– Протяни мне одну руку, – сказал мой дорогой кузен.
Я протянула руку и увидела, как от ладоней Го тоже исходят зеленые светящиеся нити.
– Руку, Марк, – приказал Го. – Руку, Соня. Мы стояли все четверо вокруг кумирни, держась за руки. И от переплетенных наших рук вверх, в пространство над кумирней уходили зеленые сверкающие лучи.
– Теперь ты видишь, что это? – шепнул мне Го. – Это проход. Дверь духов.
– Что же мешает им войти в благой мир?
– Ничего. Но они ждут приглашения. Пригласи их, Нила. Ведь ты проводник между мирами. Ты – таоте.
– Как я должна это сказать? – испуганно прошептала я.
– Как подсказывает тебе сердце. Ведь ты – мастер.
И я сказала:
– Духи, усталые, заблудившиеся, потерянные и ищущие пути в мир иной! Вот ваш путь, вот ваша дверь. Ступайте и не тревожьте более живых!
То же самое я повторила на китайском языке.
И после этого начался вихрь.
Это потерянные духи, взлетая, устремлялись в дверь, образованную сиянием лучей Нефрита Желаний. На какой-то миг мне показалось, что мы четверо стоим в настоящем храме, громадном, пустом, пахнущем холодным могильным камнем и теплым лакированным бамбуком... В храме, где воскуривают благовония и сжигают ритуальные деньги, чтобы задобрить духов. В храме, который приводит на небеса.
Соня задрожала как в припадке – это выходила из нее душа наложницы Чжэнь. На миг я увидела эту душу – прекрасная и печальная, как песня одинокой флейты, она устремлялась ввысь, к вечному покою.
Свечение прекратилось.
– Разнимите руки! – приказал кузен Го.
Мы повиновались ему и едва устояли на ногах, так обессилил нас ритуал.
– Что теперь? – спросил Марк, переводя дыхание.
– Нужно скрыть кумирню, – сказал Го.
– То есть как? – возмутился Марк. – Разрушить?!
Я понимала его возмущение, возмущение художника. Разрушить то, над чем он (над чем мы!) трудился столько времени, старательно выверяя каждый угол и откос... Это было жестоко.
– Нет, не разрушить, – ответил Го. – Разрушать кумирню – безумие. Нельзя разрушать то, что священно, и то, что служит дверью в мир духовный. Какой бы веры это ни было, какому бы богу ни служило... Мы скроем эту кумирню. Марк и Нила, вы выкопаете глубокую яму...
– Почему именно Марк и Нила? – ревниво спросила Соня. Похоже, к моей подруге возвращалась прежняя ревность, едва ее покинула душа наложницы Чжэнь.
– Потому что они возводили эту кумирню, – резонно ответил кузен Го. – К тому же вы, Соня, сильно утомлены. Идемте в дом, я провожу вас.
Ого!
– Соня, гордись, тебя провожает в дом настоящий небожитель, – усмехнулась я.
– А я и горжусь, – ответствовала Соня.
Мы с Марком остались вдвоем посреди пустого парка. Ночь, зимняя безлунная ночь дышала нам в лица и звала куда-то...
– Нила...
– Марк...
Через некоторое время Марк спросил, прижимая меня к себе:
– Надеюсь, твои способности не исчезнут после одного поцелуя?
– Это уже не первый поцелуй, и они вроде бы не исчезли... Марк...
– Я не могу оторваться от тебя. Если хочешь, потом вместе с кумирней закопай и меня, хоть живьем. Но сейчас я не могу не целовать тебя. За это мне не жалко всей жизни.
Мы целовались, долго и медленно, как падал снег. Мы целовались так, как люди, измученные жаждой, припадают к роднику с чистой водой. Мы целовались так, как рождались мелодии и Вселенные, как умирали цивилизации и осыпались песком все драгоценности мира...
Потом, конечно, мы пришли в себя. Мы пришли в себя до такой степени, что нашли сарай с садовым инструментом, а в нем обнаружили лопаты. Марк предлагал мне некоторое время потратить на пребывание в сарае и обещал это пребывание сделать максимально приятным, но я все еще цеплялась за свое целомудрие, а потому просто умоляла Марка плачущим голосом идти и закапывать кумирню. Он скрепя сердце согласился.
Мы вырыли, а точнее, выдолбили в мерзлой земле относительно глубокую яму и осторожно опустили в нее макет кумирни. В последний момент я сняла с алтаря Нефрит Желаний и снова надела его себе на шею. Марк посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Дело шло к рассвету, я чувствовала неимоверную усталость и еле плелась за Марком, который нес наш садовый инвентарь обратно в сарай. Наконец Марк заметил, что я похожа на ходячий кисель.
– Нила, что с тобой?
– Устала. Просто сильно устала. У меня все тело будто изломано. Сейчас приду домой, рухну на первый попавшийся диван и буду спать, спать, спать...
– Можно мне с тобой?
– Что? Спать?
– Нет, просто побыть рядом. Я не трону тебя, просто буду сидеть рядом и смотреть, как ты спишь.
– Очень увлекательное занятие.
– Для меня – да.
– Ну, дело, как говорится, хозяйское.
Мы вошли в Сонин дом. Здесь было пусто и тихо – хозяйка, видимо, отправилась к себе спать, а кузен Го, по своему обыкновению, вознесся на небеса. Я сбросила куртку и сапоги и поднялась в свою спальню. Марк шел за мной.
