Попов Евгений. Прекрасность жизни

   И вот они, значит, привезли в отделение милиции всю аппаратуру, как-то: осветительные приборы, кинокамеры, расставили микрофоны и послали на вокзал опергруппу, чтоб она поймала первого встречного, кто продает, для записи его жалких речей с целью назидания, чтоб не торговали. Как рассказывала потом опергруппа, они пустили вперед такого на вид приблатненного стилягу в куртке, джинсах и американской майке, чтоб он шнырял, искательно озираясь, и на него клюнуло, как вон у того рыбака, что стоит у сходней в японских ботфортах до пояса за 55 рублей, видите?
   - Видим,- сказали мы.
   - Вот. Так у него не клюет, а у тех клюнуло. К блатному подходит интеллигентный пожилой человек с портфелем "дипломат" и внятно спрашивает: "Водку надо?" - "Надо",- говорит блатной.
   Взяли, естественно. С понятыми. Открывают портфель, а там... 8 бутылок водки.
   - 8 бутылок в "дипломат" не войдет,- перебили мы рассказчика.
   - Разные бывают, извините, "дипломаты",- улыбнулся он и вдруг заторопился: - Но дело не в этом, а в том, что телевидение уже потирало руки, наставив камеры, но когда ввели пойманного гуся, то все буквально рухнули на месте, потому что он был их косвенным начальником, заведующим одной из редакций, даже не скажу какой, чтоб вы не обвинили меня в клевете и выпячивании отдельных теневых сторон нашей действительности.
   - Но ведь в этом уже есть определенная доля преувеличения,заволновались мы.- Как же начальник мог не знать, что будет такой рейд?
   - А потому, что времена изменились,- объяснил Тихон Лукич.- Всякой расхлябанности отныне будет поставлен твердый заслон, что и произошло. Крыть ему совсем было нечем. Уж он и юлил, подлец, плакал, говорил, что его жена научила в первый раз, бес попутал, а он не знал последствий. Они его, конечно, в телевизор снимать не стали, но его уже сняли с работы и отправили на пенсию. И - скандал, скандал, стыд!.. Опорочить высокое звание работника средств массовой информации...
   - А кто же вы сами будете, если все так хорошо знаете? - не удержались спросить мы.
   - Я? Я именно и есть тот, кого этот подлый человек хотел кушать и скушал, как в басне Крылова... Видите ли, телевидение - молодое искусство, новая Муза, а я - ветеран. Я сильно пил, и он меня скушал. Голос у меня, видите ли, скрипучий, я, видите ли, не понимаю новой идейной направленности... Но я зато водкой на вокзале не торговал, а спроси его, что такое настоящая идеология, он и не знает, как не знает, что на ТВ скрипучесть - вовсе не отрицательный фактор. На ТВ имидж важен, а не голосовые связки. Я добровольно лечился тоже, вышел на пенсию и теперь вот сижу с вами, а он будет сидеть в тюрьме.
   - Ну уж,- усомнились мы.
   - Действительно,- признался Тихон Лукич.- Да и не надо. Я - добрый, как и все русские, а тюрьма тяжелое испытание для человека, в тюрьму молодым нужно садиться, а ему уже за шестьдесят, пусть гуляет, сволочь. Помните у Блока? "Где поп, икая, в церкви водкой торговал..."
   Мы не успели ответить, потому что подошла официантка и сказала:
   - 20 рублей 68 копеек.
   - Чего? - вытаращились мы.- Сколько?
   - То есть нет, извините, я это все случайно перепутала,- смутилась официантка.- 12 рублей 07 копеек... Это у меня в голове все смешалось, как в доме Обломовых. День такой,- пояснила она.
   "Пожалуй, и это какая-то странноватая сумма для борща флотского, салата, эскалопа и "кофе с молоком". Ну и ладно! Однова живем!" - мелькнуло у нас в голове, и мы вынули кошелек, дав еще и на чай ровно 43 копейки. Не поинтересовавшись, как бы это подобало путешественникам, что она имеет в виду под словом "день".
   - Браво, браво! - сказал Тихон Лукич и захлопал в сухие ладошки. Официантка глядела на него с нескрываемой ненавистью.
