Соня, разумеется, мне поверила. А потому через день, разодетая в прелестное платье, украшенная прической моего собственного изобретения и блиставшая самым опасным для мужского сердца макияжем, отбыла на бал в своей карете, то есть, пардон, тыкве, то есть, еще раз пардон, машине. Перед этим я выдержала не одну баталию со своей бесценной подругой, вдруг решившей, что мне также совершенно необходимо посетить Дворянское собрание. На что я резонно возражала: у меня нет персонального приглашения, это раз. Я не дворянка – это два. Слоняться средь шумного и душного зала, автоматически выискивая места скопления негативной энергии, а не отдыхать, подобно всем нормальным людям, – это третья причина, по которой я, как мастер фэн-шуй, избегаю шумных людских сборищ.
Я посмотрела вслед отъехавшему Сониному авто и, предвкушая блаженное одиночество, вернулась в дом. В холле вскинула руки вверх, словно в приветственном жесте, и почувствовала, как светлая ци ринулась мне навстречу, напоминая собаку, соскучившуюся по хозяину. Я приняла ее в ладони, ощутив, как теплом наполняется все мое тело, как глаза обретают возможность видеть сквозь стены и предметы истинную сердцевину всего сущего. Все вокруг меня излучало сияние, каждая вещь, каждая мелочь, и я шла так, будто находилась не в обыкновенном доме, а в райском саду. Я уничтожала попадающиеся мне на пути сгустки темной ша, подобно тому как тигр прихлопывает лапой таящихся в траве жуков и гусениц... Я несла свет, сама не будучи светом, я попирала тьму, отнюдь не уверенная в том, что моя победа будет окончательной...
Неожиданное, но приятное утомление остановило меня на этом пути. Я обессилено опустила руки, подчиняясь закону смены силы и слабости. О, это великий закон, и мудр тот, кто понял его! Умение вслушиваться в собственное тело и знать, когда оно сильно и бодро, а когда слабо и нуждается в отдыхе, – великое умение, неизвестное современному человеку. О вы, невротики, трудоголики, психастеники с сорванными от непомерных нагрузок нервами, вам меня не понять. И именно потому вы пьете снотворное, а я до сих пор сплю как младенец безо всяких медикаментов. Учитель Ван То недаром повторял мне: «Слушай, что говорит тебе твое тело», и я научилась это делать...
Я поднялась на второй этаж, в гостевую комнату, и прикорнула на диване, почти в полусне пожелав Соне от души повеселиться на дворянском балу.
Сны меня преследовали изумительные. Первый был таков: я нахожусь в огромном зрительном чале – то ли театральном, то ли филармоническом, но не в качестве зрительницы. В центре зала стоит невероятной высоты стремянка, и я карабкаюсь по ней для того, чтобы заменить перегоревшую лампочку в люстре. А эта люстра, боги, что за люстра! Многослойная, словно балетная пачка, ощетинившаяся стеклянными кристаллами-иглами, будто фантастический дикобраз, унизанная мириадами прозрачных слез-подвесок, эта люстра поражала самое смелое воображение. Но самое удивительное было даже не это. Карабкаясь по стремянке, я понимала, что если я не заменю испорченную лампочку, то люстра не засияет дивно-сказочными радужными огнями, не придут на ее призывный свет зрители, а не придут зрители – не начнется представление. А если не начнется представление, то... Об этом даже подумать страшно.
Добравшись наконец до люстры, оказавшись среди ее стеклянно-зеркально-хрусталвного плена, я вдруг с ужасом понимаю, что у меня нет с собой лампочки. А стремянка предательски раскачивается под ногами, а земля становится такой недостижимой и такой опасной! Я растерянно мечусь среди хрусталя и стекла и вдруг вижу нечто, напоминающее цветом и формой переспелую сливу сорта ренклод. И мне становится понятно, что это неисправная лампочка. Мало того. Мне становится понятно, что эта лампочка – не лампочка вовсе, а человеческий глаз, давно, как бы это поприличней сказать, разложившийся.
Ужас пронизывает все мое существо, и я самой себе напоминаю героиню романа ужасов. Сон не отпускает меня из своих липких объятий, я понимаю, что должна пройти этот сон до конца. И понимаю, какая лампочка нужна этой люстре-монстру. Мой глаз!
Наверное, лишь во сне возможно легко и непринужденно жертвовать собой. Я касаюсь рукой своего правого глаза, и он остается у меня в ладони. От него исходит нестерпимое сияние, переливчатое и искристое, как снег под январским солнцем. И я вставляю этот сияющий шарик в нужную ячейку.
Вспышка света, последовавшая за этим действием, сталкивает меня со стремянки. Я падаю, но не боюсь, потому что понимаю: так начинается мой второй сон. Этот второй сон – весь сплошное парение и полет. Когда-то облака мне казались вырезанными из кусков пенопласта, но теперь они нежнее поцелуя феи, хотя, разумеется, я никогда не сподоблялась получить фейкин поцелуй. В своем полете я понимаю, что руки мои стали крыльями, что я вообще превратилась в птицу, одноглазую птицу с изумрудным глазом, разместившимся прямо над золотым клювом. Мои перья алы и серебряны; одним крылом я приношу радости, а другим – печали. И хвостом мне служат девять золотокожих змей, изрыгающих пламя. О, теперь я знаю, что я за птица и в каких небесах мне полагается летать! Скоро пением своим я сотворю миры, неисчислимые миры, и населю их богами и смертными. Я – птица Фэнхуан, птица первого дня творения, птица, созидающая Вселенные!
И снова меняется сон. Теперь я не птица, творящая мир, я – мир, сотворенный священной птицей. Мое тело – земли и воды, сквозь руки мои прорастают деревья и цветы, а из грудей бьют водопады. Мне легко и покойно быть целым миром, ничего не жалеть, отдавать все и ничего не требовать взамен...
Не знаю, до каких верхов альтруизма я докатилась бы в своих снах, если б не проснулась!
... А проснулась я оттого, что кто-то расхаживал в гостиной на первом этаже!
Соня? Так быстро вернулась с бала?! Я глянула на часы – с момента отъезда Сони и моего погружения в сны не прошло и часа.
Тогда кто? Воры? Но я же запирала дверь!
Кажется, запирала...
Впрочем, что такое взлом замка для матерого домушника!
Только вот что-то шаги слишком для домушника уверенные. Ой-ей-ей! Похоже, домушник решил не ограничиваться первым этажом и теперь поднимался на второй. А здесь, в гостиной – я, одна и, как положено, без оружия.
Как быть?
Я не успела ничего для себя решить. Потому что домушник вошел в мою гостиную. И первым делом включил торшер, стоявший рядом с входом.
