Плахотникова Елена. Жизнь как в сказке

   Короче, ужин получился на славу. От одного запаха чуть крышу не сорвало. На него, наверное, все мои знакомые и собрались. Раз уж человек возле костра сидит, значит, ждет гостей. Вот если б я в шатре жевать стал… Блин, не додумался. Хорошо хоть, что в гости здесь с пустыми руками не ходят. Совсем, как у нас, хочешь, чтоб тебя в гостях накормили, приходи со своей жратвой. А хочешь уйти пьяным… Для чего еще Первоидущий кувшин вина приволок? Литров на двенадцать. И как узнал, что я тифуру предпочитаю?
   И козленка умяли и то, что гости с собой притащили. Малек еще за кувшином сбегал. Так Первоидущий под второй петь начал. Помесь частушки и анекдота. Классный у него голос оказался. Громкий. С таким парадом командовать можно. Без микрофона.
   Хорошо посидели, душевно. Думал, гостей разносить придется или у себя оставлять. Обошлось. Сами, своими ножками убрались. Вот только Крант немного подпортил веселье.
   Я ведь не сразу сообразил, почему за столом вдруг тихо стало. Оказалось, оберегатель мой подошел. Слишком близко. Подошел и смотрит. То на гостей, то на меня. И эта жертва низкого гемоглобина не только пялилась, но и весьма активно облизывалась. Как говорится, чуть не захлебывалась собственной слюной.
   А вся остальная компания так же активно начала беспокоиться. Вся, кроме меня. Я жую кровяную колбаску, слизываю сок с пальцев, и чуть не млею от удовольствия. Опасность ситуации доходит до меня в самую последнюю очередь. Похоже, Крант был настолько голодный, что вся его хваленая невозмутимость куда-то подевалась. Нортор явно хочет ням-ням и глазет на своего нутера. Мол, нельзя же так издеваться: и корма лишил, и кормишься в моем присутствии.
   А глаза у Кранта красным уже поблёскивают.
   Блин, и как я дожил до сегодняшнего вечера? С таким-то чувством самосохранения! Наверно, я очень везучий сукин сын.
   — Крант, ко мне! — сунул ему блюдо с охотничьей колбасой. — Держи!
   Оберегатель подозрительно на всех посмотрел. Но блюдо взял. Одной рукой.
   — Садись, ешь. Малек за тебя подежурит. Немного. Правда, Малек?
   — Слышу и слушаюсь, господин!
   Крант спорить не стал. Сел рядом со мной, начал есть. Маленькими кусочками. Тщательно пережевывая. И подливку вылизал. До последней капли. Не замечал раньше, что у него такой длинный черный язык.
   — Спасибо, нутер.
   — На здоровье. Вина хочешь?
   — Если есть тифура…
   — Эй, красненькое у нас осталось?
   Поискали и быстро нашли.
   Пока Крант допивал, мои гости вежливо прощались и уходили. И никого не качало. Умеют люди пить. Сколько приняли, и пьяных нет.
   А вот Кранта на разговоры потянуло. После одной-то чаши…
   Странные сказки у норторов есть. Страшные. Об умирающем мире и гаснущем солнце. А еще о чудовищах, что рождаются под этим солнце, и убивают всё живое. И о норторах, что уходят от чудовищ всё глубже в землю, всё ниже… ярус за ярусом. А потом чудовища начали рождаться среди норторов. Земля перестала защищать своих детей. И дети оставили ее. Это было время Большого Перехода.
   — Давно это было?
   — Давно, нутер. До войны Мостов и Башен.
   — А потом?
   — Потом была война. Рухнули Башни и Мосты, погибли Хранители, и на норторов легло их проклятие.
   — Какое?
   — Ты не нортор…
   Так вежливо мне намекнули, чтоб не совал нос не в свое дело.
   — Ладно, не хочешь говорить, не надо. Давай просто так посидим. Спать-то сейчас нельзя.
   И мы посидели, посмотрели на огонь. А Санут смотрел на нас. Потом Крант опять заговорил.
   — Ты не нортор. Но кормишься, как оберегатель.
   — Иногда, — поправил я.
