Страница:
Пафос господина Химушкина начал медленно спадать, мысли растекались, дробились. Душевное томление отступило, скандал в сознании утихал. Он по — ворочался на кровати, ища удобное положение. Не вставая, сбросил обувь и накрылся простыней. «Надо чтобы во сне открылось второе дыхание скандальчика, очень хотелось бы! Необходимо менять мир и его самого массового обитателя! Медлить никак нельзя!» Тут его стала одолевать зевота. Химушкин потер несколько вспухшие веки, нажав на пульт управления, выключил свет, положил под голову ладони, зажмурил глаза и, учащенно дыша, засопел.
Через несколько минут он уже спал.
Виктор Дыгало очнулся в куче пищевых отходов. Множество крысиных глазок без малейшего стеснения разглядывали его. Было липко и грязно. Смрад вызывал удушье. Молодой человек попробовал встать, но ноги и руки тонули в рыхлом месиве. Пришлось выползать, а уже потом подниматься. «Грызуны принимают меня за своего, даже не шелохнулись! — усмехнулся Виктор Петрович. — Где вымыть руки, лицо? Я чумазый, вонючий, сам себе противен». Он вышел на бульвар, минул ресторан, даже не взглянув на него, и двинулся к Тверской. Когда понял, что найти колонку воды или туалет в этом месте не удается, присел на краю тротуара и стал протирать руки дорожной пылью. «Хоть липнуть перестанут». Дыгало прошел магазин «Арарат», свернул направо и задумчиво направился в сторону мэрии. На углу Большого Гнездниковского переулка его ногу вдруг придавил чей-то тяжелый ботинок. Дыгало поднял глаза. Перед ним стояли двое милиционеров, один из которых и наступил ему на ногу. «В чем дело?» — удивился Виктор Петрович. — «Откуда такой замухрышка на вечерней столичной улице? Ты из помойной ямы? Из очистной канавы? Пьян? Отвечай!» — пронзительным взглядом милиционер уставился на архитектора. — «Нет, господа, не пьян». — «Документы… Кто ты такой?» — продолжал тот, кто припечатал к асфальту ступню Дыгало. — «Москвич, русский, направляюсь домой». — «Паспорт есть? Каждый может назвать себя москвичом». — Ему было около тридцати лет. Высокий, крупный, широколиций, с бесформенным боксерским носом и тяжелым подбородком. Говорил сильным, глубоким голосом, немного окая. — «Паспорта с собой нет, но я живу на Дмитровком проезде, дом 20, корпус один…» Договорить ему не дали: «Хочу видеть документ, подтверждающий твое заявление». — «В таком случае придется направиться ко мне на квартиру. Паспорт большой, тяжелый, в каком кармане летней одежды его можно носить? В это время года я всегда хожу без документа!» — «Пройдем в отделение». В этот момент второймилиционер направил на Дыгало автомат Калашникова. «Иди, не сопротивляйся, а то прикладом по башке получишь!» — бросил свирепо второй. — Он был моложе напарника, но без знаков отличия. Вытянутое лицо напоминало овечью мордочку, а длинная шея и светлые глаза придавали парню какую-то комичность. — «Мне недосуг с вами по отделениям гулять. Дайте пройти. Вот вы, судя по выговору, не москвич, — обратился он к тому, чей ботинок продолжал стоять на его ноге. — Вы приезжий, а я местный житель! Давайте разойдемся…» — попытался улыбнуться Дыгало. «Слышал? Следуй за нами! При сопротивление тут же наручники наденем! А в отделении рожу разобьем», — первыймилиционер скрутил Дыгало руку и потащил его за собой. — «Я же не сопротивляюсь, руку-то отпусти», — отчаянно выкрикнул Виктор Петрович. «Следуй, говорят, за нами. Малейшее неповиновение — обвиним тебя в сопротивлении власти. Тут уже срок! Понял?» Дыгало промолчал. Первыймилиционер отпустил скрученную руку и пошел рядом с ним. Второйподпер спину дулом Калашникова. — «Вонь от тебя кислая, гадкая. Что, на помойке живешь?» — бросил с презрением первый. — «Ага, бомжи все там ночуют! Их дом — улица. Но чтобы так воняло? Ты не в дерьмовой яме побывал? — ухмыльнулся второй, прикрывая пальцами нос. — Скажу я тебе, Сашка, — обратился второйк первому, — хоть вонь невыносимая, но больно знакомая. У нас в селе на каждом подворье в свинарнике такой же запашок стелился. Мне даже казалось, что свинья лишь при таком мерзком смраде в весе прибавляет», — вспыхнул он неожиданно. — «А у нас в деревне и свиней-то не было. Я только в армии на второй год службы после сержантского звания свинину попробовал. Хороша еда, да не часто ею баловали. А у вас как?» — с какой-то грустью спросил первый. — «А в нашем доме лишь птица была. Да отец рыбу с реки таскал, правда, чаще не рыбу, а рыбешку. А если кто скотину или свиней забивал, то везли прямо на рынок в Вологду. Наличку хотелось видеть. Других-то источников нет. Я и в армии ее не попробовал. А сейчас, когда мясо ем, то без понятия, от кого оно. А зачем интересоваться? Я ведь на вкус не смотрю, кусками заглатываю. Мне что картошка, что мясо, что макароны, что гречка — все на один вкус. Мне бы желудок утихомирить, чтобы песни не пел. А то с голодухи иногда так забурлит, что тошно становится». Он обернулся к Дыгало: «А ты, бомж бесполезный, торопись, нам еще парочку таких беспаспортных оборванцев для плана в отделение доставить надо. Давай, давай, поторапливайся. Тебе-то на нарах спать все лучше, чем в навозной канаве…» — «Где они в Москве только помойки находят? — удивился первый. — Вроде в городе все цивильно, а от этого такая жуткая вонь…» — «Давно известно, свинья свою лужу всегда найдет!» — поддакнул второй.
У входа в отделение милиции стояли несколько офицеров. Они смотрели друг на друга отсутствующими взглядами, казалось, ничего, кроме злобного безразличия, не испытывая. Когда двое постовых подвели задержанного, один из офицеров, с красной повязкой на рукаве кителя, мрачо заметил: «Что за гадкое чудовище вы доставили? Несет как из помойной ямы. Этого чумазого я в отделение не пущу». — «Что ж нам с ним делать? При нем никаких документов. А согласно поставленной перед дежурством задаче…» — «Брось, сержант, говорю, не пущу, — с досадой бросил офицер. — Точка! Ты хочешь, чтобы у нас тут все дерьмом пропахло? Начальник и вас, и меня прогонит к едрени фени! Столько денег вложили в ремонт. А женский коллектив? Разнесет меня на куски как изверга. На свои крема и парфюмернию они тратят две трети зарплаты. Не пущу!» — «А без приказа его отпустить мы не имеем права! Прикажите — и пусть опять шагает себе в яму!» — предложил первый. — «Тогда берите швабру, щетку, ведро воды, жидкость для мытья, заведите его за угол и мойте. Когда просохнет, передам его дознавателю. Не раньше. Убирайте его! Да побыстрее!» — раздраженно прокричал дежурный. «Как приятно слышать, что человек для них ничто. Ноль, дурнопахнущая материя, — пронеслось в голове у Дыгало. — Я готов поклясться, что на всю жизнь останусь ярым противником всего человеческого!» — «Пошел, пошел за угол», — второйприкладом подтолкнул Виктора Петровича. «Искал воду, чтобы помыться. Сейчас станут драить меня шваброй. Любопытно! Я для них — пол загаженного туалета! Заваленный нечистотами унитаз. Среди гомо сапиенсов каждый может считать другого кем угодно — от куска дерьма до слитка золота. Но чаще всего на устах все же дерьмо! Унизить ближнего, оскорбить — это так по-людски! Браво! Меня и эта ихманера воодушевляет на радикальный поступок!» — подумал молодой человек и покорно завернул куда ему указали.