Неяркий свет залил гостиную. Я сжалась на диване, вцепившись в плед как в единственное свое оружие. И во все глаза смотрела на нежданного гостя.
Он был высок и очень худ, да еще свет торшера падал на гостя так, что придавал ему вид крайней изможденности. Лицо вытянутое, с тонкими, брезгливо поджатыми губами, глаза прячутся за тонированными очками. На госте мешком висел непритязательный серый свитер и джинсы, избравшие принципом своего существования немодность и неизящность.
Нет, это не домушник. На домушника этот тип похож настолько, насколько я похожа на Элтона Джона.
– Добрый вечер, – неожиданно густым, каким-то сенильным голосом сказал неизящный тип. Почему-то вспомнился Луи Армстронг.
– Добрый, – сипловато и испуганно ответила я. – Вы кто? Вы что тут делаете?
– Эти же вопросы я собирался задать вам, сударыня. – В мощном баритоне удивительного типа прорезались строгие нотки.
– Весьма странно! – надменно отозвалась я, вспылив на «сударыню». Это что же, я так старо выгляжу? – Вы врываетесь в дом моей подруги...
– Стоп, стоп, – примирительно поднял руку худощавый. Теперь я отметила еще одну выдающуюся деталь: руки у этого типа были просто уникальные. Кисти длинные и тонкие, как у тех гуманоидов, которых любили рисовать иллюстраторы советских фантастических книжек. Пальцы – просто само изящество, причем каждый украшен кольцом или сверкающим перстнем – экое франтовство! Это при непотребном-то серо-мышином свитере!
– «Стоп»? – фыркнула я и села на диване, потому что понимала, что вести диалог с незнакомым мужчиной лежа – это как-то не комильфо. – С какой стати? Кто вы такой, чтоб мне указывать? Я сейчас милицию вызову.
– На что вам милиция, я ведь не грабитель, – примирительно взмахнул руками худощавый.
– В таком случае представьтесь, как полагается законопослушному гражданину. – Эта моя фраза расцветала такой пышной глупостью, что я едва сдержалась, чтоб не расхохотаться. Видно было, что и худюга сдерживается изо всех сил, респектабельничает.
– Извольте, – сказал он. – Меня зовут Марк. Меня словно хлопнули по лбу ладонью – озарило!
– Марк? – переспросила я. – Марк Косарецкий?
– Совершенно верно, сударыня. – Марк Косарецкий склонил голову в насмешливом поклоне, и тут я увидела, что волосы у него довольно длинные для мужской прически и сплошь седые. – Неужто вы обо мне наслышаны?
– Я Нила, подруга хозяйки этого дома, – отрекомендовалась я, внося ясность. – Достаточно близкая подруга для того, чтобы знать, кто такой Марк Косарецкий и чем закончились ваши с Соней отношения.
– Ах вот как, – поджал губы мужчина. Это ему не шло, лицо сразу становилось выразительным, как посмертная маска. – Соня пригласила подругу для того, чтобы счесть наши отношения законченными... Это мило. В ее стиле. Кстати, где сейчас Соня?
– На балу, – мстительно сказала я. – В Дворянском собрании.
Но моя информация не произвела на Марка Косарецкого должного впечатления. Он раздумчиво посмотрел на меня.
– На балу, значит, – повторил он. – А вы остались дом охранять?
– Нет, – отрезала я.
– Что ж на бал не пошли?
– У меня хорошо развиты интуитивные способности, – заявила я. – Я ожидала, что в дом моей подруги ворвется кто-то... наподобие вас.
– И решили, так сказать, встретить наглеца во всеоружии?
– А разве у меня это не получилось?
– Будем считать, что да, – неожиданно примирительно сказал господин Косарецкий. – Послушайте, сударыня, вы так и будете прирастать к дивану или все же встанете и приготовите мне кофе?
– Я не умею готовить кофе, – буркнула я сердито, вставая с дивана. Слава богам, я была хоть и по-домашнему, но вполне пристойно одета. И взгляд гостя, которым он оценивающе прошелся ко обтягивающей мою грудь водолазке, по белым джинсам со стразами, был достаточно красноречив. – Если угодно, могу приготовить сок. Апельсиновый.
– Апельсиновый сок пьют только закодировавшиеся алкоголики, – усмехнулся господин Косарецкий. – Но я вас спасу. Я не дам вам губить свой организм апельсиновым соком. Так уж и быть, я сам приготовлю кофе. Идемте на кухню.
И он направился на кухню с недостижимо самоуверенным видом, словно ему принадлежит и этот особняк, и вообще весь мир. Вздохнув, я натянула на ноги свои тапочки-мокасины и последовала за нежданным и незваным гостем.
Глава девятая
– Я уважаю женщин. Более того, я ценю женщин и их вклад в решение общемировой демографической проблемы. Но двух вещей я не могу женщинам позволить. Хотя бы в моем присутствии. Женщина совершенно неуместна в двух местах: на кухне и за рулем автомобиля. Кулинарные и водительские способности женщин просто чудовищны. Обладай я законотворческими возможностями, я издал бы закон, запрещающий женщине садиться за руль и прикасаться к сковородке.
Так разглагольствовал мсье Косарецкий, пока готовил кофе. Я, пристроившись на высоком табурете за кухонной стойкой, молча его слушала, не зная, на что решиться – просто расхохотаться или устроить спор по поводу прав женщин. Нет. Ни один из вариантов не представлялся мне перспективным. Было в этом типе, не расстающемся с серым свитером, нечто, что вызывало у окружающих (в данном случае у меня) комплекс странной неполноценности. Мне представлялось, что Марк Косарецкий за какие-то полчаса превратил меня в смиренную школьницу, а себя самого – в носителя некой истины, суть которой была мне еще не и пол не ясна. Кстати, с чего вдруг мсье Косарецкий заговорил о женщинах, было непонятно, может быть, действительно потому, что я не умела готовить кофе. Хм, зато я умею готовить баоцзы и отменную кашу из чумизы, и вряд ли сей самовлюбленный сноб знает, что это такое.
– У вас на рукаве свитера пятно, – прервала я разглагольствования сноба. – Крайне несимпатичное. Вот здесь. Вывести не пытались?
– Пятно? – удивился мсье Косарецкий. Глянул па рукав. – Ах, это. Это я сигаретой подпалил, теперь уже не вывести. К тому же я не делаю из одежды самодостаточного явления.
– Это видно, – сказала я. – Я полагала, что мужчине не повредит, если он будет следить за своей одеждой.
– Ваше мнение меня мало интересует, – небрежно бросил мсье Косарецкий. – И вы не должны на это обижаться. Я, знаете ли, абсолютный диктатор. Во всем. Даже в мелочах. А потому только я решаю, что действительно хорошо мне и другим.
