Плеханов Андрей Вячеславович. Мятежник (Бессмертный - 2)

   - Что-то очень уж неконкретно вы рассуждаете, уважаемый собеседник. Полковник Мочалов удовлетворенно откинулся на спинку кресла. - Вот вы пойдете к преступнику на улице и будете излагать ему все это? И какой же толк от этого будет, так сказать? Пока вы ему проповедь свою говорить будете, он вас ведь и убить может! Они, знаете лк, церемониться не любят!
   - Слова мои обращены не к преступникам. Да, есть среди них люди, способные оставить свою греховную стезю и встать на путь истинный. Но, простит меня Бог, я вовсе не собираюсь проповедовать среди отбросов общества, как это некогда делал Иисус. Моя аудитория - та морально неиспорченная часть российского общества, которая чувствует в себе призвание жить свободной, одухотворенной жизнью, призвание активно противодействовать Злу, но не знает, как ей приложить силы в движении своем к Добру. У этих людей нет вождя - нет человека, способного сплотить их воедино и научить их любить и поддерживать друг друга. Души этих людей томимы ожиданием Идеала - но кто может стать предметом для подражания в нынешней россии? Бог православной церкви как-то затерялся, отошел на второй план, заслоненный паутиной устаревших обрядов и бесконечными внутрицерковными дрязгами. Коммунистические боги, созданные за семь десятилетий правления большевиков, развенчаны и низведены до положения простых негодяев. Протестантские образцы христианства и прочие религии Востока и Запада, как ни странно, вызывают в душе российских граждан наибольший отклик, ибо они еще не приелись, удивляют и приманивают кажущейся своей новизной. Но помяните мое слово - спасение Родины нашей никогда не приходило извне! Оно всегда зарождалось и росло в самой России. Здоровые ее силы собирались и восстанавливали порядок. Вспомните Козьму Минина - обывателя нашего города...
   - Да, да, в этом вы правы... - Полковник Мочалов смотрел на отца Ираклия с интересом и уважением. Ему явно нравился этот человек с завораживающим взглядом и с невероятной силой убеждения. Конечно, не все в его речи можно было уложить в строгие рамки закона. Но милицейский чин пренебрег бы этими мелочами, заполучив такого могущественного союзника. Демид подумал, что негласная поддержка Ираклию со стороны властей обеспечена. - Патриотическое воспитание молодежи - вот что нам сейчас необходимо! Ведь вспомните, как раньше было. Комсомол, ДОСААФ, всякие там "Зарницы". Советский паренек с детства знал, что такое хорошо и что такое плохо. А сейчас кому подражать? Ведь что ему вдалбливают, извиняюсь? Чтобы зарабатывать деньги, деньги, деньги... Любой ценой, так сказать! По телевидению, из прессы, даже в школе вот - сплошные нувориши в качестве примера для подражания. Это никуда не годится, я вам скажу!
   - Да, да... - Отец Ираклий, кажется, был доволен понятливостью своего собеседника.
   - Ну что же, с вашего разрешения, я покину вас. - Полковник грузно поднялся, уперевшись в стол красными кулаками. - Спасибо за беседу. Надеюсь, мы с вами еще встретимся..."
   Весь экран тут же заслонила усатая физиономия журналиста. Он сделал круглые глаза, доверительно глядя на телезрителей, и поправил очки, норовящие сползти на кончик носа.
   "Как видите, уважаемые телезрители, у нас в студии завязалась нелицеприятная, я бы сказал, но острая и интересная беседа. Да! Но вот полковник Мочалов покинул нас по служебной необходимости (Леке показалось, что журналист вздохнул с облегчением), и теперь, мы имеем возможность подробнее выяснить, что же это за личность - отец Ираклий, о котором так много говорят в нашем городе".
   Камера переехала на Ираклия, и Лека съежилась - глаза у того были такие же ненормальные, как у Демида, - блекло-голубые, они впивались в собеседника ледяными буравами и вызывали легкое головокружение. Лека с трудом оторвала взгляд от экрана и повернулась к Демиду:
   - Ну, что скажешь?
