Страница:
В XX веке другие еврейские общины, вступившие на путь преобразований, породили мемуаристов, которые отразили этот конфликт в еще более яркой манере. Для средиземноморского еврея Альбера Коэна иудаизм представляется в образе «каменного мешка», таинственной подземной тюрьмы, которую с тайной любовью посещает его герой «Солал». У русского еврея Осипа Мандельштама сохраняется тот же образ, хотя система ценностей меняется на противоположную:
«Весь стройный мираж Санкт-Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал… ». Разворачивая цепь воспоминаний детства. Мандельштам пишет о своем еврейском наставнике: «Одно в этом учителе было поразительно, хотя и звучало неестественно – чувство еврейской народной гордости. Он говорил о евреях, как француженка о Гюго и Наполеоне. Но я знал, что он прячет свою гордость, когда выходит на улицу, и поэтому ему не верил». (О. Э. Мандельштам, «Египетская марка». (Прим. ред.))
Другой образ, принадлежащий перу писателя Давида Шейнерта, представляет «маленького еврейского арендатора», снимающего жилье у евреев, полностью оторванных от традиций своих предков и от жизни общины. Однако имя великого Кафки напоминает нам, что конфликты такого рода приобрели в наши дни универсальный характер. Иными словами, отчуждение евреев представляло собой лишь крайний случай противоречий, порожденных технологической цивилизацией, поскольку аналогичные явления можно было обнаружить и среди других групп людей.
Подобная ситуация усиливает стремление к престижу, желание быть принятым, т. е. уважаемым и любимым в новом обществе. Эта цель может быть достигнута различными способами в зависимости от темперамента, социального положения и личных обстоятельств конкретных лиц, но каковы бы ни были избранные способы, деньги открывают если не все сердца, то все двери. Деньги «годятся для всего» (как это уже заметил Екклесиаст) и служат общим знаменателем; в лоне буржуазного общества это прежде всего универсальный символ успеха. Поскольку во все времена евреи преуспевали в погоне за богатством, эмансипированные евреи занялись этим с удвоенной энергией, а политические и экономические потрясения эпохи облегчили головокружительный успех многих из них. Однако с точки зрения христиан, даже добившись богатства, они продолжали вести себя как евреи. Для того чтобы добиться благосклонного отношения им, похоже, было необходимо содрать с себя прежнюю кожу и утверждаться иными способами. Поскольку сложились традиции рассматривать общечеловеческие и национальные качества как естественные и прирожденные у христиан (добрый француз, добрый немец и т. д. ), то евреи также должны были демонстрировать эти качества, причем лучше и в большем объеме, чем все остальные. Нужно было, чтобы они смогли оправдаться от обвинений в противном: необходимость такого доказательства или таких оправданий отныне будет воодушевлять самых талантливых из них на замечательные достижения. А они, в свою очередь, вызовут новый хор упреков, ибо писатели и балерины станут возбуждать антисемитские настроения так же сильно, как ростовщики и старьевщики. Но первое поколение эмансипированных евреев даже не подозревало об этом порочном круге.
Чтобы вступить в общество, им было необходимо сначала пройти через общественные школы. Это становилось настоящей крестной мукой для многих еврейских детей, оставлявшей свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Находясь на вершине славы, Адольф Кремье (Исаак Адольф Кремье (1796-1880) – знаменитый французский адвокат и политический деятель. (Прим. ред )) так вспоминал свое прошлое; «… я не мог ходить по улицам своего родного города, не подвергаясь оскорблениям. Как часто мне приходилось пускать в ход кулаки!» (Чтобы сгладить эффект такого признания, этот государственный деятель немедленно присовокуплял: «Да, но затем я в течение нескольких лет учился в Париже, а когда вернулся в Ним в 1817 году и занял свое место в зале суда, я уже ни для кого не был евреем!» Итак, нимское общество проявляло достаточно такта, чтобы не видеть в Кремье еврея. Возможно, в этом и заключается секрет французской терпимости… )
Можно предполагать, что Фредерик Мистраль (Фредерик Мистраль (1830 – 1914) – провансальский поэт, лауреат Нобелевской премии. (Прим. ред.)) основывался на собственных детских воспоминаниях, когда описывал в «Нерто» детские драки одного против пятидесяти: «Оборванец! Желтая шапка! Убирайся к своим евреям! Прочь отсюда! Пятьдесят детей против одного… » («Lou pecihoun! Lou capeu jatme! A la jutarie! Quc s'encaune! Cinquanto enfant ic darrie… »)
Все говорит о том, что на востоке Франции подобные притеснения и издевательства также были широко распространены. Раввин Меца Ж. Б. Драх описал детские годы своего брата «… которого травили его одноклассники, они караулили его у самых дверей класса, осыпали ругательствами, бросали в него камни, и, что было хуже всего, мазали ему губы свиным салом. Вопреки попыткам школьной администрации положить этому конец преследования продолжались, а мой брат добился больших успехов в учебе и в конце каждого года получал награды; сейчас он один из лучших миниатюристов провинции». Что же касается самого раввина Драха, то уже в зрелом возрасте он попытался завершить свое возрождение путем обращения в католицизм. Но, как правило, подобные обращения происходили во Франции сравнительно редко (статистические данные по этому поводу отсутствуют); во всяком случае, они никогда не имели массового характера, так что скорее всего, по-видимому, индивидуальные отречения, накапливавшиеся на протяжении жизни многих поколений, явились причиной того, что потомство исконных авиньонских евреев, насчитывавшее около трех тысяч человек во время их эмансипации, в наши дни составляет не более одной тысячи.
Можно утверждать, что сменявшие друг друга правительства Франции, а также французское общество в целом оказались единственными в Европе, кто совершенно всерьез воспринял проблему эмансипации. Начиная с эпохи Реставрации все законы, обеспечивавшие дискриминацию евреев, полностью утратили свою силу.
