Писемский Алексей. Взбаламученное море

   Александр велел подавать обедать и радушно угощал Иону Мокеича кушаньями и наливками. Тот ел, пил, хохотал, хохотал и пил.
   После обеда оба они комфортабельнейшим образом разлеглись в сушиле, один на одной постели, а другой - на другой. Прохладный сентябрьский ветерок обдувл их сквозь немшоные стены.
   - Ну, Иона Мокеич, рассказывайте что-нибудь, - говорил Александр, расстегивая у себя жилет от полноты желудка.
   - Что ж тебе рассказывать, друг сердечный?
   - Как, например, вы служили: взятки брали?
   - Брал! - отвечал Иона Мокеич, с заметным удовольствием поглаживая себе живот.
   - И с вымогательством?
   - С вымогательством... Часики, братец ты мой (и Иона Мокеич повернулся при этом к Александру лицом), у одного нашего дворянина Каркарева понравились мне; пристал я к нему: "продай, подари!". "Нет", говорит. Только, тем временем, попался к нам в суд арестант-бродяга. "Не приставал ли, я говорю, ты у такого-то дворянина Каркарева?" - а сам тоже не зеваю: показываю ему из-под стола в руке рубль серебром. - "Приставал", говорит. - "Не такого ли, говорю, у него расположенья дом?" - "Точно такого", говорит. - "А не знаешь ли, говорю, его любовницу, дворовую девицу Евлампию, и не передавал ли ты ей заведомо краденых вещей?" - "Передавал", говорит. Записали все это... Командировали меня. - "Ну, говорю, Захар Иваныч, давай-ка, говорю, мы Евлампию-то твою веревками свяжем". - "Как? Что такое? говорит: - батюшки мои, берите, что хотите". - "Часики, говорю, подай!" Он чуть, сердечный, не расплакался от досады... Видит, что весь карамболь нарочно подведен, а делать нечего, принес... и часики отличные были... невеста тоже хорошая из-за них за меня пошла... в них и венчался!..
   - Ну, а эта невеста и будущая жена ваша естественною смертью умерла, или вы ей немножко поспособствовали? - спросил Александр.
   - Не очень-то берег - это что говорит: попадало ей во все, а паче того в зубы - каприз была баба, ух какой!
   - Ну, а других женщин, по службе, вы склоняли на любовную связь?
   Александр нарочно задавал Ионе Мокеичу самые решительные вопросы.
   - Склонял! - отвечал Иона, как бы ничего этого не замечая и не столько, кажется, говоря правду, сколько желая потешить разговорами молодого человека.
   - Но каким же образом?
   - А вот таким, - отвечал Иона: - что попадется при следствии хорошенькая бабенка: в избе-то, на допросе, на нее потопаешь, а потом в сени выйдешь за ней, там уж приласкаешь; и- как цветочки полевые перед морозом - так и гнуть перед тобой головки свои!..
   - Ну, а благородных побеждали таким образом?
   - Побеждал и благородных, и какая еще раз расписанная красавица была: девчонку свою она маленько неосторожно посекла; та прямо, с запекшеюся-то спиной, к губернатору. Приехал я к ней. "Ах, Боже мой, Боже мой, - так и умоляет меня своим миленьким голоском: - спасите, меня, спасите!" - "Извольте, говорю, сударыня", - и в тот же день, среди прелестнейших долин, сыграл любви с ней пантомин.
   - Счастливец вы! - воскликнул Александр.
   - Да что, брат, счастливец! Что Суворов на то говорил: раз счастье, два счастье, а на третий надо же и уменье.
   - Разумеется!
   - Да, - произнес с самодовольством Иона.
   - Ну, а смертоубийства вы покрывали? - спросил Александр, после короткого молчания.
   Иона Мокеич сделал несколько более серьезную физиономию.
   - Больно я не люблю, когда лекаришки-то пачкаться-то в мертвеце начнут... брезглив я... из-за этого много проглядывал.
   - Ну, а из-за деньжонок, этак?