Я, не раздеваясь, рухнула на постель. Марк еще и укрыл меня сверху пледом. Какой он заботливый, просто не мужчина, а благотворительное общество.
– Спи, – проговорил Марк. Придвинул кресло, сел рядом с кроватью.
– Марк, послушай... Расскажи мне о себе.
– С чего бы это такое внимание к моей персоне?
– Должна же я хоть что-нибудь знать о тебе, кроме того, что ты художник и потрясающе целуешься.
– Ага, значит, тебе понравилось! А я уж опасался...
– Чего?
– Что Соня распишет тебе меня в самых черных красках.
– Так оно и было. Черной краски на тебя не пожалели. Ты и впрямь такое деспотичное, упрямое и злобное чудовище?
– Наверное. Все зависит оттого, какая женщина рядом. Когда рядом была Соня...
– Понятно. И каким же тебе хочется быть со мной?
Марк склонился над моим лицом и, касаясь губами щеки, прошептал:
– Самым нежным.
– Марк... Не отвлекайся и не отвлекай меня. Расскажи мне о своей жизни.
– А что о ней рассказывать? Я дожил до сорока с лишним лет, а за душой у меня лишь несколько неплохо написанных картин да одиночество, которое не развеять ни друзьям, ни водке... Нила, я всю жизнь ищу женщину. Настоящую женщину. Ту, которая будет равна мне во всем. И перед ней захочется склониться... Знаешь, вообще ведь я жуткий хам в отношениях с женщинами и сам это знаю. Одну из своих бывших возлюбленных я как-то в тапочках выгнал на мороз – она позволила себе какую-то дерзость, которой теперь и не вспомнить.
– С тобой надо быть осторожней, Марк, – сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.
– Кому угодно, только не тебе. – Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, – Нила, ты – равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твое мастерство?
– Мое мастерство – это я сама! Как же я могу... Как заставить птицу не петь?
– Я понимаю, – сказал Марк, – понимаю. А к разговору о птице... Птица перестает петь, когда вьет гнездо.
Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.
А я...
Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.
– Похоже, я заболела, – пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти мое преображение в таоте.
Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит... Здравствуй, новое видение мира!
... Я не знала, как произойдет мое возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?
Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под легким пледом – мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грезы...
Глава семнадцатая
Я находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним...
Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?
Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подергала один рог – может, оторвется. Не оторвался. Замечательно. Красота.
Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объемистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истертой красной ленточке, большой бубен, издавший звук «вумм», едва я щелкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом – красным с желтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка – мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубен.
Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпье разной степени потрепанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубен и стала ждать развития событий.
Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.
Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:
– О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мертвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мертвых, чтобы они послали нам скорую и теплую весну, ибо мы умираем от холода!
В ответ я тряхнула своим мешком. Бубен брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики – это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костер. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них – человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мертвых и призовет весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.
Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.
Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать ее, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели изможденными и усталыми, но в их глазах светилась надежда – надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетенные из красных ниток, – я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?
Впрочем, какая разница. Сейчас я – верховная шаманка племени и должна вершить свой ритуал. Я достала бубен и колокольцы. Я еще не знала, как буду танцевать и какие заклинания сорвутся с моих губ, но что-то древнее, глубинное, забытое, но обладающее невероятной силой, поднималось со дна моей души (моей ли?).
Я тряхнула колокольцами. Звук у них оказался неожиданно резкий, пронзительный, громкий. На звон колокольцев отозвался южный ветер в далеких горах. Он низринулся с высоты, разгоняя плотные снеговые тучи, унося прочь лютый мороз. Я схватила бубен и для разминки ударила в него легонько, словно приветствуя всех, кто собрался сейчас вокруг меня. Бубен радостно рокотал, южный ветер шумел сильнее, и вот в музыку бубна, колокольцев и ветра вплелись новые звуки: это шумели сосны в далеких горах, стряхивая снег с ветвей, это кричали птицы: дикие гуси, кулики и журавли, возвращаясь домой.
Внутри меня словно взорвался огненный шар – до того я была переполнена энергией. Она требовала немедленного выхода: в звоне и громе, в дикой песне и сумасшедшем танце! И я закружилась по площадке, рассыпая дробные удары бубна и колокольцев. И вокруг меня кружился мир.
О как я танцевала! Я вскидывала вверх руки, и с них сыпались звезды. Звезды улетали в небо, унося с собой мои печали, неуверенность, заботу. Я кружилась и слышала грохот – это горы, плато, холмы кружились вместе со мной, сдвигали тектонические плиты, создавая заново рельеф земли.
Я чувствовала такую свободу, что мне казалось – я уже не человек, я волна. Волна чистой энергии, порождающей все вещи мира. А потом я действительно взвилась вверх и, падая, увидела, что внизу простирается море. И я стала волной этого моря, горько-соленой волной, качающей рыб и медуз, а ударившись, я видела, как яркая синева заливает небо. Но я недолго пробыла в море. Мой танец звал меня – к джунглям и водопадам, к затерянным храмам и похороненным сокровищам, к раскаленному сердцу пустынь и жгучему холоду полюсов... И я поняла, для чего я танцую.
Я танцую для того, чтобы встало солнце.
