Страница:
Уместилось восемь стаканов, прочие я ему простил, и он проводил меня вниз лично, нес передо мной поднос со стаканами и деньгами.
– Блин, Валера! – вскричал помощник, – Куда ж ты делся? Я тут два часа сижу в окружении пулеметов!
И я ему рассказал про шашки. Мы расплатились, проглотили коктейли и вышли – на шаланду было пора.
– А если б ты проиграл? – все переживал по дороге помощник и качал головой, а я улыбался и только, потому что все перед глазами снова принялось сливаться во что-то розовое и на душе приютилось тепло.
Если б проиграл. Ну, да! Я в шашки никогда не проигрываю.
ПОХОД
ДОКТОР
НЕКОТОРЫЕ ДОПОЛНЕНИЯ К ПРАВИЛАМ ИГРЫ
ВАШИНГТОН
РЫНДА
ЗАМ
ТИФОН
ПАЙКОВЫЕ
– Блин, Валера! – вскричал помощник, – Куда ж ты делся? Я тут два часа сижу в окружении пулеметов!
И я ему рассказал про шашки. Мы расплатились, проглотили коктейли и вышли – на шаланду было пора.
– А если б ты проиграл? – все переживал по дороге помощник и качал головой, а я улыбался и только, потому что все перед глазами снова принялось сливаться во что-то розовое и на душе приютилось тепло.
Если б проиграл. Ну, да! Я в шашки никогда не проигрываю.
ПОХОД
Значит так, объясняю: хочется в море ходить.
Кораблей нормальных нет, экипажей тоже нет – потому как все в сиську пьяные – но хочется.
На дворе 1995 год. Матчасть без присмотра уже лет десять, и люди по помойкам.
Но мы же великая страна! (При этом ебануть бы об чего-нибудь!)
А великая страна не может без флота! (И ещё бы ебануть!)
Ну, раз не можете, тогда так: сначала из трех кораблей делаем два, потом из четырех делаем два, затем из шести делаем два, из десяти… и вот когда из одиннадцати мы соорудим один, тогда в море пора, надо только подводничков на него посадить, потому что корабль у нас не совсем корабль, а подводная лодка.
И кого на нее посадить? А кого попало. Кого на улице поймаете – вон их сколько, неухоженных. Так что за работу!
И придумана была прекрасная секретная операция по отлову людей, при которой в «УАЗик» начальника штаба, бредущий вяло, как больная гиена, по дороге в поселок, бросались все, кого встретишь, там уже выяснялось кто это у нас тут по специальности, после чего народ отвозили на пирс и под охраной с автоматами опускали в лодку.
Очень скоро в лодке от народу было не протолкнуться. Все они желали идти в море, потому что ни одного нормального среди них не обнаружилось.
Последним закинули штурмана Василия и он был трезвый, а до отхода ерунда осталась.
Старпом, в голове трава – на траве дрова, икнул и скомандовал: «По… ый, бля… шли… – то есть, «По местам стоять, со швартовых сниматься!»
Ага! Значит, к «бою и походу» они давно приготовились.
А на пирсе стояло родное командование, которое и помогло «отдать концы!», особенно кормовой.
Ну! Мда!
А место, из которого они выходят – это такое узкое, как ковшик с ручкой, горлышко, причем под словом «ручка» понимается проход (вокруг Дальний Восток, проще говоря).
А напротив него, того прохода, чтоб от ужаса вам обмотаться, остров.
И вот подводная лодка чудовищных размеров, из-за конструкторов горбатая, страшная для врагов как смерть, битком набитая всякой пьянью, высунула свою гидроакустическую морду в залив, направляется прямиком к островку со скалами, чтобы вовремя от него повернув влево, устремиться в большой и огромный океан.
И надо же, именно в этот момент трезвый штурман Василий, не имея никакой возможности выставить подчиненного на мостик, в виду полной его невменяемости, решил выходить из базы по радиолокации, корректируя место эхолотом, циферки которого он видел краем глаза торчащими на табло из штурманской.
И тут из первого отсека прозвучало что-то невнятное, но похожее на то, что неплохо бы подать электропитание на шпиль для экстренной отдачи якоря в случае чего…
Это был минер, это его осенило: если дело пойдет, как оно идет, то вполне может случиться и что-нибудь «чего».
Старпом, совладав с икотой, резонно заметил, что это даже соответствует всем требованиям по подготовке корабля к проходу узкости, и послал морячка, улыбчивого идиота, случившегося под рукой, включить рубильник, чтоб питание подать на этот долбаный шпиль.
Моряк бодро пошел, но питание не подал, зато он отключил эхолот.
А, к слову сказать, на мостике в тот момент делать было нечего: очень понятный для той местности туман не давал возможности разглядеть даже кормовой вертикальный руль нашего бедного корабля, который (руль, конечно) имеет обыкновение торчать из воды.
То есть, видимость – ноль, а тут ещё штурман Василий зрит в табло, а там неумолимо гаснут циферки эхолота, после чего он – штурман – выпучивает глаза, как рогатая жаба, поглотившая мыша, и визжит английской свиньей, медленно увеличивая тональность: «Э-ээээээ-т-та что?!!!!»
Старпом, в мгновение ока протрезвев ровно на треть, помчался в предполагаемое местонахождение нашего посланного моряка, от рождения дауна, с твердой решимостью напинать ему в задницу – и исправить создавшееся положение или наоборот сначала одно, потом другое.
Словом, он прибежал, напинал и подал питание на эхолот и шпиль, одновременно сняв его – такое нужное – с пульта управления рулями и, вырубив заодно и радиолокационную станцию, к которой как раз заворожено приник трезвенник Василий, по совместительству штурман, созерцая причудливость береговой черты.
Тут штурман Василий и боцман, – надо же, ещё один мудак пришел в себя, – обнаружив, что остались без вверенных Родиной инструментов (а рули заклинило), истошно заверещав, ринулись врассыпную, путая папу с мамой.
Штурман – в штурманскую, а боцман – на палубу, ко шпилю, проверить как там его здоровье, потому что он-то – о боцмане речь – понял – отвернуть от уютного островка не удастся, всенепременно втемяшимся, а щит якорного клюза, которым якорек наш прикрывается до того, как в нем, в якоре, почувствуют надобность, не отваливается по причине того, что он неисправен, но открыть его можно с помощью некоторого ломика, который он – то бишь боцман – запрятал предусмотрительно в одном закуточке, коих на лодке полно.