– Вот как?! – изумилась я. Не зря Соня рассталась с этим типом! Только как бы теперь его отсюда выставить? Похоже, по доброй воле он не уберется.
– Да, так, – отозвался мсье Косарецкий. – Вот ваш кофе.
Мне очень хотелось сказать ему, что я принципиально не пью кофе, а предпочитаю плиточный китайский чай, но язык не повернулся. Марк Косарецкий был слишком самоуверен, он даже не предполагал, что кто-то может ему в чем-то противостоять. Пожалуй, он мог заставить меня выпить чашку рыбьего жира!
Я сделала глоток. Кофе как кофе. Я бы приготовила такой же. Стоило из этого делать церемонию? Мужчины странный народ, из каждого своего действия, даже самого элементарного, они устраивают театр, и зрительницей обязательно должна быть женщина. Кажется, это проявление крайнего нижнего ян, свидетельствующее об ипохондрической, напичканной комплексами и страшно эгоистичной натуре... Вот сейчас он меня спросит, понравился ли мне кофе, и я солгу, как всякая порядочная женщина...
Но он спросил неожиданное:
– У вас странное имя – Нила. Вы русская?
– По происхождению – да. Кстати, фамилия у меня еще более странная. Чжао.
– Мне это ни о чем не говорит.
– Моя основная семья находится в Китае. Я там живу и работаю. Так что по сути своей я китаянка.
Говоря это, я почувствовала, как неожиданно напрягся мой собеседник:
– Постойте-ка. Нила Чжао, китайская подруга Сони... Так это вы и есть тот таинственный мастер фэн-пгуй, на советы которого Соня постоянно ссылалась?
– Вероятнее всего. Я действительно мастер фэн-шуй.
– Никогда не уважал этой псевдовосточной эзотерики, – отрезал мсье Косарецкий. – Все это жульничество, подтасовка, дешевые фокусы на потеху праздной толпы.
– Я бы не стала столь безапелляционно говорить о вещах, в которых ничего не смыслю. – Мой голос тоже стал в достаточной мере резок.
– О! Как вы с Соней похожи! Она мне точно так же говорила. Из-за этого мы много ссорились. В конце концов я рассердился на нее и ушел.
– А теперь вернулись?
– А теперь вернулся, – кивнул Марк Косарецкий. – Это мой человеческий долг.
– То есть?! – изумилась я.
– Соня – неплохая женщина, на ней даже можно жениться, но предварительно нужно вымести весь мусор из ее прелестной головки. Она временами бывает непроходимо глупа.
– У Сони университетское образование...
– При чем здесь образование? Я говорю о том уме, который необходим для постижения высших жизненных истин...
– И каковы же они, высшие жизненные истины? – с сарказмом в голосе спросила я.
Мсье Косарецкий открыл было рот, но тут послышался звук подъезжающей машины.
– Это Соня, – сказала я.
Вот теперь я не ошиблась. Через несколько минут Соня, внеся с собой шампанско-мандариновую атмосферу бала, вошла в кухню. Платье ее сияло, как одинокая звезда в ночи, да и вообще Соня выглядела ослепительно. Только выражение лица у нее было совсем не бальное, потому что смотрела она на Марка Косарецкого.
– Здравствуй, Сонечка, – безмятежно сказал Марк Косарецкий.
– Здравствуй, – напряженно ответила Соня, пока еще не замечая меня (оно и понятно, не до этого ей было). – Как ты сюда попал?
– Я не стану лгать, что меня впустила твоя подруга, потому что твоя подруга на момент моего появления в доме безмятежно спала. У меня был дубликат ключа, Сонечка, или ты забыла, что когда-то позволила мне его сделать?
– Ах да, – поджала губы Соня. Праздничное настроение слетело с нее, как снежинка с ладони. – Марк, я ведь сказала, что между нами все кончено. Я больше не хочу тебя видеть.
– Но ты оставила мне ключ... – Мсье Косарецкий продолжал быть безмятежным. – А значит...
– Верни мне ключ. Немедленно. И уходи из моего дома.
– Ты хорошо подумала? – спросил безмятежный Марк.
Я чувствовала себя лишней. Тут назревала нешуточная ссора бывших влюбленных, которая могла закончиться как жестоким разрывом, так и сентиментальным примирением. Более того, я чувствовала себя виноватой, потому что позволила этому джентльмену кофеварить на Сониной кухне, будто хозяину. Ох, когда все это кончится, Соня наверняка найдет массу способов продемонстрировать мне свое недовольство.
– Убирайся, – потребовала Соня.
– Хорошо, – кивнул Марк. – Прощай, моя семьдесят первая женщина. Жаль, что с тобой ничего не получилось. Поначалу ты подавала надежды, но потом оказалась столь же примитивной, как и предыдущие семьдесят.
Ничего себе речь! И как Соня могла терпеть около себя такого типа?
– Ключи от моего дома. – На Соню, конечно, произвела впечатление вышеприведенная речь Марка. Но она, умница, ничем не выказала своего расстройства или ярости. Удивительно спокойным тоном она просто потребовала от мсье Косарецкого дубликат ключей.
Марк усмехнулся и выложил на кухонную стойку два серебристо блеснувших ключа. Которые немедленно исчезли в Сониной ладони.
– Вон, – сказала Соня.
– Подожди минутку. Я, безусловно, уйду, – успокоил ее Марк Косарецкий. – Но у меня есть для тебя прощальный подарок.
– Мне не нужны никакие подарки.
– И тем не менее прими его.
Марк порылся в кармане своих непрезентабельных джинсов и вытащил на свет божий небольшую овальную коробочку, обтянутую лиловым бархатом.
– Сейчас не открывай, откроешь, когда я уйду, ладно? – Голос мсье Косарецкого неожиданно дрогнул. И в глазах, похоже, блеснули слезы. Он это всерьез или просто играет на публику? – Прощай, Софи.
– Прощай. И меня зовут Соня.
– Нет, – покачал головой Марк. И тут я увидела, что на одной его щеке и впрямь блестит слеза. – Тебя зовут Софи.
Когда он ушел, мы с Соней минут пять молчали, избегая смотреть друг на друга. Затем Соня вздохнула и помотала головой, словно вытряхивала из нее мрачные мысли и видения.
Я сочла необходимым первой начать разговор:
– Соня, как прошел бал?
– Какой бал? Ах, бал... Все отлично. Да, спасибо, все было просто замечательно.
Соня рассеянно теребила в руках оставленные Марком ключи; взгляд ее по-прежнему блуждал в каких-то недостижимых для меня далях.
