Плахотникова Елена. Жизнь как в сказке

   Я погладил браслет. Почти полный. И быстро оглянулся.
   На меня смотрел старик-прорицатель.
   Этот дедушка, «божий одуванчик», похоже, впал в последнюю стадию маразма. Решил на старости лет пылью дальних дорог подышать. Путешествовать ему, видишь ли, приспичило. С нашим караваном. Ну ладно, сам бы пылью дышал, так он еще внучку-малолетку прихватил. (Или кто там она ему?) Первоидущий не возражал. И не отговаривал. А кто в здравом уме станет спорить с таким дедушкой?
   Ну, может, я бы и смог отговорить деда, если б увидел его перед отходом. Не видел!
   Едва вышли из города, меня на сон растащило. Прям, очи зачиняются и голова на шее не держится. Будь я на работе, умостил бы морду на стол и часок покемарил. А сон в седле не сон, а сплошное извращение. И выспаться не получается, и проснуться никак. Так и промучался до вечера. Останавливаться на обед Первоидущий в тот день не стал. У колодца и так не протолкнуться было. Два каравана там собрались. Тот, что перед нами из Города вышел и другой, что в Город только направлялся. И двое первоидущих спорили, кому ждать, а кому воду брать. Потом бега решили устроить. Типа, чей вожак быстрее, те поалы и пьют первыми.
   Когда мы подошли, у колодца только дистанцию отмеряли.
   Так из вторых мы стали первыми.
   И в первый же вечер я увидел у костра старика-прорицателя.
   Ну, кивнул (знакомы, вроде как) и мимо почти прошел, когда девчонку возле деда заметил. Вот тогда я и не выдержал. Присел возле костра, за жизнь говорить стал. Любопытно мне было, чего это старикану на месте не сиделось. В его возрасте о дальних дорогах уже не думают. Дочапал от койки до сортира, вернулся обратно… даже такое путешествие не всем по силам, а тут… Вот загнется дед в дороге, с малявкой его чего будет?
   Почему-то никого, кроме меня, это не колыхало. Даже деда с малявкой.
   Блин, да я что, заместителем матери Терезы здесь заделался?!
   Старик, кстати, тоже себе заместителя готовит. Заместительницу. И в этом путешествии он ей тренировки на местности решил устроить. Мол, давно собирался, да времени никак не находилось. А всё, чему в лавке научить можно, тому уже научил. Огонь в Городе разжечь не трудно, но не так он горит, как у Дороги. И вода возле Дороги другая, и песок, и облака.
   Ну, это мне понятно. Вот только не на пикник мы вышли день-два, а там обратно. До Храма топать и топать. И вряд ли караван повернет, если деду резко поплохеет. Колдун у нас главный заказчик, не дед.
   Чем дольше я говорил, тем шире старик улыбался. А когда я заткнулся, он меня на ужин пригласил. Наверно, в благодарность за заботу.
   На следующий вечер дед к моему шатру притопал. И малявку с собой привел. Типа, сегодня, Леха, твоя очередь нас кормить. А у меня на ужин только кровяная колбаса. Крант расстарался. Ну, дед смотрел на нее, смотрел, потом решился попробовал. Сначала маленький кусочек, потом больше, потом… пришлось, короче, свою порцию ему отдать. Не Кранта же мне обделять? Он-то мужик терпеливый: и солнце ему нипочем, и голод, и злых людей он не боится, но… лично мне спится намного спокойнее, когда оберегатель у меня хорошо накормлен.
   Ну, я, понятно, голодным не остался. Малек за гостями сбегал: за Марлой, за Первоидущим, а Меченый и колдун сами на огонек заглянули. И кой-чего пожевать принесли. Не принято здесь с пустыми руками в гости ходить. Так нежданно-негаданно вместо рядового ужина конкретное отмечалово получилось. С шашлыками, тостами и анекдотами. А когда мне фейерверка захотелось, Асс устроил такую иллюминацию, наверно, и в городе видно было. Так я вместо «спасибо» рыжему свой второй шашлык отдал. Типа, кушай, дорогой, большим, сильным и красивым вырастешь. Асс сначала обиделся, а потом, кусок за куском, весь и умял. Еще и добавки попросил. Думаю, третий шашлык был лишним. Колдун два дня потом свой походный усул занимал. Кажется, даже спал в нем. А мы по старинке, за кустами и камнями. Не спали, понятное дело!
