Страница:
Александр Потемкин
Человек отменяется
Необходимо очень много моральности, чтобы быть безнравственным в утонченной форме.
Ф. Ницше
Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает.
Ф. Достоевский
Глава 1
Очнувшись, Семен Семенович Химушкин, первым делом взглянул на себя в зеркало. Каждый раз он с изумлением обнаруживал, что в его облике опять все совершенно преобразилось: знакомый, бледный, несколько даже злой, отстраненный человек смотрел ему прямо в глаза. На его непривлекательной лысой голове сидели две выразительные родинки. Одна, с торчащими острыми волосиками, расположилась над височной костью, другая, напоминающая хвостик докторской колбаски, устроилась почти у самой макушки. Родинки господина Химушкина имели характерную особенность: когда хозяин удивлялся, они начинали ерзать по черепу Семена Семеновича, словно не являлись его собственностью, а были чужеродными букашками. Необходимо заметить, что удивлялся наш оригинальный москвич достаточно часто. После каждой едкой мысли, когда в его сознании возникали самые невероятные фантазии, он выдавал себя тем, что начинал возмущенно разводить руками. Впрочем, дивные мысли лезли в его голову неизвестно откуда и пропадали в какой-то черной дыре. Господин Химушкин никак не мог избавиться от нагромождения в сознании самых различных наваждений. Если в одну часть суток он был нелюдим и до крайности раздражителен, правда, без внешних аффектов и публичных выкриков, держа эмоции при себе, то в другую Семен Семенович как бы перерождался в общительного, привлекательного мужчину и редкого выдумщика. В это время он столь разительно менялся, что ему не просто казалось (нет, в этом москвич был даже принципиально убежден!), что он вовсе не господин Химушкин, шестидесяти лет, с невыразительной внешностью, больным воображением, тощим карманом и худым здоровьем, да и никогда не был таковым, а Гусятников Иван Степанович, богатый коммерсант, меценат, красавец. Пребывая в одном обличье, он способен был радоваться, любить и наслаждаться; находясь в другом — испытывал ненависть и злобу, отрицание всего, с чем сталкивался, а его желчные насмешки над поведением и мыслями человека, над устройством жизни были нескончаемы. Если в одно время он стремился владеть миром, то в другое — отвергал, презирал его. Он был то злым критиком всего сущего, то фанатом надуманного, нет-с, реально существующего в его сознании представления. Где же на самом деле жил господин Химушкин? Вернее спросить, в какое время суток он реально существовал, а в какое мечтал, перевоплощался? Или наоборот, это господин Х. упрямо возникал в сознании Ивана Степановича Гусятникова, обремененного могущественным капиталом? То есть Семен Семенович был ни кем иным как преуспевающим господином Гусятниковым, который лишь в какие-то моменты слабости чувствовал себя другим человеком? Был ли мир богатства и шикерии средой реального обитания Семена Семеновича или существовал лишь в представлении разбалансированного ума? В этой борьбе взаимоисключающих предположений и пребывал наш раздвоившийся оригинал. Ситуация усугублялась еще тем, что ему никак не удавалось встретиться с господином Гусятниковым, чтобы раз и навсегда выяснить, почему какая-то сверхъестественная сила так настойчиво мешает их знакомству и общению. Тут он отчаянно разводил руками — складывалось впечатление, что Семен Семеновича чрезвычайно угнетало это обстоятельство.
Впрочем, знакомая физиономия в зеркале опять убедила его, что он сейчас не кто-то другой, а самый настоящий господин Химушкин. И как только он это понял, то из преуспевающего, довольного собой и окружающим миром богача Ивана Гусятникова вмиг превратился в его противоположность и искренне заворчал по поводу решения властей монетизировать льготы неимущим слоям общества. «У чиновников совсем нет мозгов, — злобно подумал он. — Инфляция в стране составляет пятнадцать процентов; рост цен на топливо превышает тридцать пять процентов в год; кредитные ставки не опускаются ниже семнадцати процентов годовых; государственный капитал — это более ста миллиардов долларов — размещен под менее чем два процента в дальнем зарубежье, и в таких условиях эти типы из правительства и Думы заменяют пенсионерам и инвалидам (в стране, где у тридцати с лишним процентов населения доход ниже прожиточного минимума) льготы на транспорт, на медицинское обслуживание мифическими выплатами! Дремучий непрофессионализм. Чиновникам льстит новизна, но никак не экономическая логика. Жуткое вранье, отсутствие академических знаний, популистские лозунги — вот их инструментарий при общении с народом. Тьфу! Тьфу! Может, сейчас же сесть за компьютер, взяться сочинять воззвание, чтобы поднять массы, показать труднейшее положение дел, определить задачи борьбы… Нет! Минутку! А нужно ли мне все это? Разве я испытываю удовольствие от борьбы с властью? Или взялся отомстить великим мира сего за какие-то там их грехи? Если эти, кого касаются нововведения, сами пасуют, то почему я должен отдуваться за них? Ломать голову, подставляться, бороться с властью? Что я, лидер, или хочу быть им, или меня интересует политика? Да, я знаю, что делать! Вот если бы я стал президентом! Тогда можно и палку в руки взять! А то чего это вдруг затронули меня эти новые законы? Нет! До пенсии еще дожить надо, а если конфликтовать из-за любой нелепости, то хватит ли сил? С оскорбленными чувствами народ жить может, да я и сам лишь пар выпущу и на душе легче становится. А борьба требует самых решительных действий. Тут не мысли одни нужны, пусть даже самые революционные, а радикальные шаги востребованы, без них амбиции не успокоить, никакой воды не хватит залить пожар внутреннего возмущения, тем более если тут еще выгода есть. А ведь какая борьба без выгоды? Где же моя польза от всей этой суеты? Поэтому можно спросить себя: а нужно ли мне все это — больное сердце, истощенные нервы, гипертония, язва желудка? Нет-с, ничего подобного мне никак не нужно, потому что таким образом долго не протянешь. Созерцатель всегда живет дольше. Пьет винцо, поругивает политиков, устраивает митинги в собственной голове — вот стиль успешного существования. Тут и вопрос, и ответ простейший: что лучше, полезнее человеку — молча занимать мозги социальными головоломками и жить долго или покричать разок-другой «Долой правительство!», а потом оказаться в кандалах или в могиле. Слава богу, собственное тщеславие второго не требует, громкий скандал хочется устраивать лишь в собственной голове, будоражить лишь себя суровой критикой режима. Я отлично знаю, что с людьми, умеющими за себя постоять, такое, как нынче с нашими, никогда не случается. Те, за бугром, научились бороться, а мы воспитали в себе великое терпение. Действительно, мы настоящие страстотерпцы в этом деле. Они там могут сказать, что мы трусим, боимся, а я про себя замечу: «Взгляни на нашу историю, кто жил дольше, кто жил лучше, кто имел больше — крикун или молчун? У нас, голубчики, молчуны всегда больше имели. А у вас — крикуны. Так это ваша история, ваш путь к благоденствию, а у нас совсем другая дорога, она, может, вам непонятна, да и бог с вами. Ведь в конце концов побеждает тот, кто получает больше. Да! Помимо этого имеется еще что-то такое неизведанное в нашем сознании, что вылезает наружу в момент кризиса, словно свет фонарика в темной ночи, освещающий коридор пути. Именно в эти моменты возникает живейшее ощущение, что ты уже такое пережил, посему прекрасно представляешь, чем может все это закончиться, и знаешь точный рецепт выхода из создавшегося тупика. Этот фонарик из прошлого и ведет нас по жизни. Вот я публично молчу, но жестоко скандалю внутри себя. И имею прямые выгоды от такого расписания!»