   - Он - медиум. Может быть медиум необычайной, дьявольской силы. Производит впечатление слегка свихнувшегося. Но мне кажется, что каждое его слово, каждый шаг хладнокровно рассчитан. Посмотрим, что он еще скажет.
   "- Александр Тимофеевич, - обратился журналист к Ираклию. - Вы не против, если я вас так назову? Ведь не секрет, что "отец Ираклий" - это, так сказать, псевдоним. А настоящее имя ваше - Александр Бондарев...
   - Да, это мое мирское имя. - По лицу Ираклия пробежала тень. - Точнее, это имя того человека, каковым я был до своего духовного перевоплощения. Но сейчас очень мало связывает меня с тем, прежним Сашей Бондаревым. Может быть, он просто умер тогда, а я вышел из его тела, претерпев метаморфозу, как бабочка выходит на волю, разрывая жесткую оболочку куколки.
   - Значит, вы считаете, что претерпели духовное перерождение?
   - Да, несомненно.
   - И каким же образом это произошло? Я знаю, что в вашей жизни произошла большая трагедия... Кем вы были в прежней, если так можно выразиться, жизни?
   - Шофером. Водителем-дальнобойщиком. Простым трудягой без особых амбиций. Единственное, пожалуй, чем наградила меня судьба, - это недюжинной силой. В свое время я служил в воздушно-десантных войсках. И в Афганистане воевал. Немало моих друзей погибло там, полегло на предательских горных тропах. Но я выжил. И уверовал в то, что смогу собственными силами преодолеть любое жизненное препятствие. Вера в физическую силу, но не в силу духа - она-то и подвела меня...
   - Это тогда вас прозвали Ирокезом?
   - Нет. Величали меня просто Шуриком. - Ираклий отстраненно улыбнулся. - А Ирокез - это, очевидно, производное от имени Ираклий. Глупая кличка, хотя я уже привык к ней... Но все же позвольте мне вернуться к своему рассказу.
   - Пожалуйста, пожалуйста!
   - У водителей, перевозящих грузы на автопоездах по всей стране, свои неписаные правила. Это опасная работа. Во все времена было немало охотников поживиться, заграбастать часть товара, который лежит в фургонах. Я никогда не вникал в подробности механизма - кто сколько кому платит. Наше объединение имело негласный договор с людьми, которые взимали с нас регулярную дань. Так называемая "крыша" - понимаете, наверное, что означает такое словечко? Она и занималась обеспечением защиты от всяких залетных мздоимцев. Если что-то случалось в дороге с товаром, в том был недосмотр "крыши", и никто не предъявлял ко мне особых претензий.
   Но мне хотелось свободы. Я произвел нехитрые подсчеты и выяснил, что львиная доля моего заработка уплывает к захребетникам, пальцем о палец не ударяющим, чтобы заработать хоть копейку. Я решил, что если стану вольным дальнобойщиком, то смогу зарабатывать в три-четыре раза больше. И может быть, у меня появится возможность не проводить за рулем пять-шесть суток в неделю без отдыха, возможность купить дом, о котором я так мечтал, возможность чаще видеть свою жену, которая была моложе меня на десять лет и, естественно, не приходила в восторг от постоянных моих отлучек. Я купил "КамАЗ" с прицепом - поездивший немало, но в приличном состоянии, и начал самостоятельную работу.
   Я наивно рассчитывал, что если кто-то и попытается шантажировать меня, то мне удастся откупиться мелочью. В самом деле, кто мог контролировать теперь мои доходы, если большая часть перевозок осуществлялась без оформления официальных бумаг? Это было выгодно и мне, и заказчику.
   Но меня прижали очень быстро. Я выбился из системы, и многие люди, еще недавно называвшие меня своим другом, с завистью смотрели, как я работаю на свой, а не на чужой карман. Меня подставили... Меня взяли на мушку и обложили со всех сторон, как медведя в берлоге.