   — Иногда, — согласился он. — Я расскажу тебе про оберегателей.
   — Если хочешь…
   — Хочу.
   Каждый оберегатель был когда-то нортором. Но не каждый нортор может стать оберегателем. В канун Батура и сам Батур рождаются они. Ирторы. Зачатые все в одну ночь. Рождаются, когда старый год сражается с новым. Когда скалы содрогаются от мощных приливов, когда волны поднимают из Глубин чудовищ и выбрасывают их на берег, когда всё живое словно теряет разум, и делает то, чего в другие дни и ночи ему не свойственно. Третья луна — редкая гостья на небе, но три ночи подряд она бывает только в Батур. Когда старый год умирает, а новый рождается. А вместе с ним рождаются новые оберегатели. У специально отобранных жен, от специально подготовленных мужей. После особого Ритуала. Ради особой и невозможной для других службы. Для тяжких тренировок и пугающей участи. Пугающей для обычных норторов.
   Один оберегатель родился уродом.
   Среди норторов любое отклонение от совершенства считается уродством. Таких уродцев оставляют солнцу. Или позволяют съесть матери.
   — Съесть?!
   — Да, нутер. Норторы охотники. Их притягивает живая и горячая кровь.
   — И все матери у норторов…
   — Все.
   — А как же?.. У норторов же есть дети или…
   — Есть. Родившегося сразу уносят. Очень быстро.
   — И мать не… мешает?
   — Ей оставляют другого ребенка. Не нортора.
   — Ага.
   — Пока она кормится…
   — Кормится?!
   — Норторы охотники, нутер. Они не кормятся мертвыми. Ты тоже охотник…
   — Ладно, Крант. Забудь. Это я так спросил.
   Всё нормально, Лёха, чего ты разволновался? И в твоем мире животные так регулируют рождаемость. Избавляются от слабых и лишних. Среди людей тоже такое практикуется. Кажется, был на Земле народ, где неполноценных детей уничтожали. Правда, другим способом, но… И каннибализм на Земле есть, даже сейчас. Так что дыши глубже, Лёха, и успокойся.
   — Крант, а как же тебя… то есть, некондиционного мальца живым оставили?
   — Урода нужно убить, но оберегателя нельзя. Его жизнь принадлежит тиу.
   — Но ты же не был тогда оберегателем.
   — Рожденный оберегателем — уже оберегатель.
   — Ладно. Ну, отнесли тебя к тиу, а дальше?
   — Дальше, показали Видящим, потом Прорицателям. Они решали, умереть мне или нет.
   — Понятно.
   — Они оставили мне жизнь, чтобы я отдал свой долг.
   — Ну, про долг я уже слышал.
   — Да, нутер, про мой долг ты знаешь больше меня.
   Ну, если нортору так хочется думать, пусть думает.
   — Крант, а много вас, оберегателей?
   — Было двадцать четыре ученика. Испытание прошли десять.
   — Не слабое, должно быть, испытание.
   — Мое ты видел.
   — Видел. День, вроде, был. И мороз. Подожди-подожди… ваша порода, кажется, не очень любит солнце, я прав?
   — Да, нутер. Латуа может сильно обжечь нортора.
   Вот норторы и не подставляются этому солнышку. А оно встает первым, а ложится вторым. Только вечерне-ночной режим и остается норторам. Жалко бедных. И совсем белых.
   — А как же ты, Крант? От Латуа, вроде, не прячешься…
   Правда, и солнечных ванн не принимает. Всё больше плащом прикрывается. Чтоб цвет лица не испортить.
   — Я — оберегатель. Меня учили.
   — И солнце учили выдерживать. И неживой корм учили есть.
   — Учили, нутер.
   — Но кое-кто сегодня решил, что ты плохо учился.
   — Я виноват, нутер, накажи меня!
   Ну, и кто меня за язык дергал? Пошутить захотелось? Юморист хренов…
   — Ага, прям счаз и накажу. Отшлепаю и в угол поставлю.
   — Как это?
   — Молча.
   — Нутер…
   — Ладно, какое б ты себе наказание придумал?
   Крант сказал.