   Вот после того, второго вечера, старик и начал сказки рассказывать. По просьбе слушателей, никак иначе. Не знаю, почему всё, чего старик рассказывал, здесь песнями зовется. Ни музыки, ни самого пения не было. Был только рассказ, о том… нет, десяток рассказов, и все… как бы это сказать?.. на один мотив, что ли. И во всех дело происходило до войны Мостов и Башен. Задолго «до».
   Расклад получался такой, что племени, клану или стае надо было уходить. И так далеко, чтоб даже «любимые» соседи не нашли. И вождь, карс или вожак шли пошептаться с местным мудрецом. Ну, а этот шибко мудрый шел уже к Хранителю Моста. Потому как никто, кроме Хранителя, вопросом такой эвакуации не занимался.
   О чем мудрый говорил с Хранителем, чем платил за услугу, о том песня умалчивает. Но в особый день или ночь все племя, клан или стая топали с вещами на выход к ближайшему мосту. Моста из песни не выкинешь, что было, то было. Обычный, вроде, мост, хожено-езжено по нему не счесть, но когда ступил на него Хранитель, то привел мост не на другой берег реки или ущелья, а в совсем незнакомые земли. И под незнакомое небо.
   В конце каждой песни упоминалось, что проводник, на прощание, давал совет, как жить-обитать на новом месте. И не возвращался проверить, следуют его указаниям или давно положили на них. Только к ипшам Хранители заглядывали больше одного раза. Учили их чему-то тайному и строго хранимому. Может, из-за этого ипш и выбили после Войны. Почти всех.
   После разговора об ипшах, сидящие у костра подобрались как-то, заерзали. Вроде бы, неприличное чего-то старик ляпнул, о чем давно забыть уговорились. Особо мнительные и впечатлительные ушли, не прощаясь. Остальные тоже скоро ушли. Но сначала спасибо сказали. Старику за песню, мне за тепло костра. Раньше обычного разошлись. До Санута еще полно времени.
   — Что-то устал я сегодня, — вздохнул прорицатель. Говорю такое, о чем и думать не надо бы. Прости, Многодобрый, мой глупый язык. И все остальные меня простите.
   А всех остальных у костра только Крант, Малек и девчонка.
   — Я никого не хотел обидеть. Воссоздателем клянусь!
   — Кем?! не врубился я.
   — Воссоздателем, — повторил дед и поклонился еще ниже.
   Пока я соображал, нет ли у старца проблем с дикцией, пока на Кранта и Малька глазел, дед тихо ушел. Вместе с девчонкой.
   — Чего это с ним?
   — Он обидел тебя, господин.
   — Тем, что про ипш рассказал? Так это…
   — Нет.
   Малек замолчал. И, похоже, в ближайшее время говорить не собирался. Заставлять его мне не хотелось.
   — Крант, может, ты объяснишь?
   Нортор неохотно шевельнулся, подбросил в костер несколько поальих катышек, а сверху горсть семян, что придавали дыму хвойный аромат. Потом дотянулся до кувшина и разлил по чашам красное.
   — Ну, ладно, Крант, не хочешь говорить…
   Оберегатель быстро вылил в себя вино и повернулся ко мне. Глаза его хищно блеснули.
   — Нутер, он обидел тебя. Когда заговорил об норторах и ипшах возле твоего костра.
   — Подожди, а если б он сказал это возле чужого?..
   — Только тебе служат нортор и ипша.
   Счастливой улыбку Кранта я бы не назвал. Веселой тоже. Но кой-чего я понял. Типа, не хочешь обидеть хозяина, не ругай его собаку.
   — Ладно, Крант, а кем он тут клялся, знаешь?
   — Он долго жил среди ильтов.
   — С чего ты взял?