Второйпоставил Калашникова к стенке здания, на дуло повесил фуражку, засучил рукава форменной рубахи, подвернул брюки и вошел в здание. Первыйостался с задержанным. «Тебя теперь мыть придется. Или сам справишься?» Дыгало не ответил. А молчание раздражало сотрудника правопорядка. «Я так и думал, преступники все лентяи. По нашей ориентировке ты похож на вора мобильных телефонов, грабящего одиноких женщин. После стирки следователь тобой займется. На два-три года пойдешь в колонию. Как, а?» — с издевкой спросил он. Виктор Петрович промолчал. Тут появился второйс полным набором уборочного снаряжения. В ведре было разведено моющее средство. «У нас мало времени, — бросил он первому.— Нам велели идти к Думе. Там намечается какая-то ночная акция. Эй, сука, закрывай глаза! — с ненавистью гаркнул он на Виктора. Второй,не мешкая, намочил швабру в ведре и начал с головы. Потом перешел на одежду, брюки, ботинки. Он тер молодого человека очень старательно, как матросы драят палубу. Временами впадал в раж. То три минуты тер левое ухо, безудержно хохоча. То истязал дыгаловский зад, то нос. Дыгало все было нипочем. «Может, он захотел мозги мне промыть? — презрительно думал архитектор. — Чтобы любовь к человечеству проснуласт! Напрасный труд! У тебя ничего не выйдет! Впрочем, они как-будто знают о моих планах. Моют прямо как перед смертью! Поэтому меня эта церемония нисколько не раздражает. Я бы сказал, даже немного веселит». — «Ну, что сержант, по-моему, все о, кей! Мы его выскоблили как в стиральной машине. Я подпишу ордер на задержание и сдам дежурному. А потом двинем к Думе. Демонстранты обычно чистые… Надеюсь, ночью не придется работать со шваброй». — «Вы подождите, пока он высохнет! — нахмурился помощник дежурного. — У меня лишних людей нет, чтобы его на просушке охранять!» — «Это твои проблемы, мы вам задержанного сдали. А теперь у нас задача охранять Думу. Ты понимаешь, какое это поручение? — усмехнулся первый. — Так что пока!» — «Постой, а где задержанный?» — «Весь мокрый стоит за углом офиса». — «Как он, не сбежит?» — «Бог знает, вроде смирный, только к нам он уже никакого отношения не имеет. Мы сдали задержанного! И ушли!» Помощник дежурного выбежал за угол. У замызганной скамейки одиноко стоял молодой человек. С него стекала вода, пузырьки мыльной пены бесшумно лопались в теплом вечернем воздухе. — «Сколько тебе еще сохнуть?» — строго спросил помощник дежурного. Виктор Петрович не ответил. «Как минимум часа два, — прикинул милиционер. — Пусть сохнет, куда денется. Забор, правда, невысокий…» — «Обещаешь, что не сбежишь? — опять обратился, повысив голос к Дыгало. — Ведь все равно поймаем. Тогда тебе башку разобьют… Вроде спокойный, даже какой-то контуженый».
В этот момент раздался резкий телефонный звонок. Помощник дежурного побежал в офис. На ходу он показал Дыгало сжатый кулак. «Что мне твой кулак, дуралей, — мелькнуло в голове у молодого человека. — Вот скоро я покажу вам всем свой кулачище! Тогда поймешь, что такое страх!» Виктор Петрович постоял немного, пообсох. Он решительно ничего не понимал. Кто он? Арестованный, задержанный, свидетель какого-то преступления, жертва милицейского беспредела? «Чего мне опасаться, кого-то ждать? Пойду-ка я по своему маршруту. Спасибо, что помыли. Дел у меня по горло, многое надо успеть. Недоволен я, что затягивается реализация моего генерального плана …»
После этого он медленно пошел со двора. Перед входом в отделение милиции было пусто. Не останавливаясь, молодой человек поплелся дальше, хлюпая мокрыми башмаками. История с милицией не задела воображение Дыгало. Так бесследно проходят сонные грезы. Молча, даже без надоедливого внутреннего голоса, глядя куда-то вперед, он двигался дальше. Направлялся Виктор Петрович на Ярославский вокзал. Его интересовал поезд номер 42 «Москва — Воркута». Одна-единственная мысль, касающаяся главной цели, владела сейчас его сознание. Впрочем, в последние дни она мучила его постоянно, и, похоже, он решился на что-то основательно. «Я с таким наслаждением представляю выполнение своей сверхзадачи, — думал Виктор Петрович, — что, кроме мыслей о безумной спешке, в голове ничего нет». С трудом он сунул руку в карман брюк и вытащил промокшие купюры. Архитектор пересчитал их. Его капитал составлял четыре тысячи семьсот рублей. Он не стал больше опускать их в карман, а оставил в руках, в надежде, что они быстрее высохнут. «Для задуманного плана этого предостаточно, — мелькнуло у него в голове. — В метро много милиции. В таком экзотическом виде меня обязательно опять задержат. Потеряю всемя. А пора уже все заканчивать. Ох, как пора! Я уверен, что моя задумка не по плечу человеку… Справлюсь ли я?»
Чтобы избежать неприятностей Дыгало к площади трех вокзалов решил идти пешком. Прошел по Тверской до бульвара, свернул после Елисейского направо, спустился к Трубной площади, поднялся до Сретенки, прошел еще дальше, а у Тургеневской свернул налево и вышел к Садовому кольцу. Уже почти полностью высохший, он сбежал в подземный переход, выскочил на улицу Маши Порываевой и через час пути дошел до Ярославского вокзала. Поезд уходил через полтора часа. Без паспорта молодая кассирша вначале билет не выдавала, так что Виктор Петрович вынужден был предложить ей триста рублей за «неудобства и собственную плохую память». Вопрос быстро решился. Билет до станции Усинск в вагоне третьего класса за 1110 рублей был приобретен. По просьбе молодого человека ему дали последнюю третью полку. В дорогу он купил бананы, буханку хлеба, несколько бутылок минеральной воды и в назначенное время подошел к своему одиннадцатому вагону. Вагон был прицепной, шедший на Усинск после Печоры. Эта станция была тупиковая. При посадке уже проводник опять потребовал предъявить паспорт. Пришлось выкладывать еще триста рублей на бутылку. Только после магарыча тот улыбнулся, погладил свою униформу, сторублевками несколько раз провел по носу, словно принюхиваясь, после чего аккуратно вложил их во внутренний карман кителя. — «Пожалуйста, поднимайтесь! После отхода скорого начнем гонять чаи!» — поклонился он с пристрастием.