   - Гм! - Иона Мокеич усмехнулся. - Враг человеческий силен, сооблазнительна эта мзда-то проклятая!.. Тоже, где этак хорошенького-то покойничка поднимешь, где чувствуют и понимают, что ты для них делаешь, - за медиком пошлешь хромого рассыльного; он и дома-то еле с печки на палати ходит, а до города-то тяпает, тяпает... а ты ему вслед строжайшие предписания за номерами пишешь, - о скорейшем исполнении возложенного на него поручения. Покойника-то промеж тем на солнышке паришь, а не то так в баню топленую на полок стащишь: смерть уж не любят!
   - Отчего же?
   - В гниль сейчас пойдут! - отвечад Иона. - Ну, а медики пьяницы все наголо был народ; его еще верст за пятнадцать до селения так накатят, что не то что инструмента в руке держать (навезет тоже с собой всякой этой срамоты-то), а пожалуй, и голвой в овин не попадет. Пишет: "мягких частей, по гнилости, освидетельствовать нельзя было"; ну, а кости-то тоже не у всякого переломаны.
   При этом рассказе Александр не смеялся.
   - Неужели же все чиновники такие мошенники? - спросил он.
   Но этим замечание Иона почему-то обиделся.
   - Али нет?.. Вот хоть бы твой папенька, - грабитель был на то из первых, - отвечал он.
   Александр несколько сконфузился.
   - Тогда попался к нему, - продолжал Иона как бы невиннейшим тоном: - целая Болковская вотчина подс уд за делание фальшивых ассигнаций: мужики-то возами возили к нему деньги. Так еще сумлевается, настоящая ли! "Положите, говорит, в ломбард да ломбардными билетами мне принесие"
   - Я и отца за это презираю, - отвечал Александр, стараясь уж прекратить этот разговор.
   - Да ты там презирай али нет, как знаешь, - продолжал Иона: - а он и усадебку эту, и дом в городе, все таким манером благоустроил; только, бывало, и говорил всякому: "Ты, говорит, не кланяйся мне много раз, а один да хорошенько".
   Александр делал вид, будто не слышит и спит.
   - Не понравилось, видно! - проговорил Иона и сам тоже, повернувшись к стене, постарался заснуть.
   Проснувшись вечером, они оба очень ласково, как бы ничего между ними не происходило, заговорили между собой, а потом отправились, взяв с собой Пегаса и Петрушку, на охоту. Александр при этом убил двух уток, Дедовхин бекаса, Александр еще двух уток, Дедовхин зайца. Все это еще более оживляло их беседу.
   - Пойдем-ка, друг сердечный, завтра в Дубны на праздник, сказал Иона Мокеич. - Помолимся сначала в церкви Божией, а потом к ее превосходительству Клеопатре Петровне на обедище отправимся.
   - А она еще жива?
   - Поди-ка, какая еще ядреная: однако постой-ка, паря, - сказал Иона, уставляя палец в лоб: - сколько это тому лет было... в девяносто седьмом году, словно бы она тово... - и при этом он сделал какой-то странный знак руками.
   - Э, вздор какой! - перебил Александр; - у того была одна... известная...
   - Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это повстречалось _и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и вдовствующая супруга ей и говорят: "отправляйтесь-ка в деревню"... Я это уже помню, на моей памяти, - тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было... и что опослы того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком с руке приехал и стал на колени: "или осчастливьте, говорит, вашей рукой, или застрелюсь!". Она ему только рукой на портер указала: "вот, говорит, кем я была любима!"
   К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша.
   - Женщина умная, столичного тона, - заключил с серьезною миной Иона Мокеич.
   Ему как будто бы даже не пристало говорить о таких возвышенных предметах.
   - А оттуда, - продолжал он гораздо более искренним тоном: - ко мне. У меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки чудо! На поседки к ним съездим!
   - Хорошо, - отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта некогда бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая, молоденькая, рисовались украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки.
   10
   Храмовой праздник.
   Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.
   С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках.
   На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна.
   - Мне можно с тобой, душенька, ехать? - спросила она.
   - Это что еще такое, - почти воскликнул Александр: - вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить!
   - Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала.
   - Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! - возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью.
   Та, по обыкновению, струсила.
   - Нет, коли уж так, я лучше не поеду, - сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком.
