Полунин Николай. Цербер

   - Отдохнули.
   - Чего уж теперь. Сказанного держаться надо. Облачившись, тезка-Мишка демонстративно засунул пистолет за пояс, длинная рукоять торчала поперек пуза.
   - Угомонись ты, никто с тобой воевать здесь не будет. Покушаем, дальше поедем. Перекусить заскочили.
   - Перекусить, - бормотнул Мишка. - Как бы нас самих тут... пополам не перекусили. А два патрона у меня еще есть, Паша бережливый.
   "А где, кстати, мой "ПМ"? - вдруг вспомнил Михаил о пистолете. - Начисто отрезало. Утопил, не иначе. И вообще все утопил. Документы, все. Опять гол как сокол, готов к употреблению, как полагается". За столом выяснилось, что шумный глоток тезки-Мишки при виде соблазнительных девиц на фоне яств относится скорее к последним. Он работал за троих. Салаты, закуски, горячее - свиные эскалопы и жареные колбаски - улетали, как подброшенные. Улучив промежуток, Мишка налил себе полстакана водки.
   - За "Чероки", - коротко глянув на Михаила, сказал он.
   - Кстати, - обратился Михаил к Жуку и двум другим, занявшим противоположный край стола. - Машина у нас там осталась. На ней как, крест можно ставить?
   - Пока ничего не скажу, - вежливо и обстоятельно, что, кажется, вообще входило в его привычку, ответил Жук. - Насколько я могу судить, там сейчас находятся представители местных правоохранительных органов, мы с ними еще не связывались. Может быть, помимо нас... Но вас обязательно известят о вашей собственности.
   - Вон его, - Михаил указал на тезку-Мишку.
   - Да чего там, Миха, - высказался вдруг тот. - Чего, Мишань! - Они же с Михаилом теперь были друзья-приятели. - Что там останется после той кодлы и ментов? Резины не останется, не то что чего.
   Михаил потихоньку оглядывался и чувствовал, что первое впечатление его не обмануло.
   Этот дом не был жилым. По крайней мере, та часть, которую они видели. Независимо от богатых ковров и мебели, от безукоризненных зеркал и начищенной бронзы дверных ручек.
   За дачей следили, но постоянно не жили. Это всегда заметно. Возможно, ею пользовались разные люди, возможно, она служила кому-то запасным жилищем.
   Михаил поймал взгляд Павла. Тот трудился над третьим или четвертым эскалопом.
   - Перевалочный пункт, - шепнул он в бороду. - Станция в пути. Охотничий домик, чтобы отсидеться в случае чего.
   Иногда Павел мог говорить такими вот образными выражениями. В Паше Геракле было много чего намешано.
   Михаил еще раз обвел глазами помещение и медленно кивнул, соглашаясь.
   - Еда, - так же лаконично продолжил Павел. - Сюда привозят. Готовые блюда. Девочки - только подавать, посуду не моют. На пальчики обратил внимание? Ну-и ложатся, конечно, задаром держать не станут. Но самих тоже привезли.
   - Нам?
   - Сдурел? Мы тут случайным наскоком. Кто-то был. Или будет. А может, не выходит. К чему рожу-то показывать?
   Двое на том конце поднялись, пошли к дверям. Жук обратился к Михаилу:
   - Подкрепились, Михаил Александрович? Ваши товарищи тоже? Можем продолжать путь?
   - Вот что, - сказал Михаил, - вы все-таки объясните, откуда вы, кто. Нам после всего случившегося надо знать хотя бы в общих чертах. Вы нас вполне можете отсюда прямо в "Матросскую тишину" доставить. Для начала одной этой штуки, - указал на "стечкин" за Мишкиным поясом, - хватит, а потом каждому еще наберут с три кучи. Кто вы? Почему мне помогаете? Пока мы не услышим ответа, который нас устроит, мы не сможем вам доверять. Тогда - вы своей дорогой, мы своей. Спасибо, как говорится, и до свидания.
   - Вы правы, разумеется, Михаил Александрович, - согласно кивнул Жук. - Но я имею соответствующие инструкции. По одной из них я со своими людьми обязан был следовать за вами. Не скрою - чтобы выяснить, куда вы направлялись. Мы это выяснили.