   — Ну, и сколько ты эти ожоги заживлять будешь? А меня всё это время больной оберегатель стеречь будет? Не-е, не пойдет. И второй способ не годится. Вдруг тебе понравится? А что ж это за наказание тогда? И голодным я тебя не могу оставить… Ладно, будем считать, что я вынес тебе порицание, а ты проникся и обещался всё исправить.
   — Такое больше не повторится, нутер. Обещаю.
   — Вот и ладушки. А знаешь, кровь ведь и подсушить можно, а потом…
   — Знаю. Тиу умеют. Но нутер не должен об этом говорить.
   — Почему?
   — Это тайна тиу и оберегателей.
   — Ладно, считай, что я уже забыл.
   — Тогда я тоже забуду, что нутер сказал про кровь.
   Помолчали. Я подбросил дровишек в костер. Искры столбом до неба. И остались там россыпью звезд. А Санут собрался баиньки.
   — Нутер, я могу попросить?
   — Проси.
   — Научи меня готовить то, чем я кормился сегодня.
   — Запросто. О, я придумал тебе наказание!
   — Какое?
   — Ты будешь готовить и для меня тоже. Согласен?
   — Да, нутер.
   — Тогда слушай.
   Рассказал сначала свой рецепт, потом Михеича, потом и то извращение, что Вован считает за кровяную колбасу. Заодно и случаи вспомнил, при каких я эти рецепты узнал. Крант слушал внимательно. А под такого слушателя и до утра проболтать можно.
   На небе рассвет уже проклевываться начал, когда я рот закрыл. Да и кувшин уже опустел. С рулминой. Ну, за неимением красного, можно и белое попить
   — Нутер, а я могу других оберегателей научить, так кормиться?
   — Учи, — поднялся, потянулся, хрустнул суставами. — Засиделись, однако. Как встретишь, так сразу и научишь…
   — Прости, нутер, я уже.
   — Что уже?
   — Научил.
   — Кого?!
   — Ближайшего из нашей десятки.
   — Ну, и где он? Чего-то я никого не вижу…
   — В Инопре. А она уже дальше весть пошлет. До кого дотянется.
   — Подожди, а Инопра — это где?
   — Там, где ты дал мне плащ.
   — Ага.
   Ну, хоть теперь удосужился узнать, как город Ранула обзывают.
   — Но до него же хрен знает сколько дней!
   — Прости, нутер. У меня слабый дальний голос.
   — Слабый? Ну-ну. А у других оберегателей он тоже есть?
   — У всех есть.
   — Я так понимаю, ты с сестренкой своей связался.
   — У оберегателей нет сестер. И нет братьев. Только нутер.
   — Нутер приходит и уходит, а клан остается.
   — У оберегателя нет клана. Только нутер.
   — Нутер не будет жить вечно.
   — Оберегателей учат умирать. Правильно. Чтобы беречь дух нутера и после смерти.
   — Ладно, Крант, замнем этот гнилой базар. А то Малек услышит, скажет, что крыша у нас съехала.
   — Не услышит.
   — Почему?
   — Спроси его.
   Спросил. Просто из любопытства.
   Оказалось, мы с Крантом всю ночь просидели молча. Только пили да на небо глазели.
   Давно я так не напивался. До акустических галлюцинаций. Завязывать надо. С белым вином.
   На следующий вечер Крант угостил меня охотничьими колбасками. По рецепту Михеича.

10.

   Завтра мы будем в гостях у Надыра.
   Если удача не отвернется от нас.
   Блин, с такими попутчиками и сам суеверным станешь!..
   А сегодня мы возле речки остановились. Стумной, как сказала жена Меченого. Довелось вот увидеть ее за работой. Да-а, такое не скоро забудешь.
   Без одежды стумалу я уже видел. А вот как она снимает ее…
   Пожалуй, такую дэвушку Рустам допустил бы к шесту. Было дело, пришла к Рустаму одна, на работу устраиваться. Ну, разденься, пройдись, подвигайся, а потом нэт! Мол, плохо танцуешь. А она: Я не танцовщица, я бухгалтер! Хорошим бухгалтером, кстати, оказалась. Рустам хвалил.