И оно поднялось, величавое и грозное, и весна накрыла землю цветным покрывалом. Я оглядела себя. Мой наряд уже был другим – он состоял из алых, желтых, синих и зеленых полос ткани, развевавшихся как языки пламени. Я снова кружилась вокруг костра и сама была костром, сжигающим тьму, небытие и даже самое смерть!
Снег давно растаял, влажная земля, такая нежная и беззащитная, высыхала с каждым мгновением. И вот первая трава и первые цветы явились на свет и тоже закружились со мной в вековечном танце жизни и смерти. Я уже не видела людей, танцующих вокруг, все превратились в размытые яркие пятна. Но я знала, что люди здесь: они пели, они кричали от восторга, они взывали ко мне: «Таоте! Таоте! »
И снова сменились мои одежды: теперь они были из нефритовых пластин, скрепленных меж собой золотой проволокой. Тяжелы и холодны были эти одежды, но я знала, что это ненадолго. Я остановила свой танец и воззвала:
– Души потерянные, заблудившиеся, умирать не умеющие и страшащиеся, грядите ко мне! Я проводник ваш к Желтым водам, к водам, где суждено вам возродиться вновь!
И они пришли – потерянные, забытые, заблудившиеся души. Их было много, но каждой душе я давала нефритовую пластинку со своего наряда. И душа, просветлившись, отправлялась на постоянное место жительства к Желтым истокам.
Последней душе я отдала последнюю пластину и осталась нагой. Нагота не смущала меня, я была сейчас все равно что птица или цветок – так легко и светло мне было. И я запела: ликующую, безумную песню жизни и любви, торжествующей даже среди мрака и смерти. Я победила вечную зиму. Я исполнила свой долг. Я – таоте, дух жизни и победы.
И едва я поняла это, как взлетела – прочь от деревни, от расцветающей земли. Я оказалась среди облаков, но не ласковых и нежных, а грубых, словно вырезанных из пенопласта. И небосвод здесь не небосвод, а – сатиновое полотно, выкрашенное синей гуашью. Я касаюсь небосвода, и чешуйки краски остаются на моих пальцах.
– Вот мы и встретились снова, – слышу я голос. Этот голос мне неприятен, я оборачиваюсь и вижу странное существо. Но оно знакомо мне, такого уродства не забыть. Раньше я не знала (нет, не помнила!), кто это, а теперь память вернулась ко мне.
– Лун, – говорю я, – что тебе нужно от меня?
– Того же, что и четыре тысячи лет назад, – скалится Лун. – Победы.
– Зачем тебе эта победа? – Я говорю холодно и надменно. Маска, которая у меня на лице, понуждает меня говорить так. – Разве нам нужно что-то делить, Лун, дух темных начал?
– Ты права, победа – это второстепенное. Мне нужно, чтобы перестала существовать ты, таоте. Четыре тысячи лет я вершил свои дела спокойно, зная, что ты затеряна в цепях перерождений и высшие духи не вернут тебя. Но вот четыре тысячи лет прошли, ты вернулась.
– Лун, не зарься на то, чего тебе не получить. Владей тьмой, я же буду владеть светом.
– Ты не владеешь светом, таоте!
– Хорошо. Пусть не светом. Пусть я владею переходом из тьмы в свет. Это тоже немало.
– Пусть вечный спор наш рассудит поединок, – высокопарно говорит Лун, дух злых начал, дух тьмы и забвения. – Сразись со мной, таоте.
– Снова?
– Снова.
– Хорошо.
– Но я хочу, чтобы перед началом нашей битвы ты знала: это я тогда стоял на шоссе.
– На каком шоссе?
– Быстро же ты забыла! На том шоссе, где молния взорвала машину с тобой и твоим кузеном. Это я послал молнию.
– Ты убил Го! – кричу я в отчаянии.
– Убил. Но тем самым сделал себе же хуже: твой кузен стал благим небожителем, а я-то надеялся, что он пополнит сонм бесприютных духов-скитальцев, не дающих покоя ни людям, ни мирам...
– Ты убил Го... Убил того, кто был мне дорог... Вот теперь защищайся!
И я бросаюсь с голыми руками на это шипасто-клыкастое чудовище. Маска на моем лице раскаляется, так что боль пронизывает меня. Но я сражаюсь, я наношу удары, я распластываю эту тварь по небосводу, так что с него сыплется чешуя.
И когда мне кажется, что я одерживаю верх над своим давним врагом, я вдруг понимаю...
Понимаю, что я не победила.
И никогда не смогу победить.
Потому что это мне не нужно. Потому что Лун – никакой мне не враг. Потому что не может быть врагов – у меня. У таоте, несущей спасение и милость.
– Ты опять поймал меня, Лун, – остановившись, говорю я. Ни ярости, ни гнева нет в моем сердце, оно высветлилось и стало как алмаз, на котором ничто не может оставить царапины. – Ты поймал меня, как четыре тысячи лет назад. Я вспомнила – мы сражались и тогда, но всякие битвы между нами бессмысленны. Я стала старше на много жизней. И теперь поняла: мы – два склона одной горы.
– Ты догадалась, – склоняет голову Лун. Потом он смотрит на меня, и в этом взгляде нет ярости, только усталость и бессилие. Может быть, он и сам не рад, что оказался на теневой стороне горы, тогда как я – на светлой.
И в сердце моем рождается жалость.
