Полунин Николай. Цербер

   "Да, это именно тот ракурс, а треклятый светофор был правее. Странное пятно... Надо спросить ее про песню, но какая разница, на даче рядом с аэродромом я уже побывал... Только "наезда" мне и не хватало, тезка-Мишка верно сказал, братвы почерк, причем неотесанной... Что было сейчас? "Визии" и так не всегда четко запоминаются, а тут - в самый момент. Почище, чем муж из командировки. Как только не упал... - Михаил не удержался, хмыкнул. - Теперь мне думай, не думай, а только надеяться, что Батю чем-то осенит, я, похоже, выдохся..."
   - Подходяще?
   Она замерла, чтобы Михаил мог оценить ее, опершись на один из пяти выгнутых стульчиков вокруг светлого стола.
   И сама она была вся светлая.
   Очень светлое платье из необычной ткани со светло-зеленым на светло-сером с отливом и выработкой. Такая же пелеринка. Резные браслеты слоновой кости на обнаженных смуглых руках. К браслетам - кулон, сразу видно, очень старинный.
   Шагнула, чуть сместившись - разрез до бедра. В кулон вставлен крупный черный камень.
   И свободная россыпь черных колец по плечам. Михаил очень серьезно поднял кулон, сдвинул в сторону. Утонул губами в душистых полукружьях встрепенувшихся грудей.
   - Честное слово, - сказал, возвращая кулон на место, - впервые вижу брюнетку, которой так идет светлое.
   Елена Евгеньевна царственно изогнула бровь, улыбнувшись уголком рта. Обе ее родинки-мушки послушно подпрыгнули.
   - Такой королеве необходимо соответствовать, а я... Придется ко мне снова заехать, что-то там должно было остаться. Кстати, Пашу могли бы прихватить с собой, он из глубинки, ему полезно развеяться. - Михаил надеялся, что это прозвучало достаточно естественно.
   - Я думала, мы только с тобой... Нет, я не против, но... Что с ним было, почему он так... так истерзан? Его это не смущает? И вообще, Миша, а ты сам? У тебя в доме такой ужас, а ты куда-то срываешься, меня увозишь, вместо того, чтобы...
   Прорвавшаяся Елена-первая, поняв, что она говорит и как это выглядит с ее стороны, испарилась вновь, предоставив, как всегда, расхлебывать другим.
   - Поцелуй меня, пока я не намазалась, - строго распорядилась Елена-вторая, не глядя на него. - И где кофе?
   Михаил растерянно оглянулся на молчащую кофеварку, на холодный чайник.
   - А знаешь, я про него и... Да черт с ним, с кофе. Елена Евгеньевна-вторая, именно вторая, а не первая, даже не ужасаясь тому, что творит, преспокойно налила чуть теплой воды в подготовленные чашечки. Поставила ладони вокруг одной, и на лоб набежала складочка. Напиток вспузырился. С края чашки сбежала коричневая пена. Со второй - то же самое. Только тогда она подняла расширенные глаза.
   - Господи... Да как же я? Зачем? И ты...
   Она зажала рот обеими руками.
   Михаил страшно смотрел на нее, прижав палец к губам. Отнял, показал на стены кухни и потолок и опять приложил. Кивнул с немым вопросом.
   Помедлив, она кивнула в ответ.
   Глава 48
   Это были, безусловно, самые страшные сутки в его жизни. Его привезли в какую-то квартиру, где было очень мало мебели - стол, два стула, неопрятные диваны. Половину пути он провел на полу машины, а на голове у него стояли спортивные туфли первого молодого человека с золотыми зубами. Туфли были очень грязные.
   Сначала спрашивал молодой человек, который в машине был впереди. Двое других по очереди ходили на кухню пить воду.
   Их интересовало, давно ли Зиновий Самуэлевич живет в том доме, что может сказать о других жильцах. Затем вопрос за вопросом повторялся о каком-то конкретном мужчине, с которым Зиновий Самуэлевич якобы дружески поздоровался непосредственно перед тем, как его забрали.