   А стумала хорошей танцовщицей. Или, как пишут, исполнительницей экзотических танцев. Рыбке, оказывается, они тоже нравятся. И стрекозам, что роем летали вокруг стумалы. И рыба из воды вылетать начала. Посмотреть, типа, чего деется на свете белом. Вот ее на лету и брали. Специальным копьем. В глаз. Как белку Михеич берет. Чтоб шкурку не попортить. Шкура у стумы не меньше мяса ценится. А в гости собираешься хорошее угощение готовь. И подарки.
   Вот наша рыбачка и старается, выплясывает на камне посреди реки. А рыбаки с соседних камней работают. И с берега. Не любят здесь воду.
   Когда-то, сразу после Войны, вошедший в воду, что видела звезды, мог не выйти из нее живым. Или умереть через несколько дней. В страшных мучениях. Сколько времени уж прошло, вода давно очистилась от яда, а привычка ее бояться осталась.
   А стумала разошлась не на шутку! Крутится, вскрикивает, волосы летают… Не, понимаю, как мужики при этом спокойно рыбалят? Да на такое действо смотреть надо и смотреть не надоест. Или сгрести эту бабу с камня и за ближайшим кустом положить.
   Я смотрел. Потом Марла подошла. Если мне нечем заняться, сказала, то она быстро мне дело найдет.
   Вообще-то, я не против этого дела, но гербарий собрать кроме меня некому.
   Ко мне ведь не только с вывихами и ранами ходить стали. Лекарь тут мастером на все руки считается. И брюхо лечит, и роды принимает, и застрявшую в горле кость вытаскивает. А то и за советом идут.
   Это я для того столько учился, чтоб домашним доктором заделаться? И утешителем по совместительству… Блин, Леха Многодобрый… Да братва животы надорвала б со смеху.
   А в сумке прежнего лекаря сам черт ногу сломит. Узелочки, мешочки, а в них пыль какая-то. Если по нормальному, то подписывать все надо было. Или не мельчить в такую труху. Вот как мне теперь различать препараты? По запаху? Так тут не всё нюхать можно. За некоторые травы в перчатках и с прищепкой на носу берутся. Или мне монетку бросать? Типа, орел — внутрь, решка для наружного применения. Так после такого лечения пациент и ласты откинуть может.
   А оно мне надо? Портить имидж крутого целителя?..
   И ведь никаких записей у лекаря не осталось! Писать не умел или конкурентов опасался? А ты, значит, Леха, как хочешь и можешь. Хоть с помощью ножа запор лечи. Вот ведь хренов конспиратор!..
   Ладно, о мертвых или ничего или ничего плохого. Пусть земля ему будет… Нет! Легкого пепла и попутного ветра, здесь желают.
   Так что, лети, коллега, куда тебе положено А дядя Леша уж как-нибудь выкрутится. Сам травок насобирает. Своими собственными. Спасибо Нилычу, научил этот бурьян чувствовать. Будто знал старик, чего меня ждет.
   Эта долинка не только стумой богатая. Землица здесь тоже есть. Голубая. От ожогов она хороша. От ядовитых. Ишельных. Змеюшка есть тут такая. Маленькая. С полосатым брюхом и рожками над глазами. И не кусается она, ядом прыскает. Рана, как от кислоты получается. Сначала. А если не лечить, заражение обеспечено. Со всеми вытекающими…
   Листья тиамы тоже от ожогов помогают. Они много от чего помогают. Но уж очень сильное средство! Не всем рекомендуется. У некоторых температура потом бывает. Высокая. И бред начинается.
   Да и не годится листья тиамы на такую ерунду переводить! Все равно, что Пал Нилыча позвать, вместе со мной и всей бригадой, ради банального фурункула.
   Дорогие это листики, редкие; некоторые лекари раз или два в жизни их видели. Да и то в чужих руках. А я то доброты и щедроты душевной налево их и направо раздаю. И почти бесплатно. Завязывать надо с такой добротой. Пока никто не помер.