   - А подслушку свою трепаную в "Чероки" какого хера сунул? - воинственно сказал тезка-Мишка, и Михаил вспомнил, что видел краем, как тот наливал себе еще стакан, полный.
   Михаил сделал страшные глаза, и Мишка увял. Он опять стал неотрывно смотреть, как Павел ест, прожевывает и проглатывает. Он наблюдал за ним пристально во все время еды.
   - Я уже объяснял, Михаил Александрович, мы имеем четкие указания. Разве мы не показали вам, на чьей мы стороне? Когда вы избавились от прослушки, мы запросили новых указаний. Мы их не получили и стали ждать.
   - И дождались, - подал голос Павел. - Кто приходил, известно?
   - Думаю, сейчас выясняется. Какая-то местная банда, хотели поживиться. Отдыхающие на стрелке практически беззащитны, место обособленное.
   Павел обменялся с Михаилом взглядом.
   - Ну, а теперь нас куда? Как Миша сказал - в "Матроску"?
   - Ни в коем случае. Как раз в то время, когда вы вели свое сражение, поступил категорический приказ вернуть Михаила Александровича домой. Так что еще чуть, и мы явились бы на помощь. Но вы сами отлично справились. Что касается претензий властей, то их не будет. Властям объяснят.
   - Во как! - опять встрял тезка-Мишка. - Так я дышать не против. Берешь меня в свой фарт?
   - Пойди проветрись, - приказал ему Михаил. Тезка-Мишка недовольно засопел, но из-за стола полез. Зацепился рукоятью.
   - Верни-ка обратно, - протянул руку Павел. - Я с ним прогуляюсь, Миня, да? С девочками познакомимся... Если что - я на крыльце.
   - Явились бы они на помощь, - бурчал тезка-Мишка. - Вплавь бы они явились.
   - По воде, аки по суху, - в тон приговаривал, придерживая, Павел, - это только я умею...
   - Да ну?! Ты и это умеешь?
   Михаил проводил их взглядом, повернулся к Жуку.
   - Между прочим, действительно как бы вы добрались? Ваши "Жигули" еще и плавать могут?
   - Мы бы что-нибудь придумали. - У него было безмятежно-ангельское выражение лица.
   "Но ангелы черными не бывают, - подумал Михаил, - только падшие".
   - Теперь можете сказать, кого вы представляете? Ко мне прицепились из-за Лены? Но это было просто случайное знакомство. Понравилась женщина, я ей тоже подошел.
   - Михаил Александрович, ей-Богу, ваши вопросы не по адресу. Вы приедете домой, вас встретят. Возможно, потом вы сможете их задать более компетентному лицу.
   - Если вам даже данные на меня сообщили, значит, там, в Москве, мною серьезно заинтересовались. А если вы их и раньше имели, значит, интересуются давно. Представить не могу, в связи с чем. Спокойным прикажете быть? Хорошо, идемте. От вас, я чувствую, никакого проку не добьешься.
   - Это именно то, что и я вам толкую, Михаил Александрович.
   - Кто меня там встретит? - спросил Михаил, бросая салфетку на резную полированную лавку.
   - Тот, кто ждет. Очень ждет.
   На красной дорожке впритык к "Жигулям" пристроилась серая "Ауди". Тезка-Мишка залез в узкое пространство между бамперами, покачиваясь, зачем-то поковырял в одном из четырех колечек фирменного знака. Михаил вообще удивлялся его поведению после их схода на берег. Оно было совсем непохоже на обычно сдержанного и чуть угрюмоватого Мишку.
   Павел, с высокого крыльца наблюдая за Мишкой, одновременно болтал с лиловой девицей. При появлении Жука с Михаилом девица мгновенно испарилась. Михаил даже не успел заметить, куда она упорхнула.
   - По коням?
   - Шеф!.. В смысле, Миша! Я сказал, пусть нас не рассаживают, только вместе! - Тезка-Мишка казался еще пьянее, чем был.
   Михаил покосился на Жука.
   - Да Бога ради. Только, если вы не возражаете, в "Жигулях" впереди поеду я, - сказал Жук.