   Он отвечал, что никогда не жил там и оказался случайно. Молодой человек повысил голос и стал говорить ужасные вещи, от которых в голове Зиновия Самуэлевича опять все перемешалось. Основными чувствами его были страх, безысходность и тупое оцепенение.
   Его ударили. Боль была адской. Он свалился со стула. Так его никто никогда не бил.
   Через некоторое время, еще лежа на полу, он услышал, как главный молодой человек что-то сердито говорит молодому человеку с зубами, а тот оправдывается. У них в руках был паспорт Зиновия Самуэлевича, который они вытащили у него из кармана. Документ Зиновий Самуэлевич всегда носил с собой.
   На ночь его бросили в грязную ржавую ванну, связав руки и ноги и с кляпом во рту. Он лежал в полной темноте. Его стянули так туго, что он не мог шевельнуть хотя бы головой, чтобы стучаться в бок ванны, надеясь, что кто-нибудь обратит внимание.
   Страшная ночь. Он думал, что умрет. Стало плохо с сердцем. Зиновий Самуэлевич плакал и молился, вспоминал маму и Женю, а потом только Женю.
   Прошло очень много времени. Он не знал, сколько. Дважды он обмочил брюки. В первый раз терпел, сколько мог, а во второй ему было все равно.
   Но свет зажегся, и его вытащили и даже развязали. Жестокая боль в сведенном теле, в застывших суставах не давала разогнуться. Ему налили водки, и это помогло, он смог хотя бы сидеть.
   Молодой человек на этот раз был более любезным. Он сказал, что Зиновия Самуэлевича перепутали с опасным бандитом и убийцей-рецидивистом, главарем и преступным авторитетом. Еще, возможно, связанным с иностранными разведками. Теперь все выяснилось, и Зиновию Самуэлевичу обижаться на секретную спецслужбу не надо. Его отпустят прямо сейчас, доставят на то же место, где взяли. Но сперва он должен выполнить одно чрезвычайно важное и секретное задание.
   "Вы сами бандиты! - выкрикнул ему Зиновий Самуэлевич. - Я вам ничего не должен! Дайте мне только выйти, и я сам пойду, куда следует! Я к первому же милиционеру..."
   "Может быть, - сказал ему в ответ молодой человек, - но, как и обижаться, кричать громко сейчас не надо. Привлекать внимание нежелательно".
   Зиновий Самуэлевич и сам больше не кричал, потому что один из стоявших сзади неожиданно и очень сильно тряхнул его, а второй в это время ударил по затылку, и Зиновий Самуэлевич прикусил себе язык.
   Что касается "пойти, куда следует" и "первого милиционера", то этого делать тоже не рекомендуется, так как неизбежно отразится на здоровье и даже самой жизни известных ему Эсфири Иосифовны и Евгении Яковлевны. Сейчас при них находятся... наши сотрудники, сказал молодой человек, в чем можно убедиться.
   Тут молодой человек достал из нагрудного кармана мобильный телефон и протянул Зиновию Самуэлевичу, добавив, что мог бы набрать и сам, но предоставляет это сделать ему. Он даже назвал номер. Номер был правильный, Зиновия Самуэлевича.
   "Женя, ты только не волнуйся! - сказал Зиновий Самуэлевич дрогнувшим голосом. - У меня все в порядке, меня тут забрали, я не знаю, за что..."
   "Зиночка, - не слушая его и, кажется, плача, кричала Женя, - сделай, я тебя умоляю, что они от тебя хотят. У нас тоже все в порядке, мы тут связанные, и они обещают убить, если мы поднимем шум! Они очень страшные, слышишь, Зина!.."
   Все ли понятно ему теперь, спросил молодой человек, отбирая телефон, и дрожащий Зиновий Самуэлевич вынужден был сказать, что теперь ему понятно все. Ему все понятно с ними, сучьими выблюдками, а нэ гид эйр а миг...
   Молодой человек улыбнулся и сказал, что задание будет совсем простым, но ответственным. Зиновию Самуэлевичу поручается передать письмо тому самому высокому светловолосому мужчине, о котором шла речь. Квартира такая-то. После этого Зиновий Самуэлевич поступает в его распоряжение, следующее задание даст он. Зиновию Самуэлевичу даже разрешили просушить брюки.
