Писемский Алексей. Взбаламученное море

   Софи, впрочем, была более скучна, чем весела.
   На другой день она решительно отказалась итти гулять, говоря, что ей не очень здоровиться; но, оставшись одна, сейчас же заперла дверь и написала французскую записочку:
   "Si vous voulez me vour, je serai a Paris dans une semaine et je m'arreterial a l'hotel de Bade.
   "Sophie Leneff".
   На конверте она обозначила: "a Paris, monsieur Plumboque, poste restante".
   Запечатав письмо с своею обычною, несколько лукавою физиономией, она спросила у горничной, где почта и сама сходила и отнесла его.
   Бакланов, желая показать, что ему ужасно весело в Веве, целое утро ходил по окрестностям, но на самом деле ему под конец стало очень скучновато. Красота природы пригляделась, а другим ничем он не был связан с представляющейся ему жизнью.
   Впрочем, возвратясь домой, он уговорил Софи съездить покататься на лодке.
   Они поехали. Вдали виднелась башня.
   - Знаешь ли, Софи, какая это знаменитая башня? - спросил ее Бакланов.
   - Нет!
   - Это Шильонский замок!
   Софи из этого названия ничего не поняла.
   - Да неужели же ты не знаешь поэмы Байрона?
   И это нисколько не пояснило дела.
   - Переведенной Жуковским? - сказал Бакланов.
   - Мало ли у него поэм! Где ж их запомнить? - отвечала наконец Софи.
   - Эта очень известная, - отвечал ей, с некоторою досадою, Бакланов и желал, видно, пополнить ее сведения в этом случае: - их три брата были посажены тут и прикованы к столбам. Один из них видел, как двое братьев его умирали, и не мог ни подать им руки, ни принять их прощального взора. Наконец освободили человека, а он не идет, не хочет: в темнице своей все похоронил, и любовь свою и молодость!
   - А долго ли он сидел? - спросила Софи.
   - Долго.
   - Когда же это было, давно?
   - Давно.
   - А за что его посадили?
   На этот вопрос Бакланов решительно не знал, что отвечать.
   - За совершенно правое и законное восстание, во время, знаешь, этих религиозных войн и всего этого вообще движения, - отвечал он ей общею фразой.
   - Может быть, это и не правда, - заметила Софи.
   - Все равно это!.. Тут главное дело в ощущениях узника которые схвачены у поэта неподражаемо! - подхватил Бакланов.
   Но Софи, кажется, оставалась совершенно равнодушна к этому достоинству.
   - А вот это ведь Женева велеет. Это Женева? - спросил он гребцов.
   - Qui, monsieur! - отвечали те в один голос.
   - Вот, около нее, - продолжал Бакланов, обращаясь снова к Софи: - в Фернее жил другой философ, Вольтер, "сей циник, поседелый", "умов и моды вождь, пронырливый и смелый"! Знаешь эти стихи?
   - Знаю, - отвечала Софи и сказал неправду. - А что, в Париж чрез Женеву надобно ехать? - прибавила она.
   - Через Женеву.
   - Так поедемте лучше туда. Здесь решительно больше нечего делать.
   - Как нечего? Гулять надобно! - возразил Бакланов.
   - Мы и то уж нагулялись, - заметила на это Софи.
   - Вот кататься бы в лодке! - продолжал Бакланов.
   - Сегодня накатались! - опять объяснила Софи.
   На другой день они в самом деле поехали на пароходе в Женеву.
   При виде каменных тротуаров и с большими окнами магазинов, героиня моя точно ожила. Не теряя времени, она пошла и купила себе цепочку, часы, бинокль.
   - У тебя ведь все это есть! - заметил было ей Бакланов.
   - Но у меня все такое дрянное, - отвечала Софи.
   - Где ж дрянное? - возразил он и пошел нанимать коляску, чтоб ехать в Ферней.
   Проезжая мимо маленького, с памятником островка, Бакланов сказал Софи с увлечением:
   - Это остров Жан-Жака Руссо!