Тут Семен Семенович прошелся по комнате, налил себе водочки, выпил, закусил помидором, закатил глаза от удовольствия, уселся в кресло, налил еще стопку и продолжил свои размышления. «Что плохого дает мне молчание? В налоговую службу не приглашают, хотя, кажется, им известно, что я сдаю две комнаты. Так, ничего себе студентки, по четыреста долларов в месяц платят, а отцы еще по полторы сотни доплачивают, чтобы я все подробности поведения их дочерей приватно докладывал. На ушко! Шепотом! Каждое утро и перед сном! И телефоны еще оплачивают. Да! Тут на ум пришел очень показательный случай. Когда впервые мне пришлось наблюдать за одной из моих квартиранток, я, честно сказать, долго размышлял, в какой редакции донести увиденный пикантный сюжет до заказчика. Но решение пришло как-то само собой, без угрызения совести. Эх, Семен Семенович Химушкин не простой человек. Прошу вас не торопиться складывать обо мне мнение, потому что первое впечатление часто бывает ошибочным. Итак, мне поручили за приличное вознаграждение наблюдать за студентками. Не думайте, что я тут же решил заглядывать в замочную скважину. Я человек творческий, расположенный к скандалам в собственном разуме, поэтому первым делом стал размышлять, как организовать это тайное подсматривание и подслушивание, чтобы полностью контролировать все, что происходит в сдаваемых в наем комнатах. А як же, инакше жити тяжко! Ну бо проблема с грiшми супроводжуэ нас все життя. Я сумел без особого труда выцарапать у отцов студенток бюджет для системного выполнения задания. Купил необходимую шпионскую технику: миниатюрные камеры, вмонтированные затем в плинтус, в орнамент изголовья кровати и в бачок унитаза, записывающие звуки и голоса высокочувствительные устройства. С помощью дрели проделал специальные ходы, чтобы не упустить ни малейшего шага и шепота. Ведь мне надо было знать все! Я человек обязательный! И никакой скверности в этом деликатном деле не улавливаю. Как-то смотрю я несколько невнимательно телепередачу о политике и предстоящих выборах. Скукота от бессовестного вранья такая жуткая, аж зевать приходится, да так часто, что решил, чтобы не заснуть, к окну подойти. Глянул я в него — погода сквернейшая. Льет дождь, да такой сильный, словно сидишь рядом с ударником. В голове бесперебойный трум, трум, трум, трум, трум. Хоть еще день, но темно, как поздним вечером. Вдруг на мониторе является фигура незнакомца: идет он на цыпочках, руки расставил по сторонам, чтобы баланс поддерживать. Огромный такой парень, одним словом атлет. А впереди, вижу, Лизка, квартирантка, тащится, то и дело прикладывая палец к губам. Я тут же забыл обо всем и уставился в оборудование. Сердце замерло — такое вдруг увидеть, а? Едва они в комнату вошли, как она говорит ему еле слышно: „Ложись, я полотенце принесу“. Тут я думаю, а полотенце-то зачем нести, у нее же в шкафу они, на полках. Что, из ванной возьмет или мое чистое из кладовки вытащит? Смотрю, он раздевается и ложится в постель, а она в ванной полотенце смачивает. Что, думаю, дальше-то будет, я мужчина, не особенно избалованный женской лаской и фантазией. Лизка возвращается к себе, защелкивает дверь и, широко улыбаясь, начинает протирать мокрым полотенцем мощное тело хахаля. Да так тщательно и старательно, что, кажется, ни одну клетку не пропускает, и не просто протирает как-то махом, а словно даже начищает, глянец наводит. А потом этот блестящий, гигиенический сантиметрик кусает, облизывает и целует, целует, целует. А после поцелуя свои блондинистые волосы в кисточку сожмет и этой кисточкой несколько раз проходит по расцелованному месту. Вот как, оказывается, можно, поражаюсь я такому увлечению. Наконец, подготовка заканчивается, и они погружаются в секс, да так самозабвенно, что выглядят совершенно отрешенными. Она начинает стонать, даже выкрикивать бессвязные слова: „Откуда …“, „целый километр …“, „камин …“ „виолончель …“, хотя ничего особенного не происходит, как я это состояние понимаю. Вроде все обычно, думаю я, так почему же столько одурманенных воплей? В сексе у меня самого никогда ничего подобного не было. Я вообще по личным причинам его остерегался. Но на сей раз было и совершенно новое ощущение: казалось, этот эротический гвалт ограждал их от собственного возбуждения, заглушал его пряность. Насмотрелся я этих поз и движений, наслышался криков и стонов и думаю, что ее отцу-то сообщать. Если всю правду рассказать, может, отзовет он ее вовсе из Москвы, лишусь я арендной платы и гонорара за особые поручения. Нет, думаю, мне интересно, совсем иное рассказать или еще лучше вообще помалкивать. Так что когда себя касается, компромисс можно легко и быстро найти. Поквитаться с самим собой — милейшее дело! Является ли эта странная черта особым свойством моего характера? Однозначно не могу ответить! Вот почему так старательно наблюдаю за самим собой всю жизнь и до сих пор частенько сам себе непонятен. Да-с, молчание у нас в стране благо и стоит дорого! Если бы я квартирантке своей концерт по этому случаю устроил, то потерял бы ее со всеми преференциями. Если бы на площадях маршировал с протестными лозунгами, покрикивал на власть в колоннах оппозиционных партий и движений, расклеивал бы листовки с антиправительственными лозунгами, то обязательно инспектор из налоговой службы появился бы на пороге, чтобы спросить: „А почему это, Семен Семенович, от тебя налоги с арендной платы на счет государственной казны не поступают? Может, штраф с тебя взять за последние семь лет? Или в тюремную командировку направить? Ведь налоговое законодательство нарушаешь!