Писемский Алексей. Взбаламученное море

   - Яков Назарыч здесь? - спросила наконец Соня конно-пионера.
   - Здесь-с.
   - Что он делает?
   - В карты играет с Корнеевым.
   - Променад, вероятно, желаете сделать? - сказал ей начальник губернии, тоже вставая и идя за ней.
   - Да, - отвечала Соня, обертываясь к нему с улыбкой.
   Яков Назарыч Ленев был богатый подгородный помещик, холостяк. У него были своя музыка, псовая охота, дом огромный. Не выезжая шагу из своей губернии, он был действительный статский советник, так как постоянно служил то предводителем, то попечителем разных учебных заведений, а между прочим, и того пансиона, в котором училась Соня.
   По наружности своей, Ленев был коротенький, кругленький толстячок, не столько с старческим, сколько с дряблым лицом, с маленькими красивыми руками. Всегда почти во фраке, с огромным солитером на пальце, он ходил, слегка притряхивая животом, и тяжело сопел, когда сидел на месте.
   Соня подошла к нему и стала около него так, что очутилась прямо напротив Корнеева.
   - Дедушка, вы в карете приехали? - спросила она Ленева.
   - В карете-с.
   - Вы возьмете меня?
   - С величайшим блаженством.
   - А вы дорогой меня не скушаете?
   - Нет, не скушаю, - отвечал Ленев и покраснел.
   Он, говорят, когда еще Соня находилась в пансионе, был влюблен в нее и даже делал об этом декларацию одной классной даме.
   Во весь этот разговор Корнеев, хоть бы раз приподнял глаза от карт, как будто бы все его состояние было поставлено на них.
   Соня отошла и пошла к губернаторше.
   - Марья Николаевна, дайте мне конфетку, хорошенькую-хорошенькую, - говорила она, как избалованный ребенок.
   - Изволь, моя милочка, изволь! - отвечала та, подавая ей из стоявших на столе конфет самую лучшую (Марья Николаевна была очень добрая женщина).
   - Не хотите ли потанцовать? Я сейчас пошлю за музыкантами, спросил любезно губернатор.
   - Ах, да... или нет, нет! - воскликнула Соня.
   Как ни старалась она скрыть, но она заметно была грустна. Корнеев стал собираться. Он почти по-родственному распрощался с Марьей Николаевной, взял от нее несколько поручений в Петербург; с губернатором он ушел в кабинет и долго с ним разговаривал шопотом; но Соне только мимоходом, и то как-то рассеянно, сказал:
   - Adieu, mademoiselle!
   - Adieu! - отвечала она ему, не вставая и не подавая руки. "Дурак!" - подумала она про себя, когда скрылся за драпировкой кончик его сабли.
   Корнеев, впрочем, так же небрежно поклонился в зале и другим дамам. Он, по самой натуре своей, был несколько фат.
   - Дедушка, что же вы? - прикрикнула Соня на Ленева, который тыкался из угла в угол и искал шляпы.
   - Готов-с, ожидаю, - произнес он наконец.
   Соня начала прощаться с Марьей Николаевной.
   - Смотрите же, довезите ее у меня бережно! - говорила та, грозя Леневу пальуем.
   - Пять ведь лет уже няньчился с ней в пансионе, - отвечал тот дребезжащим голосом.
   - Ну, уж нечего сказать: хорошу и выняньчили, - сказала Соня, сходя с лестницы и мило потряхивая головкой.
   - Еще бы не хорошу! Ну, может ли быть что-нибудь прелестнее этого личика! - говорила Марья Николаевна, когда Соня надевала капор.
   - Да! - подтвердил и начальник губернии.
   Яков Назарыч от удовольствия и от стыда весь горел румянцем. Когда они сели в карету, Соня поместилась в один угол, а Ленев придвинулся в другой.
   - У вас это свои лошади, Яков Назарыч? - спросила Соня.
   - Свои
   - А что вы за них заплатили?
   - За пару три тысячи.
   - Ах, какие славные! Как бы я желала иметь таких.
   Яков Назарыч на это ухмыльнулся.
   - Как здоровье вашей маменьки? - спросил он.