   "Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья на свете нет, и от сынка-то что есть?" - спрашивала она себя и затем залилась обильнейшими слезами, что в этакий праздник она и в церкви Божией не побывает.
   Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом жилете и с новым картузиком в руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался и поматывал в раздумье головой.
   Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые волосы его были красиво зачесаны назад. Выходя, он накинул на себя подбитый настоящим бархатом плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел, несколько развалясь, в коляску и с удовольствием полюбовался толстою спиной молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона Мокеич в своем тарантасишке. Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому не взял и мать.
   Экипаж, быстро везомый четырьмя добрыми конями, слегка и ровно покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки, глядел и посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы, как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли настолько возбуждать в человеческом сердце чувство гордости. "Я сквайр... проприетер... Все это, что ни идет, ни встречается, все это ниже меня", - самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. "Я, приехав в церковь, - думал он: - или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне, верятно, буду лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком не нуждаясь... Я знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть, я встречу какую-нибудь маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому что муж у ней урод, так как они все уроды..." Но все эти самолюбивые мысли сразу прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный дом Клеопатры Петровны, а слева - сад другого владельца села Дубнов, помещика Спирова. Посреди всего этого виднелась церковь, около которой кишмя-кишмел народ. Александр почувствовал даже робость. Он хоть и считал себя светским человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив.
   - Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте ко мне! - говорил он, велев кучеру остановиться.
   Он уже чувствовал некоторую необходимость в покровительстве своего старого соседа.
   - Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись в тарантасишке! - отвечал тот, вылезая из своего экипажа и пересаживаясь в коляску.
   Вскоре они въехали в село.
   - Ну, брат, нет, в церковь не продерешься... - проговорил Иона.
   И в самом деле, от храма до самой ограды тянулся белый хвост народу, или, лучше сказать, баб, которым негде уже было поместиться в церкви.
   - Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? спросил с заметным беспокойством Александр.
   - А вот потолкаемся пока по базару, - отвечал тот и совершенно спокойною и привычною походкой начал проходить между народом.
   Александр следовал за ним.
   На плохо отгороженном кладбище, обсаженном несколькими березками, на могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки.
   - Ну-ка, матушка, - говорила одна печальным голосом, между тем как другая тоже простанывала:
   - Только глазки-то она закатила...
   Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они вспоминали о какой-нибудь их дочери или внучке.
   - Потянула я за хвостик-то, а она уж и не жива!.. - заключила говорившая.
   Старухи разговаривали о корове.
   Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть не вскрикнул.
   Опершись на ограду и несколько склонившись на нее, стояла невдалеке молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской Аннунциаты, красота так и блистала во все стороны.
   - Какова птичка-то? - произнес Иона.
   Александр все еще не мог отвести глаз.
   Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону.
   - Это из Кузьмищева... На поседках мы, может быть, увидим ее.
   - Ах, пожалуйста! - произнес Александр.
   С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром.
   - Мадам! мадам! - говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки.
   - Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец.
   В церкви на колокольне зазвонили к молебну. Весь почти народ перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями, который только что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники:
   - Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал.
   - Ах, Боже мой, скажите! - говорили горничные.
   - Да-с, - продолжал торговец: - была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают.
   Горничные смеялись.
   - Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! - заключил торговец.
   Горничные совсем фыркали от смеха.
   - Ох, вы пряничницы! - погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич.
   - Нельзя, сударь, Иона Мокеич, - ответил за них торговец: - где уж, батюшка, обозы, так и козы.
   Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился.
   - Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь?
   Но мужик, кажется, этого не хотел.
   - Что ж так-с? - спросил он.
   - Да тупее моего языка.
   - По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится... Выгодчик тоже! - прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: - и около чужих всех пней ладить выкосить траву.
   Александр продолжал думать о красивой бабе.
   На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках.
   - Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! заметил Иона Мокеич.
   - Порра! - произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза.
   - Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему... посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам.
   Те этому очень обрадовались, сейчас же нарвали крапивы и насовали мужику за платье. Мужик поочувствовался, принялся себя чесать с ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых же шагах упал и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними.
   - Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! - объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны.
   - Хозяйка, верно, в церкви! - предостерег было его Александр.
   - О, чорт! Велика важность! - отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери.
   На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове.
   - Пожалуйте-с! - пригласила она их.
   - Ах, благодарим покорно! - отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. - Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? - прибавил он.
   - Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! - проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей.
   Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином.
   Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра.
   - Что ж мы будем тут делать? - спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего.
   - А вот уж и подходят из церкви, - отвечал он.
   По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая - Полина.
   Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила!
   - Здравствуйте!
   Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра.
   - Аполлинарии Матвеевны сын! - сказал он.
   - Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! - проговорила ему старуха.
   - Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? - спросила одна из приживалок, закатывая глаза.
   - Слава Богу! - отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его!
   По мосткам в это время шли еще двое господ: старый генерал с приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами, с усами, торчащими прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и между тем, как он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень.
   - Доброго дня! - сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. - Где хозяйка?
   - Сейчас выйдет, ваше превосходительство, - поспешил ответить Иона Мокеич.
   Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы.
   Лакеи стали ставить закуску.
   Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу к колену.
   Александр не без удивления заметил, что фрак на этом госте сидел гораздо лучше, чем на нем; сукно было гораздо высшего сорта, а покрой чистейшего английского свойства. По скромному его и тоже, должно быть, дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка.
   - Кто это такой? - спросил он Иону Мокеича.
   - Князь Темир-Подольский, - отвечал он.
   У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом.
   Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на глазах pince-nez.
   Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez.
   - Ну да, да! - говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу.
   - Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей!
   - Так, так, прекрасно! - говорил покровительственно генерал.
   - Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, - а у меня овес сам-пятнадцать пришел.
   - Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен.
   - На все, ваше превосходительство! - подхватил весело вошедший господин.
   В душе Александра невольно шевельнулась зависть.
   "В самом деле, военный человек не способнее ли на все?" подумал он.
   Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была хоть и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна.
   - Ух, как жарко в церкви! - сказала она.
   - Да, - подтвердил генерал.
   M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей.
   Александра и это удивило.
   "Здесь и духи эти модные знают?" - спросил он себя мысленно.
   Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков.
   "Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?" - подумал Александр.
   Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок.
   - Что же вы, подавайте! - сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев.
   Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей.
   - Кушай, батюшка! - сказала старуха, садясь около генерала.
   - Ем! - отвечал тот.
   Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета.
   - Кто это? - спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра.
   - Аполлинарии Матвеевны сынок! - почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат.
   Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел.
   - Вы не были у обедни? - спросил его довольно ласково старик.
   - Нет, я приехал довольно поздно... уж к великому таинству.
   - К какому это великому таинству? - спросил генерал, сделав руками знак удивления.
   - Да в обедне-с.
   - В обедне есть великий выход, а не таинство... Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! - сказал, качая головой, старик.
   Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть...
   - Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! - произнес решительно генерал.
   Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами.
   Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один.
   Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой.
   К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил:
   - Это, должно быть, гг. офицеры!
   Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной.
   Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть.
   За обедом все уселись по приличным им местам - даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия.
   Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке.
   - Чтой-то батюшка, куда это? - спросила та его.
   - Матушка не так здорова.
   - А! - произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину.
   Александр сел в коляску.
   Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны.
   Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько.
   - Когда ж на поседки-то? - крикнул александру с балкона Иона Мокеич.
   - После как-нибудь, - отвечал тот и велей скорей ехать.
   "Что ж это такое?" - рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом.
   Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу.
   "Или они глупы, или я!" - решал он мысленно.
   Они! - позволяем мы себе успокоить молодого человека.
   11
   Иона Мокеич дома.
   Александр, не зная, чем себя занять, начал беспрестанно думать о красивой женщине, виденной им на базаре в Дубнах. Раз, после обеда, он вдруг надел на себя полный охотничьий костюм, велел оседлать себе лошадь и поехл к Ионе Мокеичу.
   Циник жил от них верстах в десяти.
   Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом - доказательство, что еще был молод душою.