“ Нет! Извините! Зачем мне все это, что я, на дурака похож? Я отлично знаю, что возвышает человека над другими существами, каково его истинное достоинство. Это его несомненная способность скандалить внутри себя! Какое другое животное способно на такое? Лаять, выть, реветь, показывать зубы, выпускать когти — и проделывать все это без малейшего внешнего выражения! Эх, этот Энгельс: „…труд сделал из животного человека“. Какой, прошу прощения, труд, да при чем тут он вообще? Лишь развивая способности разговаривать с самими собой, наши далекие предки создавали род людской, без этого никак бы онне получился. Так что молчание собственного бурлящего сознания — это богатейший генетический феномен, доставшийся нам из глубины веков. Поэтому человеческая самодостаточность должна измеряться лишь способностью безмолвного терзания ран собственного я! Хотя мораль обычно торопится и поминутно лезет с вечным вопросом — в чем, мол, заключается человеческая справедливость, разве не в известном афоризме: «Не делай другому того, чего не желаешь себе сам»? А если именно в этом, то совершенно не правы западники, критикующие нас за молчаливое принятие произвола власти. «Почему вы молчите? Боритесь, господа! Отстаивайте свои права!» Оскомину набили эти ихпризывы. А как же в таком случае реализовывать общепринятый афоризм? Ведь любой твой публичный протест по поводу разгула чиновничества направлен-то против кого-то конкретно. Как же тут «не делать другому того …», иначе говоря, прими все как оно есть и не выступай. Поэтому лучше всего вообще ничего не делать и предаваться любимому занятию — молчаливо возмущаться. А если кто желает поспорить со мной и попытаться доказать, что я совершенно не прав, то я всегда согласен на такую дискуссию. Только вначале обозначьте мне новый закон бытия, пусть он найдет в моем разуме точку опоры, согласие! А пока я останусь со своими мыслями, идеалами вечной борьбы со злом, но лишь в голове Семена Химушкина. А на публике протестовать против самого себя — это все равно, что хлестать плетью по собственной физиономии! За что же такое наказание, господа!
Если когда-нибудь докажет мне, что жил я не по людским правилам, в ущерб себе и другим, что в результате моего образа жизни мир наполнился безграничным горем, несправедливостью и страданием, то я готов к покаянию. Нет! Онидолжны знать, что я не просто какой-то там выскочка, хвастун, живущий одним днем. Я, господа, русский человек! А это, прошу прощения, нечто совсем другое по сравнению с тем, что можно встретить на мостовых Парижа или аллеях Калифорнии! Без роковой ошибки я не человек, я не русский! Если во мне нет злобы, если я не ощущаю муки в каждом дне, если не испытываю ночных страданий, дневных невзгод и страхов, то что за жизнь у меня? Что я, европеец? С его вечным материализмом и извращенным комфортом? Избави бог! Ой! Русским наслаждаться жизнью сам Господь запретил! Прямо такой указ издал! Наш удел — сохранять в себе духовную скандальность, возвышенный образ мыслей и драчливость в помыслах. В этом и состоит все величие жизни. А какой же смысл коротать время в пабе, сосисочной или биллиардной? За кружкой пива или с кием в руке? Тьфу! Я смеюсь от всего сердца над ними, проживают свою жизнь, словно лишь смерти дожидаются, считают, сколько еще на этом европейском свете им прозябать осталось. Поверили мифу, что за рождением начинается жизнь, а за ней без каких-то там зигзагов — смерть. Нет! Совсем не так-с! Ведь осознание собственной жизни кроется лишь в бунте ума, этим и отличается бытие человеческое от всего другого присутствия. А если мятеж закончился, то накладывай на себя руки — жизнь тоже подошла к финалу! А какое там воспарение сознания под Биг Беном? Или в Гайд-парке, или на каннских пляжах? Гармония противопоказана человечеству, как несносная жара, плавящая мозги наши. Кто же может раскидывать умом при сорока градусах по Цельсию? А если сорок пять, как прошлым летом, а то и все пятьдесят, как в ближайшем будущем? То, что человеческий род все еще существует и существует, сегодня уже не звучит так убедительно. И это обстоятельство меня чрезвычайно радует. А этина Западе создают себе не обремененную проблемами жизнь и наивно радуются, что, дескать, у них все о, кей! Человек без притворства, без мнимой или реальной борьбы, без грандиозных скандалов в разуме полностью обреченное существо. Ему интеллектуальная буря необходима, иначе пропадет, вымрет, как предыдущие биологические виды. Поэтому безудержно стремящийся к гармонии, окружающий себя роскошью, накапливающий капиталы, он, сам того не понимая, приближает конец света. А европейцы, они все ближе к параличу высоких чувств, так что никакой дебош в их сознании невозможен. У нас судят за публичную критику власти, в тюрьмах изгоняют этот социальный недуг, а у них за скандал в собственном сознании ставят диагноз: «безумие»! В их языках даже слово «страсть» не существует в том значении, как у нас: «невероятно возвышенное возбуждение». При определении разных состояний души и разума, проявления всех случаев чувственности у них существует одно лишь и притом не очень уж выразительное слово: «passion». Они не пользуются у русских никакой особенной симпатией. Да, французы, да, англичане, ну что тут особенного? Не воспаляется от этих ничтожных понятий наш разум, душа не погружается ни в трепет, ни в восторг, когда слышит эти слова. Как-то совершенно равнодушен к ним наш русский слух! Вот взять, к примеру, немцев: с семнадцатого по девятнадцатый век их считали последними пропойцами Европы. Казалось бы, сколько негатива. Ах! Ох! Онипьют свекольный шнапс! Онигонят самогон из картофельных очисток! «Comment peut — on cotoyer des gens, de si bas etage» (« Как можно водиться с такой низкой публикой!») — звучало на Елисейских полях. «if I were German I shoud certainly hang myself» (« Если бы я был немцем, то обязательно бы повесился!»)— звучало в лондонскихгостиных. Странная логика: позорно было быть немцем. А именно в это время онисоздают величайшую музыку, философию, науку, литературу. А что сейчас? Перестали пить, разломали самогонные аппараты, допустили к себе парижских парикмахеров, стали щеголять на французский манер, по-английски капитализировали, усреднили оригинальную ментальность, широко ввели в лексикон слово «бизнес» — и что? Ничего нет! Все исчезло! Культура погибла: остатки ихдуха живут нынче лишь в шедеврах прошлого! В бесчинствах разума ихтеперь не заметишь. Они вместе с бывшими своими критикамивышли на подиум попкультуры поведения и творчества (если слово «творчество» вообще подходит к этому виду деятельности).