Напротив, в Германии наиболее престижные и значимые социальные функции были наименее доступны евреям и, являясь предметом страстных домогательств многих сыновей Израиля, неизменно оставались закрытыми для «граждан, исповедующих закон Моисея». Это послужило причиной настоящей эпидемии обращений в христианство в начале XIX века, непосредственными причинами которой могло быть желание поступить на государственную службу или стремление заниматься свободными профессиями, однако само ее название – Gefallsucht (желание нравиться) заставляет предположить, что общей глубинной причиной этих обращений было стремление к христианской любви и уважению.
На самом деле, причины подобных обращений могли быть весьма различными. Давид Мендель, внучатый племянник Мозеса Мендельсона, ставший под именем Августа Неандера главой протестантских церковных историков, в возрасте семнадцати лет обратился в христианство. Похоже, что искренние убеждения привели к крещению Юлиуса Йолсона, гораздо более известного как Фридрих Юлиус Шталь. Под этим именем он стал великим властителем дум прусского консерватизма. Мы уже говорили о том, что, крестив своих детей, отец Феликса Мендельсона-Бартольди стремился воздать должное христианской цивилизации, что уже означало гораздо менее серьезное отношение к религии.
Хорошо известна и история Генриха Гейне. Один из его друзей, Эдуард Ганс, который вместе с ним принимал активное участие в деятельности кружка по обновлению еврейской культуры, внезапно обратился в христианство и получил кафедру философии в Берлинском университете (друг Гегеля, Ганс стал учителем Карла Маркса, который по желанию своего отца был крещен в возрасте шести лет). Гейне обратился к Гансу с гневным двустишием:
«Ты стал пресмыкаться перед распятием, Распятием, которое ты презирал… » («Und du bist zum Kreuz gekrochen, Zu dem Kreuz, dass du vcrachtest»)
Но вскоре он сам последовал примеру Ганса для того, чтобы вступить в коллегию адвокатов Гамбурга, где он так никогда и не приступил к адвокатской практике. Гейне иронизировал: «пропуск в европейскую культуру», а также добавлял: «… если бы законы разрешали кражу серебряных ложек, то я бы не стал креститься!» Его соперник Людвиг Берне, принявший христианство, чтобы иметь возможность возглавить журнал, высказался по поводу таинства крещения не менее бесцеремонно: «Выданные мне три капли воды не стоят даже той малости, которую я за них заплатил».
Рахель Фарнаген-Левин уверяла, что к 1823 году добрая половина еврейской общины Берлина приняла христианство. Тем не менее немецкая история, в которой упомянутые нами имена оставили глубокий след, считает их евреями. Среди знаменитостей этого поколения лишь один Джакомо Мейербер не перешел в христианство, возможно, из чувства привязанности к своей старой матери, но, вероятно, также и потому, что «наряду со счастьем быть талантливым он обладал также талантом быть счастливым», – как говорил об этом богаче Берлиоз.
Большинство немецких евреев, не отправившихся к купели для крещения, не могли остаться равнодушными к обращению в христианство такого количества блестящих и богатых деятелей, часть которых увенчала свой отказ от иудаизма переменой своих имен, как мы это уже отмечали выше. Подобные примеры лишь усиливали воздействие отмены власти раввинов, так что немецкий иудаизм быстро рассыпался на обратившихся в христианство различных направлений, индифферентных, полностью отказавшихся от соблюдения традиций своих предков, сторонников реформированного иудаизма и, наконец, сплоченной группы сохранивших преданность Талмуду. Уже в то время большинство стремилось быть прежде всего немцами. В 1844 году Александр Вейлъ замечал: «Вообще говоря, то, чего так упорно добиваются прусские евреи, это возможности быть пруссаками, и ничего больше». Даже те из них, кто особенно гордился своей верностью еврейским традициям, стремились к более полной германизации. Характерно, что основатель «научного иудаизма» Леопольд Цунц начал проявлять интерес к историческим исследованиям благодаря своему желанию доказать, что в средние века евреи часто носили христианские имена и пользовались местными наречиями при отправлении религиозных обрядов.
В 1857 году знаменитый католический богослов Игнац Дёллингер отмечал: «Немецкие евреи обыкновенно думают как немцы; а поскольку наша культура и наша цивилизация вышли из христианства и сформированы христианством, то вопреки их сдержанному отношению к христианству сознательно или бессознательно они ко многим вещам относятся по-христиански и поступают соответствующим образом».
По сути дела, речь шла о новом поколении марранов, а отличие от жертв инквизиции заключалась, в основном, в границе, отделяющей стыд и жажду любви от страха. Подобно «новым христианам» Иберийского полуострова эти евреи, даже если они принимали христианство, как социальная группа в глазах христиан оставались евреями, причем евреями, которые, как мы это увидим, возбуждали более сильные антиеврейские чувства, чем традиционные обитатели гетто. В начале XX века великий экономист Зомбарт, основываясь на своих статистических данных, выражал сожаление по поводу «обстоятельств, в которых люди, являющиеся евреями, должны выступать в роли христиан только потому, что их предки или они сами однажды были крещены». Он также говорил об «огромном несчастье, состоявшем в том, чтобы не признаваться самим себе в подлинном статусе людей, сменивших религиозные одежды».
Но в 1832 году иудейский активист Габриэль Риссер смотрел гораздо дальше; он заверял неомарранов: «… поверьте мне, что ненависть найдет свою жертву также легко, как и ангел смерти. Ненависть узнает свою жертву, под каким бы именем она не скрывалась… » Тем не менее даже этот верующий иудей признавался в том, что делит свою любовь между Богом Израиля и новой иностранной богиней. Недаром у него был такой девиз: «У нас есть Отец на небесах, но у нас есть также и мать: Бог, отец всего сущего, и Германия, наша мать здесь, на земле».