Тем временем время для штурмана Василия остановилось. Штурман Василий, цвета слоновой кости, шевеля губами, в полной прострации озвучивал показания ожившего эхолота… «Семь метров… шесть с половиной… шесть метров…»
– «А-а-а-аааааааааааа…!!!!»
Это старпом, принесла нелегкая.
– «А-а-аатдать якоррррь!!!»
В центральном все вздрогнули, как после горного обвала, а почти протрезвевший минный офицер вместе с боцманом в этот момент уже терзали щит якорного клюза, грызть их за жопу зубами…
Наконец-таки ломом удалось подцепить его, сняв со стопоров, и – хррррясь!!!!!! – щит всегда так лихо отваливался, что мог запросто размножить боцмана безо всего пополам.
Боцман, хитрая бестия, знал это.
Прытко отскочив, он поскользнулся, и на излете присосался задом к палубе, сильно треснувшись обо что-то затылком, чем и погасил свое сознание.
А в «Каштан» уже рвалось: «Пашшшёл!!! Пашшёл шпиль!!!!!»
И он пошёл. Дохло и неторопливо. Вот только якорь никуда не пошёл. Просто влип в клюз и всё! От всего от этого нагадить в низ себя кубометр можно!
Уж и нападал на него минёр, и материл – ну никак!
И тогда плюнув на это дело и, повернувшись ягодицами к такому-то и такому идиотскому творению рук человеческих, минер стал пробираться к выходу.
Вот когда дикий лязг и грохот возвестил миру о том, что якорь таки ушел в воду и бодро вытравливает цепь из ящика.
И потом… Что?!
Потом?.. А что потом?.. Потом… упала A3.
А что такое A3?
Хм… Это аварийная защита ядерного реактора, чтоб вы все были здоровы!
А чего она упала?
А вот этого, друзья мои, никто не знает никогда. Заболела, наверное.
После падения A3 в отсеках темно стало, как у теплого негра в черном анусе, и только лишь лязг и приближающийся шум прибоя в тумане и одиноко светящий аварийный фонарь, освещающий медленно ползущую из ящика якорь-цепь, в очередной раз привели с чувство минера, и он схватил боцманский лом, чтоб хоть чего-то остановить, схватил, да и воткнул его в одно из звеньев якорной цепи под контрфорсом (а… и… всё равно ведь не знаете что это), и ломик этот, воткнутый вертикально, пополз-пополз к направляющим стопора якорь-цепи.
Дополз! Да! И замер. Все замерло. Абсолютно все.
Да-с, господа!
Лом, обычный лом, остановил от неумолимого приближения к скалистым берегам островка нашу многотысячетонную лодочку.
Якорь поскрёб-поскрёб ещё коготками и… застыл…
Тишина…
А в центральном решительно все обосрались и потеряли дар речи, думая в ужасе.
И когда, как-то вдруг, неожиданно, произошло переключение усохшего электропитания с реактора на электропитание с аккумуляторной батареи, то все вздрогнули, в который раз всосав слюну, а штурман Василий обнаружил себя тупо глядящим на включившийся эхолот.
На его табло отчетливо высветилось: «1,0». Под килем был ровно один метр.
А потом штурман Василий и бедный минер начали орать, как боевые маралы, в сторону буксира, который изо всех сил старался, чтоб его сгоряча не раздавили.
И буксир подлетел к лодочке нашей красавице, а штурман Василий и бедняга-минер прыгнули на него, как звери в ночь.
И буксир высадил их на плавпирсе, где они тут же наговорили ровно пятнадцать тысяч слов отцам-командирам – те пытались их остановить и направить назад – и все эти слова кончались на «уй».
А потом они пошли – две ссутуленные спины, решительно, плечом к плечу, гулкими, огромными шагами с пирса в густой туман…
Всё…
Кораблей нормальных нет, экипажей тоже нет – потому как все в сиську пьяные – но хочется.
На дворе 1995 год. Матчасть без присмотра уже лет десять, и люди по помойкам.
Но мы же великая страна! (При этом ебануть бы об чего-нибудь!)
А великая страна не может без флота! (И ещё бы ебануть!)
Ну, раз не можете, тогда так: сначала из трех кораблей делаем два, потом из четырех делаем два, затем из шести делаем два, из десяти… и вот когда из одиннадцати мы соорудим один, тогда в море пора, надо только подводничков на него посадить, потому что корабль у нас не совсем корабль, а подводная лодка.
И кого на нее посадить? А кого попало. Кого на улице поймаете – вон их сколько, неухоженных. Так что за работу!
И придумана была прекрасная секретная операция по отлову людей, при которой в «УАЗик» начальника штаба, бредущий вяло, как больная гиена, по дороге в поселок, бросались все, кого встретишь, там уже выяснялось кто это у нас тут по специальности, после чего народ отвозили на пирс и под охраной с автоматами опускали в лодку.
Очень скоро в лодке от народу было не протолкнуться. Все они желали идти в море, потому что ни одного нормального среди них не обнаружилось.
Последним закинули штурмана Василия и он был трезвый, а до отхода ерунда осталась.
Старпом, в голове трава – на траве дрова, икнул и скомандовал: «По… ый, бля… шли… – то есть, «По местам стоять, со швартовых сниматься!»
Ага! Значит, к «бою и походу» они давно приготовились.
А на пирсе стояло родное командование, которое и помогло «отдать концы!», особенно кормовой.
Ну! Мда!
А место, из которого они выходят – это такое узкое, как ковшик с ручкой, горлышко, причем под словом «ручка» понимается проход (вокруг Дальний Восток, проще говоря).
А напротив него, того прохода, чтоб от ужаса вам обмотаться, остров.
И вот подводная лодка чудовищных размеров, из-за конструкторов горбатая, страшная для врагов как смерть, битком набитая всякой пьянью, высунула свою гидроакустическую морду в залив, направляется прямиком к островку со скалами, чтобы вовремя от него повернув влево, устремиться в большой и огромный океан.
И надо же, именно в этот момент трезвый штурман Василий, не имея никакой возможности выставить подчиненного на мостик, в виду полной его невменяемости, решил выходить из базы по радиолокации, корректируя место эхолотом, циферки которого он видел краем глаза торчащими на табло из штурманской.
И тут из первого отсека прозвучало что-то невнятное, но похожее на то, что неплохо бы подать электропитание на шпиль для экстренной отдачи якоря в случае чего…
Это был минер, это его осенило: если дело пойдет, как оно идет, то вполне может случиться и что-нибудь «чего».