– Прости меня, Лун, – говорю я. – Прости, как и я прощаю тебя.
Что-то начинает происходить с небом и облаками, окружающими нас. Теперь это не мишурная декорация к очередной вселенской битве. Небо стало живым, оно дышит, оно ликует, оно меняется. Радуга простирается от бескрайности до бескрайности как символ милосердия. И по радуге, как по Великому шелковому пути, к нам идут три старца – три звездных божества.
Лун видит их и буквально начинает блекнуть и тускнеть. Его роскошные крылья скукоживаются, как осенний лист в пламени костра, глаза затягивает белесая пленка, изо рта вырывается зловонный вздох.
– Только их здесь не хватало, – шепчет Лун.
– Оставь злословие, Лун, – предостерегающе говорю я. – Ты ведь знаешь, кто это.
Облака вспыхивают золотым сиянием, словно где-то совсем рядом восходит солнце. Но я знаю: это не солнце, это сияют три звездных божества Фу, Лу и Сау, несущие милость в своих заплечных мешках.
Три божества останавливаются напротив нас. Я опускаюсь на колени и простираю к ним руки в ритуальном поклоне. В моих руках сама собой появляется свеча с маленьким, еле теплящимся огоньком.
– Простите меня, о боги, – говорю я. – Простите и благословите творить дела добра.
– Ты давно прощена, таоте, – говорит Сау. – Лун, непокорное дитя, доколе ты будешь склоняться к злодеяниям и нелепой воинственности?
– Простите, боги, – говорит Лун. Но даже я ощущаю, что говорит он это неискренне.
На лица старцев облачком набегает печаль.
– Ступай на свою сторону горы, Лун, – говорит Фу. – Ты прощен, но не благословлен.
Лун исчезает. И словно не было его никогда, даже в памяти стерся след этого странного существа.
Тишина, великая, благостная тишина заполняет все вокруг.
– Что ж, таоте, – музыкой звучит в этой тишине голос звездного божества, – осталось тебе выбрать свою дорогу.
– Это твоя награда за то, что ты была почтительна к заблудшим душам и привела их на тихие Желтые воды возрождения. Выбери свою дорогу, таоте!
Я увидела себя бессмертной. Я увидела себя исполненной всемогущего милосердия. Я была божеством грядущего – божеством-таоте, дарящим благодать не по заслугам, а просто так... Как это было возвышенно! Но как это было предсказуемо! Сегодня, завтра и вечно я помогу несчастным, утешу миллионы отчаявшихся, и ничего никогда не изменится. Постоянство – это радость, доступная только богам.
– Это путь, который предлагаю тебе я, – тихо сказал звездный старец Сау.
Я увидела себя великой повелительницей стихий. Все энергии мира проходили через мои руки, а сердце мое было компасом, определяющим верное направление жизней тысяч и тысяч людей. За это мне – непревзойденному мастеру фэн-шуй – поклонялись не меньше даже, чем богу. Мне были подвластны ветра и воды, судьбы и души, смысл вещей и явлений.
– Это путь, который предлагаю тебе я, – торжественно сказал звездный старец Лу.
Я увидела себя разъяренной и счастливой, плачущей и смеющейся, нищей и владеющей бесценным сокровищем. Мое сердце билось горячо и сильно, в нем мешались любовь и ненависть, восхищение и презрение, нежность и злость. Я шла по краю всех противоречий как по лезвию бритвы. А на моих щеках горели не магические иероглифы – горели поцелуи человека, за которого я готова была отдать свою душу. Этот человек, вдохновленный мной, писал картины, восхищающие, исцеляющие и пленяющие миллионы людей. Этот человек любил меня, и любовь руководила его кистью, любовь создавала его дивные полотна. И я любила его со всей страстью, со всем огнем, на который была способна... Но у меня не было ничего больше, кроме дара быть любимой...
– Это путь, который предлагаю тебе я, – с легкой усмешкой сказал звездный старец Фу.
Я задрожала.
Три божества выжидающе смотрели на меня.
Они ждали моего выбора.
Но хочу ли я божественного постоянства?
Хочу ли сверхчеловеческих способностей мастера ветров и вод?
Или я хочу неспокойной судьбы возлюбленной и любящей, судьбы просто женщины, живущей одним лишь сердцем?
– О боги, – сказала я, – выберите за меня. Я не решаюсь. Вдруг мой выбор будет ошибочным?
– Каким бы ни был твой выбор, но его суждено сделать только тебе, – сказали три звездных старца.
Они стояли на краю радуги и ждали моего выбора.
Выбора, который сделаю только я.
Эпилог
Я протянула руку и увидела, как от ладоней Го тоже исходят зеленые светящиеся нити.
– Руку, Марк, – приказал Го. – Руку, Соня. Мы стояли все четверо вокруг кумирни, держась за руки. И от переплетенных наших рук вверх, в пространство над кумирней уходили зеленые сверкающие лучи.
– Теперь ты видишь, что это? – шепнул мне Го. – Это проход. Дверь духов.
– Что же мешает им войти в благой мир?
– Ничего. Но они ждут приглашения. Пригласи их, Нила. Ведь ты проводник между мирами. Ты – таоте.
– Как я должна это сказать? – испуганно прошептала я.
– Как подсказывает тебе сердце. Ведь ты – мастер.