Таким образом, страдания Рахели Левин становились участью все возрастающего числа евреев. По правде говоря, не ясно, какой термин следует употреблять для обозначения общности людей, чьи лидеры отреклись от веры Моисея. Мы уже знаем, что для Гейне немецкий иудаизм стал семейным несчастьем и даже болезнью. Александр Вейль считал, что в Германии иудаизм постепенно превращается в «христианскую секту». Трудности семантических определений отражают смятение, охватившее бывших обитателей гетто, которые и сами уже не понимали по-настоящему, кто они. Можно сказать, большинство определяло себя с помощью отрицаний: «… мы те, кто не относится к потомственным немецким христианам». Они сознательно копировали немецкие манеры и высказывали чрезмерный патриотизм даже во время церемоний в синагогах. Но ответом Германии, казалось, были слова: «Вы то, чем вы не являетесь».
Итак, одним из результатов эмансипации «германских мавров» стал новый раунд в тысячелетней иудео-христианской полемике: отныне лишь подражая христианину иудей может ему противостоять. Иронический гений Гейне продиктовал ему завершающие слова:
Проблема неевреев
Накануне и во время наполеоновских войн многие умы искали простого и понятного объяснения тем апокалипсическим событиям, которые происходили в Европе с 1789 года. Поскольку еврейский народ был одновременно автором, хранителем и главным действующим лицом Священного Писания, его освобождение не могло не найти своего отражения в различных предлагавшихся попытках объяснения происходящего. Содержание этих эсхатологических построений может обеспечить нас первой путеводной нитью для изучения отношения христиан к эмансипации евреев.
Необходимо отметить, что основные теории этого типа возникли задолго до тех событий, которые они призваны были объяснять. Век неверия, т. е. век Просвещения, был также, как это хорошо известно, временем исключительного легковерия: когда было свергнуто иго церкви и ослабла теологическая дисциплина, новые откровения стали оспаривать истину у иудео-христианского откровения. Во все времена не было недостатка в пророках, но отныне они могли свободно вербовать себе сторонников, основывать секты, ордена, религии (с этой точки зрения культ богини Разума можно рассматривать лишь как триумф наиболее радикальной ереси среди тех, которыми изобиловала эта эпоха). На более низкой ступени чистого шарлатанства деятели типа Калиостро или Сен-Жермена легко добивались успеха, занимаясь магией. На высшем уровне мистического хилиазма Сведенборг и Сен-Мартен, следуя по стопам Якоба Беме (1 Якоб Беме (1575-1624) – знаменитый немецкий мистик, автор книги «Аврора, или Утренняя заря в восхождении». (Прим. ред )), занимались более серьезной деятельностью. И если Калиостро и Сен-Жермен, как люди практического действа, сумели вскружить головы своих современников, то мистики Сведенборг и Сен-Мартен, занимаясь медитацией, смогли благодаря романтизму и философии оказать глубокое влияние на чувства последующих поколений.
Сведенборг, так же как и когда-то Беме, обильно цитировал Библию, что означает, что у них обоих имеются многочисленные упоминания евреев. Следует отметить, что Якоб Беме отличался исключительно благожелательным отношением к сыновьям Израиля, что было характерно во все времена (но особенно в наши дни) для христиан, глубоко обдумывавших «Послание к Римлянам»; он провозглашал грядущее «принятие» Избранного народа (см. «Послание к Римлянам», 11, 15. – Прим. ред.). Позиция Сведенборга была совершенно иной. Эммануил Сведенборг прославился в Стокгольме и Лондоне как ученый, прежде чем он приобрел еще большую славу как пророк, активно общающийся с духами. Он не только решительно отвергал возможность подобного «принятия», но на основании своих ученых занятий и своих мистических видений он пришел к выводу, что во все времена евреи были отверженным народом, привязанным к материальным благам, склонным к идолопоклонству, по своей природе неспособным понять божественное послание (здесь можно увидеть одно из главных положений деизма).
Духи сообщили Сведенборгу, что до него плохо понимали Писание, ибо под «принятием Израиля» следует понимать принятие истинных христиан. По сути дела это принятие уже произошло, поскольку Страшный суд состоялся в 1757 году (В своем комментарии к 18-й главе Апокалипсиса (см. «De ultimo judico et de Babylon destructa», London, 1758) Сведенборг утверждает, что он был допущен Богом как свидетель на Страшный суд, который совершился в духовном мире в 1757 году. (Прим, ред)). На самого Сведенборга была возложена миссия возвысить новый Иерусалим, а те, кто примет его слова, образуют избранный круг.
Что же касается Иерусалима евреев, то это «город, в который они стекаются толпами; это отвратительный и смрадный город, поэтому его называют оскверненным Иерусалимом. Там евреи ходят, утопая в грязи, жалуясь и плача». У них нет другой пищи кроме грязи, или еще хуже «трупов, гнили, экскрементов». Однако другие евреи влачат свои дни за пределами оскверненного Иерусалима: «… эти евреи угрожают убить, уничтожить, сжечь, сварить всех тех, кого они встречают на своем пути, даже если это тоже евреи или их друзья. Таким образом, я смог понять, какова их природа, поскольку в земном мире они не осмеливаются показывать свою истинную сущность». Без сомнения Сведенборг был первым среди современных авторов, кто заговорил о «подлинной сущности» евреев; если он и был сумасшедшим, то его безумие нашло множество поклонников, а мы уже неоднократно говорили, что подобное ожесточение против Избранного народа часто встречается среди тех неевреев, которые уверены, что на них возложена миссия разрушить вызывающую монополию этого народа и водрузить на это место свое собственное откровение. В этом смысле особенно показательной является враждебность Сведенборга к апостолу Павлу: во время своих путешествий в потусторонний мир отважный прорицатель узнает даже, что другие апостолы также предпочитают держаться подальше от этого еврея.