Старпом, совладав с икотой, резонно заметил, что это даже соответствует всем требованиям по подготовке корабля к проходу узкости, и послал морячка, улыбчивого идиота, случившегося под рукой, включить рубильник, чтоб питание подать на этот долбаный шпиль.
Моряк бодро пошел, но питание не подал, зато он отключил эхолот.
А, к слову сказать, на мостике в тот момент делать было нечего: очень понятный для той местности туман не давал возможности разглядеть даже кормовой вертикальный руль нашего бедного корабля, который (руль, конечно) имеет обыкновение торчать из воды.
То есть, видимость – ноль, а тут ещё штурман Василий зрит в табло, а там неумолимо гаснут циферки эхолота, после чего он – штурман – выпучивает глаза, как рогатая жаба, поглотившая мыша, и визжит английской свиньей, медленно увеличивая тональность: «Э-ээээээ-т-та что?!!!!»
Старпом, в мгновение ока протрезвев ровно на треть, помчался в предполагаемое местонахождение нашего посланного моряка, от рождения дауна, с твердой решимостью напинать ему в задницу – и исправить создавшееся положение или наоборот сначала одно, потом другое.
Словом, он прибежал, напинал и подал питание на эхолот и шпиль, одновременно сняв его – такое нужное – с пульта управления рулями и, вырубив заодно и радиолокационную станцию, к которой как раз заворожено приник трезвенник Василий, по совместительству штурман, созерцая причудливость береговой черты.
Тут штурман Василий и боцман, – надо же, ещё один мудак пришел в себя, – обнаружив, что остались без вверенных Родиной инструментов (а рули заклинило), истошно заверещав, ринулись врассыпную, путая папу с мамой.
Штурман – в штурманскую, а боцман – на палубу, ко шпилю, проверить как там его здоровье, потому что он-то – о боцмане речь – понял – отвернуть от уютного островка не удастся, всенепременно втемяшимся, а щит якорного клюза, которым якорек наш прикрывается до того, как в нем, в якоре, почувствуют надобность, не отваливается по причине того, что он неисправен, но открыть его можно с помощью некоторого ломика, который он – то бишь боцман – запрятал предусмотрительно в одном закуточке, коих на лодке полно.
Тем временем время для штурмана Василия остановилось. Штурман Василий, цвета слоновой кости, шевеля губами, в полной прострации озвучивал показания ожившего эхолота… «Семь метров… шесть с половиной… шесть метров…»
– «А-а-а-аааааааааааа…!!!!»
Это старпом, принесла нелегкая.
– «А-а-аатдать якоррррь!!!»
В центральном все вздрогнули, как после горного обвала, а почти протрезвевший минный офицер вместе с боцманом в этот момент уже терзали щит якорного клюза, грызть их за жопу зубами…
Наконец-таки ломом удалось подцепить его, сняв со стопоров, и – хррррясь!!!!!! – щит всегда так лихо отваливался, что мог запросто размножить боцмана безо всего пополам.
Боцман, хитрая бестия, знал это.
Прытко отскочив, он поскользнулся, и на излете присосался задом к палубе, сильно треснувшись обо что-то затылком, чем и погасил свое сознание.
А в «Каштан» уже рвалось: «Пашшшёл!!! Пашшёл шпиль!!!!!»
И он пошёл. Дохло и неторопливо. Вот только якорь никуда не пошёл. Просто влип в клюз и всё! От всего от этого нагадить в низ себя кубометр можно!
Уж и нападал на него минёр, и материл – ну никак!
И тогда плюнув на это дело и, повернувшись ягодицами к такому-то и такому идиотскому творению рук человеческих, минер стал пробираться к выходу.
Вот когда дикий лязг и грохот возвестил миру о том, что якорь таки ушел в воду и бодро вытравливает цепь из ящика.
И потом… Что?!
Потом?.. А что потом?.. Потом… упала A3.
А что такое A3?
Хм… Это аварийная защита ядерного реактора, чтоб вы все были здоровы!
А чего она упала?
А вот этого, друзья мои, никто не знает никогда. Заболела, наверное.
После падения A3 в отсеках темно стало, как у теплого негра в черном анусе, и только лишь лязг и приближающийся шум прибоя в тумане и одиноко светящий аварийный фонарь, освещающий медленно ползущую из ящика якорь-цепь, в очередной раз привели с чувство минера, и он схватил боцманский лом, чтоб хоть чего-то остановить, схватил, да и воткнул его в одно из звеньев якорной цепи под контрфорсом (а… и… всё равно ведь не знаете что это), и ломик этот, воткнутый вертикально, пополз-пополз к направляющим стопора якорь-цепи.
Дополз! Да! И замер. Все замерло. Абсолютно все.
Да-с, господа!
Лом, обычный лом, остановил от неумолимого приближения к скалистым берегам островка нашу многотысячетонную лодочку.
Якорь поскрёб-поскрёб ещё коготками и… застыл…
Тишина…
А в центральном решительно все обосрались и потеряли дар речи, думая в ужасе.
И когда, как-то вдруг, неожиданно, произошло переключение усохшего электропитания с реактора на электропитание с аккумуляторной батареи, то все вздрогнули, в который раз всосав слюну, а штурман Василий обнаружил себя тупо глядящим на включившийся эхолот.
На его табло отчетливо высветилось: «1,0». Под килем был ровно один метр.
А потом штурман Василий и бедный минер начали орать, как боевые маралы, в сторону буксира, который изо всех сил старался, чтоб его сгоряча не раздавили.
И буксир подлетел к лодочке нашей красавице, а штурман Василий и бедняга-минер прыгнули на него, как звери в ночь.
И буксир высадил их на плавпирсе, где они тут же наговорили ровно пятнадцать тысяч слов отцам-командирам – те пытались их остановить и направить назад – и все эти слова кончались на «уй».
А потом они пошли – две ссутуленные спины, решительно, плечом к плечу, гулкими, огромными шагами с пирса в густой туман…
Всё…
ДОКТОР
– Саня, ты у нас сколько должностей исполняешь?
Это старпом от меня ждет ответа, а я смущен.
Когда видишь начальство, то лучше всего от него отвернуться и бежать.
– Андрей Антоныч! Собственно говоря, я уже исполняю обязанности помощника командира, заодно с обязанностями химика и дежурного по кораблю через день.
– Так это ж все лишь три должности и из них одна через день!