И я сказала:
– Духи, усталые, заблудившиеся, потерянные и ищущие пути в мир иной! Вот ваш путь, вот ваша дверь. Ступайте и не тревожьте более живых!
То же самое я повторила на китайском языке.
И после этого начался вихрь.
Это потерянные духи, взлетая, устремлялись в дверь, образованную сиянием лучей Нефрита Желаний. На какой-то миг мне показалось, что мы четверо стоим в настоящем храме, громадном, пустом, пахнущем холодным могильным камнем и теплым лакированным бамбуком... В храме, где воскуривают благовония и сжигают ритуальные деньги, чтобы задобрить духов. В храме, который приводит на небеса.
Соня задрожала как в припадке – это выходила из нее душа наложницы Чжэнь. На миг я увидела эту душу – прекрасная и печальная, как песня одинокой флейты, она устремлялась ввысь, к вечному покою.
Свечение прекратилось.
– Разнимите руки! – приказал кузен Го.
Мы повиновались ему и едва устояли на ногах, так обессилил нас ритуал.
– Что теперь? – спросил Марк, переводя дыхание.
– Нужно скрыть кумирню, – сказал Го.
– То есть как? – возмутился Марк. – Разрушить?!
Я понимала его возмущение, возмущение художника. Разрушить то, над чем он (над чем мы!) трудился столько времени, старательно выверяя каждый угол и откос... Это было жестоко.
– Нет, не разрушить, – ответил Го. – Разрушать кумирню – безумие. Нельзя разрушать то, что священно, и то, что служит дверью в мир духовный. Какой бы веры это ни было, какому бы богу ни служило... Мы скроем эту кумирню. Марк и Нила, вы выкопаете глубокую яму...
– Почему именно Марк и Нила? – ревниво спросила Соня. Похоже, к моей подруге возвращалась прежняя ревность, едва ее покинула душа наложницы Чжэнь.
– Потому что они возводили эту кумирню, – резонно ответил кузен Го. – К тому же вы, Соня, сильно утомлены. Идемте в дом, я провожу вас.
Ого!
– Соня, гордись, тебя провожает в дом настоящий небожитель, – усмехнулась я.
– А я и горжусь, – ответствовала Соня.
Мы с Марком остались вдвоем посреди пустого парка. Ночь, зимняя безлунная ночь дышала нам в лица и звала куда-то...
– Нила...
– Марк...
Через некоторое время Марк спросил, прижимая меня к себе:
– Надеюсь, твои способности не исчезнут после одного поцелуя?
– Это уже не первый поцелуй, и они вроде бы не исчезли... Марк...
– Я не могу оторваться от тебя. Если хочешь, потом вместе с кумирней закопай и меня, хоть живьем. Но сейчас я не могу не целовать тебя. За это мне не жалко всей жизни.
Мы целовались, долго и медленно, как падал снег. Мы целовались так, как люди, измученные жаждой, припадают к роднику с чистой водой. Мы целовались так, как рождались мелодии и Вселенные, как умирали цивилизации и осыпались песком все драгоценности мира...
Потом, конечно, мы пришли в себя. Мы пришли в себя до такой степени, что нашли сарай с садовым инструментом, а в нем обнаружили лопаты. Марк предлагал мне некоторое время потратить на пребывание в сарае и обещал это пребывание сделать максимально приятным, но я все еще цеплялась за свое целомудрие, а потому просто умоляла Марка плачущим голосом идти и закапывать кумирню. Он скрепя сердце согласился.
Мы вырыли, а точнее, выдолбили в мерзлой земле относительно глубокую яму и осторожно опустили в нее макет кумирни. В последний момент я сняла с алтаря Нефрит Желаний и снова надела его себе на шею. Марк посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Дело шло к рассвету, я чувствовала неимоверную усталость и еле плелась за Марком, который нес наш садовый инвентарь обратно в сарай. Наконец Марк заметил, что я похожа на ходячий кисель.
– Нила, что с тобой?
– Устала. Просто сильно устала. У меня все тело будто изломано. Сейчас приду домой, рухну на первый попавшийся диван и буду спать, спать, спать...
– Можно мне с тобой?
– Что? Спать?
– Нет, просто побыть рядом. Я не трону тебя, просто буду сидеть рядом и смотреть, как ты спишь.
– Очень увлекательное занятие.
– Для меня – да.
– Ну, дело, как говорится, хозяйское.
Мы вошли в Сонин дом. Здесь было пусто и тихо – хозяйка, видимо, отправилась к себе спать, а кузен Го, по своему обыкновению, вознесся на небеса. Я сбросила куртку и сапоги и поднялась в свою спальню. Марк шел за мной.
Я, не раздеваясь, рухнула на постель. Марк еще и укрыл меня сверху пледом. Какой он заботливый, просто не мужчина, а благотворительное общество.
– Спи, – проговорил Марк. Придвинул кресло, сел рядом с кроватью.
– Марк, послушай... Расскажи мне о себе.
– С чего бы это такое внимание к моей персоне?
– Должна же я хоть что-нибудь знать о тебе, кроме того, что ты художник и потрясающе целуешься.
– Ага, значит, тебе понравилось! А я уж опасался...
– Чего?
– Что Соня распишет тебе меня в самых черных красках.
– Так оно и было. Черной краски на тебя не пожалели. Ты и впрямь такое деспотичное, упрямое и злобное чудовище?
