Страница:
Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника, давил в уши: „Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне все рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну тебе память!!!“ Иван ве понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему эти видения преследуют его? Откуда Ьни, после чего? После Гадры? Или планеты У? Где он был в последний раз, где?!
Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело все. Облако разрывало на части чьи-то огромные лапы — восьмипалые, когтистые. Их было много, Е они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел гдето. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: „Они убили их!“
Ты сам все видел! Они убили и многих до них — тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же все помнишь, все!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни все с самого начала!» Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.
Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В свое прошлое. И не только в свое.
Трехглазые отвратитеньнЬ-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.
И голос становился все громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос — то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты все помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли.
Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла: «Нет! Это все неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!
Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Все это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам все знаешь. Все это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» — голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям все вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.
С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И все же он не сдавался.
Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака все же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придет в этот мир мстителем… он вернется сюда, он все узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его — живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилоеь лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким — смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти черным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.
Когда он былтаким — после Сельмы? Двойного Ургона?!
Нет! Может, он только еще будет таким?! И вдруг снова в мозгу само собою появилось странное слово «Хархан».
Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец.
нет, не может быть, разве это он — лицо младенца… и чернота, мрак Космоса, — редкие звезды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристочерная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнем внелюдской ненависти и чего-то еще более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он все это видел. Во время мнемоскопии и потом, — позже. Так все и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звезд на чужом небе. Хархан? Он был там!
Он еще не все припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него все и заставили работать на себя. Так было уже. Он многое вспоминал.
Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом «строительстве». Никакое зло не бывает вечным!
Никакое!
Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного «я» будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человекомзомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!
Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса.
И поплелся через лес.
Поганый лес. Иного он звания и не заслуживал. Болота и волчьи ямы.
Гнилой ельник и осинник вперемежку. Небывалые, совсем не земные заросли огромных водянистых поганок, распространяющих вокруг себя удушливо прелый запах. Гигантские фиолетовые мухоморы и тоненькие розовенькие лианы, опутывающие стволы и ветви деревьев и совсем не вяжущиеся с бурым гнилым лапником и чахлой листвой, липкая медузообразная паутина в палец толщиной, черные норы на каждом шагу — все это лишь укрепляло Ивана в мысли: Поганый лес! Тот самый, первый лес, заколдованный, был не в пример лучше. Стоило ли выбираться оттуда? Дважды Ивану перебегали дорогу странные зверьки, напоминавшие больших откормленных крыс на длинных птичьих ножках. Крысы были бесхвостыми, зато рогатыми и писклявыми. Завидев Ивана, они начинали дико пищать, то ли его пугая, то ли сами пугаясь, то ли предупреждая сородичей и прочих обитателей Поганого леса.
Трижды Иван натыкался на остатки вырезанных из песчанника идолов невероятно свирепых, — оскаленных и безносых. Таким уродам могли поклоняться существа, не слишком обремененные понятием человеколюбия.
Сюда бы этнографов с Земли! Но Иван не был ни экстразоологом, ни этнографом. Он не мог надолго задерживаться возле каждой диковины.
Он осознавал полную никчемность хождения по лесу.
Но сидеть на месте не мог. У него не было ни ариадниной нити, ни сказочного клубка. Его мог выручить один только карлик-обманщик. Но тот о себе весточки не подавал.
Может, он уже считал из памяти Ивана, что нужно ему было, да и скрылся в неизвестном направлении. Иван, вспомнив про карлика и его страсти, вытащил из нательного клапана шарик стимулятора, проглотил. Через несколько мгновений остатки головной боли как рукой сняло, да и дорога стала легче — ноги сами бежали вперед.
Из-за деревьев на него пялились чьи-то любопьияые глаза. Ивану показалось, что это было одно существо, которое перебегало от ствола к стволу, пряталось за ними, следило. Но он ничего не предпринимал: пока его не трогают и он никого не тронет. Заранее гадать нечего — лес нехороший, и хоть он неземной, а все ж таки в нем могла водиться всякая погань: и упыри, и лешие, и оборотни, Ивану сейчас только лиха одноглазого не хватало, все сопутствующее ему имелось в преизбытке.
Без хорошей карты, приборов, датчиков, без плана и без программы можно было век ходить по всем этим лесам. Ходить и клясть судьбу, обижаться на пославших сюда, насылать на них любые проклятия. Но Иван нелюбил обижаться.
И вместо пустых сотрясений воздуха в виде проклятий, ругави и прочего он предпочитал действие — разобраться, выбраться, а там уж потолковать с кем надо по душам, чтоб впредь неповадно было живые души на погибель гнать.
Выбраться! Поди выберись из этого Поганого леса. Что там подлец Авварон говорил про сферы-веретена да про многомерные лабиринты? А говорил он Иван напряг память — что по этим гирляндам-мирам, соединенным какими-то пуповинами, можно хоть тыщу лет бродить и никуда не прибрести!
Вот в чем штуковина! А где одна тысяча, там и две, и три, и так далееИвану было отпущено по общим земным меркам не больше ста восьмидесяти — далековато до тыщи! И снова в мозг кольнуло, пробивая блокаду, — ему уже сейчас больше двухсот. Не может быть! Нет, может.
Иван почти физически ощущал, как возвращалась память. Да, ему больше двухсот, и вместе с тем значительно меньше. После зверского, чудовищного убийства отца и матери там, на окраине Мироздания, он очень долго лежал в анабиозе. Очень долго! Надо все вспомнить.
