Полунин Николай. Цербер

   Ужасно хотелось поджечь что-нибудь. Маленькую бумажку, клочок. Ведь никто же не узнает. Он может встать совсем в сторонке, подальше. Так как Зиновий Самуэлевич никогда не тренировал свой дар, он мог быть уверенным лишь метров за шесть-семь - как в том случае с конкурентом в метро. Дома-то он зажигал плиту вообще с одного метра и ближе.
   Желание становилось нестерпимым.
   Как назло, ни клочка мусора. При этом доме, наверное, дворником работал старательный человек. В другое время Зиновий Самуэлевич не преминул бы одобрить такой факт, но сейчас он предпочел, чтобы дворник оказался понерадивей.
   Наконец ему встретился случайный окурок. Как раз возле того парадного, рядом с которым он испытывал наиболее сильный позыв действовать. Вновь он охватил Зиновия Самуэлевича - мучительный, острый, путающий мысли, заставляющий забыть о приличиях поведения и здравом рассудке.
   Затаив дыхание и не видя ничего вокруг, он уставился на длинный бычок.
   "Вот ты лежишь тут. Кто тебя бросил? Какой... а, он в помаде, значит какая. Какая ты, а! Мокрохвостая, небось молоко на губах не обсохло, а мало что куришь, так еще и мусоришь. Что он тут валяется? Чего ему тут делать?
   Да чтоб он сгорел!"
   Наверное, Зиновий Самуэлевич недостаточно рассердил себя, потому что окурок, вместо того чтобы вспыхнуть разом, потянул от кончика тоненькую струйку дыма, принимая вид только что брошенного.
   Это принесло хоть малое, но облегчение, и Зиновий Самуэлевич начал замечать кое-что из окружающего.
   Например, сумел в последний момент посторониться с дороги троих, которые входили в подъезд. Они говорили о чем-то своем. Бросились в глаза борода и шрамы огромного, массивного. Другой, очень светловолосый, извинился за молодого в каскетке, прооравшего на ухо Зиновию Самуэлевичу какую-то бестактность. Отчего молодежь всегда норовит схамить? Он в молодости таким не был.
   Окурок превратился в палочку пепла. Влекущее чувство быть здесь и испытывать свой дар исчезло. По крайней мере, притупилось. Можно было ехать домой к маме Эсфири Иосифовне и супруге Жене, которые его заждались.
   Но Зиновий Самуэлевич знал, что завтра снова придет сюда.
   - Папаша, - его похлопали по спине. Как-то по-хозяйски похлопали, неприятно.
   Позади стоял молодой человек, очень большой. Рядом еще один, тоже очень большой. У них были большие гладкие лица.
   "Хари", - почему-то сразу подумал Зиновий Самуэлевич и укорил себя за грубую мысль.
   - Папаша, - сказал первый молодой человек, - вы случайно не знакомы с тем гражданином, который у вас извинения попросил?
   - Сейчас? - поднял брови Зиновий Самуэлевич.
   - Вот этот высокий блондинистый. - Молодой человек указал в темноту парадного.
   - Ага, - подтвердил второй и улыбнулся. У него было много золотых зубов.
   - Я, собственно, молодые люди...
   - А то вот дружок наш не совсем уверен - тот или не тот, к кому он приехал?
   У подъезда встала машина небесно-голубого цвета. Машина была иностранной марки, в них Зиновий Самуэлевич не разбирался. Рядом с водителем, которого он не разглядел, сидел еще один молодой человек.
   - Видите ли, я бы с радостью помог вам, но...
   - Давай! - вдруг сдавленно сказал первый молодой человек, и Зиновия Самуэлевича подхватили под руки. Большая дверь машины очень быстро открылась, и туда запрыгнул второй, не выпуская руки Зиновия Самуэлевича.
   - Вы не поняли! Я нездешний, и...
   Его дернули, толкнули, и он оказался на одном сиденье с обоими молодыми людьми. Их большие жаркие тела стиснули его.
   - Что вы себе позволяете! Вы... Кто вы? По какому праву?
   Но машина уже выехала со двора и, визжа покрышками, понеслась по улице.