Мытарства господина Дыгало на этом закончились. Окончателоьно захваченный престоящей знаменательной акцией, молодой человек улегся на полку. Ох, как завораживала его идея! Ему хотелось кричать от восторга! Забыться в радостном исступлении…
На нижних полках разместились пять пассажиров. Двое мрачных подвыпивших мужчин, старушка, безногий инвалид и женщина лет сорока. Вторые полки заняли две девушки, сразу устроившиеся на ночлег. Шел одиннадцатый час, но было еще светло. Виктор Петрович даже подумал: неудачливые абитуриентки возвращаются домой, поступить в вуз с каждым годом все сложнее. Сидячие места и полки у прохода были пусты. Поезд медленно тронулся и покатил на север. Вслушиваясь в шум на стыках, Дыгало думал, что близится к заветному назначению. Эта мысль разгоралась в сердце чудодейственным эликсиром. Втихомолку он ликовал. «Если бы они знали о цели моей поездки, — усмехался Дыгало, глядя на соседей, — то поразились бы, до какой извращенной фантазии могло дойти мое сознание. Ведь я замахнулся на весь обитаемый мир. Но это лишь ихмнение. Я-то отлично знаю, кто из нас жертва, а кто истинный хладнокровный убийца! Кто целитель, а кто банальный гробовщик! Свой радикальный поступок я собираюсь совершить на отметке 67 градусов 38 минут северной широты и 52 градуса 57 минут восточной долготы в местечке под названием Искатели. В устье реки Печоры. И этому есть научное объяснение. Жестокая кара вполне соответствует людским грехам.
Собирая проездные билеты, подошел проводник. «Вы куда? — обратился он к девушкам. — „Я в Валдеево!“ — сказала первая. — „Я в Котлас! — отозвалась вторая. — Но в билетах же указана станция назначения!“ — „Ты, что, детка, каприз показываешь? Многие пассажиры берут билет до одной станции, а едут значительно дальше. Я должен знать путь следования каждого“. — „Но зачем они так поступают? Странно!“ — заявила вторая. — „Твой билет стоит шестьсот рублей. А если бы взяла до Ярославля, заплатила бы всего двести двадцать. Дала бы проводнику сто восемьдесят, сберегла бы двести рублей и прекрасно доехала до Котласа. Поняла?“ — сидящая у окна пассажирка, состроила гримасу: дескать, этим премудростям учиться надо. Это была крупная, некрасивая женщина, еще не старая, но сморщенная, как неглаженая наволочка. „У каждого свои причины! Не всегда поймешь, что у человека в голове, почему он так или этак поступает!“ — уклончиво ушел от разговора проводник. — „Ты, скажи, начальник, а водка есть? Любая. Но водка!“ — спросил полупьяный мужик, сползавший со своего места буквально на пол. Коренастый, курносый, полноватый и, казалось совсем безубый. Его черные глаза были живыми и ироничными. — „Зайдешь опосля. Поговорим!“ — сказал проводник еле слышно. — „Да есть, есть, они этим живут. Как же водку не продать в вагоне! Она на рынке пятьдесят рублей стоит, а у них по двести!“ — опять влезла дама, сидящая у окна. — „Двести рублей? Вот деньги, тащи сразу, чего тут ждать?“ — усмехнулся беззубым ртом мужик, затеявший разговор. Держался он довольно развязно. — „Что мне твои двести… Сказал, зайдешь позже, мне надо еще билеты собрать. Потом поговорим“. — „Я дам свой полтинник. Нальете мне стакан?“ — подал голос инвалид. Прядь волос прилипла к его лбу, что делало его похожим на хулигана. — „Стакан не знаю, а сто двадцать пять граммов налью, — мужик окончательно уселся на пол. — Ты что, арифметику не проходил? Пятьдесят рублей — это четвертая часть стоимости, значит, тебе полагается четвертая часть бутылки. Меня не проведешь? Ха-ха-ха!“ — засмеялся он и при этом почему-то закрыл глаза. Проводник покачал головой и прошел дальше. „Так он же инвалид, мог бы и так налить…“ — опять влезла женщина, сидящая у окна. — „А я не инвалид? У меня цирроз, полпечени осталось, у кого больше прав на инвалидность? И капли лишней не налью. Разве что девкам готов бутылку поставить, если они тут стриптиз спляшут. Мне до Кизима ехать, а делать-то нечего. Что девки, может, спляшете? Вам самим пилить еще ого-го!“ — тут он даже несколько взбодрился и с трудом встал. — „Бутылки мало, деньги надо платить!“ — воскликнула та, что собралась в Котлас. Тут Дыгало растерялся от неожиданности. „Совсем не знаю собственный народ!“ — пронеслось у него в голове. — „А что, заплатим! Конечно, заплатим! Еще как заплатим!“ — напирал желающий выпить со стриптизом. Даже с каким-то бешенством во взгляде напирал. — „Правильно, девка, пусть платят, — кивнула женщина у окна. — За бутылку и двести рублей я сама готова стриптиз сплясать“. — „Да что у тебя есть, на что смотреть, кроме сала? Ха-ха-ха! Я на гимназисток хочу поглядеть. Таких, как ты, я сотни видал… А впрочем, раздевайся! Закуси нет, так мы с тебя шпик срезать будем. Ха-ха-ха!“ — „Вначале деньги и бутылку, а потом секс. Ой, что я говорю, не секс, а стриптиз! — женщина у окна вытащила из сумочки зеркальце и наложила на губы помаду. — Мне только сорок, я баба в соку!“ — „А чего, кто захочет, можно и секс. Как, а?“ — обратился инициатор попойки ко всем. — „Мне двести рублей мало. Дешевле чем за тысячу на стриптиз не соглашусь!“ — недовольный голос девицы из Котласа вызвал раздражение подвыпившего мужчины. Тут опять появился проводник: „Я слышал ваш спор. Не торопитесь, мужики. На платформе Данилово куча женщин, желающих за десять долларов исполнить в вагоне любой мужской каприз. А между станцией Данилово и следующей Вологдой добрых два с половиной часа. Так что времени на все хватит“. — „А ты с них сколько берешь?“ — прищурив глаза, спросила женщина у окна. — „А что я беру? Они сами больше трех долларов, или восьмидесяти рублей, мне не платят“. — „А до Данилова еще пять часов езды. Чем они займутся? Что, одной водкой обойдутся? Водка без бабы — горький напиток. Не пойдет!“ — усмехнулась она. — „Наконец, цены начали падать! В России такого еще не было! — воскликнул главный переговорщик. — Мужики, давайте соберем общак! Нашу карусель надо по-столичному закрутить. После Москвы душа болит! Они в бабках купаются, позволяют себе все немыслимое, а мы подножному корму по пояс кланяемся. Эй ты, — обратился он к Дыгало, — как тебя?“ — „Виктор!“ — отозвался молодой человек. — „Меня Алексей! Привет! Сколько в общий котел способен отстегнуть?“ Виктор Петрович подумал и решил в последний раз стать зрителем надвигающегося праздника человеческих чувств. Он понял, что говорить ему тут никак нельзя, никто его не поймет, а если что и можно сказать, то коротко и грубо. „Даю тыщу…“ — „Ого-го! Что, на эту гимназистку расчитываешь?“ — „Нет-нет, в общак!“ — „Ого-го! Как масть пошла! А ты, инвалид, на что способен? Христьянские заповеди меня не интересуют. Я подаянием не увлекаюсь“. — „Больше трехсот рублей никак не вытащу!“ — „Что ж, тоже неплохо!“ — „Эй, как тебя, очнись, приятель, — обратился он к своему соседу, который уже тихо посапывал. — Ты куда едешь-то? И кто таков?“ — „А что? Билет у меня есть, фамилия в нем указана. Чубринин Глеб Николаевич“, — не понимая, что от него хотят, проговорил тот, просыпаясь. — „Так, куда?“ — „В Сыктывкар, а что?“ — мужчина производил неприятное впечатление своей заевшей внешностью. Казалось, едва он пришел в себя, как постарался выглядеть значительным лицом провинциального масштаба. „Тут пацаны на общак собирают, тот, что на верху, дал тысячу, инвалид триста, что от тебя ждать?“ — „А на что собираете?“ — „На столичный разгул. Водка, селедка, бабы, стриптиз!“ — „А ты сам сколько положил?“ — „Я-то? Тоже тысячу!“ — „Ну и с меня тыщу возьми!“ — Мужик залез в карман, вытащил деньги и отсчитал. — „Предлагаю купить пять бутылок водки, — продолжал беззубый, — какое-нибудь съестное, а остальное раздать бабам на стриптиз. Слушай, ты, тихоня, — обратился он ко второй девушке, — сколько возьмешь за стриптиз?“ — „Пока ничего не скажу. Спать хочется. Когда проснусь, будет разговор“, — девица отвернулась к стенке, показывая, что дальше говорить не о чем. Господин Дыгало вспомнил, что купил скудный провиант, и передал пакет Алексею. „Сынки, пересадите меня на другое место. Что вам мешать. Я человек немолодой, не пьющий, мне бы лишний часок хоть сидя, но поспать. И вам хорошо, места больше останется, — слабым голосом попросила старушка. — В мои семьдесят пять силенок немного осталось“. — „Да ладно, сиди, бабка, радуйся нашему празднику. Куда тебя пересаживать? Зачем? Я вот за водкой тороплюсь!“ — бросил Алексей и исчез в коридоре. — „Сиди-сиди, вспомнишь, как сама гуляла. Или, скажешь, не безобразничала? Ой, не верю…“ — хихикнула женщина у окна. — „Как же мне-то с вами? Я побаиваюсь! Пять бутылок водки — силища… Непонятные вы люди, мне лучше пересесть!“ — перекрестилась, встревоженная старушка. — „Не страшись, в обиду не дадим. А захочешь, и водкой угостим. Кто знает, может, и сплясать потянет? Ведь праздник как дождь, кого намочет, а кого стороной обойдет“, — заметил инвалид. Ему, видимо, казалось, что он улыбнулся, на самом деле его гримаса больше походила на уродливый оскал. — „Знай, старуха, во всех вагонах начинается гульба. Так что тихую гавань не найти. Лучше уж сиди с нами. Пропусти рюмку, оживишь заглохшие воспоминания“, — дал совет Глеб Чубринин. Дыгало, наблюдавший за происходящим, спустился с полки, молча взял старушку под руки, прихватил и ее чемоданчик и они пошли искать другое место. „Дура, хоть бы водки хлебнула“, — хихикнула ей вслед женщина у окна. — Бананчик бы съела, корочкой закусила. А что в тишине сидеть, под стук колес засыпать, при каждом скрежете вздрагивать». — «Правильно сделал, что увел эту клячу. Водки больше останется. Мне до Печор ехать. А я из себя все деньги вытряс. Если надо мой никто не хочет сжалиться, почему я ко всем открытым должен быть? Уперлась старуха, ну и бог с ней. Для чего нам бесплатное приложение?» — инвалид, казалось, на кого-то обозлился. Тут вернулся Дыгало, молча взобрался на свою полку и прилег. Сам он кутил редко, но знал, что пройдет еще двадцать-тридцать минут, и водка изменит этих случайно встретившихся людей до неузнаваемости. «Приглядеться к пьяной старухе, тоже не грех и удовольствия нескончаемые. Чего этот тип ее увел? — Чубринин показал пальцем наверх. — По какому такому праву? Хоть посоветовался бы. Если у нас общак, так во всем должен быть общак, а не только денежный. Гулять, подыхать со смеху, — так по всему людскому набору. Косой, глухой, слепой, старый, немощный, безногий, дуралей — почему на радостях над ними не посмеяться? Да еще на пьяную голову? А над кем же тогда еще? Мы люди свободные, небогатые, тащимся от всякой мерзости в себе, но чуть не меньше, а значительно больше в других. Оскорбил, особенно без повода, по-содатски, любого встречного, и на душе приятно. А оскорбить сильного, умного, богатого — особый восторг в душе возникает. Так от одного до другого восторгов живем, а если восторгов набирается предостаточно, считаем, что жизнь преотменно сложена. А этот тип, — он опять указал наверх, — взял да увел старуху. А что случилось бы? Ну, выпила бы она пару рюмок! Ну, поржали мы бы над ее пьяным состоянием! Ведь смешно с пьяной бабкой общаться! Но не больше! Никакого серьезного оскорбления не нанесли бы. А он без спроса, без солидарного решения, взял да утащил ее, и еще с чемоданом…» — «Ну, а чемодан тебе зачем?» — хихикнула женщина у окна. — «В старушечьем багаже частенько вкусные вещи прячутся. Не раз свидетелем был, как они после пары стаканчиков водки гостинцы распаковывали…» — осклабился Чубринин. Вернулся довольный Алексей с двумя полиэтиленовыми пакетами и объявил: «Разгребайте, на всю ночь выпивки набрал! Семь бутылок водки и вафли из запасов трех вагонов. Там их пачек десять. Разливай, как тебя? — он взглянул на Чубринина». — «Уже забыл? Называй меня просто Чуб, запомнится. А я тебя Беззубым». — «Разливай, Чуб. Водка неизвестная, но сорокаградусная. Эй, Виктор, спускайся. Начинаем наполнять стаканы!» — «К сожалению, мне пить нельзя. Сижу на антибиотиках после воспаления легких!» — соврал Дыгало. Он все более раздражался. — «Ты что, не русский? Русский человек во все времена лечился исключительно водкой! Слезай! Бери стакан! От твоего воспаления лишь звон запомнится! На кой хрен ты тогда деньги выложил?» — «Да пошел он на хутор бабочек ловить! — огрызнулся Чуб, опять тыча пальцем в верх. Он бережно разлил водку по трем стаканам. — Давай! Поехали!» К третьему стакану потянулся инвалид, но женщина у окна его опередила. — «За чудесный вечер!» — воскликнула она и залпом выпила. — «А гимназистка? Чуб, налей гимназистке», — скомандовал Беззубый. Девица взяла стакан, отпила половину, сморщилась, раскашлялась и пить до конца не стала. «Допей, обязательно допей. Так дело не пойдет! Нас дурить не положено! Давай, давай!» — торопил Чуб. Инвалид взял стакан, налил до самого края и медленными глотками, словно горячий чай из блюдечка, начал отпивать. «От водки надо получать максимум удовольствия. Каждый глоток должен вызывать радость!» — «Что за странная манера? — удивился Чуб, — я такого еще никогда не видел. Неужели действительно кайфово?»