   А с листьями этими странная история получилась. Приснилось мне как-то, что собираю я их. И не все подряд, а особые, отборные. И не сам собираю, а с помощником. Вернее, это я помощник, а он совсем даже наоборот. Объясняет, показывает, я только киваю да листья в мешок пихаю. Мешок маленькую такую подушку получился. Я бы еще пособирал место в мешке осталось так у помощника время вышло. Я мешок Машке сунул она тоже в том сне была, а сам прощаться стал. И только тут заметил, что похожи мы: я и тот, с кем листья рвали. Такой же рост, та же комплекция, такое же выражение морды лица, только кожа у мужика черная. Как гуталином намазаная.
   На прощание этот черный мне подарок сделал. Браслет. На руку. Крутейшая вещь. Я тоже в долгу не остался. Вот только, убей не помню, что ему подарил. Расставание вышло то еще, словно с братом-близнецом прощался. На всю оставшуюся.
   Самое прикольное утром я даже не вспомнил этого сна. Не до того как-то было. Мы со Столба убирались в такой спешке, словно срочную эвакуацию нам объявили. Да еще пинок под зад дали. Для понятливости.
   Только в гостинице, когда Машка вернула мне мешок, я вспомнил свой странный сон. Не было у меня еще такого, чтоб из сна разную ерундень тягать. А тут и листья, и браслет. Нашелся таки подарочек черного. Все это время у меня на руке был. А я его, вроде как, и не замечал. Даже когда купался. Хороший такой подарок, памятный хотел снять, так чуть руку не оторвал. Словно врос он в нее. А если браслет еще кому глянется? Резать ведь придется. И неизвестно, что первое ампутируют: руку или голову. Простой это мир, если я правильно понял Машку. Или ты, или тебя. И по другому не бывает.
   И попрощались мы с Машкой очень сдержано. Объятия и поцелуи оставили до следующей встречи. Адресами и контактными телефонами обмениваться не стали. Типа, судьба сведет, если захочет. А не сведет… уроним скупую слезу и будем всю оставшуюся жизнь… счастливы.
   С чего это Машка мне вдруг вспомнилась? А вот глянул на рыжие метелки и, будто, ее лохмы увидел.
   Так вот же они, цветочки от запора! То-то наш Асстар… как там его дальше? счастлив будет. У него ведь свой запасец кончился, ко мне сунулся а нету! Решил, наверно, что я из жадности не дал. Или из вредности. Порадую я его сегодня вечером. Ой как порадую! А если он не знает разницу между свежим сырьем и сухим, то это уже его проблема. Ну, и моя, когда он придет ко мне со своим проносом.
   — Крант, ты за мной не ходи. И одолжи любимому нутеру перчатки. Я тебе новые потом куплю.
   А вместо респиратора и шарф использовать можно. Помыться потом, конечно, придется. И одежду хорошо потрясти. Ну, купаться я люблю. А одеждой Малек займется. У него на эти цветочки иммунитет должен быть. Хороший иммунитет у ипши. Почти от всего. Кроме смерти.

11.

   — Давай, Асс, не томи…
   Колдун присел возле моего костра, протянул к огню руки. На лицо загадочную задумчивость нацепил. Да еще тяжкие вздохи иногда издает. Типа, трудно было, но сделал. чего смог. Все терпеливо смотрят спектакль одного актера, только у меня терпения не хватило. Уж слишком часто поглядывает на меня коротышка; то на меня, то на огонь. А глазки радостно так поблескивают, и ладошки нет-нет, а потирает. Не иначе, как устроил мне какую-то подлянку…
   Неужто обиделся за свежую желудочную травку?.. Так не знаешь, как готовить, спроси! Дешевле ж станет!.. Не пойму я этого рыжего: то дай, чтоб было, то чтобы не было.
   И за что меня колдун так любит? Прям, как язык горячую сковородку. Ничего ж не остается, как отвечать взаимностью…
   Последний тяжкий вздох, после моего давай, не томи… и тихий, скребущий по нервам голос:
   — Они позволят нам пройти до Дороги.
   Хорошо. Возвращаться не придется. Меньше шансов влететь в засаду.
   — Чего еще?
   Задумчивое потирание ладошек.
   — Нам дадут проводника.
   — Еще чего?