Мнемограмма не могла врать. Перед глазами всплыло:
Иван взял лучемет наизготовку. Он будет вдвое осмотрительнее, втрое!
Итак, гирлянды-миры соединены пуповинами. Но он же прошел четыре круга, как говорил карлик-крысеныш, внешнего барьера, а заодно и охранительный какой-то слой, значит, твсе гирлянды позади.
Или не все? А вдруг у внешнего барьера Пристанища есть еще четыре круга? Или сорок четыре? Гадать нечего, пустое даю. Сферы-веретена пронизывают миры и выходят, ежели Авварон не врет, на каждой пладете Вселенной. Иван чуть ае сбился с ритма. На каждой, значит, и на Земле.
Говоря проще, одна из сфер-веретен — это прямой канал на Зе?длю. Не нужен Д-статор, не нужен возвратник. Можно переместиться по сфере-веретену. А если колдунишка врет? И даже если не врет, где искать это чертово веретено?
Неразрешимая загадка. Тут без знания местных штучек не обойдешься. Здесь нужен проводник.
Иначе смерть или вековечное блуждание по кругу. Есть еще, правда, Иван усмехнулся, возможность воплощения и даже перевоплощения. Да только что-то не очень хочется. Лучше бродить кругами и тонуть в болотах, скакать по деревьям и биться с мохнатой нечистью. Хархан! Там бьшо что-то подобное.
Теперь Иван точно знал. Знал не со слов «серьезных» людей, не со слов негодяя Авварона, а знал сам — он только не мог вспомнить, что именно, как все это было там. Да и был ведь там не один Хархан.
Точно — не один. Всплыло из темноты и пустоты: ХархА-ан. Хархан-А.
Система. Меж-арха-анье. Квазиярус. ХаАрхан. Поначалу ему показалось, что это мозг чудит, занимется вариациями на заданную тему, переиначивает на все лады одно слово. Но мозг не чудил. Он выбирал из закрытого сектора по крохам «запрещенную» память. И голова отзывалась болью. Жгучей и тупой, терпимой и почти невыносимой. Иван сжимал зубы. Внимательно всматривался в местность. И продолжал терзать себя.
Там тоже были «миры», «веретена», «шлюзы», «гирлянды», «ярусы». По тому миру надо бьшо уметь перемещаться. И он почти умел, один единственный из землян.
И «серьезные» и Авварон это знали с самого начала. При воспоминании об Аввароне Иван «невольно усмирил ход мыслей. Колдун-телепат мог быть где-то рядом и прощупывать его, Иванов, мозг. Нет, раньше времени он не должен ничего узнать. Иван теперь уже сам блокировал в своей памяти все, что могло навести колдуна на след. Теперь он понимал „серьезных“, они закрыли его память не только от самого Ивана. Они боялись утечки. И не зря боялись.
Иван их понимал. Но он их не простил. И не собирался прощать. Дальше!
Дальше! Пока не утеряна нить надо раскручивать клубок! Ярусы. Шлюзы. Миры, Веретена. Что же еще? Узловые точки! Да, узловые точки! И еще перпендикулярные уровни! Это не сферы-веретена, нет. Но по ним тоже можно перемещаться из мира в мир.
А если найти точки входа-выхода в Обратное время, это вообще сказка это все, что нужно для успеха! Иван чуть не задохнулся. Они знали, кого посылать сюда. Знали!
Он единственный на Земле. И если он поначалу шел через шлюзы и уровни машинально, по инстинктивной памяти, то теперь.» Нет, еще рано загадывать.
Совсем рано.
Он не сумел толком использовать ни один уровень. Ни один шлюз-переходник. С избушкой оплошал. С кратерами не разобрался толком.
Дупло-коридор прошел впустую. Д-статору не смог задать координаты… Иван опять спохватился. Чертову колдуну нужны координаты Хархана. А значит, координаты всей Системы. Координаты Иной Вселенной. Но ведь, этот негодяй что-то говорил про нулевой канал, который якобы является выходом в Иную Вселенную. Выход?! Он вспомнил чудовищную Черную Дыру. Коллапса?! Вспомнил свое падение в него, стремительный полет, выход в Иной мир. Они вели его.
Да, они вели. Он сам бы никогда не прошел Черную Дыру. И карлику надо знать путь туда. Нет, путь — это Нулевой Канал. Ему надо знать точное место в этой Иной Вселенной и ее устройство, ее главные законы. Зачем? Нет, гадать нельзя. Тут другое. Есть канал, следовательно, есть проход. Есть проход, значит, жители Пристанища могут туда попасть. Значит, они могут свободно переместиться на Землю. Им нужны координаты. Но они ведь знают все о Земле? Значит, не все! Пристанище — это часть Земли.
А Земля — это часть Пристанища. Но Пристанище больше всей Вселенной. У него есть области в Ином мире, так? А оттуда есть вход-выход на Землю и в Пристанище.
Чудовищно! Иван остолбенел. Только сейчас до него стало доходить, что все это означает. А означало это лишь одно — беспечная, погрязшая в изобилии, роскоши, неге Земля, та самая Земля, которая отодвинула свои внешние границы на сотни тысяч парсеков во все стороны от планеты-матушки.
Земля, упивающаяся своим величием, мощью, неприступностью, Земля, имеющая совокупный Звездный Флот, способный сокрушить любую из известных цивилизаций и все их вместе взятые, Земля, обладающая энергетическим потенциалом в сотни Сверхновых звезд и инфраструктурами, не имеющими себе равных во Вселенной, эта избранница Божья и создание Божье, на самом деле открыта и беззащитна, как дитя, играющееся в куличики перед пастью аллигатора.