   Сперва ко мне заявился плюгавенький человек в пиджачке и заявил, что берет меня под защиту, за что я должен платить ему ежемесячно. Сумму он назвал такую, что у меня потемнело в глазах. Даже вкалывая сорок восемь часов в сутки, я не заработал бы столько. Обычно криминальные структуры собирают со своих данников весьма разумные суммы, чтобы не разрушать их бизнес. Могут даже дать денег, если сочтут, что потом вы сумеете принести им выгоду. Но со мной был особый случай: меня настойчиво пытались загнать в прежние рамки, ибо я, хороший трудяга, приносил бывшим своим хозяевам немалый доход. Я вежливо объяснил этому человеку, что в защите не нуждаюсь, и выставил его за дверь.
   Потом пришли трое. Эти выглядели солиднее и поигрывали пистолетами. Я просто не пустил их в дом. Они пробовали стрелять в замок, но я вызвал милицию, и им пришлось ретироваться.
   Я подлежал суровому наказанию. Убивать меня пока не собирались, но и меня, и мою машину предполагалось привести, мягко скажем, в нерабочее состояние. - Глаза Ираклия потемнели от гнева. - Они обогнали меня на "форде", развернулись посреди дороги и бросили мне под колеса доску с гвоздями. На этот раз их было четверо и они были вооружены ломами. Один начал крушить мою машину, трое набросились на меня. Не знаю, переломал ли я им кости в той мере, в какой предполагалось переломать мне, но ни один из четверых не смог самостоятельно встать с земли... Каюсь, гнев помутил мой разум... - Отец Ираклий вздохнул. - Однако "КамАЗ" мой пострадал не менее этих негодяев. В ремонт его брать отказались - шарахались от меня как от чумного, и я чинил его потихонечку сам. А пока подлатал свой старенький "Москвич" и передвигался на нем. Этот-то "Москвич" едва не стал моим гробом...
   Сперва я даже не понял, что происходит. Я ехал с женой на дачу. Слева меня начал обходить огромный грузовик. Я посигналил ему - я хорошо знал этого водителя и считал его своим другом. Он улыбнулся и помахал мне рукой. А когда уже заканчивал обгон, резко свернул вправо и ударил груженым прицепом мне в бок. Боже мой! - Лицо Ираклия покрылось испариной. - Машина моя слетела в кювет, несколько раз перевернулась, упала на бок, превратив мою жену, мою любимую глупую Любку, длинноногую красивую девчонку, в груду окровавленного мяса... А я остался жив... - Журналист заморгал, отворачиваясь от камеры, казалось, сейчас он разрыдается. У Леки тоже защипало в носу. - Я очнулся только через неделю, в больнице. У меня были сломаны ноги, нос, кожа с рук была содрана лохмотьями. Но я был жив! Жив!!! - Ираклий стукнул волосатым кулаком по столу, и графин подпрыгнул.
   - Но вы ведь знаете, кто вас столкнул в кювет? - осторожно начал журналист.
   - Конечно знаю. Но если вы думаете, что я буду мстить лично тем людишкам, которые убили мою жену и сделали меня калекой, то вы ошибаетесь. Мне нет до них дела. Если мечты мои осуществятся и Добро восторжествует в дни моей жизни, их просто смоет в потоке подобных им нечистот. Да, я выжил. Но я восстал к жизни другим человеком! Это лишь потом мне рассказали, кем был я до катастрофы, и мало-помалу восстановил я в памяти своей подробности прежней жизни. Доктора рассказывают, что десять дней находился я в состоянии между жизнью и смертью. И можете мне поверить, вот эти-то десять дней я помню во всех подробностях до сих пор!
   - Да?! - Глаза журналиста загорелись в ожидании сенсации. - Вы что же, можете рассказать что-то о загробном, с позволения сказать, существовании?..