– Андрей Антоныч!
– Не знаю! Отлыниваете, батенька! Отлыниваете. Устраиваете себе прохлажденьеце. Да-а… Но это ничего. Это мы поправим. А принимайте-ка сегодня же должность медика. А? Как? Медик – это же почти что химик! Ловко я придумал?
– Андрей Антоныч!
– Не слышу восторга?
– Есть восторг!
– Озвучь.
– Андрей Антоныч, я испытываю восторг.
– Вот и прекрасно!
Господи! Хорошо, что он мне трюмную группу не вручил. Вручил бы он мне трюмных – и возился бы я до конца своих дней с этим дерьмом.
У нас теперь ежедневно забирают какого-нибудь офицера, и осиротевшие должности делятся между живыми.
Сам старпом давно исполняет обязанности командира БЧ-5, начальника РТС и БЧ-4.
Корабль у пирса и со стороны матчасти почти совсем разграблен штабом, а теперь ещё и людей отнимают. Словом отстой.
«А хорошо, что меня к трюмным не сунули!» – подумал я ещё раз и пошел в амбулаторию к медику.
Только вошел, как за мной немедленно сунулась голова вахтенного.
– Тащщщ-ка…
– Ну?
– Вы, говорят, теперь у нас врач?
– Ну?
– У меня голова болит.
– А у меня душа.
– Нет! Серьезно, тащщщ-ка…
– И я серьезно! Так, ладно! Исчезни до звонка. Дай осмотреться. Через десять минут зайдешь.
Через десять минут я уже все сделал. Во-первых, я обнаружил, что наш ушедший от нас навсегда в страну вечного лета и великой охоты медик все лекарства рассыпал по банкам, на которых написал: «Анальгин», «Аспирин», «Но-шпа» – ну, так далее. Во-вторых, я пошел ещё дальше. Я вытряхнул всех омумиеневших тараканов из верхнего ящика стола и ссыпал туда содержимое всех банок – ох, и работенка, доложу я вам! Потом я все это разровнял с любовью – кругленькие вы мои – и крикнул через дверь: «Заходи по одному!»
– Ра-аа-шите?
– Что у тебя?
– Голова.
– На!
– А это от головы?
– А от чего же? Бери горстями.
Через неделю мой ящик опустел.
Еще через неделю меня вызвал к себе старпом:
– Саня! Какие, говоришь, ты у нас должности исполняешь?
Это старпом от меня ждет ответа, а я смущен.
Когда видишь начальство, то лучше всего от него отвернуться и бежать.
– Андрей Антоныч! Собственно говоря, я уже исполняю обязанности помощника командира, заодно с обязанностями химика и дежурного по кораблю через день.
– Так это ж все лишь три должности и из них одна через день!
– Андрей Антоныч!
– Не знаю! Отлыниваете, батенька! Отлыниваете. Устраиваете себе прохлажденьеце. Да-а… Но это ничего. Это мы поправим. А принимайте-ка сегодня же должность медика. А? Как? Медик – это же почти что химик! Ловко я придумал?
– Андрей Антоныч!
– Не слышу восторга?
– Есть восторг!
– Озвучь.
– Андрей Антоныч, я испытываю восторг.
– Вот и прекрасно!
Господи! Хорошо, что он мне трюмную группу не вручил. Вручил бы он мне трюмных – и возился бы я до конца своих дней с этим дерьмом.
У нас теперь ежедневно забирают какого-нибудь офицера, и осиротевшие должности делятся между живыми.
Сам старпом давно исполняет обязанности командира БЧ-5, начальника РТС и БЧ-4.
Корабль у пирса и со стороны матчасти почти совсем разграблен штабом, а теперь ещё и людей отнимают. Словом отстой.
«А хорошо, что меня к трюмным не сунули!» – подумал я ещё раз и пошел в амбулаторию к медику.
Только вошел, как за мной немедленно сунулась голова вахтенного.
– Тащщщ-ка…
– Ну?
– Вы, говорят, теперь у нас врач?
– Ну?
– У меня голова болит.
– А у меня душа.
– Нет! Серьезно, тащщщ-ка…
– И я серьезно! Так, ладно! Исчезни до звонка. Дай осмотреться. Через десять минут зайдешь.
Через десять минут я уже все сделал. Во-первых, я обнаружил, что наш ушедший от нас навсегда в страну вечного лета и великой охоты медик все лекарства рассыпал по банкам, на которых написал: «Анальгин», «Аспирин», «Но-шпа» – ну, так далее. Во-вторых, я пошел ещё дальше. Я вытряхнул всех омумиеневших тараканов из верхнего ящика стола и ссыпал туда содержимое всех банок – ох, и работенка, доложу я вам! Потом я все это разровнял с любовью – кругленькие вы мои – и крикнул через дверь: «Заходи по одному!»
– Ра-аа-шите?
– Что у тебя?
– Голова.
– На!
– А это от головы?
– А от чего же? Бери горстями.
Через неделю мой ящик опустел.
Еще через неделю меня вызвал к себе старпом:
– Саня! Какие, говоришь, ты у нас должности исполняешь?
НЕКОТОРЫЕ ДОПОЛНЕНИЯ К ПРАВИЛАМ ИГРЫ
Я вам сейчас все объясню. Раньше как было? Раньше было так: автономок мало и люди все неграмотные, а командиры у этих людей были очень грамотные.
И они учили. Ну, то есть людей.
От чего люди, в конце концов, грамотнели.
То есть, учились в те времена много.
А потом наступили другие времена: автономок куча, выходов в море – завались, людей нет, потому что все побежали, и командиров нормальных нет, потому что они все время где-то учатся и на корабле не задерживаются. У нас командир два года держался, потом в академию уходил, а мы для него, и корабль тоже, чем-то вроде ступеньки или полигона были.
То есть мы знали свое дело лучше, чем командир знал свое.
И служить стало весело. Командир с весельем говорит какую-то команду, сути которой он до конца не совсем осознает, например, «Координаты цели утверждаю!» – а мы отрабатываем каждый свое, потому что натасканы и слажены.
И командиры поглупели. Потом из них получились глупые командиры дивизий, из которых выбирались ещё более глупые командующие флотилий, а из них самый глупый мог попасть в командующие флотом, а из нескольких глупых командующих можно было легко избрать дурака-главкома.
Вот такая ерунда.