   - Как хошь! - разрешил тезка-Мишка.
   - В машину. - Михаил, скомкав в кулак, взял его за рубашку на спине, сунул в "Ауди" рядом с водителем-Блондином.
   В эту минуту из-за леса, сплошь состоявшего из кудрявых сосенок, послышался гул. Гул перерос в рев, рев - в свист, и в небе мелькнула тройка вытянутых стрелой самолетов.
   - Что это?
   - Это? - Жук казался озадачен отрывистым вопросом. - Там военная часть. Большой аэродром. Беспокойное соседство, конечно. А что?
   - Ничего.
   Над ночной тишиной месяц лег золотой...
   Михаил пригляделся. Окно второго этажа было похоже, но не очень. "Визия" показывала ночь, ночью все меняется.
   Месяц...
   - Что с этим чертом? - шепнул Михаил, оказавшись на заднем сиденье "Ауди" вместе с Павлом. За передним подголовником болтался затылок тезки-Мишки в каскетке, которую он умудрился не потерять. Михаилу показалось, что Павел еле сдерживает смех. _
   - Он мне по секрету сказал, что теперь все знает, и даже знает, что я такое на самом деле.
   Он поэтому так окосел? Знаю я, как он пьет, не может быть.
   - Это страх в нем играет. Меня боится. До дрожи.
   - Ну-ну.
   Михаилу было сейчас не до страхов тезки-Мишки.
   - Хорошие места, - сказал он, обращаясь к блондину за рулем. Мелькали стройные сосны на рыжей от хвои земле. - Речка есть какая поблизости?
   - В овраге, с той стороны дачи. Маленькая, но быстрая, чистая. Форель живет.
   Месяц...
   Михаил стиснул зубы от холода в груди. Лена. Эти ее глаза чуть раскосые.
   И одиночество, одиночество, тоска, тоска...
   Глава 41
   Со вчерашнего дня Гоша жил в раю.
   Рай еле помещался в маленькой квартире тети Нели, где в простенке между комнатой и кухней лежал Гошин тюфячок. А на тюфячке лежал сам Гоша.
   Вчера, увидев рядом с собой заклеенный стаканчик "Московской", Гоша печально решил, что вот и виденица к нему явилась. У него такой напасти покамест не бывало, но от знающих людей слышать приходилось.
   "Или, - думал Гоша, - заснул я, слава тебе, Господи, вот морок и снится. И хорошо, что заснул, просплюсь, полегчает маленько. Завтра, может, совсем хороший буду.
   Только упаси-помилуй этот стакан пить пробовать. В руки брать, и то не надо. Морок, он чем плох - тронешь его во сне, а он рассыпется. Проснешься тогда, а на душе еще гаже, чем когда засыпал. Во сне - морок, наяву виденица".
   Гоша моргал, закрывал глаза и открывал их, и не было у него ни одной мысленки залетной, и вроде бы даже полегче сделалось. День, меж тем, за окнами входил в свою силу, и спустя час примерно в дверь тети-Нелиной квартиры с запертым в ней Гошей позвонили.
   "Ольга Степанна из четвертого подъезда, - недовольно подумал Гоша, в очередной раз просыпаясь. - Каркалыга старая, чего ей надо?"
   Гоша решил не подавать признаков жизни. Закутался с головой в одеяло, сшитое из лоскутков в тот самый год, по странному совпадению, когда Гошу папа с мамой как раз зачали.
   Каркалыга Ольга Степанна позвонила-позвонила, да и бросила. Убралась восвояси. Совсем проснувшийся Гоша вылез из-под лоскутного одеяла.
   Стаканчик стоял рядышком, язычок крышки молодцевато загибался вверх. Водка мелко дрожала в такт ударам хлипкого Гошиного сердца.
   "Свят-свят", - подумал Гоша, но рука его уже протянулась, и пальцы обхватили.
   Больше всего Гоша боялся сейчас неловко дернуть и расплескать. От волнения и руки, и губы, и весь он прямо ходуном ходил. Сердчишко совсем заколодило.
   А ни капли не пролил.