Если в прошлом европейцы были убежденнымихристианами, что позволяло им скрывать неспособность к бузе в сознании, то теперь они таят банальность своего разума за стилем поведения, брендами, гольфом, модой с пренебрежением упоминать Россию. Жаль! Не ведая, онисами приближают конец света! И никакого по этому поводу беспокойства, дискуссии в обществе и в собственных головах. Нам никак нельзя допускать на наше поле обнищавших душой жителей Старого Света. Да, карман у них тугой, набитый, города блестят чистотой, уютны, одежда отутюжена, вытрезвителей нет, тюрьмы и дома для сумасшедших полупусты. Но что еще? Чем они по существу отличаются от нас в лучшую сторону? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что их бабы дефилируют сексуальнее, чем наши? Где тот безумец, который заявит, что у плодов их земледелия есть хоть какой-то вкус? Что их времяпрепровождение более выразительно, что память заполнена неиссякаемыми сюжетами, а сознание подвержено нашествию скандальных тем?
Нет! Ничего подобного! Но что же в них такого, что толкает их к представлению, будто им живется лучше, чем нам, будто им весьма комфортно в европейских стенах, а у нас, значит, совсем дурно? Ведь главное для человека — разум. Размышляя над строением себя самого, я пришел к выводу, что состою из прочной триады: самости, скандала в себе, художества собственного разума. И никакие там чувственные химеры — нравиться публике, испытывать вкус лангустов, отмечать красоту прически, изящные линии женского тела, наслаждаться ароматом сигар, аплодисментами в мою честь — меня абсолютно не интересуют. Нужен ли нам такой рафинированный вкус, которым гордятся европейцы? Их изысканные манеры, возведенные в ранг интеллекта? Как держать вилку? Как открывать рот? Пить ли по глотку? Тьфу! Ой, не наше это дело, господа! Совсем не наше! Бурлящий самыми разными идеями, бунтующий разум — вот русская стихия обитания! Кто мы без него? Европейцы! А хотим ли мы этого? Нет, господа, ох как не желаем. Спросишь сейчас европейца о наличии у него желаний — он обязательно выскажется слоганом из теле-газетной рекламы. Нет-с, сознание у нихдавно потеряно! Поэтому онии лезут на всевозможные демонстрации, чтобы себя показать и на людей посмотреть. Погода ведь способствует, не то что у нас! А один господин как-то даже открыто высказался: «Протестные тусовки — лучшее место для знакомства! Женщин уйма! И не надо ломать голову, с чего начать кадриться». Ну вот скажите мне, господа российские, вы-то меня лучше поймете: может ли кто-нибудь из вас выйти на митинг или демо, если ваши мозги дымятся от проблем бытия, если сознание ведет интенсивную борьбу по какому-то музыкальному, философскому либо научному вопросу с правительством, солидным оппонентом или группой ученых? Ведь ни один разумный человек не позволит себе по одному и тому же вопросу участвовать в совершенно разных по накалу скандалах. Один раз в обстоятельной аналитической дискуссии внутри себя, а другой — в колоннах незнакомцев на площадях и улицах Москвы. Что же из такой очевидной глупости получится? Срам! Интеллектуальный срам, господа! Поэтому нет! Избавьте Семена Химушкина от европейской политической культуры. Я лучше продолжу бузить в собственном разуме! Ласкать себя страстными парадоксами российской версии человеческого предназначения. Больше пользы извлеку из такого чисто национального принципа. Ведь мы веками приучали себя, что необходимо желать себе всего наихудшего, наиглупейшего и мерзкого, потому что лишь такие сюжеты могут привести к скандалу с самим собой, а значит, они открывают прямой путь к бунту и к творчеству. Что же получится, если я начну желать себе огромного состояния, высокой должности и неимоверной власти, тем самым постоянно тешить свое самолюбие уверенностью, что вот-вот получу все это, да еще в неограниченном количестве. Не запрею ли я в ожидании-то? Не оевропеюсь ли? Надо, конечно, признать, что среди нашего замшелого брата нет-нет, а встретишь такого, кто обо всем этом слезы льет и вымаливает у судьбы выгодный кусок, да пожирнее. И какая у него невероятная способность к таким пожеланиям, к фантастическим представлениям о возможной жизни в роскоши, ну, действительно, как будто в Европе на ноги встал. Другой раз даже подумаешь, а не французским ли молочком он выкормлен. Помнится, коммунисты на сотни миллионов долларов во Франции масло и молоко ежегодно покупали! Не следы ли это той самой внешнеэкономической экспансии? Французы — люди коварные, помнится, еще «чуточку славянский» Бальзак (ведь связался же с полячкой) их все высмеивал, но так ничего и не добился. Поэтому обычный русский конец ожидал его: помер рано, разъеденный болезнями…
А может, все это и не так было, а я только себя утешить захотел, слезы выдавить у себя за тех, кому симпатизирую. Ведь частенько бывает, думаешь одно, а сам с собой говоришь совсем о другом. Видимо, такова особенность одиноких скандалистов. Но тут хочется добавить самое главное: мы, русские, изумительные люди, и прекрасно, что не ведаем, да и не хотим даже прогнозы строить, чем все закончится, что именно сулит нам фортуна. Настоящее для нас совсем не важный фактор, нам бы проявить презрение к окружающему миру, к его недостаткам, его испорченность понять до самых глубин. А что настоящее? Является ли оно предметом моих умственных странствий? Зачем его вообще знать? Я, да и мы все русские, живем лишь отдаленным будущим, даже не завтрашним и не послезавтрашним, а после-после-после-послезавтрашним днем! В какой-то магической, труднодоступной глубине будущего. Именно в нем все самое сокровенное только и возможно, оно всегда перед глазами, с замечательными сюжетами чего-то скандального, чрезвычайно привлекательного нашему живому выразительному представлению. Ведь в сиюминутном, кроме бытия, обремененного реальным укладом, ничего фантастического нет! Так что в состоянии перманентных скитаний в грядущем, терзающих мой рассудок, я и существую. В нем и есть наша абсолютная самость, желающая выйти за собственные границы. У меня в этой связи даже некий проект в сознании вызревает. Ведь если бесчинства мозга исчезнут, перестанут меня донимать, задохнутся вследствие обольщения европейской жизнью, куда деваться? Где и какую найти новую точку опоры?