   - Так себе... все она в хлопотах: папенька... вы знаете, что он может... Вот он служить теперь будет, а как, еще Бог знает.
   - Да! - произнес Яков Назарыч с грустью.
   Он решительно не догадывался, к чему плутовочка вела разговор.
   - Право, - продолжала Соня после нескольких минут молчания: сейчас бы вышла замуж, только бы у жениха состояние было.
   - Даже бы и за старика?
   - Что ж такое старик!.. Стариков я люблю еще более, чем молодых.
   Карета в это время подъехала к квартире Басардиных.
   - Что вы, дедушка, никогда к нам не заедете? Какой вы, право! - говорила Соня, отворяя двери.
   - Обеспокоить боюсь.
   - Чего беспокоить!.. Приезжайте хоть завтра... послезавтра, когда хотите, - говорила она уходя.
   - Непременно-с, - отвечал Ленев и, с каким-то восторгом откинувшись на задок кареты, поехал домой.
   Надежда Павловна, как обыкновенно, не спала и дожидалась дочери. По выражению ее лица, она сейчас же заметила, что та была не в духе.
   - Ты устала? - спросила она ее с беспокойством.
   - Нет, - отвечала Соня, садясь и запрокидывая голову на спинку кресел. - Корнеев совсем распрощался... завтра уезжает... - прибавила она после короткого молчания.
   - Ну, и что же? - спросила с полуулыбкой Надежда Павловна.
   - Разумеется, ничего! - отвечала Соня тоже с улыбкой.
   Разговор на несколько времени прекратился.
   - Меня сюда Ленев подвез! - сказала Соня как бы к слову.
   - А, - произнесла Надежда Павловна не без удовольствия: славный он человек! - прибавила она.
   - Отличный! - подтвердила Соня и пошла раздеваться.
   Личико ее снова повеселело и точно говорило: "ничего, поправимся!".
   14
   Милый мальчик
   Уж рассветало. На почтовой станции, последней перед губернским городом, в сырой, холодной комнатке, по искривленному полу ходил молодой офицер, в прапорщичьих эполетах, в летних калошах и в весьма легко подбитою ватою, с холодным воротником, шинели. На столе стоял кипящий самовар, чашки и раскрытый чайник, но ни чаю ни сахара не было... В углу виднелась мрачная физиономия станционного старосты, в бараньем тулупе и с тем злым лицом, которое обыкновенно бывает у непроспавшихся с похмелья мужиков. Он с пренебрежением клал на стол подорожную.
   - Как ты смеешь не давать мне лошадей! - говорил офицер, горячась.
   - Кто не дает? Вам дают... Давайте деньги-то! - отвечал ему настойчиво мужик.
   - Деньги, говорят тебе, мерзавец, там отдадут...
   Мужик злобно усмехнулся.
   - Велено платить вперед, не от нас эти распоряжения-то идут.
   - А если меня губернатор ждет... Я адъютант губернатора!
   Мужик мрачно посмотрел на него.
   - У меня вот тут, - начал он, протягивая обе руки к окну: через пять минут почта пойдет... Пишите туда. Хоть шестериком откачу, коли перепишут-то.
   - Где здесь становой живет? Где?.. - говорил офицер, окончательно выходя из себя.
   - Станового здесь нету, - отвечал спокойно мужик.
   - Да ведь есть же какое-нибудь начальство, скотина ты этакая! - говорил офицер, уже наступая на мужика.
   - Да какого вам еще начальства надо?.. Вон, есть бурмистр, с краю живет, - отвечал тот, нисколько не струся.
   Офицер в бешенстве схватил свой сак, в котором состоял весь его багаж, и убежал из комнаты.
   - Чаю тоже спрашивал! - проговорил ему мужик вслед насмешливо и стал убирать чашки.
   Офицер между тем шел по деревне. На горизонте показалось солнышко и точно яхонтом подернуло поля, деревья и крыши изб. По дороге ехал мужик в дровнях. Офицер вдруг остановился и, как бы сообразив что-то, обратился к нему.
   - Ты, мужичок, в город едешь? - спросил он.
   - В город, батюшка, в город.