   ...И на этом дорожная запись в нашем блокноте обрывается. Но если напрячься, можно вспомнить, что Тихон Лукич пытался проводить нас к "Метеору", видя в нас, по его выражению, "людей столичных, близких к интеллектуализму", отчего мы сильно засомневались в достоверности рассказанной им истории, равно как и в том, что он вообще имеет какое-либо отношение к ТВ.
   Наши сомнения в какой-то степени, но не до конца, подтвердил несколько раз упомянутый в блокнотных записях рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей.
   - Все свистишь да шьешься? Дело когда будешь делать? - спросил он Тихона Лукича, сплюнув прямо в Онегу окурком сигареты "Мальборо", когда мы шли по сходням. Тихон Лукич отвернулся и сделал вид, будто не слышит вопроса, но, когда мы ступили на твердую землю, робко обратился к нам:
   - Вы хоть что-нибудь поняли?
   - Да, мы поняли практически все,- ответили мы, и Тихон Лукич помрачнел, ушел в себя.
   Лил дождь. На причале было многолюдно. Иностранцы хором запели какую-то иностранную песню. Тихон Лукич все же попытался продать нам бутылку водки за 20 рублей, объясняя свой запоздалый поступок тем, что в ресторане он так и не нашел нужного момента, конкурируя с официанткой, которая сама торгует водкой, да только мы ей "не показались". Мы вежливо, но твердо отклонили его предложение, объяснив, что, во-первых, уже отобедали, а во-вторых - через два часа будем в Петрозаводске. Петрозаводск - не остров, мы купим там водки сколько угодно по твердой государственной цене. Задали вопрос, изучая жизнь, не страшно ль ему в наши времена заниматься таким опасным промыслом, и он сказал, что страшно, но чтоб мы ему верили, на телевидении он действительно работал, а рыбак - подлец.
   Сгорбленная фигурка его плелась по склизким деревянным мосткам обратно в ресторан. Рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей, о чем-то коротко поговорив с ним, съездил ему спиннингом по шее. Крепчало. Теплоход отплыл. Зеленоватые волны бились о стекла иллюминатора. Купола, купола, купола... Кресты... Таинственна родная Русь, и кто на ней врет, кто говорит правду, разобраться практически невозможно.
   ГЛАВА 1983
   С чего начинается Родина
   Представьте себе - апрель месяц, а холодно-то. Господи, как холодно! Потому что - Сибирь. Заснеженный аэропорт города К., колеса буксуют, а хлопья все падают и падают, не пуская самолеты лететь дальше.
   Скучно. Книг больше нету сил читать, да и книг тех уже нету. Все печатные и рукописные объявления, все киоски обследованы, изучены. К черту эти киоски, к черту объявления! Путешественнику лететь охота, а не дают. Что хочешь делай, только не лети. Нету погоды.
   Я тогда зашел в сортир. Там было на диво чисто и опрятно. Блестели никелированные краны. "Кап-кап-кап" - тихонечко капала вода, а у батареи парового отопления, стояли валенки с портянками. Пустые, громадных размеров.
   Вскоре зашумела сортирная вода, и из кабинки вышел босой человек. Я разинул рот, а он, не обращая на меня внимания, подошел к кранам, вымыл босые ноги, поочередно их задирая, после чего обулся в валенки, после чего потоптался для уверенности, после чего стал патологически-тщательно мыться. Я никогда этого не видел, чтобы обычный человек так патологически-тщательно мылся. Я видел, что хирурги так моются в художественных фильмах, а чтобы человек вынимал из карманов полушубка пилочки для ногтей, лосьоны, ватные тампоны - этого я никогда не видел. Я стоял, разинув рот.
   - Ты за нуждой сюда пришел или на меня рот разевать? - наконец-то обратился ко мне человек.
   - За нуждой,- признался я.- Но послушайте...
   - Нечего мне тебя слушать, пошел бы ты...- сказал человек, вытер руки о собственное махровое полотенце и ушел.
   Вскоре и я покинул это заведение. Нельзя сказать, чтобы я уж совсем сгорал от любопытства. Мало ли кого встретишь в нашей чудной жизни. Но самолет все не пускали, и я пошел в ресторан. Там было пиво, но были заняты все места. Там я увидел чистюлю. У него за столиком было место. Но вышел уже строгий мужчина в черном пиджаке и громко сказал какому-то неопрятному старичку, торчащему в дверях:
   - Аквилант Мефодьевич, я вас попрошу посторонних больше никого не пускать. Согласно постановления месткома, мы тут будем на законных основаниях гулять день рождения одного из наших товарищей...
