Писемский Алексей. Взбаламученное море

   - Ну, и женщины чтобы пришли, и Марья также, попели бы, поплясали бы! - заключил Бакланов.
   - Да это сколько угодно, удовольствие вам сделают, - отвечал приказчик.
   Оставшись один, Бакланов был очень доволен своим прежним крепостным "неуправлением".
   19.
   Братский праздник с народом.
   Из лугов, где сгребали сено, вотчина шла в усадьбу - мужики в красных ситцевых рубахах, женщины тоже в ситцевых сарафанах и в чистых белых рубашках, все с граблями и с вилами на плечах, все, по большей части, красивые и молодые.
   Бакланов стоял на балконе и прислушивался. Толпа пела песню, и чем ближе подходила, тем голоса становились слышнее. Бакланов заметил впереди идущую фигуру в белой рубахе, синих штанах, которая разводила руками и помахивала платком. Это был гайдук Петруша, совсем седой, как лунь, но еще бодрый...
   Голоса совсем уж стали слышны; Бакланов стал наконец различать слова:
   "С поля, с поля едет барин", - пели мужики и бабы.
   "Две собачки впереди!" - слышался, по преимуществу, дребезжащий голос Петруши.
   "Поровнявшися со мною, кинул он умильный взгляд!" - пели, кажется, по преимуществу женщины.
   "Здравствуй, милая красотка, из которого села?" - пробасили уж мужчины.
   "Вашей милости крестьянка, отвечала ему я!" - опять залились женские голоса.
   Всю эту штуку выдумал и управлял ею старик Петруша.
   Бакланов, стоя на балконе, все ниже и ниже наклонял голову; наконец не мог выдержать и, убежав к себе в кабинет, упал на диван и зарыдал.
   Покуда он лежал там, толпа пришла на двор, и слышалась уже другая песня:
   "Башмачки, башмачки,
   Башмачки мои тороченые!
   Три рубля за них платила.
   Только день в них походила.
   Башмачки, башмачки,
   Башмачки мои тороченые!"
   При этом какой-то малый, из простых деревенских мужиков, неистово ломался перед народом.
   Бакланов наконец вышел на крыльцо.
   - Ура! наш батюшка, барин! - вскрикнула толпа, подкидывая шапки на воздух. - Ура! - повторила она.
   И опять этим распорядился старик Петруша, который стоял на правом фланге и выше всех поматывал рукой.
   Бакланов снова прослезился.
   - Благодарю вас, братцы! - начал он взволнованным голосом. Что же водку-то?.. Подавайте водку-то! - прибавил он.
   Управляющий, с огромным бочонком и со стаканом в руках, пошел обносить.
   - Давай по два стакана за раз! - сказал Бакланов.
   Мужики при этом отхаркивались, отплевывались, однако выпивали.
   - Земли вам, братцы, - продолжал между тем Бакланов, стоя перед ними: - по Положению назначено по четыре десятины; но вы владеете, вероятно, больше?
   - Да, словно бы есть маленький излишечек, - произнесло несколько стариков-мужиков.
   - Весь этот излишек оставлю вам, не отрезываю ни клочка.
   - Благодарим, батюшка, покорно! - произнесли опять те же старики.
   - Земля-то больно плоха, - сказал стоявший несколько вдали рыжий, с перекошенным лицом, средних лет мужик: - каменья да иляк.
   - Ну уж, любезный, мне для тебя земли не выдумать, не сочинять, - отозвался ему Бакланов, услышав его слова.
   - Что, пустяки!.. Земля как быть надо земле... У всех здесь одинакая, - сказал опять старик.
   - Такая, небось, как у тебя, у старого. По сороку телег на одну полосу навоза-то валишь, - возразил ему, в свою очередь, мужик.
   - А тебе кто мешает, какой леший? - окрысился на него старик.
   - Ну-с, дворовые теперь, - перебил их Бакланов: - желаете ли оставаться у меня временно-обязанными крестьянами?
   - Лучше того нам быть не может! - сказал ему первый Петруша.