Впрочем, знакомая физиономия в зеркале опять убедила его, что он сейчас не кто-то другой, а самый настоящий господин Химушкин. И как только он это понял, то из преуспевающего, довольного собой и окружающим миром богача Ивана Гусятникова вмиг превратился в его противоположность и искренне заворчал по поводу решения властей монетизировать льготы неимущим слоям общества. «У чиновников совсем нет мозгов, — злобно подумал он. — Инфляция в стране составляет пятнадцать процентов; рост цен на топливо превышает тридцать пять процентов в год; кредитные ставки не опускаются ниже семнадцати процентов годовых; государственный капитал — это более ста миллиардов долларов — размещен под менее чем два процента в дальнем зарубежье, и в таких условиях эти типы из правительства и Думы заменяют пенсионерам и инвалидам (в стране, где у тридцати с лишним процентов населения доход ниже прожиточного минимума) льготы на транспорт, на медицинское обслуживание мифическими выплатами! Дремучий непрофессионализм. Чиновникам льстит новизна, но никак не экономическая логика. Жуткое вранье, отсутствие академических знаний, популистские лозунги — вот их инструментарий при общении с народом. Тьфу! Тьфу! Может, сейчас же сесть за компьютер, взяться сочинять воззвание, чтобы поднять массы, показать труднейшее положение дел, определить задачи борьбы… Нет! Минутку! А нужно ли мне все это? Разве я испытываю удовольствие от борьбы с властью? Или взялся отомстить великим мира сего за какие-то там их грехи? Если эти, кого касаются нововведения, сами пасуют, то почему я должен отдуваться за них? Ломать голову, подставляться, бороться с властью? Что я, лидер, или хочу быть им, или меня интересует политика? Да, я знаю, что делать! Вот если бы я стал президентом! Тогда можно и палку в руки взять! А то чего это вдруг затронули меня эти новые законы? Нет! До пенсии еще дожить надо, а если конфликтовать из-за любой нелепости, то хватит ли сил? С оскорбленными чувствами народ жить может, да я и сам лишь пар выпущу и на душе легче становится. А борьба требует самых решительных действий. Тут не мысли одни нужны, пусть даже самые революционные, а радикальные шаги востребованы, без них амбиции не успокоить, никакой воды не хватит залить пожар внутреннего возмущения, тем более если тут еще выгода есть. А ведь какая борьба без выгоды? Где же моя польза от всей этой суеты? Поэтому можно спросить себя: а нужно ли мне все это — больное сердце, истощенные нервы, гипертония, язва желудка? Нет-с, ничего подобного мне никак не нужно, потому что таким образом долго не протянешь. Созерцатель всегда живет дольше. Пьет винцо, поругивает политиков, устраивает митинги в собственной голове — вот стиль успешного существования. Тут и вопрос, и ответ простейший: что лучше, полезнее человеку — молча занимать мозги социальными головоломками и жить долго или покричать разок-другой «Долой правительство!», а потом оказаться в кандалах или в могиле. Слава богу, собственное тщеславие второго не требует, громкий скандал хочется устраивать лишь в собственной голове, будоражить лишь себя суровой критикой режима. Я отлично знаю, что с людьми, умеющими за себя постоять, такое, как нынче с нашими, никогда не случается. Те, за бугром, научились бороться, а мы воспитали в себе великое терпение. Действительно, мы настоящие страстотерпцы в этом деле. Они там могут сказать, что мы трусим, боимся, а я про себя замечу: «Взгляни на нашу историю, кто жил дольше, кто жил лучше, кто имел больше — крикун или молчун? У нас, голубчики, молчуны всегда больше имели. А у вас — крикуны. Так это ваша история, ваш путь к благоденствию, а у нас совсем другая дорога, она, может, вам непонятна, да и бог с вами. Ведь в конце концов побеждает тот, кто получает больше. Да! Помимо этого имеется еще что-то такое неизведанное в нашем сознании, что вылезает наружу в момент кризиса, словно свет фонарика в темной ночи, освещающий коридор пути. Именно в эти моменты возникает живейшее ощущение, что ты уже такое пережил, посему прекрасно представляешь, чем может все это закончиться, и знаешь точный рецепт выхода из создавшегося тупика. Этот фонарик из прошлого и ведет нас по жизни. Вот я публично молчу, но жестоко скандалю внутри себя. И имею прямые выгоды от такого расписания!»