Что же там было — на Хархале?! Иван почти точно знал, там готовится нечто чудовищное, необратимое. Но что?! Голова болела уже нестерпимо. Он не мог больше выдерживать эту боль. Он был готов выдрать из мозга блокирующий сектор. Он вцепился обеими руками в свои длинные, запущенные кудри и то сдавливал виски, то тянул себя за волосы, словно собирался снять собственный скальп. Он не мог стоять. И ноги его не держали, они подогнулись — Иван плашмя упал в хвою. Проклятье! Все потом! Хватит терзать себя. Хватит! Потом он все вспомнит. Но не сейчас. Иначе смерть! Иначе конец всему, не только ему, как личности, как десантникусмертнику, конец чему-то большему, может, и…
Метров сорок он прополз по сырой разлагающейся хвое. Он боялся остановиться, боялся потерять сознание от боли. Он запретил себе думать о чем-то ином кроме Поганого леса, гнилых корявых стволов, перебегающих от дерева к дереву леших, писклявых крысах на журавлиных ножках. Хватит.
Сперва надо выжить. А потом.
Он медленно встал на колени. Шатаясь, приподнялся.
Сделал шаг, другой. Все нормально. Все в порядке. Есть только Поганый лес, и ни черта больше. Лес и он сам в лесу!
Боль отступала. Иван вытащил шарик стимулятора, проглотил. Надо идти вперед, только вперед. И тут он впервые увидал глаза! Безумные. Пустые. И вместе с тем полные безутешной тоски, страха и чего-то дикого, полузвериного. Взгляд из-за дерева парализовал его. Леший!
Такой взор мог иметь только леший. Не зверь, не птица, не инопланетный гуманоид. Только тот мог обладать этим взглядом; кто продал душу дьяволу, кто нес в себе тоску вечного проклятья, страх грядущей, еще очень далекой, но все же неминуемой расплаты и дикость разумного зверочеловека. Нечисти нет на белом свете, учили Ивана и всех землян учебники, ученые книги, опыт прожитых лет. Нечисть есть, шептали ему тайком парни из Закрытого сектора.
Она была, есть и будет — эта такая же реалия бытия, как и все прочее. Они знали, что говорили.
Но Иван им не верил.
И вот теперь он замер с поднятой ногой. И не смел ее опустить. Эта тварь не боялась его больше. Она смотрела на него во все глаза. А Ивану казалось, что глаз один. Это было как наваждение — он ясно видел на лице лешего два глаза. Но он видел и черный провал между ними. И был это не провал, а жуткий меняющий цвет и форму зрачок.
Носа на заросшем реденькой рыжей шерсткой лице почти не было, только две чуть выпуклые ноздри, тянущиеся к подбородку вместе с верхней губой.
Высокие, почти касающиеся рысьих ушей плечи, узкое вытянутое тело с чахоточной грудью и еще более узким тазом. Леший, лешак, лихо одноглазое.
Откуда он тут, на планете-призраке в Пристанище?! Оборотень?
Иван опустил ногу. Сделал шажок вперед. Он боялся спугнуть нечисть. Он боялся потерять хоть малейший шанс. Но существо, кем бы оно ни было, — не боялось чужака. Более того, оно вдруг вышло из-за полусгоревшей черной ели и остановилось у Ивана на пути, преграждая его.
— Кто ты? — спросил Иван на общедоступном межзвездном языке.
Существо не ответили.
Оно было очень странным. Иван никак не мог его рассмотреть толком, хотя обычно он сразу схватывал новые черты, облик встречных-поперечных, запоминал — он обладал взглядом профессионала, фотографирующего объект, воспринимающего его сразу, целиком и во всех деталях. Но сейчас творилось нечто неладное. Иван дважды тряс головой, пытаясь согнать с глаз несуществующую муть, прочистить их. Он не решался поднять руки неизвестно как воспримет этот жест страннее существо с тоскливо-пугливыми глазищами.
Нет, глаз все же был один. Иван уже понял — никакой мути в глазах нет, он видит то, что ему показывают. Тело существа беспрестанно меняло очертания, будто оно дрожали крупной рваной дрожью. В нем не было ничего постояннвго, ничего надежного, прочного — сквозь редкую шерсть просматривались местами ели и осины. Правая рука или лапа существа все время пропадала и казалось, что оно вообще однорукое. То же творилось и с ногами — они то сливались в одну голенастую полусогнутую лосиную ногу с раздваивающимся на конце пучком рыжей шерсти, то вновь разделялись, уловить момент перехода было невозможно. Фантом! Наведенный фантом! — так решил Иван. Но леший был настолько не похож на все обычные фантомы, что с окончательным диагнозом не следовало спешить.
— Кто ты? — повторил Иван.
— Кто ты? — машинально отозвалось существо. И вытянув ручищу на почти нереальное расстояние в семь метров, коснулось Ивановой груди.
Прикосновение было мягким, осторожным. Вместе с ним Иван ощутил, как в голове его кто-то хозяйничает, с непостижимой скоростью выуживая все подряд. Он тут же блокировал мозг.
— Поздно, — сказало существо тихо, со значением, — я уже все знаю.