– Наверное. Все зависит оттого, какая женщина рядом. Когда рядом была Соня...
– Понятно. И каким же тебе хочется быть со мной?
Марк склонился над моим лицом и, касаясь губами щеки, прошептал:
– Самым нежным.
– Марк... Не отвлекайся и не отвлекай меня. Расскажи мне о своей жизни.
– А что о ней рассказывать? Я дожил до сорока с лишним лет, а за душой у меня лишь несколько неплохо написанных картин да одиночество, которое не развеять ни друзьям, ни водке... Нила, я всю жизнь ищу женщину. Настоящую женщину. Ту, которая будет равна мне во всем. И перед ней захочется склониться... Знаешь, вообще ведь я жуткий хам в отношениях с женщинами и сам это знаю. Одну из своих бывших возлюбленных я как-то в тапочках выгнал на мороз – она позволила себе какую-то дерзость, которой теперь и не вспомнить.
– С тобой надо быть осторожней, Марк, – сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.
– Кому угодно, только не тебе. – Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, – Нила, ты – равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твое мастерство?
– Мое мастерство – это я сама! Как же я могу... Как заставить птицу не петь?
– Я понимаю, – сказал Марк, – понимаю. А к разговору о птице... Птица перестает петь, когда вьет гнездо.
Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.
А я...
Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.
– Похоже, я заболела, – пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти мое преображение в таоте.
Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит... Здравствуй, новое видение мира!
... Я не знала, как произойдет мое возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?
Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под легким пледом – мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грезы...
Глава семнадцатая
ВЫБОР ТАОТЕ
Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец.
И Цзин
Я находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним...
Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?
Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подергала один рог – может, оторвется. Не оторвался. Замечательно. Красота.
Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объемистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истертой красной ленточке, большой бубен, издавший звук «вумм», едва я щелкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом – красным с желтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка – мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубен.
Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпье разной степени потрепанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубен и стала ждать развития событий.
Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.
Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:
– О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мертвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мертвых, чтобы они послали нам скорую и теплую весну, ибо мы умираем от холода!
В ответ я тряхнула своим мешком. Бубен брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики – это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костер. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них – человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мертвых и призовет весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.
Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.
Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать ее, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели изможденными и усталыми, но в их глазах светилась надежда – надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетенные из красных ниток, – я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?
Впрочем, какая разница. Сейчас я – верховная шаманка племени и должна вершить свой ритуал. Я достала бубен и колокольцы. Я еще не знала, как буду танцевать и какие заклинания сорвутся с моих губ, но что-то древнее, глубинное, забытое, но обладающее невероятной силой, поднималось со дна моей души (моей ли?).
Я тряхнула колокольцами. Звук у них оказался неожиданно резкий, пронзительный, громкий. На звон колокольцев отозвался южный ветер в далеких горах. Он низринулся с высоты, разгоняя плотные снеговые тучи, унося прочь лютый мороз. Я схватила бубен и для разминки ударила в него легонько, словно приветствуя всех, кто собрался сейчас вокруг меня. Бубен радостно рокотал, южный ветер шумел сильнее, и вот в музыку бубна, колокольцев и ветра вплелись новые звуки: это шумели сосны в далеких горах, стряхивая снег с ветвей, это кричали птицы: дикие гуси, кулики и журавли, возвращаясь домой.
Внутри меня словно взорвался огненный шар – до того я была переполнена энергией. Она требовала немедленного выхода: в звоне и громе, в дикой песне и сумасшедшем танце! И я закружилась по площадке, рассыпая дробные удары бубна и колокольцев. И вокруг меня кружился мир.
О как я танцевала! Я вскидывала вверх руки, и с них сыпались звезды. Звезды улетали в небо, унося с собой мои печали, неуверенность, заботу. Я кружилась и слышала грохот – это горы, плато, холмы кружились вместе со мной, сдвигали тектонические плиты, создавая заново рельеф земли.
Я чувствовала такую свободу, что мне казалось – я уже не человек, я волна. Волна чистой энергии, порождающей все вещи мира. А потом я действительно взвилась вверх и, падая, увидела, что внизу простирается море. И я стала волной этого моря, горько-соленой волной, качающей рыб и медуз, а ударившись, я видела, как яркая синева заливает небо. Но я недолго пробыла в море. Мой танец звал меня – к джунглям и водопадам, к затерянным храмам и похороненным сокровищам, к раскаленному сердцу пустынь и жгучему холоду полюсов... И я поняла, для чего я танцую.
Я танцую для того, чтобы встало солнце.
И оно поднялось, величавое и грозное, и весна накрыла землю цветным покрывалом. Я оглядела себя. Мой наряд уже был другим – он состоял из алых, желтых, синих и зеленых полос ткани, развевавшихся как языки пламени. Я снова кружилась вокруг костра и сама была костром, сжигающим тьму, небытие и даже самое смерть!
Снег давно растаял, влажная земля, такая нежная и беззащитная, высыхала с каждым мгновением. И вот первая трава и первые цветы явились на свет и тоже закружились со мной в вековечном танце жизни и смерти. Я уже не видела людей, танцующих вокруг, все превратились в размытые яркие пятна. Но я знала, что люди здесь: они пели, они кричали от восторга, они взывали ко мне: «Таоте! Таоте! »
И снова сменились мои одежды: теперь они были из нефритовых пластин, скрепленных меж собой золотой проволокой. Тяжелы и холодны были эти одежды, но я знала, что это ненадолго. Я остановила свой танец и воззвала:
– Души потерянные, заблудившиеся, умирать не умеющие и страшащиеся, грядите ко мне! Я проводник ваш к Желтым водам, к водам, где суждено вам возродиться вновь!