   - Ничего не скажу. - Ираклий неожиданно угрюмо зыркнул в сторону журналиста, и тот подавился недосказанным словом. - Уже и так достаточно понаписали врак о скитаниях душ, оторванных от тела. Тайна эта велика, и доступна она лишь посвященным. Придите в братство мое, и, если я удостоверюсь, что чисты вы душой достаточно и жаждете Добра Истинного, причаститесь вы таинства сего..."
   Разговор как-то замялся. Отец Ираклий снова перешел от нормальной речи к своей фантасмагорической терминологии, и корреспондент почесывал в затылке, размышляя, как повернуть беседу в более понятное русло.
   "- Да... Хмм... Но все же, отец Ираклий, что вы можете сказать о сути своего духовного перерождения?
   - Я почувствовал, что чувства мои обострились, заставляя меня воспринимать окружающий мир с новой, совершенно неизвестной мне доселе стороны. Тело мое было изломано, оно болело каждой мелкой своей частицей, но разум воспылал, подобно факелу в нощи. Я был прикован к постели, но все существо мое жаждало деятельности. Я уже не боялся смерти, я прошел через нее и сроднился с нею. Я не хотел более бороться с отдельными людьми, как мелкими носителями Зла. Я захотел понять природу Зла в целом и найти способ уничтожить его! Вот в чем отныне состояла моя единственная, столь желанная цель!
   Тело мое, от природы наделенное невероятной живучестью, быстро восстанавливало силы. Я же, словно запойный пьяница, ударился в чтение книг, пытаясь почерпнуть в них мудрость, найти ответы на мучившие меня вопросы. Я обнаружил, сколь много прошло мимо меня раньше, в суете бездуховной жизни. Я, никогда до того не веривший, обрел Бога как моральный Абсолют! Только велениями Божьими я мог мерить теперь все свои поступки. Но увы! Немало религиозных книг пришлось мне прочитать, все более убеждаясь, что светлый образ Бога Единого полностью размыт, заслонен, закидан тоннами шелухи, придуманной жрецами и священниками в целях личной выгоды за тысячелетия существования цивилизации. И в раздумьях, к какой же религии примкнуть, я вывел для себя простую истину - ни к какой! Ибо все они ложны в гораздо большей степени, чем истинны! Бог - он абстрактен. Твори Зло, и он исчезнет вовсе... Но стоит тебе взять судьбу в свои руки и начать созидать Добро, взламывая сопротивление жалких приспешников греха, и Бог возродится во всем своем величии!!! Бог - это идея, моральный Абсолют. Но Добро, которое мы творим в жизни своей, воплощает его в материальной жизни! А посему - принцип Истинного Добра я возвел не только основным принципом своей жизни, но и общим принципом, коему должно следовать общество. Оно должно получить столь долгожданный Идеал, - и у него появится опора для движения к спасению душ человеческих.
   - Вот как? - Журналист затеребил висячие усики. - Но как же вы возьмете на себя смелость определить, что есть Добро и что есть Зло? Как вы сможете отделить их друг от друга, ведь Добро и Зло тесно переплелись в истории человечества? Все относительно...
   - Нет. - Ираклий сжал кулаки. - Они, конечно, сплелись, но это не значит, что мы должны посыпать себе голову пеплом, не надеясь Отделить зерна от плевел. Добро и Зло не относительны - они абсолютны, как и сам Бог! Идея непротивления злу насилием мне глубоко чужда. Она просто поражает меня своим неприкрытым цинизмом, ибо отдает тысячи добродетельных беззащитных душ в жертву Дьяволу. Мы должны иметь силы для борьбы! Да, если хотите, это будет насилием! Насилием Добра над Злом, и не будет в мире насилия, столь угодного Богу, как это!