Сходные взгляды присущи и без сомнения наиболее влиятельному оккультисту следующего поколения Клоду де Сен-Мартену, «неизвестному философу» (Знаменитый французский мистик маркиз Луи Клод де Сен-Мартен (1743-1803) был прозван «неизвестным философом", поскольку он сам себя так называл в некоторых своих сочинениях (Прим. Ред.)). Он также изучал проблему «принятия евреев» и на основании анализа их книг пришел к выводу, что подобное событие, роковое для неверных (неевреев), вступило бы в безусловное противоречие с волей Провидения. «Если евреи будут возвращены в семью народов в этом мире, никто больше не сможет надеяться на вечное спасение, потому что с этого момента навсегда окажется исполненным и завершенным Божественный круг высших деяний». Следует подчеркнуть, что данное рассуждение, видимо, относится ко времени, когда Бонапарт в ходе своей египетской кампании обратился к евреям с «сионистской» прокламацией, выступив, таким образом, в роли их мессии. Добавим к этому, что в отличие от Сведенборга Сен-Мартен воздавал должное евреям, поскольку их преступление оказалось для неевреев «неоценимо полезным… кровь, которую они отвергли от себя, была духом и жизнью». Он также предлагал им утешение крещения. В этом сказалось влияние католического универсализма. «Неизвестный философ» также проводил параллель между французами и евреями, которая проливает свет на некоторые ожидания той эпохи:
«… французов можно рассматривать как народ нового закона, подобно тому, как евреи являются народом старого закона. Не следует удивляться подобному призванию, несмотря на все наши преступления и бесчестные поступки. Евреи, оказавшиеся избранным народом в свое время, были ничуть не лучше французов… »
Революционные победы, за которыми последовали победы Наполеона, дали мощный импульс эсхатологическим построениям, что вполне понятно. К теме вечных тайн бытия добавилась и проблема триумфа антирелигии. Беспокойные недоумения той эпохи были сформулированы Жозефом де Местром, основным автором «провиденциальной теории» Революции (1796):
«Я в этом ничего не понимаю, – таков основной лозунг наших дней… Отовсюду слышны возгласы: каким образом самые виновные в мире люди торжествуют в этом мире! Ужасное цареубийство приносит полный успех тем, кто его совершил! Властители оцепенели во всей Европе! Враги монархии находят себе союзников даже на тронах! Злодеи добиваются успеха во всех своих замыслах… Во французской революции есть сатанинские черты, отличающие ее от всего, что было, и от всего, что еще будет… »
Первый ответ на эти вопросы состоял в том, чтобы возложить вину на протестантов (направляемых сатаной или действующих самостоятельно и несущих всю полноту ответственности). Теория «протестантского заговора» могла опираться на прореволюционные симпатии большинства сторонников Реформации, которые играли роль постоянных козлов отпущения для христианнейших королей. Кроме того ведущие банкиры монархии, а также министр Некер были выходцами из среды протестантов. Но ссылки на «капитал» или «капитализм» еще не утвердились в умах в качестве основного способа объяснения проблем, поэтому тезис о протестантском заговоре быстро уступил место другому, менее убедительному с нашей, постмарксистской, точки зрения, а именно – представлениям о подрывной деятельности антихристианских сект, образовавших тайные общества.
Сейчас мы попросим читателя уделить этой теме немного внимания. Разумеется, вопрос о «тайных обществах», выдвинутых в связи с событиями 1789 года на роль ведущего исторического фактора, не заслуживает подобной чести (к тому же само изучение этого вопроса по определению не может быть осуществлено в должной мере). Напротив, вера во всемогущество этих обществ оказала неизмеримое влияние на историческое развитие Запада, особенно в первой половине XX века. К тому же случилось так, что эта вера могла кристаллизоваться вокруг некоего предлога или происшествия, обязанного деятельности группки фанатиков и мистификаторов, игравших в тайное общество: возможно, подобное совпадение является необходимым условием для возникновения великих мифов такого рода, так что в каком-то смысле не бывает дыма без огня. Именно таким образом основные участники этой истории (французы Огюстен Баррюэль и Жозеф де Местр, англичанин Робайзон и немец Гехаузен) смогли приписать апокалипсис революции воздействию триады «иллюминатство – франкмасонство – философия», причем особый акцент ставился на первом ее члене.
Дело баварской секты иллюминатов странным образом напоминает о происшествии, которое Достоевский использовал для сюжета своего романа «Бесы». Расстриженный иезуит Адам Вейсгаупт утверждал, что возглавляет общеевропейский заговор, направленный на уничтожение всех европейских государств в целях создания всеобщей республики. Ему поверили и бросили его в тюрьму. Следует подчеркнуть, что это произошло за несколько лет до революции 1789 года, так что воображение, или искусство, опередили реальные события. Франкмасонство связывалось нашими мыслителями с иллюминатами; что же касается «философии», то по мнению ведущего авторитета в этой области аббата Баррюэля был составлен заговор во главе с Вольтером, Д'Аламбером и прусским королем Фридрихом II, которые разработали подробный план действий. К тому же было совершенно ясно, что даже при отсутствии такого плана деятельность «философов» была не менее опасной, чем членов двух других оккультных сект.
Можно добавить к этому, что некоторые малоизвестные и забытые авторы заходили в своих поисках причин еще дальше. В 1794 году некий священник, которому папа Пий VI поручил написать историю «французских преследований», среди прочих подрывных факторов упоминал и «хитроумные изобретения», такие как воздушные шары и монгольфьеры.
Евреи тоже не были забыты во всех этих разысканиях. Однако можно констатировать, что в течение первого периода, продолжавшегося до 1806 года, антиреволюционные полемисты отводили им лишь эпизодическую и пассивную роль: они являются прислужниками, которых главные заговорщики используют для своих махинаций, или фоном, на котором яснее видны их злодейские замыслы. Так, немец Гехаузен, один из первых обличителей иллюминатов, уже в 1786 году привлек внимание к связям между иудаизмом и масонством:
«Весь стройный мираж Санкт-Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал… ». Разворачивая цепь воспоминаний детства. Мандельштам пишет о своем еврейском наставнике: «Одно в этом учителе было поразительно, хотя и звучало неестественно – чувство еврейской народной гордости. Он говорил о евреях, как француженка о Гюго и Наполеоне. Но я знал, что он прячет свою гордость, когда выходит на улицу, и поэтому ему не верил». (О. Э. Мандельштам, «Египетская марка». (Прим. ред.))