Через несколько минут он уже спал.
Виктор Дыгало очнулся в куче пищевых отходов. Множество крысиных глазок без малейшего стеснения разглядывали его. Было липко и грязно. Смрад вызывал удушье. Молодой человек попробовал встать, но ноги и руки тонули в рыхлом месиве. Пришлось выползать, а уже потом подниматься. «Грызуны принимают меня за своего, даже не шелохнулись! — усмехнулся Виктор Петрович. — Где вымыть руки, лицо? Я чумазый, вонючий, сам себе противен». Он вышел на бульвар, минул ресторан, даже не взглянув на него, и двинулся к Тверской. Когда понял, что найти колонку воды или туалет в этом месте не удается, присел на краю тротуара и стал протирать руки дорожной пылью. «Хоть липнуть перестанут». Дыгало прошел магазин «Арарат», свернул направо и задумчиво направился в сторону мэрии. На углу Большого Гнездниковского переулка его ногу вдруг придавил чей-то тяжелый ботинок. Дыгало поднял глаза. Перед ним стояли двое милиционеров, один из которых и наступил ему на ногу. «В чем дело?» — удивился Виктор Петрович. — «Откуда такой замухрышка на вечерней столичной улице? Ты из помойной ямы? Из очистной канавы? Пьян? Отвечай!» — пронзительным взглядом милиционер уставился на архитектора. — «Нет, господа, не пьян». — «Документы… Кто ты такой?» — продолжал тот, кто припечатал к асфальту ступню Дыгало. — «Москвич, русский, направляюсь домой». — «Паспорт есть? Каждый может назвать себя москвичом». — Ему было около тридцати лет. Высокий, крупный, широколиций, с бесформенным боксерским носом и тяжелым подбородком. Говорил сильным, глубоким голосом, немного окая. — «Паспорта с собой нет, но я живу на Дмитровком проезде, дом 20, корпус один…» Договорить ему не дали: «Хочу видеть документ, подтверждающий твое заявление». — «В таком случае придется направиться ко мне на квартиру. Паспорт большой, тяжелый, в каком кармане летней одежды его можно носить? В это время года я всегда хожу без документа!» — «Пройдем в отделение». В этот момент второймилиционер направил на Дыгало автомат Калашникова. «Иди, не сопротивляйся, а то прикладом по башке получишь!» — бросил свирепо второй. — Он был моложе напарника, но без знаков отличия. Вытянутое лицо напоминало овечью мордочку, а длинная шея и светлые глаза придавали парню какую-то комичность. — «Мне недосуг с вами по отделениям гулять. Дайте пройти. Вот вы, судя по выговору, не москвич, — обратился он к тому, чей ботинок продолжал стоять на его ноге. — Вы приезжий, а я местный житель! Давайте разойдемся…» — попытался улыбнуться Дыгало. «Слышал? Следуй за нами! При сопротивление тут же наручники наденем! А в отделении рожу разобьем», — первыймилиционер скрутил Дыгало руку и потащил его за собой. — «Я же не сопротивляюсь, руку-то отпусти», — отчаянно выкрикнул Виктор Петрович. «Следуй, говорят, за нами. Малейшее неповиновение — обвиним тебя в сопротивлении власти. Тут уже срок! Понял?» Дыгало промолчал. Первыймилиционер отпустил скрученную руку и пошел рядом с ним. Второйподпер спину дулом Калашникова. — «Вонь от тебя кислая, гадкая. Что, на помойке живешь?» — бросил с презрением первый. — «Ага, бомжи все там ночуют! Их дом — улица. Но чтобы так воняло? Ты не в дерьмовой яме побывал? — ухмыльнулся второй, прикрывая пальцами нос. — Скажу я тебе, Сашка, — обратился второйк первому, — хоть вонь невыносимая, но больно знакомая. У нас в селе на каждом подворье в свинарнике такой же запашок стелился. Мне даже казалось, что свинья лишь при таком мерзком смраде в весе прибавляет», — вспыхнул он неожиданно. — «А у нас в деревне и свиней-то не было. Я только в армии на второй год службы после сержантского звания свинину попробовал. Хороша еда, да не часто ею баловали. А у вас как?» — с какой-то грустью спросил первый. — «А в нашем доме лишь птица была. Да отец рыбу с реки таскал, правда, чаще не рыбу, а рыбешку. А если кто скотину или свиней забивал, то везли прямо на рынок в Вологду. Наличку хотелось видеть. Других-то источников нет. Я и в армии ее не попробовал. А сейчас, когда мясо ем, то без понятия, от кого оно. А зачем интересоваться? Я ведь на вкус не смотрю, кусками заглатываю. Мне что картошка, что мясо, что макароны, что гречка — все на один вкус. Мне бы желудок утихомирить, чтобы песни не пел. А то с голодухи иногда так забурлит, что тошно становится». Он обернулся к Дыгало: «А ты, бомж бесполезный, торопись, нам еще парочку таких беспаспортных оборванцев для плана в отделение доставить надо. Давай, давай, поторапливайся. Тебе-то на нарах спать все лучше, чем в навозной канаве…» — «Где они в Москве только помойки находят? — удивился первый. — Вроде в городе все цивильно, а от этого такая жуткая вонь…» — «Давно известно, свинья свою лужу всегда найдет!» — поддакнул второй.
У входа в отделение милиции стояли несколько офицеров. Они смотрели друг на друга отсутствующими взглядами, казалось, ничего, кроме злобного безразличия, не испытывая. Когда двое постовых подвели задержанного, один из офицеров, с красной повязкой на рукаве кителя, мрачо заметил: «Что за гадкое чудовище вы доставили? Несет как из помойной ямы. Этого чумазого я в отделение не пущу». — «Что ж нам с ним делать? При нем никаких документов. А согласно поставленной перед дежурством задаче…» — «Брось, сержант, говорю, не пущу, — с досадой бросил офицер. — Точка! Ты хочешь, чтобы у нас тут все дерьмом пропахло? Начальник и вас, и меня прогонит к едрени фени! Столько денег вложили в ремонт. А женский коллектив? Разнесет меня на куски как изверга. На свои крема и парфюмернию они тратят две трети зарплаты. Не пущу!» — «А без приказа его отпустить мы не имеем права! Прикажите — и пусть опять шагает себе в яму!» — предложил первый. — «Тогда берите швабру, щетку, ведро воды, жидкость для мытья, заведите его за угол и мойте. Когда просохнет, передам его дознавателю. Не раньше. Убирайте его! Да побыстрее!» — раздраженно прокричал дежурный. «Как приятно слышать, что человек для них ничто. Ноль, дурнопахнущая материя, — пронеслось в голове у Дыгало. — Я готов поклясться, что на всю жизнь останусь ярым противником всего человеческого!» — «Пошел, пошел за угол», — второйприкладом подтолкнул Виктора Петровича. «Искал воду, чтобы помыться. Сейчас станут драить меня шваброй. Любопытно! Я для них — пол загаженного туалета! Заваленный нечистотами унитаз. Среди гомо сапиенсов каждый может считать другого кем угодно — от куска дерьма до слитка золота. Но чаще всего на устах все же дерьмо! Унизить ближнего, оскорбить — это так по-людски! Браво! Меня и эта ихманера воодушевляет на радикальный поступок!» — подумал молодой человек и покорно завернул куда ему указали.