Постскриптум. Однажды мы за неделю после автономки на другой корабль пересели и снова в автономку ушли, потому что командиру нашему очень хотелось командованию угодить и про нас, измочаленных, и про технику, что в руках от прикосновения рассыпалась, он никому не докладывал.
А мы по приходу даже на женщин смотреть не могли.
А он по приходу нас покинул.
Это я про командира.
В академию он поступил.
И они учили. Ну, то есть людей.
От чего люди, в конце концов, грамотнели.
То есть, учились в те времена много.
А потом наступили другие времена: автономок куча, выходов в море – завались, людей нет, потому что все побежали, и командиров нормальных нет, потому что они все время где-то учатся и на корабле не задерживаются. У нас командир два года держался, потом в академию уходил, а мы для него, и корабль тоже, чем-то вроде ступеньки или полигона были.
То есть мы знали свое дело лучше, чем командир знал свое.
И служить стало весело. Командир с весельем говорит какую-то команду, сути которой он до конца не совсем осознает, например, «Координаты цели утверждаю!» – а мы отрабатываем каждый свое, потому что натасканы и слажены.
И командиры поглупели. Потом из них получились глупые командиры дивизий, из которых выбирались ещё более глупые командующие флотилий, а из них самый глупый мог попасть в командующие флотом, а из нескольких глупых командующих можно было легко избрать дурака-главкома.
Вот такая ерунда.
Постскриптум. Однажды мы за неделю после автономки на другой корабль пересели и снова в автономку ушли, потому что командиру нашему очень хотелось командованию угодить и про нас, измочаленных, и про технику, что в руках от прикосновения рассыпалась, он никому не докладывал.
А мы по приходу даже на женщин смотреть не могли.
А он по приходу нас покинул.
Это я про командира.
В академию он поступил.
ВАШИНГТОН
Сегодня в кают-компании появился штурман Витя. Витя почти навсегда служит дежурным по гарнизону и на родном корабле появляется только отчасти. Как появляется, так – в отсутствии начальства, конечно, – рассказывает истории.
– Так! Поскольку вы все ещё очень маленькие и ничего про жизнь не знаете, я вам сейчас расскажу про моего первого командира – Драго Вадима Иваныча.
Командир Драго с детства не ел морковь, и потому вырос не выше веника. А ум у него был быстрый, как плевок. И ещё он хотел нанести ракетно-ядерный удар прямо от пирса по гнезду мирового империализма – он хотел поразить Вашингтон.
Так вот, если где разговоры какие или намеки, или, не приведи Господь, политинформация о положении вещей, то он быстренько пробежится по всем странам, веером их обгадит и оставит себе на сладкое Вашингтон:
«А теперь, – говорит, – о гнезде! О Вашингтоне!!!» – и далее, подробнейшим образом, расстелив карту, обозначает курсы, позиции, время, место выхода в атаку, уклонение и зигзаги.
А глаза его светятся, грудь приподнимается и распирает, сам он летает.
Долго это длилось. Все мы сдавали зачеты по тактике лично ему, и все мы лучше всего были обучены главному: нанесению удара по Вашингтону.
В штабе эти его чудачества старались не замечать, но однажды он заступил оперативным дежурным и вдруг на докладе в 24 часа другому оперативному дежурному, который расположен ой как повыше, его понесло:
«А сейчас, – говорит, – я бы хотел вкратце изложить свои собственные соображения насчет нанесения ракетно-ядерного удара по оплоту мирового империализма!» – «По… чему?!!» – спросили его. – «По Вашингтону!!!»
И наверху наступил пиздец из Ганы!
И длился он ровно сорок пять минут, пока он излагал куда он нажмет и что он для этого повернет, а потом к нему ворвались специалисты по вырыванию позвоночника, выхватили у него из рук трубку, в которую он все говорил и говорил, и положили его портретом в пол, завязав в косынку.
Я его после в больнице навещал. Он там и главврача полностью убедил в своей правоте.
– Так! Поскольку вы все ещё очень маленькие и ничего про жизнь не знаете, я вам сейчас расскажу про моего первого командира – Драго Вадима Иваныча.
Командир Драго с детства не ел морковь, и потому вырос не выше веника. А ум у него был быстрый, как плевок. И ещё он хотел нанести ракетно-ядерный удар прямо от пирса по гнезду мирового империализма – он хотел поразить Вашингтон.
Так вот, если где разговоры какие или намеки, или, не приведи Господь, политинформация о положении вещей, то он быстренько пробежится по всем странам, веером их обгадит и оставит себе на сладкое Вашингтон:
«А теперь, – говорит, – о гнезде! О Вашингтоне!!!» – и далее, подробнейшим образом, расстелив карту, обозначает курсы, позиции, время, место выхода в атаку, уклонение и зигзаги.
А глаза его светятся, грудь приподнимается и распирает, сам он летает.
Долго это длилось. Все мы сдавали зачеты по тактике лично ему, и все мы лучше всего были обучены главному: нанесению удара по Вашингтону.
В штабе эти его чудачества старались не замечать, но однажды он заступил оперативным дежурным и вдруг на докладе в 24 часа другому оперативному дежурному, который расположен ой как повыше, его понесло:
«А сейчас, – говорит, – я бы хотел вкратце изложить свои собственные соображения насчет нанесения ракетно-ядерного удара по оплоту мирового империализма!» – «По… чему?!!» – спросили его. – «По Вашингтону!!!»
И наверху наступил пиздец из Ганы!
И длился он ровно сорок пять минут, пока он излагал куда он нажмет и что он для этого повернет, а потом к нему ворвались специалисты по вырыванию позвоночника, выхватили у него из рук трубку, в которую он все говорил и говорил, и положили его портретом в пол, завязав в косынку.
Я его после в больнице навещал. Он там и главврача полностью убедил в своей правоте.
РЫНДА
У нас рынду свистнули, представляете? На ней ещё выбито «К-193». Я, честно говоря, никогда не обращал на нее внимания – ну, висит и висит.
А теперь про нее можно говорить: висела. Она в боевой рубке, кажется, висела. «Кажется», потому что на кой она мне. Рубка и рында – это заведование боцмана.
Между прочим, наш старпом как попкой чувствовал, две недели предупреждал боцмана: убрать рынду. И боцман её убирал. Как только на корабль приходят эти уроды с ПРЗ – в смысле, матросики с плавремзавода – так боцман, стиснув зубы, поминая царя Давида и всю кротость его, как любит выражаться старпом, снимает рынду, а в ней не меньше сорока кило, и тащит её к старпому в каюту.
