. – Теперь, насколько я понимаю, нам придется терпеть этих скотов.
Погибла... Изнасилована... Убита... Жюльенна! Это совершенно немыслимо... Они ведь собирались наладить нормальные семейные отношения, завести ребенка. Они собирались жить долго и счастливо. Очень долго. Он медленно направился к дверям следом за штабным офицером. Палата была битком набита ранеными, сестры были измотаны непрерывной работой, и никто не обратил внимания на Ронни. Жюльенна погибла!
Он стоял на одной из улиц Ванчая, непонимающе глядя по сторонам. Толпы британских и канадских солдат сидели на корточках у стен домов и курили. У всех были понурые лица, все дожидались прихода японцев. Асфальт на проезжей части был сплошь в воронках, улицы загромождены покореженными легковушками и брошенными грузовиками, противогазы и нарукавные повязки грудами валялись на земле.
«Нам придется терпеть этих скотов...» Эта фраза вновь и вновь возникала у него в мозгу, так что Ронни даже головой потряс, желая избавиться от назойливых слов. Господи, ну уж нет! Никогда и ни за что! Жюльенна погибла, и весь мир для него померк. Плотная повязка на шее затрудняла движения. Он поднял к затылку руки, нащупал узел и развязал бинты.
На углу группа солдат сидела возле пустого джипа. На асфальте рядом с ними лежали автоматы.
– Ну что, закончили воевать? – спросил у солдат Ронни.
Они взглянули на него голодными, уставшими глазами; было видно, что им все обрыдло до чертиков.
– Да, войне конец, – ответил один из солдат с горечью. – Мы ведь сдались, не слышал, что ли?
– Ну, я, например, еще не сдался, – ответил Ронни. Он нагнулся, поднял два автомата и швырнул их в кабину джипа.
– И куда же ты намерен отправиться с такой экипировкой? – спросил его старший сержант, не пытаясь задержать Ронни.
– Сам еще не знаю, – с застывшим лицом ответил Ронни. Открыв водительскую дверцу, он уселся за руль. – Туда, где сейчас японцы.
– В таком случае твой путь недалек, – угрюмо усмехнувшись, откликнулся старший сержант. – На этом чертовом острове, куда ни плюнь, всюду японцы.
Ронни повернул ключ зажигания. С третьей попытки мотор джипа завелся.
– Псих! – сказал старший сержант, когда Ронни, развернувшись, выехал на разбитую бомбежками проезжую часть улицы. – Господи, кто бы знал, что бы я отдал за вкусный, сытный ужин с пивком!..
Ронни ехал медленно. Он думал о случившемся с Жюльенной. Пытался воскресить в памяти ее образ. Он точно знал, где сейчас японцы. Склон горы у ущелья наверняка так и кишит ими. Он съехал с широкой асфальтированной дороги, стараясь держаться подальше от изувеченных бомбардировками домов и многочисленных трупов китайцев. Если вдуматься, не было и дня, когда он бы чувствовал себя с ней несчастливым. Ни разу не было такого, что он бы возвращался вечером домой, а она была бы не рада его видеть. Улицы мелькали одна за другой. Теперь он видел сотни и сотни японцев. Они сидели на корточках, отдыхали, ожидая заключительного приказа построиться и победным маршем пройти по Виктории. Его приближение не произвело на них решительно никакого впечатления. С момента капитуляции прошло уже немало времени. Белые флаги свисали почти из каждого окна. Все военные действия прекратились.
Ронни затормозил у поворота. Вонь от множества разлагающихся трупов пропитала воздух. Он подумал о мертвых солдатах, лежащих на склонах, о тех, кто медленно умирает ужасной смертью от ран, без воды, медицинской помощи и пищи.
Он вышел из машины и, обойдя джип, вытащил автоматы. Один сунул под мышку. Да, сознательно Жюльенна никогда не причиняла ему зла. Никогда. Она любила его сильнее, чем кого бы то ни было. Он был главным в ее жизни, как и она в его. Японцы с удивлением и недоумением смотрели на него. Кое-кто начал медленно подниматься.
– Сволочи! – выкрикнул Ронни. Он бросился на живот и открыл огонь. – Сволочи! Сволочи!!!
Том, как и многие другие, с кем ему довелось сражаться плечом к плечу, получил приказ отступить за несколько часов до объявления капитуляции. Японская армия, которая в высшем обществе Гонконга была постоянным поводом для шуток и прибауток, сумела поставить их на колени. Том испытывал жгучий стыд и не хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Вместо того чтобы вместе с остальными переживать случившееся, он стоял в стороне, желая побыть в одиночестве. Его занимала мысль, по-прежнему ли Ламун в отеле «Гонконг». И вообще, в безопасности ли она?..
На следующее утро японцы ворвались в казармы и всех выстроили и обыскали. Погода стояла великолепная. В голубом небе сияло солнце.
Они стояли перед японцами на плацу. Один из солдат заинтересовался серебряной эмблемой на фуражке адъютанта командующего. Том почувствовал, как внутри у него все напряглось. Уже случались безобразные сцены совершенно ненужного и ничем не оправданного насилия. И сейчас все слышали, как, обратившись к одному из японских офицеров, адъютант произнес:
– Скажите этому человеку, чтобы он вернул мою фуражку!