   Она кивнула головой, как бы дело шло о знакомом и надоевшем предмете. Дорога шла все в гору. Когда поднялись на довольно значительную вышину, извозчик обернулся и, указывая хлыстом на даль, проговорил:
   - Это Монблан!
   - Чудо, прелесть! - восклицал Бакланов.
   Софи сидела молча.
   Наконец они доехали до цели своей поездки.
   - Это такой-то замок! - воскликнула Софи, увидя весьма небольшой домик.
   Бакланов стал по ступеням крыльца подниматься с каким-то благоговением.
   - C'est le salon de monsieur Voltaire! - произнес провожавший привратник.
   Софи осмотрела кругом.
   - Печи точно у старинных помещиков в домах, - проговорила она, как бы даже с сожалением.
   На урне, стоящей на пъедестале, было написано:
   "Son esprit est partout,
   Et son coeur est ici!"
   - Тут пепел от его сердца хранится! - пояснил Бакланов.
   Софи ничего ему на это не сказала, но сделала больше насмешливую, чем уважительную мину.
   В спальне великого мыслителя и поэта они увидели альков с оборванным потолком и портрет императрицы Екатерины.
   - Каким же образом тут портрет нашей императрицы? - спросила Софи Бакланова.
   - Она была друг Вольтера, неужели ты этого не знаешь? отвечал он ей.
   - Очень мне нужно было это знать! - произнесла Софи.
   Бакланов покачал только головою.
   Он уж очень хорошо понимал, что подруга его для искусств, для поэзии, для красоты природы была решительно существо непроницаемое!
   7.
   Бакланов в Париже.
   Поезд железной дороги не шел, а летел.
   На станциях все красивей и красивей стали попадаться наполеоновские жандармы.
   Софи свое запыленное личико обтерла одеколоном и поправила несколько свой костюм.
   Бакланов, в каком-то лихорадочном волнении, беспрестанно заглядывал вперед.
   - Видать уж! - произнес он, почти со слезами в голосе и откидываясь на спинку дивана.
   - Я остановлюсь в гостинице Баден; а ты, пожалуйста, где-нибудь в другом отеле! А то в Париже пропасть русских... - сказала ему Софи.
   - Хорошо... ты это мне пятый раз говоришь! - отвечал он ей с досадой.
   Стали наконец мелькать дома чаще и чаще, и наши путешественники въехали под арки вокзала.
   Вышли.
   - Что-то увидим? - произнес Бакланов.
   - Да и у меня сердце бьется, - отвечала ему Софи.
   Софи, в покойном, красивом ремизе, весело мотнув головой, сейчас же скрылась в ближайшем переулке.
   Бакланов взял себе другой экипаж.
   - Куда угодно ехать господину? - спросил его извозчик.
   - В какой-нибудь отель, недалеко от отеля де-Бад.
   - В отель де-Лувр! - произнес кучер, получивший из отель де-Лувр более на водку, чем в других отелях.
   - Ну хоть туда! - сказал Бакланов.
   Солнце между тем светило полным своим блеском на белые дома и на гладко вымощенную мостовую.
   При въезде на бульвары, у Бакланова наконец зарябило в глазах. Экипажи ехали ему навстречу, поперек, объезжали его. По тротуару, как бы на праздненство какое, шла целая непрерывная толпа народа, и все такие были по виду бодрые, нарядные, веселые. Прошел наконец и полк с барабаном, бой которого поднимал все ваши нервы. На каждом углу стоял городской сержант, в своей треугольной шляпе и синем мундире. При повороте, около Вандомской колонны, мелькнула площадь.
   - Провезите меня туда, пожалуйста!.. - сказал Бакланов.
   - Bien, monsieur! - отвечал с гордостью извозчик и повез.
   - Pas si vite! pas si vite, mon cher! - говорил, беспрестанно приподнимаясь из экипажа, Бакланов.
   - Это обелиск! - сказал извозчик. Он поставлен был на том месте, где казнен Людовик XVI и была гильотина.
   - Но эти фонтаны, фонтаны. Боже ты мой! - говорил Бакланов, смотря на прелестные в самом деле фонтаны: из рогов изобилия, в руках нереид, огромными снопами била вода, и нимфы держали головы свои обращенными несколько назад, как бы смотря, туда ли она попадет, куда надо.