Только они с корабля, он берет рынду и опять водружает её на место.
Вы, конечно, спросите: почему нельзя её оставить под кроватью у старпома на какое-то время.
Правильно! Молодцы! Нельзя! Потому что мы служим на подводной лодке в военно-морском флоте России. Вот если б мы в Танзании служили, то было бы можно. А у нас – нельзя. Поэтому боцман каждое утро тащит её на себе.
А вот сегодня её, эта… сы-пыздели. Не успел боцман. Так и остался с открытым ртом и с разведенными руками. Эти пеэрзешники нас до белого каления доведут. Со старпомом сейчас же случилась истерика.
– КАК?!! – сказал он боцману. – КТО?!!
И боцман поделился с ним своими подозрениями.
А старпом с ним поделился своими:
– Вот и поручай чего-то важное в этой жизни долбаебам! Если амнезия, так на всю рожу! Почему в России детей делают коленом?! А?!
– Андрей Антоныч!
– Смерти моей хотите? В гроб меня хотите вогнать? Вам приятно будет видеть, как я там лежу? Не надейтесь! Я и оттуда вас всех достану!
– Андрей Антоныч!
– Вы все в сапогах должны ходить. В кирзовых. И в ватниках! Вы в них сто лет назад ходили, сейчас ходите и ещё сто лет ходить будите. Потому что недостойны никакого развития! Волы ваши мамы и папы! Нация! Две проблемы у них: «Дураки и дороги». Одна у вас проблема! Одна! Ид-ди-о-оты! А жрать вы будете мусор! Я что сказал? Я сказал караулить! Бдить! «Андрей Антоныч»! Вы бдили? Да? Как? Каким местом? Где эти пеэрзешники? Да я сейчас их всех утоплю в ведре помойном. Вирусы! Дети распада! Где их начальник? Он у меня будет жрать конину! А я при нем совершу прелюбодеяние!
И вот их начальник уже стоит перед нашим старпомом. Но начальник – лейтенант, в очках, «отвезти-привезти». Старпом на него только посмотрел и сказал: «Мда!» – потом он добавил слово: «Блядь!» – но оно ничего не решило.
Решение пришло в голову нашему старпому, как всегда, со стороны.
– Так! Старший! А есть среди твоих орлов самый авторитетный годок?
«Годок» – это матрос, которому до увольнения в запас ерунда осталась. (Это я так, вдруг среди нас домохозяйки).
– Есть! Матрос Богданов.
– Давай его сюда.
Через минуту перед старпомом стоял верзила Богданов. Но рядом с нашим старпомом тот верзила выглядел как пудель возле сенбернара.
Старпом взял его за плечо и повернул к себе в каюту. Там он усадил его напротив и вручил сушку.
– Ешь, Богданов! Это теперь твой завтрак, обед и ужин. Когда ДМБ? К ноябрьским? Вот! Не уволишься ты к ноябрьским. И к декабрьским ты не уволишься. И к январьским. Ты теперь здесь будешь жить, Богданов. У меня. Так что располагайся. Ссать ты будешь в бутылку, срать ты вообще не будешь.
Старпом продержал Богданова до вечера. Вечером он принес в каюту цепь, чтоб приковать Богданова на ночь.
И Богданов не выдержал. Старпома нашего редко кто долго выдерживает. На лету все дохнут.
Богданов позвонил по телефону на свое драгоценное ПРЗ и с кем-то долго и очень резко разговаривал.
Через полчаса на пирсе стояла рында – «К-193».
А теперь про нее можно говорить: висела. Она в боевой рубке, кажется, висела. «Кажется», потому что на кой она мне. Рубка и рында – это заведование боцмана.
Между прочим, наш старпом как попкой чувствовал, две недели предупреждал боцмана: убрать рынду. И боцман её убирал. Как только на корабль приходят эти уроды с ПРЗ – в смысле, матросики с плавремзавода – так боцман, стиснув зубы, поминая царя Давида и всю кротость его, как любит выражаться старпом, снимает рынду, а в ней не меньше сорока кило, и тащит её к старпому в каюту.
Только они с корабля, он берет рынду и опять водружает её на место.
Вы, конечно, спросите: почему нельзя её оставить под кроватью у старпома на какое-то время.
Правильно! Молодцы! Нельзя! Потому что мы служим на подводной лодке в военно-морском флоте России. Вот если б мы в Танзании служили, то было бы можно. А у нас – нельзя. Поэтому боцман каждое утро тащит её на себе.
А вот сегодня её, эта… сы-пыздели. Не успел боцман. Так и остался с открытым ртом и с разведенными руками. Эти пеэрзешники нас до белого каления доведут. Со старпомом сейчас же случилась истерика.
– КАК?!! – сказал он боцману. – КТО?!!
И боцман поделился с ним своими подозрениями.
А старпом с ним поделился своими:
– Вот и поручай чего-то важное в этой жизни долбаебам! Если амнезия, так на всю рожу! Почему в России детей делают коленом?! А?!
– Андрей Антоныч!
– Смерти моей хотите? В гроб меня хотите вогнать? Вам приятно будет видеть, как я там лежу? Не надейтесь! Я и оттуда вас всех достану!
– Андрей Антоныч!
– Вы все в сапогах должны ходить. В кирзовых. И в ватниках! Вы в них сто лет назад ходили, сейчас ходите и ещё сто лет ходить будите. Потому что недостойны никакого развития! Волы ваши мамы и папы! Нация! Две проблемы у них: «Дураки и дороги». Одна у вас проблема! Одна! Ид-ди-о-оты! А жрать вы будете мусор! Я что сказал? Я сказал караулить! Бдить! «Андрей Антоныч»! Вы бдили? Да? Как? Каким местом? Где эти пеэрзешники? Да я сейчас их всех утоплю в ведре помойном. Вирусы! Дети распада! Где их начальник? Он у меня будет жрать конину! А я при нем совершу прелюбодеяние!
И вот их начальник уже стоит перед нашим старпомом. Но начальник – лейтенант, в очках, «отвезти-привезти». Старпом на него только посмотрел и сказал: «Мда!» – потом он добавил слово: «Блядь!» – но оно ничего не решило.
Решение пришло в голову нашему старпому, как всегда, со стороны.
– Так! Старший! А есть среди твоих орлов самый авторитетный годок?
«Годок» – это матрос, которому до увольнения в запас ерунда осталась. (Это я так, вдруг среди нас домохозяйки).