И они пришли – потерянные, забытые, заблудившиеся души. Их было много, но каждой душе я давала нефритовую пластинку со своего наряда. И душа, просветлившись, отправлялась на постоянное место жительства к Желтым истокам.
Последней душе я отдала последнюю пластину и осталась нагой. Нагота не смущала меня, я была сейчас все равно что птица или цветок – так легко и светло мне было. И я запела: ликующую, безумную песню жизни и любви, торжествующей даже среди мрака и смерти. Я победила вечную зиму. Я исполнила свой долг. Я – таоте, дух жизни и победы.
И едва я поняла это, как взлетела – прочь от деревни, от расцветающей земли. Я оказалась среди облаков, но не ласковых и нежных, а грубых, словно вырезанных из пенопласта. И небосвод здесь не небосвод, а – сатиновое полотно, выкрашенное синей гуашью. Я касаюсь небосвода, и чешуйки краски остаются на моих пальцах.
– Вот мы и встретились снова, – слышу я голос. Этот голос мне неприятен, я оборачиваюсь и вижу странное существо. Но оно знакомо мне, такого уродства не забыть. Раньше я не знала (нет, не помнила!), кто это, а теперь память вернулась ко мне.
– Лун, – говорю я, – что тебе нужно от меня?
– Того же, что и четыре тысячи лет назад, – скалится Лун. – Победы.
– Зачем тебе эта победа? – Я говорю холодно и надменно. Маска, которая у меня на лице, понуждает меня говорить так. – Разве нам нужно что-то делить, Лун, дух темных начал?
– Ты права, победа – это второстепенное. Мне нужно, чтобы перестала существовать ты, таоте. Четыре тысячи лет я вершил свои дела спокойно, зная, что ты затеряна в цепях перерождений и высшие духи не вернут тебя. Но вот четыре тысячи лет прошли, ты вернулась.
– Лун, не зарься на то, чего тебе не получить. Владей тьмой, я же буду владеть светом.
– Ты не владеешь светом, таоте!
– Хорошо. Пусть не светом. Пусть я владею переходом из тьмы в свет. Это тоже немало.
– Пусть вечный спор наш рассудит поединок, – высокопарно говорит Лун, дух злых начал, дух тьмы и забвения. – Сразись со мной, таоте.
– Снова?
– Снова.
– Хорошо.
– Но я хочу, чтобы перед началом нашей битвы ты знала: это я тогда стоял на шоссе.
– На каком шоссе?
– Быстро же ты забыла! На том шоссе, где молния взорвала машину с тобой и твоим кузеном. Это я послал молнию.
– Ты убил Го! – кричу я в отчаянии.
– Убил. Но тем самым сделал себе же хуже: твой кузен стал благим небожителем, а я-то надеялся, что он пополнит сонм бесприютных духов-скитальцев, не дающих покоя ни людям, ни мирам...
– Ты убил Го... Убил того, кто был мне дорог... Вот теперь защищайся!
И я бросаюсь с голыми руками на это шипасто-клыкастое чудовище. Маска на моем лице раскаляется, так что боль пронизывает меня. Но я сражаюсь, я наношу удары, я распластываю эту тварь по небосводу, так что с него сыплется чешуя.
И когда мне кажется, что я одерживаю верх над своим давним врагом, я вдруг понимаю...
Понимаю, что я не победила.
И никогда не смогу победить.
Потому что это мне не нужно. Потому что Лун – никакой мне не враг. Потому что не может быть врагов – у меня. У таоте, несущей спасение и милость.
– Ты опять поймал меня, Лун, – остановившись, говорю я. Ни ярости, ни гнева нет в моем сердце, оно высветлилось и стало как алмаз, на котором ничто не может оставить царапины. – Ты поймал меня, как четыре тысячи лет назад. Я вспомнила – мы сражались и тогда, но всякие битвы между нами бессмысленны. Я стала старше на много жизней. И теперь поняла: мы – два склона одной горы.
– Ты догадалась, – склоняет голову Лун. Потом он смотрит на меня, и в этом взгляде нет ярости, только усталость и бессилие. Может быть, он и сам не рад, что оказался на теневой стороне горы, тогда как я – на светлой.
И в сердце моем рождается жалость.
– Прости меня, Лун, – говорю я. – Прости, как и я прощаю тебя.
Что-то начинает происходить с небом и облаками, окружающими нас. Теперь это не мишурная декорация к очередной вселенской битве. Небо стало живым, оно дышит, оно ликует, оно меняется. Радуга простирается от бескрайности до бескрайности как символ милосердия. И по радуге, как по Великому шелковому пути, к нам идут три старца – три звездных божества.
Лун видит их и буквально начинает блекнуть и тускнеть. Его роскошные крылья скукоживаются, как осенний лист в пламени костра, глаза затягивает белесая пленка, изо рта вырывается зловонный вздох.
– Только их здесь не хватало, – шепчет Лун.
– Оставь злословие, Лун, – предостерегающе говорю я. – Ты ведь знаешь, кто это.