   - Что это за здание? - спрашивал Бакланов, совсем как бы растерявшись.
   - Тюльери!.. Император тут теперь живет, - отвечал извозчик.
   Бакланов обернулся в другую сторону и замер от удивления.
   - А это?
   - Это, - отвечал извозчик: - Елисейские поля, а вон арка триумфальная. Это место, господин, хорошее, красивое!
   - Чудо что такое! таких ощущений нельзя вдруг подолгу переживать: везите меня поскорее в отель!
   Извозчик поехал.
   - Это место хорошее, господин, хорошее! - повторил он в одно и то же время добродушно и многозначительно.
   В отеле Бакланову предложили номер в пять франков.
   В мило убранной комнате, с камином, с коврами, с мраморным умывальником, он наконец снял с себя пыльное дорожное пдатье и сел.
   - Да, матушка Россия, да! - начал он вслух повторять: далеко тебе еще до Европы: и теплей-то она тебя, и умней, и изящней, и богаче.
   Умывшись и переодевшись, он отправился в Пале-Рояль.
   "Что такое этот Пале-Рояль? Вероятно, что-нибудь великолепное", - решал он мысленно, но, подойдя, должен был спуститься несколько ступеней вниз и очутился на каком-то четвероугольном дворе, окруженном со всех сторон домами с магазинами и ресторанами.
   Он зашел в один из них и спросил себе обед.
   - И это за четыре франка все, за наш целковый! - говорил он, допивая последний глоток довольно сносного вина.
   Кофе пить он пошел в одну из бульварных кофеен.
   Открывшись тут ему панорама показалась просто сказочною.
   Начинали уже зажигать газ. Магазины совершенно показывали свои внутренние, богатые, красивые убранства. В каждом почти из них виднелось хорошенькое личико торгующей мадам.
   Около Бакланова тоже сели две дамы. Одеты они были роскошно, но с заметно набеленными лицами, и как сели, так сейчас же постарались поднять высоко-высоко свои платья.
   Бакланов им невольно улыбнулся. Они ему тоже улыбнулись.
   - Этот monsieur очень хорош собой! - сказала одна из них, громко и явно показывая на него.
   - Да, я желала бы его поцеловать! - отвечала другая.
   Бакланову это несовсем понравилось; он встал и пошел.
   Увидав на одном из домов надпись: "Hotel de Bade", он зашел и спросил о Софи.
   - Mais madame n'est pas a la maison! - отвечала ему черноволосая привратница.
   "Где ж это она, ветреница, до сих пор?" - подумал не без досады Бакланов и кликнул извозчика.
   - Au Bal Mabil! - сказал он.
   - Qui, monsieur! - отвечал тот и повез.
   "Там, должно быть, что-нибудь вакхическое, одуряющее!" мечтал герой мой, проезжая Елисейскими полями.
   Целая масса огня горела на воротах Баль-Мабиля.
   Бакланов вошел не без удовольствия.
   Свет и газ пробегал по газонам, светился в самых цветах и горел в разнообразнейших, развешанных по деревьям шарах.
   Бакланов пробрался к толпе, где танцовали.
   Две девицы, очень некрасивые собой, наклоняясь под музыку, поднимали платья.
   Бакланову сделалось жалко, зачем это они делали.
   Перейдя на другую сторону, он увидел девицу получше, которая, совсем почти лежа на плече кавалера, танцовала; потом вдруг подняла ногу и задела при этом одного господина за нос, Он и вся стоявшая публика захохотали.
   Бакланов наконец захотел поговорить с какою-нибудь из этих госпож.
   - Mademoiselle! - обратился он к одной из них несовсем смело.
   - Ci-devant, monsieur! - отвечала ему та с грустью.
   При этом шедшая с ней подруга захохотала осиплым и почти мужским голосом.
   Еще с полчаса Бакланов не знал, как и просидеть.
   Выйдя из сада и пройдя по Елисейским полям, он наконец вздохнул посвободнее.
