Страница:
«В «наших кругах» верили, что евреи идут на смерть лишь в статьях Барреса, которого даже упрекали за то, что он посвятил очерк сражающимся евреям: это отношение должно было подвергнуться испытаниям (…) в 1918 году, Я придерживался общепринятых идей и скорее считал, что смелость не относилась к числу еврейских добродетелей».
Офицеры разделяли эти подозрения.
Что же касается отношения простых солдат, то вот что об этом пишет Монтерлан:
«В тот вечер я спрашивал товарищей Лейпцигера о его поведении в бою. Они ответили мне, что он только недавно попал в часть и еще не участвовал в деле, но если судить по его поведению, то он был «как все остальные». (…) Но они смущенно отмечали, что было непривычно видеть еврея в окопах рядом с собой. Как он себя вел там? Однажды произошло недоразумение, когда он не явился в назначенное место. Их это не удивило, потому что они никогда не относились к нему как к своему. Лейпцигер, оказавшийся в тылу или между фронтом и тылом, это было также естественно, как утка, летящая к озеру, или птица, устремляющаяся в небо.
Немного позже Лейпцигер встретил меня с приветливой улыбкой на лице, с которой он обращался ко всем, и по поводу которой мне иногда казалось, что это была профессиональная улыбка продавца в магазине: "Чего изволите, мадам? …"»
Таковы были взгляды Монтерлана в 1918 году. Но в 1927 году, после того как он мог «говорить о Лейпцигере с еврейскими друзьями, задавать им вопросы об Израиле, показывать по мере надобности написанные страницы», его отношение к нему не стало более благожелательным:
«Я думаю, что все то, что я даже не затрагивал в своих разговорах с Лейпцмгером, сегодня я бы обязательно обсудил с ним напрямую. Я бы сказа! ему: «Я знаю, за что я воюю – за то, чтобы иметь лучшую жизнь. Но ты, как ты можешь сражаться за чужой тебе народ, за чужую страну? Какие чувства к немцам испытываешь ты, уроженец Лейпцига? Наконец, к чему ты стремишься?»
«Маленький еврей на войне* был опубликован в 1932 году. В «Комедии Шарлеруа», вышедшей в 1934 году и явившейся ироническим подражанием этому очерку, Дрие Ла Рошель предлагает противоположный подход; чтобы доказать, что он настоящий француз, Клод Праген, чья мать «приняла католичество и представляла себе, что их семья живет во Франции уже пятнадцать столетий», сражается и погибает:
«Кстати, почему погиб Клод? Откуда мне знать? За Францию. Возможно, он сражался за Францию, потому что был евреем. А я? (…) Мне потребовалось много лет, чтобы понять это…»
Физически Клод Праген был никуда не годным солдатом:
«За несколько дней до битвы я видел его, совсем маленького, бледного несмотря на загар, с болтающимся биноклем, напряженного и сутулого, с рукой на поясе брюк; он упрашивал полковника не отправлять его в тыл».
Напротив, алжирский еврей Эли Бенсимон, который вытащил раненого Дрие с поля боя, это прирожденный солдат, который в нужный момент черпает необходимые решения в «своей старой привычке к несчастьям»:
«Он смотрел, как я теребил свою кровавую маску комедианта, рыдая без слез; он считал, что мне здорово досталось (…) Внезапно меня охватил приступ яростной ненависти к Франции и французам. Я хотел отделиться от них. Я питал к ним неприязнь. Замолчи, сказал мне Бенсимон, ты сошел с ума. Ты получил удар по голове. У тебя идет кровь, ты слишком много говоришь…»
Третий солдат-еврей, Жозеф Жакоб, также проявляет героизм. Именно с ним связаны самые удачные моменты «Комедии Шарлеруа»:
«Вокруг нас свистели пули. Напряжение стало невыносимым. В нашем окопе не было ни раненых, ни убитых, потому что никто не высовывался. Но Жакоб высунулся.
Жозеф Жакоб. Он был еврей. Кто такой еврей? Никто не знает, Наконец, об этом заговорили. Сам Жакоб был миролюбивым, не склонным к ссорам, довольно красивым юношей, достаточно вульгарным, грубоватым, совершенно лишенным интеллектуальности, Мелкий биржевой игрок. У него был красивый тонкий нос с красными пятнами. Пуля попала ему в живот. Он скатился с бруствера. Капитан Этьен подполз к нему, как если бы бруствер был недостаточно высоким. Капитан десятой роты по имени Этьен был христианином. Кто такой христианин? Человек, который верит в евреев. Был Бог, которого он считал евреем, и поэтому он относился к евреям с восхищением и ненавистью. Целый год в казармах Пепиньера он третировал нашего товарища; он не хотел, чтобы тот стал капитаном запаса. Несколько мгновений капитан Этьен смотрел на Жакоба. Ужасно, что Жакоб был французом, что хотел погибнуть за Францию. Эти евреи были готовы на все за свои родины в этой войне…»
Следует напомнить, что в дальнейшем Дрие Ла Рошель рисовал совсем иные образы евреев…
Как известно, февральская революция 1917 года стала полной неожиданностью для всех наблюдателей. В первые дни она была встречена одобрительными комментариями даже со стороны «Аксъ-он франсез» и «La Libre Parole». Можно даже говорить о всеобщем энтузиазме; так, Клемансо заявил: «Потрясающее единство всего народа – буржуазии, рабочих, мужиков – вплоть до аристократии и даже членов самой императорской фамилии, отказавшейся от всех иных соображений, кроме интересов великой русской родины». Исключение составил его бывший соратник и яростный антисемит Урбен Гойе, который оказался своеобразным пророком, предложив в начале апреля 1917 года свою трактовку революции, которую «The Times» в 1920 году распространит по всему миру. Гойе восклицал: «Кому русская революция отдала Россию? Русскому народу? Шести миллионам евреев? Не получилось ли так, что между Францией, порабощенной иудеями, и Россией, где иудеи находятся у власти, Европа избежала немецкого ига лишь для того, чтобы попасть в еще более унизительное рабство?»
В свою очередь «The Times» также будет сравнивать «pax gerrnanica» и «pax judaica».