Тягучий говор и пропадающие согласные вместе с тяжелым придыханием и всхлипами выдавали в существе его неземное происхождение. Леший заговорил на родном языке Ивана. Он говорил по-русски. Иван слишком много видел в жизни, чтобы удивляться новому. И все же он не мог понять, почему все эти существа, лишенные каких-либо видимых приборов, мнемощупов, переговорников, запросто проникали в его мозг, начинали говорить с ним на его языке и… как они выражались, «все зиали» о нем и Земле. Это было непостижимо.
Биоцивилизация, достигшая сказочных высот развития? Раса, обладающая тайным зданием? Да кто же они такие, дьявол их забери!
— Ты не найдешь здесь то, что ищешь! — выдал вдруг леший без интонаций, продолжая дрожать и дергаться.
— А что я ищу? — поинтересовался Иван.
— Себе подобных. И вход. Потом ты будешь искать выход.
— Откуда такая уверенность?
— Ты не первый здесь.
Иван опустил глаза. Подлый Авварон тоже говорил что-то про предшественников Ивана, легших костьми на подступах к Пристанищу. Значит, были земляне здесь, были?
— Были, — равнодушным тоном ответил леший. И впервые* за все время моргнул своим непонятным глазом — волосатое веко скрыло зрачок. Когда оно поднялось было на его плоском лице два тоскливых, диких ока.
И каждое смотрело в свою сторону. — Они не совсем погибли, ты не правильно думаешь.
Иван уже думал о другом — о том, что всех их, скопом, не разбирая, пора брать и силком тащить в психушку: и его, и лешего, и гнусного колдуна вместе с его Огом, и филина, и чудищ с прилипалами, и мохначей-призраковT Всех! Но вслух он сказал другое:
— Не совсем погибли? Здорово получается. Я вот всегда считал, что можно не совсем проснуться, не совсем выздороветь, но погибнуть не совсем нельзя. Можно погибнуть или не погибнуть.
— Это почти Пристанище, — уныло протянул леший, выговаривая каждое слово «старательно и с натугой, — здесь нельзя совсем погибнуть. Жизнь здесь состоит из череды воплощений и перевоплощений. Разумная материя слишком ценна, ее не хватает, ее нельзя превращать в ничто.
— Кто это определил?
— Не будь излишне любопытным, подумай о себе, — посоветовал леший.
Рука его обрела прежние размеры, она больше не вытягивалась резиновой безразмерной кишкой. Но сам леший оставался каким-то нематериальным, зыбким.
— Хорошо. Тогда ответь, где те люди, что приходили до меня? Если они не погибли, они должны где-то быть, так ведь? — Иван пытался взывать клогике, но на успех не очень-то надеялся. Он больше надеялся на меч, лучемет и собственные руки. — С ними ведь сделали что-то?
Они перестали быть людьми, так? И кто такие зурги?
Нет погоди, не упрекай меня в излишестве вопросов — отвечай, где мне подобные?
Сквозь грудь лешего просматривался клок серого неба и верхушка осины.
Глаз опять был один, с огромным черным зрачком. Говорил леший, не разжимая губ, только чуть шевелил ими, возможно, это лишь казалось из-за шерсти, скрывавшей сам рот. Именно шерсти, бородой и усами волосяной покров существа на нижней части лица назвать было никак нельзя.
— Они в разных мирах, — в разных телах. Часть одного из чужаков во мне, — леший неожиданно осклабился, показывая бледно-лиловые частые пилообразные зубы и черный раздвоенный язык, вырвавшийся наружу и столь же внезапно пропавший. — Мне досталась только часть пришлеца. Она в моем теле и моем мозгу. Но я бы мог принять еще немного. — Леший плотоядно поглядел па Ивана, и вновь его язык с узким раздвоенным концом, метнувшись над шерстью, пропал в пасти.
— Не верю! Ни единому слову не верю! — вырвалось у Ивана. Он явственно ощутил, что его в очередной раз начинают водить за нос, дурить.
— Я Рон Дэйк. Нагрудный номер ХС 707320. Отряд „Сигма-П“, Проект Визит Вежливости, — проговорил вдруг леший не своим голосом, без акцентов и придыхании, всхлипов и растяжек.
Такого Иван не ожидал. Но еще больше его поразила перемена в лешем.
Вместе с первым же изданным звуком волосатое лицо растворилось в набежавшей на него студенистой пелене, пропало. Но вместо него четко обозначилось лицо человека, землянина с крупным перебитым носом, выпирающей вперед нижней челюстью и узкими бескровными губами. В обрамлении рыжей шерсти, торчащей сверху и по бокам, рысьих ушей, да еще на этом зыбком полуреальном теле с высоко поднятыми шерстистыми плечами человечий лик выглядел более чем непривычно. Снова наведенный образ, призрак, фантом, решил Иван.
— Нет, это не фантом, — сказал леший, он же Рон Дэйк. — Это явь. Вам повезло больше, мой друг, я не смог пройти дальше Второго Круга. Мохнатые ребятки, надеюсь, вы знакомы с ними, меня здорово разделали.
Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело все. Облако разрывало на части чьи-то огромные лапы — восьмипалые, когтистые. Их было много, Е они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел гдето. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: „Они убили их!“
Ты сам все видел! Они убили и многих до них — тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же все помнишь, все!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни все с самого начала!» Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.
Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В свое прошлое. И не только в свое.
Трехглазые отвратитеньнЬ-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.
И голос становился все громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос — то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: «Ты все помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли.
Они их убили. Это была чудовищная смерть!» Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла: «Нет! Это все неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!
Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Все это неправда!», «Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам все знаешь. Все это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!», «Не верю! Не верю!» — голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям все вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.
С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И все же он не сдавался.
Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака все же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы… эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос, разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: «Он не придет в этот мир мстителем… он вернется сюда, он все узнает, но он не будет мстить… иначе я прокляну его — живой или мертвой прокляну!» И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилоеь лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким — смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти черным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.
Когда он былтаким — после Сельмы? Двойного Ургона?!
Нет! Может, он только еще будет таким?! И вдруг снова в мозгу само собою появилось странное слово «Хархан».
Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец.
нет, не может быть, разве это он — лицо младенца… и чернота, мрак Космоса, — редкие звезды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристочерная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнем внелюдской ненависти и чего-то еще более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он все это видел. Во время мнемоскопии и потом, — позже. Так все и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звезд на чужом небе. Хархан? Он был там!
Он еще не все припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него все и заставили работать на себя. Так было уже. Он многое вспоминал.
Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом «строительстве». Никакое зло не бывает вечным!
Никакое!
Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного «я» будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человекомзомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!
Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса.
И поплелся через лес.
Поганый лес. Иного он звания и не заслуживал. Болота и волчьи ямы.
Гнилой ельник и осинник вперемежку. Небывалые, совсем не земные заросли огромных водянистых поганок, распространяющих вокруг себя удушливо прелый запах. Гигантские фиолетовые мухоморы и тоненькие розовенькие лианы, опутывающие стволы и ветви деревьев и совсем не вяжущиеся с бурым гнилым лапником и чахлой листвой, липкая медузообразная паутина в палец толщиной, черные норы на каждом шагу — все это лишь укрепляло Ивана в мысли: Поганый лес! Тот самый, первый лес, заколдованный, был не в пример лучше. Стоило ли выбираться оттуда? Дважды Ивану перебегали дорогу странные зверьки, напоминавшие больших откормленных крыс на длинных птичьих ножках. Крысы были бесхвостыми, зато рогатыми и писклявыми. Завидев Ивана, они начинали дико пищать, то ли его пугая, то ли сами пугаясь, то ли предупреждая сородичей и прочих обитателей Поганого леса.
Трижды Иван натыкался на остатки вырезанных из песчанника идолов невероятно свирепых, — оскаленных и безносых. Таким уродам могли поклоняться существа, не слишком обремененные понятием человеколюбия.
Сюда бы этнографов с Земли! Но Иван не был ни экстразоологом, ни этнографом. Он не мог надолго задерживаться возле каждой диковины.
Он осознавал полную никчемность хождения по лесу.
Но сидеть на месте не мог. У него не было ни ариадниной нити, ни сказочного клубка. Его мог выручить один только карлик-обманщик. Но тот о себе весточки не подавал.
Может, он уже считал из памяти Ивана, что нужно ему было, да и скрылся в неизвестном направлении. Иван, вспомнив про карлика и его страсти, вытащил из нательного клапана шарик стимулятора, проглотил. Через несколько мгновений остатки головной боли как рукой сняло, да и дорога стала легче — ноги сами бежали вперед.
Из-за деревьев на него пялились чьи-то любопьияые глаза. Ивану показалось, что это было одно существо, которое перебегало от ствола к стволу, пряталось за ними, следило. Но он ничего не предпринимал: пока его не трогают и он никого не тронет. Заранее гадать нечего — лес нехороший, и хоть он неземной, а все ж таки в нем могла водиться всякая погань: и упыри, и лешие, и оборотни, Ивану сейчас только лиха одноглазого не хватало, все сопутствующее ему имелось в преизбытке.
Без хорошей карты, приборов, датчиков, без плана и без программы можно было век ходить по всем этим лесам. Ходить и клясть судьбу, обижаться на пославших сюда, насылать на них любые проклятия. Но Иван нелюбил обижаться.
И вместо пустых сотрясений воздуха в виде проклятий, ругави и прочего он предпочитал действие — разобраться, выбраться, а там уж потолковать с кем надо по душам, чтоб впредь неповадно было живые души на погибель гнать.
Выбраться! Поди выберись из этого Поганого леса. Что там подлец Авварон говорил про сферы-веретена да про многомерные лабиринты? А говорил он Иван напряг память — что по этим гирляндам-мирам, соединенным какими-то пуповинами, можно хоть тыщу лет бродить и никуда не прибрести!
Вот в чем штуковина! А где одна тысяча, там и две, и три, и так далееИвану было отпущено по общим земным меркам не больше ста восьмидесяти — далековато до тыщи! И снова в мозг кольнуло, пробивая блокаду, — ему уже сейчас больше двухсот. Не может быть! Нет, может.
Иван почти физически ощущал, как возвращалась память. Да, ему больше двухсот, и вместе с тем значительно меньше. После зверского, чудовищного убийства отца и матери там, на окраине Мироздания, он очень долго лежал в анабиозе. Очень долго! Надо все вспомнить.
Мнемограмма не могла врать. Перед глазами всплыло:
ГЛУБИНА ПАМЯТИ ПАЦИЕНТА — ДВЕСТИ СОРОКЗначит, и лет ему столько же, да плюс еще последний год — двести сорок пять лет. С ума сойти! И из них двести восемь в крохотной скорлупке посреди Черноты и Пустоты, в Бездне. Его нашли совсем младенцем, он не постарел за эти двести с лишним лет. Еще тридцать семь от него все держали в тайне. Он узнал о трагедии лишь год назад. Всего только год. Он узнал и про себя лишь год назад. Иван сжал руками виски. Шага он не замедлил. И бдительности не потерял. Он все видел, он все слышал — он шел по враждебному инопланетному лесу и не мог расслабиться. Все эти земные сосенки да осинки — камуфляж, суть тут иная, зевнешь — смерть. И все же он не мог не думать. Хархан. Да, он был на этом треклятом, всех почему-то очень интересующем многопространственном Хархаве. Но что он из себя представляет? Почему его туда понесло? Что там было? Когда и как вернулся? Блокада! Проклятая блокада памяти. Обратное время. Откат. Какой еще откат? Иван не мог толком объяснить, но знал, кровь ему подсказывала, мышцы, костный мозг, их память — откат непременно будет. Если, конечно он раньше не отдаст концы. Нет, погибать нельзя.