   - Все то мерзость; а вот и это - прелесть! - произнес он, показывая на весело и беспечно идущую по широким панелям толпу и на виднеющееся на высоте темно-синее небо. В воздухе между тем было что-то раздражающее. Он опахивал в одно и то же время теплотой и свежестью. Бакланов живо чувствовал во всем теле своем какую-то негу и сладострастие.
   8.
   Софи и Париж.
   Не менее разнообразно проводила свое время и Софи.
   В гостинице Баден она зняла номер в десять франков.
   Надев свое лучшее платье, свою новую шляпку и бурнус, она сейчас же вышла на улицу; но, Боже мой, как показался ей весь наряд ее несвеж и старомоден!
   - К Ротшильду в контору! - сказала она.
   Извозчик подвез.
   Софи робко вошла в грязноватое помещение.
   - Сколько угодно вам получить по вашему кредитиву? - спросил ее плешивый кассир.
   - Десять тысяч франков.
   Ей сейчас же отсчитали золотом.
   Она совершенно небрежно положила эту чувствительную сумму в свой кармашек и вышла.
   - В лучший магазин, где дамские наряды делаются! - сказала она своему вознице.
   Тот мотнул в ответ головой и подвез ее к целому дому-магазину.
   Софи вошла сначала по мраморной, а потом по чугунной, с золотом, лестнице. Красивые французы и красивые францженки окружили ее.
   - Мне нужно платье, или, лучше сказать, весь туалет.
   - Avec grand plaisir, madame, avec grand plaisir! восклицали француженки и повели ее.
   При виде некоторых материй и фасонов, у Софи даже дыханье захватывало.
   Часа четыре, по крайней мере, она ходила, пересматривала; с нее снимали мерки, восхищались ее красотой. Наконец она вышла и поехала в магазин белья.
   Там ей говорили:
   - Вам нужно батистовое белье. Вам нужно сделать ночное особенное, с длинными рукавами.
   Сама содержательница магазина обиделась, когда Софи сказала ей, что у ней есть для ночи кофты.
   - Кто ж, madame, нынче кофты носит?.. Кто носит?.. восклицала она.
   Софи, чтоб успокоить ее, поспешила заказать белье с длинными рукавами.
   Из магазина белья она поехала в магазин обуви.
   - Ваша ножка восхитительна! - говорил ей француз, сняв с нее ботинку, и даже пожал ей при этом ножку, а когда надел свою ботинку, то попросил ее встать и походить.
   Софи встала.
   - Вы ведь, madame, не ходите, а летаете.
   Софи в самом деле чувствовала какую-то особенную легкость и живость. Она взяла у него пар восемь разного рода обуви.
   Было уже часов семь.
   Софи, вспомнив наконец, что она еще ничего не кушала, возвратилась в свой отель и прошла прямо в обеденную залу.
   Там сидело за столом человек пятьдесят. Софи робко села на одно пустое место. Она в первый еще раз обедала одна. Впрочем, ей было весело: все почти мужчины с заметным вниманием и любопытством смотрели на нее.
   Откушав и выйдя на улицу, Софи решительно не в состоянии была вернуться в свой номер. Ей так все нравилось, так все ее прельщало!..
   Она взяла экипаж и поехала в Елисейские поля, где пошла было пешком, погулять. Тысячи огней горели в аллеях и придавали всему несколько таинственный вид.
   Софи шла по дорожке.
   К ней, на первых же шагах, пристал какой-то господин.
   - Я вас провожаю! - сказал он.
   - Non, non, non, monsieur! - поспешно отвечала Софи.
   При возвращении домой, привратница, подавая ей ключ, объявила:
   - У вас были три господина: один высокий, с бородой, другой черноволосый, с усами, третий блондин.
   Софи, не без гордости и не без удовольствия, мотнула ей головой в ответ и начала взбираться в свой номер.
   Там она в утомлении, но с заметно довольным лицом, села и начала припоминать, что она видела.
   Вдруг в двери постучали.
   - Entrez! - сказала она.
   Вошел мужчина: Петцолов в штатском платье и с бородой.