   "Московская" - хотя какая она "Московская", лепят этикетки, что под рукой, а льют одну и ту же дрянь, спирт украинский контрабандный - проникла, куда ей положено, без потерь. Гоша сглотнул напоследок и отвалился. В башке сразу закружило... Так бы и лежал.
   Гоша сел. Он в норме? Почти. Пятьдесят граммчиков не хватает. А к ним в пристяжку еще пятьдесят, для комплекта.
   Вот черт, откуда водка взялась?
   "Я подумал... я вспомнил, как монету кидаю. Что я ее вовсе не кидаю. То есть кидаю, но не рукой. Она, строго говоря, и не летит вовсе, а просто оказывается в банке. Или в каком захочу другом месте. Было же, когда я запулил ее в зубы тому паразиту".
   Подстегнутый водкой, Гоша мог прилично соображать.
   "Постой, постой. Меня крутило, и вот я подумал: почему бы им, граммчикам, не очутиться прямо здесь. Мне тут в заточении пари заключить не с кем, а так бы я поспорил, выиграл и получил. Монета - туда ее-и граммчики. Вот как я подумал. Ну-ка, еще разок... Вот они, граммчики мои заветные, никому не скажу, как вы мне нужны, на витрине, вижу, ларек крайний, только они нужны... Я их..."
   У тюфяка стоял еще один стаканчик, но уже с этикеткой "Русская", и водочка в нем так же покачивалась, будто установили его секундой раньше. В Гоше зудел неведомый мускул.
   Эти граммчики Гоша употребил, будучи совершенно уверенным, что на него снизошла благодать небесная. Рука Гоши стала тверда, ум остер, сердце гудело, как исправный дизель.
   И начался рай.
   Сегодня, на второй день рая ближе к вечеру, Гоша привычно поднял голову с тюфячка и ужаснулся.
   Посреди маленькой тети-Нелиной квартиры громоздилась неряшливая куча, состоявшая из очень хороших и дорогих вещей. За трехкамерным холодильником, розовым внутри, стояли один на другом мал мала меньше четыре японских телевизора, и еще один, совсем маленький, свалился где-то сзади на пол. Холодильник Гоша видел в одной витрине, а в соседней - эту запавшую ему в душу стопу телевизоров.
   Вещи помельче - двухкассетники, плейеры, проигрыватели, горсти часов и вороха видеокассет, похожих на книжки или увеличенные детальки детского конструктора. Яркие томики блестящих обложками детективов, женское белье, букеты галстуков и цветов. И бутылки, бутылки. Упаковки крекеров и печений, конфетные коробки. Фрукты - глянцевитые яблоки и бугристые колючие ананасы, например.
   Но когда он успел все это сюда натащить?
   Должно быть, в самом конце уже, на самом пределе, Гоше изменило его обычное чувство меры и собственного достоинства, и он волок все, что представало перед разгоряченным взором.
   Начал-то он с малого. За вторым стаканчиком последовала бутылка "Урсуса" давняя мечта. И шоколадка, потому что шоколад питательный.
   Едва почав бутылку, Гоша хотел пойти на кухню, сварить половину оставленного ему на прокорм килограмма макаронов, но понял просветленным сознанием, что теперь ему самому ничего делать вовсе не требуется.
   И добыл буханку "Бородинского". Потому что ему нравилась его сладковатая черняшка.
   В планы Гоши не входило привлекать к себе внимание. Света он, когда сгустились сумерки, не зажигал. Чем был занят? Он беседовал, разговаривал, общался.
   В редкие счастливые дни своей теперешней жизни, когда обстоятельства давали ему уверенность, что никто его не потревожит, он общался с самим собой. Это была неплохая компания.
   С собой можно было повспоминать былое, лучшие моменты. Можно было устроить диалог с кем-то, кого он достаточно хорошо помнил. Пофантазировать о тех, кого знал сейчас. С собой на пару можно было выпить, ни один из знакомых Гоши не подходил для этой роли лучше, чем он сам.
   А иногда случалось так.
   Гоша оказывался летящим в свободном падении, но не испытывал страха или даже тошноты. Он падал плашмя, и воздух ревел в ушах, но до земли было очень далеко и ее закрывали... почему-то одинакового размера разноцветные правильные треугольники.