   - Довези меня, пожалуйста, за целковый или за два. Почтовых лошадей нет, а мне крайне там надо быть.
   - Садися! - отвечал мужик добродушно и подвинулся.
   Офицер, не задумавшись, бросил к нему в сани свой сак и сам сел. Мужик прихлестнул лошадку, и она весело побежала.
   - Что это у тебя, мужичок, хлеб верно? - сказал офицер, показывая на несколько открывшуюся котомку мужика.
   - Хлебушко, батюшка, хлеб!
   - Что ж ты, есть себе это везешь?
   - Да, батюшка!.. В харчевне-то тоже дорого.
   - Ты в харчевню, значит, не пойдешь?
   - Ну, как не пойти, схожу: чайку тоже попьешь и щей похлебаешь.
   - Зачем же хлеб-то тебе?
   - Да так, на закусочку; ну, да и лошадке коли даю.
   - Дай мне, пожалуйста, немного: я очень люблю черный хлеб.
   - Покушай, батюшка, покушай! - отвечал мужик, торопливо развязывая свою котомку и подавая из нее целую краюшку, которую седок его в несколько минут и уничтожил.
   Совершающий таким образом свой путь был не кто иной, как юный Басардин. Он два дня перед тем ничего не ел. Выпущенный около месяца в офицеры, он, подписавшись под руку матери, собрал со всех ее мужиков, проживающих в Петербурге, за год оброк - рублей триста; от тетки получил сначала сто рублей, потом, по новому кляузному письму, еще сто рублей - сумма, казалось бы, образовалась порядочная, - но, желая воспользоваться удовольствиями своего звания, он первоначально с товарищами покутил в Екатерингофе, где они перебили все стекла и избили до полусмерти какого-то немца, и за все это, конечно, порядочно заплатили; потом пожуировали в Гороховой и наконец, чтобы не отстать от прапорщиков гвардейской школы, пообедали у Дюме. Таким образом, когда Басардин выехал в отпуск, у него оставалось только на прогоны. Содержал и питал себя в дороге он не столько деньгами, сколько искусством и расторопностью. В каждом побольше городе он обыкновенно с почтовой станции уходил в лучший трактир, спрашивал там лучший обед и потом, съев два-три блюда, вдруг, как бы вспомнив что-то, вставал: "Я, говорил, сейчас приду", и преспокойно уходил, а потом и совсем уезжал. В некоторых местах ему это невполне удавалось: в Переяславле, например, половые за ним гнались, и он от них отбился уже вооруженною рукою, обнажив саблю. Теперь перед ним, посреди превосходнейшего зимнего ландшафта, в каком-то молочном от мороза свете, открывались колокольни и дома города, в котором он, после такой продолжительной разлуки, увидит мать, отца, сестру. Но из всего этого ничто не шевелило души его. Суровое корпусное воспитание и не совсем хорошие природные качества так и лезли в нем во все стороны! Выехав в город, молодой человек сейчас встал с дровень.
   - Ты поезжай около меня, будто так этак едешь, а я пойду пешком, - сказал он мужику.
   Видимо, он имел стыд, но только не в ту сторону, в которую следовало бы.
   Перед попавшеюся наконец будкой Басардин остановился.
   - Где тут Басардины живут? - спросил он, толкая ногой будочника, который нагнулся-было, чтобы набрать охапочку дровец.
   Тот поднялся.
   - Где тут Басардины живут? - повторил строго офицер.
   - Я не знаю, - отвечал было солдат.
   - Как ты не знаешь, и как ты смеешь стоять передо мной в фуражке, а? - произнес, вспыхнув, Басардин, и трах будочника по зубам.
   Тот, видя, что шутить нельзя, повытянулся немного и притянул руки ко швам.
   - Их много тут, ваше благородие: где мне их всех тут знать.
   - Где тебе знать? А вот где! - объяснил Басардин и съездил солдата по второй уж скуле.
   - Басардины у меня стоят, - отнесся к нему проходивший мимо священник, видевший с самого начала всю эту сцену. - Вы кто такие?
   - Я сын ихний.
   - Через два дома извольте итти на двор, - указал священник.