– Есть! Матрос Богданов.
– Давай его сюда.
Через минуту перед старпомом стоял верзила Богданов. Но рядом с нашим старпомом тот верзила выглядел как пудель возле сенбернара.
Старпом взял его за плечо и повернул к себе в каюту. Там он усадил его напротив и вручил сушку.
– Ешь, Богданов! Это теперь твой завтрак, обед и ужин. Когда ДМБ? К ноябрьским? Вот! Не уволишься ты к ноябрьским. И к декабрьским ты не уволишься. И к январьским. Ты теперь здесь будешь жить, Богданов. У меня. Так что располагайся. Ссать ты будешь в бутылку, срать ты вообще не будешь.
Старпом продержал Богданова до вечера. Вечером он принес в каюту цепь, чтоб приковать Богданова на ночь.
И Богданов не выдержал. Старпома нашего редко кто долго выдерживает. На лету все дохнут.
Богданов позвонил по телефону на свое драгоценное ПРЗ и с кем-то долго и очень резко разговаривал.
Через полчаса на пирсе стояла рында – «К-193».
ЗАМ
Заму нашему каждый день циркуляр спускают. Уже были: «гласность», «перестройка», «ускорение», «социализм с человеческим лицом» и «демократия». Теперь до нас докатилась борьба с пьянством. Зам после бумаги с «борьбой» будто заново ожил, получил в жилы кровь, а теперь он лозунг приклеивает. Прямо на дверь каюты. Ласково так. Не соображает, дубина, что если дверь открыть, то лозунг вместе с ней в стену каюты уедет. То есть лозунг «Не пей!» можно на время задвинуть. Я лично вижу в этом глубокий аллегорический смысл.
На лозунге «Не пей!», как мы его называем, снизу доверху огромными красными буквами написано:
НИЧТО!
НИ ЗА ЧТО!
НИКОГДА!
Не является оправданием пьянства!
Вот такой текст, а зам его взором гладит. Подошел старпом. Ну, нельзя сказать, что старпом у нас крупный трезвенник и прочее. Посмотрел он на лозунг равнодушно, как лось на колючую проволоку, но потом вчитался и глаза его повеселели.
– Сергеич! – сказал он заму. – А ты чего так радуешься?
– Вам, Андрей Антоныч, видимо, этого не понять.
– Конечно! А ты разъясни. Ты же ради этого здесь пищу жрешь.
– Страна, Андрей Антоныч, начинает новую жизнь. А вы хотите жить по-старому. Не получится.
– А у тебя получится?
– А у меня получится. И собрание сегодня надо устроить. Разъяснить.
– А чего ты будешь мне разъяснять, как виноградники бульдозером портить?
– Я, Андрей Антоныч, не собираюсь с вами препираться. Ваши методы я хорошо знаю.
Тут старпом увидел, что я слушаю, и выслал меня из кают-компании. И дверь прикрыл. А из-за двери вдруг как грянет.
– Вы совершенно оморденели! Молекулы совести! Кудри чести! Потеряли ум! Да вы его и не имели! Соплями обходились! Что это за позорище? Что ты здесь на дверь вешаешь? На посмешище меня выставляешь? Хочешь, чтоб я на твоем вонючем собрании в грудь себя бил? А работать кто будет? Кто? Ты что ли будешь работать? Да тебе некогда! Языком бы заборы чесать! Как где говно какое-то, так сразу его на лодку тянете! Здесь корабль! Боевой! А не театр с куклами! Зарубите! Себе! Да! Одни лозунги в голове! Да и те не помещаются! Вылезают! С обоих сторон! И концы на уши! На уши свешиваются!!!
…………
В общем, собрания не было.
А лозунг зам себе в каюту перевесил.
На лозунге «Не пей!», как мы его называем, снизу доверху огромными красными буквами написано:
НИЧТО!
НИ ЗА ЧТО!
НИКОГДА!
Не является оправданием пьянства!
Вот такой текст, а зам его взором гладит. Подошел старпом. Ну, нельзя сказать, что старпом у нас крупный трезвенник и прочее. Посмотрел он на лозунг равнодушно, как лось на колючую проволоку, но потом вчитался и глаза его повеселели.
– Сергеич! – сказал он заму. – А ты чего так радуешься?
– Вам, Андрей Антоныч, видимо, этого не понять.
– Конечно! А ты разъясни. Ты же ради этого здесь пищу жрешь.
– Страна, Андрей Антоныч, начинает новую жизнь. А вы хотите жить по-старому. Не получится.
– А у тебя получится?
– А у меня получится. И собрание сегодня надо устроить. Разъяснить.
– А чего ты будешь мне разъяснять, как виноградники бульдозером портить?
– Я, Андрей Антоныч, не собираюсь с вами препираться. Ваши методы я хорошо знаю.
Тут старпом увидел, что я слушаю, и выслал меня из кают-компании. И дверь прикрыл. А из-за двери вдруг как грянет.
– Вы совершенно оморденели! Молекулы совести! Кудри чести! Потеряли ум! Да вы его и не имели! Соплями обходились! Что это за позорище? Что ты здесь на дверь вешаешь? На посмешище меня выставляешь? Хочешь, чтоб я на твоем вонючем собрании в грудь себя бил? А работать кто будет? Кто? Ты что ли будешь работать? Да тебе некогда! Языком бы заборы чесать! Как где говно какое-то, так сразу его на лодку тянете! Здесь корабль! Боевой! А не театр с куклами! Зарубите! Себе! Да! Одни лозунги в голове! Да и те не помещаются! Вылезают! С обоих сторон! И концы на уши! На уши свешиваются!!!
…………
В общем, собрания не было.
А лозунг зам себе в каюту перевесил.
ТИФОН
Капитан третьего ранга Забалуйко Александр Тихонович, уходя в запас с подводной лодки, не смог сразу порвать все нити и потому свистнул «Тифон». А вы знаете что такое «Тифон»? Это невозможная на лодке зараза, на которую, кроме электричества, поступает ещё и воздух среднего давления, и в надводном положении, при входе в базу, да и в тумане, можно такие звуки организовать – просто все обосрутся.
Голос у «Тифона» низкий, но глубокий со скорбью и неожиданно сильный.
Александр Тихонович приспособил его в прихожей, сразу вправо от двери. Электричество подвел, а для того, чтоб воздух на него можно было играючи подавать, баллон приготовил, который сжатым воздухом предварительно набил.