– Сонечка, – сказала я. – Поверь, я не виновата в том, что он сюда заявился. Но если ты все-таки обижена на меня за это, то прости.
Тут Соня наконец очнулась:
– Ой, Нила, что за чепуху ты говоришь! Как я могу тебя хоть в чем-то считать виноватой, тем более в появлении этого гнусного типа! – Она порывисто обняла меня и проговорила: – Но теперь, слава всем китайским богам, он ушел навсегда! Действительно навсегда.
– Он оставил тебе какой-то подарок, – напомнила я. – Прощальный.
– В мусорное ведро его, этот подарок, – Соня брезгливо, двумя пальцами взяла бархатную коробочку, открыла дверцу кухонного шкафа и бросила прощальный подарок в мусорное ведро.
– А если это кольцо с бриллиантом? – с улыбкой полюбопытствовала я.
– На приличное у него все равно денег не хватит, – ответила Соня и принялась истерически хохотать. Видимо, появление бывшего любовника отняло у нее больше нервных сил, чем я поначалу предположила.
Пришлось отпаивать подругу коньяком. Мы сидели в верхней гостиной перед горящим камином. Соня, сбросившая свое парадное платье, в пеньюаре, казалось созданном из сплошных взбитых сливок, пила коньяк и безостановочно говорила, а мне оставалось только слушать и думать о том, как же мне утешить подругу.
– Марк Косарецкий! Марк... Свободный художник... О, Нила, если б ты знала, как он умеет проникать в душу и выворачивать ее наизнанку этими своими холеными пальцами! Кстати, ты заметила, сколько он носит перстней? Это его принцип: он считает себя потомком каких-то матерых аристократов, а потому к рукам своим относится аристократически. Чего не скажешь о его одежде. Впрочем, черт с ним, забудем о нем!.. Нет, нет, он был чудовищно несправедлив ко мне!
– Соня, а из-за чего конкретно вы поссорились?
– Ой, Нила... Виной тому мой чересчур длинный язык.
– То есть...
– Даже не знаю, как тебе сказать... А впрочем, черт с ним! Видишь ли, Марк, когда мы с ним только познакомились, представил мне себя как...
– Мастера фаншу, то есть постельного искусства? – уместно вставила я китайское выражение.
– Да, – кивнула Соня. – Как ты догадалась?
– Интуиция, – хмыкнула я. – При одном взгляде на этого мсье Косарецкого так и видишь, что он мнит себя гигантом сексуальной индустрии.
– Вот именно, что мнит! – воскликнула Соня. – А как дошло до дела... Неинтересный. Ну, я терпела-терпела, а потом в один прекрасный момент взяла и высказала ему все, что думаю обо всех его способностях. Честно и даже немного перестаралась.
– Это твоя роковая ошибка, Сонечка, – вздохнула я. – Мужчины, тем более русские, взрываются, как фабрика пиротехники, если женщины смеют критиковать их. Они самоуверенны и неуверенны одновременно, оттого и ярятся.
– Так и было, – сказала Соня. – Марк просто взбесился, назвал меня бессовестной дрянью, не способной понять всей прелести отношений с ним. И вообще тварью, недостойной дышать одним воздухом с его светлостью. Я выставила его, а он торжественно объявил, что отныне я его враг на всю жизнь. С тех пор я его не видела... До сегодняшнего вечера. Я уже полагала, что между нами действительно все кончено, а он явился. Черт бы его побрал!
– Соня, расслабься и забудь о нем. Это был отрицательный опыт твоей жизни, но все-таки опыт. Давай я тебе сделаю массаж плеч. Очень хорошо снимает усталость и повышает настроение.
– О, я с удовольствием.
– А еще я почитаю тебе отрывок из поэмы Тао Юаньмина «Запрет на любовь». Только послушай...
«... Я желал бы быть в платье твоем и служить тебе воротничком, чтоб принять на себя неизбывный твой запах чудесный, идущий от ярко красивой головки. Но, увы, расстается с тобой на всю ночь воротник, а осенняя ночь, к сожалению, так бесконечно длинна!.. Я желал бы циновкою лечь на ковре камышовом твоем, чтоб покоить мне хрупкое тело твое в холодную третью осеннюю пору... Я желал бы стать днем твоей тенью, чтоб всегда за тобой то на запад идти, то к востоку. Увы, много тени высокое дерево даст: будет час, к сожаленью, не смеете с тобой... Я желал бы стать веером из бамбука, чтоб держать в себе ветер прохладный и быть о твоей мягкой ладони... И хочется ночью во сне за тобою идти: душа вся трепещет, теряет покой, как будто я лодке доверил себя, но весло потерял...»
– Как чудесно! – прошептала Соня, едва я закончила читать свою любимую поэму. – Как чудесно и печально! Вот слушаешь и понимаешь – это она, настоящая любовь, настоящая страсть, ради которой можно быть готовой на все.
Я желала этой поэмой развлечь Соню, но добилась противоположного эффекта: подруга расплакалась, но, впрочем, плакала светло и недолго.
– Как хорошо, что ты рядом со мной, Нила, – сказала Соня, утирая слезы. – Поверь, я сошла бы с ума в этом одиночестве. Да и сегодня...
– Забудем о сегодня. Впрочем, ты не рассказала мне, каков был бал?
– Ах, бал. Ничего особенного. Ярмарка тщеславия местечкового масштаба. Шумно, людно, по залу витает жуткая смесь из ароматов французских и как бы французских духов...
– Ты танцевала?
– Совсем мало. Кавалеры попадались какие-то несолидные. И потом, от шума и всех этих запахов у меня вдруг ужасно разболелась голова. Я потому и приехала раньше – чтобы отдохнуть в твоем обществе. Общество подруги я не променяю даже на обед с членами Евросоюза!
Мы рассмеялись, я с удовольствием отметила, что к Соне вернулось безмятежное настроение.
По спальням мы разошлись за полночь. Я долго не могла уснуть, сидела в кресле у окна и любовалась тем, как падает ночной густой снег. А потом я, вероятно, все-таки заснула, потому что лишь во сне ко мне мог прийти кузен Го.
Он был в одеждах, сплошь затканных серебром, в длинных волосах золотился-сиял роскошный гребень-дракон. Ярко золотились-сияли глаза моего прекрасного кузена. Я хотела пасть перед ним на колени, но кузен удержал меня и нежно обнял. Руки его пахли так, как пахнет Млечный Путь...
– Милая моя сестра, – проговорил кузен, и каждое его слово повисало в воздухе затейливым радужным иероглифом. – Как скучаю я по тебе и как печалится сердце мое!
– Брат, – проговорила я, утопая в серебре его рукавов. – Не оставляй меня. Я что-то предчувствую. Мне кажется, я не зря оказалась в этом доме. Стрелка моего сердечного компаса дрожит и...