   — Только они верят в Воссоздателя.
   — А подробнее можно?
   Оказалось, можно.
   Мир, где прежде жили ильты, был создан Создателем. Как и бесчисленное количество других миров. И едва не погиб, как бесчисленное количество других миров. В нем тоже не было того совершенства, к которому стремился Создатель. Но один из Учеников (ильты считают его Первейшим и Мудрейшим) решил, что мир прекрасен и в своем несовершенстве. Долго просил Ученик Учителя, и тот уступил его просьбе. Снял с себя маску Разрушителя и пошел создавать новый мир. Прекраснее и совершеннее прежних. А Ученик остался возле недоразрушенного мира, и начал воссоздавать его. Но остальные Ученики, видя печаль Учителя, решили, что оставшийся мир печалит его. Своим несовершенством. И тогда, тайком друг от друга, и от Учителя (ведь Учитель дал слово!) они стали возвращаться к несовершенному миру, чтобы разрушить его. Но у мира нашелся надежный защитник Первейший ученик Создателя. И всякий раз он побеждал и прогонял своего противника, и всякий раз воссоздавал разрушенное. Долгой была эта странная война, забылось имя Первого ученика, Воссоздателем стали называть его. Но как-то сговорились Ученики, и все вместе пришли к несовершенному миру. И случилась битва. Страшная и ужасная. Ибо Воссоздатель перестал щадить побежденных противников. Он начал их убивать! А с каждым убитым погибало что-то в любимом мире Воссоздателя. Ведь все ученики помогали творить миры, и каждый вкладывал в творимый мир что-то свое. Понял тогда Защитник, что не защитить ему любимый мир. И решил спасти хоть творение свое ильтов. Отправил он свой глаз искать мир, что родился сам по себе. Создатель никогда не трогал такие миры, не пытался улучшить их. Ибо легче создать новое, чем переделать уже созданное. И когда самородный мир был найден, оторвал Воссоздатель свое крыло, и сотворил мост между мирами. Перешли ильты в новый мир, и разрушился чудный мост. Чтобы ни один враг не смог пройти по нему. Но по-прежнему, Воссоздатель оберегает своих детей, хоть и не может каждую ночь смотреть на них. Когда к миру приближается враг, глаз Воссоздателя становится кровавым, и три дня и три ночи висит над миром. Тогда ильты начинают готовиться к битве. Они знают, что часть своих врагов Воссоздатель подарит им. Чтобы ильты не забыли, как надо сражаться. Чтобы не превратились в слабых и ленивых, как все остальные в этом мире.
   Крант замолчал, а я покрутил головой от полноты чувств.
   — Ну, ни фига себе сказочка на ночь глядя! Что, так и было, как там ильты напридумывали?
   Крант налил еще вина, выпил свою порцию, и только потом ответил:
   — Ильты пришли в наш мир самыми последними. Когда война Мостов и Башен почти закончилась. Воспользовались одним из последних Мостов. Ильны называют себя лучшими воинами. И это почти истина.
   — Почти?.. Они такие крутые, что могут сражаться с норторами на равных?
   — Могут, нутер.
   Не знаю, почему я вдруг вспомнил норторов. Есть еще тиу, ипши, да и народ Марлы не из самых слабых бойцов. Но… что сказал, то сказал. Норторы, значит, норторы. Не зря ведь все остальные их, мягко говоря, опасаются.
   — И победить нортора могут?
   — Могут. Иногда.
   — Обычного или такого, как ты?
   — Обычного. Оберегатели не сражаются.
   — Правда, что ли?
   — Я истину говорю, нутер.
   Кажется, Крант слегка обиделся.
   — Да уж видел я, как ты несражался на Дороге. Метровый вал из трупов навалил.
   — Я не сражался! Я оберегал тебя!
   — А это не одно и тоже?
   — Нет!
   Вот теперь Крант обиделся без «кажется».
   — Ну ладно, оберегал, значит, оберегал. Благодарю за службу.
   Рявкать «служу тебе, любимый хозяин!», Крант не стал. И я спросил:
   — А чего еще про ильтов ты знаешь?