   - И ты тоже, братец! Под носом у тебя живут, а ты не знаешь! укорил священник будочника.
   - Поученный я, что ли? - отвечал тот сердито.
   Такому беспричинному мгновенному гневу молодого офицера, конечно, много способствовало, во-первых, его звание, а во-вторых, и перенесенный им холод и голод.
   15
   Милый мальчик у матери и он же у тетки.
   - Кто там? Ах, Витя! - воскликнула Надежда Павловна, увидя входившего офицера.
   - Здравствуйте, маменька! - сказал тот.
   - Петр Григорьевич! Соня! Виктор приехал! - продолжала Надежда Павловна, целуя и обнимая сына. Чувство матери невольно в ней проснулось.
   - Витя! - произнесла, входя и тоже непритворно радостным голосом, Соня.
   - Вот кто! Ну, поздравляю! - говорил Петр Григорьевич, идя за нею. Несмотря на радушный прием, Виктор смотрел на родных мрачно.
   - Там, маменька, - начал он небрежно, садясь на диван: - с мужиком надо рассчесться... Сам я приехал на почтовых, а он вещи мои привез, рубль или два дать ему, - у меня мелких нет.
   - Сейчас, сейчас! - отвечала Надежда Павловна и, подозвав дочь, что-то шепнула ей.
   Та пошла.
   Стыдно сказать, но у Басардиных в доме рубля не было. Надежда Павловна послала Соню, чтоб она, Бога ради, выпросила у попадьи хоть сколько-нибудь; а сама между тем своими руками притащила для сына тяжелый самовар, залила ему самого крепкого чаю, поставила сливок, булок.
   Соня, вся пылая от стыда, исполнила поручение матери и достала денег, которых рубль серебром попадья отсчитала ей медными пятаками. Она со смехом высыпала их перед братом. Тот отсчитал полтину.
   - Прикажите, - начал он: - это отдать мужику, а если станет говорить, что мало, велите по шее прогнать.
   Распорядясь таким образом, Басардин остальные деньги положил себе в карман и затем, уткнув нос в горячий стакан чая и почти мгновенно поглощая его с огромными кусками булки, ни на что уж более не обращал никакого внимания.
   Соня села напротив него и старалась ласково смотреть на него.
   - Какие у него кудри славные! - говорила Надежда Павловна, перебирая волосы сына.
   Виктор даже не оглянулся на эту ласку и до самого обеда почти не отвечал на беспрерывные вопросы, которые делали ему мать, сестра и отец.
   За столом он по-прежнему мрачно и жадно ел и, встав, сейчас же отыскал себе местечко и отправился спать.
   Выспавшись, он как будто бы сделался несколько подобрее и, придя к матери, стал показывать ей свой гардероб и хвастаться им.
   - Хорошо, прекрасно все это, - отвечала та ему в тон.
   - Однако у тебя все это пехотное платье-то! - угораздило вдруг сказать Петра Григорьевича.
   Виктор сейчас же вспыхнул.
   - Что делать! Я писал-писал маменьке об реверсе, - отвечал он с гримасой.
   - Не успела еще, помилуй, - отвечала было ему ласково Надежда Павловна.
   - Вы для меня никогда не успеваете, - пробурчал Виктор, а потом громко прибавил: - а что, тетенька Биби далеко отсюда живет?
   - Верст пятьдесят, - отвечала Надежда Павловна сухо.
   Виктор заложил руки в карманы и начал с важностью ходить по комнате.
   - Надобно к ней ехать! - сказал он, как бы соображая что-то такое.
   Надежда Павловна при этом невольно вспомнила обиду, которую нанесла ей Биби, и письмо, которое писал к ней Виктор.
   - Прежде, я полагаю, тебе следовало бы побыть у отца с матерью, - заметила она.
   - А почему это следовало бы? - спросил тот.
   Надежда Павловна горько улыбнулась и пожала плечами.
   - Если ты этого не понимаешь, так я толковать тебе не намерена.
   - Да и толковать-то вам нечего! - произнес Виктор.
   Надежда Павловна начинала краснеть от гнева.