– Оставь. – Губы кузена касаются моего лба, как коснулся бы падающий лепесток розы. – Оставь беспокойство. Мудрый, попав в сети судьбы, не беспокоится, а лишь ищет выход.
Я посмотрела вслед отъехавшему Сониному авто и, предвкушая блаженное одиночество, вернулась в дом. В холле вскинула руки вверх, словно в приветственном жесте, и почувствовала, как светлая ци ринулась мне навстречу, напоминая собаку, соскучившуюся по хозяину. Я приняла ее в ладони, ощутив, как теплом наполняется все мое тело, как глаза обретают возможность видеть сквозь стены и предметы истинную сердцевину всего сущего. Все вокруг меня излучало сияние, каждая вещь, каждая мелочь, и я шла так, будто находилась не в обыкновенном доме, а в райском саду. Я уничтожала попадающиеся мне на пути сгустки темной ша, подобно тому как тигр прихлопывает лапой таящихся в траве жуков и гусениц... Я несла свет, сама не будучи светом, я попирала тьму, отнюдь не уверенная в том, что моя победа будет окончательной...
Неожиданное, но приятное утомление остановило меня на этом пути. Я обессилено опустила руки, подчиняясь закону смены силы и слабости. О, это великий закон, и мудр тот, кто понял его! Умение вслушиваться в собственное тело и знать, когда оно сильно и бодро, а когда слабо и нуждается в отдыхе, – великое умение, неизвестное современному человеку. О вы, невротики, трудоголики, психастеники с сорванными от непомерных нагрузок нервами, вам меня не понять. И именно потому вы пьете снотворное, а я до сих пор сплю как младенец безо всяких медикаментов. Учитель Ван То недаром повторял мне: «Слушай, что говорит тебе твое тело», и я научилась это делать...
Я поднялась на второй этаж, в гостевую комнату, и прикорнула на диване, почти в полусне пожелав Соне от души повеселиться на дворянском балу.
Сны меня преследовали изумительные. Первый был таков: я нахожусь в огромном зрительном чале – то ли театральном, то ли филармоническом, но не в качестве зрительницы. В центре зала стоит невероятной высоты стремянка, и я карабкаюсь по ней для того, чтобы заменить перегоревшую лампочку в люстре. А эта люстра, боги, что за люстра! Многослойная, словно балетная пачка, ощетинившаяся стеклянными кристаллами-иглами, будто фантастический дикобраз, унизанная мириадами прозрачных слез-подвесок, эта люстра поражала самое смелое воображение. Но самое удивительное было даже не это. Карабкаясь по стремянке, я понимала, что если я не заменю испорченную лампочку, то люстра не засияет дивно-сказочными радужными огнями, не придут на ее призывный свет зрители, а не придут зрители – не начнется представление. А если не начнется представление, то... Об этом даже подумать страшно.
Добравшись наконец до люстры, оказавшись среди ее стеклянно-зеркально-хрусталвного плена, я вдруг с ужасом понимаю, что у меня нет с собой лампочки. А стремянка предательски раскачивается под ногами, а земля становится такой недостижимой и такой опасной! Я растерянно мечусь среди хрусталя и стекла и вдруг вижу нечто, напоминающее цветом и формой переспелую сливу сорта ренклод. И мне становится понятно, что это неисправная лампочка. Мало того. Мне становится понятно, что эта лампочка – не лампочка вовсе, а человеческий глаз, давно, как бы это поприличней сказать, разложившийся.
Ужас пронизывает все мое существо, и я самой себе напоминаю героиню романа ужасов. Сон не отпускает меня из своих липких объятий, я понимаю, что должна пройти этот сон до конца. И понимаю, какая лампочка нужна этой люстре-монстру. Мой глаз!
Наверное, лишь во сне возможно легко и непринужденно жертвовать собой. Я касаюсь рукой своего правого глаза, и он остается у меня в ладони. От него исходит нестерпимое сияние, переливчатое и искристое, как снег под январским солнцем. И я вставляю этот сияющий шарик в нужную ячейку.
Вспышка света, последовавшая за этим действием, сталкивает меня со стремянки. Я падаю, но не боюсь, потому что понимаю: так начинается мой второй сон. Этот второй сон – весь сплошное парение и полет. Когда-то облака мне казались вырезанными из кусков пенопласта, но теперь они нежнее поцелуя феи, хотя, разумеется, я никогда не сподоблялась получить фейкин поцелуй. В своем полете я понимаю, что руки мои стали крыльями, что я вообще превратилась в птицу, одноглазую птицу с изумрудным глазом, разместившимся прямо над золотым клювом. Мои перья алы и серебряны; одним крылом я приношу радости, а другим – печали. И хвостом мне служат девять золотокожих змей, изрыгающих пламя. О, теперь я знаю, что я за птица и в каких небесах мне полагается летать! Скоро пением своим я сотворю миры, неисчислимые миры, и населю их богами и смертными. Я – птица Фэнхуан, птица первого дня творения, птица, созидающая Вселенные!
И снова меняется сон. Теперь я не птица, творящая мир, я – мир, сотворенный священной птицей. Мое тело – земли и воды, сквозь руки мои прорастают деревья и цветы, а из грудей бьют водопады. Мне легко и покойно быть целым миром, ничего не жалеть, отдавать все и ничего не требовать взамен...
Не знаю, до каких верхов альтруизма я докатилась бы в своих снах, если б не проснулась!
... А проснулась я оттого, что кто-то расхаживал в гостиной на первом этаже!
Соня? Так быстро вернулась с бала?! Я глянула на часы – с момента отъезда Сони и моего погружения в сны не прошло и часа.
Тогда кто? Воры? Но я же запирала дверь!
Кажется, запирала...
Впрочем, что такое взлом замка для матерого домушника!
Только вот что-то шаги слишком для домушника уверенные. Ой-ей-ей! Похоже, домушник решил не ограничиваться первым этажом и теперь поднимался на второй. А здесь, в гостиной – я, одна и, как положено, без оружия.
Как быть?
Я не успела ничего для себя решить. Потому что домушник вошел в мою гостиную. И первым делом включил торшер, стоявший рядом с входом.
Неяркий свет залил гостиную. Я сжалась на диване, вцепившись в плед как в единственное свое оружие. И во все глаза смотрела на нежданного гостя.
Он был высок и очень худ, да еще свет торшера падал на гостя так, что придавал ему вид крайней изможденности. Лицо вытянутое, с тонкими, брезгливо поджатыми губами, глаза прячутся за тонированными очками. На госте мешком висел непритязательный серый свитер и джинсы, избравшие принципом своего существования немодность и неизящность.