   — Припасы.
   — И?..
   — Охрану.
   Много жратвы и охраны не бывает… Ладно.
   — Это всё?
   — Еще поалов дадут.
   Ага. Взамен наших подранков и убитых. Тоже хорошо. Но…
   Даже до самого тупого начало доходить. Зашевелились, руки щупают пояса; кто к оружию потянулся, кто к деньгам. В горах, как и в любой дороге, слишком щедрый попутчик опасный попутчик. Чем больше он обещает, тем дороже платить приходится. Опаснее его только слишком добрый. В неподходящий момент может пожалеть врага, и всех тогда порежут. Этого добренького, кстати, тоже. Чтоб совестью не мучился. Не для всех она химера, некоторые еще и верят в нее.
   — Ну, и чего с нас хотят поиметь за всё это?
   Колдун делает вид, что не понимает меня. Первоидущий переводит. Слов в его вопросе куда больше, но смысл тот же самый.
   — Племени нужен целитель, — изрекает коротышка и изображает на морде сострадание.
   Ага, счаз всё брошу и поверю. Пожалел мужик собаку: по сантиметру ей хвост купировал. Целый день.
   — Они хотят, чтобы нутер остался?
   Крант знает мое имя, но для него я …благородная особа древнего рода незапятнанной репутации и неисчислимых достоинств. И плевать, если это не совсем так. Кому нужна эта правда? Кранту? Ему-то меньше всего. Я его нутер, для службы которому Кранта родили и натаскали. Заставили искупать грехи клана, идти против своей природы. Вампир-телохранитель, разгуливающий под солнцем… что может быть естественнее?..
   Пока меня колыхает философское настроение, колдун держит паузу. Столько, сколько может. Насколько хватает смелости. Крант редко задает вопросы, но когда он делает это, его собеседник становится очень разговорчивым. И умудряется вспомнить даже то, чего, кажется, и не знал.
   — Нет он его ребенок.
   Крант продолжает смотреть и рыжему приходится говорить дальше:
   — Шаман хочет, чтобы он разделил шкуру с целительницей.
   — Чего сделал?..
   Никто не собирается мне объяснять, как я должен делить эту шкуру и зачем. Колдун продолжает болтать, словно не слышал меня.
   — Она слабая целительница. Камень и землю почти не чувствует, больше травы. Но другой у племени нет. И у соседей нет. А он… шаман сказал, он сильный целитель. Сильнее шаман еще не видел. Его дети тоже станут целителями. Может, не такими, как он, но сила у них будет и…
   — Подожди, Асс! Я переспать должен с этой целительницей или как?..
   До меня начинает доходить. Кажется.
   — Нет, не спать! Племени нужен целитель. Спать нельзя!..
   — Вот и я о том же!
   Рыжий замолкает и пялится на меня, как на идиота. А я на него. Точно так же.
   Блин, он что, русского языка не понимает?! Потом вспоминаю, не понимает. И от этого злюсь еще больше.
   Породу им, типа, надо улучшить! Мичуринцы хреновы!.. А я им за племенного быка тут или как?.. Так почему одну телку предлагают? Надо сразу десяток, два десятка!.. Типа, бык-рекордсмен покрыл пятьдесят коров с помощью зоотехника Николая Хрюева. А может, и у меня помощник будет? Тот же самый шаман хотя бы. Вот покамлает он, и меня на пятьдесят две телки хватит. Чего мелочиться?!
   Верчу в руках какой-то прутик, наматываю его на пальцы. Он гнется, но не ломается. Ломаю, блин, ло-о-омаю!.. Сломался! В огонь его!..
   Костер полыхнул сине-зеленым и сразу же ахнуло так, что в ушах зазвенело, а перед глазами бабочки залетали, радужные.
   Я потряс головой, проморгался, и уже потом заметил, что стою, а не сижу. В трех шагах от своего камня стою. Остальные мои гости еще дальше. И пялятся на меня, как на труп отца Гамлета, годичной свежести. Колдун наш многоумный вообще в пяти метрах обнаружился. Над землей. В бледно-желтом светящемся шаре.