   И Аквилант попер меня к выходу, так что лишь тогда я был вынужден обратиться к этому человеку:
   - Простите, здесь место у вас не занято?
   - Не занято,- сказал он.
   - Тогда я сяду? - сказал я.
   - Садись, мое какое дело? - поморщился он.
   Я и сел. Аквилант заворчал, но за двадцать копеек тут же успокоился.
   - Не выпьете со мной? - спросил я чистюлю через некоторое время.
   - Нет, спасибо,- сказал он.
   - Может, все-таки выпьете? - настаивал я.
   - Спасибо,- сказал он.- Я не выпью.
   Я и выпил один. Я запил водку пивом, я немного растрогался и сказал ему так:
   - Простите, но мне кажется, что вы видите во мне какого-то враждебного человека, не знаю почему. А я ведь могу показать вам паспорт и служебное удостоверение. Я служу младшим подметалой в Художественном фонде по линии народного творчества. Вот сейчас был здесь в командировке. Чего бы нам с вами маленько не поговорить - не выпить? Я ведь не урка какой и не наоборот!
   А он в ответ улыбнулся, хмыкнул в густые рыжие усы и сказал задумчиво:
   - Вы не подумайте, конечно, чего другого, гражданин, но я ведь вас совсем совершенно не знаю, кто вы есть, несмотря на ваши прекрасные документы. А не пью я с вами потому, что вполне возможно, вы и неплохой человек, но вот я однажды выпил с одним неизвестным мне прорабом по фамилии Усопших, и вот уже двадцать лет никому не верю.
   - Двадцать лет! Это много! - вскричал я.
   - Да, двадцать лет,- кивнул мой собеседник.- Я тогда был кудряв, молод, хорош собой. И сидел в таком же вот ресторане, но аэропорта поселка Селезнево. Ко мне подсел прораб Усопших и предложил мне выпить. Мы выпили. Он предложил мне выпить еще, но я отказался, объяснив, что не имею для этого активных денег, что все мелкие суммы мои предназначены для добирания до громадной стройки, где я хочу строить свою рабочую биографию согласно прекрасности жизни. Тогда прораб заявил, что все - ерунда, что я настоящий парень, и мы стали пить за его счет.
   - А проснулся я наутро под забором,- продолжил мой собеседник, поковыряв вилкой в сером шницеле.- Благо, что было тепло ночью, а то бы я, наверное, еще тогда ушел из жизни. Я сначала ничего не мог понять и думал, что запах этот потому, что рядом какая-нибудь сточная канава и валяется падаль. И я пошел по теневой стороне города, ибо началась страшная жара, и я всех прохожих спрашивал, где находится бюро по оргнабору рабочих, но все прохожие зажимали носы и бежали прочь. Я тогда сел в автобус и говорю какому-то мужику:
   - Мужик, а мужик, дай мне шесть копеек заплатить.
   А тот ко мне принюхался и гаркнул:
   - А ну пошел отсюда, гаунюк!
   И меня выкинули из автобуса. И только очнувшись на земле, я понял, какая со мной случилась беда.
   - Это какая же беда? - спросил я.
   - Да неужели непонятно? - просто и грустно сказал мой собеседник Беда та, что я, выпив с незнакомым прорабом Усопших, обделался и упал под забор, около которого и проснулся.
   - Ну и что дальше?
   - Дальше то что я метался по городу, по июльской жаре, и меня отовсюду гнали. Я зашел в кафетерий скушать булочку - меня выгнали из кафетерия, я зашел узнать, чтоб мне в конце концов кого-нибудь найти или куда-нибудь уехать, а меня выгнали и оттуда. Я ходил везде, и меня... отовсюду везде меня гнали.
   - Отовсюду?
   - Отовсюду.
   - Все?
   - Все. И только вода приняла меня.
   - Так вы что же это? Топились?