Нет, это не домушник. На домушника этот тип похож настолько, насколько я похожа на Элтона Джона.
– Добрый вечер, – неожиданно густым, каким-то сенильным голосом сказал неизящный тип. Почему-то вспомнился Луи Армстронг.
– Добрый, – сипловато и испуганно ответила я. – Вы кто? Вы что тут делаете?
– Эти же вопросы я собирался задать вам, сударыня. – В мощном баритоне удивительного типа прорезались строгие нотки.
– Весьма странно! – надменно отозвалась я, вспылив на «сударыню». Это что же, я так старо выгляжу? – Вы врываетесь в дом моей подруги...
– Стоп, стоп, – примирительно поднял руку худощавый. Теперь я отметила еще одну выдающуюся деталь: руки у этого типа были просто уникальные. Кисти длинные и тонкие, как у тех гуманоидов, которых любили рисовать иллюстраторы советских фантастических книжек. Пальцы – просто само изящество, причем каждый украшен кольцом или сверкающим перстнем – экое франтовство! Это при непотребном-то серо-мышином свитере!
– «Стоп»? – фыркнула я и села на диване, потому что понимала, что вести диалог с незнакомым мужчиной лежа – это как-то не комильфо. – С какой стати? Кто вы такой, чтоб мне указывать? Я сейчас милицию вызову.
– На что вам милиция, я ведь не грабитель, – примирительно взмахнул руками худощавый.
– В таком случае представьтесь, как полагается законопослушному гражданину. – Эта моя фраза расцветала такой пышной глупостью, что я едва сдержалась, чтоб не расхохотаться. Видно было, что и худюга сдерживается изо всех сил, респектабельничает.
– Извольте, – сказал он. – Меня зовут Марк. Меня словно хлопнули по лбу ладонью – озарило!
– Марк? – переспросила я. – Марк Косарецкий?
– Совершенно верно, сударыня. – Марк Косарецкий склонил голову в насмешливом поклоне, и тут я увидела, что волосы у него довольно длинные для мужской прически и сплошь седые. – Неужто вы обо мне наслышаны?
– Я Нила, подруга хозяйки этого дома, – отрекомендовалась я, внося ясность. – Достаточно близкая подруга для того, чтобы знать, кто такой Марк Косарецкий и чем закончились ваши с Соней отношения.
– Ах вот как, – поджал губы мужчина. Это ему не шло, лицо сразу становилось выразительным, как посмертная маска. – Соня пригласила подругу для того, чтобы счесть наши отношения законченными... Это мило. В ее стиле. Кстати, где сейчас Соня?
– На балу, – мстительно сказала я. – В Дворянском собрании.
Но моя информация не произвела на Марка Косарецкого должного впечатления. Он раздумчиво посмотрел на меня.
– На балу, значит, – повторил он. – А вы остались дом охранять?
– Нет, – отрезала я.
– Что ж на бал не пошли?
– У меня хорошо развиты интуитивные способности, – заявила я. – Я ожидала, что в дом моей подруги ворвется кто-то... наподобие вас.
– И решили, так сказать, встретить наглеца во всеоружии?
– А разве у меня это не получилось?
– Будем считать, что да, – неожиданно примирительно сказал господин Косарецкий. – Послушайте, сударыня, вы так и будете прирастать к дивану или все же встанете и приготовите мне кофе?
– Я не умею готовить кофе, – буркнула я сердито, вставая с дивана. Слава богам, я была хоть и по-домашнему, но вполне пристойно одета. И взгляд гостя, которым он оценивающе прошелся ко обтягивающей мою грудь водолазке, по белым джинсам со стразами, был достаточно красноречив. – Если угодно, могу приготовить сок. Апельсиновый.
– Апельсиновый сок пьют только закодировавшиеся алкоголики, – усмехнулся господин Косарецкий. – Но я вас спасу. Я не дам вам губить свой организм апельсиновым соком. Так уж и быть, я сам приготовлю кофе. Идемте на кухню.
И он направился на кухню с недостижимо самоуверенным видом, словно ему принадлежит и этот особняк, и вообще весь мир. Вздохнув, я натянула на ноги свои тапочки-мокасины и последовала за нежданным и незваным гостем.
Глава девятая
КОЕ-ЧТО О СПОСОБНОСТЯХ ЖЕНЩИН
У него в полете опускаются крылья.
И Цзин
– Я уважаю женщин. Более того, я ценю женщин и их вклад в решение общемировой демографической проблемы. Но двух вещей я не могу женщинам позволить. Хотя бы в моем присутствии. Женщина совершенно неуместна в двух местах: на кухне и за рулем автомобиля. Кулинарные и водительские способности женщин просто чудовищны. Обладай я законотворческими возможностями, я издал бы закон, запрещающий женщине садиться за руль и прикасаться к сковородке.
Так разглагольствовал мсье Косарецкий, пока готовил кофе. Я, пристроившись на высоком табурете за кухонной стойкой, молча его слушала, не зная, на что решиться – просто расхохотаться или устроить спор по поводу прав женщин. Нет. Ни один из вариантов не представлялся мне перспективным. Было в этом типе, не расстающемся с серым свитером, нечто, что вызывало у окружающих (в данном случае у меня) комплекс странной неполноценности. Мне представлялось, что Марк Косарецкий за какие-то полчаса превратил меня в смиренную школьницу, а себя самого – в носителя некой истины, суть которой была мне еще не и пол не ясна. Кстати, с чего вдруг мсье Косарецкий заговорил о женщинах, было непонятно, может быть, действительно потому, что я не умела готовить кофе. Хм, зато я умею готовить баоцзы и отменную кашу из чумизы, и вряд ли сей самовлюбленный сноб знает, что это такое.
– У вас на рукаве свитера пятно, – прервала я разглагольствования сноба. – Крайне несимпатичное. Вот здесь. Вывести не пытались?
– Пятно? – удивился мсье Косарецкий. Глянул па рукав. – Ах, это. Это я сигаретой подпалил, теперь уже не вывести. К тому же я не делаю из одежды самодостаточного явления.
– Это видно, – сказала я. – Я полагала, что мужчине не повредит, если он будет следить за своей одеждой.
– Ваше мнение меня мало интересует, – небрежно бросил мсье Косарецкий. – И вы не должны на это обижаться. Я, знаете ли, абсолютный диктатор. Во всем. Даже в мелочах. А потому только я решаю, что действительно хорошо мне и другим.
– Вот как?! – изумилась я. Не зря Соня рассталась с этим типом! Только как бы теперь его отсюда выставить? Похоже, по доброй воле он не уберется.
– Да, так, – отозвался мсье Косарецкий. – Вот ваш кофе.