Другой образ, принадлежащий перу писателя Давида Шейнерта, представляет «маленького еврейского арендатора», снимающего жилье у евреев, полностью оторванных от традиций своих предков и от жизни общины. Однако имя великого Кафки напоминает нам, что конфликты такого рода приобрели в наши дни универсальный характер. Иными словами, отчуждение евреев представляло собой лишь крайний случай противоречий, порожденных технологической цивилизацией, поскольку аналогичные явления можно было обнаружить и среди других групп людей.
Подобная ситуация усиливает стремление к престижу, желание быть принятым, т. е. уважаемым и любимым в новом обществе. Эта цель может быть достигнута различными способами в зависимости от темперамента, социального положения и личных обстоятельств конкретных лиц, но каковы бы ни были избранные способы, деньги открывают если не все сердца, то все двери. Деньги «годятся для всего» (как это уже заметил Екклесиаст) и служат общим знаменателем; в лоне буржуазного общества это прежде всего универсальный символ успеха. Поскольку во все времена евреи преуспевали в погоне за богатством, эмансипированные евреи занялись этим с удвоенной энергией, а политические и экономические потрясения эпохи облегчили головокружительный успех многих из них. Однако с точки зрения христиан, даже добившись богатства, они продолжали вести себя как евреи. Для того чтобы добиться благосклонного отношения им, похоже, было необходимо содрать с себя прежнюю кожу и утверждаться иными способами. Поскольку сложились традиции рассматривать общечеловеческие и национальные качества как естественные и прирожденные у христиан (добрый француз, добрый немец и т. д. ), то евреи также должны были демонстрировать эти качества, причем лучше и в большем объеме, чем все остальные. Нужно было, чтобы они смогли оправдаться от обвинений в противном: необходимость такого доказательства или таких оправданий отныне будет воодушевлять самых талантливых из них на замечательные достижения. А они, в свою очередь, вызовут новый хор упреков, ибо писатели и балерины станут возбуждать антисемитские настроения так же сильно, как ростовщики и старьевщики. Но первое поколение эмансипированных евреев даже не подозревало об этом порочном круге.
Чтобы вступить в общество, им было необходимо сначала пройти через общественные школы. Это становилось настоящей крестной мукой для многих еврейских детей, оставлявшей свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Находясь на вершине славы, Адольф Кремье (Исаак Адольф Кремье (1796-1880) – знаменитый французский адвокат и политический деятель. (Прим. ред )) так вспоминал свое прошлое; «… я не мог ходить по улицам своего родного города, не подвергаясь оскорблениям. Как часто мне приходилось пускать в ход кулаки!» (Чтобы сгладить эффект такого признания, этот государственный деятель немедленно присовокуплял: «Да, но затем я в течение нескольких лет учился в Париже, а когда вернулся в Ним в 1817 году и занял свое место в зале суда, я уже ни для кого не был евреем!» Итак, нимское общество проявляло достаточно такта, чтобы не видеть в Кремье еврея. Возможно, в этом и заключается секрет французской терпимости… )
Можно предполагать, что Фредерик Мистраль (Фредерик Мистраль (1830 – 1914) – провансальский поэт, лауреат Нобелевской премии. (Прим. ред.)) основывался на собственных детских воспоминаниях, когда описывал в «Нерто» детские драки одного против пятидесяти: «Оборванец! Желтая шапка! Убирайся к своим евреям! Прочь отсюда! Пятьдесят детей против одного… » («Lou pecihoun! Lou capeu jatme! A la jutarie! Quc s'encaune! Cinquanto enfant ic darrie… »)
Все говорит о том, что на востоке Франции подобные притеснения и издевательства также были широко распространены. Раввин Меца Ж. Б. Драх описал детские годы своего брата «… которого травили его одноклассники, они караулили его у самых дверей класса, осыпали ругательствами, бросали в него камни, и, что было хуже всего, мазали ему губы свиным салом. Вопреки попыткам школьной администрации положить этому конец преследования продолжались, а мой брат добился больших успехов в учебе и в конце каждого года получал награды; сейчас он один из лучших миниатюристов провинции». Что же касается самого раввина Драха, то уже в зрелом возрасте он попытался завершить свое возрождение путем обращения в католицизм. Но, как правило, подобные обращения происходили во Франции сравнительно редко (статистические данные по этому поводу отсутствуют); во всяком случае, они никогда не имели массового характера, так что скорее всего, по-видимому, индивидуальные отречения, накапливавшиеся на протяжении жизни многих поколений, явились причиной того, что потомство исконных авиньонских евреев, насчитывавшее около трех тысяч человек во время их эмансипации, в наши дни составляет не более одной тысячи.
Можно утверждать, что сменявшие друг друга правительства Франции, а также французское общество в целом оказались единственными в Европе, кто совершенно всерьез воспринял проблему эмансипации. Начиная с эпохи Реставрации все законы, обеспечивавшие дискриминацию евреев, полностью утратили свою силу.
Напротив, в Германии наиболее престижные и значимые социальные функции были наименее доступны евреям и, являясь предметом страстных домогательств многих сыновей Израиля, неизменно оставались закрытыми для «граждан, исповедующих закон Моисея». Это послужило причиной настоящей эпидемии обращений в христианство в начале XIX века, непосредственными причинами которой могло быть желание поступить на государственную службу или стремление заниматься свободными профессиями, однако само ее название – Gefallsucht (желание нравиться) заставляет предположить, что общей глубинной причиной этих обращений было стремление к христианской любви и уважению.