Второйпоставил Калашникова к стенке здания, на дуло повесил фуражку, засучил рукава форменной рубахи, подвернул брюки и вошел в здание. Первыйостался с задержанным. «Тебя теперь мыть придется. Или сам справишься?» Дыгало не ответил. А молчание раздражало сотрудника правопорядка. «Я так и думал, преступники все лентяи. По нашей ориентировке ты похож на вора мобильных телефонов, грабящего одиноких женщин. После стирки следователь тобой займется. На два-три года пойдешь в колонию. Как, а?» — с издевкой спросил он. Виктор Петрович промолчал. Тут появился второйс полным набором уборочного снаряжения. В ведре было разведено моющее средство. «У нас мало времени, — бросил он первому.— Нам велели идти к Думе. Там намечается какая-то ночная акция. Эй, сука, закрывай глаза! — с ненавистью гаркнул он на Виктора. Второй,не мешкая, намочил швабру в ведре и начал с головы. Потом перешел на одежду, брюки, ботинки. Он тер молодого человека очень старательно, как матросы драят палубу. Временами впадал в раж. То три минуты тер левое ухо, безудержно хохоча. То истязал дыгаловский зад, то нос. Дыгало все было нипочем. «Может, он захотел мозги мне промыть? — презрительно думал архитектор. — Чтобы любовь к человечеству проснуласт! Напрасный труд! У тебя ничего не выйдет! Впрочем, они как-будто знают о моих планах. Моют прямо как перед смертью! Поэтому меня эта церемония нисколько не раздражает. Я бы сказал, даже немного веселит». — «Ну, что сержант, по-моему, все о, кей! Мы его выскоблили как в стиральной машине. Я подпишу ордер на задержание и сдам дежурному. А потом двинем к Думе. Демонстранты обычно чистые… Надеюсь, ночью не придется работать со шваброй». — «Вы подождите, пока он высохнет! — нахмурился помощник дежурного. — У меня лишних людей нет, чтобы его на просушке охранять!» — «Это твои проблемы, мы вам задержанного сдали. А теперь у нас задача охранять Думу. Ты понимаешь, какое это поручение? — усмехнулся первый. — Так что пока!» — «Постой, а где задержанный?» — «Весь мокрый стоит за углом офиса». — «Как он, не сбежит?» — «Бог знает, вроде смирный, только к нам он уже никакого отношения не имеет. Мы сдали задержанного! И ушли!» Помощник дежурного выбежал за угол. У замызганной скамейки одиноко стоял молодой человек. С него стекала вода, пузырьки мыльной пены бесшумно лопались в теплом вечернем воздухе. — «Сколько тебе еще сохнуть?» — строго спросил помощник дежурного. Виктор Петрович не ответил. «Как минимум часа два, — прикинул милиционер. — Пусть сохнет, куда денется. Забор, правда, невысокий…» — «Обещаешь, что не сбежишь? — опять обратился, повысив голос к Дыгало. — Ведь все равно поймаем. Тогда тебе башку разобьют… Вроде спокойный, даже какой-то контуженый».
В этот момент раздался резкий телефонный звонок. Помощник дежурного побежал в офис. На ходу он показал Дыгало сжатый кулак. «Что мне твой кулак, дуралей, — мелькнуло в голове у молодого человека. — Вот скоро я покажу вам всем свой кулачище! Тогда поймешь, что такое страх!» Виктор Петрович постоял немного, пообсох. Он решительно ничего не понимал. Кто он? Арестованный, задержанный, свидетель какого-то преступления, жертва милицейского беспредела? «Чего мне опасаться, кого-то ждать? Пойду-ка я по своему маршруту. Спасибо, что помыли. Дел у меня по горло, многое надо успеть. Недоволен я, что затягивается реализация моего генерального плана …»
После этого он медленно пошел со двора. Перед входом в отделение милиции было пусто. Не останавливаясь, молодой человек поплелся дальше, хлюпая мокрыми башмаками. История с милицией не задела воображение Дыгало. Так бесследно проходят сонные грезы. Молча, даже без надоедливого внутреннего голоса, глядя куда-то вперед, он двигался дальше. Направлялся Виктор Петрович на Ярославский вокзал. Его интересовал поезд номер 42 «Москва — Воркута». Одна-единственная мысль, касающаяся главной цели, владела сейчас его сознание. Впрочем, в последние дни она мучила его постоянно, и, похоже, он решился на что-то основательно. «Я с таким наслаждением представляю выполнение своей сверхзадачи, — думал Виктор Петрович, — что, кроме мыслей о безумной спешке, в голове ничего нет». С трудом он сунул руку в карман брюк и вытащил промокшие купюры. Архитектор пересчитал их. Его капитал составлял четыре тысячи семьсот рублей. Он не стал больше опускать их в карман, а оставил в руках, в надежде, что они быстрее высохнут. «Для задуманного плана этого предостаточно, — мелькнуло у него в голове. — В метро много милиции. В таком экзотическом виде меня обязательно опять задержат. Потеряю всемя. А пора уже все заканчивать. Ох, как пора! Я уверен, что моя задумка не по плечу человеку… Справлюсь ли я?»
Чтобы избежать неприятностей Дыгало к площади трех вокзалов решил идти пешком. Прошел по Тверской до бульвара, свернул после Елисейского направо, спустился к Трубной площади, поднялся до Сретенки, прошел еще дальше, а у Тургеневской свернул налево и вышел к Садовому кольцу. Уже почти полностью высохший, он сбежал в подземный переход, выскочил на улицу Маши Порываевой и через час пути дошел до Ярославского вокзала. Поезд уходил через полтора часа. Без паспорта молодая кассирша вначале билет не выдавала, так что Виктор Петрович вынужден был предложить ей триста рублей за «неудобства и собственную плохую память». Вопрос быстро решился. Билет до станции Усинск в вагоне третьего класса за 1110 рублей был приобретен. По просьбе молодого человека ему дали последнюю третью полку. В дорогу он купил бананы, буханку хлеба, несколько бутылок минеральной воды и в назначенное время подошел к своему одиннадцатому вагону. Вагон был прицепной, шедший на Усинск после Печоры. Эта станция была тупиковая. При посадке уже проводник опять потребовал предъявить паспорт. Пришлось выкладывать еще триста рублей на бутылку. Только после магарыча тот улыбнулся, погладил свою униформу, сторублевками несколько раз провел по носу, словно принюхиваясь, после чего аккуратно вложил их во внутренний карман кителя. — «Пожалуйста, поднимайтесь! После отхода скорого начнем гонять чаи!» — поклонился он с пристрастием.