Мне очень хотелось сказать ему, что я принципиально не пью кофе, а предпочитаю плиточный китайский чай, но язык не повернулся. Марк Косарецкий был слишком самоуверен, он даже не предполагал, что кто-то может ему в чем-то противостоять. Пожалуй, он мог заставить меня выпить чашку рыбьего жира!
Я сделала глоток. Кофе как кофе. Я бы приготовила такой же. Стоило из этого делать церемонию? Мужчины странный народ, из каждого своего действия, даже самого элементарного, они устраивают театр, и зрительницей обязательно должна быть женщина. Кажется, это проявление крайнего нижнего ян, свидетельствующее об ипохондрической, напичканной комплексами и страшно эгоистичной натуре... Вот сейчас он меня спросит, понравился ли мне кофе, и я солгу, как всякая порядочная женщина...
Но он спросил неожиданное:
– У вас странное имя – Нила. Вы русская?
– По происхождению – да. Кстати, фамилия у меня еще более странная. Чжао.
– Мне это ни о чем не говорит.
– Моя основная семья находится в Китае. Я там живу и работаю. Так что по сути своей я китаянка.
Говоря это, я почувствовала, как неожиданно напрягся мой собеседник:
– Постойте-ка. Нила Чжао, китайская подруга Сони... Так это вы и есть тот таинственный мастер фэн-пгуй, на советы которого Соня постоянно ссылалась?
– Вероятнее всего. Я действительно мастер фэн-шуй.
– Никогда не уважал этой псевдовосточной эзотерики, – отрезал мсье Косарецкий. – Все это жульничество, подтасовка, дешевые фокусы на потеху праздной толпы.
– Я бы не стала столь безапелляционно говорить о вещах, в которых ничего не смыслю. – Мой голос тоже стал в достаточной мере резок.
– О! Как вы с Соней похожи! Она мне точно так же говорила. Из-за этого мы много ссорились. В конце концов я рассердился на нее и ушел.
– А теперь вернулись?
– А теперь вернулся, – кивнул Марк Косарецкий. – Это мой человеческий долг.
– То есть?! – изумилась я.
– Соня – неплохая женщина, на ней даже можно жениться, но предварительно нужно вымести весь мусор из ее прелестной головки. Она временами бывает непроходимо глупа.
– У Сони университетское образование...
– При чем здесь образование? Я говорю о том уме, который необходим для постижения высших жизненных истин...
– И каковы же они, высшие жизненные истины? – с сарказмом в голосе спросила я.
Мсье Косарецкий открыл было рот, но тут послышался звук подъезжающей машины.
– Это Соня, – сказала я.
Вот теперь я не ошиблась. Через несколько минут Соня, внеся с собой шампанско-мандариновую атмосферу бала, вошла в кухню. Платье ее сияло, как одинокая звезда в ночи, да и вообще Соня выглядела ослепительно. Только выражение лица у нее было совсем не бальное, потому что смотрела она на Марка Косарецкого.
– Здравствуй, Сонечка, – безмятежно сказал Марк Косарецкий.
– Здравствуй, – напряженно ответила Соня, пока еще не замечая меня (оно и понятно, не до этого ей было). – Как ты сюда попал?
– Я не стану лгать, что меня впустила твоя подруга, потому что твоя подруга на момент моего появления в доме безмятежно спала. У меня был дубликат ключа, Сонечка, или ты забыла, что когда-то позволила мне его сделать?
– Ах да, – поджала губы Соня. Праздничное настроение слетело с нее, как снежинка с ладони. – Марк, я ведь сказала, что между нами все кончено. Я больше не хочу тебя видеть.
– Но ты оставила мне ключ... – Мсье Косарецкий продолжал быть безмятежным. – А значит...
– Верни мне ключ. Немедленно. И уходи из моего дома.
– Ты хорошо подумала? – спросил безмятежный Марк.
Я чувствовала себя лишней. Тут назревала нешуточная ссора бывших влюбленных, которая могла закончиться как жестоким разрывом, так и сентиментальным примирением. Более того, я чувствовала себя виноватой, потому что позволила этому джентльмену кофеварить на Сониной кухне, будто хозяину. Ох, когда все это кончится, Соня наверняка найдет массу способов продемонстрировать мне свое недовольство.
– Убирайся, – потребовала Соня.
– Хорошо, – кивнул Марк. – Прощай, моя семьдесят первая женщина. Жаль, что с тобой ничего не получилось. Поначалу ты подавала надежды, но потом оказалась столь же примитивной, как и предыдущие семьдесят.
Ничего себе речь! И как Соня могла терпеть около себя такого типа?
– Ключи от моего дома. – На Соню, конечно, произвела впечатление вышеприведенная речь Марка. Но она, умница, ничем не выказала своего расстройства или ярости. Удивительно спокойным тоном она просто потребовала от мсье Косарецкого дубликат ключей.
Марк усмехнулся и выложил на кухонную стойку два серебристо блеснувших ключа. Которые немедленно исчезли в Сониной ладони.
– Вон, – сказала Соня.
– Подожди минутку. Я, безусловно, уйду, – успокоил ее Марк Косарецкий. – Но у меня есть для тебя прощальный подарок.
– Мне не нужны никакие подарки.
– И тем не менее прими его.
Марк порылся в кармане своих непрезентабельных джинсов и вытащил на свет божий небольшую овальную коробочку, обтянутую лиловым бархатом.
– Сейчас не открывай, откроешь, когда я уйду, ладно? – Голос мсье Косарецкого неожиданно дрогнул. И в глазах, похоже, блеснули слезы. Он это всерьез или просто играет на публику? – Прощай, Софи.
– Прощай. И меня зовут Соня.
– Нет, – покачал головой Марк. И тут я увидела, что на одной его щеке и впрямь блестит слеза. – Тебя зовут Софи.
Когда он ушел, мы с Соней минут пять молчали, избегая смотреть друг на друга. Затем Соня вздохнула и помотала головой, словно вытряхивала из нее мрачные мысли и видения.
Я сочла необходимым первой начать разговор:
– Соня, как прошел бал?
– Какой бал? Ах, бал... Все отлично. Да, спасибо, все было просто замечательно.
Соня рассеянно теребила в руках оставленные Марком ключи; взгляд ее по-прежнему блуждал в каких-то недостижимых для меня далях.
– Сонечка, – сказала я. – Поверь, я не виновата в том, что он сюда заявился. Но если ты все-таки обижена на меня за это, то прости.
Тут Соня наконец очнулась:
– Ой, Нила, что за чепуху ты говоришь! Как я могу тебя хоть в чем-то считать виноватой, тем более в появлении этого гнусного типа! – Она порывисто обняла меня и проговорила: – Но теперь, слава всем китайским богам, он ушел навсегда! Действительно навсегда.