   Плоские, а может, выпуклые, с высоты не разглядеть. Иногда падение длилось довольно долго, но узоры, в которые складывались треугольники, не приближались.
   Вот только запомнить он их никак не мог. И цвета треугольников, как только все исчезало, не вспоминались.
   Он бывал там неоднократно.
   Там не было холодно или слишком тепло, не ощущались усталость, голод, жажда. Там ничего не было, кроме ровного света вокруг, шума ветра и бесконечных треугольников внизу... Да, и дышать там было необязательно.
   Гоша не считал это виденицей, уж больно ни на что не похоже. Гораздо проще было считать это чем-то вроде повторяющегося сна. Мало ли он видел снов, которые повторялись! Машина, например, в которой он за рулем, и непременно надо куда-то успеть. Неприятный сон. Сроду он машины не водил.
   С треугольниками было другое. Подчас ему казалось, что, долети он, его примут в себя мягко, и он не разобьется о них. Правда, до этого никогда не доходило.
   Удивительно, что и наяву они нет-нет, да и напоминали о себе, закрывая прозрачной кисеей все, на что он глядел в данный момент.
   Он никому не говорил, да и случалось не так чтобы часто.
   Он замечательно закончил вчерашний день, а сегодня с утра, видно, обуяла его гордыня. Он смутно помнил свое состояние. Кажется, даже ломился в дверь изнутри, чтобы показать всем, какой он стал. Воспользоваться окном ему почему-то в голову не пришло.
   Потом доставил себе сразу пару - "Довгань" и "Абсолют-цитрон" - еще мечта, в которой он сам себе не признавался. А потом стал часто засыпать. При каждом пробуждении, вспоминалось теперь, вещей в квартире тети Нели становилось больше.
   У Гоши оказалась не одна потаенная мечта. Их было много.
   Он посмотрел на пол - тот весь был усеян смятыми обертками и станиолью, повсюду рассыпаны "эм-эндэмс", "сникерсы", "натсы" и прочие "баунти". Среди них скромно прятались простые леденцы, которые Гоша уважал особо.
   Во рту было гадко, мучила изжога, но не от недопитого, а от переетого. Пальцы в сладких потеках липли.
   Отдельно в углу, где стояла тети Нелина кровать, как вываленные с потолка, желтели несчетные батоны с изюмом. Это Гоша тоже вспомнил: он решил сделать старушке приятное - ситник к чаю.
   "Божья матерь, - подумал Гоша, - да она же сейчас вернуться должна вот-вот! Надо всю эту бодягу срочно ликвидировать. Но сперва - пятьдесят граммчиков, без них не могу".
   Гоша содрал с явившегося стаканчика фольгу, выпил залпом, пошарил на полу, кинул в рот зажевать... тьфу ты! Думал, "эм-энд-эмка" или леденец, а попала фисташка.
   Выплюнул соленую шелуху. Стаканчик швырнул в кучу таких же, среди которых были и полные. Во, и трудиться не стоило.
   Гоша недолго обдумывал, как избавиться от мусора. Он так и называл про себя все объявившиеся в квартире ценные вещи - мусор.
   Зажмурившись, Гоша представил один хорошо известный ему уголок на краю Измайловского парка. Такая, можно сказать, свалка, и чего там только нет, а если еще прибавится, сразу никто и не заметит, и... и открыв глаза, ничего постороннего в комнате не увидел.
   Плевать ему на то, сколько это все стоит. Ничего ему этого не надо. Баламутство это все. Искусы. Но теперь они с тетей Нелей заживут. Ему ведь много-то не надо. Вот разве что... пятьдесят граммчиков. И на всякий случай еще в запас. Нет-нет, это он сейчас не будет.
   "А еще хорошо бы, - думал Гоша сквозь кружение, - с народом потолковать. С Сан-Николаичем или Ник-Германычем. Не посвящая в подробности. Обменяться мыслями об искусе безграничных благ. Но это когда меня отопрут. Запертый я в неволе орел молодой..."
   Не дожидаясь, пока зашевелится ключ в замке и открывшаяся скрипучая дверь впустит тетю Нелю, Гоша плавно перетек в озеро, наполненное чернилами.