   - Да. Я хотел утопиться,- вздохнув, признался человек.- Там течет такая речка Пуиг, и я добрался до нее топиться. Но лишь только река приняла меня, и я отплыл, и я погрузился, как я почувствовал, что невыразимое блаженство охватывает меня, смывая дерьмо с тела и скверну с души. И я раздумал топиться. Я вымылся, как дельфин, выполоскал штаны, трусы, носки и майку. И до самого вечера сушил их на прибрежных камнях. Потом я пошел и завербовался в Речной Флот матросом. Я теперь служу матросом, потому что я люблю воду и готов на нее молиться, потому что она спасла меня. И я не верю никому. Я не верю начальству, я не верю вам, я не верю своей бабе, правительству, церковнику-сектанту Хожаеву я не верю, который звал меня в ихнюю секту, узнав эту историю. А я верю только в воду и в себя. И вы уж извините, пожалуйста, не серчайте на меня, товарищ, а только я с вами пить не стану.
   Я засмеялся, закрутил головой:
   - Ну что ж, тогда давайте маленько выпьем по отдельности. Я вам налью?
   - Это, пожалуй, можно,- подумав, согласился человек.
   Я ему и плеснул. Он поднял граненый стакан. Мы долго смотрели друг на друга и улыбались.
   А на банкетных столах уже вовсю шумели профсоюзные именины. Хрустели яблоки, стучали ножи, скрипели вилки, звенели бокалы.
   - Поактивней, поактивнее, товарищи! - кричал давешний строгий мужчина в черном пиджаке. И вдруг скомандовал: - А ну, разом, за-пе-вай, товарищи!
   Они и грянули на всю Сибирь:
   С чего начинается Родина,
   С картинки в твоем букваре...
   Мощная эта песня, расталкивая сизый табачный дым, вырывалась из накуренного помещения К-ского аэропорта, плыла туда и сюда, ширилась, крепла, росла, стлалась холодной поземкой по апрельской стране, и вот смотрите-ка чудо! - достигла, наконец, и ваших ушей.
   Родные просторы - прекрасны!
   Как хочешь, тот пыл назови,
   Но все мы, конечно, пристрастны
   В своей бесконечной любви.
   Священна привязанность эта!
   И даже отеческий дым,
   Не то что избыточность света
   Вовек пребывает - родным.
   С ревнивой заботою граждан
   Вчера, и сегодня, и впредь
   Клочок нашей Родины
   каждый
   Готовы мы сердцем согреть.
   Л. ЩИПАХИНА
   В какой-то конторе,
   А может быть, тресте,
   Как прежде сказали б
   В "присутственном месте",
   Довольно давно
   На втором этаже
   Служил зампомзамом
   Поручик Киже.
   М. РАСКАТОВ
   Я был подобен скучному докладу,
   Когда нежданно в лунной
   полумгле
   Явилась ты унять мою
   досаду
   И тень развеять на моем
   челе.
   Р. ГАМЗАТОВ
   Там, где лад,- там и клад.
   А без лада - разлад. А не
   песня.
   Я не нажил палат.
   Мой дворец - это Красная
   Пресня.
   С. ОСТРОВОЙ
   Вдали от станции, в глубинке
   По окна снега намело.
   Оно знакомо до былинки,
   Родное отчее село.
   Ю. МЕЛЬНИКОВ
   Только вы позабыли
   На Эльбе свиданье,
   Поцелуи и слезы,
   Ладонь на ладони...
   Слышишь, Джонни,
   Бейрутских детишек
   Рыданье?
   То сжигают их
   Ваши союзнички,
   Джонни...
   Ю. ДРУНИНА
   Когда в стихах
   я славлю
   ветер синий
   И броскую по-вешнему
   зарю,
   То в этот миг не только о
   России,
   А обо всей Отчизне говорю.
   М. БОРИСОВ
   Родная природа не любит
   сравнений впрямую.
   Р. КАЗАКОВА
   Дорога моя нелегка на
   подъеме,
   в работе своей не просил
   передышки.
   Но где бы я ни был,
   грустил лишь о доме,
   и билось в груди моей
   сердце мальчишки.
   Л. ХРИЛЕВ
   Ты ждешь подачки от
   судьбы
   Как от владычицы?
   Напрасно.
   Кто записал себя в рабы,
   Терпи покорно и безгласно.
   Н. ГРИБАЧЕВ
   Когда-нибудь, пожалуй,
   Я жизнь начну сначала,
   Я жизнь начну сначала...
   С. ГЕРШАНОВА
   А где-то за перегрузками,
   на самой
   орбите
   крутой,
   гуляет улыбка русская
   с космической широтой!