   — Я многое знаю.
   Угу. Типа, врага надо знать в лицо.
   Но озвучивать это я не стал. Чтобы не сбивать Кранта с мысли.
   — Ильтов много. Они живут там, где другие не могут жить. Умеют довольствоваться малым.
   Сказал и вздохнул. Горестно так.
   — Ты тоже умеешь, — утешил я Кранта.
   Но он глянул на меня так, будто укусить хотел.
   — Нутер, меня учили. Очень долго. А ильты рождаются такими. И если б жили так же долго, как норторы, то… — Еще один горестный вздох.
   — А они рано умирают?
   — Нет. Не рано. Но их жизнь короче. А еще у них много детей. Не все дети становятся взрослыми, но из тех, кто выживает, получаются сильные бойцы.
   — Вы воюете с ними?
   — Норторам не нужны земли ильтов.
   Гордо так. Типа, мы в подачках не нуждаемся.
   — Почему не нужны?
   — Много песка, много горячего камня, много солнца, мало воды и пищи.
   — Блин, и им нравится жить в пустыне?
   — Ильты говорят, что это не пустыня. Настоящие пустыни остались в прежнем мире.
   — Ни фига себе! Тогда понятно, почему они стали плодиться, как тараканы.
   — Как кто?..
   — Забудь. Лучше ответь: «много детей» это сколько?
   Если по десять-пятнадцать в одной семье, то еще при моей жизни тут может начаться такое!..
   — Три или четыре.
   — И это «много»?! Ты чего? Совсем считать не умеешь?
   — Нутер… — Чаша в руке Кранта вдруг треснула и развалилась надвое. А он будто и не заметил этого. Ильтов много. Больше, чем норторов. И с каждым годом становится больше.
   — Ну, это понятно. А сколько детей в норторской семье?
   — Один. Потом второй.
   — Ну, понятно, что сначала один, а потом второй. Вы ведь не тиу, где двойня это минимум.
   — Ты не понял, нутер. Второй ребенок приходит, когда первый уже ушел.
   — Как «ушел»? В смысле, умер?
   — Не умер. Вырос!
   — Что, совсем? И сколько лет на это надо?
   — Сорок или пятьдесят.
   — Сколько?!
   Удивил меня Крант. Совсем не слабо удивил. Это сколько ж лет ему? Если только в пятьдесят они выбираются из подросткового возраста.
   — Ну, понятно теперь, почему третьего ребенка вы не успеваете родить.
   Крант громко брякнул осколками чаши и осторожно очень осторожно! положил их в огонь. Будто трудную и особо сложную работу выполнил.
   — Нутер, ты опять не понял, — оберегатель мельком глянул на меня. Костер в его глазах казался красным. Третий ребенок придет, если он нужнее жизни.
   — Как это? Чьей жизни?
   Такого я точно не понял. И догадываться не собирался.
   — Жен среди норторов меньше, чем мужей, — сообщил Крант, словно это могло мне что-то объяснить.
   — Так это у каждого народа так. Или почти у каждого.
   — Одна жена и два мужа? Нутер, у твоего народа тоже так?
   — В смысле, для каждой девчонки по два пацана рождается?
   Оберегатель кивнул.
   — Нет. Среди наших новорожденных соотношение другое. Кажется, восемь к десяти. Ну, а пока дорастут до нужной кондиции, соотношение становится один к одному. Типа, каждой Тамаре по Тарасу.
   «И матрасу».
   Вот только говорить про матрас я не стал. Кто его знает, какой там у норторов брачный ритуал. Я еще тиу не забыл.
   — Убить нортора намного труднее, чем… — опять отсвечивающий красным взгляд. Чем кого-то другого. Пусть до Ночи Выбора доживают не все, но и тогда мужей больше, чем жен. Чтобы сохранить жизнь новому нортору, жену нортора отвлекают. В первый раз это просто. Во второй труднее. В третий почти невозможно.
   — Ну, ни фига себе! Голос у меня конкретно осел. И каждая ва… гм-гм… ваша мамаша так любит своих детей… на ужин… или только оберегательницы?