   И вот он стоит перед добротной черной дверью, в одной руке сжимая простой почтовый конверт без надписи, а другой держась за сердце.
   "Еще один из их шайки. Или из другой шайки. Группировки. Такая же бандитская сволочь. Что он может мне приказать? Идти по ларькам шарпать? Мурло. Да чтоб ему сгореть!" - подумал вдруг Зиновий Самуэлевич привычными словами и даже отступил на шаг от нахлынувшего изумления.
   Как он мог забыть! Вот где надо было воспользоваться! Там, в плену!
   Он, правда, не припоминал вот прямо так, навскидку, имелось ли в той квартире, а попросту говоря - бандитской хазе, что-нибудь бумажное. Но наверняка что-то было. Обои в конце концов какие-то... Почему вовремя не пришло в голову? Старый осел.
   Зиновий Самуэлевич одернул себя. Дома Женя и мама под дулами бандитов. Они мучаются, связанные, им страшно. И он больше не будет таким идиотом. Он покажет этой мафиозной кодле, он их не боится. У него есть свое оружие.
   Зиновий Самуэлевич нажал кнопку.
   Глава 49
   Никуда они не пошли. Вечер был испорчен сразу и бесповоротно.
   Павел хорошо постарался, в квартире можно было почти свободно ходить и нашлось, на чем сидеть. Под предлогом еще одной чашечки кофе Михаил усадил его и блистающую Елену Евгеньевну рядышком. И проговорил четыре часа.
   Он рассказал им о своих последних годах все... почти все. Он не убеждал и не пугал. Он просто перечислял, вспоминая, предыдущие факты, предоставляя делать выводы им самим.
   Ему было необходимо, чтобы они поверили ему. Особенно Лена, ведь для Бати какая-то часть уже не была новостью. Поверили под нажимом голых фактов, как после им придется верить его голым словам. Факт незыблем, логика непостоянна.
   Ему были нужны эти двое, потому что он резонно сомневался, сможет ли полагаться на двух других. Что их будет еще двое, он уже знал. Ты знаешь, сказали ему. Это было верно.
   Солнце прошло свой путь над городом, нырнуло за крыши, ночь улеглась и сгустилась, а он все говорил. Кончив, зажег свет - лампу, прилаженную Павлом, - несмотря на отсутствие штор, которые были сорваны.
   - А почему, Миша? Я хочу сказать, почему все-таки я должна тебе верить? Посмотри на меня и ответь. Почему?
   - Вы двое - самые близкие мне в этом Мире, - сказал он, впервые употребив вслух слово "мир" с большой буквы. - Паша - давно, хоть и потерялись мы на какое-то время. Ты, моя хорошая, - совсем недавно. Так уж получилось. Мне будет очень горько без вас, - сказал он чистую правду. - Я хочу, чтобы вы остались со мной.
   Он смотрел им прямо в глаза крайними своими головами. Третья, чуть выше двух других, была, как всегда, настороже.
   Черные антрацитовые глаза Павла, Паши, Бати, друга, командира, замечательного мужика с судьбой, изломанной, как само его тело.
   Требовательные Еленины глаза. Чуть раскосые и милые, милые...
   - Чтобы вы остались живы, - солгал он.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Вначале существовал лишь вечный, безграничный, темный Хаос. В нем заключался источник жизни. Все возникло из безграничного Хаоса...
   Из Хаоса возникли Миры.
   Миров бесконечное множество, все они обитаемы, нет безжизненных Миров.
   Законы каждого из Миров свои, они действуют только внутри этого Мира. Одно и то же явление может считаться собственной противоположностью в двух соседних Мирах, и это правильно, потому что каждый Мир должен жить по своим законам, иначе вновь придет время Хаоса.
   Обитатели Миров могут догадываться о существовании друг друга, равно как и о самом множестве Миров. Они могут строить свои предположения, выдвигать гипотезы и создавать целые философские системы, сообразуясь с собственными логикой, разумом или верой, хотя и за этими понятиями в каждом из Миров может стоять свое.
   Но они никогда не будут знать точно.
   Глава 1
   - Полшестого, мальчики, - совсем по-домашнему сказала Елена Евгеньевна и повела плечами. - Засиделись мы.