ТРИ ГОДА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ ДВА ДНЯ.
Иван взял лучемет наизготовку. Он будет вдвое осмотрительнее, втрое!
Итак, гирлянды-миры соединены пуповинами. Но он же прошел четыре круга, как говорил карлик-крысеныш, внешнего барьера, а заодно и охранительный какой-то слой, значит, твсе гирлянды позади.
Или не все? А вдруг у внешнего барьера Пристанища есть еще четыре круга? Или сорок четыре? Гадать нечего, пустое даю. Сферы-веретена пронизывают миры и выходят, ежели Авварон не врет, на каждой пладете Вселенной. Иван чуть ае сбился с ритма. На каждой, значит, и на Земле.
Говоря проще, одна из сфер-веретен — это прямой канал на Зе?длю. Не нужен Д-статор, не нужен возвратник. Можно переместиться по сфере-веретену. А если колдунишка врет? И даже если не врет, где искать это чертово веретено?
Неразрешимая загадка. Тут без знания местных штучек не обойдешься. Здесь нужен проводник.
Иначе смерть или вековечное блуждание по кругу. Есть еще, правда, Иван усмехнулся, возможность воплощения и даже перевоплощения. Да только что-то не очень хочется. Лучше бродить кругами и тонуть в болотах, скакать по деревьям и биться с мохнатой нечистью. Хархан! Там бьшо что-то подобное.
Теперь Иван точно знал. Знал не со слов «серьезных» людей, не со слов негодяя Авварона, а знал сам — он только не мог вспомнить, что именно, как все это было там. Да и был ведь там не один Хархан.
Точно — не один. Всплыло из темноты и пустоты: ХархА-ан. Хархан-А.
Система. Меж-арха-анье. Квазиярус. ХаАрхан. Поначалу ему показалось, что это мозг чудит, занимется вариациями на заданную тему, переиначивает на все лады одно слово. Но мозг не чудил. Он выбирал из закрытого сектора по крохам «запрещенную» память. И голова отзывалась болью. Жгучей и тупой, терпимой и почти невыносимой. Иван сжимал зубы. Внимательно всматривался в местность. И продолжал терзать себя.
Там тоже были «миры», «веретена», «шлюзы», «гирлянды», «ярусы». По тому миру надо бьшо уметь перемещаться. И он почти умел, один единственный из землян.
И «серьезные» и Авварон это знали с самого начала. При воспоминании об Аввароне Иван «невольно усмирил ход мыслей. Колдун-телепат мог быть где-то рядом и прощупывать его, Иванов, мозг. Нет, раньше времени он не должен ничего узнать. Иван теперь уже сам блокировал в своей памяти все, что могло навести колдуна на след. Теперь он понимал „серьезных“, они закрыли его память не только от самого Ивана. Они боялись утечки. И не зря боялись.
Иван их понимал. Но он их не простил. И не собирался прощать. Дальше!
Дальше! Пока не утеряна нить надо раскручивать клубок! Ярусы. Шлюзы. Миры, Веретена. Что же еще? Узловые точки! Да, узловые точки! И еще перпендикулярные уровни! Это не сферы-веретена, нет. Но по ним тоже можно перемещаться из мира в мир.
А если найти точки входа-выхода в Обратное время, это вообще сказка это все, что нужно для успеха! Иван чуть не задохнулся. Они знали, кого посылать сюда. Знали!
Он единственный на Земле. И если он поначалу шел через шлюзы и уровни машинально, по инстинктивной памяти, то теперь.» Нет, еще рано загадывать.
Совсем рано.
Он не сумел толком использовать ни один уровень. Ни один шлюз-переходник. С избушкой оплошал. С кратерами не разобрался толком.
Дупло-коридор прошел впустую. Д-статору не смог задать координаты… Иван опять спохватился. Чертову колдуну нужны координаты Хархана. А значит, координаты всей Системы. Координаты Иной Вселенной. Но ведь, этот негодяй что-то говорил про нулевой канал, который якобы является выходом в Иную Вселенную. Выход?! Он вспомнил чудовищную Черную Дыру. Коллапса?! Вспомнил свое падение в него, стремительный полет, выход в Иной мир. Они вели его.
Да, они вели. Он сам бы никогда не прошел Черную Дыру. И карлику надо знать путь туда. Нет, путь — это Нулевой Канал. Ему надо знать точное место в этой Иной Вселенной и ее устройство, ее главные законы. Зачем? Нет, гадать нельзя. Тут другое. Есть канал, следовательно, есть проход. Есть проход, значит, жители Пристанища могут туда попасть. Значит, они могут свободно переместиться на Землю. Им нужны координаты. Но они ведь знают все о Земле? Значит, не все! Пристанище — это часть Земли.
А Земля — это часть Пристанища. Но Пристанище больше всей Вселенной. У него есть области в Ином мире, так? А оттуда есть вход-выход на Землю и в Пристанище.