   - Извините, отец Ираклий, но я нахожу определенное сходство между идеями, которые вы высказываете, и побуждениями, которые заставляли выступать в великие походы крестоносцев средневековья. Да, сейчас христианство является одной из самых терпимых и миролюбивых религий, но в тот мрачный период оно имело довольно агрессивную окраску. Эти люди тоже не хотели сидеть сложа руки. Они активно действовали в борьбе с врагами Истинного Бога, как они тогда его себе представляли. Они проходили тысячи верст, уничтожая всех непокорных на своем пути. Убивая ни в чем не повинных сарацинов, арабов, евреев. А в Испании и других католических странах за чистоту Веры боролась святая инквизиция. Пытала еретиков на дыбе, жгла их на кострах. А ведь еретики, осмелюсь напомнить, были теми же христианами. Только трактовавшими Новый Завет чуть-чуть иначе...
   - Замечательно... - Отец Ираклий снисходительно улыбнулся. - Очень похвален ваш экскурс в историю, хотя мне не совсем понятны ваши аналогии... Что вы имеете в виду?
   - Ну, как вам сказать? - Журналист замялся. - По-моему, это очевидно. Они боролись огнем и мечом за идеи, казавшиеся им высшими. И вы сейчас призываете сражаться со Злом с именем Бога на устах.
   - Знаете, сын мой... Крестовые походы, бесчинства инквизиции... Ираклий задумчиво покачал головой, словно он был свидетелем этих событий и теперь вспоминал их. - Весьма неуместное сравнение. Но я не обижаюсь на вас. Ибо вы не обучены зрить в корень сущего. Вы сопоставляете поверхностные описательные признаки и пытаетесь создать образец усредненного диалектического анализа, коему учили вас на вашем родном историко-филологическом факультете. Я ведь не ошибаюсь, вы учились на истфиле? - Журналист кивнул, как загипнотизированный. - Хотите, я объясню вам, в чем коренная суть отличия моего мировоззрения от любой религии, когда-либо существовавшей в мире? - Ираклий слегка подался вперед, страстный его взгляд прожигал собеседника насквозь. - Я не гонюсь за фетишами!!! И Христианство, и Магометанство, и тем более Индуизм, Буддизм и прочие широко известные религии - это не более чем оголтелый, ничем не прикрытый фетишизм! Я не хочу умалять достоинств этих религиозных миропостроений, но беда их в том, что, содержа в основе своей алмаз ясной мысли, они вынуждены идти на поводу у стремления человека к обрядовости. Ибо так устроен человек толпы! Чистая вера, начинающаяся как абстрактные умопостроения, не может удовлетворить его материальной необходимости потрогать изваяние Бога руками, спеть ему осанну громко вслух, выполнить бессмысленные, но утвердившиеся веками стадные обряды, и принести Богу жертвы, в какой форме бы это ни происходило. Скажи ему: "Просто верь в Бога, говори с ним в душе и не совершай грехов", и он останется глубоко неудовлетворен. Ибо верующему человеку необходимо, чтобы окружающие его видели, насколько он набожен, как истово и правильно соблюдает предписания, якобы исходящие от Бога. Стадный инстинкт заразителен - человек отучается предпринимать поступки, ведущие к истинному духовному совершенствованию. Действуй, как говорит тебе жрец, поступай, как поступает толпа, и ты будешь благословлен Всевышним, очищен, прощен, и все грехи твои смоются, как бы страшны они ни были. Вот тогда-то и выплывают на свет Божий четвертование еретиков, сожжение ведьм, побивание камнями неверных, великие походы за гробом Господним, паломничества в Медину и прочий подобный фетишизм как эрзац-наполнитель бездонной духовной пустоты! Истинная вера должна нести просветление, мы же наблюдаем лишь варварское ослепление человеков, превращающихся в подобие баранов...
   - Отец Ираклий! - Журналист перебил собеседника, вид у него был ошарашенный. - Послушать вас, и можно решить, что имеешь дело с отъявленным атеистом...