На самом деле, причины подобных обращений могли быть весьма различными. Давид Мендель, внучатый племянник Мозеса Мендельсона, ставший под именем Августа Неандера главой протестантских церковных историков, в возрасте семнадцати лет обратился в христианство. Похоже, что искренние убеждения привели к крещению Юлиуса Йолсона, гораздо более известного как Фридрих Юлиус Шталь. Под этим именем он стал великим властителем дум прусского консерватизма. Мы уже говорили о том, что, крестив своих детей, отец Феликса Мендельсона-Бартольди стремился воздать должное христианской цивилизации, что уже означало гораздо менее серьезное отношение к религии.
Хорошо известна и история Генриха Гейне. Один из его друзей, Эдуард Ганс, который вместе с ним принимал активное участие в деятельности кружка по обновлению еврейской культуры, внезапно обратился в христианство и получил кафедру философии в Берлинском университете (друг Гегеля, Ганс стал учителем Карла Маркса, который по желанию своего отца был крещен в возрасте шести лет). Гейне обратился к Гансу с гневным двустишием:
«Ты стал пресмыкаться перед распятием, Распятием, которое ты презирал… » («Und du bist zum Kreuz gekrochen, Zu dem Kreuz, dass du vcrachtest»)
Но вскоре он сам последовал примеру Ганса для того, чтобы вступить в коллегию адвокатов Гамбурга, где он так никогда и не приступил к адвокатской практике. Гейне иронизировал: «пропуск в европейскую культуру», а также добавлял: «… если бы законы разрешали кражу серебряных ложек, то я бы не стал креститься!» Его соперник Людвиг Берне, принявший христианство, чтобы иметь возможность возглавить журнал, высказался по поводу таинства крещения не менее бесцеремонно: «Выданные мне три капли воды не стоят даже той малости, которую я за них заплатил».
Рахель Фарнаген-Левин уверяла, что к 1823 году добрая половина еврейской общины Берлина приняла христианство. Тем не менее немецкая история, в которой упомянутые нами имена оставили глубокий след, считает их евреями. Среди знаменитостей этого поколения лишь один Джакомо Мейербер не перешел в христианство, возможно, из чувства привязанности к своей старой матери, но, вероятно, также и потому, что «наряду со счастьем быть талантливым он обладал также талантом быть счастливым», – как говорил об этом богаче Берлиоз.
Большинство немецких евреев, не отправившихся к купели для крещения, не могли остаться равнодушными к обращению в христианство такого количества блестящих и богатых деятелей, часть которых увенчала свой отказ от иудаизма переменой своих имен, как мы это уже отмечали выше. Подобные примеры лишь усиливали воздействие отмены власти раввинов, так что немецкий иудаизм быстро рассыпался на обратившихся в христианство различных направлений, индифферентных, полностью отказавшихся от соблюдения традиций своих предков, сторонников реформированного иудаизма и, наконец, сплоченной группы сохранивших преданность Талмуду. Уже в то время большинство стремилось быть прежде всего немцами. В 1844 году Александр Вейлъ замечал: «Вообще говоря, то, чего так упорно добиваются прусские евреи, это возможности быть пруссаками, и ничего больше». Даже те из них, кто особенно гордился своей верностью еврейским традициям, стремились к более полной германизации. Характерно, что основатель «научного иудаизма» Леопольд Цунц начал проявлять интерес к историческим исследованиям благодаря своему желанию доказать, что в средние века евреи часто носили христианские имена и пользовались местными наречиями при отправлении религиозных обрядов.
В 1857 году знаменитый католический богослов Игнац Дёллингер отмечал: «Немецкие евреи обыкновенно думают как немцы; а поскольку наша культура и наша цивилизация вышли из христианства и сформированы христианством, то вопреки их сдержанному отношению к христианству сознательно или бессознательно они ко многим вещам относятся по-христиански и поступают соответствующим образом».
По сути дела, речь шла о новом поколении марранов, а отличие от жертв инквизиции заключалась, в основном, в границе, отделяющей стыд и жажду любви от страха. Подобно «новым христианам» Иберийского полуострова эти евреи, даже если они принимали христианство, как социальная группа в глазах христиан оставались евреями, причем евреями, которые, как мы это увидим, возбуждали более сильные антиеврейские чувства, чем традиционные обитатели гетто. В начале XX века великий экономист Зомбарт, основываясь на своих статистических данных, выражал сожаление по поводу «обстоятельств, в которых люди, являющиеся евреями, должны выступать в роли христиан только потому, что их предки или они сами однажды были крещены». Он также говорил об «огромном несчастье, состоявшем в том, чтобы не признаваться самим себе в подлинном статусе людей, сменивших религиозные одежды».
Но в 1832 году иудейский активист Габриэль Риссер смотрел гораздо дальше; он заверял неомарранов: «… поверьте мне, что ненависть найдет свою жертву также легко, как и ангел смерти. Ненависть узнает свою жертву, под каким бы именем она не скрывалась… » Тем не менее даже этот верующий иудей признавался в том, что делит свою любовь между Богом Израиля и новой иностранной богиней. Недаром у него был такой девиз: «У нас есть Отец на небесах, но у нас есть также и мать: Бог, отец всего сущего, и Германия, наша мать здесь, на земле».
Таким образом, страдания Рахели Левин становились участью все возрастающего числа евреев. По правде говоря, не ясно, какой термин следует употреблять для обозначения общности людей, чьи лидеры отреклись от веры Моисея. Мы уже знаем, что для Гейне немецкий иудаизм стал семейным несчастьем и даже болезнью. Александр Вейль считал, что в Германии иудаизм постепенно превращается в «христианскую секту». Трудности семантических определений отражают смятение, охватившее бывших обитателей гетто, которые и сами уже не понимали по-настоящему, кто они. Можно сказать, большинство определяло себя с помощью отрицаний: «… мы те, кто не относится к потомственным немецким христианам». Они сознательно копировали немецкие манеры и высказывали чрезмерный патриотизм даже во время церемоний в синагогах. Но ответом Германии, казалось, были слова: «Вы то, чем вы не являетесь».