   В процессе уборки Павел разгреб груду испорченных книг и опрокинутой мебели, повернул разбитым экраном к стене телевизор, сложил в угол останки музыкального центра, кассеты, диски. Скатал порезанный и протравленный во многих местах ковер. На испорченные кресла и диван накинул простыни, выбрав из кучи самые незаляпанные краской. Вымел битое стекло, остатки коллекции минералов, которая была в витрине, и коллекции бабочек, которая была на стенах.
   Все это и многое другое теперь занимало угол с рулоном ковра. При определенном усилии воображения можно было заставить себя думать, что квартиру просто небрежно подготовили к ремонту.
   Елена Евгеньевна странно выглядела в этой обстановке. Столешницу они с Павлом положили на два табурета из кухни и накрыли еще одной простыней. Кое-какой стол, сбегав в круглосуточный, Михаил все же организовал, а содержимое холодильника Павел, по его словам, собирал по всей кухне вперемешку с битыми бутылками.
   - Хорошо позабыли кокнуть унитаз, - сказал Павел, - а то бы посидели мы, попили б коньячок, кофейком-чайком побаловались, а потом...
   Он снова ушел на кухню. Елена Евгеньевна потянула из пачки сигарету, но так и не зажгла. Эта ночь опустошила ее. Посильнее, чем любой разгул страстей. Михаил взял ее руку в свои большие прохладные ладони.
   - Как тебе новая реальность? Свыкаешься?
   - Реальность не меняется, Мишенька. Это только мы принимаем наши новые знания о ней за изменения самой реальности. Так мне один умный человек сказал.
   - Я, кажется, даже могу догадаться кто.
   - Поцелуй меня, пока Павла нет, - попросила она, Он обнял, и вновь закружилась голова, только далеко-далеко.
   - Твой деликатный друг насыпает сахар с кончика иглы, чтобы подольше не появляться. - Она прижалась к его плечу. - Ты совсем не представляешь, что это такое - ОНА? Откуда?
   - Нет, - сказал он, подумав, что, в сущности, так оно и есть.
   - Ты прав, Мишенька, мы другие... другие - сказала она, и Михаил услышал в ее голосе новое выражение, которое, однако, уже было ему знакомо.
   - Я поверила вам с Павлом еще до...
   Она показала на бурые пятна на простыне-скатерти.
   В один из моментов своего рассказа Михаил попросил Павла повторить для нее демонстрацию, которую тот устроил ему близ костра на ночном берегу.
   "Жирно будет всякий раз перстами-то бросаться, - заворчал тот, приняв один из своих многочисленных образов. - Так ты, Братка, потребуешь, чтоб я себе еще чего-нибудь оттяпал, пока ты за выпивкой и закуской уметешься. Оставляешь меня, понятно дело, с дамой, вот и во избежание... Так у меня отрастает быстро, не успеешь за дверь шмыгануть..."
   Приговаривая, уже открыл самое маленькое лезвие перочинного ножичка, который потерялся в квартире еще год назад, а теперь, спасибо погрому, нашелся.
   "Глядите сюда, барышня, да не бледнейте особо. Ножичек нарочно открыл самый маленький, мог бы и топорик кухонный притащить. Внимательно смотрите, глазки не закатывайте, специально делаю, чтоб вы, значит, весь процесс до тонкостев..."
   "Не боюсь я вида крови", - отмахнулась Елена Евгеньевна (тогда)-вторая, еще ничем не убежденная, испуганная, готовая спорить.
   Лезвие мелькнуло, мякоть ладони разъехалась "ртом", с него быстро-быстро закапало на скатерть. Елена Евгеньевна все-таки охнула.
   А Павел специально держал руку раной к ним, давая рассмотреть все подробности. Салфеткой, как тампоном, он промокал кровь по краям пореза, чтоб не мешала видеть. Михаил и сам пригнулся ниже.
   Обильное кровотечение продолжалось не более десяти секунд. Павел обмахнул рану салфеткой. Развороченное до сухожилий мясо как бы шевелилось, набухало, одновременно подсыхая, темнея, принимало вид чуть заветренного. Блеснули и пропали капельки желтоватой сукровицы. И вдруг - это было похоже на мгновенную кристаллизацию в перенасыщенном растворе - вместо разреза глянцевеет шрам. Еще один, поверх других.
   "Вот, - сказал Павел непривычно бесцветным голосом, - и весь компот, милая барышня. Даже не чешется".
   "И частенько вам приходится так... демонстрировать?" - спросила Елена Евгеньевна, щурясь от дыма сигареты.
   "Не слишком. Только для ближайших товарищей по несчастью. Братка, шел бы ты, для Бога, действительно в магазин, устали мы от твоих лекций, перерыв требуется, выпить-закусить, а то я уж на кота твоего заглядываться стал. За Леночку можешь не беспокоиться, от врагов я ее обороню, и сам буду рыцарем или как там... в общем, все будет нормально".
   "Я и сама себя охранить сумею", - сказала Елена Евгеньевна.
   "Деревенщина ты неотесанная. - Михаил, чувствуя к Павлу острую жалость, коснулся поникшего каменного плеча. - Совсем от нашего столичного обращения отвык. Сейчас схожу, тут близко".
   "Я к нему и не привыкал никогда... Ты, Братка, возьми мне чего покрепче, а то я казенку эту пью - как на землю лью, без толку". - Лоб Паши Геракла прорезали морщины, почти такие же глубокие, как шрамы.
   Михаил принес ему литровый штоф джина "Бифитер", крепче ничего не нашлось, и Паша за ночь усидел его один почти до конца, но снаружи, конечно, это на нем никак не отразилось. Разве что морщины разгладились.
   - Паша тебя убедил, верно? - сказал Михаил, нежно поглаживая уткнувшуюся в него женщину.
   - Это ты меня убедил.
   - Нет, Лена, он. Я в лучшем случае дал новую веру, а убеждают лишь чудеса творимые, так ведь? Паша - а еще ты сама.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Что пора и тебе открыться. Я знаю, как тяжело носить в себе свою тайну. Я - знаю...
   Она отсела, выпрямилась, одернула платье.
   - Никогда не заговаривай со мной на эту тему.
   - Но почему? Ведь кое-что я уже видел, могу сделать выводы.
   - Никогда не заговаривай со мной на эту тему! - отчеканила она. Елена Евгеньевна-вторая в ней твердела, набирала силу, становилась прочной, как крепостная стена. - То, что я сделала дома... я не должна была этого делать. Если на то пошло, я не должна даже быть здесь сейчас и говорить с тобой об этом. Я не имею права распространяться о собственной персоне. Я...
   Она вовремя проглотила слова: "Я слишком ценный объект".
   - Миша, милый, пойми меня, пожалуйста, - заговорила Елена-первая. - Ведь я верю тебе. Я... ты мне очень дорог, хотя все это так неожиданно, но...
   - Но подписка дороже, - сказал Павел. Он стоял, прислонившись к косяку, и внимательно слушал. - Пардон за бесцеремонность, но положение не то. Мы все должны быть в курсе обстоятельств, каждый из нашей команды. Нам с тобой, Лена, может, часы отпущены, а ты о пустяках толкуешь. Кофе позвольте подавать? Сию минуточку-с. - Он дурашливо согнулся, убираясь из комнаты.
   - А и правда, Миша, сколько... мне еще? Когда? Ты знаешь? И как это ты назвал - команда?..
   - Обреченных! - Павел появился с подносом. - Обреченных, девушка, обреченных. Миленькое названьице, не правда ли?
   Кофейник еще плевался. Рядом стояла джезва без ручки, которую он приспособил под сахарницу. Сливки прямо в квадратном пакетике, три разнокалиберные чашки из уцелевших.
   - И заметьте, барышня, вы идете по моим стопам. Я тоже Миньку первым делом за хобот: сколько? Не знаю, говорит, но мало. Я ему: делать что? Не знаю, говорит, но что-то надо. Я: ты что ж тогда, паршивец, начальство по пустякам тревожишь?!
   - Ты, Паша, не Геракл и не Аполлон даже, - проговорил Михаил, разливая себе и Елене Евгеньевне коньяк, а Павлу прямо в объемистый бокал без ручки, который он подготовил себе под кофе, вылил остатки джина. - Ты, Паша, клоун. Ухватки уже имеешь, а грима тебе не требуется.
   Павел сейчас же долил свой джин капелькой кофе, бухнул сливок, принялся отхлебывать мелкими глоточками, изображая наслаждение.
   - Паша, - сказала вдруг Елена Евгеньевна, - а ведь там, в вашем пансионате, детишки в вас души должны не чаять. Табуном ходить, так?
   "Смотри-ка, и борода у него растет наперекосяк, - подумал Михаил. - Я только заметил за все эти дни. Должно быть, все лицо пополам".
   - Вот! - Толстый палец уперся в потолок. - А Минька не верит. Знаете что, Лена, я вас приглашаю. Поедем все вместе. Там у меня, не поверите, такая прелесть, такая глушь! Зимой выйдешь на крылец - собак за пять километров слышно. Звезды - плошками! На снегоходах покатаемся. Теперь, конечно, не то, разгар сезона, людно, но зато яхты, доски... Да вот мы с Минькой третьего дня - рассвет! благодать! соловей аж заходится, душевный!..
   Глава 2
   С коньяком в чашке Михаил прошел на кухню, где выключил ненужный теперь свет.
   Шесть знакомых тополей закрывали торец соседнего дома. Их верхушки поднимались выше самых верхних его окон, а ведь Михаил помнил их тонкими голыми хлыстиками, Веснами их одевала первая зелень, они сеяли июнями пух и устилали ржавой листвой лужи октябрей. Вокруг них стояли дома, а дома окружал город, который тоже был его домом, шумным и прекрасным. Большой шумный дом имел свои закоулки и любимые с детства места. В извилинах его улиц жила память о радости, печали, страхе, гордости, любви, разлуке, надежде. А над ним выгнулось небо, всегда изменчивое и всегда одно и то же.
   Только представить, что ничего этого не будет. Что знакомое, привычное и любимое заменит нечто иное. Навсегда. Без возврата.
   "Другие", сказала она. Может быть. Скорее всего. Почти точно. Но разве это о нем?
   Михаил посмотрел в чашку и отставил ее.
   "Кто учинил погром?" - впервые за эти сутки позволил себе подумать.
   Жулье, хамье, залетные хмыри - отпадает сразу. Из квартиры ничего не пропало, а испорчено с толком. "Кроме унитаза", - подумал он и прошел в туалет.
   Далее: та же братва, но вполне целенаправленно, с чувством, толком, расстановкой. Прислали "моталку" за какие-то прежние Михайловы прегрешения. Хотя бы за те, за которые "Турбо" сгорел, Алик попал в больницу, а его шалашовка Надька, что на Михаила с первой же встречи кидалась в открытую, - на теплые моря. Хоть и в гипсе. Наиболее вероятный вариант.
   Спустив воду, Михаил вышел.
   И наконец, последнее, самое худшее: это Службы. Не имеет значения, как они в действительности назывались раньше и называются теперь. Службы. Для них не существует правил игры, писаных или неписаных, но с точки зрения закона они всегда правы. Они, может быть, перестали быть единственной силой, но это не значит, что они ослабели, сдали позиции. Они опережают на несколько ходов, потому что начали раньше.
   "Нет, чушь, я просто слишком много о них думаю в последнее время. Зачем им? Сымитировать "моталку", чтобы сделать обыск? Чего проще, сделать его, и все. Пылинки на своих местах останутся, что-что, а это Службы умеют. Поставить аппаратуру? Тем более громить совершенно ни к чему... Лена. Что я должен сделать, чтобы понять твою загадку, Лена?"
   И все же что-то у него не сходится. Что-то лишнее или не хватает.
   Михаил прислушался к голосам из комнаты. Павел травил анекдоты, Елена Евгеньевна вежливо посмеивалась.
   Он погладил Мурзика, свернувшегося на останках гарнитура "Сортавала". Кот спал, как в своем кошачьем детстве, когда наедался до состояния барабана с лапками - на спине. Кроме как из безобразной кучи раздавленного съестного, наесться он ниоткуда не мог.
   "Что ж ты, брат? Домашний помоечник? Я тебя за порядочного держал. Смешно".
   Михаилу не было смешно. Ситуация выходила из-под контроля, уплывала куда-то в сторону. Эти двое устроили милые домашние посиделки. До них никак не дойдет. Послушали страшную сказку, согласились поиграть в новый ужастик. И довольно. Делу время, потехе час. Еще коньячку не угодно-с?..
   "Значит, ты плохо убеждал их. Кажется, они послушали. Кажется, согласились. Кажется. Только этого тебе и надо - чтобы казалось правдоподобным... Ревную я, что ли?" - подумал он.
   - Паша, ну что вы мне говорите! - доносилось до него. - Соловьи - это весна, черемуха, цветение...
   - Дак он у меня ученый! Я его всю зиму в клетке держал, картинки про весну показывал. Вот он от настоящей свободы башней-то своей заклинился маленько и поет... э-э, коньячок-то у нас тю-тю. Хозяин! Где тут ваш всепогодный, вечнооткрытый? Я сам сгоняю, мне без денег дают...
   Глава 3
   - Вот что, - сказал он, появляясь. - Люди... - Выдержал паузу. - Я ведь вас ни к чему не призываю. Хотите - живите... сколько вам осталось. Пусть это будет подольше. Я, - опять солгал он, - лицо в принципе незаинтересованное. Плевать в конце концов, что я там чувствую. Ты, Лена, вообще человек свободный. И охраняемый, - усмехнулся. - С Батей тоже что-нибудь придумаем, не пропадет в волчьем оскале нашего правосудия...
   Его перебил звонок в дверь. Павел, миг назад сидевший в расслабленной позе человека сильно, но не непристойно пьяного, оказался плечом к плечу с Михаилом.
   - Ты? - спросил он трезво. - Или лучше мне?
   - Погоди, - сказал Михаил. - Лена, быстро отойди вон туда. Батя, погоди, это, может...
   В дверь опять позвонили - россыпью коротких и длинных. Та-та-та, ти-ти-ти, та-та-та. Та-та-та, ти-ти-ти...
   - До инфаркта он меня доведет, собака! - ругнулся Михаил.
   Тезка-Мишка входить не пожелал. Он только поздоровался кивком с порога с Павлом и, заглянув поглубже, вежливо сказал: "А также дамы", - хотя комнату увидеть из прихожей никак не мог.
   - Шеф, - сказал тезка-Мишка с дурацкой улыбкой, - вы мне новое задание давали?
   - Какое задание? - Он все забыл.
   - Ну, как же? "Пятьдесят граммчиков". И-Ка-Че-Пе "Инвалиды России". Когда мы на озеро, вон, ехали?
   - Стой, стой, это было...
   Михаил вызвал огненные строчки. Вместо строк складывались картинки. Ну да, это же была "визия"... "Эй, кто поспорит с Гошей? По пятьдесят граммчиков, пятьдесят граммчиков, ребята..."
   - Да. Помню. Может быть, ты все-таки войдешь?
   - Вот, - сказал тезка-Мишка и вынул из-за стены длинного унылого субъекта почему-то в плаще, худого и взъерошенного. Нос в прожилках и запухшие глазки субъекта выдавали до потрохов. Тезка-Мишка любовно огладил на субъекте жеваный серый плащ, не забывая при этом цепко придерживать.
   - Егор Кузьмич, - сияя, представил он, - бомж, пьянь ларечная. А это самое "Инвалиды России" - так вообще у вас, шеф, на углу. Лавчонка такая неприметная. В глубине только малость.
   - Заходите, Егор Кузьмич, будьте, как дома. Все в порядке, Батя, это третий.
   - Гоша, - важно сказал субъект.
   Он прошел в квартиру, озираясь с самым непринужденным видом. Раскланялся с Еленой Евгеньевной, вышедшей из своего укрытия за остатком "стенки". Именно раскланялся, а не просто: "Здрассь...", и создалось впечатление, что, если бы ему позволили, Гоша приложился бы и к ручке. Такое он совершил небольшое движение.