   — У… оберегательниц… у наших «сестер» не бывает детей.
   Теперь голос осел у Кранта.
   — Потому, что они вам вроде как сёстры?
   — Нет. Потому что их мало. Нельзя забрать ребенка у оберегающей и не убить ее. Забрать первого ребенка… убить оберегающую… Это не правильно!
   — Правильнее замочить ту, что родила троих?..
   Крант задумчиво кивнул. Словно он говорил не только со мной, но и еще с кем-то. Кого мне в упор не видно.
   — Трижды открывшая сумку может умереть. Она выполнила свой…
   — Подожди, мужик, какую сумку? Чего ты буровишь?!
   Оберегатель смотрел сквозь меня и слегка покачивался. Кажется, он не услышал вопроса.
   — Я видел, как другие выпускают в жизнь своих детей. Жены норторов не могут так… терять столько крови опасно. Кровь будит голод, зовет на охоту. И тогда трудно удержаться.
   — Мама дорогая!..
   Я вдруг вспомнил, что Крант был рядом, когда я принимал роды. Почему же тогда у меня и опаски никакой не возникло? Или во время операций. Их ведь тоже бескровными не назовешь.
   — Нас учили видеть живую кровь и терпеть голод. Учили оберегать раненого хозяина.
   «Или хозяина, что лечит раненого. Разницы почти никакой».
   — Ага. А другие как?..
   Своего голоса я и сам не услышал.
   — Норторы быстро заживляют свои раны. Но если бы новые норторы рождались, а ни приходили в мир, мой народ давно погиб бы. Даже выбираясь из сумки, нортор пахнет как добыча, но он не измазан кровью! У него есть шанс…
   — Блин, опять сумка. Кенгуристые вампиры. Круто, однако. Я, прям, балдею…
   На этот раз Крант услышал и увидел меня. И стал клониться ко мне, прижав руку к животу. Будто у него колики начались. Или с голоду.
   Последнее, что я услышал:
   — Прости, нутер…

34.

   Мне нужно спешить. Моя жизнь зависит от того, как быстро я успею выбраться. Как далеко отползу от почти родного тела, что так долго оберегало меня. Все когда-нибудь заканчивается. Теперь я один, сам за себя. А привычная защита вдруг сделалась смертью. Почти сделалась. Совсем скоро, если я не смогу ползти еще быстрее.
   Подо мной гладкое полотнище. Тело скользит по нему. Еще одно полотнище скользит по мне. Оно не мешает двигаться. И не помогает. Пальцы ведь тоже скользят. Если бы я мог цепляться ими за полотно! Не могу. Еще нет силы в руках. Сила появится. Потом. Если я доживу до этого «потом». Если успею уползти от теплой смерти, что шевелится у меня за спиной. И я ползу, извиваясь всем телом. Так медленно… медленнее, чем надо. Слабые мягкие ногти беспомощно скребутся об ткань. А где-то рядом, между двумя полотнищами, рычит и дергается смерть. Сначала моя. Потом тех, кто зовет и ждет меня.
   Смерть освобождается от пут. Не от всех. Но теперь она может ударить. И она бьет по верхнему полотнищу. Еще и еще раз.
   Но меня нет на том месте. Я успел. Обогнал смерть на ползок. На половину ползка. На четверть.
   Последний удар едва не достал мои ноги. Едва. Но все-таки не задел. А подтолкнул меня. И сдернул верхний покров.
   Теперь я вижу тех, кто ждет меня. Руки. Две большие руки. Теплые сильные. Я впитываю их силу. И мне становится теплее. Я могу ползти быстрей. Ползу. Ползу!
   Еще треск. И рычание. Громкое, торжествующее. Последние путы порваны. Смерть освободилась. Что-то тяжелое и теплое уже рядом.
   Рвусь вперед изо всех сил и падаю… в ждущие руки. Хочу кричать. Страх, ненависть и восторг рвутся из моего горла. Смерть не получила меня. И теперь уже не получит. Огромный палец прижимается к губам. И я кусаю его. Изо всех сил. Рот наполняется кровью. Я глотаю ее, глотаю. Кровь самое вкусное, что есть у жизни.