   - Ничего подобного! - Ираклий ткнул узловатым пальцем прямо в камеру. - Послушайте меня, жители несчастной, исстрадавшейся России, отвернувшиеся от Бога и желающие возвернуться к нему! Поймите меня, братья мои и сестры! Я лишь хочу вернуться к первоначальному смыслу Бога! Истинного Бога, Добра одухотворенного, как бы его ни называли на разных языках! Горько мне слышать, как православные священники и заезжие протестанты честят друг друга на чем свет стоит, не стесняясь в выражениях, а бритоголовые проповедники восточных божков торгуют размалеванными книгами в подземных переходах, обещая приобщение к нирване за одну неделю. Шелуха все это, дети мои, накипь все это и грех непотребный! Бог один, и Добро одно, и Зло одно, хоть и многолико оно и умеет прикидываться невинным агнцем... Придите ко мне, страждущие Добра, и вы найдете здесь опору - не молитвы, не обряды, но просто друзей, способных вас понять и поддержать в борьбе со Злом!.."
   - Так-так... - протянул Демид. - Не вижу в его идеях ничего нового. По сути это напоминает протестантизм архаичного типа, весьма агрессивный, да еще и с выпирающим монотеистическим стержнем, на который сей человек, как шашлык на вертел, насаживает свои лозунги. Но история религии перепробовала уже все возможные комбинации религиозных идей. Вряд ли он изобретет нечто свеженькое. Пожалуй, он соберет свой урожай фанатиков, будет проповедовать на площадях и по телевидению, и поначалу будет пользоваться поддержкой местных властей, а может быть, и кое-кого из меценатов средней руки. Потом превратится в фюрера очередной авторитарной секты, заставит бедных пацанов убить пару-тройку подвернувшихся под руку хулиганов, будет в гонении, но в конце концов угодит в тюрьму, где и угаснет его звезда, не оставив заметного следа в нашей истории. Это, конечно, при интенсивном развитии событий. А может быть, ничего такого и не будет... Поговорит себе и остынет. Мало ли кто претендует на решение мировых проблем?
   - А что, может быть, он прав? Нужно же кому-то бороться со всей этой уголовной дрянью, если милиция не может! - Лека даже раскраснелась от возмущения. - Почему это ты сразу решил, что он - изувер такой? С виду приличный дядька, приятный даже. И умница - смотри, как он этого очкарика срезал! Я, может быть, даже присоединилась бы к нему. Теоретически, конечно.
   - Почему? - Демид нахмурил брови. - Что-то в нем неуловимо напоминает еще одного "носителя добра" - твоего старого приятеля Германа Филинова.
   - Ерунда!!! - Лека аж подпрыгнула на месте. - Что ты все своего Табунщика вспоминаешь? Ты же сам говорил, что он уже не воскреснет.
   - В теле Филинова - да. Но изгнание его в Мир Тьмы не произошло, не забудь об этом. А Дух этот зловредный не таков, чтобы долго мотаться по Среднему Миру в бестелесном состоянии. Я достаточно хорошо пообщался с ним, чтобы усвоить, что он - большой сибарит и ценитель тех радостей, которые может дать ему хорошее человеческое тело. К тому же смотри: этот отец Ираклий чудом выжил. Можно сказать, воскрес. И одновременно разительно изменилась его личность. Откуда в нем эта философская эрудиция, если в прошлом он - обычный шоферюга? А по времени момент его перерождения, судя по всему, следует за моментом гибели тела Табунщика...
   - Брось чушь нести, Демид! - возмутилась Лека. - Ты сейчас видишь Табунщика в любом человеке, который мало-мальски выделяется из среднего уровня. Ну сам подумай - с какой стати Абаси в новом воплощении сейчас снова появляться в нашем городе, да еще вести себя так вызывающе - лезть к тебе прямо в телевизор? Он небось укрылся где-нибудь на другом конце света и ведет себя тихо. Силы набирает. Зачем ему влезать в искалеченное тело полусвихнувшегося проповедника?
   - Может быть, может быть... - Демид вышагивал по комнате, заложив руки за спину. - Но в качестве рабочей гипотезы мое предположение принять можно. Ты что, думаешь, Абаси так уж боится, что мы его обнаружим и снова начнем охоту? Да черта с два! Это я дрожу за свое тело - единственное и неповторимое. Может быть, Дух Мятежный и перейдет после моей гибели в другую телесную обитель - мне в этом утешения мало. Я-то буду трупом! А Табунщик может менять тела как заблагорассудится, не теряя своей индивидуальности. Чего ему бояться? Помнишь, какой фокус он выкинул, перейдя в тело Эдвардаса? Я еле успел тебя спасти. Помяни мое слово, в любом случай зловредный Дух навяжет нам игру в открытую. Мы с тобой на виду - маскировка не имеет ни малейшего смысла! Но он тоже не желает прятаться наши с тобой жизни не более чем миг в его бесконечном существовании. Мы не знаем его Имени - что мы можем ему сделать? А вот он может попытаться в очередной раз поймать нас на приманку и убить. Да, да, да...
   - Может быть, тогда и не стоит клевать на этот крючок? Держаться от него подальше. Размажут нас с тобой, Дема, как клопов по стенке.
   - Нет, мы клюнем. Клюнем обязательно. Сядем на крюк глубоко, по самые жабры. Надо же разобраться, что это за птица такая - Ираклий. Конечно, самим соваться не обязательно. Подошлем к нему шпиона.
   - Шпиона? - Лека хихикнула. - А где мы его найдем?
   - На шпионской бирже труда! - Демид широко зевнул. - Спать пора! Что у тебя за дурная привычка - таращиться в телевизор до часу ночи?
   Глава 5
   В ночном мраке все двигалось, все мерно пульсировало в такт биению сердца. Игорю казалось, что прерывистые удары его сердца эхом отражаются от берез, смутно белеющих в тумане, от воды, накатывающей на берег, от облаков, разреженными полосами растянувшихся в невероятной дали и окрашенных полной луной в черно-желтые цвета.
   Луна была идеально круглой - без малейшего изъяна. Казалось, что она не испускает холодный свет, но вбирает его в себя - как дыра в небе, аккуратно вырезанная небесным точильщиком. Кто-то внимательно смотрел сквозь это окно за всем, происходящим на земле, и Игорь съежился от этого пристального и ледяного взгляда.
   Он чувствовал в ночном шорохе присутствие странных существ - древних, почти позабытых человеком: не животных, но и не людей. Все то, что считалось древними славянами мелкой лесной нечистью, с кем крестьянин привык обходиться со смешливой опаской, стекалось сейчас на поляну, привлеченное магической силой Ираклия. Как назывались они? Лесовики? Овинники? Мары? Игорь не смел повернуть голову, оторвать взгляд от Ираклия, чтобы не выдать себя в толпе внимающих Добру, но знал, что маленькие красные глазки существ, неотличимых в темноте от деревьев, буравят его голую спину, безошибочно выделяя среди прочих людей-человеков. Игорь передернул плечами. Комары донимали его все сильнее. Он завидовал прочим, отдавшим себя проповеди без остатка и отключившимся от земных ощущений. Он и хотел бы стать таким же, и боялся этого - мучительно, до колик в животе. Он не хотел убивать свою личность - пусть даже во имя великого Добра.
   Похоже, что он один испытывал неудобства этой прохладной сентябрьской ночью. Все остальные участники действа были полностью поглощены речью своего наставника. Они сидели на сырой траве, устремив на него жадные взгляды, они не чувствовали ни холода, ни страха перед темнотой, ни стеснения, ни укусов назойливых насекомых. Собственные их "Я" растворились, слившись в некую единую духовную сущность. Игорь физически ощущал, как облако их слепившихся воедино мыслей, ощущений и вожделений плывет по поляне вязким туманом, цепляясь за ветки низкого кустарника. Людей было так много, и так одиноко чувствовал себя Игорь - единственный не поддавшийся гипнотизирующему потоку слов Ираклия.