   - Ты, кажется, за тем только и приехал, чтобы с первых же слов делать мне неприятности.
   Виктор насмешливо посмотрел на мать.
   - А вы от меня приятного ожидали?.. Вот это странно, право.
   - Никогда я от тебя, по твоему уму, ничего приятного не ожидала; но, как мать, я имею право требовать от тебя уважения! произнесла Надежда Павловна с ударением.
   - Требовать могут родители, которые что-нибудь сделали для детей... Вот с нее требуйте, а с меня - нет!
   И Виктор указал на сестру.
   Надежда Павловна, чтобы смягчить колкость этого ответа, усмехнулась.
   - Думала я, что ты глуп, но все не до такой степени! - сказала она более насмешливым, чем сердитым голосом.
   Петр Григорьевич, бывший немым зрителем всей этой сцены, вдруг встал.
   - Не смей так грубить матери! Не смей! - закричал он сверх всякого ожидания и погрозил сыну пальцем.
   - Полноте, папенька! - прикрикнул тот на него: - ничего вы, видно, не знаете: потому я и глуп и дурак, что на вас похож и ваш сын...
   - Молчи, говорят тебе!
   Петр Григорьевич уже топал на него ногой.
   - Погоди, постой! - сказала Надежда Павловна, растирая себе горло, в котором начиналось удушье: - он говорит, что он твой сын; кто же у меня дети не от моего мужа?
   - А вот она! - хватил Виктор, показывая на сестру.
   Надежда Павловна рассмеялась.
   - Ах, ты, мерзкий пащенок! Клеветник! - воскликнула она.
   - Братец, что ты! - воскликнула и Соня, вскидывая на него свои большие глаза и вся покраснев.
   - Что ты братец! Да, любимица! - передразнил он ее. - Не хочешь ли вот этого? - прибавил он и показал сестре кулак.
   Когда они еще росли, так их невозможно было пустить вместе: один, пользуясь своей силой, а другая - покровительством матери, сейчас и кинутся друг на друга. Великая история Каина и Авеля вряд ли не повторяется в каждой семье.
   Последних угроз сына было достаточно, чтобы Надежда Павловна вышла из себя.
   - Вон из моего дома! Вон! - закричала она истерически.
   Виктора, кажется, нисколько это не поразило.
   - Али, вы думаете, не уйду? И уйду! - говорил он совершенно кадетским тоном.
   - Ступай! Ступай! - повторил за женой и Петр Григорьевич.
   - Иду-с! Слушаю-с! - отвечал Виктор, собирая пожитки и ядовито раскланиваясь перед отцом и матерью.
   По двору он прошел бойко и с гордо приподнятыми плечами.
   Надежда Павловна взглянула в окно.
   - Боже мой, он в холодной шинелишке и без калош! - воскликнула она, да так без чувств и упала на диван.
   Виктор, впрочем, преспокойно отправился на постоялый двор и нанял там извозчика, с тем, чтобы тот прокормил и свез его в долг до Ковригина.
   К тетке он явился ниже травы и тише воды и, подъехав к дому, велел сначала доложить о себе. Биби даже взвизгнула, услыхав его имя. Выбежав к нему навстречу, она обняла его и несколько минут держала у груди.
   - Что папенька, маменька? - спросила она, несколько поуспокоившись, заставив племянника прежде всего помолиться и сводив его к дедушке, который, увидав внука, заревел диким голосом.
   - Маменька, - отвечал Басардин скромным голосом: - меня прогнала.
   Биби даже попятилась назад.
   - Я приехал, разумеется, без средств, кроме тех, которые вы, по доброте вашей, прислали мне... (При этом он поцеловал у тетки руку). Я стал просить у них заплатить за извозчика: они раскричались.
   Биби развела руками и печально склонила голову.
   - Я говорю... "Маменька, говорю, я вам восемь лет ничего не стоил, можно же вам помочь мне чем-нибудь". Она еще больше рассердилась: "вон из моего дома!" - закричала...
   - Да простит ей Бог! - сказала со вздохом Биби.
   - Вот и теперь, тетушка, я буду просить вас заплатить извозчику.