   - Старики пусть живут здесь, а молодые промышляют и будут платить за них оброк, - сказал Бакланов.
   - Нам тоже, Александр Николаевич, все про них да для них взять негде-с! - сказал молодой парень.
   - А ты вот найдешь у меня, как тебя на миру-то раза два поучат; их вспоили, вскормили, а они батек и знать не хотят, - сказал Бакланов.
   - Так, батюшка, Александр Николаевич, справедливо! отозвались с удовольствием старики.
   - Ну, садитесь, кушайте!
   Мужики повернулись и стали усаживаться за приготовленные для них столы.
   - А я вот к бабам пойду и побеседую с ними, - прибавил Бакланов и пошел.
   Он давно уже видел между женщинами Марью, которая с заметным любопытством смотрела на него и даже, как показалось ему, с некоторым чувством.
   Он прямо подошел к ней.
   - Здравствуй, Марья! - сказал он и протянул к ней руку.
   Она хотела было поцеловать ее.
   - Как можно! Этого уж нынче нет, - говорил Бакланов, не давая ей руки, и хотел поцеловать ее в лоб; но Марья протянула к нему губы, и они поцеловались, и оба покраснели.
   Другие женщины смотрели на всю эту сцену с усмешкой.
   - Ну, садитесь!.. Садись, Марья, и я сяду около тебя!..
   Марья продолжала смотреть на него с любопытством.
   - Я стану с вами ужинать и выпью водки. Эй, дайте сюда!..
   Приказчик подал.
   - Ну, вы теперь, - продолжал Бакланов, выпив сам рюмку и обращаясь к женщинам.
   Большая часть из них отхлебнула только, а Марья так и совсем отказалась.
   Подслеповатая старуха, та самая, которая так сильно выла, когда он в первый еще раз уезжал из Лопухов, не спускала с него глаз.
   - Как бабушка-то на барина смотрит, - заметила одна женщина.
   - Что ты старушка? - обратился к ней Бакланов.
   - Да больно как, батюшка, гляжу, баря-то просты ныне стали! отвечала та.
   - Просты они, матушка, ныне все! - отвечала ей прежняя женщина.
   Марья, сидя около Бакланова, заметно модничала.
   - Коли ты не хочешь водки, мы вино будем пить. Помнишь, как когда-то пивали с тобой? - обратился он к ней.
   Приказчик, по его приказанию, принес из горницы бутылку мадеры.
   - Нет, барин, не хочу, не стану! - отказывалась Марья, отстраняя рукою стакан, который подавал было ей Бакланов.
   На мужской половине между тем начинали все больше и больше пошумливал.
   - Мне таперича, Яков Иваныч, что значит - ничего, - заговорил уже прежний покорный старичок.
   - А я его, дъявола, вот как ссучу! - говорил с перекошенной рожей мужик и показывал даже руками, как он кого-то ссучит.
   - Тсс! Тише! - скомандовал достаточно выпивший Петруша. Песню господину петь!
   - Песню, изволь! - повторила толпа.
   - Братцы, пойдемте в сад, там вам попривольнее будет веселиться! Эй! вино несите в сад! - сказал громко Бакланов.
   - В сад, ребята, уважим барина! - раздалось несколько голосов.
   Вся толпа тронулась.
   Бакланов постоянно старался быть около Марьи.
   Он нарочно затеял итти в сад, чтобы в тенистых аллеях удобнее с ней объясниться.
   Солнце это время закатилось, и горела одна только яркая заря.
   Перед балконом мужики расположились по одну сторону, а бабы по другую.
   Бакланов оставался между последними.
   Загорланили песню там и там: сначала пели было одну, а потом стали разные.
   Бакланов взял Марью за зад сарафана и посадил ее около себя.
   - Ой, барин, не трожьте! - прговорила она, отодвигаясь от него.
   Другие бабы, заметив это, поотошли несколько.
   - Пойдем в горницу, шепнул ей Бакланов.
   - Я еще, барин, не сошла с ума... - отвечала она, устремляя на него насмешливый взгляд.