– Он оставил тебе какой-то подарок, – напомнила я. – Прощальный.
– В мусорное ведро его, этот подарок, – Соня брезгливо, двумя пальцами взяла бархатную коробочку, открыла дверцу кухонного шкафа и бросила прощальный подарок в мусорное ведро.
– А если это кольцо с бриллиантом? – с улыбкой полюбопытствовала я.
– На приличное у него все равно денег не хватит, – ответила Соня и принялась истерически хохотать. Видимо, появление бывшего любовника отняло у нее больше нервных сил, чем я поначалу предположила.
Пришлось отпаивать подругу коньяком. Мы сидели в верхней гостиной перед горящим камином. Соня, сбросившая свое парадное платье, в пеньюаре, казалось созданном из сплошных взбитых сливок, пила коньяк и безостановочно говорила, а мне оставалось только слушать и думать о том, как же мне утешить подругу.
– Марк Косарецкий! Марк... Свободный художник... О, Нила, если б ты знала, как он умеет проникать в душу и выворачивать ее наизнанку этими своими холеными пальцами! Кстати, ты заметила, сколько он носит перстней? Это его принцип: он считает себя потомком каких-то матерых аристократов, а потому к рукам своим относится аристократически. Чего не скажешь о его одежде. Впрочем, черт с ним, забудем о нем!.. Нет, нет, он был чудовищно несправедлив ко мне!
– Соня, а из-за чего конкретно вы поссорились?
– Ой, Нила... Виной тому мой чересчур длинный язык.
– То есть...
– Даже не знаю, как тебе сказать... А впрочем, черт с ним! Видишь ли, Марк, когда мы с ним только познакомились, представил мне себя как...
– Мастера фаншу, то есть постельного искусства? – уместно вставила я китайское выражение.
– Да, – кивнула Соня. – Как ты догадалась?
– Интуиция, – хмыкнула я. – При одном взгляде на этого мсье Косарецкого так и видишь, что он мнит себя гигантом сексуальной индустрии.
– Вот именно, что мнит! – воскликнула Соня. – А как дошло до дела... Неинтересный. Ну, я терпела-терпела, а потом в один прекрасный момент взяла и высказала ему все, что думаю обо всех его способностях. Честно и даже немного перестаралась.
– Это твоя роковая ошибка, Сонечка, – вздохнула я. – Мужчины, тем более русские, взрываются, как фабрика пиротехники, если женщины смеют критиковать их. Они самоуверенны и неуверенны одновременно, оттого и ярятся.
– Так и было, – сказала Соня. – Марк просто взбесился, назвал меня бессовестной дрянью, не способной понять всей прелести отношений с ним. И вообще тварью, недостойной дышать одним воздухом с его светлостью. Я выставила его, а он торжественно объявил, что отныне я его враг на всю жизнь. С тех пор я его не видела... До сегодняшнего вечера. Я уже полагала, что между нами действительно все кончено, а он явился. Черт бы его побрал!
– Соня, расслабься и забудь о нем. Это был отрицательный опыт твоей жизни, но все-таки опыт. Давай я тебе сделаю массаж плеч. Очень хорошо снимает усталость и повышает настроение.
– О, я с удовольствием.
– А еще я почитаю тебе отрывок из поэмы Тао Юаньмина «Запрет на любовь». Только послушай...
«... Я желал бы быть в платье твоем и служить тебе воротничком, чтоб принять на себя неизбывный твой запах чудесный, идущий от ярко красивой головки. Но, увы, расстается с тобой на всю ночь воротник, а осенняя ночь, к сожалению, так бесконечно длинна!.. Я желал бы циновкою лечь на ковре камышовом твоем, чтоб покоить мне хрупкое тело твое в холодную третью осеннюю пору... Я желал бы стать днем твоей тенью, чтоб всегда за тобой то на запад идти, то к востоку. Увы, много тени высокое дерево даст: будет час, к сожаленью, не смеете с тобой... Я желал бы стать веером из бамбука, чтоб держать в себе ветер прохладный и быть о твоей мягкой ладони... И хочется ночью во сне за тобою идти: душа вся трепещет, теряет покой, как будто я лодке доверил себя, но весло потерял...»
– Как чудесно! – прошептала Соня, едва я закончила читать свою любимую поэму. – Как чудесно и печально! Вот слушаешь и понимаешь – это она, настоящая любовь, настоящая страсть, ради которой можно быть готовой на все.
Я желала этой поэмой развлечь Соню, но добилась противоположного эффекта: подруга расплакалась, но, впрочем, плакала светло и недолго.
– Как хорошо, что ты рядом со мной, Нила, – сказала Соня, утирая слезы. – Поверь, я сошла бы с ума в этом одиночестве. Да и сегодня...
– Забудем о сегодня. Впрочем, ты не рассказала мне, каков был бал?
– Ах, бал. Ничего особенного. Ярмарка тщеславия местечкового масштаба. Шумно, людно, по залу витает жуткая смесь из ароматов французских и как бы французских духов...
– Ты танцевала?
– Совсем мало. Кавалеры попадались какие-то несолидные. И потом, от шума и всех этих запахов у меня вдруг ужасно разболелась голова. Я потому и приехала раньше – чтобы отдохнуть в твоем обществе. Общество подруги я не променяю даже на обед с членами Евросоюза!
Мы рассмеялись, я с удовольствием отметила, что к Соне вернулось безмятежное настроение.
По спальням мы разошлись за полночь. Я долго не могла уснуть, сидела в кресле у окна и любовалась тем, как падает ночной густой снег. А потом я, вероятно, все-таки заснула, потому что лишь во сне ко мне мог прийти кузен Го.
Он был в одеждах, сплошь затканных серебром, в длинных волосах золотился-сиял роскошный гребень-дракон. Ярко золотились-сияли глаза моего прекрасного кузена. Я хотела пасть перед ним на колени, но кузен удержал меня и нежно обнял. Руки его пахли так, как пахнет Млечный Путь...
– Милая моя сестра, – проговорил кузен, и каждое его слово повисало в воздухе затейливым радужным иероглифом. – Как скучаю я по тебе и как печалится сердце мое!
– Брат, – проговорила я, утопая в серебре его рукавов. – Не оставляй меня. Я что-то предчувствую. Мне кажется, я не зря оказалась в этом доме. Стрелка моего сердечного компаса дрожит и...
– Оставь. – Губы кузена касаются моего лба, как коснулся бы падающий лепесток розы. – Оставь беспокойство. Мудрый, попав в сети судьбы, не беспокоится, а лишь ищет выход.