   А где-то далеко за спиной кричит смерть. Обиженно, разочаровано. Смерть нельзя убить. Но ее можно обмануть, прогнать. От нее можно убежать. Мою смерть прогнали другие. Я еще научусь обманывать и прогонять свою смерть.
   Теплая рука гладит меня. От головы до ног. Еще раз, еще. Мне хорошо, приятно. Хочется засмеяться. Но тогда я выпущу изо рта палец. Полный такой вкусной крови.
   Руки несут меня к свету. Или свет приближается к нам. Руки как-то по-особому обнимают меня, поворачивают, забирают вкусный палец…
   — Подожди, малыш. Подожди немного.
   Незнакомый голос гремит надо мной. Не так, как рычала смерть, но тоже очень громко. Света становится больше. Света так много, что он уже греет. Почти как руки, забравшие меня у смерти.
   Выше, еще выше поднимают меня. Я вижу бледное лицо, огромные светлые глаза. В них ненависть и отвращение. «Урод», — сказали мне глаза.
   — Урод, — повторили серые губы. Это из-за тебя она умерла. Смотри на нее. Больше ты ее не увидишь.
   Руки подкинули меня, поймали. Но я больше не видел лица. Я смотрел на свою смерть. На убитую смерть. Сначала давшую мне жизнь, а потом пожелавшую забрать ее.
   — Смотри, урод, смотри!
   Руки встряхнули меня и… разжались.
 
   Я падаю, падаю…
   Не знаю, насколько затянулось мое падение. Не помню, когда начал его. Где и чем оно закончится, тоже не представляю. А надо мной и сквозь меня течет голос. Полузнакомый, полузабытый. Журчит, скручивается цветными струями. Каждое слово это струя. Все слова вместе поток. Он несет меня куда-то. А я падаю в него. Сквозь него. Падаю… Слушаю… Слышу…
   — …сказал тебе не истину. У оберегающей тоже может быть ребенок. Единственный. И последний. Если он нужен Жребию…
   Я падаю, падаю. Поток истончается. Я почти пролетел его насквозь. И вдруг вспышка огромного фонтана. Глаза слепнут. Уши глохнут от рева.
   — Нутер! Нутер!..
 
   Темнота пахнет землей и травой. Мертвой, выгоревшей. Я лежу, уткнувшись лбом в кулак. А в кулаке Нож. Я загнал его в землю по рукоять. Смотреть мне не хочется. Один глаз видит темноту, другой смотрит на дергающийся огонь костра. Но если я закрою глаза, то опять увижу огромное ложе под черным покрывалом. На покрывале девушку. Кожа у девушки такая светлая, что кажется бледно-голубой. Девушка мертва. Нельзя выжить, когда шея почти перерублена, а в глазницах торчат стрелы.
   И я не закрываю глаза. И не поворачиваю голову. Я знаю, чего там увижу. Еще одну ладонь. И еще одно колено. Того, кто должен меня защищать. Оберегать, мать его так! А вместо этого он затащил меня в свой день рождения. В свой первый день рождения.
   Такой вот хэпи энд и пирожки с мышатами. Такая вот сказочка на ночь, от доброго дяди Кранта. После нее и от лошадиной дозы снотворного не уснешь.
   И как я Нож сумел отвернуть? И как этого «сказочника» вспомнил? Ведь за такое «спокойной ночи» и убить можно.
   Ладно, проехали. Теперь бы подняться.
   Поднимусь. Сам. Вот только полежу еще немного и…
   — Господин, сейчас нельзя спать.
   — Я знаю, Малек, я не сплю.
   — Нутер…
   — Все нормально, Крант. Я… поднимаюсь. Не трогайте меня.
   И таки поднимаюсь. С помощью рук, что скользят и разъезжаются. С помощью халата, что тянет меня вверх, и давит, конкретно давит под мышками. Ну, и с помощью мата. А куда без него, родимого? Очень он мозги прочистить помогает.