   — Крант…
   Оберегатель стоит за левым плечом. Может, все время там был, может, только подошел… Быстро он двигается. Иногда. Я не всегда замечать успеваю. А реакция у меня хорошая. Хирургу с плохой реакцией лучше в морге работать: там клиенты уже никуда не спешат.
   — Крант, что это было?
   — Не знаю, ну…
   — А кто знает?
   — Он.
   И палец Кранта целится в желтый шар.
   Смотрим на медленно опускающегося летуна. Его ноги касаются земли, и сияющая оболочка гаснет. Словно лампочка перегорела. Но желто-зеленая физиономия и непривычно круглые глаза остались без изменения.
   — Асс!
   Колдун зажимает рот ладонью и ковыляет в сторону. Через несколько шагов падает на колени, сгибается в земном поклоне…
   Обязательный ритуал после полета?..
   …издает характерные звуки. Знакомые. Мне тоже так хорошо иногда бывало. После конкретного отмечалова. Но блевал я, обычно, как культурный человек, в унитаз, и за закрытой дверью. А этот?.. Блин, сплошной натурализм и варварство.
   Сажусь возле костра. Горит нормально и цвет огня обычный. Остальные подтягиваются, устраиваются на своих местах. Последним подходит колдун. Бледный, глаза слезятся.
   — Ну, и какого?.. спрашиваю его.
   Он шмыгает носом.
   — Всегда со мной так. Оторвусь от земли и… Проклятие какое-то на мне, — тяжело вздыхает.
   От него воняет кислятиной. Протягиваю пиалу белого. Пусть хоть рот промоет. А опять блевать вздумает, не так жалко, как красное.
   — Ну, на реке я тебя видел… А как на море?
   — Только взойду на корабль, и сразу проклятие находит меня. Самые сильные амулеты не помогают.
   Колдун качает головой и тут же прижимает руку к животу. Меченый быстро отодвигается, на всякий случай. Но его сосед не торопится; задумчиво прислушивается к чему-то, гладит свое пузо.
   Да нет, обойдется. Это дело или сразу, или вообще не будет.
   — Вестибюлярка, Асс, у тебя слабая.
   — Что?
   Смотрит на меня большими глазами. Уже не такими круглыми.
   — Укачивает тебя, говорю. Вот и всё проклятие.
   — А снять его можно?
   — Тренировками. Долгими и упорными. Многим помогает. Но не всем, предупреждаю сразу.
   — А мне поможет?
   — Не знаю. Пробовать надо.
   — А что надо делать?
   — Про что делать потом поговорим. Сначала про костер мне расскажи. Знаешь, чего туда попало?
   — Знаю.
   Энтузиазма у колдуна сразу поубавилось.
   — Ну и… — приходится ускорять процесс. А то ведь до утра тяжелые вздохи слушать будем.
   — Дерево драбл попало.
   — Что, целое дерево?
   — Нет. Только веточка. Тонкая.
   — Угу. Веточка… И драбл всегда так взрывается?
   — Не знаю.
   — Как это не знаю?..
   — Драбл не бросают в огонь.
   — А куда его бросают?
   — В вино.
   — Зачем?
   — Чтобы быстрее заснуть.
   — И видеть сладкие сны…
   Это я пошутил, но по тому, как заерзал коротышка, понял, что попал в точку.
   — Да видеть, — шепотом признается он, наклоняясь в мою сторону.
   Хорошо хоть вином от него несет. Мы и так негромко говорили, а тут уж совсем на интимный шепот перешли. Наверно, очень сладкие сны дарит этот драбл.
   — Что, целый прут так и бросают?
   — Нет. Только две крошки.
   — Асс, не заметил я, чтобы драбл крошился.
   — Он не крошится. Пилится. Особым ножом. И очень медленно.
   — А сломать?
   — Ни сломать, ни отрубить. Драбл крепкое дерево. Очень крепкое.
   — А как же я его сломал?
   — Не знаю.
   И грустно так вздохнул. Будто его последней радости в жизни лишили.
   — Ну, ладно, к черту его крепость!.. Ты вот что мне скажи: как этот драбл возле меня оказался? Твой, кстати, драбл!