   Виктор при этом опять поцеловал у тетки ручку.
   - Ах, Боже мой, сделай милость! - воскликнула она и сейчас же велела извозчика расчесть, а племянника напоила, накормила, положила его спать в лучшей комнате, велела, без всякой осторожности, прислуживать ему любимице своей Иродиаде, сама потом пришла посмотреть, хорошо ли ему.
   Сердце старой девы стремилось еще любить, но только она не знала - кого.
   Виктор, всем этим очень довольный, как будто бы с ним ничего неприятного не случилось, сейчас же беззаботно заснул. Он грубит матери, а к тетке подделывался по весьма простому расчету: зная, что мать бедна, и как-никак, но, по своей обязанности, будет ему помогать; а к тетке, чтобы вытормошить у нее что-нибудь, надобно было подлизываться. Лишенный всяких нравственных правил, восторгающийся только паркетом, по которому ходил в корпусе, тонким сукном, которое видел на мундирах у офицеров, и в то же время с головой, набитою какой-то бессмысленной протестацией против всего, что имело над ним какую-нибудь власть, он и в помыслах не имел, до такой степени были безобразны его настоящие поступки.
   16
   Причины, побудившие жениха и невесту к браку.
   После свидания с сыном, у Надежды Павловны сделалось кровохарканье; к вечеру она чуть не умерла, а потом обнаружилось воспаление в груди. Первое пришло ей в голову: что будет с Соней, если она умрет? Оставить ее на руках подобного папеньки и злодея-братца, от одной этой мысли бедная мать едва не сходила с ума, а тут, как нарочно, приехал Яков Назарыч.
   - Попроси его ко мне, попроси! - скороговоркой сказала дочери Надежда Павловна, под влиянием какого-то тайного предчувствия.
   Соня пригласила гостя, а сама осталась в другой комнате, села и задумалась. Молоденький ум ее начинал понимать и оглядывать свое положение; с отъездом флигель-адъютанта роль ее в обществе сразу понизилась; даже добрейшая Марья Николаевна, показывавшая к ней такую пылкую дружбу, как будто бы охладела. Семь платьев ее очень хорошо были известны всем ее знакомым, а сшить в нынешнем году еще новое, она знала, нет ни малейшей возможности, а между тем блистать в обществе нарядами и общим вниманием к себе - как это приятно! Соня даже не слыхала, чтобы что-нибудь могло быть лучше этого. Тысячи планов приходили в голове ее, чтобы как-нибудь все это поправить и устроить.
   - Что это вы? А? Как вам не стыдно? - говорил Яков Назарович, входя к Надежде Павловне.
   Та, закутавшись в свой синелевый платок, села на постели.
   - Умираю! - произнесла она, хватая себя за грудь.
   - Полноте, чтой-то! - хотел ее утешить Яков Назарович, садясь невдалеке от нее.
   - Да, батюшка, я не о себе! - воскликнула капризно Надежда Павловна: - давно мне, окаянной, пора на тот свет. А вот о Соне, - что с нею будет, когда я умру?
   - Замуж выдавать надо! - сказал полусерьезно и полушутя Яков Назарович.
   - Рада бы я была, Господи, как! - проговорила, разведя руками, Надежда Павловна. - Да где нынче женихов-то возьмешь! Где они, прах их знает!
   - Да хоть бы я!.. Как это вы, сударыня, при женихе, молодом человеке, такие речи говорите! - шутил Яков Назарович.
   - Женишься ли уж ты? - сказала ему тоже в шутку Надежда Павловна.
   Она была очень дружна с Яковом Назаровичем и постоянно говорила ему "ты".
   - Попробуйте только, отдайте! - повторил старый холостяк.
   Лицо его начинало краснеть, пот градом выступал на лбу.
   Надежда Павловна усмехнулась.
   - Не знаю, правду ли ты говоришь, или шутишь? - произнесла она.
   - Какое шучу!.. Давно уж влюблен!
   - Слышала это я...
   И Надежда Павловна сомнительно покачала головой.
   Якова Назаровича точно кто кольнул в спину. Он привскочил с места.