Облака вспыхивают золотым сиянием, словно где-то совсем рядом восходит солнце. Но я знаю: это не солнце, это сияют три звездных божества Фу, Лу и Сау, несущие милость в своих заплечных мешках.
Три божества останавливаются напротив нас. Я опускаюсь на колени и простираю к ним руки в ритуальном поклоне. В моих руках сама собой появляется свеча с маленьким, еле теплящимся огоньком.
– Простите меня, о боги, – говорю я. – Простите и благословите творить дела добра.
– Ты давно прощена, таоте, – говорит Сау. – Лун, непокорное дитя, доколе ты будешь склоняться к злодеяниям и нелепой воинственности?
– Простите, боги, – говорит Лун. Но даже я ощущаю, что говорит он это неискренне.
На лица старцев облачком набегает печаль.
– Ступай на свою сторону горы, Лун, – говорит Фу. – Ты прощен, но не благословлен.
Лун исчезает. И словно не было его никогда, даже в памяти стерся след этого странного существа.
Тишина, великая, благостная тишина заполняет все вокруг.
– Что ж, таоте, – музыкой звучит в этой тишине голос звездного божества, – осталось тебе выбрать свою дорогу.
– Это твоя награда за то, что ты была почтительна к заблудшим душам и привела их на тихие Желтые воды возрождения. Выбери свою дорогу, таоте!
Я увидела себя бессмертной. Я увидела себя исполненной всемогущего милосердия. Я была божеством грядущего – божеством-таоте, дарящим благодать не по заслугам, а просто так... Как это было возвышенно! Но как это было предсказуемо! Сегодня, завтра и вечно я помогу несчастным, утешу миллионы отчаявшихся, и ничего никогда не изменится. Постоянство – это радость, доступная только богам.
– Это путь, который предлагаю тебе я, – тихо сказал звездный старец Сау.
Я увидела себя великой повелительницей стихий. Все энергии мира проходили через мои руки, а сердце мое было компасом, определяющим верное направление жизней тысяч и тысяч людей. За это мне – непревзойденному мастеру фэн-шуй – поклонялись не меньше даже, чем богу. Мне были подвластны ветра и воды, судьбы и души, смысл вещей и явлений.
– Это путь, который предлагаю тебе я, – торжественно сказал звездный старец Лу.
Я увидела себя разъяренной и счастливой, плачущей и смеющейся, нищей и владеющей бесценным сокровищем. Мое сердце билось горячо и сильно, в нем мешались любовь и ненависть, восхищение и презрение, нежность и злость. Я шла по краю всех противоречий как по лезвию бритвы. А на моих щеках горели не магические иероглифы – горели поцелуи человека, за которого я готова была отдать свою душу. Этот человек, вдохновленный мной, писал картины, восхищающие, исцеляющие и пленяющие миллионы людей. Этот человек любил меня, и любовь руководила его кистью, любовь создавала его дивные полотна. И я любила его со всей страстью, со всем огнем, на который была способна... Но у меня не было ничего больше, кроме дара быть любимой...
– Это путь, который предлагаю тебе я, – с легкой усмешкой сказал звездный старец Фу.
Я задрожала.
Три божества выжидающе смотрели на меня.
Они ждали моего выбора.
Но хочу ли я божественного постоянства?
Хочу ли сверхчеловеческих способностей мастера ветров и вод?
Или я хочу неспокойной судьбы возлюбленной и любящей, судьбы просто женщины, живущей одним лишь сердцем?
– О боги, – сказала я, – выберите за меня. Я не решаюсь. Вдруг мой выбор будет ошибочным?
– Каким бы ни был твой выбор, но его суждено сделать только тебе, – сказали три звездных старца.
Они стояли на краю радуги и ждали моего выбора.
Выбора, который сделаю только я.
Эпилог
Учитель сказал:
– Ли – это общий порядок природы, шу – ее числовые пропорции, ци – жизненное дыхание природы, тонкая материя, ин – формы и проявления природы. Все это в целокупности составляет систему фэн-шуй. Понимаешь ли ты то, о чем я говорю, дитя?
– Да, – ответила девушка лет пятнадцати. Здесь, в обители постигающих мастерство ветров и вод, ее звали Ласточкой. Но родственники еще помнили ее мирское имя – Кэтнян. – Я понимаю вас, учитель, – сказала Кэтнян.
– И этим ты очень сильно отличаешься от своей матери, дитя. – Учитель сказал это насмешливо, но глаза при этом смотрели печально. – Что ж... А теперь начерти-ка мне магический квадрат лошу, геомант!
Тула, 2005-2006
– Ли – это общий порядок природы, шу – ее числовые пропорции, ци – жизненное дыхание природы, тонкая материя, ин – формы и проявления природы. Все это в целокупности составляет систему фэн-шуй. Понимаешь ли ты то, о чем я говорю, дитя?
– Да, – ответила девушка лет пятнадцати. Здесь, в обители постигающих мастерство ветров и вод, ее звали Ласточкой. Но родственники еще помнили ее мирское имя – Кэтнян. – Я понимаю вас, учитель, – сказала Кэтнян.
– И этим ты очень сильно отличаешься от своей матери, дитя. – Учитель сказал это насмешливо, но глаза при этом смотрели печально. – Что ж... А теперь начерти-ка мне магический квадрат лошу, геомант!
Тула, 2005-2006