Итак, одним из результатов эмансипации «германских мавров» стал новый раунд в тысячелетней иудео-христианской полемике: отныне лишь подражая христианину иудей может ему противостоять. Иронический гений Гейне продиктовал ему завершающие слова:
Но уже один из пионеров немецкого социализма Мозес Гесс, проложивший дорогу Марксу и Энгельсу, вместо того, чтобы принять христианство, стал на путь политического сионизма, этого лучшего средства от душевных мук неомарранов.
«Уже более тысячи лет
Мы по-братски терпим друг друга.
Ты терпишь, что я дышу,
А я терплю твою ярость.
Иногда, в смутные времена
Тебя охватывали странные настроения:
Набожный и полный любви,
Ты омывал моей кровью свои руки.
Теперь наша любовь растет,
Она укрепляется с каждым днем,
Потому что меня также охватывает ярость,
И я становлюсь почти таким, как ты!»
Проблема неевреев
Накануне и во время наполеоновских войн многие умы искали простого и понятного объяснения тем апокалипсическим событиям, которые происходили в Европе с 1789 года. Поскольку еврейский народ был одновременно автором, хранителем и главным действующим лицом Священного Писания, его освобождение не могло не найти своего отражения в различных предлагавшихся попытках объяснения происходящего. Содержание этих эсхатологических построений может обеспечить нас первой путеводной нитью для изучения отношения христиан к эмансипации евреев.
Необходимо отметить, что основные теории этого типа возникли задолго до тех событий, которые они призваны были объяснять. Век неверия, т. е. век Просвещения, был также, как это хорошо известно, временем исключительного легковерия: когда было свергнуто иго церкви и ослабла теологическая дисциплина, новые откровения стали оспаривать истину у иудео-христианского откровения. Во все времена не было недостатка в пророках, но отныне они могли свободно вербовать себе сторонников, основывать секты, ордена, религии (с этой точки зрения культ богини Разума можно рассматривать лишь как триумф наиболее радикальной ереси среди тех, которыми изобиловала эта эпоха). На более низкой ступени чистого шарлатанства деятели типа Калиостро или Сен-Жермена легко добивались успеха, занимаясь магией. На высшем уровне мистического хилиазма Сведенборг и Сен-Мартен, следуя по стопам Якоба Беме (1 Якоб Беме (1575-1624) – знаменитый немецкий мистик, автор книги «Аврора, или Утренняя заря в восхождении». (Прим. ред )), занимались более серьезной деятельностью. И если Калиостро и Сен-Жермен, как люди практического действа, сумели вскружить головы своих современников, то мистики Сведенборг и Сен-Мартен, занимаясь медитацией, смогли благодаря романтизму и философии оказать глубокое влияние на чувства последующих поколений.
Сведенборг, так же как и когда-то Беме, обильно цитировал Библию, что означает, что у них обоих имеются многочисленные упоминания евреев. Следует отметить, что Якоб Беме отличался исключительно благожелательным отношением к сыновьям Израиля, что было характерно во все времена (но особенно в наши дни) для христиан, глубоко обдумывавших «Послание к Римлянам»; он провозглашал грядущее «принятие» Избранного народа (см. «Послание к Римлянам», 11, 15. – Прим. ред.). Позиция Сведенборга была совершенно иной. Эммануил Сведенборг прославился в Стокгольме и Лондоне как ученый, прежде чем он приобрел еще большую славу как пророк, активно общающийся с духами. Он не только решительно отвергал возможность подобного «принятия», но на основании своих ученых занятий и своих мистических видений он пришел к выводу, что во все времена евреи были отверженным народом, привязанным к материальным благам, склонным к идолопоклонству, по своей природе неспособным понять божественное послание (здесь можно увидеть одно из главных положений деизма).
Духи сообщили Сведенборгу, что до него плохо понимали Писание, ибо под «принятием Израиля» следует понимать принятие истинных христиан. По сути дела это принятие уже произошло, поскольку Страшный суд состоялся в 1757 году (В своем комментарии к 18-й главе Апокалипсиса (см. «De ultimo judico et de Babylon destructa», London, 1758) Сведенборг утверждает, что он был допущен Богом как свидетель на Страшный суд, который совершился в духовном мире в 1757 году. (Прим, ред)). На самого Сведенборга была возложена миссия возвысить новый Иерусалим, а те, кто примет его слова, образуют избранный круг.
Что же касается Иерусалима евреев, то это «город, в который они стекаются толпами; это отвратительный и смрадный город, поэтому его называют оскверненным Иерусалимом. Там евреи ходят, утопая в грязи, жалуясь и плача». У них нет другой пищи кроме грязи, или еще хуже «трупов, гнили, экскрементов». Однако другие евреи влачат свои дни за пределами оскверненного Иерусалима: «… эти евреи угрожают убить, уничтожить, сжечь, сварить всех тех, кого они встречают на своем пути, даже если это тоже евреи или их друзья. Таким образом, я смог понять, какова их природа, поскольку в земном мире они не осмеливаются показывать свою истинную сущность». Без сомнения Сведенборг был первым среди современных авторов, кто заговорил о «подлинной сущности» евреев; если он и был сумасшедшим, то его безумие нашло множество поклонников, а мы уже неоднократно говорили, что подобное ожесточение против Избранного народа часто встречается среди тех неевреев, которые уверены, что на них возложена миссия разрушить вызывающую монополию этого народа и водрузить на это место свое собственное откровение. В этом смысле особенно показательной является враждебность Сведенборга к апостолу Павлу: во время своих путешествий в потусторонний мир отважный прорицатель узнает даже, что другие апостолы также предпочитают держаться подальше от этого еврея.