   Н. ЗИНОВЬЕВ
   Тому, кто молод, в мае
   не до сна...
   А. КЕШОКОВ
   То ли, солнце, людьми не
   воспето!
   Но небесного мало светила
   Для того, чтоб горячего
   света
   Нам на всю путь-дорогу
   хватило.
   ПЕТРО РЕБРО
   Эту площадь назвали
   Красной
   потому, что она красива,
   получилась просто
   прекрасной,
   как столичного града диво.
   Красота не стерлась веками,
   а по свету ей суждено
   толкованье, что
   большевиками
   имя красное ей дано.
   Ф. ЧУЕВ
   Как жизнь тебя ни
   обожгла б,
   чужой удаче не завидуй,
   гляди на мир, не помня зла,
   и не копи в душе обиды.
   ДЖАПАРКУЛ АЛЫБАЕВ
   Дозорный к начальнику
   цеха пришел.
   Не пряча сурового взгляда,
   Он выложил акты проверки
   на стол:
   - Покончить с приписками надо!
   Н. ЭНТЕЛИС
   Пушкин-ага - дорогой нам
   и близкий.
   Друг пастуха, хлопкороба
   простого.
   Пушкин-ага - он поэт наш
   киргизский,
   Много бродивший по
   Ала-Тоо.
   КАМБАРЛЫ БОБУЛОВ
   Когда творить добро
   желаешь ты
   Отдельным людям
   иль всему народу,
   Не отступайся от своей
   мечты,
   Не делай ничего себе
   в угоду.
   Д. КУГУЛЬТИНОВ
   ПОХОРОНЫ АРВИДА ЯНОВИЧА ПЕЛЬШЕ
   Добро несет лишь тот,
   чья голова
   Вверх к солнцу тянется.
   Э. МЕЖЕЛАЙТИС
   ...И может стать скалою ледяной
   Для тех, кто изменил стране родной.
   П. ВОРОНЬКО
   5 ИЮНЯ С. Г. НА ВОЛГЕ, ВБЛИЗИ Г. УЛЬЯНОВСКА,
   ПРОИЗОШЛА АВАРИЯ ПАССАЖИРСКОГО ТЕПЛОХОДА
   "АЛЕКСАНДР СУВОРОВ", ПОВЛЕКШАЯ ЗА СОБОЙ
   ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЖЕРТВЫ
   Народ, зодчий речи,
   творит себе памятник.
   Без паники!
   А. ВОЗНЕСЕНСКИЙ
   Избрать товарища АНДРОПОВА Юрия Владимировича Председателем Президиума Верховного Совета СССР.
   К чертям и застой и
   завялость!
   Гроза - словно знамя в дыму!
   Едва ли кому удавалось
   и вряд ли удастся кому
   зарыться в мясистый цветок,
   довольный болотною
   прелью,
   забиться в улиткину келью,
   в последний ее завиток.
   В. СЕМАКИН
   Гордимся мы рабочими
   руками,
   Союз Серпа и Молота
   храня,
   Уверенные в том, что
   ЛЕНИН - С НАМИ,
   Надежда наша, вера
   и броня.
   В. ФИРСОВ
   Свет впервые увидев, лежал
   я в простой колыбели.
   Этот миг изначальный
   описывать я не берусь.
   С. ЗАКОННИКОВ
   Ложь - на трибуне.
   Клевета - в газете.
   За фактом факт - все в
   искаженном свете!
   Боясь войны, живет в тревоге
   мир...
   Но есть еще и Правда на
   планете!
   Когда она в бою - она
   всегда сильней!
   И Ложь и Клевета
   бессильны перед ней!
   С. МИХАЛКОВ
   Прекрасные парни родных
   деревень!
   Знакомое что-то в осанке
   И в кепке, что сдвинута
   набекрень
   Отчаянно, по-партизански.
   О.АЛЕКСЕЕВ
   Во фраке и в манишке накрахмаленной.
   Сосредоточен,
   строг
   и напряжен.
   Играл Сергей Васильевич
   Рахманинов
   В нью-йоркском зале.
   Публике чужой.
   М. ПЛЯЦКОВСКИЙ
   Дорогу никак не отыщешь...
   Плутаем в промокшей ночи.
   Куда ни взгляни,
   Темнотища
   Такая,
   Что гнутся лучи.
   В. МАКСИМОВ
   Труд - родственник песни!
   Настала пора,
   Чтоб люди величье свое
   постигали...
   Е. ДОЛМАТОВСКИЙ
   Потому, меня не упрекая,
   Ты всегда тепло лучишь
   вдали,
   Смотришь, как я сердцем
   прикипаю
   К городам отеческой земли.
   И. ВОЛОБУЕВА
   Еще кусты стоят по пояс
   В туманце, поднятом с болот.
   Но первый пригородный
   поезд
   Уже готовится в полет.
   Я. ХЕЛЕМСКИЙ
   Решительно и твердо
   повторим,
   Что разгильдяйство надо
   крепко жалить.
   Н. ЭНТЕЛИС
   И вновь ударил ветер
   хлестко,
   Под собственный танцует свист.
   В прическу модница-березка
   Уже вплетает желтый лист.
   То вдруг копною вскинет
   косы,
   То пустит по плечам волной,
   То бросит пряди по откосу,
   Буран взметая золотой.
   АЛЕКСАНДР ПИДСУХА
   Тому, кто знает, как свой долг вершить,
   Не надо, чтоб о том его просили.
   И можно даже просто обувь шить,
   И быть своей стране достойным сыном.
   ВАХТИЯР ВАГАБЗАДЕ
   Перевела РИММА КАЗАКОВА
   Я - попытка чужих дневников
   и попытка всемирной газеты.
   Е. ЕВТУШЕНКО
   Не надо обижать девчонок:
   Их жизнь и без того
   сложна
   У них не только голос
   тонок
   Душа у девочек нежна.
   С. МИХАЛКОВ
   РУКИ ПРОЧЬ ОТ ГРЕНАДЫ!
   Москва, с тобой
   сливаем мы судьбу!
   Мир хищных классов
   гневно мы смели.
   Народы вдохновляя на
   борьбу,
   нас Маркс и Энгельс
   к солнцу привели.
   ВЕНКО МАРКОВСКИ. Академик, Герой Социалистического Труда НРБ, народный деятель культуры и искусства, лауреат Димитровской премии
   СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ ГОРЯЧО
   ОДОБРЯЮТ ЗАЯВЛЕНИЕ
   ТОВАРИЩА Ю. В. АНДРОПОВА
   В тот край, где
   бегал мальчиком, бывало,
   Пусть ненадолго
   я пришел опять.
   В садах листва
   опять залепетала
   Так радостно,
   что слов не разобрать.
   ПОДВИГ ИВАНА ФЕДОРОВА
   Фома начальник райкомхоза,
   Осенним днем чаи гонял
   И в ожидании мороза
   Начальству рапорт сочинял.
   Н. ЭНТЕЛИС
   Хор пожилых женщин начал петь уже новую песню:
   По камушкам
   нехоженым
   реченька бежит,
   Работница-прядильщица
   на берегу стоит.
   Л. УВАРОВА
   Я для себя давно приметил:
   В любые года времена
   Всегда откуда-нибудь ветер
   И очень редко тишина.
   Н. ГРИБАЧЕВ
   Как по земле своей
   тоскуя,
   Жил горько, тяжко польский
   гений!
   Но людям музыку такую
   Он подарил! - Шел снег в Чегеме.
   К. КУЛИЕВ
   Ценят важные боссы
   афганских душманов,
   Палачей, отщепенцев
   и прочую шваль,
   Укрепляют режимы жестоких
   тиранов,
   Но другим постоянно читают
   мораль.
   На подмогу спешат
   сионистам кровавым.
   Н. ЭНТЕЛИС
   ...Завод наш и библиотека
   Меня усадили за стол
   Учиться на человека
   В наилучшую школу
   из школ.
   М. ЛЬВОВ
   И не в граните,
   Не в металле
   И в летний полдень, и в мороз,
   Бессменный,
   Как на пьедестале,
   Глядящий в океан
   Матрос.
   Н. СУСЛОВИЧ
   РЕАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ,
   РЕАЛЬНЫЙ ГУМАНИЗМ
   Выйдем вместе на улицу,
   Милый.
   И разыщем на небе звезду
   Ту, что счастье бы
   нам сохранила
   В этом Новом
   Тревожном году.
   Отрешенно,
   Таинственно,
   Снежно...
   Полушубок накинув, стою.
   И люблю я
   Особенно нежно
   Этой ночью
   Планету свою...