   - Да ведь прежде ходили же?
   - Мало ли вы прежде крови нашей пили? - отвечала Марья.
   Бакланову сделалось стыдно и досадно.
   - Я, кажется, тебя не принуждал?
   - Волей, значит, видно, шла! - отвечала насмешливо Марья.
   - Да ведь это глупо же, - произнес Бакланов: - прежде там как бы то ни было, но были же отношения; отчего же теперь... Я денег тебе дам, сколько хочешь!
   - Не надо, барин, никаких мне ваших денег, - проговорила Марья и потом, прибавив тихим, но решительным голосом: "пустите-с!", отошла на более приличное ей место.
   Такое холодное и насмешливое обращение ее рассердило Бакланова. Он перешел на балкон и сел на мужскую половину.
   Бабы, точно в насмешку, запели какую-то звончайшую песню, и Марья впереди всех выводила.
   Перед Баклановым встал раскорякой один совсем пьяный мужик.
   - Барин, я пляшу, смотри, - говорил он и, обернувшись спиной, начал приплясывать. - Да ты гляди, хорошо ли? - говорил он.
   - Обернись, дуралей, к барину-то лицом, - усовещали его другие мужики.
   - Изволь, сейчас!.. - отвечал мужик и, обернувшись к Бакланову лицом, показал язык.
   - Экий дурак! экий скотина! - проговорили ему на это другие мужики.
   - Дурак и есть! - подтвердил Бакланов, вставая и уходя в комнаты.
   "И это люди!" - говорил он мысленно сам с собой.
   Через полчаса к нему пришел приказчик, тоже выпивший.
   - Говорили с Марьей-с? - спросил он его с улыбкой.
   - Неприступна уж очень стала! - отвечал Бакланов в том же тоне.
   - Все они, проклятые, набрались этой фанаберии! - объяснил приказчик.
   - Что это они так шумят? - спросил Бакланов с досадой.
   - Да разные там свои глупости врут; разберешь у них!
   - Прогони их! Скажи, чтобы шли по домам. С ними нельзя повеселиться хорошенько!
   - Бесчувственный народ - как есть самый! Докладывать-то только давеча не смел, а стоят они этого! - отвечал приказчик и ушел.
   Бакланов слышал потом его голос и несколько ругавшихся с ним голосов. Шум не только не умолкал, но становился все больше и больше в саду и на дворе. Бабы продолжали визжать песни.
   Бакланов нашел наконец нужным затворить окна, запер потом двери и осмотрел свой револьвер. "Чорт их знает, чего им ни придет, пожалуй, в пьяные-то башки!"
   20.
   Возвратившаяся любовь.
   На другой же день после этого, Бакланов, в легонькой бричке, на наемной тройке, несся что есть духу по дороге к Ковригину.
   Софи его известила коротеньким письмецом, что она уезжает на днях за границу, и вдруг эта женщина выросла в его глазах: ему показалось, что он жить без нее не может. Он решился ее нагнать и ехать вместе с нею. Он трепетал одного, - что не нагонит Софи: тогда уж решительно не знал, что с собой делать, хоть стреляйся!
   В Ковригине, не доехав еще до крыльца, он выскочил и побежал в дом. Сердце его забилось радостною надеждой. Двери в сени были не заперты и даже не затворены.
   Бакланов прямо прошел через коридор в комнату Биби, отворил дверь, и странное зрелище представилось его глазам: на постели, в одной рубашке и босиком, лежал Петр Григорьевич и, закрыв глаза, держал одно ухо обращенным в правую сторону. На деревянном стульчике около него сидела старуха и что-то беспрестанно ему говорила, покачивая в такт головой.
   При виде Бакланова, Петр Григорьевич вскочил и ужасно сконфузился.
   - Извините, сделайте милость, - заговорил он.
   - Где Софья Петровна? - спрашивал его тот задыхающимся голосом.
   - Сейчас... час с два как уехала, - отвечал Петр Григорьевич.
   - Сделайте милость, тройку мне лошадей... я ее догоню... мне до нее и ей до меня крайняя надобность.