Сходные взгляды присущи и без сомнения наиболее влиятельному оккультисту следующего поколения Клоду де Сен-Мартену, «неизвестному философу» (Знаменитый французский мистик маркиз Луи Клод де Сен-Мартен (1743-1803) был прозван «неизвестным философом", поскольку он сам себя так называл в некоторых своих сочинениях (Прим. Ред.)). Он также изучал проблему «принятия евреев» и на основании анализа их книг пришел к выводу, что подобное событие, роковое для неверных (неевреев), вступило бы в безусловное противоречие с волей Провидения. «Если евреи будут возвращены в семью народов в этом мире, никто больше не сможет надеяться на вечное спасение, потому что с этого момента навсегда окажется исполненным и завершенным Божественный круг высших деяний». Следует подчеркнуть, что данное рассуждение, видимо, относится ко времени, когда Бонапарт в ходе своей египетской кампании обратился к евреям с «сионистской» прокламацией, выступив, таким образом, в роли их мессии. Добавим к этому, что в отличие от Сведенборга Сен-Мартен воздавал должное евреям, поскольку их преступление оказалось для неевреев «неоценимо полезным… кровь, которую они отвергли от себя, была духом и жизнью». Он также предлагал им утешение крещения. В этом сказалось влияние католического универсализма. «Неизвестный философ» также проводил параллель между французами и евреями, которая проливает свет на некоторые ожидания той эпохи:
«… французов можно рассматривать как народ нового закона, подобно тому, как евреи являются народом старого закона. Не следует удивляться подобному призванию, несмотря на все наши преступления и бесчестные поступки. Евреи, оказавшиеся избранным народом в свое время, были ничуть не лучше французов… »
Революционные победы, за которыми последовали победы Наполеона, дали мощный импульс эсхатологическим построениям, что вполне понятно. К теме вечных тайн бытия добавилась и проблема триумфа антирелигии. Беспокойные недоумения той эпохи были сформулированы Жозефом де Местром, основным автором «провиденциальной теории» Революции (1796):
«Я в этом ничего не понимаю, – таков основной лозунг наших дней… Отовсюду слышны возгласы: каким образом самые виновные в мире люди торжествуют в этом мире! Ужасное цареубийство приносит полный успех тем, кто его совершил! Властители оцепенели во всей Европе! Враги монархии находят себе союзников даже на тронах! Злодеи добиваются успеха во всех своих замыслах… Во французской революции есть сатанинские черты, отличающие ее от всего, что было, и от всего, что еще будет… »
Первый ответ на эти вопросы состоял в том, чтобы возложить вину на протестантов (направляемых сатаной или действующих самостоятельно и несущих всю полноту ответственности). Теория «протестантского заговора» могла опираться на прореволюционные симпатии большинства сторонников Реформации, которые играли роль постоянных козлов отпущения для христианнейших королей. Кроме того ведущие банкиры монархии, а также министр Некер были выходцами из среды протестантов. Но ссылки на «капитал» или «капитализм» еще не утвердились в умах в качестве основного способа объяснения проблем, поэтому тезис о протестантском заговоре быстро уступил место другому, менее убедительному с нашей, постмарксистской, точки зрения, а именно – представлениям о подрывной деятельности антихристианских сект, образовавших тайные общества.
Сейчас мы попросим читателя уделить этой теме немного внимания. Разумеется, вопрос о «тайных обществах», выдвинутых в связи с событиями 1789 года на роль ведущего исторического фактора, не заслуживает подобной чести (к тому же само изучение этого вопроса по определению не может быть осуществлено в должной мере). Напротив, вера во всемогущество этих обществ оказала неизмеримое влияние на историческое развитие Запада, особенно в первой половине XX века. К тому же случилось так, что эта вера могла кристаллизоваться вокруг некоего предлога или происшествия, обязанного деятельности группки фанатиков и мистификаторов, игравших в тайное общество: возможно, подобное совпадение является необходимым условием для возникновения великих мифов такого рода, так что в каком-то смысле не бывает дыма без огня. Именно таким образом основные участники этой истории (французы Огюстен Баррюэль и Жозеф де Местр, англичанин Робайзон и немец Гехаузен) смогли приписать апокалипсис революции воздействию триады «иллюминатство – франкмасонство – философия», причем особый акцент ставился на первом ее члене.
Дело баварской секты иллюминатов странным образом напоминает о происшествии, которое Достоевский использовал для сюжета своего романа «Бесы». Расстриженный иезуит Адам Вейсгаупт утверждал, что возглавляет общеевропейский заговор, направленный на уничтожение всех европейских государств в целях создания всеобщей республики. Ему поверили и бросили его в тюрьму. Следует подчеркнуть, что это произошло за несколько лет до революции 1789 года, так что воображение, или искусство, опередили реальные события. Франкмасонство связывалось нашими мыслителями с иллюминатами; что же касается «философии», то по мнению ведущего авторитета в этой области аббата Баррюэля был составлен заговор во главе с Вольтером, Д'Аламбером и прусским королем Фридрихом II, которые разработали подробный план действий. К тому же было совершенно ясно, что даже при отсутствии такого плана деятельность «философов» была не менее опасной, чем членов двух других оккультных сект.
Можно добавить к этому, что некоторые малоизвестные и забытые авторы заходили в своих поисках причин еще дальше. В 1794 году некий священник, которому папа Пий VI поручил написать историю «французских преследований», среди прочих подрывных факторов упоминал и «хитроумные изобретения», такие как воздушные шары и монгольфьеры.
Евреи тоже не были забыты во всех этих разысканиях. Однако можно констатировать, что в течение первого периода, продолжавшегося до 1806 года, антиреволюционные полемисты отводили им лишь эпизодическую и пассивную роль: они являются прислужниками, которых главные заговорщики используют для своих махинаций, или фоном, на котором яснее видны их злодейские замыслы. Так, немец Гехаузен, один из первых обличителей иллюминатов, уже в 1786 году привлек внимание к связям между иудаизмом и масонством: