Потемкин Александр. Человек отменяется

   — Я ни на чем не настаиваю, — равнодушно бросила инспектор.
   В этот момент Тарас Ярославович накрыл господина Химушкина плотным слоем витовакса. Розовый фунгицид слабо пах ванилином. Семену Семеновичу показалось, что он попал в кондитерский цех, в мир чудесных запахов, аппетитных изделий и изумительных форм. Захотелось сладкого: бисквита, шу, эклера, нуги, марципана, крема. Неожиданные наваждения на какое-то время отвлекли его от беседы с госпожой Несыкайло и погрузили в новые фантазии. «Пока все идет совсем неплохо, — пронеслось в голове. — Новые ощущения пьянят, побуждают еще глубже окунуться в неизвестный пласт жизни, вдохновляют. А все прежнее, столичное, заплесневелое, червивое, вызывает возрастающее отвращение. У меня приличное образование, поэтому позволяю себе самые смелые сентенции. Разумеется, недостатки той жизни, в которых я сейчас себе так искренне признаюсь, могут быть и достоинствами. Все зависит от программы разума, от представлений о мире, в который хочется или не хочется нырнуть. Теперь я стал приверженцем идеи внутренней бесконечности, поиска жизни не вне, а в самом себе. Посредством углубления в мир собственных представлений я с превеликим удовольствием начну связывать несвязываемое и пересекать непересекаемое. Мои первые опыты обновления бытия новыми формами могут стать соблазнительным примером. Нет и не может быть ничего более восхитительного, чем умиротворение собственного сознания. Сейчас во мне нет ничего, кроме восторга перед предстоящим путешествием в неведомое. Как это здорово — заглянуть в самые отдаленные уголки сознания, отрешиться от мира, проползти по изнанке жизни, застрять в печени, скатиться из ануса в клозет, переселиться в червя, в акулу! Спрятаться в жемчуг, чтобы постоянно касаться женской груди, стать вшой, прижавшейся к губам вагины, пчелой, собирающей нектар на альпийских лугах. Проникнуть в пояс шахида, от взрыва которого льются реки слез, проснуться пшеничным зерном. И так жить, наслаждаться, скандалить в собственной голове, а считать себя обычненьким человечком, которому в реальной жизни постоянно приходится ограничивать себя в выборе желаний!» Он остановил поток нескончаемых мыслей, казалось, обдумывая признания, потом вдруг вспыхнул и вслух удивился: «Традиционное существование агонизирует под игом вещизма, глобального нашествия попсы и секса. Не хочу возвращаться в Москву, в прогнивший мир воинствующей слабости духа и незыблемости капитала. Не хочу возвращаться в Химушкина! Нет, нет, нет, я не Семен Семенович! — вдруг прокричал он. — Я что-то совсем другое! Сейчас пшеничное зерно, и очень недурно себя чувствую, затем вешалка в женском гардеробе, теснящаяся между нарядами. А может быть, еще и лампочка, освещающая собственное безумие?» Этот вопрос так и остался невыясненным, потому что господин Химушкин почувствовал на себе, как аграрий деревянной лопатой начал довольно энергично перемешивать семена с ядохимикатами. Оболочка Семена Семеновича покраснела, желтый цвет пшеницы стал алым, на какое-то время ему даже показалось, что он вовсе потерял себя. Потом вдруг подумал, что никак не может являться субъектом, достойным пристального наблюдения соседних пшеничных зерен. «Кто такой человек? Кто такой Химушкин? Тьфу! Тьфу! Передо мной совсем другой мир! И Семен Семенович меня совсем не интересует! Как он вообще может увлечь разум? Тьфу! Нет, моим мозгам нужно что-то совсем другое. Почему я так заволновался? — тут же мелькнуло у него. — Неужели я сам себя так страшно напугал? Ведь я уже не столичный житель! А может быть, я предчувствую, что начнется что-то необыкновенное и неожиданное? Видимо, сейчас Сандалов протравливает нас химией. Но по логике после этого он начнет сеять, и я впервые окажусь в сырой земле. Это что, настораживает меня или увлекает? А если я не взойду? Если доза химии окажется выше нормы и отравит меня до смерти? Какой новой субстанцией я окажусь? Рыхлой землей для посева? Глиной для кирпича или керамики? Песком для стекла или