Зачем он это все сделал, станет ясно несколькими строчками ниже, но, заметим в примечании, что если между двумя дверьми при входе в помещение такой незначительный тумблерок не повернуть, то при открытии второй двери в прихожую тебя поприветствует это чудовище – штаны точно стирать придется.
Александр Тихонович всегда тумблерок поворачивал. Отрепетован был: отрыл первую дверь, вошел, рука вправо – тумблер погасил, открыл другую дверь, вошел, повернулся, закрыл все двери.
Дело в том, что часто Александр Тихонович и надолго жилище свое покидал. Жены у него не было давно, собаки тоже, зато теперь у него имелось страшилище.
И залез к нему вор. Открыл без особой суеты первую дверь, потом вторую и… и приключился «Тифон».
Вор не только обосрался и обоссался, у него ещё сперва случился инсульт, а потом инфаркт.
Александр Тихонович его после в больнице посещал. Курагой выхаживал.
Голос у «Тифона» низкий, но глубокий со скорбью и неожиданно сильный.
Александр Тихонович приспособил его в прихожей, сразу вправо от двери. Электричество подвел, а для того, чтоб воздух на него можно было играючи подавать, баллон приготовил, который сжатым воздухом предварительно набил.
Зачем он это все сделал, станет ясно несколькими строчками ниже, но, заметим в примечании, что если между двумя дверьми при входе в помещение такой незначительный тумблерок не повернуть, то при открытии второй двери в прихожую тебя поприветствует это чудовище – штаны точно стирать придется.
Александр Тихонович всегда тумблерок поворачивал. Отрепетован был: отрыл первую дверь, вошел, рука вправо – тумблер погасил, открыл другую дверь, вошел, повернулся, закрыл все двери.
Дело в том, что часто Александр Тихонович и надолго жилище свое покидал. Жены у него не было давно, собаки тоже, зато теперь у него имелось страшилище.
И залез к нему вор. Открыл без особой суеты первую дверь, потом вторую и… и приключился «Тифон».
Вор не только обосрался и обоссался, у него ещё сперва случился инсульт, а потом инфаркт.
Александр Тихонович его после в больнице посещал. Курагой выхаживал.
ПАЙКОВЫЕ
Старпом меня вызвал.
– Саня! Я ж тебя помощником назначил.
– Назначили, Андрей Антоныч.
– Так чего же ты стоишь? Сходи в тыл к финансистам и все разузнай. Я от этого охламона начпрода ничего добиться не могу. Что-то мямлит и переминается, как в штаны наклал. Пойди и разберись.
И я пошел.
Нам теперь вместо питания на берегу продовольственные деньги положены. Нам – это офицерам и мичманам, а матросы так питаются. Только их уже полгода не выдают.
То есть жратву заменили на деньги, а деньги на будущие деньги.
А сейчас вроде должны были их отдать, но начпрод за ними сходил и ему там что-то сказали, и теперь в разговоре со старпомом он путает русский алфавит с тюркским и так старается встать, будто он яйца от него бережет.
Я сам видел.
И вот я в тылу.
Должен вам доложить, что поганее места я просто не знаю. Тут у всех на лице написано, что все они полная дрянь.
Пришел я к финансисту. Вхожу – за столом лысый.
– Я, – говорю, – помощник с «К-193». По вопросу пайковых.
И тут начинается кино. Финансист встаёт и выходит, потом приходит, потом опять выходит.
Я подумал, что он меня не услышал или не увидел. Тогда я встал на его пути и ещё раз ему все повторил, а он мне: «Я вас понял, только я вами сейчас заниматься не могу. Не могли бы вы прийти попозже». – «Это когда попозже? Мы уже полгода за ними ходим. Если у вас есть какие-то сложности, то вы мне их изложите, может, и я чем помогу».
Я просто так сказал. Раньше в тыл с тушенкой придешь и все вопросы за мгновенье решишь, а сейчас я с ними только своими анализами могу поделиться.
Пока я про всё это думал, я вдруг услышал такое, что даже переспросил.
Этот лысый придурок мне сказал буквально следующее: финансовое положение сложное и денег нет, но он может подсуетиться и деньги достать, а я ему за это с тех самых пайковых должен буду двадцать процентов назад отдать.
Я переспросил, чтоб удостовериться. И удостоверился – вот сучка, а!
– Видите ли, – сказал я скромно, – я должен с папой посоветаться.
– Саня! Я ж тебя помощником назначил.
– Назначили, Андрей Антоныч.
– Так чего же ты стоишь? Сходи в тыл к финансистам и все разузнай. Я от этого охламона начпрода ничего добиться не могу. Что-то мямлит и переминается, как в штаны наклал. Пойди и разберись.
И я пошел.
Нам теперь вместо питания на берегу продовольственные деньги положены. Нам – это офицерам и мичманам, а матросы так питаются. Только их уже полгода не выдают.
То есть жратву заменили на деньги, а деньги на будущие деньги.
А сейчас вроде должны были их отдать, но начпрод за ними сходил и ему там что-то сказали, и теперь в разговоре со старпомом он путает русский алфавит с тюркским и так старается встать, будто он яйца от него бережет.
Я сам видел.
И вот я в тылу.
Должен вам доложить, что поганее места я просто не знаю. Тут у всех на лице написано, что все они полная дрянь.
Пришел я к финансисту. Вхожу – за столом лысый.
– Я, – говорю, – помощник с «К-193». По вопросу пайковых.
И тут начинается кино. Финансист встаёт и выходит, потом приходит, потом опять выходит.
Я подумал, что он меня не услышал или не увидел. Тогда я встал на его пути и ещё раз ему все повторил, а он мне: «Я вас понял, только я вами сейчас заниматься не могу. Не могли бы вы прийти попозже». – «Это когда попозже? Мы уже полгода за ними ходим. Если у вас есть какие-то сложности, то вы мне их изложите, может, и я чем помогу».
Я просто так сказал. Раньше в тыл с тушенкой придешь и все вопросы за мгновенье решишь, а сейчас я с ними только своими анализами могу поделиться.
Пока я про всё это думал, я вдруг услышал такое, что даже переспросил.
Этот лысый придурок мне сказал буквально следующее: финансовое положение сложное и денег нет, но он может подсуетиться и деньги достать, а я ему за это с тех самых пайковых должен буду двадцать процентов назад отдать.
Я переспросил, чтоб удостовериться. И удостоверился – вот сучка, а!
– Видите ли, – сказал я скромно, – я должен с папой посоветаться.