   - Сейчас лошади будут! - отвечал самонадеянно Петр Григорьевич и, в одной рубахе, босиком, пошел на улицу.
   Бакланов остался в тоскливом и нетерпеливом ожидании.
   - Где лошади-то!.. Нету лошадей-то! - бормотала между тем старуха.
   - Вы что тут делали? - спросил ее Бакланов.
   - Сказки барину-то рассказывала... охотник... очень уж любит это! - отвечала старуха.
   "Вот, чорт, чем занимается!" - подумал Бакланов.
   Петр Григорьевич возвратился что-то не с веселым лицом.
   - Говорят, лошади не съезжены, не пойдут! - проговорил он.
   - О, вздор! у меня пойдут! - проговорил Бакланов и, видя, что надеяться больше на распорядительность добродушного старца нечего, сам пошел. На дворе стояли старик-староста, молодой сын его, сельский даже староста и ямщик, приехавший с Баклановым. Все они в каком-то раздумье рассуждали.
   - Пустяки, братцы, у меня пойдут; я вам заплачу за это! говорил Бакланов.
   - Нам, батюшка, не жаль, - отвечал старик-староста: пятнадцать лошадей на дворе стоят, ни одна не езжена; тетенька при жизни-то не приказывала, а после смерти их - мы сами не смели.
   - Карька-то сходит; раз в телеге ездил я на нем, - подхватил молодой парень.
   - Пустое дело, как тройки не выбрать из пятнадцати животин! насмешливо заметил извозчик Бакланова.
   - Выбери-ка, попробуй, и поезжай сам! - отвечал ему старикашка-староста.
   - Ну и выберу, - али нет! - отвечал ему молодцевато извозчик.
   - Попробуйте-ка в самом деле, ребята! - распоряжался между тем сельский староста, начинавший явно принимать тон полицейского чиновника.
   - Ну и попробуй, и поезжай! - говорил старик-староста, идя с сыном и с извозчиком в конюшни.
   - И поеду, покажу вам в зубы-то, как это дело надо делать! говорил извозчик.
   Вскоре они привели тройку лошадей и выкатили из саней телегу.
   Смотреть на сцену закладыванья вышел на крыльцо и Петр Григорьевич, по-прежнему в одной рубашке.
   Коренная вошла в оглобли с некоторым приличием; впрочем, извозчик имел осторожность, вынув из своего собственного кармана бечевку, взнуздать ее этим. Молодой парень стал ее держать. Лошадь как-то глупо-сердито поводила глазами.
   Из пристяжных одна, когда ей поворачивали, как следует, голову, она зад отворачивала; зад подвернут, голову отнесет. Другая же при этом и лягнула. Старик-староста, отскочив от нее, проговорил: "дъявол, что ты!". Обеих их взялись держать под узцы сельский староста и пришедший какой-то уж новый мужик.
   - В трок им головы-то, в трок, - кричал было с крыльца Петр Григорьевич, но его никто не слушал.
   У извозчика, заправлявшего всем эти делом, заметно дрожали руки.
   - Отпускай! - крикнул он, проворно вскакивая в телегу и подбирая возжи.
   Все трое расскочились. Лошади сначала пошли хорошо.
   В телегу поскакали молодой малый, сельский староста, новый мужик и даже бежал было и старик-староста, да не успел уж вскочить.
   - Пойдут, ничего, пойдут! - ободрял с крыльца Петр Григорьевич.
   Лошади однако начинали все больше и больше забирать.
   - Батюшки, бьют, кажется! - проговорил бежавший за ними старикашка.
   - В самом деле бьют! - говорил Бакланов, тоже бежавший за ними.
   - Держи! держи! - кричали между тем в самой телеге, и все хватали за возжи и тянули в разные стороны.
   Но коренная перекусила уже бечевку, одна из пристяжных беспрестанно взлягивала, другая попала ногой в постромку. Извозчик был бледен, как полотно.
   Телега адски стучала.
   Из усадьбы побежало еще несколько народу, и один только Петр Григорьевич оставался спокоен на крыльце.
   - Сдержать, сдержать! - толковал он вышедшей на крыльцо старухе-сказочнице.
   - Держите на стену! на стену! - кричал сельский староста, соскакивая сам с телеги.
   Но на стену не попали, а вылетели за околицу, а там на пашню, на косорог, в овраг. Телега перевернулась, но лошади продолжали нести. Извозчик потащился было на возжах, но бросил; новый мужик побежал было, держась за задок телеги, но упал.
   Молодой парень лежал и охал.
   К нему подбежал батька.
   - Что, батюшка, не убился ли?
   Но парень ничего ему не ответил, а вскочил и побежал за лошадьми. Те, как неопределенная масса какая-то, мелькали вдали.
   - Черти! лешие! - говорил извозчик, возвращаясь в усадьбу. Поедемте, барин, я вас на своих отвезу. Недалеко тут. В Захарьине, говорят, барыня-то кормит, - обратился он к Бакланову.
   - Сделай милость, - отвечал тот.
   Извозчику более всего было стыдно, что он хвастался, а лошади его разбили.
   - Поедемте сейчас же! - прибавил он и затем, приведя еще дрожавшую от усталости свою тройку, заложил ее снова в бричку.
   Бакланов сел.
   - Прощайте! - произнес ему с крыльца своим добродушным голосом Петр Григорьевич.
   Бакланов молча кивнул ему головой.
   - Кричат все, лешие, а то бы я справился с ними! - продолжал, как бы оправдываясь перед Баклановым, извозчик, а потом, от сдержанной, вероятно, досады, стал неистово сечь свою тройку, так что та снова заскакала у него. Сердце Бакланова замерло в страхе, когда они стали подъезжать к Захарьину. "Ну, как ее нет тут!" - подумал он, и у него волосы на голове стали дыбом от ужаса. По крайней мере за версту еще он стал в повозке своей раком, выглядывая, нет ли на улице Захарьина экипажа Софи. Но его не было. Почти не помня себя, Бакланов обежал все дворы, и на одном из них сказали ему, что Софи приставала ненадолго, но уже с полсуток как уехала.
   Выйдя на улицу, бедный герой мой сел на валявшееся бревно и горько-горько заплакал. О, как он любил в эти минуты Софи!
   ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
   1.
   Изучение исскуств.
   В Петербурге судьба сжалилась над моим героем: он отыскал Софи, помирился с ней, и они вместе отправились за границу.
   В одно светлое блистающее утро, оба они, счастливые и довольные, выходили из гостиницы Гота в Дрездене.
   Рядом с ними шел немец, чичероне.
   - Мы куда это? - спросила его Софи.
   - О, madame, в Grunes Gewolbe, - отвечал тот.
   - Это где сокровища хранятся, - пояснил ей Бакланов, внимательно заглянув в красную книжку Бедекера.
   Немец многозначительно кивнул ему, в знак согласия, головой.
   Войдя во двор королевского замка, он таинственно посадил их в каких-то сенях. Тут уже сидели полная дама с двумя девицами и толстый господин, должно быть, русский купец с бородой, в пальто, непривычно на нем сидевшем, и мрачно склонивший голову. Полная дама бранилась с дочрьми.
   - Ты глупа, что не надела коричневой шляпки! - говорила она.
   - И не надену! - отвечала дочь.
   - И я не надену! - подхватила и другая.
   - Дуры! - сказала им на это мать.
   Все это, разумеется, было говорено по-немецки и самым скромным образом.
   - Сейчас, как выйдут, так и мы войдем! - сказал таинственно и лукаво немец.
   Купец при этом приподнял на него лицо и почесал у себя за ухом.
   Наконец двери отворились, и из них стала выходить толпа.
   Немец, почти с азартом, схватил Бакланова и Софи за руку и втолкнул их в дверь, а потом сделал им, в знак поздравления, ручкой.
   Тем их уже встретил сам господин профессор, с почтенною физиономией, в очках и ермолке. Купец и дама с дочерью тоже вошли вслед за ними.