Тут Семен Семенович прошелся по комнате, налил себе водочки, выпил, закусил помидором, закатил глаза от удовольствия, уселся в кресло, налил еще стопку и продолжил свои размышления. «Что плохого дает мне молчание? В налоговую службу не приглашают, хотя, кажется, им известно, что я сдаю две комнаты. Так, ничего себе студентки, по четыреста долларов в месяц платят, а отцы еще по полторы сотни доплачивают, чтобы я все подробности поведения их дочерей приватно докладывал. На ушко! Шепотом! Каждое утро и перед сном! И телефоны еще оплачивают. Да! Тут на ум пришел очень показательный случай. Когда впервые мне пришлось наблюдать за одной из моих квартиранток, я, честно сказать, долго размышлял, в какой редакции донести увиденный пикантный сюжет до заказчика. Но решение пришло как-то само собой, без угрызения совести. Эх, Семен Семенович Химушкин не простой человек. Прошу вас не торопиться складывать обо мне мнение, потому что первое впечатление часто бывает ошибочным. Итак, мне поручили за приличное вознаграждение наблюдать за студентками. Не думайте, что я тут же решил заглядывать в замочную скважину. Я человек творческий, расположенный к скандалам в собственном разуме, поэтому первым делом стал размышлять, как организовать это тайное подсматривание и подслушивание, чтобы полностью контролировать все, что происходит в сдаваемых в наем комнатах. А як же, инакше жити тяжко! Ну бо проблема с грiшми супроводжуэ нас все життя. Я сумел без особого труда выцарапать у отцов студенток бюджет для системного выполнения задания. Купил необходимую шпионскую технику: миниатюрные камеры, вмонтированные затем в плинтус, в орнамент изголовья кровати и в бачок унитаза, записывающие звуки и голоса высокочувствительные устройства. С помощью дрели проделал специальные ходы, чтобы не упустить ни малейшего шага и шепота. Ведь мне надо было знать все! Я человек обязательный! И никакой скверности в этом деликатном деле не улавливаю. Как-то смотрю я несколько невнимательно телепередачу о политике и предстоящих выборах. Скукота от бессовестного вранья такая жуткая, аж зевать приходится, да так часто, что решил, чтобы не заснуть, к окну подойти. Глянул я в него — погода сквернейшая. Льет дождь, да такой сильный, словно сидишь рядом с ударником. В голове бесперебойный трум, трум, трум, трум, трум. Хоть еще день, но темно, как поздним вечером. Вдруг на мониторе является фигура незнакомца: идет он на цыпочках, руки расставил по сторонам, чтобы баланс поддерживать. Огромный такой парень, одним словом атлет. А впереди, вижу, Лизка, квартирантка, тащится, то и дело прикладывая палец к губам. Я тут же забыл обо всем и уставился в оборудование. Сердце замерло — такое вдруг увидеть, а? Едва они в комнату вошли, как она говорит ему еле слышно: „Ложись, я полотенце принесу“. Тут я думаю, а полотенце-то зачем нести, у нее же в шкафу они, на полках. Что, из ванной возьмет или мое чистое из кладовки вытащит? Смотрю, он раздевается и ложится в постель, а она в ванной полотенце смачивает. Что, думаю, дальше-то будет, я мужчина, не особенно избалованный женской лаской и фантазией. Лизка возвращается к себе, защелкивает дверь и, широко улыбаясь, начинает протирать мокрым полотенцем мощное тело хахаля. Да так тщательно и старательно, что, кажется, ни одну клетку не пропускает, и не просто протирает как-то махом, а словно даже начищает, глянец наводит. А потом этот блестящий, гигиенический сантиметрик кусает, облизывает и целует, целует, целует. А после поцелуя свои блондинистые волосы в кисточку сожмет и этой кисточкой несколько раз проходит по расцелованному месту. Вот как, оказывается, можно, поражаюсь я такому увлечению. Наконец, подготовка заканчивается, и они погружаются в секс, да так самозабвенно, что выглядят совершенно отрешенными. Она начинает стонать, даже выкрикивать бессвязные слова: „Откуда …“, „целый километр …“, „камин …“ „виолончель …“, хотя ничего особенного не происходит, как я это состояние понимаю. Вроде все обычно, думаю я, так почему же столько одурманенных воплей? В сексе у меня самого никогда ничего подобного не было. Я вообще по личным причинам его остерегался. Но на сей раз было и совершенно новое ощущение: казалось, этот эротический гвалт ограждал их от собственного возбуждения, заглушал его пряность. Насмотрелся я этих поз и движений, наслышался криков и стонов и думаю, что ее отцу-то сообщать. Если всю правду рассказать, может, отзовет он ее вовсе из Москвы, лишусь я арендной платы и гонорара за особые поручения. Нет, думаю, мне интересно, совсем иное рассказать или еще лучше вообще помалкивать. Так что когда себя касается, компромисс можно легко и быстро найти. Поквитаться с самим собой — милейшее дело! Является ли эта странная черта особым свойством моего характера? Однозначно не могу ответить! Вот почему так старательно наблюдаю за самим собой всю жизнь и до сих пор частенько сам себе непонятен. Да-с, молчание у нас в стране благо и стоит дорого! Если бы я квартирантке своей концерт по этому случаю устроил, то потерял бы ее со всеми преференциями. Если бы на площадях маршировал с протестными лозунгами, покрикивал на власть в колоннах оппозиционных партий и движений, расклеивал бы листовки с антиправительственными лозунгами, то обязательно инспектор из налоговой службы появился бы на пороге, чтобы спросить: „А почему это, Семен Семенович, от тебя налоги с арендной платы на счет государственной казны не поступают? Может, штраф с тебя взять за последние семь лет? Или в тюремную командировку направить? Ведь налоговое законодательство нарушаешь!“ Нет! Извините! Зачем мне все это, что я, на дурака похож? Я отлично знаю, что возвышает человека над другими существами, каково его истинное достоинство. Это его несомненная способность скандалить внутри себя! Какое другое животное способно на такое? Лаять, выть, реветь, показывать зубы, выпускать когти — и проделывать все это без малейшего внешнего выражения! Эх, этот Энгельс: „…труд сделал из животного человека“. Какой, прошу прощения, труд, да при чем тут он вообще? Лишь развивая способности разговаривать с самими собой, наши далекие предки создавали род людской, без этого никак бы онне получился. Так что молчание собственного бурлящего сознания — это богатейший генетический феномен, доставшийся нам из глубины веков. Поэтому человеческая самодостаточность должна измеряться лишь способностью безмолвного терзания ран собственного я! Хотя мораль обычно торопится и поминутно лезет с вечным вопросом — в чем, мол, заключается человеческая справедливость, разве не в известном афоризме: «Не делай другому того, чего не желаешь себе сам»? А если именно в этом, то совершенно не правы западники, критикующие нас за молчаливое принятие произвола власти. «Почему вы молчите? Боритесь, господа! Отстаивайте свои права!» Оскомину набили эти ихпризывы. А как же в таком случае реализовывать общепринятый афоризм? Ведь любой твой публичный протест по поводу разгула чиновничества направлен-то против кого-то конкретно. Как же тут «не делать другому того …», иначе говоря, прими все как оно есть и не выступай. Поэтому лучше всего вообще ничего не делать и предаваться любимому занятию — молчаливо возмущаться. А если кто желает поспорить со мной и попытаться доказать, что я совершенно не прав, то я всегда согласен на такую дискуссию. Только вначале обозначьте мне новый закон бытия, пусть он найдет в моем разуме точку опоры, согласие! А пока я останусь со своими мыслями, идеалами вечной борьбы со злом, но лишь в голове Семена Химушкина. А на публике протестовать против самого себя — это все равно, что хлестать плетью по собственной физиономии! За что же такое наказание, господа!