   - Ах, какой ты смешной!.. - было первое слово Софи.
   - А что же? - спросил молодой человек, как бы несколько обидевшись.
   - В штатском платье...
   - Надоела уже эта ливрея-то, да здесь и нельзя.
   - Знаю это; но зачем однако пришел так поздно?
   - Три раза был у вас, - говорил Петцолов, беря обе руки и целуя их.
   - Нет, нельзя так поздно, - отвечала Софи, не отнимая, впрочем, рук.
   - Позвольте, по крайней мере, хоть насмотреться на вас немножко! - произнес молодой человек с заметным чувством и сел на диван.
   - Ну, смотрите! - сказала Софи, вставая против него.
   - Вот так! - произнес Петцолов, обнимая ее и притягивая к себе.
   - Ну, вот, поцелую вас, и будет: отправляйтесь домой! сказала Софи.
   - Не вижу к тому никакой побудительной причины! - думал было шуткой отыграться молодой человек.
   - Александр ведь тоже в Париже. Очень может быть, что зайдет еще ко мне.
   - Но ведь он не ревнив!
   - Да, не ревнив! Отправляйтесь, отправляйтесь!.. Я к вам или пришлю, или напишу, или сама заеду.
   - Вы знаете, я стою в отель де-Бирон!
   - Знаю, отправляйтесь! - торопливо говорила Софи и почти что насильно выпроводила своего гостя за двери.
   Потом сейчас же разделась и улеглась на упругий тюфяк.
   - Как тут славно! - сказала она, ударив по нем ручкой и покачнувшись при этом всем своим прелестным телом.
   9.
   Глупое положение.
   В совершенно приличный час для визитов, в дверь Софи раздался несмелый стук.
   Она в эти минуты была вся обложена разными рюшами, газами, материями. Перед ней стояла такая же, как и она сама, красивая француженка.
   - Entrez! - сказала Софи на второй уже стук.
   Дверь отворилась: вошел англичанин, в светлейшей шляпе, в перчатках огненного цвета и сапогах на толстейших подошвах.
   - Bonjour! - весело проговорила ему Софи: - pardon, что я займусь еще несколько минут.
   - О, madame! - произнес англичанин и чопорно сел.
   Софи принялась смотреть на рисунок, который чертила ей портниха, и только по временам с улыбкой и ласково взглядывала на своего гостя.
   Тот при этом всегда немножко краснел.
   Наконец раздался опять стук в двери. Софи с беспокойством взглянула на них.
   - Entrez! - сказала она.
   Вошел Бакланов.
   Увидев англичанина, он, как ни старался это скрыть, заметно выразил в лице своем неудовольствие и недоумение.
   - Bonjour! - говорил он, протягивая без церемонии руку Софи. - Je vous salue! - прибавил он англичанину и затем, усевшись на диване, небрежно развалился.
   - Я зашел к вам, Софи: когда ж мы с вами поедем прокатиться по Парижу?
   - Все занята! - отвечала ему Софи.
   - Если позволите мне предложить вам мой экипаж, - сказал англичанин: - он и лошади у меня очень хороши!
   - Ах, пожалуйста! Я ужасно люблю хорошие экипажи и хороших лошадей, - воскликнула Софи.
   - Но у вас, как у путешественника, вероятно, тоже нанятой, заметил ему Бакланов.
   - Нет, мой дядя здесь посланник: все семейство наше очень любит лошадей! - отвечал скромно англичанин.
   - Monsieur Plumboque лорд, - пояснила Софи.
   Замечание это показалось Бакланову глупо и пошло.
   - Теперь час гулянья в Булонском лесу: угодно вам, madame, и вам, monsieur? - продолжал вежливо англичанин, сначала обращаясь к Софи, а потом к Бакланову.
   - В восторге, monsieur Plumboque, от вашего предложения, в восторге! - произнесла Софи и ушла вместе с модисткой в следующую комнату, чтобы надеть там свой новый наряд.
   Туалет ее, разумеется, продолжался около часу, и в продолжении этого времени англичанин несколько раз обращался к Бакланову с разговорами, но тот отвечал ему больше полусловами и зевая.