   Профессор ввел их в первую, с статуэтками, комнату и, закрыв как бы от удовольствия глаза, начал им рассказывать.
   - У нас это в каждом магазине есть, - сказала Софи.
   - Да, - отвечал Бакланов, - но это древность!
   В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.
   Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.
   Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.
   В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.
   С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.
   - Ух! - сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из "Грюнес Гевельбе".
   - Голова заболела, - подтвердила и Софи.
   С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.
   - Угодно в галлерею? - произнес было провожатый Бакланову и Софи.
   Те переглянулись между собой.
   - Нет, мы бы поесть хотели, - сказали они.
   - О, да! - произнес немец и вежливо повел их из дворца.
   Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.
   - Мост! - начал он, показывая в смом деле на мост: - был разрушен французами... император русский восстановил его... Приятно вам это слышать?
   - Да, - отвечал Бакланов.
   - Терраса! - продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.
   - Здесь очень мило! - сказал Бакланов.
   Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.
   Софи села и спросила себе кофе.
   Бакланов сел около нее.
   Проводник с серьезным видом начал толковать им:
   - Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.
   - Брюль? - переспросил Бакланов.
   - Да, - отвечал немец: - но слава наша на земле - дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я...
   Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.
   Немец гордо пошел вперед.
   Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.
   - Софи! - шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: - ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!
   - Да, - отвечала она.
   - Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! - начал он восклицать с первого же шагу.
   Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.
   - Каков Караччи-то, каков? - кричал на всю залу Бакланов. Отойди вот туда, сядь вот тут! - говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: - смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?
   - Вижу, - говорила Софи.
   Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.
   - Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! - сказала она.
   - Ах, душа моя, нет! - сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.
   - Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.
   Софи заглянула на надпись.
   - Нет, это Тициан подписано! - сказала она.
   - Да, ну, они схожи в манере, - произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.
   В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.
   - А! - произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. - А! повторил он. - Тебя что больше всего поразило?.. - прибавил он почти шопотом.
   - Младенец, я уж и не знаю, что это такое! - отвечала Софи.
   - А, младенец! - повторил Бакланов по-прежнему тихо: - да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?
   - Божеский какой-то огонь в глазах.
   - А ты видишь эти волоски сбившиеся... это они ведь на облаках плывут... это ветер их немножко раздул, - продолжал Бакланов.
   - А вот она-то хороша!
   - Она плывет... идет... она мать... она уничтожена, чувствует Бога на руках...
   Софи продолжала смотреть.
   - Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. - толковал ей Бакланов.
   - Да, - подтверждала Софи.
   Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.
   - Ну! - сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.
   - Пойдем! - отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.
   2.
   Немецкий вечер и немецкий вечер.
   - Я не могу больше уж этого есть, - говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.
   - Ужасно! - сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.
   - Garcon! - крикнул Бакланов.
   - Monsieur! - отозвался тот с шиком парижского гарсона.
   - Возьми! - сказал Бакланов.
   - Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
   - Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
   - Vous etes russische gentlemen! - произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
   Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
   - Вы тоже путешествуете? - сказал он.
   - Да-с! - отвечал купец, боязно на него посмотрев.
   - Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
   Купец обвел кругом себя глазами.
   - По делам своим, - известно-с! - сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.
   "И языки еще иностранные знает, скотина этакая!.." - подумал про себя Бакланов.
   Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.
   Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.
   Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.
   Бакланов заговорил с ними.
   - Вы, вероятно, тоже иностранка?
   - О, нет, мы саксонки! - отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.
   - И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!
   - О, да, мы должны все осмотреть, - крикнули девушки.
   Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.
   Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.
   - Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! - сказал он Софи.
   - Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!
   Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.
   Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.
   Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.
   В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!
   Путешественники наши наконец утомились.
   - Домой! - сказала Софи, приподымаясь.
   - Allons! - произнес Бакланов.
   Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.
   - Как чудно сегодня день провели! - заговорил Бакланов первый.
   - Да! - отвечала Софи.
   - Завтра, - продолжал он: - как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.
   - А я, - подхватила Софи: - пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.