Чудовищно! Иван остолбенел. Только сейчас до него стало доходить, что все это означает. А означало это лишь одно — беспечная, погрязшая в изобилии, роскоши, неге Земля, та самая Земля, которая отодвинула свои внешние границы на сотни тысяч парсеков во все стороны от планеты-матушки.
Земля, упивающаяся своим величием, мощью, неприступностью, Земля, имеющая совокупный Звездный Флот, способный сокрушить любую из известных цивилизаций и все их вместе взятые, Земля, обладающая энергетическим потенциалом в сотни Сверхновых звезд и инфраструктурами, не имеющими себе равных во Вселенной, эта избранница Божья и создание Божье, на самом деле открыта и беззащитна, как дитя, играющееся в куличики перед пастью аллигатора.
Что же там было — на Хархале?! Иван почти точно знал, там готовится нечто чудовищное, необратимое. Но что?! Голова болела уже нестерпимо. Он не мог больше выдерживать эту боль. Он был готов выдрать из мозга блокирующий сектор. Он вцепился обеими руками в свои длинные, запущенные кудри и то сдавливал виски, то тянул себя за волосы, словно собирался снять собственный скальп. Он не мог стоять. И ноги его не держали, они подогнулись — Иван плашмя упал в хвою. Проклятье! Все потом! Хватит терзать себя. Хватит! Потом он все вспомнит. Но не сейчас. Иначе смерть! Иначе конец всему, не только ему, как личности, как десантникусмертнику, конец чему-то большему, может, и…
Метров сорок он прополз по сырой разлагающейся хвое. Он боялся остановиться, боялся потерять сознание от боли. Он запретил себе думать о чем-то ином кроме Поганого леса, гнилых корявых стволов, перебегающих от дерева к дереву леших, писклявых крысах на журавлиных ножках. Хватит.
Сперва надо выжить. А потом.
Он медленно встал на колени. Шатаясь, приподнялся.
Сделал шаг, другой. Все нормально. Все в порядке. Есть только Поганый лес, и ни черта больше. Лес и он сам в лесу!
Боль отступала. Иван вытащил шарик стимулятора, проглотил. Надо идти вперед, только вперед. И тут он впервые увидал глаза! Безумные. Пустые. И вместе с тем полные безутешной тоски, страха и чего-то дикого, полузвериного. Взгляд из-за дерева парализовал его. Леший!
Такой взор мог иметь только леший. Не зверь, не птица, не инопланетный гуманоид. Только тот мог обладать этим взглядом; кто продал душу дьяволу, кто нес в себе тоску вечного проклятья, страх грядущей, еще очень далекой, но все же неминуемой расплаты и дикость разумного зверочеловека. Нечисти нет на белом свете, учили Ивана и всех землян учебники, ученые книги, опыт прожитых лет. Нечисть есть, шептали ему тайком парни из Закрытого сектора.
Она была, есть и будет — эта такая же реалия бытия, как и все прочее. Они знали, что говорили.
Но Иван им не верил.
И вот теперь он замер с поднятой ногой. И не смел ее опустить. Эта тварь не боялась его больше. Она смотрела на него во все глаза. А Ивану казалось, что глаз один. Это было как наваждение — он ясно видел на лице лешего два глаза. Но он видел и черный провал между ними. И был это не провал, а жуткий меняющий цвет и форму зрачок.
Носа на заросшем реденькой рыжей шерсткой лице почти не было, только две чуть выпуклые ноздри, тянущиеся к подбородку вместе с верхней губой.
Высокие, почти касающиеся рысьих ушей плечи, узкое вытянутое тело с чахоточной грудью и еще более узким тазом. Леший, лешак, лихо одноглазое.
Откуда он тут, на планете-призраке в Пристанище?! Оборотень?
Иван опустил ногу. Сделал шажок вперед. Он боялся спугнуть нечисть. Он боялся потерять хоть малейший шанс. Но существо, кем бы оно ни было, — не боялось чужака. Более того, оно вдруг вышло из-за полусгоревшей черной ели и остановилось у Ивана на пути, преграждая его.
— Кто ты? — спросил Иван на общедоступном межзвездном языке.
Существо не ответили.
Оно было очень странным. Иван никак не мог его рассмотреть толком, хотя обычно он сразу схватывал новые черты, облик встречных-поперечных, запоминал — он обладал взглядом профессионала, фотографирующего объект, воспринимающего его сразу, целиком и во всех деталях. Но сейчас творилось нечто неладное. Иван дважды тряс головой, пытаясь согнать с глаз несуществующую муть, прочистить их. Он не решался поднять руки неизвестно как воспримет этот жест страннее существо с тоскливо-пугливыми глазищами.
Нет, глаз все же был один. Иван уже понял — никакой мути в глазах нет, он видит то, что ему показывают. Тело существа беспрестанно меняло очертания, будто оно дрожали крупной рваной дрожью. В нем не было ничего постояннвго, ничего надежного, прочного — сквозь редкую шерсть просматривались местами ели и осины. Правая рука или лапа существа все время пропадала и казалось, что оно вообще однорукое. То же творилось и с ногами — они то сливались в одну голенастую полусогнутую лосиную ногу с раздваивающимся на конце пучком рыжей шерсти, то вновь разделялись, уловить момент перехода было невозможно. Фантом! Наведенный фантом! — так решил Иван. Но леший был настолько не похож на все обычные фантомы, что с окончательным диагнозом не следовало спешить.
— Кто ты? — повторил Иван.