   - Так что же? - заговорил он каким-то необыкновенно одушевленным голосом: - состояние, слава богу, у меня есть... Всех бы вас я устроил. Что мне оставаться холостяком-то... Надоели уж эти Миликтрисы-то!..
   - Чтобы ни одной их не было; всех вон! - проговорила в раздумье Надежда Павловна.
   - Всех прогоню.
   - Ой, какой ты смешной! - сказала она, слегка простонав.
   Несмотря на шутливы тон, мысль выдать дочь за Якова Назаровича исполнила Надежду Павловну неимоверного восторга: измученная бедностью, она богатство считала единственным счастьем в жизни и, сделавшись от болезни своей неугомонно-нетерпеливою, сказала гостю:
   - Ну, так поезжай домой: я переговорю с ней.
   - Не может быть!.. Будто! - восклицал толстяк, целуя из восхищения ее костлявую руку, потом расшаркался с ней и вышел в другую комнату.
   - Куда же это вы, дедушка? - спросила его Соня.
   - Нужно-с, - отвечал он ей с лукавою улыбкой и уехал.
   - Милочка, душечка! - говорил он, сидя в карете и делая странные телодвижения: - всю тебя расцелую! Тут ямочка, тут возвышение!.. О, ангельчик!.. - говорил он, нежно целуя пустое место и тыкая пальцем в воздух.
   Соня между тем продолжала сидеть на прежнем месте. Мать наконец ее окликнула. Соня перешла к ней и, взяв свою работу, поместилась на обычном своем месте. Разговор между ними начался издалека и как бы случайно склонился на Якова Назаровича.
   - Что он у вас мало посидел? - спросила Соня.
   - Приедет еще!.. Такой он странный, так удивил меня, отвечала довольно нерешительно Надежда Павловна.
   Она никак не предполагала, что дочь сама некоторым образом подготовила объяснение Якова Назаровича.
   - А что же?
   - Да сватается к тебе!
   После этой фразы Надежда Павловна едва перевела дыхание.
   Соня тоже вспыхнула.
   - Что же вы? - спросила она с улыбкой.
   - Что же я могла ему сказать! Ты знаешь, что я в этом случае не только принуждать тебя, но даже советовать считаю себя не в праве.
   По суеверной любви своей, Надежда Павловна действительно дала себе слово даже не советовать дочери в этом случае.
   Выражение лица у Сони было очень серьезное.
   - Конечно, чем терпеть эту вечную нужду и бедность, лучше выходить замуж, - проговорила она.
   - Но будешь ли ты его любить?.. Немолод он!
   - Я ничего к нему особенного не чувствую, ни любви ни нелюбви, - отвечала Соня.
   В это время Надежде Павловне подали ее бульон. Когда она, покушав его и чувствуя себя гораздо лучше, спокойно улеглась, Соня спросила ее:
   - Что же он за ответом, стало, приедет?
   - Да!
   Соне, по-видимому, хотелось продолжать этот разговор, но только она немного конфузилась.
   - Не знаю, что и отвечать ему! - проговорила мать в раздумье.
   - Да скажите, что да! - отвечала Соня.
   - Хорошо, - произнесла Надежда Павловна протяжно.
   Так необдуманно и так ветренно упала для Сони завеса, навсегда отделившая непроницаемой стеной одну половину ее жизни от другой. Соня, кажется, первое слово в жизни услыхала: "О, Господи! Денег нет!". Кругом нее всюду и везде говорили: "Вот женились, ни у того ни у другого ни села ни перегороды. Вот дура, нашла за кого выйти, ни чина ни должности". В самом простом быту какая-нибудь крестьянская девка, которая позвонче других поет, покрасивей, подородней других, поумней и складней на словах, и та пользуется почетом и уважением; а Соня дома, в пансионе, в свете, насколько она успела в него заглянуть, только и видела, что почитается знатность и богатство: за дурами, ее подругами, отвратительными собой, молодежь ухаживала, начальство дарило им книги за успехи в науках. Даже красоте своей Соня, после поступка с ней флигель-адъютанта, перестала давать цену. Об Александре она иногда подумывала; но он был такой еще мальчик: любви его невозможно было придать никакого практического значения!