Если когда-нибудь докажет мне, что жил я не по людским правилам, в ущерб себе и другим, что в результате моего образа жизни мир наполнился безграничным горем, несправедливостью и страданием, то я готов к покаянию. Нет! Онидолжны знать, что я не просто какой-то там выскочка, хвастун, живущий одним днем. Я, господа, русский человек! А это, прошу прощения, нечто совсем другое по сравнению с тем, что можно встретить на мостовых Парижа или аллеях Калифорнии! Без роковой ошибки я не человек, я не русский! Если во мне нет злобы, если я не ощущаю муки в каждом дне, если не испытываю ночных страданий, дневных невзгод и страхов, то что за жизнь у меня? Что я, европеец? С его вечным материализмом и извращенным комфортом? Избави бог! Ой! Русским наслаждаться жизнью сам Господь запретил! Прямо такой указ издал! Наш удел — сохранять в себе духовную скандальность, возвышенный образ мыслей и драчливость в помыслах. В этом и состоит все величие жизни. А какой же смысл коротать время в пабе, сосисочной или биллиардной? За кружкой пива или с кием в руке? Тьфу! Я смеюсь от всего сердца над ними, проживают свою жизнь, словно лишь смерти дожидаются, считают, сколько еще на этом европейском свете им прозябать осталось. Поверили мифу, что за рождением начинается жизнь, а за ней без каких-то там зигзагов — смерть. Нет! Совсем не так-с! Ведь осознание собственной жизни кроется лишь в бунте ума, этим и отличается бытие человеческое от всего другого присутствия. А если мятеж закончился, то накладывай на себя руки — жизнь тоже подошла к финалу! А какое там воспарение сознания под Биг Беном? Или в Гайд-парке, или на каннских пляжах? Гармония противопоказана человечеству, как несносная жара, плавящая мозги наши. Кто же может раскидывать умом при сорока градусах по Цельсию? А если сорок пять, как прошлым летом, а то и все пятьдесят, как в ближайшем будущем? То, что человеческий род все еще существует и существует, сегодня уже не звучит так убедительно. И это обстоятельство меня чрезвычайно радует. А этина Западе создают себе не обремененную проблемами жизнь и наивно радуются, что, дескать, у них все о, кей! Человек без притворства, без мнимой или реальной борьбы, без грандиозных скандалов в разуме полностью обреченное существо. Ему интеллектуальная буря необходима, иначе пропадет, вымрет, как предыдущие биологические виды. Поэтому безудержно стремящийся к гармонии, окружающий себя роскошью, накапливающий капиталы, он, сам того не понимая, приближает конец света. А европейцы, они все ближе к параличу высоких чувств, так что никакой дебош в их сознании невозможен. У нас судят за публичную критику власти, в тюрьмах изгоняют этот социальный недуг, а у них за скандал в собственном сознании ставят диагноз: «безумие»! В их языках даже слово «страсть» не существует в том значении, как у нас: «невероятно возвышенное возбуждение». При определении разных состояний души и разума, проявления всех случаев чувственности у них существует одно лишь и притом не очень уж выразительное слово: «passion». Они не пользуются у русских никакой особенной симпатией. Да, французы, да, англичане, ну что тут особенного? Не воспаляется от этих ничтожных понятий наш разум, душа не погружается ни в трепет, ни в восторг, когда слышит эти слова. Как-то совершенно равнодушен к ним наш русский слух! Вот взять, к примеру, немцев: с семнадцатого по девятнадцатый век их считали последними пропойцами Европы. Казалось бы, сколько негатива. Ах! Ох! Онипьют свекольный шнапс! Онигонят самогон из картофельных очисток! «Comment peut — on cotoyer des gens, de si bas etage» (« Как можно водиться с такой низкой публикой!») — звучало на Елисейских полях. «if I were German I shoud certainly hang myself» (« Если бы я был немцем, то обязательно бы повесился!»)— звучало в лондонскихгостиных. Странная логика: позорно было быть немцем. А именно в это время онисоздают величайшую музыку, философию, науку, литературу. А что сейчас? Перестали пить, разломали самогонные аппараты, допустили к себе парижских парикмахеров, стали щеголять на французский манер, по-английски капитализировали, усреднили оригинальную ментальность, широко ввели в лексикон слово «бизнес» — и что? Ничего нет! Все исчезло! Культура погибла: остатки ихдуха живут нынче лишь в шедеврах прошлого! В бесчинствах разума ихтеперь не заметишь. Они вместе с бывшими своими критикамивышли на подиум попкультуры поведения и творчества (если слово «творчество» вообще подходит к этому виду деятельности).