пляжа? Где эта дама Несыкайло? У нее бы спросить, как там с нормой протравки? Я вот смотрю на моих соседей. Одни ну совсем красные, другие вроде розовые, а те, которых едва коснулся фунгицид, выглядят бледно-желтыми. Может, обтереться о нижние зерна, чтобы сбросить с себя толстый слой химии?» — «Эй, Наталья, где вы? Посоветуйте, как поступить, каким лучше выглядеть? Красным, розовым или бордовым? Кто подскажет?» — прокричал Семен Семенович. Не дождавшись ответа, он пролез почти к дну ванны и стал старательно обтираться о своих бледненьких соседей. Именно тут его подхватил черпак фермера и, словно с американских горок, бросил с ветерком в небольшой мешок. Семен Семенович вскрикнул от боли: коленки покрылись ссадинами, в пояснице заломило, рот заполнился пшеницей. Пакостное ощущение взбудоражило донельзя. Он сплюнул, отдышался, простонал, а странные видения продолжали посещать его. На первый взгляд, они были ребяческие, и тем не менее в них можно было бы обнаружить вещи самого удивительного свойства. Ведь Семена Семеновича никто, собственно, не знал, ни одна душа не заглядывала в сокровенные тайники его разума, а, значит, заподозрить можно было практически все. Особенно учитывая богатое воображение нашего русского народа, гораздого на дерзкие выдумки и падкого на все невероятное. Действительно, куда податься: в незначительные чиновники, в разночинные капиталисты, в нищие, разбросанные по всей России, или в смутьяны? Для многих эти вопросы наитруднейшие, всю жизнь тычутся человеки по сторонам без заметного успеха в обретении собственной столбовой дороги. Смешно и любопытно, но чудаковатый столичный житель давно определился в избранном пути, шаг за шагом проникал в его тайны, не чувствуя себя потерянным, более того, даже утверждался в своем отчаянном выборе. Ругань и критику себе вслед никогда не слыхивал. А тут с незнакомой дамой такие чудеса: «Отберем лицензию на проживание». Как это понять? Впрочем, тут он замешкался, опять простонал и застрял. С трудом, через плотную мешковину, Семен Семенович стал напряженно наблюдать за работой коренастого агрария без опасения быть обнаруженным. Того сильно занимала протравка семян. В какой-то момент фермер даже бросил лопатку и стал смешивать пшеницу с химикатами руками. Несколько раз он тяжело заехал Химушкину то по уху, то по ушибленной пояснице. От сильной боли Семен Семенович аж ахнул. Он поймал себя на том, что хочется дать пинка или даже в глаз этому Сандалову. «Москаль поганый, спiлкуется зi мною, як нiби я стара пiдбора. В другий раз обернусь в мiсцеву суддю, щоб дати цъому фермеру один мiсяць арешта в пiдвалi з пацюками».
   Аграрий наполнил мешок, надел лямки на плечо, плотно прижав ношу к бедру, ремень пристегнул на поясе и вышел из амбара. Сентябрьский низкий туман молочным ковром закрывал землю. Стояла полнейшая тишина. Лишь под ногами лопались капли росы. Солнечный диск алым шаром отрывался от горизонта. Под праздник Воздвижения Креста Господня Сандалов решил засеять полгектара собственной земли. Он подошел к самому краю своего надела, с минуту постоял, подумал, что с посевом в этот год не опоздал, до Покрова еще больше двух недель, и, с решительным видом взяв в кулак пшеницу, сплюнул на нее и бросил от себя слева направо. После первого взмаха он сделал четверть шага и опять разбросал семена. Так мелкими шажками, осторожно, чтобы не сбиться и не упасть, Сандалов сеял озимые. Сеялку, за прокат которой надо было отдать в день пятьсот рублей, фермер не мог себе позволить. На вспашку брал старенькую корову, лошади не было, а плугом управлял сам. Денег едва хватало на нищенскую жизнь, а кормиться приходилось с земли. Что она родит, то и съест семья. А рожала она в последние годы все меньше. Как будто обозлена была. Всеми силами старалась черной работой крестьян замучить. Навоза нет, животноводство в полном упадке, аммиачной селитры почти нет, азот, фосфор, калий — за все надо платить, а деньги никак не заводились. Он их так редко вообще видел, что когда они появлялись, то разглядывал купюры