Мытарства господина Дыгало на этом закончились. Окончателоьно захваченный престоящей знаменательной акцией, молодой человек улегся на полку. Ох, как завораживала его идея! Ему хотелось кричать от восторга! Забыться в радостном исступлении…
На нижних полках разместились пять пассажиров. Двое мрачных подвыпивших мужчин, старушка, безногий инвалид и женщина лет сорока. Вторые полки заняли две девушки, сразу устроившиеся на ночлег. Шел одиннадцатый час, но было еще светло. Виктор Петрович даже подумал: неудачливые абитуриентки возвращаются домой, поступить в вуз с каждым годом все сложнее. Сидячие места и полки у прохода были пусты. Поезд медленно тронулся и покатил на север. Вслушиваясь в шум на стыках, Дыгало думал, что близится к заветному назначению. Эта мысль разгоралась в сердце чудодейственным эликсиром. Втихомолку он ликовал. «Если бы они знали о цели моей поездки, — усмехался Дыгало, глядя на соседей, — то поразились бы, до какой извращенной фантазии могло дойти мое сознание. Ведь я замахнулся на весь обитаемый мир. Но это лишь ихмнение. Я-то отлично знаю, кто из нас жертва, а кто истинный хладнокровный убийца! Кто целитель, а кто банальный гробовщик! Свой радикальный поступок я собираюсь совершить на отметке 67 градусов 38 минут северной широты и 52 градуса 57 минут восточной долготы в местечке под названием Искатели. В устье реки Печоры. И этому есть научное объяснение. Жестокая кара вполне соответствует людским грехам.
Собирая проездные билеты, подошел проводник. «Вы куда? — обратился он к девушкам. — „Я в Валдеево!“ — сказала первая. — „Я в Котлас! — отозвалась вторая. — Но в билетах же указана станция назначения!“ — „Ты, что, детка, каприз показываешь? Многие пассажиры берут билет до одной станции, а едут значительно дальше. Я должен знать путь следования каждого“. — „Но зачем они так поступают? Странно!“ — заявила вторая. — „Твой билет стоит шестьсот рублей. А если бы взяла до Ярославля, заплатила бы всего двести двадцать. Дала бы проводнику сто восемьдесят, сберегла бы двести рублей и прекрасно доехала до Котласа. Поняла?“ — сидящая у окна пассажирка, состроила гримасу: дескать, этим премудростям учиться надо. Это была крупная, некрасивая женщина, еще не старая, но сморщенная, как неглаженая наволочка. „У каждого свои причины! Не всегда поймешь, что у человека в голове, почему он так или этак поступает!“ — уклончиво ушел от разговора проводник. — „Ты, скажи, начальник, а водка есть? Любая. Но водка!“ — спросил полупьяный мужик, сползавший со своего места буквально на пол. Коренастый, курносый, полноватый и, казалось совсем безубый. Его черные глаза были живыми и ироничными. — „Зайдешь опосля. Поговорим!“ — сказал проводник еле слышно. — „Да есть, есть, они этим живут. Как же водку не продать в вагоне! Она на рынке пятьдесят рублей стоит, а у них по двести!“ — опять влезла дама, сидящая у окна. — „Двести рублей? Вот деньги, тащи сразу, чего тут ждать?“ — усмехнулся беззубым ртом мужик, затеявший разговор. Держался он довольно развязно. — „Что мне твои двести… Сказал, зайдешь позже, мне надо еще билеты собрать. Потом поговорим“. — „Я дам свой полтинник. Нальете мне стакан?“ — подал голос инвалид. Прядь волос прилипла к его лбу, что делало его похожим на хулигана. — „Стакан не знаю, а сто двадцать пять граммов налью, — мужик окончательно уселся на пол. — Ты что, арифметику не проходил? Пятьдесят рублей — это четвертая часть стоимости, значит, тебе полагается четвертая часть бутылки. Меня не проведешь? Ха-ха-ха!“ — засмеялся он и при этом почему-то закрыл глаза. Проводник покачал головой и прошел дальше. „Так он же инвалид, мог бы и так налить…“ — опять влезла женщина, сидящая у окна. — „А я не инвалид? У меня цирроз, полпечени осталось, у кого больше прав на инвалидность? И капли лишней не налью. Разве что девкам готов бутылку поставить, если они тут стриптиз спляшут. Мне до Кизима ехать, а делать-то нечего. Что девки, может, спляшете? Вам самим пилить еще ого-го!“ — тут он даже несколько взбодрился и с трудом встал. — „Бутылки мало, деньги надо платить!“ — воскликнула та, что собралась в Котлас. Тут Дыгало растерялся от неожиданности. „Совсем не знаю собственный народ!“ — пронеслось у него в голове. — „А что, заплатим! Конечно, заплатим! Еще как заплатим!“ — напирал желающий выпить со стриптизом. Даже с каким-то бешенством во взгляде напирал. — „Правильно, девка, пусть платят, — кивнула женщина у окна. — За бутылку и двести рублей я сама готова стриптиз сплясать“. — „Да что у тебя есть, на что смотреть, кроме сала? Ха-ха-ха! Я на гимназисток хочу поглядеть. Таких, как ты, я сотни видал… А впрочем, раздевайся! Закуси нет, так мы с тебя шпик срезать будем. Ха-ха-ха!“ — „Вначале деньги и бутылку, а потом секс. Ой, что я говорю, не секс, а стриптиз! — женщина у окна вытащила из сумочки зеркальце и наложила на губы помаду. — Мне только сорок, я баба в соку!“ — „А чего, кто захочет, можно и секс. Как, а?“ — обратился инициатор попойки ко всем. — „Мне двести рублей мало. Дешевле чем за тысячу на стриптиз не соглашусь!“ — недовольный голос девицы из Котласа вызвал раздражение подвыпившего мужчины. Тут опять появился проводник: „Я слышал ваш спор. Не торопитесь, мужики. На платформе Данилово куча женщин, желающих за десять долларов исполнить в вагоне любой мужской каприз. А между станцией Данилово и следующей Вологдой добрых два с половиной часа. Так что времени на все хватит“. — „А ты с них сколько берешь?“ — прищурив глаза, спросила женщина у окна. — „А что я беру? Они сами больше трех долларов, или восьмидесяти рублей, мне не платят“. — „А до Данилова еще пять часов езды. Чем они займутся? Что, одной водкой обойдутся? Водка без бабы — горький напиток. Не пойдет!“ — усмехнулась она. — „Наконец, цены начали падать! В России такого еще не было! — воскликнул главный переговорщик. — Мужики, давайте соберем общак! Нашу карусель надо по-столичному закрутить. После Москвы душа болит! Они в бабках купаются, позволяют себе все немыслимое, а мы подножному корму по пояс кланяемся. Эй ты, — обратился он к Дыгало, — как тебя?“ — „Виктор!“ — отозвался молодой человек. — „Меня Алексей! Привет! Сколько в общий котел способен отстегнуть?“ Виктор Петрович подумал и решил в последний раз стать зрителем надвигающегося праздника человеческих чувств. Он понял, что говорить ему тут никак нельзя, никто его не поймет, а если что и можно сказать, то коротко и грубо. „Даю тыщу…“ — „Ого-го! Что, на эту гимназистку расчитываешь?