Необходимо отметить, что в тот момент никто не принял Гойе всерьез. Но уже в конце марта газеты, разумеется, прежде всего правой ориентации, начали задаваться вопросом о политических и особенно военных последствиях падения царизма, хотя евреев в этом не обвиняли. В апреле беспокойство стало нарастать, тем более что призывы Ленина к немедленному миру совпали с волной мятежей во французской армии. В июле, когда в первый раз большевики попытались взять власть, начали говорить о роли евреев в российских беспорядках. Немедленно на страницах «La Libre Parole» были воскрешены древние фантазмы: «Невозможно ничего понять в великих потрясениях, обрушивающихся на народы … если пренебречь еврейским фактором…» За этим следует перечень из восьми «подлинных имен главных смутьянов». Но евреи также упоминались, хотя и косвенно, академической газетой «Le Journal des debats», которая разоблачала «группы сомнительных личностей, чьи дела и даже подлинные имена не являются русскими»; больше всего поражает то, что за три дня до публикации в «La Libre Parole» Жорж Клемансо напечатал в своей газете «L'homme enchaine» тот же список из восьми имен, ссылаясь на «Новое время» от 3 (16) июля; однако этот официальный царский орган не мог содержать ничего подобного по той простой причине, что в тот день он не выходил.
Можно думать, что Клемансо., как: председатель сенатской комиссии по военным вопросам, был дезинформирован или одурачен агентами французской контрразведки. Тем не менее его инициатива поражает еще сильнее, потому что в июле ни «L'Action franzaise», ни «La Croix» не публиковали сведений такого рода, не говоря уже о крупных газетах.
Очевидно, что важность этой проблемы нельзя недооценивать. «События в России производят тем более серьезное впечатление, что до этого времени к ней испытывали безграничное доверие… Многие испытывают навязчивые страхи в связи с возможностью выхода России из войны, что приведет к притоку немцев на западный фронт». К этим патриотическим заботам провинции в Париже добавлялись и более прозаические мотивы: «держатели русских ценных бумаг очень обеспокоены будущей судьбой их вложений». Понятно, какова была сила эмоций, возникающих по этому поводу и легко направляемых против евреев.
Неудача большевистского путча в июле позволила как патриотам, так и рантье обрести надежду. Тем не менее за месяц до удавшейся революции нападки на евреев появились в газете «UHe-ure» социалиста Марселя Самба, который отправился на поиски информации в архиконсервативную «Trie Morning Post» – антисемитизм не знает границ. Только заголовок «Они заходят слишком далеко», а также начало и конец статьи были сделаны во Франции:
«Не обязательно быть антисемитом, чтобы обратить внимание на состав Петроградского совета и на происхождение тех, кто в него входит. Настоящая фамилия Чернова, бывшего министра сельского хозяйства, который в настоящее время является упорным противником Керенского, – Фельдман. Подлинная фамилия Стеклова, широко известного автора «Приказа номер один по русской армии» (согласно которому отменялась субординация), – Нахткес, это немецкий еврей…» Далее следует обычная мешанина из подлинных и вымышленных имен, всего около двух десятков, увенчанная следующим заключением: «Что касается Ленина, всем известно, что его подлинная фамилия Цедер-блюм. Позвольте им только поставить к вам в дом одну ногу – вскоре они захватят все…»
В следующем месяце взятие власти большевиками подталкивает добрую треть французской прессы к обвинению евреев. Это событие произвело шок в общественном мнении, о котором в «Дневниках» Барреса имеется замечательное свидетельство. Баррес, тщательно воздерживавшийся от любых антисемитских размышлений с самого начала военных действий, записывает в не предназначавшихся для печати «Дневниках» без каких-либо комментариев: «Россия исчезает, поскольку она заражена евреями, Румыния погибает по той же причине, Израиль в Иерусалиме, евреи хозяйничают в Соединенных Штатах и Англии». Упоминание «Израиля в Иерусалиме» напоминает нам, что декларация Бальфура совпала с разницей всего в несколько дней с Октябрьской революцией; во Франции о ней почти ничего не говорилось в прессе.
Немедленная реакция Клемансо – это еще один симптом, реакция, которая распространилась и на «Le Petit Journal». Эта газета, возглавляемая его верным учеником Стефеном Пишоном, была единственной из четырех «больших» ежедневных изданий, опубликовавшей «подлинные имена максималистов». Сам Клемансо в тот же день (10 ноября) под заголовком «Услуга за услугу» писал о русской трагедии и разоблачал ее авторов в «L'Homme enchaine»:
«…какая может быть родина без патриотизма? Что такое народ, у которого нет больше родины?
Увы! Мы можем видеть это на примере толпы немецких евреев, которые не смогли сохранить землю великих предков и появляются под фальшивыми русскими именами по наущению их собратьев из Германии, чтобы дерусифицировать Россию, где первой реакцией были кровавые погромы – первая острая реакция во всех варварских странах. Не следует убивать, потому что убийство – это не ответ. Среди других, до и после него, Назарянин доказал это, Достаточно не позволять увлекать себя, т. е. сбивать с толку, предаожениями народа, пережившего периоды величия, но оказавшегося неспособным самому создать ту родину, которая в соответствии с его атавистическими взглядами имела для него второстепенное значение, подобно лисице из басни, лишившейся хвоста и презирающей тех, у кого он есть…»
Что касается Клемансо, то нельзя не вспомнить, что всего лишь через несколько дней после этого выступления ему было поручено возглавить его знаменитый кабинет министров победы, в котором он окружил себя Жоржем Манделем, Жоржем Вормсе-ром, Игнасом, Абрами и Люсьеном Клотцем.
Не следует думать, что Жозеф Кайо, его главная жертва в тот момент, думал иначе, чем он. В своих мемуарах он в двух тщательно сбалансированных предложениях сказал об этом даже больше;
«Трудно оспорить, что основными деятелями переворота в России были евреи, которые после того, как они обеспечили себе господство над таким же восточным народом как и они сами, над скифами с косыми глазами, настроили их против Запада, против законов, управляющих нашей цивилизацией, попытались разрушить европейскую крепость с помощью нападения изнутри силами других израильтян, также воодушевляемых тысячелетними мечтами, завещанными им древней Азией. Если говорить в обшем, евреи, где бы они ни работали, несут в себе дух разрушения, жажду власти, стремление к ясному или смутному идеалу, нужно очень мало видеть, чтобы не отдавать себе в этом отчета…»
Газеты «Le Journal des Debats» и «Le Temps» еще раз выступили с противоположных позиций. На почти ежедневную клевету газеты «Le Journal des Debats», которая обвиняла не только «космополитических крикунов и предателей, захвативших власть», но также и «La Gazette de Francfort», этот иудео-либеральный орган, надеющийся на реставрацию царизма», газета Адриена Эбрара отвечала анализом, истинность которого отнюдь не была опровергнута, напротив, подтверждена всей последующей историей России XX века:
«Похоже, что уже в течение некоторого времени еврей стал для невежественной массы козлом отпущения, главным виновником всех бед, от которых страдает новая Россия, от продолжения войны до наступления голода. Совершенно очевидно, что мы присутствуем при выполнении умело разработанного и хорошо осуществляемого плана действий. Своими результатами и своими истоками он может оказать существенное влияние на ход событий».
Что касается «L'Action francaise», то в эти роковые дни слово «еврей» ни одного раза не появилось на ее страницах. Также замечательной была сдержанность газеты «La Croix», ежедневно разоблачавшей Цедерблюмов, Бронштейнов, Розенфельдов, но не выдвигавшей никаких обвинений против евреев или иудаизма: происки, разоблачаемые католическим органом, таким образом оставались чисто немецкими происками.
Добровольно принятая самоцензура, вдохновленная священным союзом, не могла пережить военные действия. С декабря 1918 года возобновились первые антиеврейские выступления, вскоре они усилились из-за прихода коммунистов к власти в Баварии и Венгрии, а также из-за бурных забастовок в самой Франции. Страх социальных потрясений, казавшихся неизбежными в некоторые периоды 1919-1920 годов, был благоприятным для вариаций на темы еврейского большевизма, который национальная традиция позволяла с еще большей легкостью, чем раньше, трактовать как иудео-герман-ский, или даже как «иудео-германско-вильсоновский» (Шарль Мор-рас). Но во Франции сохранялось сильное правительство Клемансо или Клемансо-Манделя, которое отныне отдавало абсолютный приоритет антибольшевистскому крестовому походу, но очевидно предпочитало не отягощать его антисемитизмом. Что касается «L'Ac-tion fran9aise» и ведущих католических органов, то хотя они быстро вернулись к своим прежним традициям, но жесткость их позиций первое время далеко уступала довоенному размаху. Так, первого января 1921 года, играя на струнах германофобии, газета писала: «Благодаря кровавому безумству дегенерировавшего императора бо-шей произошло полное слияние, и ничто не сможет больше отделить израильтян от французской родины».
Однако новый еженедельник «La Documentation Catholique», предназначенный для воинственной элиты и публиковавшийся тем же «Издательством хорошей прессы» («Maison de la Bonne Presse»), что и «La Croix», в начале 1920 года напечатал отрывок из «Протоколов сионских мудрецов», добавив к этому, что гарантирует «подлинность данного текста».
Еврейская пресса довольно мягко реагировала на эти нападки «La Bonne Presse», которые, видимо, воспринимались как нечто, соответствующее природе вещей. Дело в том, что во Франции той эпохи сыновья Израиля не слишком беспокоились по этому поводу, доверяя «республиканской форме правления» – разве отделение церкви от государства не отбросило окончательно клерикалов во тьму забвения? Мы уже говорили об этой менталь-ности, вызванной прежде всего погружением евреев в мощные потоки нерелигиозной жизни, причем многие из них хотели затеряться в них навсегда.
Но и в этом контексте вопрос оказался более сложным, поскольку в 1917 году возникла новая линия противостояния, на которой на следующий день после перемирия начались активные антиеврейские действия, при том, что речь не шла о серьезных противоречиях между французскими иудеями и католиками; возник международный конфликт по поводу британского мандата на Палестину и «Еврейского национального очага». В этом вопросе потенциальным союзником Ватикана была Франция в ее качестве великой победоносной католической державы и традиционной защитницы христиан на Ближнем Востоке. Что касается видных представителей французских евреев, то следует констатировать, что за единственным исключением в лице поэта Андре Спира они отнеслись к декларации Бальфура сдержанно или даже с очевидной враждебностью. Так, Жозеф Рейнак, бывший одним из главных участников дела Дрейфуса, с момента оккупации Газы англичанами (апрель 1917 года) настаивал на исторических правах Франции, характеризовал сионизм как «археологические мечты» и … предлагал установить международный статус Иерусалима.
Президент Всемирного еврейского союза Сильвен Леви, выступая два года спустя на мирной конференции против угроз большевистской анархии на Ближнем Востоке и двойного гражданства евреев в западных странах «по немецкому образцу», заявил: «Мои чувства и разум возмущены тем, что едва выйдя из периода ожидания, когда нам будет предоставлено равноправие, мы начинаем требовать для евреев Палестины привилегий и особого положения». Иными словами, мы вновь обнаруживаем сверхлояльность французских евреев, этих «семитских антисионистов» по выражению Марка Сайкса. Совершенно очевидно, что католическая церковь прибегала к совершенно иным аргументам. В то время, когда Сильвен Леви выступал со своим заявлением, папа Бенедикт XV выразил свое возмущение в связи с планом возвращения евреев в места, которые на протяжении столетий «наши предшественники и христиане Запада пытались вырвать из-иод гнета неверных ценой хорошо известных упорных и длительных усилий». Что касается современного положения, пала проводил весьма характерное различие между двумя видами неверных, неприемлемых в различной степени: английских протестантов и еврейских сионистов. Эта речь была произнесена на закрытом заседании папской консистории 10 марта 1919 года, но вскоре она была опубликована в расширенном виде, с добавлением темы народа-богоубийцы, на страницах папского официоза «Civilta Cattolica»; утверждалось, что Святые Места были под непосредственной угрозой попасть под власть «врагов христианской цивилизации», которые приложат все усилия, чтобы разрушить христианство «даже в его колыбели».
Итак, возвращаясь к положению во Франции, следует подчеркнуть, что для католических специалистов в области антисемитизма сионистская опасность даже отодвинула на второй план угрозы большевизма. Точнее говоря, поскольку сионизм и большевизм были двумя сторонами одного и того же дьявольского плана, именно сионизм выражал его главную суть. Так, для преподобного Жуэна тайной конечной целью еврейского плана был захват Палестины (хотя основной целью его «Международного журнала тайных обществ» было разоблачение заговора сионских мудрецов). Он простодушно писал, что этот план был особенно возмутительным, потому что крестовые походы уже доказали, что «Палестина принадлежит французам, и действия Англии в этой области являются вероломными…) По сути дела сионизм более не может быть еврейским, он является католическим».
Его сотрудник Мартиал-Орикост представил сходные выводы, или вымыслы, в своем труде, озаглавленном «Новый год… Иерусалим?» (1922), в котором он утверждал: «В 1903 году еврейские лидеры знали, что произойдет мировая война и всемирная конференция, единственным результатов чего станет еврейское государство в Палестине (…) Иерусалим будет цитаделью и главной действующей силой еврейского завоевания мира».
К тому же кругу идей относится и следующий силлогизм, единственным специалистом по которому был Моррас; в действительности Палестину отдал евреям не Ллойд Джордж, а Аристид Бриан; этот дар вызвал Октябрьскую революцию; итак, Бриан является основным виновником этой революции. «О! Какой великий дипломат господин Бриан!» (январь 1921 года).
Новый орган «La Documentation catholique» со своей стороны специализировался на антиеврейской агитации, которая носила одновременно антисионистский и антибольшевистский характер. В марте 1919 года специальный выпуск был посвящен теме «Евреи в Европе». Там можно было прочесть следующее: «Претензии на мировое господство не мешают евреям преследовать цель воссоздания собственного отдельного царства». В январе 1920 года было опубликовано новое досье по проблемам сионизма, в котором за подписью «Christianus» перечислялись следующие способы борьбы:
«Необходимо сформировать «общественное мнение» в христианских странах (…) Нужно организовать поддержку глубоко обеспокоенному суверенному понтифику, следует обратиться к христианским народам со словами о христианском идеале, о том, что будет позором, если мы допустим, что колыбель нашей религии попадет под политическое господство иудаизма, замаскированное или открытое…
Второе средство … состоит в убеждении крестьян не продавать свои земли евреям, доказывать им, что в будущем цена этих земель сильно возрастет, Банк, который стал бы выдавать ипотечный кредит … оказал бы в этом очень ценную помощь. Наконец (я должен был бы сказать – прежде всего), спасительной необходимостью является союз между христианами, а также христиан с мусульманами…»
Здесь нельзя не узнать основные, даже можно сказать вневременные, ингредиенты антисионистской идеологии, рождение которой по укоренившемуся заблуждению относят к 1948-1949 годам или, еще чаще, к 1967 году, т. е. к «шестидневной войне». Эта ошибка тем более очевидна, что по этому поводу мнение католической церкви разделяли весьма влиятельные деятели из числа «семитских антисионистов». Это проявилось в феврале 1920 года, когда вопрос о британском мандате рассматривался на первой лондонской конференции. Тогда представитель Франции Филипп Бертело, которого особенно ненавидел Моррас, отказался от выступления, заявив, что будучи протестантом он предпочитает дать возможность высказаться по вопросу о Святых местах своему коллеге Жюлю Камбону. Камбон заявил следующее:
«Святые места находились под властью Франции с XV века, Ватикан всегда признавал этот факт, и все французские правительства, даже те, которые не поддерживали отношений с Римом, признавали эту свою ответственность. Даже во время войны Ватикан признал право Франции на осуществление своего протектората над Святыми местами. Этот вопрос имеет ддя французских католиков первостепенное значение».
Три дня спустя религиозная принадлежность не помешала Филиппу Камбону вмешаться в дискуссию, чтобы высмеять сионистов, которые вели себя так, как если бы они представляли великую державу. Их претензии казались ему тем более смехотворными, что «было вполне вероятно, что значительное большинство этих еврейских претендентов имело весьма незначительную долю еврейской крови в своих жилах». (Следует обратить внимание на расистский характер этого аргумента.)
Но оставив в стороне все эти исторические анекдоты, перейдем ко второй фазе антисемитских кампаний во Франции после первой мировой войны. Начало этой фазы четко датируется маем 1920 года, что возвращает нас к теме великого заговора, первоначальный источник которой, по всей видимости, находился в Великобритании. Во Франции в очередной раз древние страсти воскресли в армейских кругах. 15 июля в «Израильских архивах» можно было прочитать, что «известное число высших офицеров еврейского происхождения подали в отставку или потребовали досрочного начисления пенсии» по причине общей атмосферы, господствующей в «наших высших военных сферах». Доклады и письма членов французской военной миссии в Польше, генералов Жозефа Нуланса и Анри Нисселя и капитана Шарля де Голля, свидетельствуют об опасности этого направления мыслей. Вряд ли необходимо добавлять, что в случае последнего имени в данном списке подобная позиция была кратковременной.
Что касается большой прессы, то прежде всего необходимо констатировать, что в мае 1920 года публиковались сенсационные репортажи о Советской России. Я имею в виду «Семнадцать месяцев в большевистской России» Ш. Пети, опубликованные в «Le Petit Parisien». Например, в номере от 20 мая можно было прочитать: «…очень легко представить организацию большого азиатского крестового похода против англичан. Израильтянин Бронштейн, известный как Троцкий, окруженный своей семитской и восточной камарильей, надеется стать Наполеоном Востока. Он возглавляет колоссальное международное тайное общество, которое стремится свергнуть европейскую цивилизацию и мечтает изгнать англичан из их азиатских владений…»
Этот тезис, американский вариант которого мы представили читателю выше («The Chicago Tribune» от 15 июня), по всей вероятности опирался на британский источник, возможно, на Intelligence Service. Но это предположение не годится для публикации в «L'Excelsior», где один из величайших репортеров всех времен Альбер Лондр в номере от 17 мая иронизировал по поводу новых московских хозяев;
«Пролетариев ведут с кольцом, продетом в носу (…) Кто правит? Правят активисты социалистических конгрессов. Правят грязные ссыльные, международные библиотечные кроты, которые потратили свою молодость над книгами о пауперизме, чтобы найти себе способ существования. Правят: сибиряк, монгол, армянин, азиат, а в закоулках всех коридоров, во всех комиссариатах, за всеми перегородками, между письменными приборами и корзинками для бумаг – истинный король: еврей. О! Ужасное и прекрасное маленькое побоище, разгорающееся на горизонте…»
Офицеры разделяли эти подозрения.
Что же касается отношения простых солдат, то вот что об этом пишет Монтерлан:
«В тот вечер я спрашивал товарищей Лейпцигера о его поведении в бою. Они ответили мне, что он только недавно попал в часть и еще не участвовал в деле, но если судить по его поведению, то он был «как все остальные». (…) Но они смущенно отмечали, что было непривычно видеть еврея в окопах рядом с собой. Как он себя вел там? Однажды произошло недоразумение, когда он не явился в назначенное место. Их это не удивило, потому что они никогда не относились к нему как к своему. Лейпцигер, оказавшийся в тылу или между фронтом и тылом, это было также естественно, как утка, летящая к озеру, или птица, устремляющаяся в небо.
Немного позже Лейпцигер встретил меня с приветливой улыбкой на лице, с которой он обращался ко всем, и по поводу которой мне иногда казалось, что это была профессиональная улыбка продавца в магазине: "Чего изволите, мадам? …"»
Таковы были взгляды Монтерлана в 1918 году. Но в 1927 году, после того как он мог «говорить о Лейпцигере с еврейскими друзьями, задавать им вопросы об Израиле, показывать по мере надобности написанные страницы», его отношение к нему не стало более благожелательным:
«Я думаю, что все то, что я даже не затрагивал в своих разговорах с Лейпцмгером, сегодня я бы обязательно обсудил с ним напрямую. Я бы сказа! ему: «Я знаю, за что я воюю – за то, чтобы иметь лучшую жизнь. Но ты, как ты можешь сражаться за чужой тебе народ, за чужую страну? Какие чувства к немцам испытываешь ты, уроженец Лейпцига? Наконец, к чему ты стремишься?»
«Маленький еврей на войне* был опубликован в 1932 году. В «Комедии Шарлеруа», вышедшей в 1934 году и явившейся ироническим подражанием этому очерку, Дрие Ла Рошель предлагает противоположный подход; чтобы доказать, что он настоящий француз, Клод Праген, чья мать «приняла католичество и представляла себе, что их семья живет во Франции уже пятнадцать столетий», сражается и погибает:
«Кстати, почему погиб Клод? Откуда мне знать? За Францию. Возможно, он сражался за Францию, потому что был евреем. А я? (…) Мне потребовалось много лет, чтобы понять это…»
Физически Клод Праген был никуда не годным солдатом:
«За несколько дней до битвы я видел его, совсем маленького, бледного несмотря на загар, с болтающимся биноклем, напряженного и сутулого, с рукой на поясе брюк; он упрашивал полковника не отправлять его в тыл».
Напротив, алжирский еврей Эли Бенсимон, который вытащил раненого Дрие с поля боя, это прирожденный солдат, который в нужный момент черпает необходимые решения в «своей старой привычке к несчастьям»:
«Он смотрел, как я теребил свою кровавую маску комедианта, рыдая без слез; он считал, что мне здорово досталось (…) Внезапно меня охватил приступ яростной ненависти к Франции и французам. Я хотел отделиться от них. Я питал к ним неприязнь. Замолчи, сказал мне Бенсимон, ты сошел с ума. Ты получил удар по голове. У тебя идет кровь, ты слишком много говоришь…»
Третий солдат-еврей, Жозеф Жакоб, также проявляет героизм. Именно с ним связаны самые удачные моменты «Комедии Шарлеруа»:
«Вокруг нас свистели пули. Напряжение стало невыносимым. В нашем окопе не было ни раненых, ни убитых, потому что никто не высовывался. Но Жакоб высунулся.
Жозеф Жакоб. Он был еврей. Кто такой еврей? Никто не знает, Наконец, об этом заговорили. Сам Жакоб был миролюбивым, не склонным к ссорам, довольно красивым юношей, достаточно вульгарным, грубоватым, совершенно лишенным интеллектуальности, Мелкий биржевой игрок. У него был красивый тонкий нос с красными пятнами. Пуля попала ему в живот. Он скатился с бруствера. Капитан Этьен подполз к нему, как если бы бруствер был недостаточно высоким. Капитан десятой роты по имени Этьен был христианином. Кто такой христианин? Человек, который верит в евреев. Был Бог, которого он считал евреем, и поэтому он относился к евреям с восхищением и ненавистью. Целый год в казармах Пепиньера он третировал нашего товарища; он не хотел, чтобы тот стал капитаном запаса. Несколько мгновений капитан Этьен смотрел на Жакоба. Ужасно, что Жакоб был французом, что хотел погибнуть за Францию. Эти евреи были готовы на все за свои родины в этой войне…»
Следует напомнить, что в дальнейшем Дрие Ла Рошель рисовал совсем иные образы евреев…
Как известно, февральская революция 1917 года стала полной неожиданностью для всех наблюдателей. В первые дни она была встречена одобрительными комментариями даже со стороны «Аксъ-он франсез» и «La Libre Parole». Можно даже говорить о всеобщем энтузиазме; так, Клемансо заявил: «Потрясающее единство всего народа – буржуазии, рабочих, мужиков – вплоть до аристократии и даже членов самой императорской фамилии, отказавшейся от всех иных соображений, кроме интересов великой русской родины». Исключение составил его бывший соратник и яростный антисемит Урбен Гойе, который оказался своеобразным пророком, предложив в начале апреля 1917 года свою трактовку революции, которую «The Times» в 1920 году распространит по всему миру. Гойе восклицал: «Кому русская революция отдала Россию? Русскому народу? Шести миллионам евреев? Не получилось ли так, что между Францией, порабощенной иудеями, и Россией, где иудеи находятся у власти, Европа избежала немецкого ига лишь для того, чтобы попасть в еще более унизительное рабство?»
В свою очередь «The Times» также будет сравнивать «pax gerrnanica» и «pax judaica».
Необходимо отметить, что в тот момент никто не принял Гойе всерьез. Но уже в конце марта газеты, разумеется, прежде всего правой ориентации, начали задаваться вопросом о политических и особенно военных последствиях падения царизма, хотя евреев в этом не обвиняли. В апреле беспокойство стало нарастать, тем более что призывы Ленина к немедленному миру совпали с волной мятежей во французской армии. В июле, когда в первый раз большевики попытались взять власть, начали говорить о роли евреев в российских беспорядках. Немедленно на страницах «La Libre Parole» были воскрешены древние фантазмы: «Невозможно ничего понять в великих потрясениях, обрушивающихся на народы … если пренебречь еврейским фактором…» За этим следует перечень из восьми «подлинных имен главных смутьянов». Но евреи также упоминались, хотя и косвенно, академической газетой «Le Journal des debats», которая разоблачала «группы сомнительных личностей, чьи дела и даже подлинные имена не являются русскими»; больше всего поражает то, что за три дня до публикации в «La Libre Parole» Жорж Клемансо напечатал в своей газете «L'homme enchaine» тот же список из восьми имен, ссылаясь на «Новое время» от 3 (16) июля; однако этот официальный царский орган не мог содержать ничего подобного по той простой причине, что в тот день он не выходил.
Можно думать, что Клемансо., как: председатель сенатской комиссии по военным вопросам, был дезинформирован или одурачен агентами французской контрразведки. Тем не менее его инициатива поражает еще сильнее, потому что в июле ни «L'Action franzaise», ни «La Croix» не публиковали сведений такого рода, не говоря уже о крупных газетах.
Очевидно, что важность этой проблемы нельзя недооценивать. «События в России производят тем более серьезное впечатление, что до этого времени к ней испытывали безграничное доверие… Многие испытывают навязчивые страхи в связи с возможностью выхода России из войны, что приведет к притоку немцев на западный фронт». К этим патриотическим заботам провинции в Париже добавлялись и более прозаические мотивы: «держатели русских ценных бумаг очень обеспокоены будущей судьбой их вложений». Понятно, какова была сила эмоций, возникающих по этому поводу и легко направляемых против евреев.
Неудача большевистского путча в июле позволила как патриотам, так и рантье обрести надежду. Тем не менее за месяц до удавшейся революции нападки на евреев появились в газете «UHe-ure» социалиста Марселя Самба, который отправился на поиски информации в архиконсервативную «Trie Morning Post» – антисемитизм не знает границ. Только заголовок «Они заходят слишком далеко», а также начало и конец статьи были сделаны во Франции:
«Не обязательно быть антисемитом, чтобы обратить внимание на состав Петроградского совета и на происхождение тех, кто в него входит. Настоящая фамилия Чернова, бывшего министра сельского хозяйства, который в настоящее время является упорным противником Керенского, – Фельдман. Подлинная фамилия Стеклова, широко известного автора «Приказа номер один по русской армии» (согласно которому отменялась субординация), – Нахткес, это немецкий еврей…» Далее следует обычная мешанина из подлинных и вымышленных имен, всего около двух десятков, увенчанная следующим заключением: «Что касается Ленина, всем известно, что его подлинная фамилия Цедер-блюм. Позвольте им только поставить к вам в дом одну ногу – вскоре они захватят все…»
В следующем месяце взятие власти большевиками подталкивает добрую треть французской прессы к обвинению евреев. Это событие произвело шок в общественном мнении, о котором в «Дневниках» Барреса имеется замечательное свидетельство. Баррес, тщательно воздерживавшийся от любых антисемитских размышлений с самого начала военных действий, записывает в не предназначавшихся для печати «Дневниках» без каких-либо комментариев: «Россия исчезает, поскольку она заражена евреями, Румыния погибает по той же причине, Израиль в Иерусалиме, евреи хозяйничают в Соединенных Штатах и Англии». Упоминание «Израиля в Иерусалиме» напоминает нам, что декларация Бальфура совпала с разницей всего в несколько дней с Октябрьской революцией; во Франции о ней почти ничего не говорилось в прессе.
Немедленная реакция Клемансо – это еще один симптом, реакция, которая распространилась и на «Le Petit Journal». Эта газета, возглавляемая его верным учеником Стефеном Пишоном, была единственной из четырех «больших» ежедневных изданий, опубликовавшей «подлинные имена максималистов». Сам Клемансо в тот же день (10 ноября) под заголовком «Услуга за услугу» писал о русской трагедии и разоблачал ее авторов в «L'Homme enchaine»:
«…какая может быть родина без патриотизма? Что такое народ, у которого нет больше родины?
Увы! Мы можем видеть это на примере толпы немецких евреев, которые не смогли сохранить землю великих предков и появляются под фальшивыми русскими именами по наущению их собратьев из Германии, чтобы дерусифицировать Россию, где первой реакцией были кровавые погромы – первая острая реакция во всех варварских странах. Не следует убивать, потому что убийство – это не ответ. Среди других, до и после него, Назарянин доказал это, Достаточно не позволять увлекать себя, т. е. сбивать с толку, предаожениями народа, пережившего периоды величия, но оказавшегося неспособным самому создать ту родину, которая в соответствии с его атавистическими взглядами имела для него второстепенное значение, подобно лисице из басни, лишившейся хвоста и презирающей тех, у кого он есть…»
Что касается Клемансо, то нельзя не вспомнить, что всего лишь через несколько дней после этого выступления ему было поручено возглавить его знаменитый кабинет министров победы, в котором он окружил себя Жоржем Манделем, Жоржем Вормсе-ром, Игнасом, Абрами и Люсьеном Клотцем.
Не следует думать, что Жозеф Кайо, его главная жертва в тот момент, думал иначе, чем он. В своих мемуарах он в двух тщательно сбалансированных предложениях сказал об этом даже больше;
«Трудно оспорить, что основными деятелями переворота в России были евреи, которые после того, как они обеспечили себе господство над таким же восточным народом как и они сами, над скифами с косыми глазами, настроили их против Запада, против законов, управляющих нашей цивилизацией, попытались разрушить европейскую крепость с помощью нападения изнутри силами других израильтян, также воодушевляемых тысячелетними мечтами, завещанными им древней Азией. Если говорить в обшем, евреи, где бы они ни работали, несут в себе дух разрушения, жажду власти, стремление к ясному или смутному идеалу, нужно очень мало видеть, чтобы не отдавать себе в этом отчета…»
Газеты «Le Journal des Debats» и «Le Temps» еще раз выступили с противоположных позиций. На почти ежедневную клевету газеты «Le Journal des Debats», которая обвиняла не только «космополитических крикунов и предателей, захвативших власть», но также и «La Gazette de Francfort», этот иудео-либеральный орган, надеющийся на реставрацию царизма», газета Адриена Эбрара отвечала анализом, истинность которого отнюдь не была опровергнута, напротив, подтверждена всей последующей историей России XX века:
«Похоже, что уже в течение некоторого времени еврей стал для невежественной массы козлом отпущения, главным виновником всех бед, от которых страдает новая Россия, от продолжения войны до наступления голода. Совершенно очевидно, что мы присутствуем при выполнении умело разработанного и хорошо осуществляемого плана действий. Своими результатами и своими истоками он может оказать существенное влияние на ход событий».
Что касается «L'Action francaise», то в эти роковые дни слово «еврей» ни одного раза не появилось на ее страницах. Также замечательной была сдержанность газеты «La Croix», ежедневно разоблачавшей Цедерблюмов, Бронштейнов, Розенфельдов, но не выдвигавшей никаких обвинений против евреев или иудаизма: происки, разоблачаемые католическим органом, таким образом оставались чисто немецкими происками.
Добровольно принятая самоцензура, вдохновленная священным союзом, не могла пережить военные действия. С декабря 1918 года возобновились первые антиеврейские выступления, вскоре они усилились из-за прихода коммунистов к власти в Баварии и Венгрии, а также из-за бурных забастовок в самой Франции. Страх социальных потрясений, казавшихся неизбежными в некоторые периоды 1919-1920 годов, был благоприятным для вариаций на темы еврейского большевизма, который национальная традиция позволяла с еще большей легкостью, чем раньше, трактовать как иудео-герман-ский, или даже как «иудео-германско-вильсоновский» (Шарль Мор-рас). Но во Франции сохранялось сильное правительство Клемансо или Клемансо-Манделя, которое отныне отдавало абсолютный приоритет антибольшевистскому крестовому походу, но очевидно предпочитало не отягощать его антисемитизмом. Что касается «L'Ac-tion fran9aise» и ведущих католических органов, то хотя они быстро вернулись к своим прежним традициям, но жесткость их позиций первое время далеко уступала довоенному размаху. Так, первого января 1921 года, играя на струнах германофобии, газета писала: «Благодаря кровавому безумству дегенерировавшего императора бо-шей произошло полное слияние, и ничто не сможет больше отделить израильтян от французской родины».
Однако новый еженедельник «La Documentation Catholique», предназначенный для воинственной элиты и публиковавшийся тем же «Издательством хорошей прессы» («Maison de la Bonne Presse»), что и «La Croix», в начале 1920 года напечатал отрывок из «Протоколов сионских мудрецов», добавив к этому, что гарантирует «подлинность данного текста».
Еврейская пресса довольно мягко реагировала на эти нападки «La Bonne Presse», которые, видимо, воспринимались как нечто, соответствующее природе вещей. Дело в том, что во Франции той эпохи сыновья Израиля не слишком беспокоились по этому поводу, доверяя «республиканской форме правления» – разве отделение церкви от государства не отбросило окончательно клерикалов во тьму забвения? Мы уже говорили об этой менталь-ности, вызванной прежде всего погружением евреев в мощные потоки нерелигиозной жизни, причем многие из них хотели затеряться в них навсегда.
Но и в этом контексте вопрос оказался более сложным, поскольку в 1917 году возникла новая линия противостояния, на которой на следующий день после перемирия начались активные антиеврейские действия, при том, что речь не шла о серьезных противоречиях между французскими иудеями и католиками; возник международный конфликт по поводу британского мандата на Палестину и «Еврейского национального очага». В этом вопросе потенциальным союзником Ватикана была Франция в ее качестве великой победоносной католической державы и традиционной защитницы христиан на Ближнем Востоке. Что касается видных представителей французских евреев, то следует констатировать, что за единственным исключением в лице поэта Андре Спира они отнеслись к декларации Бальфура сдержанно или даже с очевидной враждебностью. Так, Жозеф Рейнак, бывший одним из главных участников дела Дрейфуса, с момента оккупации Газы англичанами (апрель 1917 года) настаивал на исторических правах Франции, характеризовал сионизм как «археологические мечты» и … предлагал установить международный статус Иерусалима.
Президент Всемирного еврейского союза Сильвен Леви, выступая два года спустя на мирной конференции против угроз большевистской анархии на Ближнем Востоке и двойного гражданства евреев в западных странах «по немецкому образцу», заявил: «Мои чувства и разум возмущены тем, что едва выйдя из периода ожидания, когда нам будет предоставлено равноправие, мы начинаем требовать для евреев Палестины привилегий и особого положения». Иными словами, мы вновь обнаруживаем сверхлояльность французских евреев, этих «семитских антисионистов» по выражению Марка Сайкса. Совершенно очевидно, что католическая церковь прибегала к совершенно иным аргументам. В то время, когда Сильвен Леви выступал со своим заявлением, папа Бенедикт XV выразил свое возмущение в связи с планом возвращения евреев в места, которые на протяжении столетий «наши предшественники и христиане Запада пытались вырвать из-иод гнета неверных ценой хорошо известных упорных и длительных усилий». Что касается современного положения, пала проводил весьма характерное различие между двумя видами неверных, неприемлемых в различной степени: английских протестантов и еврейских сионистов. Эта речь была произнесена на закрытом заседании папской консистории 10 марта 1919 года, но вскоре она была опубликована в расширенном виде, с добавлением темы народа-богоубийцы, на страницах папского официоза «Civilta Cattolica»; утверждалось, что Святые Места были под непосредственной угрозой попасть под власть «врагов христианской цивилизации», которые приложат все усилия, чтобы разрушить христианство «даже в его колыбели».
Итак, возвращаясь к положению во Франции, следует подчеркнуть, что для католических специалистов в области антисемитизма сионистская опасность даже отодвинула на второй план угрозы большевизма. Точнее говоря, поскольку сионизм и большевизм были двумя сторонами одного и того же дьявольского плана, именно сионизм выражал его главную суть. Так, для преподобного Жуэна тайной конечной целью еврейского плана был захват Палестины (хотя основной целью его «Международного журнала тайных обществ» было разоблачение заговора сионских мудрецов). Он простодушно писал, что этот план был особенно возмутительным, потому что крестовые походы уже доказали, что «Палестина принадлежит французам, и действия Англии в этой области являются вероломными…) По сути дела сионизм более не может быть еврейским, он является католическим».
Его сотрудник Мартиал-Орикост представил сходные выводы, или вымыслы, в своем труде, озаглавленном «Новый год… Иерусалим?» (1922), в котором он утверждал: «В 1903 году еврейские лидеры знали, что произойдет мировая война и всемирная конференция, единственным результатов чего станет еврейское государство в Палестине (…) Иерусалим будет цитаделью и главной действующей силой еврейского завоевания мира».
К тому же кругу идей относится и следующий силлогизм, единственным специалистом по которому был Моррас; в действительности Палестину отдал евреям не Ллойд Джордж, а Аристид Бриан; этот дар вызвал Октябрьскую революцию; итак, Бриан является основным виновником этой революции. «О! Какой великий дипломат господин Бриан!» (январь 1921 года).
Новый орган «La Documentation catholique» со своей стороны специализировался на антиеврейской агитации, которая носила одновременно антисионистский и антибольшевистский характер. В марте 1919 года специальный выпуск был посвящен теме «Евреи в Европе». Там можно было прочесть следующее: «Претензии на мировое господство не мешают евреям преследовать цель воссоздания собственного отдельного царства». В январе 1920 года было опубликовано новое досье по проблемам сионизма, в котором за подписью «Christianus» перечислялись следующие способы борьбы:
«Необходимо сформировать «общественное мнение» в христианских странах (…) Нужно организовать поддержку глубоко обеспокоенному суверенному понтифику, следует обратиться к христианским народам со словами о христианском идеале, о том, что будет позором, если мы допустим, что колыбель нашей религии попадет под политическое господство иудаизма, замаскированное или открытое…
Второе средство … состоит в убеждении крестьян не продавать свои земли евреям, доказывать им, что в будущем цена этих земель сильно возрастет, Банк, который стал бы выдавать ипотечный кредит … оказал бы в этом очень ценную помощь. Наконец (я должен был бы сказать – прежде всего), спасительной необходимостью является союз между христианами, а также христиан с мусульманами…»
Здесь нельзя не узнать основные, даже можно сказать вневременные, ингредиенты антисионистской идеологии, рождение которой по укоренившемуся заблуждению относят к 1948-1949 годам или, еще чаще, к 1967 году, т. е. к «шестидневной войне». Эта ошибка тем более очевидна, что по этому поводу мнение католической церкви разделяли весьма влиятельные деятели из числа «семитских антисионистов». Это проявилось в феврале 1920 года, когда вопрос о британском мандате рассматривался на первой лондонской конференции. Тогда представитель Франции Филипп Бертело, которого особенно ненавидел Моррас, отказался от выступления, заявив, что будучи протестантом он предпочитает дать возможность высказаться по вопросу о Святых местах своему коллеге Жюлю Камбону. Камбон заявил следующее:
«Святые места находились под властью Франции с XV века, Ватикан всегда признавал этот факт, и все французские правительства, даже те, которые не поддерживали отношений с Римом, признавали эту свою ответственность. Даже во время войны Ватикан признал право Франции на осуществление своего протектората над Святыми местами. Этот вопрос имеет ддя французских католиков первостепенное значение».
Три дня спустя религиозная принадлежность не помешала Филиппу Камбону вмешаться в дискуссию, чтобы высмеять сионистов, которые вели себя так, как если бы они представляли великую державу. Их претензии казались ему тем более смехотворными, что «было вполне вероятно, что значительное большинство этих еврейских претендентов имело весьма незначительную долю еврейской крови в своих жилах». (Следует обратить внимание на расистский характер этого аргумента.)
Но оставив в стороне все эти исторические анекдоты, перейдем ко второй фазе антисемитских кампаний во Франции после первой мировой войны. Начало этой фазы четко датируется маем 1920 года, что возвращает нас к теме великого заговора, первоначальный источник которой, по всей видимости, находился в Великобритании. Во Франции в очередной раз древние страсти воскресли в армейских кругах. 15 июля в «Израильских архивах» можно было прочитать, что «известное число высших офицеров еврейского происхождения подали в отставку или потребовали досрочного начисления пенсии» по причине общей атмосферы, господствующей в «наших высших военных сферах». Доклады и письма членов французской военной миссии в Польше, генералов Жозефа Нуланса и Анри Нисселя и капитана Шарля де Голля, свидетельствуют об опасности этого направления мыслей. Вряд ли необходимо добавлять, что в случае последнего имени в данном списке подобная позиция была кратковременной.
Что касается большой прессы, то прежде всего необходимо констатировать, что в мае 1920 года публиковались сенсационные репортажи о Советской России. Я имею в виду «Семнадцать месяцев в большевистской России» Ш. Пети, опубликованные в «Le Petit Parisien». Например, в номере от 20 мая можно было прочитать: «…очень легко представить организацию большого азиатского крестового похода против англичан. Израильтянин Бронштейн, известный как Троцкий, окруженный своей семитской и восточной камарильей, надеется стать Наполеоном Востока. Он возглавляет колоссальное международное тайное общество, которое стремится свергнуть европейскую цивилизацию и мечтает изгнать англичан из их азиатских владений…»
Этот тезис, американский вариант которого мы представили читателю выше («The Chicago Tribune» от 15 июня), по всей вероятности опирался на британский источник, возможно, на Intelligence Service. Но это предположение не годится для публикации в «L'Excelsior», где один из величайших репортеров всех времен Альбер Лондр в номере от 17 мая иронизировал по поводу новых московских хозяев;
«Пролетариев ведут с кольцом, продетом в носу (…) Кто правит? Правят активисты социалистических конгрессов. Правят грязные ссыльные, международные библиотечные кроты, которые потратили свою молодость над книгами о пауперизме, чтобы найти себе способ существования. Правят: сибиряк, монгол, армянин, азиат, а в закоулках всех коридоров, во всех комиссариатах, за всеми перегородками, между письменными приборами и корзинками для бумаг – истинный король: еврей. О! Ужасное и прекрасное маленькое побоище, разгорающееся на горизонте…»