   - Да знаем мы, папаша, знаем. - Первый молодой человек, гадко осклабившись, вдруг взял его потной пятерней за лицо. - Какой же ты нездешний, если я тебя тут всю неделю вижу?
   - Не смейте меня трогать! Сейчас же остановите машину!
   - Тихо, папаша, - сказал второй молодой человек. - Сидеть тихо, не дергаться, а то со здоровьем плохо будет.
   Зиновий Самуэлевич, не в силах выразить свое негодование и возмущение, потерял дар речи. В бок упиралось твердое. Обмирая, он рассмотрел небольшой черный пистолет в руке второго.
   Он все же сделал еще одну попытку.
   - Сиди тихо, сука! - прикрикнул на него первый, а второй вдруг сделал ему так нестерпимо больно, что у Зиновия Самуэлевича перехватило дыхание и из глаз брызнули слезы. Ему показалось, что он лишился ног.
   Третий молодой человек с переднего сиденья сказал, не оборачиваясь:
   - Слушай сюда, нечисть. Сейчас мы тебя отвезем в одно место. Там будет разговор. Скажешь правду - будешь жив. Соврешь полслова... - Молодой человек издал отвратительный звук. - Понял, нечисть? Оглох или уши прочистить?
   - Да. Да, да, я понял, я скажу, - кивал сквозь слезы ничего не понимающий, ошеломленный, напуганный Зиновий Самуэлевич.
   "А как же мама? И Женя?"
   Глава 44
   - Черт, надо было снизу позвонить, там автомат. Она недалеко живет, уже бы вышла.
   Говоря, Михаил вдруг с маху налетел на замершего Павла.
   - Похоже, тебе не придется беспокоить домработницу, Братка.
   Между черной кромкой двери и косяком приоткрывалась узенькая, в полпальца, щель. Тезка-Мишка зачем-то оглянулся по сторонам. Прийти в себя Михаилу помог чувствительный удар, с которым Павел припечатал его к стене по правую сторону двери. Сам прижался рядом.
   - Заходим? - И "стечкин" в лапе. И опять ухмыляется. Вот же бородатый дьявол, все ему игра!
   Михаил не успел ответить. Тезка-Мишка спокойно толкнул, распахнув, дверь.
   - С прибытием, начальник, - донесся изнутри его голос. - С приятными визитами, с сюрпризами. Заходите, здесь уже никого нет. Кто был, тот ушел.
   На пороге Михаилу вновь пришлось невольно остановиться.
   Вещи из стенного шкафа вывалены на пол. Белая канадская дубленка, куртки, очень красивое пальто, которое он покупал в турпоездке в Лондоне, - все скомкано, смято, украшено безобразными неровными дырами с обугленными краями. От них поднимался тяжелый запах. Чудесное богемское зеркало, наборное, из сорока восьми фрагментов, расколото - сверкающая россыпь поверх вещей. Обивка распорота вкривь и вкось, лампион висит на чудом уцелевшем проводе. Картину довершал потолок, изгаженный красными и черными струями из баллонов-распылителей .
   - Пока занимались в квартире, дверь открытой не оставили бы, назидательно сказал тезка-Мишка и заглянул в ванную. - Ух, ты.
   - Кислота. - Павел пошевелил ворох на полу мыском своей драной кроссовки. - Не с бухты-барахты ввалились, снарядились для работы.
   - В комнате еще веселее, - сообщил тезка-Мишка, появляясь оттуда.
   Михаила сбивала с толку очевидная бессмысленность акции. Да, но бессмысленной работы не бывает, а тут, как ни крути, работа, и немалая.
   - Мя! - вдруг требовательно донеслось с кухни, от сваленных переломанных шкафчиков.
   "Как только этот дурачок спасся? - подумал Михаил, извлекая кота из груды. - Карельский гарнитур "Сортавала". Вопрос: квартира входит в производственные расходы?"
   - Значит, говоришь, еще веселее?
   Михаил с Мурзиком на руках прошел к уцелевшей части стенки с секретером. Когда ступал, под ногами хрустело.
   - Паша! Батя, я тебе задолжал. И тебе, - сказал он, потому что физиономия тезки-Мишки, состроенная подобающим образом, вновь попала в поле его зрения. Ты не верил, Паша. Покажи пальцем, откуда я должен взять деньги.
   - Да брось, Братка, не до того сейчас.
   - До того. Покажи.
   Исковерканный палец Паши Геракла уперся в горку земли, оставшуюся от горшка с азалией поверх растерзанных книг на полу. Книгам тоже досталось: листы выдирали пачками.
   - Тебе, тезка, за "Чероки" - раз, мне за квартиру - два, Бате вперед, чтоб с документами жить - три. - Михаил поперхнулся.
   А Павел, ничуть не смутившись, вынул и показал издалека книжечку.
   - Все с собой. Терять нет привычки.
   - Ага. - Михаил прокашлялся. - Значит, только у меня есть. Ну-ка. Сюда подложить просто невозможно.
   Его охватывало веселое возбуждение, как с Аликом, когда готовился его разыграть ночью в лесу на заброшенной дороге. Разворошил тонкий слой торфа. Под ним были уложены пачки денег.
   - Сколько всего? А, не важно. Вот, берите.
   - Мя! - сказал Мурзик, дорвавшийся до него, тычась мордочкой в губы. Он истерично мурлыкал, бока вздымались.
   - Миша, - раздался голос, от которого обмерло сердце. - Миша, что это? Почему?
   В дверях разгромленной квартиры стояла Елена Евгеньевна с ничего не понимающим видом.
   - Здравствуйте, - растерянно проговорила она. - Извините. - И поправила волосы.
   Глава 45
   В такси по пути к ней они молчали. Кто знает, почему молчала Елена Евгеньевна, женщины в таких случаях считают своим долгом сыпать возмущенными вопросами. Скорее всего она вновь затруднялась понять, которая из двух она сейчас.
   Михаил просто смотрел на нее. Тезка-Мишка, радостный, удрал к себе, в квартире остались Павел и кот.
   - Как поживали вы, мой принц, все эти дни? - наконец сказал Михаил.
   - Лучше, чем ты.
   - Надеюсь.
   - У тебя частенько случаются такие сюрпризы?
   - Чаще, чем хотелось бы. Правда, как правило, они происходят, когда там нахожусь я, - усмехнулся он. Елена-вторая поджала губы и недобро сощурилась.
   - Больше не повторится. У меня есть кому положить такому конец. А если и он не справится, я сама возьмусь.
   - Ух, как страшно. Ты похожа не на Елену Прекрасную, а на разгневанную эринию - богиню мщения. Он - это муж?
   - Нет, - сказала она не колеблясь, - не муж.
   - Коллекционируешь мужчин, у которых много власти? Сильных мира сего? Тогда со мной ты промахнулась.
   - Почему коллекционирую? И с тобой я не промахнулась.
   - Так уверенно говоришь.
   - Да. Теперь я уверена, - сказала она. Елена Евгеньевна указала, где остановиться. Увидев купюру, шофер сказал:
   - У меня не будет сдачи с такой.
   - Возьмите себе, - сказал Михаил.
   Шофер присвистнул, хмыкнул, но взял. Елена Евгеньевна заломила красивую бровку. Они вышли. С тротуара было видно, как шофер смотрит купюру на свет, мнет, осторожно перегибает пополам.
   - Ты что оглядываешься?
   - Там должно быть кое-что, на том углу. Примерно где пятно, видишь?
   - Ты это видел во сне?
   - Именно видел и именно во сне. Уродливый светофор. Или он там был?
   Елена Евгеньевна-вторая заставила себя говорить ровно:
   - Если и был, то теперь его там, как видишь, нету. В подъезде она оказалась рядом с ним совсем близко.
   - Ты долго собираешься заниматься ерундой? Консьержку сняли год назад, охранника до сих пор не поставили. Перед соседями ты меня не скомпрометируешь. Чего ты ждешь?
   - Вот в подъезде, грешен, еще не пробовал. Мы успеем? Или все-таки стоит подняться? Этаж третий, по моим расчетам, не так трудно потерпеть, а?
   Тогда Елена Евгеньевна сама обвила руками его шею. Сильные нежные ладони оказались у нее на спине. Скользнули ниже. Поцелуй безмерно сладок, но не обжигающ, как в тот раз. Она не захотела сдерживать стон удовольствия.
   - Если бы ты знал, как мне хорошо с тобой, - сказала она, отрываясь от твердых губ. - Это наваждение, я себя не узнаю, голова кругом, Мишенька.
   Он вновь потянулся к ней, но она вдруг отстранилась и строго взглянула в его светлые зрачки.
   - Ты мне должен все рассказать о себе, слышишь?
   Обещаешь?
   - Да, - сказал он. - Обещаю.
   - А этаж у меня четвертый, неправильные твои расчеты, - сказала она.
   Глава 46
   Тетя Неля Гошу особо не ругала. Сказала только: "И где ж ты ее, подлюку, от меня запрятал, не пойму?" Даже похвалила, что в квартире вроде бы чище стало. В тонкости, как Гоше удалось вынести мусорное ведро, будучи запертым, она не вникала.
   Проснулся Гоша опять ранним-ранним утром, в обычном своем состоянии.
   "Все-таки виденица, - горько подумалось ему. - Подлая. Когда ж я помру, кто скажет? Кочерыжка эта куда запропала, сколько можно человека взаперти держать?"
   Однако вид вздыбленного одеяла на кровати и тонкий с высвистом храп тети Нели заставили Гошу заколебаться.
   "А ну как правда было? Попробовать ли..."
   Стаканчик возник, водочка, милая, плескалась, аки Господня слеза. Гоша принял стаканчик недрогнувшей рукой. Самообладание у Гоши было таким отчетливым, что он отпил лишь половину, а с оставшимися граммчиками, молодо поднявшись, скрылся в кухне.
   Гоша сидел на единственном табурете с перевязанной ломаной ножкой, слушал уютный чайник. Пятьдесят недопитых граммчиков поместились в центре стола. Гоша не торопился.
   Поклониться всем святым угодникам ему надо, что случилось так, как случилось. Что один он был, тетя Неля целых два дня отсутствовала, и он дуростей своих при ней не наделал. Конечно, от такого у кого угодно крыша набекрень съедет, он себя не винит. Себя винить надо будет, ежели он теперь, поумнев, такого же наворотит. ...Ай ты, тетя Неля, спасибо тебе за приют! Ай, чего тебе надобно, все тебе - на. Это тебе на, то тебе на, и птичьего молока сверху тебе на!.. А она, подъездинформбюро колченогая, и рада раззвонить. И был бы Гоше каюк.
   "Затаиться надо, спрятаться, - думал Гоша. - Потихоньку, полегоньку, отсюда подальше... А там я поднимусь. Главное - без шума. Не те времена, чтобы выставляться. Понимать надо".
   Гоша зауважал себя за прекрасные умные мысли. Степенно выпил граммчики, заставил пустой стаканчик исчезнуть с ладони. Туда же его, на свалку.
   Он вам не алкаш. С алкаша - какой спрос? А он просто оступился. Не опускался он никогда, он - прежний, тот, что и был. Споткнулся просто. Может человек споткнуться? Времена-то какие, а? Не те времена, чтоб...
   Тут он вспомнил, что о временах только что было. Снял закипевший чайник с плиты.
   - Гошка, - донесся голос тети Нели из комнаты. - Опять с утра маешься? А не напивайся до беспамятства. Где водку прятал? Вот встану...
   "Чтоб тебя черви съели", - без злобы подумал Гоша.
   До него дошло, что теперь он в любую минуту может от тети Нели избавиться. На свалку ее вместе с вечными попреками. В утиль.
   "Любого смогу. Захочу - всех на Северный полюс ушлю, лед пилить, к воде пробиваться. Скажите спасибо, что добрый я сегодня. А захочу, так сам в Америку. Или в эту, в Австралию... О! В Америку. Это мысль".
   Гоша отодвинул кружку с пустым кипятком. Захотеть и доставить себе хотя бы обыкновенного грузинского чаю No 300, который Гоша предпочитал перед всевозможными другими в красивых коробках, он не успел, потому что задумался. А для дум хорошо бы...
   Граммчики явились, прошли мелкой пташечкой. По привычке он начал безмолвный разговор с кем-то знакомым. Тема Америки и вообще перспектив увлекла Гошу. Он хорошо изложил свои аргументы, и его внимательно выслушали. Потом дали массу дельных советов и накидали новых идей.
   В отличие от большинства людей пожилых тетя Неля поднималась не рано, и Гоша с собеседником чувствовали себя вполне свободно.
   Продолжительность дискуссии потребовала еще разок "два раза по пятьдесят", а затем сразу бутылку бренди, которое знакомый обозвал гадостью, и Гоше пришлось действовать одному.
   Падая на тюфячок, Гоша четко помнил, что тару знакомый забрал с собой, а ему велел непременно подходить к ларькам, на то же место. Чтоб обязательно был.
   Глава 47
   Нет, все получилось совсем не так, как в тот раз. И вместе с тем - так же. Лучше.
   Вновь исчезли стены, дом, воздух, солнце, и все, близкое и далекое. Остались: ей - судорожный, непередаваемый восторг, ему - секунды блаженного освобождения от тела, которое собралось в одну точку и взорвалось, и возвращение в сведенные мышцы, тоже наслаждение, и вновь что-то еще.
   Но это было потом. А сначала они просто вошли.
   - Солидно живешь, - сказал Михаил, оглядываясь.
   Прочно. Мне всегда не хватало такого духа поколений, проживших на одном месте.
   - А мы и прожили на одном месте. Дедушкина еще квартира.
   Елена Евгеньевна положила сумочку у зеркала, посмотрелась. В ней еще жило ощущение поцелуя, вкус губ, головокружение.
   - Это он? - спросил Михаил из гостиной. Он стоял перед парадной фотографией деда в орденах и генерал-полковничьих погонах. - А это?
   - А это папа, - сказала Елена Евгеньевна, привычно соскальзывая в Елену-первую, хозяйку дома. - Кофе? Выпить что-нибудь?
   "Боже, что я? Это же Михаил, Миша, мой человек-зверь, неизвестный и такой желанный... У которого, между прочим, только что устроили погром в квартире, напомнила себе она, - а он, не предприняв ничего, что в таких случаях полагается, моментально утащил меня, оставил этого своего чудовищного искалеченного приятеля... Может, то - вовсе не Михаила, а его квартира? Он, похоже, был только рад, все время смеялся одними глазами... Я-то как сюда привезти согласилась? Где были твои мозги, голуба моя? За такси платил, как провинциальный купчик. Или налетчик. Сдачи не надо... Так нормальные люди не поступают".
   Похоже, настало время возмущенных недоумений.
   - А это кто? Муж? Или тот самый, с которым мы всех победим? - Пропустив ее слова мимо ушей, Михаил продолжал осмотр семейных портретов.
   "В ее квартире ни о чем говорить нельзя, - решил он, еще когда они сидели в машине и потом на улице спрашивал про светофор. - Елена. И у меня, кажется, ни с кем не было, как с тобой, но ведь это не имеет никакого значения. В любом случае это не имело бы самого главного значения, но есть срок этому моему счастью, не зависимый от того, когда там возвращается ее муж.
   А кроме того, есть еще ребята из синих "Жигулей". Если они с налету подложили "жучка" нам в "Чероки", почему бы им не сделать то же самое в твоей фамильной квартире. Еще раньше, когда меня не было, а была только ты. Поэтому ничего я здесь говорить не буду".
   - Вот это как раз муж. Можешь полюбоваться. Так что будешь пить, незнакомец?
   Елена Евгеньевна рассердилась. На себя, на Михаила, вообще на все. Почему бы ему не поцеловать ее самому, например?
   Его руки обхватили сильно и ласково, провели по телу от бедер до плеч и шеи, нос уткнулся в волосы на затылке. У Елены Евгеньевны задрожали колени.
   Михаил целовал ее шею. Она слышала, как протяжно, долго втягивает он в себя ее запах и мимолетно порадовалась, что надушена сегодня, чем надо и где надо.
   Утром, собираясь к нему, она надела самое лучшее белье, слегка насыпав пудры в чашечки бюстгалтера и невесомые трусики, и выбрила еще раз под мышками, и прошлась депилятором по голеням, и выдернула несколько черных волосков вокруг соска, и подровняла брови, и покрасилась - чуть-чуть, намеком, как всегда.
   Ей надоело молчание телефона. Она больше не могла ждать. Михаил должен был оказаться на месте, и он там оказался.
   Теперь она хотела показать ему себя, какая она.
   - Подожди, - прошептала она, поворачиваясь к нему лицом. - Подожди, слышишь.
   Каким-то чудом, мигом она разделась, закинула руки за голову. Михаил, сбрасывая с себя вещи, восхищенно оглядывал ее всю, ее тело, которое она так готовила для него, а сейчас отдаст. Он поймет, какой она может быть.
   Слегка приподнимаясь при каждом шаге на мысках, она повела его в спальню. Встала у кровати, изогнувшись, приподняв грудь. Поочередно он взял ртом ее твердые темные соски. Она провела по его животу, гладкому и твердому, стиснула член, готовый для любви. Крепко обняв за шею, заложила одну ногу ему за поясницу и выгнулась, чтобы он мог войти в нее... и упала навзничь, обвив его ногами, а он сжал ей бедра.
   Не вошел - влетел, ворвался туда, где его так ждали.
   Стало нечем дышать.
   - Мишенька... зверь... Бог... еще, еще...
   вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
   Тенью плыла она над синей травой, и метелки проносились сквозь ее призрачное тело, не задевая, не щекоча. Черная широкая лента реки сверкала рядом. Два отсвета, не пересекаясь, лежали на ней, две серебряные дорожки от луны, что висела над тем берегом, и от луны, что над этим.
   Почти не различала она того берега черной реки, но одинокую фигуру на нем видела ясно.
   Он гордо стоял, уперевшись в черный песок всеми четырьмя лапами, и кольцо змей на его шее зловеще шевелилось. Драконья пасть, которой оканчивался хвост, пылала щелью незакрытых острых челюстей. Огромные плечи, налитые силой, и могучий торс.
   Ему не нужна лодка с безмолвным лодочником, которая никогда не перевезет ее обратно. Он несет свою службу на том берегу, откуда есть выход к свету, навечно потерянному для нее. Он не допустит ее туда.
   Но если она спустится к черной воде и позовет - он придет к ней. Она знает.
   Три головы со светящимися глазами задрались к мрачному небу. Три пасти испустили протяжный вой.
   Он придет, он услышал. Сильный, сильный...
   вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
   - Сильнее! Сильнее!.. Миша, любимый...
   Она то широко открывала обезумевшие глаза, то вжимала затылок в подушку. Внезапно выдернув ее из-под головы, одним сильным движением она подняла и себя, и тяжело бьющего в нее Михаила, подсунула подушку под поясницу.
   Зверь в ней разрывал внутренности, расшатывал позвоночник...
   Сколько это длилось, о, сколько же это длилось!
   Она закричала.
   ...Пришла в себя от осторожных прикосновений ласкающих губ, языка к животу. Внутри стихало. Ослаблялась струна.
   Она больше ни с кем не захочет. Она не сможет больше ни с кем, кроме Михаила. Выходит, Андрей и тут был прав? Насчет Бусыгина? Она тихонько засмеялась. Умница Андрей, все-то предусмотрел.
   - Боишься щекотки, - сказал Михаил, отрываясь от своего занятия.
   - Ты представить себе не можешь, какие глупости лезут в голову влюбленной женщине. - Голос у нее чуть охрип. От крика, наверное. Она села на покрывале.
   - Еще немного, и ты раздавила бы мне голову.
   - Не дразни меня, милый. Вдруг мне еще захочется, что будешь делать?
   - Невысокого же ты обо мне мнения.
   Она взяла его лицо в ладони, нежно поцеловала.
   - Я обожаю тебя, Мишенька.
   - Такие слова - и таким морозным тоном. Снежнокоролевским.
   - Что поделаешь, видно, мне все больше мужики попадались, которых в строгости держать надо было.
   - Мужик - он тоже разный бывает, - сказал Михаил.
   - А с другими мне было неинтересно. Или так - кое-как...
   - Я польщен. Послушай, у меня впечатление, что упал я с одной женщиной осквернять это супружеское ложе, а встал с другой.
   - Привыкай. И ты еще не встал. Она прошла в гостиную, вернулась в его рубашке, а ему кинула мужской халат.
   - Это из папиных вещей, ты не думай.
   - Стоит ли вообще думать. Я разучусь, обещаю. Михаил потянул ее обратно. Елена-первая чуть было не упала в его зовущие нетерпеливые руки, не приникла;" припухшими губами к твердому телу - обцеловать от пальцев ног до глаз... но Елена-вторая быстренько загнала ее на место.
   Она ловко вывернулась из рубашки.
   - Не сию минуту, ладно? Я на тебя посмотреть хочу, мой хороший. Дай мне немного передохнуть. Вернешь рубашку или мне ходить голой?
   Он молча перекатился на край, встал, накинул и запахнул халат.
   - Шампанского, да? - сказала Елена Евгеньевна.
   - Из холодильника?
   - Из морозильника! Я сейчас. - Она легко поцеловала его, ушла и вернулась. - Открой.
   В ней вдруг появилась странная раздвоенность. Не обычные ее игры в "первую-вторую", которые все-таки не совсем были играми, а как будто было что-то - и нет. Отняли или само пропало.
   Грандиозное... и печальное.
   Пока она ходила в комнату за вещами и потом за шампанским, Михаил пытался успокоиться и сосредоточиться. Он почти не помнил, что отвечал сейчас.
   Его утихающие ласки, когда она, всхлипывая, лежала в полубеспамятстве, были вызваны благодарностью и нежностью, а не желанием. Вряд ли бы он сейчас что-нибудь смог.
   "Визия". Опять о ней. Значит осталось совсем мало времени
   Шампанское было по-настоящему охлажденным и очень хорошим.
   - Если мы сейчас простудимся и умрем, я жалеть не буду, - весело сказала Елена Евгеньевна.
   Михаил сразу отстранил свой бокал, словно обжегшись о ледяное вино.
   - Какие у тебя планы на сегодня?
   - Только ты, милый. Я готова быть с тобой вечность. На ближайшие двадцать четыре часа вполне можешь рассчитывать.
   - Вечность - хорошее слово, - сказал Михаил.
   - Я сказала не так? Почему ты спросил про сегодня? Ты хочешь уйти? Прямо сейчас?
   - Нет. То есть да. Вместе с тобой.
   Он сходил собрал свою одежду. Всего-то два шага, а когда вернулся, Елена была уже не в его рубашке, а в чем-то голубоватом, прозрачно-ворсистом. Она смотрела, как он одевается.
   -Я... обидела тебя, да? Тебе было плохо со мной. Поэтому ты уходишь.
   Он тотчас захватил ее в кольцо своих рук. Поцеловал в мокрые глаза.
   - Что ты. Разве я сказал, что я ухожу? Я сказал, что мы уходим, ты и я. Хочу тебя кое-куда пригласить, понимаешь? Снимемся с якоря, пока день?
   Елена Евгеньевна, как только он обнял, вцепилась ему в плечи и не отпускала. Какая там первая-вторая"! Ей показалось, что он сейчас уйдет навсегда.
   - Ты правду говоришь?
   - А ты как думаешь?
   Он опять поцеловал ее. Не дав поцелую разгореться, оторвался.
   - Не так уж я хорош, чтобы из-за меня плакать.
   - Скажи еще что-нибудь. Что-нибудь хорошее.
   - Я скажу, - пообещал он. - Я скажу столько раз, что тебе придется затыкать уши. Ну, теперь меня можно отпустить? Я не дальше кухни. Мне обещали кофе...
   - Конечно. Сейчас.
   - Э, нет, позволь мне. А ты одевайся. Насколько я знаю женщин, этот процесс займет не менее часа. Не беспокойся, я все найду сам.
   Он вышел, а Елена Евгеньевна вытерла глаза, посмотрела на окружающие привычные вещи, ставшие новыми. Вздохнула и неожиданно для себя счастливо засмеялась.
   Мысли Михаила неслись беспорядочно.