   Он соглашался с ними ехать, единственно не желая показать, что он тут что-нибудь подозревает или ревнует.
   Софи вышла шумно и гордо. Модистка тоже вышла за ней не без гордости.
   Лошади и экипаж англичанина оказались действительно такие, что Софи и Бакланов подобных еще и не видывали. Он упросил их сесть на заднюю скамейку, а сам сел напротив.
   Понеслись.
   Кто видал цепь экипажей часа в три, от Тюльери до Триумфальных ворот, тот знает, сколько тут роскоши, красоты и изящества, какие львы и львицы сидят, какие львы, запряженные у дышла, несутся.
   Софи совершенно была счастлива своим нарядом и своим экипажем. Одно только неприятно ей было, что рядом с ней сидел Бакланов в довольно поношенном пальто.
   Впереди их скакал взвод старой гвардии, конвоировавший маленького принца Наполеона.
   Софи ужасно хотелось обогнать их, и они обогнали.
   Она увидела в коляске двух дам и какого-то маленького мльчугана.
   В Булонском лесу они, как водится, остановились у искусственного водопада.
   Софи сейчас же весело побежала туда. Англичанин пошел за ней.
   Бакланов не пошел: ему странно показалось бегать за этой госпожой, куда только ей было угодно.
   Он видел, как на верх утеса Софи всходила, опираясь на руку англичанина. Потом видел, как они спустились оттуда и стали проходить под водою, по темноватой пещере, и довольно долго оттуда не выходили. Наконец они вышли и, как бы совершенно забыв о его существовании, снова скрылись в лесу.
   Бакланову наконец показалось смешно его положение.
   Он велел подать себе завтрак, съел его, выпил бутылку вина, но товарищи не возвращались.
   Терпение его истощилось.
   Он взял первого попавшегося извозчика и уехал.
   10.
   Конец истории любви.
   Бакланов целую ночь не спал от досады и ревности.
   Встав поутру, он прямо отправился к Софи, чтоб иметь с ней решительное объяснение.
   Дорогой он все прибирал самые резкие выражения.
   "Если это одно только кокетство, так глупое, неприличное кокетство, - думал он. - Если же любовь, так зачем не сказать прямо: я люблю другого, а не вас".
   В гостинице Баден, взбежав по винтообразной лестнице к номеру Софи, он услыхал там ее веселый и несовсем естесственный смех.
   Не столько с умыслом, сколько по торопливости, он, не постучавшись, отворил дверь.
   - Ах! - раздался голос Софи.
   Петцолов в это время целовал ее в шею.
   - Pardon, madame! - сказал Бакланов, проворно отступая назад и захлопнув дверь. - Pardon! - повторил он и пошел.
   - Александр! Александр! - послышался было с лестницы ее голос.
   Но Бакланов не обернулся.
   На душе его бушевала уже не ревность, а презрение к Софи: такого поступка он все-таки не ожидал от нее.
   Целый день после этого он ходил по Парижу, чтобы как-нибудь забыться; на другой день тоже. Главным образом его мучила мысль, что ему с собой делать (он собственно и за границу поскакал за Софи, потому что не знал, что с собой делать в деревне). Все женщины, жизнь которых была не безукоризненна и которыми он так еще недавно восхищался, стали ему казаться омерзительны, но зато, о Боже мой, в каком светозарном ореоле представилась ему его чистая и непорочная жена! Без мучительной тоски и тайного стыда он не в состоянии был видеть маленьких детей, вооброжая, что и он тоже отец!.. С чувством искренней зависти он смотрел на каждого солидного господина, идущего под руку с солидною дамой, припоминая, что он некогда гулял так с Евпраксией, при чем обыкновенно всегда ужасно скучал, но теперь это казалось ему величайшим блаженством!.. Десять лет жизни он готов был отдать, чтобы только возвратиться к семейству, но в то же время не смел и подумать об этом!..