с большим вниманием, словно открытки. Сосед Тараса Ярославовича по кличке Качан будучи в должности кладовщика федерального предприятия подворовывал на фирме удобрения и химию. Он уже несколько лет спал с дочерью Сандалова и потому иногда подбрасывал фермеру агрономические гостинцы. Без них аграрий вообще разорился бы. Поскольку в селе да и в округе никакой другой работы найти было невозможно — ни плотником, ни кровельщиком, ни каменщиком, ни водителем, ни бухгалтером. Почти коллапс царил в здешних местах, как, впрочем, и по всей сельской России. «Откуда об этом Сандалове такие подробности мне известны? — удивился Семен Семенович. — Ведь прежде никогда с ним не встречался. Да и сельское хозяйство от меня так далеко, что никогда в голову не пришло бы о нем размышлять. А был ли я вообще в деревне, спросил бы кто. Нет! Никогда не бывал в ней. И наваждения из далекого прошлого не может быть, тогда ихбыт был более благополучным. Это что-то другое. Интуиция… — Он почувствовал себя зажатым в кулаке агрария, — между фалангами большого и среднего пальцев. На коже, отметил Семен Семенович, — милиарные узелки белого цвета с воронкообразным вдавлением в центре. В середине заполнены чернотой. Вокруг гнойных высыпаний резко выражен внутриклеточный оттек. Это же фолликулярный псориаз. Или даже каплевидный? Соседствующие бляшки создают фигурные очаги. Все розовое! Да! Псориаз! Он любит поселяться на сгибающихся поверхностях. Злая штука. Противно-то как! Но здесь очень влажно. Как в тропиках в сезон дождей. Это от болячек или от потливости агрария? А заразен ли чертов псориаз?» В этот момент, ускоряя поток фантазий, господин Химушкин почувствовал, что его швырнули с другими семенами куда-то по воздуху. Описав дугу, он шлепнулся на вспаханное поле. С восторгом почувствовав землю. Она была мягкая и холодная. «Бр-бр-бр!» — вырвалось у столичного жителя. Сверху нависал молочный туман, но под собой Химушкин мог разглядеть много нового и любопытного. Увидел, например, множество причудливых аммонитов из триасовых отложений. «Такие типы принадлежат к числу редчайших окаменелостей. Природа как бы старается создать подобные замечательные, но неправильные формы, однако попытки оказываются неудачными и новообразования погибают, исчезая в истории. Так превратились в ничто красивейшие головоногие белемнитиды, самые восхитительные животные во всем мезозойском периоде, особенно в юрском и триасовом. Они улетучились, как исчезли миллионы других видов, некогда населявших нашу планету. Может быть, та же участь ожидает меня. Природа грубо ошиблась, создав Химушкина из биологической массы, я просуществовал бы куда больше, если бы был сотворен из губчатого известняка. Тогда можно было бы рассчитывать как минимум на пару тысяч лет безмятежной жизни, не то что сейчас. Всего восемьдесят лет, и то сам не свой, а все время ищешь для себя новое платье. Угол или раковину! Но у меня все впереди, я-то знаю, что хочу сотворить. А пока спрашиваю себе: что это на меня нашло? Какие еще аммониты или белемнитиды? Что за чудовищные наваждения? Здесь ничего такого нет! Бессовестно оскорблять самого себя какими-то болезненными фантазиями. Надо срочно прийти в себя. Ты же совсем в другой эпохе, Химушкин!» Страшным усилием он овладел собой полностью и осмотрелся. «Да, вот передо мной дождевой червь. Цвета разбавленного водой вина. А тут фрагменты перепаханной сорной травы — лебеды, донника, а еще, видимо, с неба, кусок птичьего помета, похож на огрызок школьного мела. Пернатых вокруг много. А этот червь обладает богатым аминокислотным составом. Если проголодаюсь, обязательно испробую. В нем есть все необходимое для утробы: аспарагин, пролин, метионин, лейцин, триптофант. Так что с голода не помру. Да и сам механический состав почвы, соотношение глинистых и песчаных частиц, предполагает, что и воды здесь достаточно. Жажда никак не замучает. Кстати, и утренний туман подтверждает это предположение. А кто это рядом со мной? Видно, общество немалое. И все молчат. У них что, запрет на общение?