   — Нутер…
   Оберегатель сидит на пятках. Колени разведены. Аккурат на ширину моей башки. Что совсем недавно лежала между ними. Морда нортора повернута в сторону. Подбородок вздернут. Шея открыта и подставляется под удар.
   — Нутер, если тебе нужна моя жизнь…
   — Заткнись, Крант. Убивать я тебя не стану.
   У меня за спиной дышит Малек. Мой приказ он выполнил до последней буквы. Даже пальцем ко мне не прикоснулся. А мой халат, это ведь не я, так?
   — А пацану сам объяснишь, чего мне вдруг приспичило на твои колени прилечь. Или он слышал наш «семейный» разговор?
   — Не слышал. И ничего не видел.
   — Почему-то я так и думал.
   Над горизонтом лыбится серпик луны. Любопытствует, каких глупостей мы без нее наделали-наговорили. Может, помощь требуется? Она большая любительница морочить всем и вся.
   — Нутер…
   — Ну?
   — Мне прямо сейчас объяснять?
   — После Санута. И…
   Зеленый сер поднялся выше и стал ярче.
   — Да, нутер?..
   — Если Малек спрашивать будет, тогда и расскажешь.
   — А что мне ему рассказать, нутер?
   — Рассказывай, чего хочешь. Мне по фигу.
   — А может ему не интересно будет?..
   — Не спросит, значит, не ответишь.
   Санут в эту ночь быстренько отсветил свое и спать ушел. А мы за ним. Новорожденные луны редко дольше часа по небу болтаются.
   На следующее утро Первоидущий змея полетать запустил. Типа, ветер злой отгонять. (Может, и весь разгонят к тому сроку, как мой тиамный браслет опустеть надумает).
   Чудеса-то иногда случаются.
   Вон и Крант подтвердить может.

35.

   — Никунэ… Странное имя.
   — Это не Имя.
   Девчонка качает головой и хитро так улыбается. Вроде сказать хочет, что день сегодня хороший, настроение у нее тоже хорошее, так что можно посидеть и послушать, какая глупость забрела в мою многомудрую голову. Говорить такое девчонка, понятное дело, не станет. Что такое субординация и инстинкт самосохранения она знает, но подумать на дядю Лешу всяких гадостей это она за милую душу и с большим удовольствием! А может, я и наговариваю на малявку, может, у нее просто хорошее настроение…
   — Да понял я, что это не Имя. Стал бы твой наставник орать настоящее имя. Да еще у Дороги.
   Имена, настоящие Имена, тут берегут как ключ от сейфа, где деньги легат. Даже прозвище свое говорят не всем. В основном, уважаемыми и многоуважаемыми обходятся. Прозвище только близкие друзья знают. Или хозяин, если такой имеется. А вот прозвище девчонки только слепо-глухой не знает. Никунэ… Это за что же ей такое? Ждущая и всегда готовая. Да ей до этой готовности лет пять еще расти!
   — Так называют всех, кто учится быть Зрящим.
   Сообщает девчонка и опять улыбается. Будто в мысли мои заглянула, и смешно ей от того, чего в них увидела.
   — Мой Наставник тоже был Никунэ. И Наставник моего Наставника. Даже Величайшую Одри когда-то называли Никунэ.
   Вот теперь малявка не улыбается. А почтительно склоняет голову, прижав пальцы к глазам. Потом убирает руки от лица и заговорчески шепчет:
   — Хочешь, покажу настоящий никунэ?
   — Ну…
   Оглядываюсь на Крвнта. Как он реагирует на это «хочешь»?
   Никак не реагирует. Стоит рядом и, кажется, спит с открытыми глазами.
   — Ну, ладно, покажи, — киваю малявке.
   Она улыбается. Довольна, как слон после ведерной клизмы. Еще бы! Большой и страшный Многомудрый испугался маленькой никунэ, которая только учится быть зрящей.
   — Ну, давай, показывай, — не выдерживаю я.
   — А мне вода нужна.
   — Много?
   — Глоток.
   — Может, вином обойдешься?