   Глава 42
   На подъезде к Москве Павел чувствовал возрастающее волнение. Оно не имело никакого отношения к страху и росло в нем с минуты, когда он очнулся на рубчатом полу в моторке, различил сквозь застилающую пелену боли склоненное лицо Братки Миньки.
   Его жизнь снова начала меняться. Три года затишья и относительного спокойствия кончились, и словно не было их. Краткая передышка, чтобы собраться с силами и мыслями.
   "Что ж, теперь мне снова нечего терять, - думал он, разглядывая рекламные щиты, которых раньше не было, мотели и туристские кемпинги у дороги, которых тоже раньше не было. - ОНА хочет убрать меня, а я хочу остаться. Из принципа. Кажется, этот принцип - единственное, что у меня еще осталось. А наши с НЕЙ разные цели... Надо просто сделать так, чтобы и ЕЙ отвелась подобающая роль, только и всего. Как просто. И кто кого - увидим".
   Все же он чувствовал волнение. За годы привыкаешь к заведенному распорядку. А тут еще другая Москва. Все то же самое - и иное.
   Тезка-Мишка тоже волновался, но волнения его были более конкретны.
   "Надо же, будто всю жизнь теперь поставили раком. "Чероки" накрылся, жаль, но шеф заплатит. Сам еле живой ушел, но ушел ведь. А вот что еще два жмура на мне, пусть и недоказанных... Все равно, не климатит мне этот оборот".
   Мишка втайне вел свой счет и даже наметил, дальше какого момента не пойдет ни при каких обстоятельствах. Он никогда ни к кому не примыкал, всегда был сам по себе. Ни разу не засыпался. Это было трудно. С появлением в его жизни шефа Михаила многое стало гораздо легче и проще, хотя и загадочней. Главное, приблизился заветный порог, задуманный капитал, обеспечив который, можно было вязать раз и навсегда.
   И вот на тебе!
   Теперь Мишка не знал, что и думать. На кого же он работает? Ведь это даже не иностранной разведкой пахнет, как они с покойником Петькой подчас рассуждали, не зовя пока в разговор молодого Алика. Понятны сделались шефа Михаила вопросы с подначкой: а чего это вы никогда не поинтересуетесь, что к чему почему?
   Пришельцами из космоса это пахнет, вот чем. Или колдовством, тоже подарок не большой. У кого еще такой Паша Геракл в закадычных друзьях будет ходить?
   Видел, Мишка видел, как он тем в лодке шеи переламывал. Двумя пальцами. Щелк - и нету. Курице голову трудней оторвать. Не занимался в это время ни с кем Мишка, не топил неизвестного гражданина. Тот сам готов был - виском в угол шверта, об него же и Мишка себе спину рассадил. Острый.
   Павла с того водяного мотоцикла будто по воздуху метров десять пронесло. Его в прыжке еще встретили, не промазали, а ему хоть что. Приземлился - и пошло дело. Последний уж и башку набок, и язык наружу, а автомат все стрелял, видно, спуск зажало. На полике в лодке горсть свинца осталась. Сами они вышли, что ли?
   От воспоминаний Мишка даже протрезвел. Он вообще больше прикидывался пьяным. На одном посту ГАИ "Ауди" с четырьмя мужчинами в салоне попытались притормозить. Ушедшие было вперед "Жигули" мигом среагировали.
   Тот парень не задний ход дал даже, а рявкнув движком, взвизгнув резиной, развернулся, подскочил и что-то такое менту поганому вдвинул в рыло, что он от тех корочек отскочил, как от гранаты. Потом взбежал по лесенке в "аквариум" и тем козлам тоже дал просраться.
   Если до этого поста "Жигули" и следующая за ним "Ауди" шли в общем потоке, особо не вылезая, то теперь поперли. Спидометр часто убегал за 150. Мишка такую езду любил.
   Было у него, по молодым годам еще, когда понт выше дела стоял, затаенное. Идешь по участку, допустим, с ограничением. Топишь газ. Он тебе: "стоп", а ты раз - и стоп. А на стекле волына. Прямо так, на виду. Он от твоего стоп уши развесил, но к тебе. Увидал, чего лежит, зубы вперед: "Чье?" Ты ему: "Мое!" Он: "Разрешение? Документы?" А ты ему разрешение - на! Документы - на! И засохни, мусор...