   — Где вы, Несыкайло? Наталья? Инспектор! Посланец Онищенко! — закричал Семен Семенович.
   — Да тут я. Если ты не перестанешь кричать, окучу тебя гербицидами — и каюк Химушкину. Избавлюсь от надоедливого соседа. Рядом с нами уважаемые люди находятся. Они потребуют вмешательства моего шефа в твой вопрос. Ты вот от плохой жизни спрятался, а они от замечательной, роскошной, в тишине мечтают побыть. Так что заплатят на радость оперативникам, и от тебя одна моча останется. Молчи! Или говори, но шепотом …
   — Да что за «уважаемые»? Генералы или другие крупные чиновники? Я-то министров лишь по ТВ видел. Если хотите, чтобы я молчал, а у вас, наверное, задание такое имеется, то рассказывайте. Одному страшновато, — понизив голос, признался Семен Семенович.
   — Ты почему спрятался? Чтобы поболтать или уединиться?
   — Тяжело жить, вот и спрятался.
   — А я тут в командировке. О своем задании уже рассказывала.
   — Так кто же рядом с нами?
   — А зачем тебе?
   — Поразмышлять, представить невозможную картину, как я общаюсь со значительными лицами. Я-то сам могу кого угодно вообразить, вступить в беседу с ним, но конкретное имя, конкретная фигура привносит особый интерес, цимес, так сказать. Так кто же вот этот, самый ближайший?
   — Борис Гайдуров, а рядом с ним — Егор Красноухов, около меня Генннадий Яблонский, еще вижу Алика Хичкова… Хватит? Только на меня не ссылайся, еще пожалуются Онищенко. От него пощады не жди, а мне долгосрочное рабочее место необходимо.
   — Да! Примечательные россияне. Так я начну?
   — Ты меня не спрашивай. У меня тут чисто производственный проект. Как типичный русский человек я сама по себе.
   — Пока, Наталья Несыкайло! Спасибо, что открыли глаза на соседей. — Тут Химушкин с затаенным восторгом обернулся к господину Гайдурову: — Ваше превосходительство, я все хотел спросить: на интернетовских сайтах вас представляют гениальным экономистом. Это делается с вашего согласия, по вашему заказу? Вы с таким определением согласны?
   — А что такое? Хотите оспорить мой статус?
   — Ах, вы даже настаиваете на этом определении?
   — Все же очевидно! Я осуществил переход России к рынку, ввел свободные цены — основу рыночных отношений. Они стимулировали рост производства, перелив капиталов, обеспечили сбалансированность между спросом на товары и их предложением.
   — Да! Но свободные цены были введены в государственной экономике. Не абсурд ли это? Вам бы знать, коллега, что товарная масса и доля услуг незначительного числа кооперативов и акционерных обществ тогда не превышали на рынке одного процента. А свободные цены могут стимулировать лишь субъектов рыночного хозяйства, но не государственный сектор. Вот так вот-с! Поэтому они привели к полной дезорганизации экономики и к неуправляемой инфляции. Только за 1992 год цены выросли в 25 раз, а за весь период реформ — в десятки тысяч. Что же тут замечательного и умного? Это дурость! Дурость, дурость! — рассмеялся Химушкин. Он заглянул в лунку, где отдыхал Гайдуров, и, продолжая смеяться, подумал: «И здесь он прекрасно устроился, удобрениями себя вдоволь потчует. Гранулированным нитромофосом обложился. Всхожесть ожидает европейскую. Рекордную. Да! Знает его превосходительство как собственные дивиденды наращивать! Здесь русские чиновники, и отставные и действующие, настоящие чемпионы мира!»
   — Брось их, Семен! — еле слышно шепнула Несыкайло.
   — Откуда возник этот тип? — озлобленно бросил умащенный ароматными кремами господин Красноухов. Его вздернутый нос обострился, а черные глаза от возмущения широко раскрылись. Даже уши заострились. На крупной груди крепились различные ордена, дорогие знаки и медали. Россия всегда была расточительна на награды. — Что за наказание нам Онищенко подготовил? Эй ты, умник в наряде бомжа, здесь элитная зона отчуждения, посторонним вход заказан. Представил ли он охране сертификат соответствия? Или документ о происхождении? Может, он иностранец? Акцент у него странный — украинец или молдаванин? Где Онищенко? — обратился к публике Красноухов.