Тотчас же к нему подскочил дежурный офицер, выкрикнул какие-то оскорбления и несколько раз ударил адъютанта по щекам. Тому было неловко смотреть на адъютанта. Если события будут и дальше так разворачиваться, то его жизнь военнопленного будет явно не сладкой.
Два дня спустя их снова собрали вместе и сказали, что переводят в Цзюлун, в те самые казармы, где прежде были расквартированы мидлсексцы. С опущенными головами промаршировали они по улицам. Им в лицо издевательски улыбались японские солдаты в плохо сшитом обмундировании. Видели их унижение и китайцы, забитые и притихшие. Теперь никто не будет раздавать им бесплатную еду. И некому будет защитить их от наглых победителей. Белые флаги трепетали во многих окнах. Кое-где они перемежались с японскими, на которых было изображено восходящее солнце. Улицы были чудовищно грязными, под открытым небом тут и там валялись трупы китайцев, стояла ужасная вонь. Когда колонна проходила мимо сваленных в кучу трупов, глаза Тома сузились. Наверху лежали тела недавно убитых людей. Скорее всего они погибли уже после объявления капитуляции. Он подумал о Ламун и почувствовал, как страх охватил все его существо. Говорили, что белые женщины из отеля «Гонконг» будут переведены в лагеря временного содержания. Но как поступят японцы с Ламун, было неясно. Переведут ли ее вместе с европейскими женщинами или выбросят на улицу, чтобы она, как и другие китаянки, была вынуждена умирать голодной смертью.
– Не думаешь сбежать? – негромко спросил солдат, марширующий рядом с Томом.
– Даже не знаю, – ответил Том. Как раз в эту минуту он сам об этом раздумывал. Вот бы убежать из колонны, когда она будет проходить мимо отеля «Гонконг», найти Ламун и вместе скрыться. Но где найти убежище? В Чунгкине, военной столице Китая? Но до нее, должно быть, тысяча миль. Правда, там, кажется, есть британское посольство, где они окажутся в безопасности. Но от Гонконга до Чунгкина – сотни и сотни километров по занятой японцами территории.
Когда колонна подошла к полуразрушенному «Гонконгу», Том жадно оглядел окна: если бы хоть мельком увидеть Ламун! Убедиться, что она жива-здорова! Он пристально всматривался в окна, но ее нигде не было видно. С упавшим сердцем он плелся к паромной переправе, раздумывая, когда же доведется вновь встретить Ламун. И вообще, суждено ли ему когда-нибудь увидеться с ней.
Ламун устало отерла лоб ладонью. Поселившись в отеле «Гонконг», она стала медсестрой. Последние шесть дней она совсем не спала. Ламун и ведать не ведала, что колонна британцев и канадцев проходит мимо отеля, направляясь в концлагерь. Не знала она, что их поведут на причал, где уже ждали корабли для перевозки пленников в Цзюлун.
Если и была какая-то возможность пусть хоть мельком увидеть Тома, то в некотором смысле Ламун повезло, что она не видела его унижения. Ей было невыносимо думать, что Том мог попасть в плен. Казалось совершенно невероятным, что солдаты великой мировой державы понуро плетутся, а над ними издеваются и насмехаются японские солдаты.
Европейцы вокруг Ламун были потрясены и шокированы капитуляцией, которая казалась им немыслимой.
– А как же китайцы? Мне казалось, что Китай намеревался послать свои войска на помощь Гонконгу? – спросила пожилая англичанка.
– Может, войска еще и прибудут, – с надеждой промолвил солдат. – И может, нас даже освободят.
Ламун ничего не сказала. Она знала, что если бы китайская армия могла сюда добраться, то давно бы это сделала. Дело в том, что прошло три года с тех пор, как японцы отбросили китайские войска далеко в глубь страны и заняли Кантон. Было не похоже, что китайцы чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы отвоевать утраченные территории, отделяющие их от Гонконга.
Это было на второй день пребывания Ламун в отеле. Она случайно услышала, как одна из медсестер взволнованно говорила другой:
– Нельзя же оставить двух белых ребятишек на руках старого китайца. Нет, это невозможно!
– Но им не придется разлучаться с ним, – ответила другая. – Малыш уверен, что мамочка велела им оставаться с этим самым китайцем. И хотя мальчонке лет пять-шесть, не больше, он сопротивлялся, как бесенок, когда мы предложили, чтобы за ним и его сестричкой присматривала какая-нибудь женщина, у которой есть дети примерно такого же возраста.
– Если дело дойдет до интернирования, им придется расстаться, – мрачно сказала первая. – Япошки ужасно обращаются с китайцами. Они явно не собираются кормить их в концлагерях.
Ламун попыталась представить, что будет с ней, если интернируют всех европейцев из отеля. Она посмотрела на старика с двумя детьми, о которых говорили медсестры, и подумала, что ей это привиделось. Она никогда не встречала племянника и племянницу своего любимого, но видела их фотографии и сейчас была поражена сходством мальчугана с Томом.
– Почему эта тетя так на меня смотрит? – спросил Джереми у Ли Пи. И в этот момент подозрения" Ламун сменились уверенностью. В движениях мальчика было нечто, присущее всем Николсонам. Она быстро подошла к Ли Пи.
– Меня зовут Ламун Шенг. Я друг мистера Тома Николсона и Элен Николсон.
Взволнованное выражение на лице Ли Пи сменилось улыбкой.