   Наконец скука и одиночество пересилили его; он решился, чтобы там ни было, написать Евпраксии совершенно откровенное письмо и звать ее к себе в Париж. Если она приедет к нему, значит, еще любит его, а потому все ему простит, а если напишет письмо только, то там видно будет, какое именно.
   "Бесценный друг! - писал он. - Ты в Петербурге теперь. Приезжай, Бога ради, в Париж и спаси меня от самого себя. Как велико было мое преступление против тебя, так велико и раскаяние. Я бы сам к тебе летел, да не смею этого сделать, и притом тяжело болен!"
   Даже за прощеньем он не хотел сам итти, а желал, чтоб ему принесли его: баловень и счастливец был судьбы!
   11.
   Обращение к более серьезным занятиям.
   В полицейском отделении Palais de Justice происходил суд над пятьюдесятью человеками, которые хотели произвести демонстрацию при представлении пьесы адъютанта наполеоновского.
   Бакланов, значительно успокоившийся после отправки письма к жене, тут же сидел около стенографов.
   Он в первый еще раз был в открытом суде и видел политических преступников.
   Судьи и адвокаты в мантиях и шапочках тоже сильно его занимали.
   Императорский прокурор, с испитым лицом, показался ему противен.
   Два главных агитатора: бывший аптекарь, почти уже старик, с большою седою бородой, и другой - молодой человек, черноволосый, сидели отдельно. Их выразительные и характерные физиономии чрезвычайно понравились Бакланову.
   Прочие преступники помещались все на амфитеатре против судей; почти около каждого из них сидел солдат.
   Бакланов все высматривал присяжных.
   - Скажите, где же присяжные? - обратился он к одному молодому адвокату.
   - О, здесь нет присяжных! - отвечал тот с некоторым удивлением: - это суд полицейский.
   - Но преступление ведь, кажется, очень важное.
   - Нет, что ж: нарушение правил благочиния, уличный скандал.
   - Однако я сам читал их прокламацию и воззвания не к уличному скандалу.
   - Да, - отвечал с улыбкою адвокат: - но император не желает придавать этому никакого особенного значения.
   - Однако, может быть, этих людей сошлют на галеры? - прибавил Бакланов.
   - Вероятно, - подтвердил адвокат.
   Бакланов исполнялся удивления и негодования и, придя домой, сейчас же начал писать статью: "Об открытом суде вообще, и каков он во Франции". Весь запас старых университетских сведений, все, что прочтено потом в журналах, все это было воскрешено в памяти, статейка вышла весьма, весьма приличная.
   - Вот это жизнь! - говорил он, проработав с утра до самого обеда.
   Трудом своим ему ужасно хотелось с кем-нибудь поделиться.
   Раз, идя по бульвару, он увидел Галкина, шедшего с каким-то господином.
   Юноша сей, заметив его, сейчас же хотел было дать тягу в сторону, но Бакланов сам подошел к нему.
   - Здравствуйте-с! - сказал он ему довольно приветливо.
   - Ах, да, здравствуйте! - отвечал робко и с удовольствием Галкин.
   Шедший с ним господин тоже поклонился Бакланову. Тот всмотрелся в него.
   - А, monsieur Басардин! Здравствуйте.
   - Скажите, пожалуйста, - начал тот: - вы с сестрою моей сюда приехали?
   - Нет, - отвечал Бакланов смело, но в сущности весьма сконфуженный. - Мы были с ней в Бадене, а потом она поехала куда-то в Швейцарию, а я в другое место.
   - Досадно! - проговорил Виктор, крутя усы.
   С молодым Галкиным он не только не был враг, а, напротив, в дружбе с ним находился, и Галкин, по преимуществу, уважал Басардина за то, что он продергивал в печати его отца.
   Когда потом узналось, что Басардину платят из откупа за то, чтоб он молчал, то молодой человек и это в нем уважил, говоря, что с этаких скотов следует брать всякому.
   - Я либеральному человеку, - пояснил он: - все прощаю, что б он ни сделал.
   Теперь они жили даже вместе и постоянно ходили под руку.
   - А что, господа, не свободны ли вы как-нибудь вечерком? заговорил вдруг Бакланов несколько заискивающим голосом.