   — Немец он, глава грузинской мафии, приживальщик на маршальских погонах русской истории! Я сделаю запрос в Генеральную прокуратуру, каким это образом он оказался рядом с нами, — вставил отъевшийся господин Хичков, ткнув в Семена Семеновича пухленьким пальчиком. Его плюгавая рожа расплылась в льстивой улыбке, обращенной к Гайдурову и Красноухову.
   Реплика и вид Хичкова вызвали у Химушкина приступ смеха. «Радiсть яка — серед цих поганих людей хвилинку — другу побути. — пронеслось в его голове. — Не так просто таких уродiв в життi зустритити. Вони дiйсно можуть знаходитися тилько у видчудженiй зонi».
   — Что ответите ваше превосходительство, на сказанное мной? — обратился Семен Семенович к Гайдурову.
   — Для борьбы с инфляцией я разработал комплекс мер по ограничению денежной массы. Это должно было предотвратить переполнение каналов обращения избыточными, обесцененными деньгами. — Известный экономист раскашлялся и замахал руками, словно помогая себе справиться с приступом.
   — Мне так страшно, что лучше я уйду, — шепнула на ухо Семен Семеновичу Наталья. Особая чиновничья томность разлилась по ее меланхолическому лицу, и она тут же ретировалась.
   — Ограничение денежной массы привело к повсеместному бартеру, гигантским неплатежам. Задержки с выплатой зарплаты и пенсий стали нормой. Инфляция галопировала. Сбережения у людей обесценились в тысячу раз, — лихо парировал Химушкин. — Его захлестывало желание обличать собеседника и дальше.
   — Это было одной из главных задач реформаторства. Дорогу рыночным отношениям я проложил, ликвидировав избыточную денежную массу — сбережения населения, не имеющие товарного покрытия, — привстал Гайдуров. Семен Семеновичу даже показалось, что этот толстенький человечек напряг кулачки.
   «Что, драться, надумал? — мелькнуло у Химушкина в голове. — Даже интересно — от такой знаменитости в морду получить. Пусть даст в глаз или выбьет зубы. У меня их все равно мало осталось …»
   — Во всех рыночных странах сбережения населения служат главным источником кредитования экономики. В России ликвидация сбережений привела к не преодоленному по сей день инвестиционному голоду, к ослаблению банковской системы, — подбросил Семен Семенович.
   — Я сделал страну открытой для иностранного капитала. А это развитие экономики, внедрение новых технологий, создание рыночной инфраструктуры! — Титулованный реформатор вплотную приблизился к Химушкину. Тот даже почувствовал его тяжелое дыхание.
   — Почему ты этому типу все поясняешь? Он должен вначале образование получить. Ознакомиться с твоими книжками, Борис Борисович! Твой вклад в развитие независимой России безмерен! И нет никакой необходимости этот факт доказывать, тем более такому замухрышке, — холодно вставил Красноухов. Публика обернулась к нему, словно ожидая каких-то откровений. Все любопытствующие очень походили друг на друга. Полные, самодовольные, загорелые лица, галстуки мировых брендов, на руках часы с тюрбуеном, свисающие под самое запястье, чтобы золото не скрывалось под рукавами, а блестело на виду. — Лучше потанцуем, господа. Девок-то целая куча, как на черноморском пляже. И у всех глаза сверкают, потехи требуют!
   — Ваше чиновничье время закончилось в 1992 году. А сколько-нибудь значимые инвестиции пришли в страну спустя пять лет — и то лишь как вложения в государственные ценные бумаги. За этим инвестиционным «бумом» последовали дефолт и тяжелейший экономический кризис. Крупных же вложений в реальный сектор мы ждем и по сей день. А на дворе уже 2007 год … — вырвалось в нетерпении у Химушкина. — Я не о ваших знаниях хочу сказать, они-то совсем ничтожны, я думаю о мнении, которое сложилось вокруг вас: будто вы какой-то замечательный ученый, а ведь на самом деле — пустышка. Да! Школьник в коротких штанишках. Вам бы что-нибудь стоящее прочесть, сколько замечательных книг на полках пылится. Но наш народ любит легенды, вот они и рождаются, мифы. В этом мне видится несправедливость невероятная. Порой даже плакать хочется, не из жалости к самому себе, а из-за боли за всю нацию. Россия — это цельный, самобытный, богатейший мир. Как же такая ничтожная фигура, как вы, могла занять в нем значительное место, пусть на короткое время? Даже на год! — Хватит! Пора остановиться» — приказал себе Химушкин и умолк.