   Ю. ДРУНИНА
   РЕАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ,
   РЕАЛЬНЫЙ ГУМАНИЗМ
   За минутой падает минута.
   Кто ты, время? Может,
   душегуб?
   И слетает грустно почему-то
   Словно с улыбающихся губ.
   Р. ГАМЗАТОВ
   РЕАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ,
   РЕАЛЬНЫЙ ГУМАНИЗМ
   ПРАВДА ХАРАКТЕРА
   ТОЛЬКО ФАКТЫ
   Попытка разобраться в совокупности
   обстоятельств
   Давайте сообща попытаемся разобраться в совокупности этих обстоятельств с целью прояснения жизни и, если сие нам хотя бы частично удастся, обязуемся не испытывать самодовольно взлелеянных чувств пребывания на седьмом небе. Мы отнесемся ко всему хладнокровно. А если нет, так нет!..
   ПЕРВОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО. Купленный в 1983 году автомобиль "Запорожец 968 М" прошел к настоящему времени около 45 тыс. км, отчего шины начисто износились, имеются изжевы, в которые проходит кулак, что грозит дорожно-гранспортным происшествием или снятием номеров, если не сумеешь уговорить представителя ГАИ взять на месте штраф 5 рублей в карман. На свалке подбираются четыре штуки "лысой" резины, три из них ставятся взамен изжеванных, четвертую мы запираем в сарай, принадлежащий нам по праву личной собственности в подмосковном городе Д., что на канале. Новые шины купить невозможно, потому что очередь растянулась на два года и нет денег для спекулянтов. Хлопочет друг Б. Е. Трош, но и он, будучи бакинцем русского происхождения, поселившимся в Эстонии, "пока ничего не обещает".
   ВТОРОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО. Брат, проживающий в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, женат вторым браком, и у него есть ребенок, девочка семи лет. Его жена, витальная особа 30 лет, является дочерью сукорубки с Ангары. Когда они с братом женихались, она говорила, шутливо взяв его за горло, раздувая ноздри, засучивая рукава и обнажая мощные бицепсы: "Ну, ты меня совсем заколебал! Хочешь, я тебя щас маленько придушу?" Брат, недавно избегнувший ужасов первого брака, в результате которого он потерял половину квартиры и нажил язву, кротко и гордо улыбался в ответ, что его любит такая мясная женщина. Ей захотелось "показать ребенку перед школой Москву", и мы везем ее в город Д., что на канале. Электричка набита битком, и пот стекает ручьями, но она в этой обстановке повышенной влажности чувствует себя как рыба в воде. Она вынимает список, что ей нужно купить, и мы видим, что там начертана исключительная дрянь вроде "рулетка югославская 3 м, с фиксатором, продают в магазине "Ядран"! Эта женщина абсолютно чужда нам, отчего мы постепенно приходим в уныние и нервность, продолжая обливаться потом. Мы размещаем ее в 1/4 шлакобетонного дома, принадлежащего нам, равно как и сарай, после чего прощаемся, объясняя, что уезжаем в творческую командировку и хотим немного "пописать", что не вызывает у нее ровным счетом никаких эмоций. Девочка дичится, болтает ногами, шепчет маме на ухо бытовой приземленный вздор. Видно, что она воспитана в каменном квартале, где по вечерам такие же бабы, как наша невестка, выходят; во двор в халатах и тапочках лузгать семечки, имея суммарный заработок в семье 600-700 рублей в месяц, отчего создаются плановые накопления, которые некуда тратить, а денег все равно нет. Нам преподносится в подарок черемуховая мука для шаньги и банка малинового варенья. Все это от милой, дорогой нашему сердцу сибирской родины, от тетушки, которую мы очень любим, и если бы приехала "бабуленька", а не бабища, мы были бы очень довольны, посвятили бы ей часть своей жизни, заняли шины и свозили бы ее в Троице-Сергиевскую лавру.
   ТРЕТЬЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО. Мы ведь все-таки считаемся "писателями", да? Но писать нам все как-то некогда, да и, по совести сказать, не к чему, все равно не напечатают. Мы лучше будем путешествовать. Мы собираемся в Карельскую АССР и страшно волнуемся, будто мы были уже везде в мире и Карельская АССР - наш последний шанс. Нас нигде не печатают, а если напечатают, нам же будет хуже, уже было.