   За своими размышлениями тезка-Мишка пропустил Московскую кольцевую дорогу.
   Один Михаил ни о чем не думал. Он был далеко.
   Под плакучими ивами
   вода, вода, вода.
   За снегами, за зимами
   луга, луга, луга.
   Над ночной тишиной
   месяц лег золотой.
   Месяц...
   Проехав по проспекту, где, к разочарованию тезки-Мишки, на светофорах останавливались, как все, они свернули в улицы района, где жил Михаил. Прижались к бровке, чуть не доехав до самого дома.
   - К подъезду уж мы не будем, - вновь чуть виновато сказал Жук, подойдя к ним от синих "Жигулей".
   - Вот хорошо-то! - завелся Павел. - А то вечно: набегут! цветы, понимаешь! Пресса! Надоело.
   - Михаил Александрович, если что не так, извините. Мы старались. Всего доброго.
   - Постойте, - сказал Михаил, видя, что Жук собирается садиться в машину. Вы говорили, меня будут ждать. Кто, где? Что мне делать дальше, брать в расчет ваше существование или прожили-забыли? - Он решил схитрить. - Если мне еще понадобится ваша помощь?
   Если ко мне вопросы все же возникнут, на кого мне ссылаться, как найти вас?
   - Нас не надо искать, Михаил Александрович, да и мы вас искать не станем. Просто, наверное, в нужный момент окажемся рядом. Если у нас будут соответствующие инструкции. - Жук нешироко развел руками и слегка, по-своему, улыбнулся. - Сами понимаете.
   - Нам, Миша, самое время сдаваться идти, - сказал Павел, кладя ему руку на плечо. - Не горячись, все разрешится в свое время.
   Жук благодарно кивнул ухмыляющейся бороде Павла.
   - Вот именно, в свое время. Может быть, даже раньше, чем вы думаете. Нам пора. Всего хорошего.
   С явным облегчением нырнул на сиденье рядом с блондином, и "Ауди" сорвалась с места.
   - Дипломат, мать его...
   - Скользкий, - подтвердил тезка-Мишка.
   - Ты-то чего остался? Сказал бы, они тебя до дома подкинули.
   - Так они ради меня и расстарались.
   - Ну, я сказал бы.
   Тезка-Мишка неопределенно повел бровями.
   - А. - Михаил понял. - Ну, сейчас, только дождемся, пока домработница ключи подвезет. Мои-то в озере. Вместе с яхтой.
   - Яхта непотопляемая, - сказал Павел. - Забыл? У нее под бортами поплавки в корпусе.
   Они прошли вдоль дома к парадному Михаила. Едва не столкнулись с мужчиной в серых брюках и дырчатой тенниске возле самых дверей. Тот стоял столбом, с изумлением, как показалось Михаилу, уставясь на дымящийся у ног окурок.
   - Тушить сигаретки надо! - громко сообщил ему на ухо тезка-Мишка, развеселившийся в предчувствии денег. - В урну бросать, не сорить на улице! Пошел! - прошипел Михаил, пропихивая тезку-Мишку перед собой. - Извините, сказал он мужчине.
   Лифт стоял на первом этаже. Из-за Бати им втроем было в нем тесно.
   - А ведь у меня кот в квартире третий день голодный. И домработнице не сказал. Ты чего, Паша, такой?
   - Домработница, - молвил Павел в пространство. - Квартирный кот. На лифте покататься. Асфальт потрогать, консерву попробовать. Я папуас, Братка. Я приехал со своих Соломоновых островов.
   - Тьфу ты, я серьезно...
   Мужчина, которого чуть не задел у парадного Михаил, был Зиновий Самуэлевич.
   Глава 43
   Сегодня он опять приехал к этому дому, когда закончил торговать газетами.
   Неодолимое чувство, что влекло сюда, заставило Зиновия Самуэлевича дважды пройтись вдоль дома, всех пяти его подъездов. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание, он принял вид человека просто прогуливающегося. Или поджидающего кого-то.