   — Тобой займутся следственные органы, это я тебе обещаю. Сам военные заводы скупает, а на национальные авторитеты замахивается! — побагровел Хичков. — Под суд Химушкина! На эшафот наглеца, критикующего столбовые личности России! Следующий раз возьму разрешение в прокуратуре облить тебя дерьмом. Публично, под хохот лучших представителей силовых структур.
   «О ком это он? Какие заводы? Придурок какой-то! До него никак нельзя дотрагиваться. Это ядовитое существо, разносчик заразы», — решил Химушкин.
   — Согласен, что я комар, вша, муравей, низкое существо. Я вовсе не собираюсь приукрашивать свое место в жизни, — обратился он к Хичкову. — У вас полное право меня прихлопнуть. Трах! Трах! Трах! Да! И мне крышка. Но я ничуть не огорчусь этим обстоятельством. Более того, меня влечет именно к такой развязке. Небесные силы могут зачесть ее большим плюсом в каком-нибудь другом,высоком, этаже мира.
   Вдруг сдерживаемая страсть вырвалась наружу, и он стал, словно в исступлении громко повторять: «Бейте! Бейте меня! Самым постыдным образом продолжайте унижать меня! Чего же вы ждете, ведь ваши руки напряглись, у вас закушена губа, глаза сверкают ненавистью. Ну же! Давайте! Начинайте, начинайте! Бейте кулаками! Палками! Вашей чугунной головой!» «А может быть, — подумалось ему, — как раз в результате этогонасилия я стану очередным материалом для строительства нового универсума? Из моих атомов и клеток начнется созидание благоухающего царства тотального разума. Ведь гармония может наступить лишь тогда, когда все живое обретет одноуровневое сознание. Браво! Привлекательно! Забавно! Чарующее предположение! Чего же он ждет, этот господин Хичков? Он же создан для оскорбления униженных властью, но обладающих разумом и способностью к творчеству!» Он представил свое озлобленное лицо, родинки на макушке его вздыбились, поджилки задрожали, но не от страха, а от напряжения, и стыдливое чувство так усугубилось, так глубоко вошло в сознание, что Семен Семенович неожиданно для самого себя даже покраснел. В этих обстоятельствах господину Химушкину захотелось отдохнуть от самого себя, вернуться в прежнего Семена Семеновича, в столичную жизнь, в трехкомнатную квартирку, но необходимой настойчивости для этого не оказалось, и он продолжил тщательно вплетаться в новый сюжет. Странно, что не только он сам, но все вокруг начали расходиться в разные стороны. И не то что расходиться, в буквальном смысле какой-то, может быть, даже там походкой, а как бы расползаться, однако не как пресмыкающие, а самым невероятным образом проваливаясь в рыхлую землю. И С.С. задыхаясь от соблазнительного волнения, опять почувствовал себя пшеничным зернышком. Возвратился Семен Семенович в него с каким-то особым воодушевлением, восходя в размышлениях к колыбели разума! «От семени до хлеба еще далеко. Дорога длинна, да-с, но будет ли она вызывать у меня восхищение? Не придется ли сойти с нее и опять оказаться в реальности? Нет! Необходимо терпеливо пройти весь намеченный путь. У меня уже давно не вызывает никакого восторга то обстоятельство, что я являюсь обладателем зрения, слуха, обоняния, осязания, аппетита, сексуальных чувств, способности передвигаться и уходить в себя. Ничем не радует меня ощущение, что нахожусь я в обычном человеческом мире. Мне-то нужно значительно больше, я жду просто невероятного — экспансии разума. Если жизнь — это растущее сознание, то хочу, мечтаю, требую расти в разуме. Расти! Да! Потому что истоки невероятной жизни могут возникнуть лишь в постоянных метаморфозах игры воображения, в бездне сознания. Необходимо разобрать себя на части, на фрагменты, на молекулы, на атомы, чтобы потом заново собрать себя, в другой материи, в другом времени, в другой композиции, с обогащенным разумом. Разнузданный скандал в самом себе, война с собственным интеллектом — не являются ли они главным стимулом к развитию серого вещества? Изменение правил игры с природой: мужчина без секса, женщина без деторождения, человек — без потребительских инстинктов, но все с обостренным желанием познать мир. Народы без национальных чувств, без гражданского статуса, но со страстным порывом объединить все людские таланты. Церкви, мечети, синагоги — без паствы, но глубоко верующие в собственное будущее. Сам-то я очень близок к этому состоянию. Я уже начал игру с природой, в моем первородном иле вот-вот да появятся — спонтанно, вдали от публичных площадей, — первые мутации совершенно другого Химушкина. Да! Я в этом убежден. Вот и сейчас чувствую, что меня наполняет энергия. Энергия жизни вынуждает меня трещать, словно пупок роженицы, меня уже распирает, как перекаченные мускулы, отягощенные пудовыми гирями. Меня поливает дождь, меня обогащают удобрениями, и из Семена Семеновича начинает выползать росток. Медленно, но напористо. Однако почему-то он появляется не из головы или из пятки, а из копчика. Такой упрямый, с удивительной способностью пробивать слой земли. Мне он нравится. Браво! Браво! Во что же я вырасту? В кого же я превращусь, уважаемый С.С.? В дичок с полезными свойствами или в извращенный человеком генетически измененный продукт? И почему меня постоянно тянет обременять природу своими конфузными выдумками? Красота меня не прельщает, богатство не по душе, секс пугает близостью к животным инстинктам. Мне почти всегда кажется, будто природа что-то не так смастерила, не так сотворила, в одном вопросе недоглядела, в другом — перестаралась, поэтому безумные мысли улучшить ее создания не оставляют меня в покое. Вот и сейчас почему-то мне хочется стать пшеничным колосом, переместить свое сознание именно в него. Казалось бы, ну зачем? Не лучше ли окружить себя человеческим миром? Миром, в котором прекрасно существуют миллионы соотечественников, да и миллиарды граждан других стран! Выпить стакан вина, заказать девку по телефону на целый день или с гордым взглядом в одежде от элитных кутюрье церемонно шагать по Тверскому бульвару, ублажая самолюбие сознанием своей значимости. Или в экстазе пошлости свистеть на стадионе вслед забитому в ворота ЦСКА футбольному мячу? Стать в шеренги каких-либо партийцев и беспорядочно требовать от Кремля невыполнимого? Напиться на юбилее ненавистного федерального министра, опорожняя в его честь ведро водки? Онанировать на образ одной из звезд шоу-бизнеса? Писать доносы о нелегальных доходах ближайшего соседа? Именно так существует традиционный человек. И он счастлив! Сравнивая себя с Богом, он доволен. Сравнивая себя с ближайшим окружением, он завистлив. Нет! Такому не бывать! Я мечтаю по-своему! У меня нынче, впрочем, как всегда, совсем иное на уме. Вот, навязчивое желание есть — переместиться сейчас из зерна в росток, затем в побег, чтобы стать, наконец, налитым пшеничным колосом. Золотистой, богатой на всхожесть, стойкой к непогоде, независимой, вечной пшеницей. Не стесненной досадным статусом жертвы комбайнера, а в имманентном полете царственного воображения. Да! Да! Именно так! Я стал зернышком! Я стал пшеничным зернышком! Наслаждаюсь этим состоянием! И ничего не желаю другого, лучшего. Разве такие навязчивые мысли не выдают во мне извращенца? Это ли не хроническая болезнь сознания? Это ли не ухищрение разума, направленное на то, чтобы увести меня как можно дальше от стоящих дыбом накрахмаленных салфеток столичных ресторанов? От повального стремления к бизнесу, разутюженному, в жестком административном чехле? От полупрозрачных и доступных юбок русских красоток? От ярких бантиков мира потребления? При всей своей робости и сдержанности я ведь всегда настаивал, что скандал в собственной головушке имеет у меня преимущественное право перед всеми другими помыслами. Не от этого ли навязчивое желание перемещаться в другой биологический, или даже органический материал? Не от этого ли интригующая своим постоянством