“ — „Нет-нет, в общак!“ — „Ого-го! Как масть пошла! А ты, инвалид, на что способен? Христьянские заповеди меня не интересуют. Я подаянием не увлекаюсь“. — „Больше трехсот рублей никак не вытащу!“ — „Что ж, тоже неплохо!“ — „Эй, как тебя, очнись, приятель, — обратился он к своему соседу, который уже тихо посапывал. — Ты куда едешь-то? И кто таков?“ — „А что? Билет у меня есть, фамилия в нем указана. Чубринин Глеб Николаевич“, — не понимая, что от него хотят, проговорил тот, просыпаясь. — „Так, куда?“ — „В Сыктывкар, а что?“ — мужчина производил неприятное впечатление своей заевшей внешностью. Казалось, едва он пришел в себя, как постарался выглядеть значительным лицом провинциального масштаба. „Тут пацаны на общак собирают, тот, что на верху, дал тысячу, инвалид триста, что от тебя ждать?“ — „А на что собираете?“ — „На столичный разгул. Водка, селедка, бабы, стриптиз!“ — „А ты сам сколько положил?“ — „Я-то? Тоже тысячу!“ — „Ну и с меня тыщу возьми!“ — Мужик залез в карман, вытащил деньги и отсчитал. — „Предлагаю купить пять бутылок водки, — продолжал беззубый, — какое-нибудь съестное, а остальное раздать бабам на стриптиз. Слушай, ты, тихоня, — обратился он ко второй девушке, — сколько возьмешь за стриптиз?“ — „Пока ничего не скажу. Спать хочется. Когда проснусь, будет разговор“, — девица отвернулась к стенке, показывая, что дальше говорить не о чем. Господин Дыгало вспомнил, что купил скудный провиант, и передал пакет Алексею. „Сынки, пересадите меня на другое место. Что вам мешать. Я человек немолодой, не пьющий, мне бы лишний часок хоть сидя, но поспать. И вам хорошо, места больше останется, — слабым голосом попросила старушка. — В мои семьдесят пять силенок немного осталось“. — „Да ладно, сиди, бабка, радуйся нашему празднику. Куда тебя пересаживать? Зачем? Я вот за водкой тороплюсь!“ — бросил Алексей и исчез в коридоре. — „Сиди-сиди, вспомнишь, как сама гуляла. Или, скажешь, не безобразничала? Ой, не верю…“ — хихикнула женщина у окна. — „Как же мне-то с вами? Я побаиваюсь! Пять бутылок водки — силища… Непонятные вы люди, мне лучше пересесть!“ — перекрестилась, встревоженная старушка. — „Не страшись, в обиду не дадим. А захочешь, и водкой угостим. Кто знает, может, и сплясать потянет? Ведь праздник как дождь, кого намочет, а кого стороной обойдет“, — заметил инвалид. Ему, видимо, казалось, что он улыбнулся, на самом деле его гримаса больше походила на уродливый оскал. — „Знай, старуха, во всех вагонах начинается гульба. Так что тихую гавань не найти. Лучше уж сиди с нами. Пропусти рюмку, оживишь заглохшие воспоминания“, — дал совет Глеб Чубринин. Дыгало, наблюдавший за происходящим, спустился с полки, молча взял старушку под руки, прихватил и ее чемоданчик и они пошли искать другое место. „Дура, хоть бы водки хлебнула“, — хихикнула ей вслед женщина у окна. — Бананчик бы съела, корочкой закусила. А что в тишине сидеть, под стук колес засыпать, при каждом скрежете вздрагивать». — «Правильно сделал, что увел эту клячу. Водки больше останется. Мне до Печор ехать. А я из себя все деньги вытряс. Если надо мой никто не хочет сжалиться, почему я ко всем открытым должен быть? Уперлась старуха, ну и бог с ней. Для чего нам бесплатное приложение?» — инвалид, казалось, на кого-то обозлился. Тут вернулся Дыгало, молча взобрался на свою полку и прилег. Сам он кутил редко, но знал, что пройдет еще двадцать-тридцать минут, и водка изменит этих случайно встретившихся людей до неузнаваемости. «Приглядеться к пьяной старухе, тоже не грех и удовольствия нескончаемые. Чего этот тип ее увел? — Чубринин показал пальцем наверх. — По какому такому праву? Хоть посоветовался бы. Если у нас общак, так во всем должен быть общак, а не только денежный. Гулять, подыхать со смеху, — так по всему людскому набору. Косой, глухой, слепой, старый, немощный, безногий, дуралей — почему на радостях над ними не посмеяться? Да еще на пьяную голову? А над кем же тогда еще? Мы люди свободные, небогатые, тащимся от всякой мерзости в себе, но чуть не меньше, а значительно больше в других. Оскорбил, особенно без повода, по-содатски, любого встречного, и на душе приятно. А оскорбить сильного, умного, богатого — особый восторг в душе возникает. Так от одного до другого восторгов живем, а если восторгов набирается предостаточно, считаем, что жизнь преотменно сложена. А этот тип, — он опять указал наверх, — взял да увел старуху. А что случилось бы? Ну, выпила бы она пару рюмок! Ну, поржали мы бы над ее пьяным состоянием! Ведь смешно с пьяной бабкой общаться! Но не больше! Никакого серьезного оскорбления не нанесли бы. А он без спроса, без солидарного решения, взял да утащил ее, и еще с чемоданом…» — «Ну, а чемодан тебе зачем?» — хихикнула женщина у окна. — «В старушечьем багаже частенько вкусные вещи прячутся. Не раз свидетелем был, как они после пары стаканчиков водки гостинцы распаковывали…» — осклабился Чубринин. Вернулся довольный Алексей с двумя полиэтиленовыми пакетами и объявил: «Разгребайте, на всю ночь выпивки набрал! Семь бутылок водки и вафли из запасов трех вагонов. Там их пачек десять. Разливай, как тебя? — он взглянул на Чубринина». — «Уже забыл? Называй меня просто Чуб, запомнится. А я тебя Беззубым». — «Разливай, Чуб. Водка неизвестная, но сорокаградусная. Эй, Виктор, спускайся. Начинаем наполнять стаканы!» — «К сожалению, мне пить нельзя. Сижу на антибиотиках после воспаления легких!» — соврал Дыгало. Он все более раздражался. — «Ты что, не русский? Русский человек во все времена лечился исключительно водкой! Слезай! Бери стакан! От твоего воспаления лишь звон запомнится! На кой хрен ты тогда деньги выложил?» — «Да пошел он на хутор бабочек ловить! — огрызнулся Чуб, опять тыча пальцем в верх. Он бережно разлил водку по трем стаканам. — Давай! Поехали!» К третьему стакану потянулся инвалид, но женщина у окна его опередила. — «За чудесный вечер!» — воскликнула она и залпом выпила. — «А гимназистка? Чуб, налей гимназистке», — скомандовал Беззубый. Девица взяла стакан, отпила половину, сморщилась, раскашлялась и пить до конца не стала. «Допей, обязательно допей. Так дело не пойдет! Нас дурить не положено! Давай, давай!» — торопил Чуб. Инвалид взял стакан, налил до самого края и медленными глотками, словно горячий чай из блюдечка, начал отпивать. «От водки надо получать максимум удовольствия. Каждый глоток должен вызывать радость!» — «Что за странная манера? — удивился Чуб, — я такого еще никогда не видел. Неужели действительно кайфово?»