Если в прошлом европейцы были убежденнымихристианами, что позволяло им скрывать неспособность к бузе в сознании, то теперь они таят банальность своего разума за стилем поведения, брендами, гольфом, модой с пренебрежением упоминать Россию. Жаль! Не ведая, онисами приближают конец света! И никакого по этому поводу беспокойства, дискуссии в обществе и в собственных головах. Нам никак нельзя допускать на наше поле обнищавших душой жителей Старого Света. Да, карман у них тугой, набитый, города блестят чистотой, уютны, одежда отутюжена, вытрезвителей нет, тюрьмы и дома для сумасшедших полупусты. Но что еще? Чем они по существу отличаются от нас в лучшую сторону? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что их бабы дефилируют сексуальнее, чем наши? Где тот безумец, который заявит, что у плодов их земледелия есть хоть какой-то вкус? Что их времяпрепровождение более выразительно, что память заполнена неиссякаемыми сюжетами, а сознание подвержено нашествию скандальных тем?
Нет! Ничего подобного! Но что же в них такого, что толкает их к представлению, будто им живется лучше, чем нам, будто им весьма комфортно в европейских стенах, а у нас, значит, совсем дурно? Ведь главное для человека — разум. Размышляя над строением себя самого, я пришел к выводу, что состою из прочной триады: самости, скандала в себе, художества собственного разума. И никакие там чувственные химеры — нравиться публике, испытывать вкус лангустов, отмечать красоту прически, изящные линии женского тела, наслаждаться ароматом сигар, аплодисментами в мою честь — меня абсолютно не интересуют. Нужен ли нам такой рафинированный вкус, которым гордятся европейцы? Их изысканные манеры, возведенные в ранг интеллекта? Как держать вилку? Как открывать рот? Пить ли по глотку? Тьфу! Ой, не наше это дело, господа! Совсем не наше! Бурлящий самыми разными идеями, бунтующий разум — вот русская стихия обитания! Кто мы без него? Европейцы! А хотим ли мы этого? Нет, господа, ох как не желаем. Спросишь сейчас европейца о наличии у него желаний — он обязательно выскажется слоганом из теле-газетной рекламы. Нет-с, сознание у нихдавно потеряно! Поэтому онии лезут на всевозможные демонстрации, чтобы себя показать и на людей посмотреть. Погода ведь способствует, не то что у нас! А один господин как-то даже открыто высказался: «Протестные тусовки — лучшее место для знакомства! Женщин уйма! И не надо ломать голову, с чего начать кадриться». Ну вот скажите мне, господа российские, вы-то меня лучше поймете: может ли кто-нибудь из вас выйти на митинг или демо, если ваши мозги дымятся от проблем бытия, если сознание ведет интенсивную борьбу по какому-то музыкальному, философскому либо научному вопросу с правительством, солидным оппонентом или группой ученых? Ведь ни один разумный человек не позволит себе по одному и тому же вопросу участвовать в совершенно разных по накалу скандалах. Один раз в обстоятельной аналитической дискуссии внутри себя, а другой — в колоннах незнакомцев на площадях и улицах Москвы. Что же из такой очевидной глупости получится? Срам! Интеллектуальный срам, господа! Поэтому нет! Избавьте Семена Химушкина от европейской политической культуры. Я лучше продолжу бузить в собственном разуме! Ласкать себя страстными парадоксами российской версии человеческого предназначения. Больше пользы извлеку из такого чисто национального принципа. Ведь мы веками приучали себя, что необходимо желать себе всего наихудшего, наиглупейшего и мерзкого, потому что лишь такие сюжеты могут привести к скандалу с самим собой, а значит, они открывают прямой путь к бунту и к творчеству. Что же получится, если я начну желать себе огромного состояния, высокой должности и неимоверной власти, тем самым постоянно тешить свое самолюбие уверенностью, что вот-вот получу все это, да еще в неограниченном количестве. Не запрею ли я в ожидании-то? Не оевропеюсь ли? Надо, конечно, признать, что среди нашего замшелого брата нет-нет, а встретишь такого, кто обо всем этом слезы льет и вымаливает у судьбы выгодный кусок, да пожирнее. И какая у него невероятная способность к таким пожеланиям, к фантастическим представлениям о возможной жизни в роскоши, ну, действительно, как будто в Европе на ноги встал. Другой раз даже подумаешь, а не французским ли молочком он выкормлен. Помнится, коммунисты на сотни миллионов долларов во Франции масло и молоко ежегодно покупали! Не следы ли это той самой внешнеэкономической экспансии? Французы — люди коварные, помнится, еще «чуточку славянский» Бальзак (ведь связался же с полячкой) их все высмеивал, но так ничего и не добился. Поэтому обычный русский конец ожидал его: помер рано, разъеденный болезнями…
А может, все это и не так было, а я только себя утешить захотел, слезы выдавить у себя за тех, кому симпатизирую. Ведь частенько бывает, думаешь одно, а сам с собой говоришь совсем о другом. Видимо, такова особенность одиноких скандалистов. Но тут хочется добавить самое главное: мы, русские, изумительные люди, и прекрасно, что не ведаем, да и не хотим даже прогнозы строить, чем все закончится, что именно сулит нам фортуна. Настоящее для нас совсем не важный фактор, нам бы проявить презрение к окружающему миру, к его недостаткам, его испорченность понять до самых глубин. А что настоящее? Является ли оно предметом моих умственных странствий? Зачем его вообще знать? Я, да и мы все русские, живем лишь отдаленным будущим, даже не завтрашним и не послезавтрашним, а после-после-после-послезавтрашним днем! В какой-то магической, труднодоступной глубине будущего. Именно в нем все самое сокровенное только и возможно, оно всегда перед глазами, с замечательными сюжетами чего-то скандального, чрезвычайно привлекательного нашему живому выразительному представлению. Ведь в сиюминутном, кроме бытия, обремененного реальным укладом, ничего фантастического нет! Так что в состоянии перманентных скитаний в грядущем, терзающих мой рассудок, я и существую. В нем и есть наша абсолютная самость, желающая выйти за собственные границы. У меня в этой связи даже некий проект в сознании вызревает. Ведь если бесчинства мозга исчезнут, перестанут меня донимать, задохнутся вследствие обольщения европейской жизнью, куда деваться? Где и какую найти новую точку опоры?