— Кто ты? — машинально отозвалось существо. И вытянув ручищу на почти нереальное расстояние в семь метров, коснулось Ивановой груди.
Прикосновение было мягким, осторожным. Вместе с ним Иван ощутил, как в голове его кто-то хозяйничает, с непостижимой скоростью выуживая все подряд. Он тут же блокировал мозг.
— Поздно, — сказало существо тихо, со значением, — я уже все знаю.
Тягучий говор и пропадающие согласные вместе с тяжелым придыханием и всхлипами выдавали в существе его неземное происхождение. Леший заговорил на родном языке Ивана. Он говорил по-русски. Иван слишком много видел в жизни, чтобы удивляться новому. И все же он не мог понять, почему все эти существа, лишенные каких-либо видимых приборов, мнемощупов, переговорников, запросто проникали в его мозг, начинали говорить с ним на его языке и… как они выражались, «все зиали» о нем и Земле. Это было непостижимо.
Биоцивилизация, достигшая сказочных высот развития? Раса, обладающая тайным зданием? Да кто же они такие, дьявол их забери!
— Ты не найдешь здесь то, что ищешь! — выдал вдруг леший без интонаций, продолжая дрожать и дергаться.
— А что я ищу? — поинтересовался Иван.
— Себе подобных. И вход. Потом ты будешь искать выход.
— Откуда такая уверенность?
— Ты не первый здесь.
Иван опустил глаза. Подлый Авварон тоже говорил что-то про предшественников Ивана, легших костьми на подступах к Пристанищу. Значит, были земляне здесь, были?
— Были, — равнодушным тоном ответил леший. И впервые* за все время моргнул своим непонятным глазом — волосатое веко скрыло зрачок. Когда оно поднялось было на его плоском лице два тоскливых, диких ока.
И каждое смотрело в свою сторону. — Они не совсем погибли, ты не правильно думаешь.
Иван уже думал о другом — о том, что всех их, скопом, не разбирая, пора брать и силком тащить в психушку: и его, и лешего, и гнусного колдуна вместе с его Огом, и филина, и чудищ с прилипалами, и мохначей-призраковT Всех! Но вслух он сказал другое:
— Не совсем погибли? Здорово получается. Я вот всегда считал, что можно не совсем проснуться, не совсем выздороветь, но погибнуть не совсем нельзя. Можно погибнуть или не погибнуть.
— Это почти Пристанище, — уныло протянул леший, выговаривая каждое слово «старательно и с натугой, — здесь нельзя совсем погибнуть. Жизнь здесь состоит из череды воплощений и перевоплощений. Разумная материя слишком ценна, ее не хватает, ее нельзя превращать в ничто.
— Кто это определил?
— Не будь излишне любопытным, подумай о себе, — посоветовал леший.
Рука его обрела прежние размеры, она больше не вытягивалась резиновой безразмерной кишкой. Но сам леший оставался каким-то нематериальным, зыбким.
— Хорошо. Тогда ответь, где те люди, что приходили до меня? Если они не погибли, они должны где-то быть, так ведь? — Иван пытался взывать клогике, но на успех не очень-то надеялся. Он больше надеялся на меч, лучемет и собственные руки. — С ними ведь сделали что-то?
Они перестали быть людьми, так? И кто такие зурги?
Нет погоди, не упрекай меня в излишестве вопросов — отвечай, где мне подобные?
Сквозь грудь лешего просматривался клок серого неба и верхушка осины.
Глаз опять был один, с огромным черным зрачком. Говорил леший, не разжимая губ, только чуть шевелил ими, возможно, это лишь казалось из-за шерсти, скрывавшей сам рот. Именно шерсти, бородой и усами волосяной покров существа на нижней части лица назвать было никак нельзя.
— Они в разных мирах, — в разных телах. Часть одного из чужаков во мне, — леший неожиданно осклабился, показывая бледно-лиловые частые пилообразные зубы и черный раздвоенный язык, вырвавшийся наружу и столь же внезапно пропавший. — Мне досталась только часть пришлеца. Она в моем теле и моем мозгу. Но я бы мог принять еще немного. — Леший плотоядно поглядел па Ивана, и вновь его язык с узким раздвоенным концом, метнувшись над шерстью, пропал в пасти.
— Не верю! Ни единому слову не верю! — вырвалось у Ивана. Он явственно ощутил, что его в очередной раз начинают водить за нос, дурить.
— Я Рон Дэйк. Нагрудный номер ХС 707320. Отряд „Сигма-П“, Проект Визит Вежливости, — проговорил вдруг леший не своим голосом, без акцентов и придыхании, всхлипов и растяжек.
Такого Иван не ожидал. Но еще больше его поразила перемена в лешем.
Вместе с первым же изданным звуком волосатое лицо растворилось в набежавшей на него студенистой пелене, пропало. Но вместо него четко обозначилось лицо человека, землянина с крупным перебитым носом, выпирающей вперед нижней челюстью и узкими бескровными губами. В обрамлении рыжей шерсти, торчащей сверху и по бокам, рысьих ушей, да еще на этом зыбком полуреальном теле с высоко поднятыми шерстистыми плечами человечий лик выглядел более чем непривычно. Снова наведенный образ, призрак, фантом, решил Иван.
— Нет, это не фантом, — сказал леший, он же Рон Дэйк. — Это явь. Вам повезло больше, мой друг, я не смог пройти дальше Второго Круга. Мохнатые ребятки, надеюсь, вы знакомы с ними, меня здорово разделали.